На полях Елисейских (джен)

Молчу, томлюсь, и отступают стены —

Вот океан весь в клочьях белой пены,

Закатным солнцем залитый гранит

И город с голубыми куполами,

С цветущими жасминными садами,

Мы дрались там... Ах да! Я был убит.

Николай Гумилев.

Северус и его призраки.

Он мог бы ответить, что потратил свою жизнь на искупление. Дамблдор сам осудил его на службу, и, неся ее, Северус не имел права ни на любовь, ни на дружбу, ни на учеников, ни на семью. Сблизившись с кем-нибудь, ему пришлось бы лгать и лгать постоянно. Нет, не о прошлом — о будущем. В настоящем у него не могло быть привязанностей, и он цеплялся за бледный призрак своей любви. Северус мог бы сказать так, и не солгал бы ни словом, но это была не вся правда.

Любить мертвых проще, чем ладить с живыми. Спокойнее. Безопаснее. Мертвые молчат, не возражают, не обижаются. У них нет потребностей, желаний, стремлений. Другое дело живые — они вечно чего-то требуют, чем-то недовольны, они осыпают упреками, презрительно кривятся, имеют свою точку зрение и на мироздание в целом, и на то, как лучше провести вечер. Северус боялся, что его не примут, и боялся, что сам не сможет принять — закрыть глаза на недостатки, полюбить характерные особенности, уважать потребности, мириться с прихотями. Жить с людьми было сложно, и маска Пожирателя не только обрекала его на одиночество, но и защищала от разочарования, прежде всего в себе самом.

Северус понимал, что не выдержал бы навязанной ему роли, если бы она не находила отклика в его душе, если бы одиночество не было для него естественным состоянием. Жить мечтой было привычно. В детстве он мечтал, что его настоящий отец придет за ним. Потом представлял, что приедет в Хогвартс, станет лучшим учеником, и какой-нибудь старенький, давно забытый Принц услышит о нем, обрадуется, что их род не заглох, и усыновит. Вернувшись в Хогвартс преподавателем, он уже не мечтал — его будущее было предопределено — но он мог предаваться воспоминаниям. Лили его детства была едва ли не более реальна, чем коллеги и ученики. Едва ли. Будь это, в самом деле так, он поднял бы Лили.

Это не так уж сложно. Опасно, трудно, но ничего запредельного. Сложнее воссоздать личность, но он бы справился. У его Лили были бы те же движения, та же мимика, та же улыбка. Она бы помнила все их встречи и разговоры, но для нее не существовало бы ни Джеймса Поттера, ни воспоминаний о жизни без Северуса. В его глазах она читала бы сценарий своей жизни, отзывалась на все его мысли, на тончайшие оттенки настроения. Идеальная женщина! Ничего отвратительней и представить нельзя!

Нечто подобное предлагал ему Темный Лорд, когда Северус просил у него пощадить Лили. Волдеморта всегда интересовали манипуляции с сознанием, и он счел ее подходящим объектом для эксперимента. Он намеревался изменить память Лили — внушить, что родители и другие магглы издевались над ней, а продажное Министерство и послушная администрация Хогвартса оставило ее просьбы о помощи без внимания. Джеймса Поттера можно было представить жестоким насильником, от которого бедняжку спас Северус. Если бы такая тонкая замена не получилась, Лили можно было заблокировать память о родителях, муже, ребенке. Волдеморт великодушно предоставлял своему ученику право самому придумать ей новую биографию.

Северус слушал того, кого до этого момента считал своим учителем, и чувствовал, что тошнота поднимается к горлу. Ему не нужна была оболваненная Лили! В конце концов, он давно мог явиться к Эвансам, вызвать Лили и, угрожая ее семье, добиться всего, чего угодно. Опоить, стереть память, потребовать Непреложный обет. Но такая мысль ни разу не приходила ему в голову. Он вычеркнул Лили из своей жизни в ту ночь, когда замерзал на грязном полу опустевшего дома. Северус боялся взглянуть на нее, не смел даже думать о ней. Он не хотел превратиться в такое же мерзкое животное, каким был его отец!

