Завещание Тёмного Лорда. Продолжение... (гет)

— Гектор, да не стой ты столбом! — прокричала Роза.

Дядя переминался с ноги на ногу в дверях и был жутко растерян.

— Срочно неси кровоостанавливающее, обезболивающее, да всё, что у тебя есть, Гектор, лишь бы помогло. Беги же! А ты, — Гектор уже исчез, и место наблюдателя занял Дюран, — иди отсюда, не смей мешаться!

— Но я мог бы помочь, — запротестовал Винсент, не сводя полного ужаса взгляда с Гермионы. — Думаю, следует позвать кого-нибудь. Ей необходим колдомедик.

Бабушка тяжело вздохнула, но спорить не стала.

Боль пульсировала, растекаясь по телу. Уже не было сил терпеть. Гермиона не знала, что с ней происходит, но, что бы это ни было, это должно прекратиться и немедленно, а иначе ей не выдержать этой пытки.

Прохладные руки касаются её щеки, Роза успокаивающе проводит по ней ладонью. И боль на мгновение стихает, но тут же возвращается с новой сокрушительной силой.

Она лежит в мокрой от пота и крови в постели, сжимая подушку руками, и чуть ли не воет сквозь слёзы.

— Мама, отойди, — дядя навис над Гермионой, приподнял её голову и влил прозрачное, точно вода, содержимое маленького флакона ей в рот.

Зелье подействовало почти мгновенно. Прохлада растеклась по её разгоряченному телу, даруя спасение. Гермиона сделала глубокий вдох и, растворившись в столь желанном покое, потеряла сознание.

* * *

Очнулась Гермиона в незнакомом ей месте.

Роза была рядом. Лицо — посеревшее и измотанное, на ней лёгкий халат, который она накидывала на себя поверх шёлковой пижамы всякий раз, когда ночью, думая, что её никто не видит, тайком спускалась на кухню за молоком и пирожными, которые так деланно презирала. Волосы собраны в неаккуратный пучок. Старушка, свернувшись в кресле, спала. Её веки подрагивали, и она то и дело хмурилась. Сон её был беспокоен и чуток: стоило Гермионе лишь шелохнуться, и бабушка тут же проснулась.

— Милая, — сна в её глазах как не бывало, — лежи, не стоит себя тревожить, — она тут же поднялась с кресла и очутилась возле неё.

— Мне было так плохо, — прошептала Гермиона. — Так больно.

Всё пережитое вернулось к ней. Она не была глупа, чтобы так и не понять произошедшего. Гермиона лишилась его. Ребёнка больше не было, она это знала, чувствовала. И это стало облегчением...

— Знаю, милая, — глаза старушки блестели от слёз. — Мне так жаль... Почему же ты мне ничего не сказала?

Роза не ждала её ответа, а ей не хотелось отвечать. Не хотелось рассказывать, сколь грубо повёл себя Том, сколько боли он ей этим причинил. Она не хотела чернить его в глазах других, ведь сама тайком желала избавления.

— Всё наладится, — прошептала старушка, утирая платком свои слёзы, — вы ещё так молоды...

— Да...

— Поспи, дорогая, ночь на дворе, и ты столько сил потеряла, — она подоткнула края одеяла на кровати и вымученно улыбнулась, стараясь ободрить.

Гермиона не успела полюбить своё неродившееся дитя, и не довелось ей познать материнство. Но она не чувствовала печали, ей было всё равно. Всё закончилось, прошло, как страшный сон. Она наконец-то свободна. И эти мысли её ужаснули.

"К лучшему, — успокаивающе нашёптывало ей подсознание. — Он не должен был родиться, не сейчас. Всё только к лучшему, Гермиона".

Но его увещевания не помогали. Она опротивела сама себе. Разве может нормальная женщина так рассуждать, разве способна радоваться гибели своего ребёнка? Но тьма, завладевшая её душой, не отступала. Внутри всё ликовало и радовалось.

