На полях Елисейских (джен)

Однообразные мелькают

Все с той же болью дни мои,

Как будто розы опадают

И умирают соловьи.

Но и она печальна тоже,

Мне приказавшая любовь,

И под ее атласной кожей

Бежит отравленная кровь.

И если я живу на свете,

То лишь из-за одной мечты:

Мы оба, как слепые дети,

Пойдем на горные хребты,

Туда, где бродят только козы,

В мир самых белых облаков,

Искать увянувшие розы

И слушать мертвых соловьев.

Николай Гумилев.

Северус.

Лили его не встречала. Не то, чтобы он на это надеялся. Возможно, раньше, сразу после ее убийства... Тогда он мечтал умереть, спасая от неминуемой гибели ее сына, и верил, что героическая смерть отбросит благородный отблеск на всю его жизнь. Но с героизмом Северусу как-то не везло: проявлять его удавалось, лишь сражаясь за дело Темного Лорда. В качестве доверенного лица Дамблдора и агента Ордена Феникса он лгал, изворачивался, хитрил, выслеживал... Доблести в этом было немного, гораздо больше грязи. А думать о смерти Северус себе запретил — для него такие мысли были непозволительной роскошью.

Он делал то, что должен был делать, не боясь осуждения и не мечтая о награде. Но когда тьма, окружавшая его, поблекла, и перед глазами предстала унылая, безлюдная, окутанная сизым туманом, долина, Северус осознал, что надеялся встретить ее.

Это было нелепо, конечно. Если бы Лили могла явиться к порогу Смерти, то отправилась бы встречать своего сына, а не того, кто отправил его сюда. Все же, когда туман перед ним сгустился в человеческий силуэт, Северус поверил — пришла! И через мгновение увидел белую бороду, узнал осанку — его встречал Дамблдор.

— Мальчик мой, — лицо убитого год назад директора Хогвартса светилось ликованием, — все получилось! Гарри принял смерть от руки Волдеморта и вернулся назад! Он победил его!

— Как?! Я только что его видел, — Северус растерялся. — Он еще до вашего кабинета не дошел!

— Северус! — Дамблдор покачал головой. — Время здесь течет иначе. Точнее, его нет. Мгновение, год, вечность — все едино. В мире живых Гарри уже открыл кабинет, просмотрел твои воспоминания, вышел на бой и победил. Я видел его, видел то, что осталось от души Волдеморта.

Разумеется, так и есть. Не сидел же Дамблдор здесь на пороге смерти целый год.

Значит, Лили могла его встретить, если бы хотела. Эта мысль причиняла боль, но какую-то ненастоящую, наверное, так болела деревянная нога Грюма. Фантомная боль.

Если подумать, так было всегда — он искал ее: на детской площадке, в библиотеке Хогвартса, у дверей в гостиную Гриффиндора. Лили никогда не приходила к нему домой, никогда не садилась рядом на сдвоенных парах, не подходила во дворе школы. Северус понимал, что родители запрещают ей бывать за рекой, да и сам боялся, что в Тупике Прядильщиков кто-нибудь обидит или напугает ее. И меньше всего хотел, чтобы она видела его дом, его семью. В Хогвартсе общение между учениками Слизерина и Гриффиндора было еще более затруднено. Северус видел, что на Лили недовольно косятся, когда он садится рядом с ней в библиотеке или ждет у выхода из Большого Зала. Видел, но все равно искал встреч, все более редких, все более тайных.

Лили не пришла, когда умерла его мать, хотя о скандале, наверное, судачил весь город, Эвансы просто не могли не знать о случившемся. Он корчился тогда на грязном полу в холодном, пустом доме и молил Бога, Судьбу, Высшие Силы, чтобы Лили пришла и пожалела его. Нет, не приходила! Она не должна касаться этой грязи! Лили — чистая, светлая, не должна знать о том, что бывает такое на свете.

Ребенком Северус мечтал, что в один прекрасный день выяснится правда о его отце, которым просто не мог быть Тобиас Снейп. Этот человек, в голове которого тяжело ворочались мысли, был совершенно чужим ему. У них не было ничего общего, как нет общего у потока воды и каменной глыбы. Северус не верил в их родство и считал себя Принцем, но в день, когда санитары забрали давно окоченевшее тело его матери и увезли Тобиаса в смирительной рубашке, все иллюзии развеялись.

Это бездумное, неповоротливое чудовище, действительно, его отец. Та же холодная, грязная, вонючая жижа течет и в его жилах, тем же безумием поражен и его мозг. Наверное, его желание быть рядом с Лили, такое же отвратительное, всепоглощающее, убийственное, как и то, что приковало Тобиаса к Эйлин. Эта мысль заставляла Северуса выть, вонзая ногти в ладони. Он понимал, понимал, своего отца!