Когда Тобиаса Снейпа увезли в смирительной рубашке, Северус прочитал горы медицинской литературы, пытаясь понять причину случившегося. Ответа он не нашел, но обнаружил подтверждение самых страшных своих подозрений — подобные болезни могли передаваться по наследству. Тщательная ревизия собственного сознания убедила Северуса, что его чувства к Лили, несомненно, носили патологический характер. Он стремился к ней, как продрогший на холоде, стремится к огню, желал присвоить себе ее тепло и свет. Он хотел, чтобы Лили жила только им, его желаниями, его мечтами, ненавидела тех, кого ненавидит он...

Северус постарался запрятать мысли о Лили подальше и с удвоенным рвением занялся ментальными искусствами. Он надеялся изменить свое сознание до того, как проснется унаследованное от Тобиаса безумие. Его признаки он видел и в почти маниакальной педантичности, и в наплевательском отношении к внешнему виду, и в раздражительности, и в отстраненности, и в охватывающей его временами робости, и во вспышках гнева, напрочь отшибающих чувство самосохранения.

Темный Лорд явился к нему, как избавитель. Этот великий волшебник сумел изъять из собственной личности маггловскую составляющую — он был истинным наследником Слизерина — и Северус надеялся проделать над собой такую же операцию. Политика интересовала его лишь в той степени, в какой она препятствовала изучению интересующих его областей магии. Он искренне считал, что за свободу мысли можно и нужно бороться, но сам ввязываться в военные действия не стал бы, если бы не мечта навсегда избавиться от маггловского наследия.

Принимая Метку, Северус надеялся выжечь из своей крови грязь, унаследованную от отца-маггла. Конечно, он понимал, что магглы не все такие — те же Эвансы были вполне приличными людьми — но организм магглов слабее, они подвержены многим заболеваниям, в том числе заболеваниям душевным. У магов психические расстройства, как правило, связаны с магическим вмешательством и устраняются магией, а у магглов психиатрические клиники, отделения неврологии и армия специально подготовленных специалистов бессильны перед нарушениями работы мозга.

И вот теперь его учитель спокойно предлагал ему опуститься до уровня полуживотного, удовлетворить свои желания самым жалким и мерзким образом. Даже изнасилование не вызывало у Северуса такого отвращение, как ментальная вивисекция. Он не хотел потерявшую себя Лили! Не хотел владеть ее оболочкой, как Тобиас владел его матерью, даже не различая, жива она или нет.

В ужасе Северус бросился к Дамблдору, его искреннее омерзение он не только счел вполне оправданным, но и полностью разделял. Как иначе можно было реагировать на участь, ожидающую Лили по его милости? Северус был согласен на все, чтобы спасти ее. И себя самого.

Позже он осознал, что дело было не только в Лили. Хотя, методы Пожирателей Смерти не вызывали у Северуса ужаса — на войне, как на войне — но он не понимал, как можно испытывать удовольствие от карательных актов. Его бывшие сокурсники и нынешние коллеги, кто в большей, кто в меньшей степени, поддавались гипнозу безнаказанности, а Темный Лорд поощрял их. Как ни плох был существующий порядок, порожденная войной вакханалия насилия была много хуже. Волдеморт не препятствовал буйству страстей, и Северус постепенно понял, что в Пожирателях Смерти он видит не своих учеников, а слуг, марионеток, которых держит на привязи тщеславия, жадности, гнева... Темный Лорд не собирался изменять сознание своим сторонникам только по той причине, что и без того считал их полностью покорными своей воле. Он упивался своим могуществом, своей властью не только над телами, но и над душами этих людей.

Тогда Северус впервые задумался: а не приводит ли ментальная магия к изменениям психики? То есть, он и раньше хорошо понимал, что любое вмешательство в работу чужого мозга чревато самыми разными и редко приятными последствиями, но самоуверенно полагал, что в своем-то сознании он сумеет навести порядок. А если нет? Если именно попытки отсечь «лишние» части собственной личности сделали Темного Лорда тем, чем он является?

