Сердце ее Города (гет)

В следующий раз Джинни, вопреки обыкновению, не торопится в Город. Медленно бредет, откидывая с лица липнущие грязные волосы — после тяжелого дня в лазарете свалилась спать, не успев вымыть голову. Потом останавливается, срывает легко мнущуюся сухую травинку — ветер отзывается недовольным бурчанием — и подвязывает волосы на затылке в высокий хвост. По пути несколько раз оглядывается, вертит головой, стремясь запомнить Поле. Но через Мост и Город, вопреки обыкновению, проносится, как маленький рыжеволосый вихрь.

Он даже не оборачивается, когда старая дверь недовольно скрипит, а Джинни кидается на пол возле его тахты. Он по-прежнему сидит, поджав ноги под себя, но теперь не курит, а рисует акварелью, положив на колени картонку с прикрепленным к ней листом гладкого пергамента. Коробочка с акварелью лежит на его бедре, к спинке тахты прислонена алюминиевая банка из-под маггловского пива, на ее ободке разложены две кисти. Третьей он водит по бумаге, время от времени обмакивая ее то в банку, то в краски, и вытирая о собственные штаны.

Джинни некоторое время просто наблюдает за ним, замерев на коленях посреди комнаты, и, наконец, встает. Бесшумно проходит через комнату и впервые за десять или около того лет садится на диван рядом с ним.

— Гарри зовет меня замуж, — ее голос звучит отстраненно и даже отчасти довольно. По крайней мере, не скажешь, что произносящая может иметь что-то против высказанного факта.

Он смотрит на нее мельком и тут же, не произнося ни слова, возвращается к своей работе. Джинни скашивает глаза, надеясь, что ее ужимки останутся незамеченными. На пергаменте — довольно точное и какое-то невозможно живое изображение Моста, ведущего в Город. Джинни будто вживую слышит звон ручья, стрекот кузнечика в Поле, едва заметное завывание ветра, чувствует запахи сырости и осоки, ощущает, как ступни покалывают мелкие камешки, а кончики пальцев ощущают мягкость мха.

— Откуда ты знаешь это место? Ты разве там был? — произносит Джинни еще до того, как понимает, что открыла рот. Как ни странно, ее вопрос не игнорируют. Он поднимает голову и отвечает, пряча в уголке рта усмешку:

— Разве не очевидно? Я часть этого места. Или, если тебе угодно, это место — такая же часть меня, как это, — он демонстрирует замершей Джинни собственную холеную ладонь.

— Как это? Разве ты не... — он молчит, обводя ее насмешливым ожидающим взглядом, и она, сглотнув комок в горле, продолжает: — не Том Марволо Реддл...

При этих словах его красивое лицо перекашивается, и Джинни на секунду охватывает страх. От него какие-то мгновения исходит такой всепоглощающий гнев, что кровь буквально застывает в жилах. Но тут же все прекращается, лицо снова становится холодной маской, и Джинни даже чувствует отзвук сожаления. Она так привыкла к отсутствию эмоций на его лице, что эта короткая вспышка буквально ошеломила ее, поразила. Видеть это непривычно, и хочется еще.

— Нет, Джинни Уизли. Я, как и все это место, остаток пребывания тут названного... названной тобой личности, — его голос холодный, отстраненный. Джинни потирает пальцами подбородок и осторожно интересуется:

— Но почему тут оказался ты? Я понимаю, что он мог создать Город, и Город мог остаться... Но тебя? Почему ты тут сейчас, ведь он ушел, не так ли?

Том (Джинни заставляет себя так звать его — безликое «он» попахивает страхом и благоговением по типу «не произносите имени Его всуе») насмешливо щурится и говорит, намеренно растягивая слова, чем непроизвольно напоминает Джинни Драко Малфоя:

— Потому, что ты, моя дорогая Джинни Уизли, этого захотела. Когда этот мальчишка вспорол мою тетрадь клыком василиска, — его лицо при этом дергается, — часть моей души, попавшая в тебя, была убита. Насовсем, — Том разводит руками в стороны, будто бы желая показать, что он тут не при чем. Мокрая кисть по-прежнему зажата в его правой руке между указательным и средним пальцами наподобие сигареты.

Джинни мотает головой.

— Но он же... Том же сам сотворил это все, так ведь? — Джинни обводит рукой пространство вокруг себя. — Почему ты говоришь так, будто это я все это создала? Что меняет то, что он был убит, ведь я же не изменяла тут ничего. И оставить тебя тут я не могла хотеть... вообще не могла!

Том качает головой.

— Какое отрицание очевидного, — произносит он низким голосом, плохо вяжущимся с его, в общем-то, мальчишеской внешностью. — Верно, Том создал это место. Точнее, потеснил глупые девчачьи мыслишки, — Том произносит последние слова с особым ехидством в тоне. — Но что делать с этим созданным местом, решать было тебе, Джинни Уизли. Ты могла снова затопить его своими детскими мечтами о неповторимом Гарри, ненавистью ко мне и фасонами детских платьишек. Но ты этого не сделала. Не могу сказать, чтобы я был огорчен этим, — произносит он с едва заметной горечью в голосе.

