Нам не по пути, жизнь (джен)

Дорогой Рон,

Извини за прошлый раз — я не хотел срываться на тебе и Гермионе, просто с ремонтом все пошло наперекосяк, и я почти каждый день на нервах. Если ты не против, я бы хотел встретиться с тобой и Гермионой на днях.

Гарри.

Вот такое письмо я написал Рону и похожее — Гермионе. Оба они, конечно, состояли изо лжи: ремонт тут был совсем ни при чем. К тому же, какой идиот занимается им на протяжении практически полугода? Я забросил его еще тогда, в августе, и возвращаться к нему не собираюсь. Мне это уже не надо. Конечно, Рон и Гермиона не дураки и, наверное, давно уже заметили, что ничего у меня в доме не меняется, но спасибо им, что держат свои комментарии при себе. Я бы просто ничего не смог придумать в свое оправдание.

Кажется, порой я начинаю врать самому себе.

Через неделю Рождество, и мне бы не хотелось, чтобы друзья встретили праздник, будучи на меня в обиде. У меня нет никакого желания что-либо праздновать, и дело тут не только в моем состоянии, которое, кажется, с каждым днем становится все хуже и хуже.

В последние дни все чаще замечаю за собой, что жалею о том, что не сделал, — и это не просто ностальгия. Это приносит реальные мучения.

Порой корю себя за то, что тогда плюнул на все и отказался от лечения. Если не хотел травиться зельями, мог бы послать все к черту и просто лечь в обычную маггловскую больницу, пить обычные маггловские таблетки — это бы хоть как-то облегчило мою участь.

Не смог, не успел, не сделал, теперь бесполезно — каждый день крутится в моей голове подобно заевшей пластинке.

Достало.

Сколько можно бегать, Гарри? От смерти? Да плевать. От себя. Признайся — ты боишься до чертиков. Тебе страшно настолько, что ты хочешь скакать по углам и орать, только сам не зная, к чему все это. Знаете, как волчий плач на луну — воешь и воешь, но не понимаешь, для чего. Только чувствуешь в то же время, как что-то, словно пузырьки в лимонаде, поднимается наверх, оставляя после себя чувство странного удовлетворения.

Не объяснить, не понять, но знаешь одно — от этого тебе становится легче.

Вот и я так же представляю себя волком, у которого остались только одиночество и его заунывный плач.

И немного жалости к себе. Пожалуй, пора это прекращать. Четыре месяца беспробудной депрессии — да ты, парень, как-никак сдался! А еще героем называют... Слабак.

С презрением.

Теперь уже без жалости.

* * *

Дорогой Гарри,

К сожалению, мы не можем в ближайшее время прийти к тебе — помогаем Молли с украшением дома и приготовлением. Если хочешь, можешь присоединиться к нам. Мы очень надеемся, что у тебя все в порядке, и ни в коем случае не обижаемся. Поэтому Рождество ты будешь праздновать с нами в «Норе» — и никакие отговорки тебе не помогут! Мы придем за тобой, и тогда ты точно не отвертишься!

Рон и Гермиона.

Это послание я получил от друзей на следующий день.

Невероятно, наверное, но это письмо для меня и стало своеобразным рождественским подарком — и подумать бы не мог раньше, что у меня появится праздничное настроение. Как будто я снова стал одиннадцатилетним Гарри, который ждет подарков и чудес от Рождества.

Может быть, дело и не в письме — может, дело во мне, но сейчас это уже неважно.

Я улыбаюсь и, подхватывая куртку, выхожу из дома. Ведь у меня до сих пор нет ни для кого подарков.

― Кикимер! ― зову я эльфа, и тот через секунду появляется с громким хлопком. ― Я сейчас уйду на некоторое время, но хочу, чтобы ты к моему приходу достал все рождественские игрушки, которые есть в этом доме.

Пора сменить траурные цвета на что-то более яркое.

* * *

― Гарри, дорогой, проходи! ― миссис Уизли встречает меня с порога, солнечно улыбаясь. В эту же секунду ощущение того, что я совершаю ошибку, полностью исчезает.

― Здравствуйте, миссис Уизли, ― я улыбаюсь в ответ и, обняв женщину, протягиваю ей сверток с подарком.

― Гарри, не нужно было! ― смущается она, но подарок все-таки берет. ― А я потом, после праздничного ужина... ― проговорив это, Молли спешит на кухню.

Я только успеваю снять верхнюю одежду, как кто-то с длинными рыжими волосами кидается мне на шею, и я не вижу ничего, кроме этой огненной кутерьмы. Джинни.

