Мир тщеславия и разочарований (гет)

Маленький серебристый кролик юрко носился в вечерней темноте, оставляя за собой шлейф мерцающего тумана. Снег сказочно сиял. Тысячи сверкающих искорок устилали землю, переливаясь и поблескивая, словно крохотные драгоценные камушки. Снежные хлопья порхающими мотыльками спускались с небес. В груди поднималась волна сильнейшего счастья, от которого захватывало дух, которое переполняло, разрывало легкие. Глубину этого чувства было почти невыносимо терпеть… Это счастье просто необходимо было с кем-то разделить.

— Беги к нему, — одними губами сказала я кролику, и серебристый зверек шустро прыгнул к высокому парню в темном пальто…

— …Аббот! — хриплый шепот прокрался в спящее сознание. — Ханна!

Чья-то рука легонько коснулась моего плеча. Кто-то пытался меня растормошить, отобрать у яркого сновидения. Мир восхитительных образов истончился, расползаясь и выпуская меня из своего плена, и я неохотно разлепила веки. Всё еще щурясь, я сфокусировала взгляд и… едва не вскрикнула от неожиданности!

Теодор Нотт! Его лицо было прямо напротив моего. И это заставило меня мгновенно проснуться.

В испуге я инстинктивно отпрянула от Теодора, загнав себя на краешек узкой кровати, с которой в тот же момент чуть не свалилась. Но Теодор благодаря своей отменной реакции успел поймать меня. Он порывисто дернулся вперед и обхватил меня за талию, не то чтобы очень ловко, но зато крепко, надежно и до ужаса… интимно.

— Тихо. Не кричи, а то всех разбудим, — шепнул Нотт.

Столь тесный контакт смутил меня, взбудоражил кровь в венах, но обдал не жаром, а холодом. Позвоночник защекотало в том месте, где спины касалась ладонь Теодора. Его прикосновение я чувствовала кожей сквозь тонкую ткань моей блузки…

Мне сделалось не по себе, и я стала искать способ выскользнуть из… спонтанных объятий. Мое стыдливое ёрзанье заставило Нотта ослабить хватку и немного отстраниться. Я сразу же поспешила подняться и, едва удержавшись от падения, вынуждена была неуклюже навалиться на Теодора сверху, что привело меня в состояние бесконечной сконфуженности. Нотт тихонько хмыкнул, чем смутил меня еще больше. Подскочив, словно ужаленная, я быстро слезла с кровати.

— Тебе надо уходить. Я не знаю, во сколько встает медсестра, но скоро уже шесть утра, — вполголоса сказал Теодор.

Я смотрела на него в полнейшем смятении.

Так мне это не снилось. Невероятно! Я заснула в больничном крыле в одной постели с… ним!

Это в самом деле была больничная палата. В это время суток в ней всё еще разливался ночной полумрак, поэтому возникала необходимость в освещении, и на расположенной рядом с койкой тумбочке лежала волшебная палочка с зажженным на её кончике огоньком.

И здесь действительно был Теодор Нотт, уже успевший сесть на кровати. Он зажег огонек еще до того, как разбудил меня. Во всем облике Теодора читалась странная напряженность. Несмотря на ранний час, он не был заспанным, а скорее казался неотдохнувшим, как если бы почти и не спал…

Несколько секунд я рассматривала его. Дыхание мое учащалось, во мне медленно зарождалась… эйфория, которой я пока не давала выхода. Теодор вдруг ответил на мой взгляд, и это привело меня в чувства.

— Да, конечно. Надо уходить, — взволнованно согласилась я. Громче, чем следовало.

Артур Фокс, до этого момента тихо сопящий в своей койке в противоположном ряду, вдруг зашевелился. Одновременно с Теодором я повернула голову в сторону пуффендуйского вратаря.

«О, нет-нет-нет, пожалуйста!» — взмолилась я про себя, в панике уставившись на Артура, как будто под моим пристальным взглядом тот должен был передумать просыпаться.

— Ханна! — привлек мое внимание Теодор. — Уходи же! — он кивнул на дверь, подгоняя меня.

Бросив на Теодора последний полный растерянности взгляд, я второпях пошла к выходу. Несколько шагов по холодному полу — и я осознала, что… забыла надеть ботинки.

Пришлось идти обратно. И, отчаянно краснея, наблюдать реакцию Теодора на причину моего возвращения. Он недоуменно нахмурился, а потом выражение его лица сделалось снисходительным. Теодор покачал головой, едва сдерживая улыбку и чуть прикрывая веки, словно моя извечная рассеянность забавляла его почти до умиления.