— Стой... Это место существует в моей голове? — спрашивает Джинни, скорее чтобы удостовериться. Она вряд ли могла гулять во сне где-то еще, но убедиться в этом все равно стоит.

Вместо ответа Том возводит глаза долу.

— Нет, погоди, так зачем же мне было оставлять в своей голове Тома? Мало я кошек убивала под его властью, ты хочешь сказать! Зачем мне это, по-твоему, было нужно?

Лицо Тома озаряется одновременно вспышками гнева и презрения. Джинни невольно поражается — столько эмоций на этом красивом лице она, пожалуй, не видела за все десять лет. Но она любуется этими эмоциями, в то же время не желая себе в этом признаваться.

— Ты не помнишь, девочка? Так я напомню тебе! Ты доверяла мне свои влюбленные слюни, зависть к своим старшим братьям и девочкам, у которых одежда была новая, не ношеная кем-то ранее! Ты вложила в мою тетрадь — в меня — столько своей души, что я смог беспрепятственно проникнуть в твою голову, завладеть твоим телом! Тебе необходим был собеседник, которому можно было это все выплеснуть, поэтому ты и оставила меня тут. Тебе было это жизненно необходимо, и ты мне доверяла!

Джинни не замечает, что начинает кричать. Ее захлестывает гнев, но, впрочем, на такую же долгую проникновенную тираду, как у Тома, ее не хватает. Таланта к риторике у нее никогда не было.

— Я доверяла тебе? Может, это и было, но когда — на первом курсе! Разве я не знала, что ты хотел убить Гарри? Разве я не ненавидела тебя все эти годы?

Том, приподнявшийся было с тахты, снова падает на нее, опирается плечом о стенку, затылком — об оконную раму. Прикрывает рукой глаза.

— Доверие не испаряется так просто, девочка. Первое слово дороже второго. Более того, тому, чего ты не видела, ты не можешь доверять в полной мере. А ты не слышала даже воплей, что я издавал, когда меня выгоняли из тетради, которой ты доверила свою душу! Да о чем я говорю. Ты даже меня и Тома не связываешь! Ты говоришь мне в лицо о нем «он», а меня, видимо, считаешь кем-то другим.

Джинни поудобнее устраивается на тахте, кладет ногу на ногу, складывает руки на коленях. Закрывшись от него, она чувствует себя увереннее.

— Ты же сам говорил, что ты не Том. Что ты только... остаток.

Том пожимает плечами.

— Я обитал в этом теле, я проник в твою душу. Ты запомнила меня таким, каким я был на самом деле, но воспроизвела не то чтобы совсем точно. В какой-то мере изменила меня под себя. В частности, подчинить тебя я уже не смогу. Если бы у тебя было бы чуть больше тяги к подчинению... — он хмуро усмехается, — впрочем, нечего говорить о том, чего нет. Так или иначе, никто не знает Темного Лорда лучше, чем ты, Джинни Уизли. За исключением меня. Я помню все его прижизненные деяния, посмертных же нет и не будет.

Джинни вздрагивает. Его последние слова звучат почти как смертный приговор. Репортаж с Того Света, сказала бы, наверное, Скитер.

— Как — прижизненные? Ведь ты даже не крестраж, ты остаток крестража! У тебя не могло быть связи с ним!

Том пожимает плечами.

— Я обособлен от хранителя, Джинни Уизли, поэтому связь была теснее. Вот и все, — поболтав кисточкой в банке из-под пива, он вытирает ее о штаны. — Тебе пора идти, невеста Спасителя. Тебя ждет твой жених.

Джинни открывает рот, чтобы задать еще один вопрос, что мучил ее еще со среды, когда Гарри сделал ей предложение. Но не осмеливается. Что бы Том ни говорил, хозяином пусть не Города, а мансарды, является он. Как бы Джинни ни отпиралась, она не захватчица. К тому же это место слишком красиво, чтобы просто так менять его под свои вкусы.

Вместо того чтобы спорить, Джинни мягко забирает с колена Тома незаконченный акварельный рисунок и выдергивает из своих волос плотную, точь-в-точь хорошая лента, травинку. Держа ее в руке, закрывает глаза, сосредоточившись, а открыв их, видит на своей ладони то, что ожидала увидеть — небольшую канцелярскую булавку из тех, которыми в Мунго прикрепляли к доскам объявления.

Под аккомпанемент молчания Тома прикрепив его рисунок справа от мансардного окошка, Джинни аккуратно приглаживает давно уже сухой пергамент ладонями и выходит. Давний ритуал прощения — вопрос и обещание возвращения — остается непроизнесенным. Джинни и так теперь знает, что ничто уже не может помешать ей вернуться.

Через Город, Мост и Поле она проходит, не торопясь и не задерживаясь, с мыслью, которая удивительно успокаивает: «Это все — мое!».