― Гарри! ― радостно кричит она, повиснув на мне. Я крепко обнимаю Джинни в ответ. ― Ты почему не отвечал мне последнее время? Я волновалась! Написала Рону, но он ничего толком и не ответил, ты...

Я прерываю этот словесный поток, заткнув рот Джинни поцелуем.

У меня нет ответов на твои вопросы. Точнее, есть, но тебе они не понравятся...

Отстранившись, я беру Джинни за руку и веду в комнату — глаза моей девушки светятся счастьем.

Я тоже счастлив, родная.

В комнате меня радостно приветствуют все члены семьи и Гермиона. Глядя на всех них, я понимаю, каким трусом и дураком я был. Почти весь отведенный мне срок просидел дома, ни с кем не общаясь... Нет, конечно, я не стал затворником — встречался с друзьями, с бывшими одноклассниками, даже ездил на Чемпионат по квиддичу, но, честно себе признаюсь, что должного удовольствия не получал от этого — все время темной тучей надо мной висела надвигающаяся смерть, и поэтому я разучился видеть солнце.

Это и называется — сдался. Вот если бы я понял это раньше, то радости от жизни было бы больше...

Нет, нельзя сейчас об этом думать. К тому же, я заметил, что когда размышляю о будущем, то моя головная боль словно усиливается.

Раздав всем свои подарки и получив свои, мы садимся за стол, весело болтая о разных мелочах. Атмосфера уюта и праздника наполнила собой весь дом, и я с радостью позволяю ей укутать меня.

Почему-то только вот сейчас, сидя в кругу близких мне людей, понимаю, что я такой же, как и они, а придуманная мной линия, которую я осознанно провел между собой и ними, просто мираж. Тот самый мираж, который полностью завладел мной. Я ведь так же могу радоваться оставшейся жизни, а не сидеть в темном углу и выть.

Ха, если бы знал, что все будет так запущено, — обратился бы к маггловскому психологу. Как там у них? Душевно поговорить или, на крайний случай, завести дневник — бумага все вытерпит. А я... Впрочем, чего теперь слезы лить?

Но все же, когда я смотрю на их лица, светящиеся весельем, слушаю их смех, грусть не может пройти мимо меня — сейчас я бы все отдал ради того, чтобы хоть еще разочек провести такое же вот Рождество в кругу своей... семьи.

Но торговаться здесь бессмысленно.

― Гарри, а ты готовишься поступать в Аврорат? ― спрашивает меня мистер Уизли, и я выныриваю из своих мыслей.

― Да, мистер Уизли, ― я улыбаюсь, хотя вот сейчас моя улыбка ненастоящая. ― В этом году решил повременить — разобраться с домом и все такое. Чтобы учебе ничто не мешало.

Я слышу смешок Гермионы.

― Да, Гермиона, представь себе, ― отвечаю я, и мы все смеемся.

Остаток вечера проходит в непринужденной обстановке — больше никто меня не спрашивает на щекотливые темы, и я просто сижу, под столом сжимая теплую ладошку Джинни, и чувствую, словно огромный кулак наконец-то перестает стискивать мою душу. Я наконец-то могу вздохнуть свободно.

Перед смертью не надышишься, говорят? Это мы еще посмотрим.

* * *

Черт. Черт-черт-черт. Похоже, опять началось. Последние две недели боль пульсирует в голове каждый день, иногда уменьшаясь, а иногда просто пытая меня. Смешно. Как теперь можно показаться кому-то на глаза, не вызвав ни малейших подозрений? Рождество, Новый год и последующие две недели за этим теперь кажутся какой-то далекой-предалекой сказкой.

Я хотел забыться — и я это сделал. Просто жил. Часами гулял с Джинни по заснеженным аллеям, играл в снежки с Роном и Гермионой, как впавший в детство мальчик, помогал Джорджу в его магазине... В общем, делал все то, что должен был делать.

Но теперь часто мне снова приходится сидеть взаперти, потому что в любой момент может вернуться мой персональный Ад, и тогда уже я точно не смогу найти никакого объяснения для тех, кто хочет его найти.

С усилием поднявшись на ноги, я плетусь на кухню за стаканом холодной воды, чтобы запить таблетки. Они мне уже не помогают, но я продолжаю их принимать. Сам не знаю, зачем. Но маггловские наркотики мне категорически не нужны.

С трудом доковыляв до кухни, я трясущейся рукой достаю стакан, наливаю воды и, закинув в рот таблетку, запиваю ее. Наверное, со стороны я похож на пьяницу, который страдает похмельем.

Черт, и почему так плохо?