Когда Северус кричал: «Грязнокровка!», он хотел стереть с лица Лили спокойное уверенное выражение, хотел, чтобы она распласталась перед ним покорная, безвольная, не имеющая другого права на существование, кроме его прихоти. Вспоминая об этом, он содрогался от ненависти к себе. Если бы Северус мог, он вырезал бы ту часть мозга, которая отвечает за подобные желания! Лили не должна была приходить к нему. Она не должна была становиться его жертвой, покорной, безвольной куклой! Но лежа без сил на холодном полу, Северус умолял ее прийти.

Если бы теплая ладонь коснулась его плеча, если бы ласковый голос прошептал бессмысленные, но такие нужные слова, он, возможно, смог бы заплакать. Но никого не было. Тошнотворный запах разложения просачивался из спальни, ржавая вода мерно капала из крана. Северуса окружали холод и тьма. Горло судорожно сжималось, но глаза оставались сухими. В груди застыл ледяной комок, Северус решил было, что сердце его остановилось, даже прикладывал руку. Нет, оно исправно билось, гоняя по венам отравленную пороком кровь.

Хорошо, что Лили не пришла. Она видела, чувствовала его тьму. Не зная отца, она разглядела черты этого чудовища в сыне. Северус был ей почти благодарен за то, что оттолкнув, Лили не ввела его в соблазн, за то, что не позволила выпить ее жизнь, ее радость, не дала смять, растоптать, уничтожить ее душу.

Так почему же он ждал ее сейчас? Лили ничего ему не должна. Невозможно задолжать любовь и симпатию. Невозможно!

Северус и Альбус.

— Они провожали Гарри — Джеймс и Лили, Сириус, Ремус — мальчик вызвал их Воскрешающим камнем — если бы ты только слышал, какие прекрасные слова они ему говорили! — рассказывал Дамблдор. — Я уверен, Гарри запомнит их на всю жизнь!

— Так он жив?

— Ну, конечно! Магия крови не позволила ему умереть...

Северус склонил голову. Он знал, что кровная связь не позволяет душе сразу отправиться в Путь, удерживает ее на грани, и, если тело не повреждено, она может вернуться. Но Волдеморт это тоже знал. Он должен был уничтожить тело, вернее всего, сжечь, но, похоже, не сделал этого. Поттер был жив, а значит, он...

— Так он убил ... Его? — Северус не знал, как назвать бывшего Повелителя — он давно уже не считал его своим Лордом, а произносить вымышленное, зачарованное имя было противно.

— Нет. Нет! — глаза Альбуса лучились торжеством. — Мальчик не совершил убийства! Моя Палочка признала его, и обратилась против лжевладельца.

Только сейчас Северус испытал настоящее облегчение — Поттер не стал убийцей. Не стал! Он вышел из этого противостояние не только живым, но и целым.

— Ты рад этому, — проницательно заметил Альбус. — Мой мальчик, ты утешаешь мое сердце!

— И, что же Он? — спросил Северус.

Альбус печально вздохнул:

— От него почти ничего не осталось! Бедный Том, он боялся смерти, боялся конца, не понимая, что Смерть открывает ворота в бесконечность. Перед ним теперь множество дорог, но он не в силах идти ни по одной из них.

— А вы? — спросил Северус. — Вы собираетесь в Путь? — он затаил дыхание в ожидание ответа.

Альбус медленно покачал головой.

— Почему?

— Видишь ли, мой мальчик, — вздохнул Дамблдор, — я совершил в этой жизни много ошибок, страшных ошибок. Одна из них уничтожила мою семью — убила мою сестру и ожесточила сердце моего брата. При жизни я не смог исправить содеянное, а значит, должен ждать, когда мои родные придут сюда.

Значит, Альбус Дамблдор намеревается дождаться своего брата и...

— Но ведь ваша сестра уже мертва! Вы не дождетесь ее на пороге Смерти, Альбус!

— Она придет, — произнес Дамблдор уверенно. — Она не может не прийти ко мне. Смотри! Посмотри вокруг!

Северуса оглянулся — туман редел, уползал, открывая изумрудную зелень лужайки, окруженную розовыми кустами. За спиной Альбуса белела ажурная беседка, увитая плющом, к ней вела дорожка, посыпанная белым песком.

— Красиво, — сказал Северус из вежливости.

— Это розы! — воскликнул Дамблдор. — У нас дома росли розы — Ариана очень любила их. Но я никогда не уделял им внимания, считал возню в саду пустой тратой времени. Я был не прав, мальчик мой, они доставляли ей радость, я должен был ухаживать за нашими розами, но не делал этого. Теперь я все исправил, видишь — они цветут! Ариана придет ко мне, она поймет, что я изменился, простит меня. Мы снова станем семьей.

Что-то было в этом неправильное. В рассуждениях Альбуса, в этом розовом саду. Даже их аромат казался Северусу неправильным. Он прикрыл глаза — так мог пахнуть надушенный платок Нарциссы, письмо Люциуса, парфюмерная лавка... Цветочному аромату не хватало запаха влажной земли, свежей листвы, прелых листьев.