Гермиона вдруг яростно замотала головой из стороны в сторону, её начали душить слёзы ненависти к самой себе. Она, сжимая уши, пыталась утихомирить голос, утверждавший о благе, но ничего не выходило. Он бил молотом в её сознании, лишая рассудка и деля надвое.

— Гермиона, детка, — расплакалась с ней Роза, сжимая в своих крепких, заботливых объятьях. — Это нормально. Поплачь, милая. Всё пройдёт, всё обязательно пройдёт, я обещаю, — шептала она, поглаживая Гермиону по спине.

Уже потом, слёзы отпустили её, но пустота осталась. «Ей уже никогда не быть прежней,» — думала она. — «Никогда».

* * *

— Мадам Риддл, — сквозь пелену сна прорвался неизвестный голос.

Гермиона открыла глаза и поспешила присесть. Розы уже рядом не было. У её постели стояла женщина, старая и морщинистая, её руки покоились в карманах белоснежного халата с эмблемой клиники «Легранд» на груди.

— Доброе утро, мадам, — сказала дама, внимательно глядя на неё. — Я — ваш лечащий колдомедик, Клименс Улье, — и горько вздохнув, добавила: — К сожалению, мадам Риддл, нам не удалось спасти ваше дитя, — женщина сжала её ладонь своей в знак утешения. — Увы, было слишком поздно.

Гермиона кивнула. Она и так это знала и не питала по этому поводу иллюзий.

— Мне бы не хотелось вас тревожить, — извиняющее сказала она, — но нам необходимо понять, что же произошло, что стало причиной выкидыша. Вы понимаете?

— Конечно.

— Мы провели ряд анализов, в том числе и вашей крови, мадам Риддл, — уже по-деловому продолжила колдомедик. — Вы, должно быть, не знаете, но наша клиника практикует маггловскую медицину, что к лучшему, учитывая, сколько мороки с обычным способом обнаружения той или иной причины заболевания. Так вот, мы не обнаружили никаких отклонений. Кровь чистая, другие анализы тоже не выявили ничего сверх нормы. Мы растеряны. Обычно дамы попадают сюда с последствиями абортивного зелья, но, как я уже сказала, вы не тот случай.

— Я бы никогда не стала, — тихо произнесла Гермиона. Она никогда бы не сделала ничего такого, никогда бы намеренно не убила своего ребёнка. — Это ужасно.

— Да, мадам. Посему мне бы хотелось выяснить, чтобы потом иметь полную картину вашего лечения, что же случилось?

— Не знаю, — растерянно ответила она колдомедику.

— Может быть, вас что-нибудь беспокоило или вы получили травму, упали, например?

— Нет, ничего такого, — качала она головой.

— Хмм...

Мадам Улье задумчиво вглядывалась в её лицо и лишь потом сказала:

— Ну, хорошо. Вам придётся на какое-то время здесь задержаться. Надеюсь, вы не против. Всё только ради вашего же блага. О вас хорошо позаботятся.

— Да, я понимаю. Спасибо.

— Отдыхайте. Пойду позову вашу бабушку, она не желала покидать вас ни на минуту.

И пожилая дама, мило улыбнувшись, покинула палату.

* * *

На второй день её выписали, но ещё неделю приказали отлёживаться в постели: ей никак не становилось лучше, депрессия и полное отсутствие жизни в ней не улучшало положение дел. Она лишилась ребёнка, Том её бросил, хоть и говорил иначе, но всё сводилось к одному — Гермиона осталось совершенно одна.

Никто не заговаривал о случившемся, но взгляды, обращённые к ней, говорили сами за себя: они её жалели, все до единого. Роза не отходила ни на минуту, готовая подставить плечо в трудный час, дядя пичкал снотворным по вечерам и успокоительным днём, а Винсент являлся к ней в комнату, как к себе домой и разговаривал, но чаще сам с собой. Но если бы один из них мог, хоть на минутку проникнуть в её мысли, то понял бы, как бесполезны их попытки.

