Братская забота (джен)

Отец не одобрял их с мамой «бдение над думосбором», как он выражался. Но объяснить, что в этом плохого, у него не получалось. Он говорил что-то вроде «каждый имеет право на слишком личные воспоминания, которыми не захочешь делиться», и «это мера для крайних случаев», и «нельзя быть настолько открытым даже для матери». Джеймсу это казалось странным. Ну да, бывают воспоминания, которые не хочешь показывать, но можно же их и не сливать в думосбор. Покажешь другие, их же много, верно?

Но всего через какой-то месяц с начала второго курса он понял, о чем говорил отец. Потому что у него появилась первая настоящая тайна. Ну, не считая Нюниуса, но он был тайной не от мамы. А эта тайна была тайной ото всех, кроме четверых друзей.

Началось все с того, что Джеймсу и Сириусу надоели загадочные исчезновения Ремуса. Каждый месяц он пропадал на несколько дней, а потом появлялся бледный, измотанный, и нес какую-то чушь: то мама заболела, надо было навестить, то срочные семейные проблемы... когда Ремус в третий раз соврал про заболевшую маму, Джеймс и Сириус решили, что обязательно узнают, в чем тут дело. Но тут кончился учебный год, и свои исследования они отложили до второго курса. Тогда-то все и выяснилось.

Вернее, все выяснил Питер, причем почти случайно. Джеймс и Сириус старались, караулили... а Питеру оказалось достаточно зайти в Больничное Крыло за Перцовым Зельем от простуды и забыть постучать. Он подслушал разговор мадам Помфри и директора и прибежал к друзьям бледный, с вытаращенными глазами, то ли напуганный, то ли восхищенный. Джеймсу показалось, он еще сам не определился.

— Ремус — оборотень! — воскликнул он. — Я сам слышал! Он оборотень, и директор знает! Он исчезает, чтобы превращаться!

И у них появилась тайна. Они как-то сразу поняли, что родителям об этом рассказывать нельзя. И даже, посовещавшись, решили не устраивать Ремусу головомойку за то, что он не рассказал об этом им, своим друзьям. Все-таки действительно серьезное дело. Ликантропия, не ерунда какая-нибудь.

А потом у них появилась даже вторая тайна. Когда они поговорили с Ремусом, и он опять понес какую-то чушь про судьбу изгоя, проклятие и прочую ерунду, они решили, что должны быть вместе с ним и в полнолуние тоже. Но как это осуществить? Кто из них первым подал идею заняться анимагией, Джеймс потом так и не смог вспомнить, хотя ему хотелось бы, чтобы это был он. Можно было бы, конечно, попробовать все эти разговоры посливать в думосбор, чтобы узнать наверняка, но он обычно хранился у мамы, и пользовались они им только вместе. А Джеймс не хотел, чтобы она видела это, потому что это была их с ребятами вторая большая тайна после Ремусовой «пушистой проблемы», как окрестил ее Сириус.

Разумеется, в тот год они анимагами не стали. Но они очень старались и верили, что все у них впереди и они еще составят Ремусу компанию в полнолуние. Эти занятия съедали такую прорву времени, что на войну со Снейпом его толком и не оставалось. Ну, да, мелкие стычки между уроками все равно были. Пара сюрпризов в котле на зельеварении, два-три заклятия в спину на истории магии — это обязательно, чтобы не расслаблялся. И на подначки Снейпа, конечно, тоже надо было чем-нибудь ответить. Но не более того.

Нет, Джеймс, может, и нашел бы время, но у него появилось еще одно очень утомительное занятие, которое как раз было совсем не тайна: его взяли в гриффиндорскую квиддичную команду! Он стал одним из самых молодых ловцов и очень этим гордился. Но еженедельные тренировки выматывали жутко. Иногда, возвращаясь вечером со стадиона, он думал: встреться сейчас ему на пути Снейп, сил бы не хватило даже палочку поднять.

Снейп же как будто понял, что его трогать особо не собираются, и обнаглел до крайности: постоянно вертелся где-то в гриффиндорской башне, Эванс свою поджидал, и как-то даже позабыл, что Сириуса и Джеймса надо бояться.

В конце года, выиграв кубок по квиддичу и сдав половину экзаменов, Джеймс решил навести порядок и напомнить Нюниусу, кто тут главный. Он подкараулил его, когда тот в очередной раз ошивался у входа в их гостиную: здесь им никто не стал бы мешать, кроме разве что Эванс. Но оказалось, что Снейп почему-то был к этому готов и даже выучил за этот год какое-то связывающее заклинание. Кончилось дело тем, что Джеймс чуть не свалился на пол, спеленутый по рукам и ногам, а Снейп аккуратно прислонил его к стеночке и очень серьезно спросил:

— Ты все еще помнишь, что и кому ты доказываешь и за что борешься?

Джеймс уже почти забыл их прошлогодний разговор, но тут он, конечно, вспомнился, и Джеймс понял, что прошлогодний ответ не годился.

— Все дело в тебе, Снейп. В самом факте твоего существования, — сказал Джеймс и улыбнулся, видя, как перекосило Нюниуса. Он, кажется, хотел что-то ответить, но потом махнул рукой, развернулся и пошел прочь, бросив «финиту» уже практически от лестницы.

Возвращаясь домой на Хогвартс-экспрессе, Джеймс с ужасом понял, что маме ему показать практически нечего, кроме разве что квиддича, вот только квиддичем мама им не слишком интересовалась, хотя и радовалась успехам сына, конечно. Но мама не обиделась, увидев в думосборе явно урезанные сценки из школьной жизни сына.

— Похоже, у тебя завелись свои секреты. Это вовсе не плохо, — только и сказала она.