Он открыл глаза и шагнул к ближайшему кусту. Пальцы коснулись сухих, точно старый пергамент, лепестков. Северус слегка щелкнул по основанию бутона — цветок не дрогнул, он дернул его — лепестки держались, как приклеенные.

— Альбус, — начал Северус осторожно. — Альбус, вы пытаетесь сохранить то, чего уже нет. Вы же знаете, это невозможно. Те, кто ушли, они изменились, Ариана, Лили — от них остались лишь тени, тени их чувств, эмоций... Ариане уже не нужен розовый сад.

Он замолчал, не зная, как сказать, что и сам Альбус ей уже не нужен.

— Даже Воскрешающий Камень не может вернуть Человека.

Только сильное желание, по-настоящему сильное желание, удерживает душу на пороге Смерти. Не чувство долга, не взятые обязательства, но желание, идущие из глубины сердца. Если этого желания не было, если душа стремилась к чему-то иному, она уже далеко. Далеко не в пространстве — здесь нет ни времени, ни расстояний — далеко от прежних привязанностей и забот, далеко от самой себя, переступившей порог.

— Ариана не может вернуться сюда, — произнес он.

Не может, потому что душа ее освободилась от земных страстей и забот, переродилась. Где искать ее теперь? Среди новорожденных, в райских садах, в мире сказок и грез?

Дамблдор посмотрел на него снисходительно:

— Мальчик мой, Ариана узнает, как я изменился, как велика была моя скорбь, и придет. Мы поселимся в нашем старом доме, будем ухаживать за садом, слушать соловьев и ждать Аберфорта.

Еще и соловьи. Северус вздрогнул невольно, встретив неподвижный взгляд мертвой птички. Открутить бутон от стебля ему так и не удалось — воля Дамблдора сохраняла розы цветущими, желание, всепоглощающее желание, могущественного волшебника создало этот сад на унылых Елисейских полях. Но даже его желание, его воля, его могущество, не могло вдохнуть жизнь в мертвые розы.

— Ваша скорбь... Альбус, вы долго горевали, но Жизнь продолжается. Вам пора.

Дамблдор покачал головой.

— Пора, — произнес Северус настойчиво. — Вы сохранили свою душу, для вас открыты дороги...

Взгляд Дамблдора ускользал, он не слушал его.

— Альбус, я убил вас, убил, чтобы вы сохранили себя, чтобы здесь на пороге вечности вы поднялись здоровым и сильным! Вы можете отправиться в Путь...

Дамблдор улыбнулся рассеянно и любовно погладил готовый распуститься бутон. Сухие лепестки чуть слышно хрустнули под его пальцами.

— Альбус! — от этого крика кусты всколыхнулись, словно от порыва ветра, мертвый соловей упал с ветки.

Дамблдор взглянул на Северуса с укором.

— Вы можете вернуться, Альбус! Помириться с вашим братом, развести розовый сад. Настоящий сад, а не эту пародию! — Северус пнул тушку птицы, но Дамблдор, казалось, не замечал серого трупика.

— Вернуться? — вздохнул Дамблдор. — Но как?

— Сами знаете, — огрызнулся Северус. — Вы же ученик Фламмеля.

— Философский камень? О, мальчик мой, где же я возьму его?

Северус обиделся:

— Здесь не нужен камень. Это на Земле Идея Жизни обретала форму камня, а здесь ей не нужно материального воплощения.

— Жаль, — пробормотал Дамблдор. — Как жаль, мой мальчик, что своим наставником ты выбрал Тома Реддла. Под руководством истинного ученого ты затмил бы славу самого Николя Фламмеля.

Северус отмахнулся от его слов. Он говорил быстро и горячо:

— Философский камень воплощает Идею вечного становления! Достаточно представить процесс — вы же знаете, все этапы его создания, — произнести формулу, и вы вернетесь живым, здоровым, свободным от проклятия! То же самое, сам того не понимая, проделывает ваш феникс! — ему показалось, что Дамблдор вслушивается в его слова, он заторопился. — Альбус, вы нужны, нужны этому бестолковому мальчишке, нужны вашим орденовцам, Минерве. Она же плачет... Кошкой пробирается тайком в ваш кабинет, умоляет портрет поговорить с ней и плачет.

— Очень жаль, — погрустнел Дамблдор. — Бедная моя девочка, — вздохнул он тяжело. — Но я не могу оставить сад, без меня он погибнет.

— Альбус, это — только сад, — у Северуса не повернулся язык сказать, что сад ненастоящий. — А там люди, живые люди, и вы нужны им. Очень нужны! Вы так нужны нам! — он сел на зеленую траву и уставился на свои руки. — Ведь, у этого мальчика, у Поттера, никого нет, вы — единственный близкий человек...