Её преследовали страшные кошмары по ночам, и никакое дядюшкино зелье не помогало от них избавиться. Она теряла всё, что было ей дорого и когда-то любимо, падала в тёмную пропасть, от которой не было спасения. И просыпалась в холодном поту вся зарёванная. Один и тот же сон каждую ночь...

Ей нужен Том, он необходим ей рядом, и лишь тогда возможно всё наладится. Но его не было, чтобы утешить и поддержать её.

— Люблю тебя, — шепчет Том ей на ухо. Гермиона поднимает взгляд, встречаясь с его тёмными глазами, и улыбается. Она счастлива, как никогда.

— И я тебя, — её ответ.

Он нежно обнял её плечи и отстранился, мягко упав на колени к её ногам. Целуя сквозь белую льняную сорочку каждый сантиметр её внушительно раздавшегося живота, поглаживает и тихо шепчет: — Я жду тебя, малыш...

Но вместо счастья и улыбки приходит боль. В глазах стремительно темнеет. И Гермиона падает во тьму. И нет больше ничего: ни мужа рядом, ни ребёнка. Она обхватила свой «пустой» живот и зарыдала от отчаяния.

— Том, — прокричала она в пустоту. Но он не откликнулся. Только что он был здесь, целовал её, нашёптывал слова любви, и вот его нет. Холод окружает её со всех сторон, проникая под одежду, заполняя лёгкие... Ей нечем дышать. Она бежит, сама не зная куда, лишь бы уйти, избежать беды, страха и боли...

Ей чудится плач, жалобный плач ребёнка. Она рвётся на его звук, отчаянно желая уберечь сына от стужи и тьмы, постигшей Тома. И она видит его, её сыночка, маленькую кроху. Он был там, лежал в своей колыбели, зайдясь в рыдании. Гермиона приблизилась, но стоило только коснуться нежной кожи младенца, почувствовать её тепло, как тьма, густая и вязкая, окружила их и уволокла её дитя за собой. Она упала на колени, звала их, требовала вернуть, надеясь на чудо, но ответом ей была лишь тишина.

И снова сон, её кошмар. Она видит то же, что и прежде, но в этот раз конец меняется.

— Не бойся, милая, — чьи-то руки обнимают и ласкают её плечи, — всё будет хорошо...

Она не видит говорившего, но чувствует его тепло, заботу.

— Том... — с сомнением шепчет она в темноту.

И он является ей, красивый и уверенный в себе, как прежде. Он улыбается знакомою улыбкой, казалось бы, совсем не озабоченный происходящим.

— Я потеряла его, Том, — рыдая, говорит она. — Наш сын... его больше нет.

Улыбка на его устах не блекнет от таких известий. Он приближается вплотную и целует ее, и она тут же отвечает ему со всей страстью и желание, нашёптывая о своей любви, но вдруг отталкивает прочь, почувствовав себя обманутой. Она рвётся от него, желая быть подальше от безразличия на его лице, но он не отпускает, не размыкает своих стальных объятий.

— Не стоит думать об этом, — чужим голосом, совсем ей незнакомым, он будто утешает, — будут и другие, — и слова режут по живому. — Есть главное — ты и я, другое и не важно...

Она кричит от безысходности, от одиночества и боли... И тут же просыпается от собственного крика.

В последний такой кошмар она очнулась в успокаивающих объятиях Винсента. Ей было неловко находится так близко к чужому мужчине, но на секунду, лишь на мгновение ей показалось, что тело, его тепло знакомо ей, и оно согревало её, прогоняя прочь ледяную тьму в душе.

С тех пор он каждый раз оказывался рядом, баюкая её в своих руках, нашёптывая, как Том во снах, что всё пройдёт, будут и другие. Но голос этот отчего-то звучал роднее и нежнее.

* * *

Они гуляли по пляжу, она и Винсент. Он бережно придерживал её за локоть, ведя у кромки воды. Он что-то говорил, но Гермиона его совсем не слушала.

— Ты меня совсем не слушаешь, — мягко упрекнул он её. Они негласно перешли на ты.