Вглядываясь в своего господина, Северус все яснее понимал, что тот живет в иллюзорном мире и видит рядом с собой нелепые картонные фигурки, которые дергает за ниточки. Он не знает толком людей, окружающих его, потому что отрицает существование тех чувств и мотивов, которые движут ими. Даже исследуя сознание с помощью легилеменции, Волдеморт находит лишь то, что ожидает найти. Северус точно со стороны наблюдал, как господин играет на его похоти, желании поручить ценный приз — так он расценивал его отношение к Лили. Могущественный темный маг все больше напоминал Северусу отца: Волдеморт относился к миру так же, как Тобиас Снейп к своей жене, вот только возможностей у него было несравнимо больше.

Он хотел владеть миром безраздельно, удовлетворять самые дикие свои желания, не считаясь ни с чем. Волдеморт сминал непокорных, рвал живые связи, запугивал и подчинял, он выплескивал свой гнев, свои обиды, тешил свою мстительность. Чем дальше, тем меньше он мог сдерживать себя, да и не считал нужным это делать. Он все чаще принимал необдуманные, импульсивные решения и приходил в ярость, не сумев их реализовать, наказывал правых и виноватых, крушил все без разбора. Приходилось признать — Волдеморт не сумел вылепить из себя идеального мага, и было непохоже, что он сможет создать идеальное общество.

Идеалом Северус считал государство Платона. Он мечтал о строго упорядоченном обществе под управлением магов-философов. Для воплощения идеала нужно было четко определить права и обязанности каждого члена общества, направить творческую энергию на достижение общего блага, ликвидировать бесполезные элементы. Однако на почве реальности эта стройная схема никак не приживалась. Людей приходилось силой загонять установленные для них рамки, вместе с ненужными и вредными элементами ликвидировать полезные и необходимые. Применение насильственных мер развращало тех, кто осуществлял их, а запуганные обыватели теряли способность к духовному развитию. Полная победа Волдеморта предвещала Магической Британии не Золотой век магии, а прозябание жалкого человеческого стада под властью горстки фанатиков.

Расставаться с мечтой было горько, но Северус, как истинный ученый, не мог закрыть глаза на результаты эксперимента. Приходилось признать: в рассуждениях допущена ошибка. Человеческое общество является живым организмом, все его элементы взаимосвязаны и необходимы для нормального функционирования. Его нельзя перекроить по своему разумению, только постепенно и аккуратно улучшать то, что уже существует.

То же, видимо, можно было сказать и о сознании отдельного человека — очищение от ненужных и вредных составляющих не делало личность гармоничной, а вело к душевному расстройству. Необходимо работать с тем, что есть. В конце концов, Философский камень превращал свинец в золото, а не в ясень! Металл оставался металлом, но становился благородным металлом.

Интересно, а что происходило с деревом, с землей, с другими материалами? Северуса очень заинтересовал этот вопрос. В имеющихся источниках говорилось только об опытах с металлами и с человеком, а обратиться к самому Фламмелю он не решался — стыдился своего письма, написанного в минуту безнадежного отчаяния. К тому времени Северус давно понял, что представления матери о действительности, были, мягко говоря, не совсем верны. Магический мир мало походил на волшебную страну ее рассказов, но о Фламмелях Эйлин говорила с такой теплотой, что Северус решился обратиться к великому алхимику. Ученый, известный аккуратностью и несколько старомодной учтивостью не счел нужным ответить на письмо, видимо, сочтя его недопустимой дерзостью. Северус уверился в своих подозрениях — его мать никогда не жила у Фламмелей, она нафантазировала и розовый сад Пернеллы и трехногий табурет в лаборатории, и «дядюшку Николя».

На нее Северус никогда не злился, хоть и понимал, что именно матери обязан очень многими своими проблемами. Он жалел ее, а вот для отца жалости не находил. Сознавая, что Тобиас Снейп — несчастный больной человек, он ничего не мог поделать с гневом и отвращением, которые поднимались в душе при одной мысли о нем. Быть может, Северус никогда бы не решился встретиться с ним, если бы не шальная мысль — а вдруг, психическим расстройством Тобиас обязан магическому вмешательству? Это предположение следовало проверить, и он отправился в клинику, где узнал, что его отец скончался больше года назад.

Северус медленно брел вдоль глухого забора и думал, что существование Тобиаса в одиночном боксе с оббитым войлоком стенами мало чем отличалось от его предыдущей жизни на Спиннерс-Энд. Он был пленником собственного искалеченного сознания, как и Эйлин, как Волдеморт — они жили в мире, населенном призраками. А сам Северус?