— Гарри вырос, он взрослый, сильный маг.

— Вы тоже взрослый маг! Могущественный маг. И вы тоскуете по семье! Альбус — вы же его семья, единственная, другой у него нет. Вы сами так решили, когда взялись распоряжаться его жизнью. Вы взяли на себя ответственность, благодаря вам он стал тем, чем является, — Северус запрокинул голову, ловя взгляд Дамблдора.

Блики на стеклах очков не позволяя разглядеть ласковую синеву глаз. Они казались такими же холодными и равнодушными, как искрящийся в вышине голубой хрусталь небесной сферы. Северус поежился, ему пришлось напомнить себе, что здесь нет атмосферы, как нет времени и пространства. Все — иллюзия: покрытые асфоделями и нарциссами склоны Елисейских полей, которые манят его, лишь обозначают Путь, река, обещающая забвение — только символ.

— Вы были так нужны нам, — сказал он тихо. — И вашему несчастному оборотню, и вашему драгоценному Джеймсу, и крысенышу, и этому бешенному Блэку. И Тому Реддлу. Мы могли быть вашей семьей, вашей заботой, мы — живые были рядом и нуждались в вас! Альбус.

Даже сейчас он не осмеливался произнести в слух, что Альбус Дамблдор был нужен ему.

— Чего ты хочешь, мой мальчик? — Дамблдор устало пожал плечами. — Я не мог усыновить всех проблемных учеников.

— Не могли, — согласился Северус. — Но вы же сами твердили, что Поттер — это не все, он — особенный. И он может стать вашим названным сыном, преемником. Вы увидите, как он воплощает в жизнь ваши мечты, поможете ему советом, поддержите, утешите. А его дети будут дергать вас за бороду, объедаться Берти Боттс и таскать ваши носки. Разве не об этом вы мечтали долгие годы?

— Я не могу, — вздохнул Дамблдор. — Я не могу предать Ариану. Я буду ждать ее здесь.

— Нет никакого здесь! Альбус, вы обманываете себя! Вы ловите призрак! Неужели, ради этого вы жили, ради этого трудились, страдали, умирали — ради прозябания между мирами?!

— Ты упрекаешь меня? — тихо произнес Дамблдор. — А ты сам, на что ты потратил свою жизнь, мой мальчик?

— На погоню за призраком

Молчу, томлюсь, и отступают стены —

Вот океан весь в клочьях белой пены,

Закатным солнцем залитый гранит

И город с голубыми куполами,

С цветущими жасминными садами,

Мы дрались там... Ах да! Я был убит.

Николай Гумилев.

Северус и его призраки.

Он мог бы ответить, что потратил свою жизнь на искупление. Дамблдор сам осудил его на службу, и, неся ее, Северус не имел права ни на любовь, ни на дружбу, ни на учеников, ни на семью. Сблизившись с кем-нибудь, ему пришлось бы лгать и лгать постоянно. Нет, не о прошлом — о будущем. В настоящем у него не могло быть привязанностей, и он цеплялся за бледный призрак своей любви. Северус мог бы сказать так, и не солгал бы ни словом, но это была не вся правда.

Любить мертвых проще, чем ладить с живыми. Спокойнее. Безопаснее. Мертвые молчат, не возражают, не обижаются. У них нет потребностей, желаний, стремлений. Другое дело живые — они вечно чего-то требуют, чем-то недовольны, они осыпают упреками, презрительно кривятся, имеют свою точку зрение и на мироздание в целом, и на то, как лучше провести вечер. Северус боялся, что его не примут, и боялся, что сам не сможет принять — закрыть глаза на недостатки, полюбить характерные особенности, уважать потребности, мириться с прихотями. Жить с людьми было сложно, и маска Пожирателя не только обрекала его на одиночество, но и защищала от разочарования, прежде всего в себе самом.

Северус понимал, что не выдержал бы навязанной ему роли, если бы она не находила отклика в его душе, если бы одиночество не было для него естественным состоянием. Жить мечтой было привычно. В детстве он мечтал, что его настоящий отец придет за ним. Потом представлял, что приедет в Хогвартс, станет лучшим учеником, и какой-нибудь старенький, давно забытый Принц услышит о нем, обрадуется, что их род не заглох, и усыновит. Вернувшись в Хогвартс преподавателем, он уже не мечтал — его будущее было предопределено — но он мог предаваться воспоминаниям. Лили его детства была едва ли не более реальна, чем коллеги и ученики. Едва ли. Будь это, в самом деле так, он поднял бы Лили.

Это не так уж сложно. Опасно, трудно, но ничего запредельного. Сложнее воссоздать личность, но он бы справился. У его Лили были бы те же движения, та же мимика, та же улыбка. Она бы помнила все их встречи и разговоры, но для нее не существовало бы ни Джеймса Поттера, ни воспоминаний о жизни без Северуса. В его глазах она читала бы сценарий своей жизни, отзывалась на все его мысли, на тончайшие оттенки настроения. Идеальная женщина! Ничего отвратительней и представить нельзя!