— Слушаю, — отстранённо отвечала она, бредя по мокрому песку.

Её слова были откровенной ложью. Она была далеко от размышлений Винса, она думала о Томе, о своих снах выматывающих и опустошающих, и лишь только об этом. И думалось ей, что, если бы ни Том с его жестокостью и эгоизмом, они бы были счастливы, как никогда. Но всё сложилось по-иному. И ей бы презирать его за это, но она не могла. Гермиона была повинна не меньше мужа.

— Нет, не слушаешь, — Дюран покачал головой и вдруг остановился. — Я говорю тебе, но ты будто вовсе не со мной.

— Что ты от меня хочешь? — устало произнесла Гермиона, убирая с глаз чёлку.

Не стоило так дерзко говорить особенно тому, кто поддерживал её больше других, но всё же, как она устала от их притворства, что всё как прежде и ничего не изменилось.

— Да очнись же ты, наконец, — он встряхнул её за плечи. — Разве это конец жизни? Всё ещё будет...

— Да что вы все от меня хотите? — вдруг вскричала она, вырываясь из его рук. — Мне всё равно, слышишь, всё равно! Я не желаю вашей дурацкой жалости, наигранной беззаботности, — зло произнесла Гермиона. — Плевать я хотела на всё, просто оставьте меня в покое!

И она побрела, как ни в чём не бывало дальше, почувствовав в себе вдруг возникшую лёгкость. Она сказала ему только толику правды, но ощущения были приятны. Ей совершенно не было стыдно за свои слова.

— Ты так не думаешь, — последнее, что сказал он ей перед тем, как уйти и предоставить её одиночеству.

* * *

Две недели. Прошли две недели, а Том до сих пор не вернулся, не дал о себе знать ни разу. Её это тревожило. Пожалуй, это единственное, о чём она думала в последнее время. И Винсент больше не приходил к ней по ночам, не успокаивал в моменты паники и боли, не проявлял заботу при случайных встречах, вообще не говорил и, как ей показалось, избегал её.

— Я отправила ему совой письмо, — сказала бабушка, разливая чай по чашкам.

Они полдничали в саду. Стояла прекрасная погода: было тепло и безветренно.

— Кому?

— Тому, кому же ещё? — искренне удивилась она, будто это было так очевидно.

— И что же? Он ответил? — отрешённо поинтересовалась Гермиона. Она уже свыклась с мыслью, что мужу она не нужна и вдалеке от неё ему было куда лучше.

— Да, — твёрдо сказала Роза.

Сердце пустилось вскачь, но рухнуло куда-то к пяткам от разбитой надежды, как только бабушка договорила:

— Как покончит с делами, тут же вернётся, — и недовольно фыркнула. — Я ему сообщила, что жена его едва жива осталась, что такое горе свалилось на её плечи, а его лишь одна работа только и заботит.

— Ничего, — спокойно ответила Гермиона и попыталась улыбнуться. По правде говоря, было нестерпимо больно, но она приказала себе терпеть: хватит с неё слёз, хватит питать надежду на что-то светлое, придётся своими силами выкарабкиваться из трясины отчаяния. — Я уже в порядке.

Гермиона поднялась из-за стола, поцеловала бабушку в щёку и с деланной безмятежностью отправилась якобы почитать.

* * *

В половину второго ночи Гермиона потушила свет в спальни и улеглась спать, поудобнее устроившись на постели.

Тихий шорох разбудил её. Рядом у её кровати кто-то был, и ей на секунду показалось, что это Винсент — он так часто оберегал её покой. И она позвала его.

— Винс... Это ты?

Все лампы неожиданно загорелись, Гермиона зажмурилась, но когда вновь открыла глаза, то увидела перед собой Тома. Он вернулся. Глаза его горели в ярком свете ламп, лицо бледнее, чем обычно, было переполнено злобой.

— Прости, — слова его сочились ядом, — но жаль разочаровывать тебя, любовь моя, это всего лишь я.