С удивлением он осознал, что в его мире, помимо призраков, обитают живые люди. Прежде всего, конечно, Альбус. Его учитель, работодатель, спаситель и судья. В сущности, единственный человек, перед которым ему не нужно было носить маску. Северус понимал, что сам он для Альбуса значит не так уж много, но все же с ним Дамблдор был более открыт, чем с кем-либо другим. Иногда он цинично думал, что его, отверженного, прославленный светлый маг не стесняется и может позволить себе и черствость, и скуку, и равнодушие.

А еще был Филиус с его несмешными шутками, прославленным дуэльным прошлым и детской восторженностью. Была Минерва, предубежденная, нетерпимая, упрямая, пылко преданная Дамблдору. Северус не понимал, ее трепетного отношения к игре в квиддич, ему не нравилось, когда Минерва начинала поучать его, и он знал, что она не раз и не два предупреждала Дамблдора на его счет, но он научился относиться к этому философски. Он мог сколько угодно негодовать по поводу отношения Минервы к обязанностям декана и насмехаться над страстью к всевозможным трофеям, но он бы никогда не позволил себе обидеть ее по-настоящему. Быть может, это и есть любовь? Не та, которая отправляет за море флотилии, а та, благодаря которой родители среди ночи отмывают обкакавшихся орущих младенцев, а дети кормят с ложечки выживших из ума стариков.

А еще была Поппи, твердо вознамерившаяся извлечь из доступного Мастера Зелий все лекарственные зелье, какие только возможны. Была Помона, суетливая, добродушная, заботливая и неумолимая, когда дело касалось ее студентов, Роланда, с которой он пререкался и мадам Вектор, с которой было уютно молчать. Были его студенты — слизеринцы, которых он тщетно пытался воспитывать — и просто талантливые ребята, влюбленные в зельеварение. Как-то незаметно Северус оброс привязанностями, чахлыми, бледными, но цепкими, рвать их было страшно. Он испугался боли разрыва тогда в 1994, когда Волдеморт возродился. Дамблдор, похоже, почувствовал это и достаточно ясно намекнул, что выбирать Северусу не из чего — либо вернуться к роли двойного агента, либо бежать, скрываться — последнее было для него невозможно.

Северусу показалось, что он предал память о Лили своими колебаниями, и больше он себе такого не позволял. Глядя на то, как огромная змея заглатывает Чарити — наивную рассеянную Чарити, которая так и не смогла понять разницу между химией и алхимией — Северус видел перед собой Лили, бледную, строгую, требовательную, и не дрогнул.

Он полагал, что сможет выдержать ненависть и презрение, действительно, смог, но он не думал, что слезы Минервы будут причинять ему такую боль. Ее слезы, недоумение Поппи, подобострастие Горация. Его душа переворачивалась, когда Филиус привычно оборачивался к нему и сникал на полужесте, полуслове. Однако бледный призрак маячил вдали, и Северус шел за ним, оставляя живых людей, стараясь не глядеть на них, не думать.

Северус, Альбус и тайна философского камня.

— На погоню за призраком, — повторил Северус и поднялся с травы. — Мертвых легче любить, спокойнее. С живыми сложно, — он криво усмехнулся. — Вот и настоящие розы вырастить труднее. Одной магией не обойдешься, придется покопаться в земле, а там и червяки встречаются. И неизвестно еще, что вырастет, быть может, чахлый кустик с одним жалким бутоном, некрасивый и никого не радующий. А у вас, Альбус, такая красота получилась! Безупречная, — он замолчал, любуясь.

— Какая-то часть моей души очень хочет остаться в вашем саду среди этих роз, — задумчиво произнес Северус и взглянул в глаза Дамблдора. — Но ведь вы мне этого не предложите?

Дамблдор на долю мгновения отвел взгляд.

— Любовь к мертвецам прекрасное оправдание для равнодушия к живым: можно спокойно топтать зеленые побеги, храня в душе образ давно увядших роз... и лилий. Только... это — трусость, а трусом я никогда не был!

— Что ты задумал, мой мальчик?

— Я все же хочу попробовать жить с живыми людьми.