Нечто подобное предлагал ему Темный Лорд, когда Северус просил у него пощадить Лили. Волдеморта всегда интересовали манипуляции с сознанием, и он счел ее подходящим объектом для эксперимента. Он намеревался изменить память Лили — внушить, что родители и другие магглы издевались над ней, а продажное Министерство и послушная администрация Хогвартса оставило ее просьбы о помощи без внимания. Джеймса Поттера можно было представить жестоким насильником, от которого бедняжку спас Северус. Если бы такая тонкая замена не получилась, Лили можно было заблокировать память о родителях, муже, ребенке. Волдеморт великодушно предоставлял своему ученику право самому придумать ей новую биографию.

Северус слушал того, кого до этого момента считал своим учителем, и чувствовал, что тошнота поднимается к горлу. Ему не нужна была оболваненная Лили! В конце концов, он давно мог явиться к Эвансам, вызвать Лили и, угрожая ее семье, добиться всего, чего угодно. Опоить, стереть память, потребовать Непреложный обет. Но такая мысль ни разу не приходила ему в голову. Он вычеркнул Лили из своей жизни в ту ночь, когда замерзал на грязном полу опустевшего дома. Северус боялся взглянуть на нее, не смел даже думать о ней. Он не хотел превратиться в такое же мерзкое животное, каким был его отец!

Когда Тобиаса Снейпа увезли в смирительной рубашке, Северус прочитал горы медицинской литературы, пытаясь понять причину случившегося. Ответа он не нашел, но обнаружил подтверждение самых страшных своих подозрений — подобные болезни могли передаваться по наследству. Тщательная ревизия собственного сознания убедила Северуса, что его чувства к Лили, несомненно, носили патологический характер. Он стремился к ней, как продрогший на холоде, стремится к огню, желал присвоить себе ее тепло и свет. Он хотел, чтобы Лили жила только им, его желаниями, его мечтами, ненавидела тех, кого ненавидит он...

Северус постарался запрятать мысли о Лили подальше и с удвоенным рвением занялся ментальными искусствами. Он надеялся изменить свое сознание до того, как проснется унаследованное от Тобиаса безумие. Его признаки он видел и в почти маниакальной педантичности, и в наплевательском отношении к внешнему виду, и в раздражительности, и в отстраненности, и в охватывающей его временами робости, и во вспышках гнева, напрочь отшибающих чувство самосохранения.

Темный Лорд явился к нему, как избавитель. Этот великий волшебник сумел изъять из собственной личности маггловскую составляющую — он был истинным наследником Слизерина — и Северус надеялся проделать над собой такую же операцию. Политика интересовала его лишь в той степени, в какой она препятствовала изучению интересующих его областей магии. Он искренне считал, что за свободу мысли можно и нужно бороться, но сам ввязываться в военные действия не стал бы, если бы не мечта навсегда избавиться от маггловского наследия.

Принимая Метку, Северус надеялся выжечь из своей крови грязь, унаследованную от отца-маггла. Конечно, он понимал, что магглы не все такие — те же Эвансы были вполне приличными людьми — но организм магглов слабее, они подвержены многим заболеваниям, в том числе заболеваниям душевным. У магов психические расстройства, как правило, связаны с магическим вмешательством и устраняются магией, а у магглов психиатрические клиники, отделения неврологии и армия специально подготовленных специалистов бессильны перед нарушениями работы мозга.

И вот теперь его учитель спокойно предлагал ему опуститься до уровня полуживотного, удовлетворить свои желания самым жалким и мерзким образом. Даже изнасилование не вызывало у Северуса такого отвращение, как ментальная вивисекция. Он не хотел потерявшую себя Лили! Не хотел владеть ее оболочкой, как Тобиас владел его матерью, даже не различая, жива она или нет.

В ужасе Северус бросился к Дамблдору, его искреннее омерзение он не только счел вполне оправданным, но и полностью разделял. Как иначе можно было реагировать на участь, ожидающую Лили по его милости? Северус был согласен на все, чтобы спасти ее. И себя самого.

Позже он осознал, что дело было не только в Лили. Хотя, методы Пожирателей Смерти не вызывали у Северуса ужаса — на войне, как на войне — но он не понимал, как можно испытывать удовольствие от карательных актов. Его бывшие сокурсники и нынешние коллеги, кто в большей, кто в меньшей степени, поддавались гипнозу безнаказанности, а Темный Лорд поощрял их. Как ни плох был существующий порядок, порожденная войной вакханалия насилия была много хуже. Волдеморт не препятствовал буйству страстей, и Северус постепенно понял, что в Пожирателях Смерти он видит не своих учеников, а слуг, марионеток, которых держит на привязи тщеславия, жадности, гнева... Темный Лорд не собирался изменять сознание своим сторонникам только по той причине, что и без того считал их полностью покорными своей воле. Он упивался своим могуществом, своей властью не только над телами, но и над душами этих людей.

