Сердце ее Города (гет)

Лодочка, кажется, может слышать мысли Тома. Послушная малейшему движению его руки, она, игнорируя прихотливые потоки волн и чуть покачиваясь, послушно огибает изгиб берега за изгибом. Даже когда на берегу появляется ива или густой кустарник, лодочка чуть отклоняется от них вбок еще до того, как Джинни успевает пригнуться.

Том же выглядит очень увлеченным своим делом. Тихо посмеиваясь удивлению, написанному на лице Джинни, он использует для управления лодочкой, кажется, только силу желания и едва заметных жестов. Желания его, кстати, висят над лодочкой, как густой туман в пасмурный осенний день. Джинни их чувствует. Часть их светла, как радость полета, другая же часть словно стремится скрыться. Том будто прячет их от Джинни...

— Погоди, — вдруг опоминается она, — разве не пора выходить? — желтое марево на той стороне, где должно быть Поле, вроде как чуть развеялось, и можно разглядеть, если сильно прищуриться, луговую растительность. Кстати, сказать, правый берег это или левый, Джинни бы не смогла. У этого мира не может быть отражения или каких-либо физических категорий — ведь он существует лишь в голове Джинни.

От последней мысли неожиданно становится больно.

— Нет, — качает Том головой, — я хочу посмотреть, куда ручей выведет. Я говорил же тебе, — при последних словах он косится на Джинни с легкой опаской. Сама Джинни тоже ощущает страх. Это место — именно Ручей — определенно действует на нее. Струи воды, их журчание слишком материальны для сна. В этом звуке легко можно потеряться.

— Зачем?

Том мотает головой и смотрит куда-то вдаль перед собой, там, где должна быть линия горизонта. Джинни прослеживает его взгляд и видит то ли то же желтое марево, что над Полем, то ли какой-то яркий водянистый блеск.

— Не знаю... Ты возражаешь? — в его голосе слышно напряжение.

Джинни встряхивает волосами.

— Нет.

Как ни странно, ее начинает клонить в сон. Заснув во сне, свой сон не вспомнишь. А ей хочется помнить и Город, и вязкость звука текущего Ручья, до вод которого сейчас можно дотянуться рукой, и ощущение странной легкости, исходящее от Тома, и безмятежность занимающегося над Миром-В-Ее-Голове рассвета.

Она позволяет себе ненадолго прикрыть глаза. Сон или дрема не приходят, но звук журчащей воды словно затопляет все сознание. Джинни не знает, чего ей больше хочется — сбежать от этого звука или раствориться в нем. Он несет одновременно и слабость, и умиротворение.

Выдергивает ее из этого состояния тихое восклицание Тома:

— О...

Джинни открывает глаза и тоже застывает, пораженная. Ручей впереди резко расширяется, а дальше — разливается в Море. Конечно, логичнее было бы назвать его Озером, но даже то озеро, что близ Хогвартса, не может сравниться с этим. Море величественно, это настоящая стихия, как и Лес. Только от Леса пахнет чистым ужасом, а здесь можно различить оттенки смысла — и страх, и радость, и умиротворение, и боль. Ощущение совсем как от Ручья, только многократно усиленное.

Несколько секунд (если здесь, конечно, есть такая мера времени) пробыв в созерцании Моря, Джинни резко выходит из ступора и тут же кричит — не сказать визжит:

— Стой! Останови лодку, дай выйти!

— Что? — Том поворачивает к ней голову. На его лице блуждают, кажется, два разных выражения: какой-то туманной радости и напряженного размышления.

— Море нас не пустит. Останови лодку.

Том слушается, и это почему-то удивляет Джинни. Хотя почему? В последнее время он ей не перечил ни разу и вообще, кажется, признает ее как хозяйку Города. Но его нежелание останавливаться словно витает в воздухе.

— Только тебе выйти, значит? — произносит он то ли с ядом, то ли с надеждой в голосе. — А меня дальше отпустишь?

— Я имела в виду «дай нам обоим выйти», — отзывается Джинни, уже выбираясь на берег и торопливо одергивая юбку. В реальной, так сказать, жизни у нее таких юбок — в бледные цветы, чуть выше колена — никогда не было. Как и просмоленных лодок из темного лакированного дерева.