Страшно суетясь, я обулась и со всех ног помчалась к двери и перед тем, как выскочить в коридор, оглянулась на палату. Просто для того, чтобы запечатлеть в памяти это чудесное место.

В пуффендуйскую гостиную я шла по пустым темным коридорам. Картины на стенах дремали, а в щелях оконных рам свистящим шепотом завывали сквозняки. Но тусклая и жуткая атмосфера утреннего замка нисколько не тревожила меня.

На меня приступами дрожи накатывала безграничная радость, так что я с трудом подавляла в себе желание взвизгнуть. Словно на крыльях, я влетела в общую гостиную, безлюдную в шесть утра. В камине горел огонь, в свете которого очертания комнаты, стены и мебель приобретали пергаментный оттенок. Многочисленные цветы в горшочках, расставленные на деревянных полках, спали, поджав листики и закрыв бутоны.

Эмоции захлестнули меня, я уже не могла держать их в себе. Я кружилась в центре комнаты. В одну сторону, потом в другую, еще и еще, пока случайно не врезалась в спинку кресла. Остановившись, я прикрыла рот рукой и зажмурилась.

Вот оно какое — счастье.

* * *

Иногда радости с удачами приходят не поодиночке, а чередой, сливаясь в белую полосу жизни. Мне повезло: никто из моих соседок по спальне, включая Сьюзен, не заметил, что моя кровать пустовала всю ночь. Еще одним плюсом был день недели — воскресный выходной, факт которого внушал подсознательную приятную расслабленность. Моя душа пела, и даже пасмурные виды за окном не могли испортить этого приподнятого настроения.

Я закрывала глаза, снова и снова мысленно уносясь в бархатистую ночь больничной палаты. Снова испытывая легкий озноб от воспоминаний о случайных прикосновениях. Снова воссоздавая в памяти и проговаривая про себя каждое слово из нашего с Теодором диалога.

Ты не идешь у меня из головы…

Мне нравится цвет твоих волос…

Из-за чего ты плачешь?..

Так близко. Он был так близко. Я уснула рядом с ним, окруженная ароматом его магнетического присутствия, убаюканная его неожиданной нежностью. Господи, разве я могла о таком мечтать?

Я блаженно втянула воздух в легкие, а потом медленно выдохнула.

— Что-то случилось? — спросила Сьюзен. Она всё утро вертелась у зеркала в спальне, пытаясь замаскировать темные круги под глазами, и сейчас покосилась на меня.

— Случилось? — Мое сердце екнуло, и я изо всех сил постаралась напустить на себя безмятежный вид. Но держать в себе все эти новые необыкновенные ощущения было трудно. Румянец на щеках и блеск в глазах выдавали меня.

Я не была готова рассказывать Сьюзен правду так скоро. И не только из опасений, что подруга осудит меня. Мне в принципе не хотелось посвящать в свою прекрасную тайну кого бы то ни было. Я ревновала этот секрет, желала переживать его внутри себя, он существовал только для меня и Теодора. Наш маленький личный мир. Только наш.

— Ничего не случилось. Почему ты… спрашиваешь? — осипшим от волнения голосом произнесла я.

— Просто ты улыбаешься. И это на тебя совсем не похоже, — скептически изогнув бровь, заявила Сьюзен.

— Сон хороший приснился.

— Ладно, — пожала плечами Сьюзен и отвернулась к зеркалу. Она хорошо меня изучила, а поэтому осознавала всю бесперспективность продолжительных расспросов. — Так-с, вроде бы мешков под глазами уже не видно. Ну что, идем завтракать?

— Нет. Что-то мне…

…страшно встретиться в Большом зале с Ноттом…

— …не хочется. Аппетита нет, — я скорчила извиняющуюся рожицу, мечтая, чтобы желудок мой не заурчал самым предательским образом.

Сьюзен поворчала немного на тему моего своеобразного характера и покинула спальню, оставив меня наедине... со мной.

Что дальше, Ханна?

Прятаться не получится. Да и нужно ли?

Мутный свет лился сквозь круглые оконца, расположенные под потолком комнаты. День выдался блеклый, непримечательный. Меланхоличный и подходящий для печали.

Но о какой печали в данный момент могла идти речь? Речь шла лишь о моей нерешительности и робости.

Я была уверена, что мадам Помфри уже выписала Теодора. Следовательно, шансы повстречать его на завтраке были очень высоки. А повстречать его мне хотелось бесконечно сильно.

Хватит быть такой трусихой, Ханна!