Тогда Северус впервые задумался: а не приводит ли ментальная магия к изменениям психики? То есть, он и раньше хорошо понимал, что любое вмешательство в работу чужого мозга чревато самыми разными и редко приятными последствиями, но самоуверенно полагал, что в своем-то сознании он сумеет навести порядок. А если нет? Если именно попытки отсечь «лишние» части собственной личности сделали Темного Лорда тем, чем он является?

Вглядываясь в своего господина, Северус все яснее понимал, что тот живет в иллюзорном мире и видит рядом с собой нелепые картонные фигурки, которые дергает за ниточки. Он не знает толком людей, окружающих его, потому что отрицает существование тех чувств и мотивов, которые движут ими. Даже исследуя сознание с помощью легилеменции, Волдеморт находит лишь то, что ожидает найти. Северус точно со стороны наблюдал, как господин играет на его похоти, желании поручить ценный приз — так он расценивал его отношение к Лили. Могущественный темный маг все больше напоминал Северусу отца: Волдеморт относился к миру так же, как Тобиас Снейп к своей жене, вот только возможностей у него было несравнимо больше.

Он хотел владеть миром безраздельно, удовлетворять самые дикие свои желания, не считаясь ни с чем. Волдеморт сминал непокорных, рвал живые связи, запугивал и подчинял, он выплескивал свой гнев, свои обиды, тешил свою мстительность. Чем дальше, тем меньше он мог сдерживать себя, да и не считал нужным это делать. Он все чаще принимал необдуманные, импульсивные решения и приходил в ярость, не сумев их реализовать, наказывал правых и виноватых, крушил все без разбора. Приходилось признать — Волдеморт не сумел вылепить из себя идеального мага, и было непохоже, что он сможет создать идеальное общество.

Идеалом Северус считал государство Платона. Он мечтал о строго упорядоченном обществе под управлением магов-философов. Для воплощения идеала нужно было четко определить права и обязанности каждого члена общества, направить творческую энергию на достижение общего блага, ликвидировать бесполезные элементы. Однако на почве реальности эта стройная схема никак не приживалась. Людей приходилось силой загонять установленные для них рамки, вместе с ненужными и вредными элементами ликвидировать полезные и необходимые. Применение насильственных мер развращало тех, кто осуществлял их, а запуганные обыватели теряли способность к духовному развитию. Полная победа Волдеморта предвещала Магической Британии не Золотой век магии, а прозябание жалкого человеческого стада под властью горстки фанатиков.

Расставаться с мечтой было горько, но Северус, как истинный ученый, не мог закрыть глаза на результаты эксперимента. Приходилось признать: в рассуждениях допущена ошибка. Человеческое общество является живым организмом, все его элементы взаимосвязаны и необходимы для нормального функционирования. Его нельзя перекроить по своему разумению, только постепенно и аккуратно улучшать то, что уже существует.

То же, видимо, можно было сказать и о сознании отдельного человека — очищение от ненужных и вредных составляющих не делало личность гармоничной, а вело к душевному расстройству. Необходимо работать с тем, что есть. В конце концов, Философский камень превращал свинец в золото, а не в ясень! Металл оставался металлом, но становился благородным металлом.

Интересно, а что происходило с деревом, с землей, с другими материалами? Северуса очень заинтересовал этот вопрос. В имеющихся источниках говорилось только об опытах с металлами и с человеком, а обратиться к самому Фламмелю он не решался — стыдился своего письма, написанного в минуту безнадежного отчаяния. К тому времени Северус давно понял, что представления матери о действительности, были, мягко говоря, не совсем верны. Магический мир мало походил на волшебную страну ее рассказов, но о Фламмелях Эйлин говорила с такой теплотой, что Северус решился обратиться к великому алхимику. Ученый, известный аккуратностью и несколько старомодной учтивостью не счел нужным ответить на письмо, видимо, сочтя его недопустимой дерзостью. Северус уверился в своих подозрениях — его мать никогда не жила у Фламмелей, она нафантазировала и розовый сад Пернеллы и трехногий табурет в лаборатории, и «дядюшку Николя».

На нее Северус никогда не злился, хоть и понимал, что именно матери обязан очень многими своими проблемами. Он жалел ее, а вот для отца жалости не находил. Сознавая, что Тобиас Снейп — несчастный больной человек, он ничего не мог поделать с гневом и отвращением, которые поднимались в душе при одной мысли о нем. Быть может, Северус никогда бы не решился встретиться с ним, если бы не шальная мысль — а вдруг, психическим расстройством Тобиас обязан магическому вмешательству? Это предположение следовало проверить, и он отправился в клинику, где узнал, что его отец скончался больше года назад.