Том вытаскивает, опираясь на торчащий из песка и глины ствол дерева, лодку на берег и, распрямляясь, потягивается, разводит руки в стороны. В позвоночнике у него что-то хрустит.

— Ну что, куда дальше идем? — Джинни за этими словами чудится невысказанное «хозяйка» или даже «госпожа». Конечно, она хозяйка в своем Городе, но...

— К Морю и идем, — отзывается она, стараясь уйти от этого последнего странного ощущения. — Гляди-ка, там, неподалеку, есть утес. С него, должно быть, открывается неплохой вид.

Том пожимает плечами.

— Как знаешь.

Его покорность настораживает Джинни, но она предпочитает никак ее не отмечать. Это не то, чего ей хотелось бы. Покорность Тома — две недели назад она рассмеялась бы, услышав это... Хотя и о предложении от Гарри она две недели назад мечтала, верно?

Джинни резко прерывает эту мысль.

На песчаном пляже то и дело встречаются то небольшие раковины бледных оттенков бежевого, розового и зеленого — и это странно, ведь во сне им полагалось бы быть гротескно огромными и яркими, — то щебень и камешки, то целые охапки сосновых веток. Все это не слишком приятно колет босые ступни, будто предупреждая или предостерегая о чем-то, и Джинни невольно завидует Тому — у него-то сапоги на прочной подошве... хотя в них, должно быть, жарковато. Уже рассвело, тепло, как летом. Хотя с чего бы Джинни стало холодно в ее собственном Городе?

Самого же Тома, кажется, ни щебень, ни ботинки совершенно не волнуют. Он беспокойно крутит головой, озираясь, и Джинни невольно обводит вслед за ним взглядом побережье. Похоже... да, похоже на берег моря в десятке миль от Норы, на котором она была раз или два еще до Хогвартса. Уже после первого курса, на котором Джинни чуть не убили, мама стала слишком беспокоиться о ней, чтобы куда-то отпускать дочь. Да и не до того, прямо сказать, уже было. А после Войны Джинни и забыла о таких глупостях, как купание в море — учеба, работа...

Песчаный берег, засыпанный разным природным мусором. Сосны — высокие, но не древние, просто быстро выросшие благодаря хорошим условиям. Рокот сизых волн, клубящиеся над горизонтом облака. Джинни моргает — да, так и есть, уже день. Не рассвет. Или это над Морем всегда стоит день?

Засмотревшись на Море, она останавливается, и Том дергает ее за запястье:

— Чего стоишь? Идем.

С чего бы это ему так на этот утес не терпится, — удивляется Джинни. А ее уже втаскивают на сам утес, и Том останавливается только на покрытом мхом камне в непосредственной близости от края и вздыхает негромко.

Море похоже на гравюру, где его изобразили этаким скопищем разных морских чудовищ. Гребни волн напоминают гривы морских львов и экивисок — водяных лошадей, а из-под них выглядывают лукавые личики русалок. Оно настолько живое, что, кажется, может вместить в себя все — и русалок, и дельфинов, и китов, и морских царей и царьков, и Сциллу и Харибду с Кракеном во главе, и прошлое, и настоящее, и особенно будущее. Море дышит, живет, ни от кого не завися...

— Так ведь можно и... сбежать... — слышит Джинни сбивающийся шепот и поворачивает голову. Зрачки Тома расширены, он немигающим взглядом смотрит вдаль и продолжает бормотать: — Без дна... Затеряться... Уйти...

— Зачем? — прерывает Джинни пугающий речитатив. Том переводит взгляд на нее и смаргивает, будто только теперь заметив, что она здесь. Когда ему наконец удается сфокусировать взгляд на Джинни, его лицо перекашивает горькая ухмылка.

— А зачем мертвому оставаться здесь? Я мертв на восемь девятых! Ты же убила и его физическое тело, и все восемь хоркруксов, так? Я знаю! Я же могу видеть, что происходит с другими частями меня, помнишь? Точнее, что происходило...