Воображение услужливо рисовало мне картины, в которых Теодор обязательно дарил мне улыбку, подмигивал со своего места за слизеринским столом. Настолько яркие, правдоподобные образы, что я верила в них без оглядки. И эта вера подталкивала меня, выгоняла из спальни. И вот я уже мчалась в Большой зал.

Время утренней трапезы подходило к концу. Массивные дубовые двери Большого зала были распахнуты, выпуская наевшихся студентов в холл. Охваченная своими фантазиями, я подбежала к дверям и аккурат на самом пороге… с ходу на кого-то налетела. Сдавленно пискнув, я тут же отпрыгнула назад, а потом сердце мое ухнуло в пятки.

Оказалось, что я врезалась в капитана сборной Слизерина по квиддичу Грэхэма Монтегю. И он выходил в холл не один. Слева от него остановился Майлз Блетчли, чуть дальше толпились и другие игроки слизеринской команды. Но их лица расплывались, потому что по левое плечо от Монтегю замер… Теодор Нотт. И я видела только его.

Я застыла у слизеринцев на пути и тупо пялилась на Теодора… И ждала, ждала, пока он улыбнется. А он стоял с выражением скучающего равнодушия на лице…

— Что встала? Дай пройти! — рявкнул Монтегю.

Я вздрогнула, как от удара, и сделала шаг в сторону… В другую от Нотта сторону.

…Я не плакала. Нет. Я просто долго сидела в опустевшем Большом зале за длинным пуффендуйским столом, на котором не было уже ни еды, ни посуды. А затем отправилась в северное крыло замка, всегда малолюдное, и устроилась на широком подоконнике в нише с витражом. Подтянув к груди колени, я смотрела на окрестности замка сквозь прозрачные цветные стеклышки, из которых состояло окно. Потом к стеклу стали липнуть комья мокрого снега, а в щелях между рамой и стеной — тихо напевать ветер.

Уже размечталась, глупенькая? Сама виновата. Сама виновата, что влюбилась в того, кто любит носить маски. В такого…

В какого?

В самого лучшего.

Да, он самый лучший. И самый жестокий. Потому что только тот, кто дарил настоящее счастье, может причинить поистине сильную боль.

И он никогда ничего мне не обещал, это всегда были лишь мои наивные домыслы.

Сколько я так просидела? Наверное, долго. На улице начало темнеть, я чувствовала, что замерзла. Меня трясло, слезились глаза, и я старательно внушала себе, что это от холода.

А потом, рукавом свитера утирая непрошенные слезы, я вдруг боковым зрением заметила Теодора, который шел по пустому коридору по направлению ко мне. Он приближался, хотя вряд ли догадывался, что я была где-то тут.

Сдалась ты ему!

И такая обида почему-то охватила меня, что стало невыносимо даже видеть Нотта.

Я слезла с подоконника, не заботясь о том, что теперь-то он уж точно меня заприметит, и, ссутулившись, пошла прочь от этого места. Как будто убегала от Теодора.

— Эй, Ханна! — крикнул он за моей спиной. — Подожди!

Он ускорил шаги, я тоже пошла быстрее.

Не хочу, не хочу, чтобы ты меня догнал! Ничего мне от тебя не надо!

В беспомощном отчаянии я всхлипнула и бросилась бежать. Но Теодор уже был рядом, схватил меня за руку и развернул к себе.

— Я везде тебя ищу, — выдохнул он.

Я упрямо смотрела в пол и не поднимала к нему лица, по которому текли ручейки слез.

— Ты что, плачешь? — обеспокоенным голосом спросил Нотт.

Свой очередной всхлип я спрятала в шумном вздохе. А Теодор вдруг привлек меня к себе и… обнял. Просто обнял.

— Эй, не плачь, слышишь? Не плачь, — он утешал меня, гладя по голове. И чем дольше он это делал, тем сильнее мне хотелось плакать.

Только уже не от обиды.

— Завтра после уроков встретимся на трибунах, хорошо? — прошептал он мне на ухо.

* * *

По стадиону гулял ветер. В воздухе сгущался дымчатый туман.

В понедельник после обеда в моем расписании не значилось учебных занятий. Поэтому я пришла на поле раньше Теодора, которого задержал урок трансфигурации.

Атмосфера пустынного и холодного стадиона производила на меня неслабое впечатление. Мне нравилось здесь. И я даже удивилась, что в предыдущие годы обучения в Хогвартсе никогда не ходила сюда. Казалось бы, здесь я оставалась под открытым небом, словно на виду у всего мира. И вместе с тем, не было места прекраснее для уединения, для побега от суеты и чужих взглядов.