Северус медленно брел вдоль глухого забора и думал, что существование Тобиаса в одиночном боксе с оббитым войлоком стенами мало чем отличалось от его предыдущей жизни на Спиннерс-Энд. Он был пленником собственного искалеченного сознания, как и Эйлин, как Волдеморт — они жили в мире, населенном призраками. А сам Северус?

С удивлением он осознал, что в его мире, помимо призраков, обитают живые люди. Прежде всего, конечно, Альбус. Его учитель, работодатель, спаситель и судья. В сущности, единственный человек, перед которым ему не нужно было носить маску. Северус понимал, что сам он для Альбуса значит не так уж много, но все же с ним Дамблдор был более открыт, чем с кем-либо другим. Иногда он цинично думал, что его, отверженного, прославленный светлый маг не стесняется и может позволить себе и черствость, и скуку, и равнодушие.

А еще был Филиус с его несмешными шутками, прославленным дуэльным прошлым и детской восторженностью. Была Минерва, предубежденная, нетерпимая, упрямая, пылко преданная Дамблдору. Северус не понимал, ее трепетного отношения к игре в квиддич, ему не нравилось, когда Минерва начинала поучать его, и он знал, что она не раз и не два предупреждала Дамблдора на его счет, но он научился относиться к этому философски. Он мог сколько угодно негодовать по поводу отношения Минервы к обязанностям декана и насмехаться над страстью к всевозможным трофеям, но он бы никогда не позволил себе обидеть ее по-настоящему. Быть может, это и есть любовь? Не та, которая отправляет за море флотилии, а та, благодаря которой родители среди ночи отмывают обкакавшихся орущих младенцев, а дети кормят с ложечки выживших из ума стариков.

А еще была Поппи, твердо вознамерившаяся извлечь из доступного Мастера Зелий все лекарственные зелье, какие только возможны. Была Помона, суетливая, добродушная, заботливая и неумолимая, когда дело касалось ее студентов, Роланда, с которой он пререкался и мадам Вектор, с которой было уютно молчать. Были его студенты — слизеринцы, которых он тщетно пытался воспитывать — и просто талантливые ребята, влюбленные в зельеварение. Как-то незаметно Северус оброс привязанностями, чахлыми, бледными, но цепкими, рвать их было страшно. Он испугался боли разрыва тогда в 1994, когда Волдеморт возродился. Дамблдор, похоже, почувствовал это и достаточно ясно намекнул, что выбирать Северусу не из чего — либо вернуться к роли двойного агента, либо бежать, скрываться — последнее было для него невозможно.

Северусу показалось, что он предал память о Лили своими колебаниями, и больше он себе такого не позволял. Глядя на то, как огромная змея заглатывает Чарити — наивную рассеянную Чарити, которая так и не смогла понять разницу между химией и алхимией — Северус видел перед собой Лили, бледную, строгую, требовательную, и не дрогнул.

Он полагал, что сможет выдержать ненависть и презрение, действительно, смог, но он не думал, что слезы Минервы будут причинять ему такую боль. Ее слезы, недоумение Поппи, подобострастие Горация. Его душа переворачивалась, когда Филиус привычно оборачивался к нему и сникал на полужесте, полуслове. Однако бледный призрак маячил вдали, и Северус шел за ним, оставляя живых людей, стараясь не глядеть на них, не думать.

Северус, Альбус и тайна философского камня.

— На погоню за призраком, — повторил Северус и поднялся с травы. — Мертвых легче любить, спокойнее. С живыми сложно, — он криво усмехнулся. — Вот и настоящие розы вырастить труднее. Одной магией не обойдешься, придется покопаться в земле, а там и червяки встречаются. И неизвестно еще, что вырастет, быть может, чахлый кустик с одним жалким бутоном, некрасивый и никого не радующий. А у вас, Альбус, такая красота получилась! Безупречная, — он замолчал, любуясь.

— Какая-то часть моей души очень хочет остаться в вашем саду среди этих роз, — задумчиво произнес Северус и взглянул в глаза Дамблдора. — Но ведь вы мне этого не предложите?

Дамблдор на долю мгновения отвел взгляд.

— Любовь к мертвецам прекрасное оправдание для равнодушия к живым: можно спокойно топтать зеленые побеги, храня в душе образ давно увядших роз... и лилий. Только... это — трусость, а трусом я никогда не был!

— Что ты задумал, мой мальчик?

— Я все же хочу попробовать жить с живыми людьми.

— Северус, остановись! — Дамблдор не на шутку встревожился. — Ты далеко не все знаешь о Философском камне. Использовать его может только чистый человек!

— И что же, по-вашему, чистота? — заинтересовался Северус.

— Целомудрие.

— Николя Фламмель был женат.

— Николя и Пернелла никогда не оскверняли себя соитием.

— Альбус, вы говорите так, словно секс — это что-то грязное. А как же супружеский долг, деторождение?