— Не... Не... Я не... — эта внезапная вспышка пугает Джинни, она пытается прервать поток слов Тома, чтобы объяснить, что не она это делала — это ей почему-то кажется сейчас невыразимо важным — но тот понимает ее и так.

— Ну знаю я, что не ты. Но какая мне разница? Какая мертвому разница?

— Какой еще мертвый? — продолжает упорствовать Джинни и, словно пытаясь доказать Тому его неправоту, разворачивает его к себе и хватает его за запястья. Руки, пусть и прикрытые манжетами рубашки, под тканью теплые и совершенно материальные.

— Ну да, разумеется, люди, не имеющие своего тела и обосновавшиеся в чужих подсознаниях, совершенно и неоспоримо живые! Хотя... Ах да, я же нелюдь! — с горечью в голосе выкрикивает Том и, отпихнув ее руки, птицей слетает вниз под уклон. Туда, где утесы на границе с песчаным пляжем становятся просто не очень большими — в половину человеческого роста высотой — камнями.

Джинни уже собирается догонять его, доказывать снова и снова свою правоту, пока он не поверит, не смирится, но неожиданная мысль останавливает ее. Том ведь действительно говорит правду. Какой человек будет удовлетворен такой — нет, не жизнью, это и правда не жизнь — таким существованием?..

Она оседает на холодном камне, не отрывая взгляда от выныривающего из облаков солнца. Что же это — все? Отпустить его — потому что он так захотел, потому что ему невыносимо здесь оставаться? Не пытаться остановить, не хватать за руки, просто отпустить — в эту сказочно прекрасную, как царевна с иллюстрации из книжки барда Бидля, воду?

Джинни подползает на коленях ближе к обрыву, — перспектива упасть ее не страшит, — и ищет его взглядом внизу. Вот он, зашел в море уже почти по грудь, как был, в своем неизменно сером костюме, и теперь растерянно разглядывает голубоватую воду, плещущуюся в его ладонях.

Внезапно ее пронзает острое понимание. «Не отпущу». Не отпустит. Никак. Нет. В этом что-то есть от ревности, от чувства собственничества, но гораздо больше — от такой же острой, как ревность, необходимости. Не она в нем нуждается, точнее, не только она — сам Город, пока он будет уходить, будет цепляться за него всеми красными крышами, флагами и лодками, невесть зачем валяющимися во внутренних дворах, острыми пиками башен Стены, макушками деревьев в Лесу и сосен... сосен, что растут на морском берегу. И само Море его не отпустит — будет удерживать гребнями волн, похожими на чьи-то гривы, и русалки станут цепляться тонкими пальцами за его одежду и волосы...

Точно так же стремительно, как чуть раньше — Том, Джинни сбегает вниз по пологой тропинке, ведущей к пляжу. Сердце отбивает по треть секунды, а она уже в воде и тащит его обеими руками, обхватив поперек туловища, к берегу. Том, кажется, сопротивляется, но о каком сопротивлении с его стороны может идти речь, если хозяйка здесь — она, если сам этот Город — плод того, как она жила, думала, радовалась? Город — это ее радость и доверие к миру, как Лес — страх перед ним, Джинни уже поняла это... Зачем она впустила его в Город своего сердца — чтобы отпустить потом? Вот еще!

Решение приходит само. Мертвый? Она покажет ему, что он жив. Как он жив. Сделает его своим, присвоит себе, и отдаст ему какую-то часть себя. Этого будет достаточно, чтобы он остался. Должно хватить. А как иначе? Если нет...

Вытащив Тома на берег, Джинни садится, раздвинув ноги, на его бедра и перехватывает его запястья у него над головой одной рукой, а другой стягивает с себя трусы. Том же, сообразив, что она собирается делать, распахивает рот — одно непонимание пополам с изумлением, он похож на человека, который не успел поверить в то, что перед ним стоит Медуза Горгона, как уже превратился в камень.