— Северус, остановись! — Дамблдор не на шутку встревожился. — Ты далеко не все знаешь о Философском камне. Использовать его может только чистый человек!

— И что же, по-вашему, чистота? — заинтересовался Северус.

— Целомудрие.

— Николя Фламмель был женат.

— Николя и Пернелла никогда не оскверняли себя соитием.

— Альбус, вы говорите так, словно секс — это что-то грязное. А как же супружеский долг, деторождение?

— Лишь монахи и монахини, подобны ангелам небесным, ибо чисты от соблазнов плоти.

— Это средневековая точка зрения, — Северус пожал плечами. — Точнее, средневеково-христианская. Я не удивлен, что таких взглядов придерживался Фламмель — он впитал эту идеологию с младенчества, но вы, Альбус, вы... Вы бы еще сказали, что чистый человек — тот, который ежедневно принимает душ и дважды в день чистит зубы.

Дамблдор вздохнул:

— Ты смеешься, мой мальчик? Полагаешь, что женщины, с которыми ты делил постель, не оставили своего следа на твоей душе? Я и сам в юности так думал. Только, Философского камня создать не смог, не смог даже приблизиться к нему. Нет, я никогда не совершал самого акта, — торопливо проговорил Дамблдор, — но меня смущали нечистые желания, моя душа была запятнана похотью.

Северус нетерпеливо мотнул головой:

— Вам просто не хватило времени, Альбус! Вы же не возвращались к Великому Деланию после того, как оставили ученичество у Фламмеля.

— Не веришь? Философский камень даровал Николя Фламмелю жизнь и здоровье не одну сотню лет, но потом он нарушил обет целомудрия, и... Ты же сам его видел в последний год жизни.

Северус задумался:

— А на детях вы Философский камень пробовали? — спросил он.

— Что? — шокированный Дамблдор отпрянул.

— На детях, маленьких, которые даже не помышляют еще о сексуальных отношениях.

— Нет, конечно!

— А я пробовал...

— Северус!

— Близнецы Лестранжи, — на всякий случай он пояснил, — дети Беллатрикс и Рудольфа. У них было редкое генетическое заболевание — такие люди редко живут больше 20 лет, да и то при самом тщательном лечении и уходе. У нас такими патологиями не занимаются, и Лестранжи поместили детей в маггловский частный приют. Я пытался помочь им, но безуспешно. А потом попробовал Философский камень... Он все равно был в Хогвартсе, Альбус! Не подействовал. Дети умерли еще до того, как Беллатрикс вернулась из Азкабана, — Северус прикусил губу и замолчал. — И на единорогов камень не действует, — задумчиво добавил он.

Дамблдор схватился за голову, видимо, ужаснувшись масштабу несанкционированных опытов. Не глядя на него, Северус размышлял вслух:

— Мне кажется, Философский камень взаимодействует с тем, чем человек является на самом деле, с его истинной личностью, — произнес он медленно. — Понимаете, Альбус, не существует Идеального человека, каждый — уникален, и для Философского камня существует именно эта уникальная личность. Но и сам человек должен свою личность осознавать полностью. Разумеется, дети, чей мозг еще не сформирован, животные, люди, живущие, подобно животным, себя не знают, и Философским камнем воспользоваться не могут. И тот, кто отрицает свои чувства и стремления то же.

— Надеюсь, ты не собираешься проверять подобные теории, — Дамблдор явно проглотил «безумные», — на практике?

— Именно это я и хочу сделать!

— Остановись! Северус, это рискованно — твоя душа, единственное, что у тебя осталось, может распасться! Вспомни, сколько ты всего совершил в своей жизни.

— Я знаю, что я совершил, Альбус. Это все мое. И мой гнев, и мстительность, и черствость, и тщеславие, и похоть, и любовь... — Северус задохнулся. — Я — то, что я есть!

Он раскинул руки, и его ладони вспыхнули оранжевым пламенем.

— Ты уничтожишь себя! — крик Альбуса больно ударил в уши. Северус закрыл глаза и запрокинул голову. Там наверху не было солнца, но его лицо окатила волна жара. Огонь охватил несуществующее тело вполне реальной болью, в нос ударил запах паленой плоти, его собственный крик разорвал барабанные перепонки, стало нечем дышать...