Кроме того, с этим местом были связаны определенные воспоминания…

— Я знал, что ты выберешь именно эту трибуну.

Я обернулась и увидела Теодора. Он улыбался, а легкий румянец на его обычно бледном лице означал, что он очень торопился прийти на трибуны и, возможно, даже мчался сюда со всех ног. Пальто на нем, как всегда, было расстегнутым, а темные волосы на голове лежали в очаровательной небрежности.

— Привет, — застенчиво поздоровалась я.

— Мне тоже здесь нравится, — усмехнулся он, подходя и пристраиваясь на лавку рядом со мной. — Мы с тобой тут мило проводили время однажды…

От напоминания я зарделась и смущенно опустила ресницы. Повисла неловкая пауза.

— Ты еще планируешь попробовать попасть в команду по квиддичу? — спустя какое-то время заговорил Теодор, глядя вдаль стадиона.

— Эм… Думаю, что нет. Если уж даже в тебя умудрились заехать мячом, то меня, наверное, покалечат так, что и мадам Помфри не вылечит, — нервно пошутила я.

Теодор посмотрел на меня, мягко усмехаясь и смешно сдвинув брови домиком:

— Тогда лучше не пробуй. Не хочу, чтобы тебя покалечили, — изрек он.

— А вот мой брат Марти обрадовался бы…

— Я бы съездил ему разок по лицу, и он сразу перестал бы радоваться, — заверил меня Теодор.

Я улыбнулась ему. А себя пожурила за то, что зачем-то вплела в беседу Марти. Для чего я вообще вспомнила этого выскочку?

«Не о Марти надо разговаривать, когда рядом с тобой сидит Теодор Нотт», — ругала я себя.

Теодор опять глядел в просторную даль стадиона. Я же несмело рассматривала его профиль, кончик прямого носа, длинные темные ресницы… Столько всего хотелось спросить, узнать о нем, что ни один вопрос толком не формулировался. В голове была абсолютная каша, и в результате я выдала совершенно неожиданное:

— А то кольцо, которое мы искали в библиотеке, оно правда с ядом?

Теодор удивился вопросу и даже сразу как-то посерьезнел:

— Ну… да. Но не думай, что я храню его только из-за яда. Скорее, яд — это наименее ценное, что в нем есть, — туманно объяснил он.

Я молча кивнула в знак понимания, хотя на деле не поняла ничего из его слов. И снова досадовала, что ни у меня, ни у Теодора никак не выходило завести беседу, хоть сколько-нибудь напоминающую восхитительный разговор в больничном крыле…

Мы сидели так близко, но что-то все равно отдаляло нас друг от друга. Слишком разные? Или дело во мне? И со мной трудно общаться? Или это всегда так происходит? И Сьюзен тоже поначалу не знала, о чем разговаривать с Захарией?

— Сейчас. Подожди немного. Я покажу тебе кое-что, — поразмыслив чуток, сказал Теодор.

Я с интересом стала наблюдать за тем, как он вынул из кармана брюк тот самый фамильный перстень, надавил куда-то на бок украшающего кольцо плоского камня и открыл его, как крышечку.

— Вот смотри, — он поднес кольцо ко мне, и я осторожно взяла его пальцами.

Внутри перстня оказалась черно-белая фотография, изображающая красивую черноволосую женщину в кружевном платье. Утонченные черты её лица выдавали в ней аристократку. Она строго и чуть надменно улыбалась, хотя в целом казалась довольно милой.

— Это моя мать, — тихо сообщил Теодор. Он вплотную приблизился, прислонился ко мне и так же, как и я, склонился над фотографией. — Она умерла, когда я был маленьким.

Сердце мое сжалось от сострадания. Я посмотрела на Теодора:

— О, Теодор, мне очень жаль…

— Мне было всего пять лет, и я плохо её помню, — улыбнулся он, стараясь не выглядеть грустным. — Это её единственная фотография, сделанная после моего рождения. Отец подарил мне это кольцо на мое одиннадцатилетие, и тогда внутри него была золотая пластинка с гербом Ноттов. Но я попросил, чтобы внутрь поместили изображение мамы. Вот, собственно, поэтому кольцо такое ценное для меня, и тогда было так важно его найти. Ты, кстати, первая кому я об этом рассказываю, — подытожил он.

Я не нашлась, что ответить, дико растроганная таким личным признанием, и лишь протянула Теодору ладошку с перстнем. Он забрал украшение, а потом, согревая меня теплом своего взгляда, произнес:

— И да, называй меня Тео.