Пока он растерянно моргает, Джинни расстегивает его брюки, вытаскивает член. Черт, мягкий, не пойдет так... Проводит по нему пару раз рукой на пробу и застывает, взглянув на лицо Тома. Тот ловит ее взгляд своим, и то ли через пару секунд, то ли через пару минут его губы расплываются в хищной усмешке, а член в руке Джинни начинает стремительно твердеть.

— Раз уж ты хочешь, то все будет иначе. Так, как я захочу...

Он плавно выскальзывает из-под нее, и через мгновение снизу оказывается уже Джинни. В спину неприятно вдавливается раковина, в затылок — какая-то деревяшка, а Том, не отрывая от лица Джинни взгляда лихорадочно блестящих серых глаз, легко закидывает ее колено себе на локоть. Затем берет себя в руку и — толкается внутрь нее.

Джинни какие-то секунды чувствует себя победительницей. Он сдался. Сдался! Теперь он принадлежит ей, так ведь?

А потом до ее сознания доходит другое.

Боли нет. Джинни девственница — не те нравы у миссис Уизли, чтобы позволить дочери перестать быть таковой до свадьбы, хоть даже и встречаются они с Гарри больше пяти лет и Джинни давно уже за двадцать. Но ей уже доводилось держать в ладони мужское желание — с Гарри это случалось пару раз, спонтанно, никто не видел в этом вины, ведь они и так давно уже обещаны друг другу. Ее просвещали насчет «этого» и мама, и Флер, и даже Гермиона, которая вообще считала себя кем-то вроде семейного психотерапевта и чуть не разлучила ее с Гарри еще до начала их отношений («Ты же самостоятельная личность, Джинни, почему ты так на нем зациклилась?»). Джинни знает, что это должно быть больно — туда ведь влезали всего два пальца, а у Тома куда толще будет, она видела...

Но боли нет. А ее хочется, до спазмов в груди и животе, до сдавленного дыхания. Чтобы все — по-настоящему. Чтобы не ушел. Чтоб жил с ней, чтоб принадлежал ей... Дай мне больше, чем этот пляж, которого нет, его мне мало, дай мне реальность, настоящее... Хочу по-настоящему, слышишь?

Над головой Джинни плывут облака, и она сама — как облако. Ей не хорошо и не плохо, просто чувство принадлежности — всепоглощающее, такое, что в груди что-то сжимается — меняет восприятие всего, даже сосновой ветки, о которую она трется затылком при каждом толчке. Член распирает ее изнутри, при каждом движении Тома внутри нее что-то хлюпает, от этого не больно и не приятно — только жарко, но этот жар, кажется, проникает в кости, расходится по всему телу, до солнечного сплетения, до макушки. Джинни, всхлипывая и бессильно цепляясь за него руками в попытке прижать к себе, сначала то жмурится, то, бездумно раскрывая глаза, смотрит на небо, потом переводит взгляд на Тома — на его щеках красные пятна, глаза горят, когда он их резко распахивает, подаваясь вперед, по шее течет пот, закатывается за идеально белый воротник. Красивый сейчас, такой красивый...

От этой мысли ее простреливает спазмом, будто молнией, насквозь, почти до боли. Где-то на периферии сознания глухо стонет Том, сильнее вжимая ее в светлый, почти белый песок, и тут же скатывается с нее, ложится рядом на спину.

Мир Джинни поменялся. Даже оттенки цветов изменились. Том не может не чувствовать этого — это ощущение они должны были разделить, оно принадлежит ему так же, как и ей! Но почему-то он все равно говорит:

— Что самое смешное, не смогу я сбежать через Море... Это не бесконечность и не портал в небытие. Море — просто твое будущее материнство, Джинни Уизли.

От удивления Джинни даже приподнимается на локте, не обращая внимания на пронизывающую все тело сладковатую слабость. Материнство? Ее?

А Том продолжает:

— Да, как бы ты не понесла сейчас, в самом деле... Трахнуться на берегу Озера Зачатия и всего сопутствующего — не шуточки...

— В смысле — Озера Зачатия?

Том машет рукой на воду, застегивая другой ширинку:

— Да сама коснись этой воды, а лучше зайди в нее. Увидишь.