Негромкий стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Я сжимаю виски руками и пытаюсь прекратить мельтешение комнаты перед глазами. Может, притвориться, что меня нет дома? Я сейчас не в самом лучшем виде, мягко говоря, и никакие скрывающие чары мне не помогут в том, чтобы я перестал быть похожим на ходячего трупа.

Стук в дверь повторяется, становясь более настойчивым, и я ругаюсь сквозь зубы. Мерлин, оставьте меня в покое!

В буквальном смысле почти оторвавшись от стола, на который я опирался, я делаю несколько шагов вперед, но в следующий миг чувствую, что со всей скорости несусь куда-то вниз, падаю в пропасть, у которой нет конца...

Прихожу в себя уже на диване, укрытый одеялом. Голова нещадно болит, так, что даже больно сглотнуть.

― Вот, мистер Поттер, выпейте, ― в ушах звенит, поэтому я не могу определить, чей это голос. В следующую секунду я ощущаю прохладное стекло на губах и делаю жадный глоток. Дымка перед глазами постепенно рассеивается, и я встречаюсь взглядом с обеспокоенной директрисой.

― Профессор МакГонагалл? ― выходит слишком тихо и хрипло, но пока голос мне не подчиняется.

― Тихо, тихо, ― почему-то шепотом произносит она и поправляет одеяло. ― Как ты себя чувствуешь?

«Как слизняк», хочется ответить мне, но вслух говорю:

― Нормально.

МакГонагалл горько улыбается, качая головой: знает же, что я вру. После двух минут молчания до меня доходит, что вроде бы МакГонагалл у меня не прописывалась.

― Профессор? Вам, наверное...

Та словно уже знает, что я хочу сказать, и опять качает головой.

― Нет, мне ничего не надо. Я просто... ― она внезапно замолкает, а я чувствую, как что-то теплое разливается у меня внутри.

Она, конечно, и могла бы раньше прийти, проведать меня, но, в конце концов, она директриса, у нее свои дела, да я и сам ясно дал понять, чтобы все меня оставили в покое. Но... приятно знать, что ей не все равно. В этот самый миг мне сильно хочется обнять эту женщину, поблагодарить за все, что она сделала для меня. В этот самый миг страх исчезает навсегда и бесследно.

Но я просто улыбаюсь, надеясь, что она поймет.

К вечеру мне становится намного лучше. Директриса все еще у меня в доме, и на мое робкое замечание о том, что она может идти, та ответила категоричным «нет». В этот день я могу забыться, может, это и немного эгоистично. Просто я чувствую заботу, о существовании которой почти и забыл, и мне хочется, чтобы это ощущение длилось бесконечно. МакГонагалл ведет себя, словно является моей мамой — она приготовила мне обед, буквально силком заставила поесть, а когда меня еще раз накрыл приступ, она просто сидела рядом и сжимала мою руку. Как будто бы хотела забрать свою боль себе. Это смущало, но в то же время...

Мы разговаривали о всяких разных вещах, не как учитель и ученик, а просто... ну, как равные. Поэтому когда наступил глубокий вечер и МакГонагалл пора было уходить, я почувствовал острый укол сожаления. Но внешне ничем этого не показал.

Перед самой дверью, когда МакГонагалл надевает верхнюю одежду, я подхожу к ней и обнимаю. Пусть знает, напоследок. Директриса неловко сжимает мои плечи в ответ, а я тихонько улыбаюсь ей в плечо.

― Гарри, ― она уже шагнула за порог, и сейчас стоит, придерживая дверь. ― Я знаю, что ты не хочешь волновать друзей, но... ― МакГонагалл выдерживает паузу. ― На твоем месте я бы рассказала все мистеру Уизли и мисс Грейнджер. Ведь слишком сложно бороться самому, в одиночку.

Я в ответ лишь сжимаю губы. Директриса задерживает на мне взгляд лишнюю секунду, затем, повернувшись, уходит. Вряд ли я еще когда-нибудь ее увижу. Может, она и готова навещать меня, быть рядом до конца, но я просто не хочу, чтобы она видела, как угасает «Великий Гарри Поттер». Как бы глупо это ни звучало, пусть я останусь в ее памяти не сломленным и умирающим человеком, а ее учеником, любящим нарушать правила и не очень хорошо знающим трансфигурацию. Так будет проще для нас обоих. Через пару дней я ей напишу письмо...

Медленно сползаю по двери и снова слушаю навалившуюся тишину. Может, МакГонагалл и права... Может, действительно можно хоть на последнее время забыть про геройство и показной пофигизм. Ведь нет ничего страшного в том, чтобы, сломав свои принципы, просто принять последнюю помощь от друзей?