— Лишь монахи и монахини, подобны ангелам небесным, ибо чисты от соблазнов плоти.

— Это средневековая точка зрения, — Северус пожал плечами. — Точнее, средневеково-христианская. Я не удивлен, что таких взглядов придерживался Фламмель — он впитал эту идеологию с младенчества, но вы, Альбус, вы... Вы бы еще сказали, что чистый человек — тот, который ежедневно принимает душ и дважды в день чистит зубы.

Дамблдор вздохнул:

— Ты смеешься, мой мальчик? Полагаешь, что женщины, с которыми ты делил постель, не оставили своего следа на твоей душе? Я и сам в юности так думал. Только, Философского камня создать не смог, не смог даже приблизиться к нему. Нет, я никогда не совершал самого акта, — торопливо проговорил Дамблдор, — но меня смущали нечистые желания, моя душа была запятнана похотью.

Северус нетерпеливо мотнул головой:

— Вам просто не хватило времени, Альбус! Вы же не возвращались к Великому Деланию после того, как оставили ученичество у Фламмеля.

— Не веришь? Философский камень даровал Николя Фламмелю жизнь и здоровье не одну сотню лет, но потом он нарушил обет целомудрия, и... Ты же сам его видел в последний год жизни.

Северус задумался:

— А на детях вы Философский камень пробовали? — спросил он.

— Что? — шокированный Дамблдор отпрянул.

— На детях, маленьких, которые даже не помышляют еще о сексуальных отношениях.

— Нет, конечно!

— А я пробовал...

— Северус!

— Близнецы Лестранжи, — на всякий случай он пояснил, — дети Беллатрикс и Рудольфа. У них было редкое генетическое заболевание — такие люди редко живут больше 20 лет, да и то при самом тщательном лечении и уходе. У нас такими патологиями не занимаются, и Лестранжи поместили детей в маггловский частный приют. Я пытался помочь им, но безуспешно. А потом попробовал Философский камень... Он все равно был в Хогвартсе, Альбус! Не подействовал. Дети умерли еще до того, как Беллатрикс вернулась из Азкабана, — Северус прикусил губу и замолчал. — И на единорогов камень не действует, — задумчиво добавил он.

Дамблдор схватился за голову, видимо, ужаснувшись масштабу несанкционированных опытов. Не глядя на него, Северус размышлял вслух:

— Мне кажется, Философский камень взаимодействует с тем, чем человек является на самом деле, с его истинной личностью, — произнес он медленно. — Понимаете, Альбус, не существует Идеального человека, каждый — уникален, и для Философского камня существует именно эта уникальная личность. Но и сам человек должен свою личность осознавать полностью. Разумеется, дети, чей мозг еще не сформирован, животные, люди, живущие, подобно животным, себя не знают, и Философским камнем воспользоваться не могут. И тот, кто отрицает свои чувства и стремления то же.

— Надеюсь, ты не собираешься проверять подобные теории, — Дамблдор явно проглотил «безумные», — на практике?

— Именно это я и хочу сделать!

— Остановись! Северус, это рискованно — твоя душа, единственное, что у тебя осталось, может распасться! Вспомни, сколько ты всего совершил в своей жизни.

— Я знаю, что я совершил, Альбус. Это все мое. И мой гнев, и мстительность, и черствость, и тщеславие, и похоть, и любовь... — Северус задохнулся. — Я — то, что я есть!

Он раскинул руки, и его ладони вспыхнули оранжевым пламенем.

— Ты уничтожишь себя! — крик Альбуса больно ударил в уши. Северус закрыл глаза и запрокинул голову. Там наверху не было солнца, но его лицо окатила волна жара. Огонь охватил несуществующее тело вполне реальной болью, в нос ударил запах паленой плоти, его собственный крик разорвал барабанные перепонки, стало нечем дышать...

Ты говоришь, моя страна — грешна,

А я скажу, твоя страна — безбожна.

И пусть на нас еще лежит вина,

Все искупить и все исправить можно.

Анна Ахматова.

Северус.

Небо нависало над ним. Серое и хмурое. И это было прекрасно! Не голубой хрусталь вечности, но низкое небо туманного утра. Запах гари и влажной земли, вместо изысканного аромата увядших роз. Он едва не рассмеялся, но горло саднило. И это тоже было прекрасно!

Пепел, сгоревшей хижины, еще хранил тепло, но промозглая сырость уже заползала в складки мантии, холодила лицо, собиралась мелкими капельками на лбу. Он сел, в глазах потемнело, зажмурившись, он переждал приступ головокружения. Осторожно открыл глаза, поднес к лицу руки. Обыкновенные человеческие руки, те же, что были вчера, и год назад. Синеватый рисунок вен под тонкой кожей, шрамы от ожогов, порезов. Линии на ладони ничуть не изменились — вот, и верь хиромантам! Из рукава торчала палочка.

Он усмехнулся, осторожно поднялся на ноги и аппарировал.