Джинни подходит к кромке прибоя, осторожно пробует воду ступней. Она теплая, мягкая, и, кажется, ластится, словно кошка. Джинни заходит в нее по лодыжки, а затем по колени, завороженно глядя сквозь практически прозрачную воду на лежащие на дне камешки и раковинки, и вдруг вскидывает голову, услышав вдали какой-то звук... детский смех? И биение чьего-то сердца.

Она стоит, впитывая в себя эти звуки, абсолютную гармонию, исходящую от воды, и шум прибоя. А Том продолжает несколько развязным тоном, его голос временами почти срывается:

— Хотя вряд ли ты понесешь от меня. Ведь это Море предназначается... отпрыскам Гарри Поттера же, так ведь, Джинни Уизли? Я слышал, когда он — Волдеморт — был еще жив, с кем встречается мой главный враг. Если ты еще не поняла, то это место принадлежит твоим помыслам, так что можешь не опасаться, что...

Том все говорит, а Джинни замирает. Гарри. Гарри две недели без двух дней назад предложил ей руку и сердце. Уже в среду он потребует ответа — а сейчас уже утро понедельника. И Том... После того, что только что произошло...

Джинни внезапно замечает, в каком виде она стоит: короткие рукава рубашки сползли до локтей, грудь почти обнажена, и трусы... она окидывает взглядом берег, но их не видно. В песок закопались, пока они... с Томом... Или водой унесло?

Какая разница... Ведь Том. И Гарри...

— Подойди ко мне, — просит Джинни. Именно просит, не приказывает. Том замолкает и подчиняется, заходит в воду прямо в сапогах и брюках, и Джинни тянется к нему за поцелуем. Которого еще не было.

И не будет. Он отводит лицо.

— Я... я читал сказку про Белоснежку в детстве, — говорит он глухо. — Я не хочу, чтобы мелочь вроде твоего поцелуя меня задержала, если появится возможность уйти.

Джинни тоже знает эту сказку. Ее как-то Гарри рассказал Тедди на ночь.

Внезапно ей становится понятно, что Тома не удержать. Почему? Город сколько угодно может цепляться за него, Джинни может выдумать какие угодно поводы, создать в месте, принадлежащем только ей, что угодно — такие, как Том, всегда находят пути добиться желаемого. И хорошо, что Джинни узнала о его желании... уйти прежде, чем ему это удалось. С ее ведома — даже с ее помощью — ведь лучше, чем без него, не так ли?

Джинни не хочет, не может разрываться между двоими. Это противно ее природе, пусть даже одного из этих двоих — формально, не для нее, конечно — не существует. После того, что произошло сейчас, она должна разорвать с ним любые связи прежде, чем будет обещана — насовсем — другому. И поэтому... она поможет ему уйти.

— Я помогу тебе уйти, — говорит она вслух. Том вскидывает голову.

— Зачем?

Джинни смотрит на него в упор.

— А зачем ты рассказал, где найти Северуса Снейпа?

Том отводит глаза.

— Честно... Ладно, скажу. Мне казалось, что то, что мне даже сдохнуть целиком не дают — расплата за то, что я сделал, пока был жив... хотя бы на четверть. Ты рассказала об этой проблеме — и я подумал, почему бы и нет, если это поможет мне искупить... То есть, выкупить возможность умереть. И я почти уверился в том, что мне это удалось, когда увидел это, — он машет рукой на Море. — Но я ошибся.

— Не ошибся, — возражает Джинни, сжимая кулаки так сильно, что, кажется, слышно, как лопается под ее ногтями кожа на ладонях. — Ты выкупил мою поддержку. Если есть какая-то возможность выгнать тебя отсюда, то я ее найду, — она выходит из воды и кое-как поправляет одежду: застегивает пуговицы на рубашке, расправляет рукава, одергивает мокрую юбку, чтобы хотя бы не липла к ногам. Оглянувшись, Джинни обнаруживает, что Том не пошел за ней. Все так же стоит в воде, пораженно глядя в никуда — на кромку горизонта. — Да и не стоит в своей голове мертвецов копить, — добавляет она немного тише, зная, что Том не сможет ее услышать.