Ad gloriam (гет)

Луна медленно бледнела, томно закатываясь за ближайшее облако, а Солнце потихоньку расцветало всеми оттенками красного, как самый настоящий огненный цветок. Зверь издал последний, леденящий душу стон, и бессильно упал на землю рядом с кустом жимолости.

Он ушел, а я встал, ежась от холода. Полез за куст и попытался найти там одеяло, которое заботливо припрятал за день до точки отсчета. Нашел через полчаса, основательно продрогнув и чуть не искупавшись в обильной росе. Солнце к тому времени уже выпрыгнуло из-за горизонта и ласково дотрагивалось своими лучиками до всего, что можно было увидеть. Один из таких лучей щелкнул меня по носу, и я невольно чихнул, поморщившись от боли в ребрах.

Мама с отцом сидели на кухне. Отец курил одну сигарету за другой, нервно щелкая по кончику ногтем — пеплом был засеян изрядный участок около пепельницы, но отец, кажется, этого не замечал, как не замечала и мама, невидяще смотрящая в чашку с кофе. Как только я вошел, они оба вскочили, делая вид, что ничего не произошло, и синхронно бросились ко мне.

— Сыночек! — всхлипнула мама. — У тебя лицо ободрано! Царапины глубокие, что произошло, что случилось?

— Все хорошо, — я поднял руку, через силу улыбнувшись — все тело нестерпимо ломило и болело от усталости, и казалось, что я не способен доползти даже до кровати. — В куст колючий влетел, кажется. Плохо это помню, на самом деле. Есть что поесть?

— И ветка этого колючего куста была похожа на чью-то лапу, верно? — мрачно ухмыльнулся отец. — Садись, сейчас будет завтрак. И, увы, спать тебе сегодня не придется — через пару часов выдвигаемся, — он заметил выражение моего лица и похлопал меня по плечу. — Ничего, отоспишься в поезде. Думаю, твои друзья с радостью постерегут твой сон.

— Ага, как же, постерегут они, — пробормотал я весело, учуяв аппетитный запах яичницы. — Скорее, нарочно на мне попрыгают, чтобы я не смел предаваться сну, пока они бодрствуют.

Родители заметно повеселели. Отец поставил турку на огонь и пошел бриться, насвистывая сквозь зубы, а мама принялась поспешно резать хлеб для тостов. Плечи ее подрагивали, но она уже успокаивалась. Я же в очередной раз почувствовал укол вины — отвратительной, вязкой и тягучей вины, которая вспыхнула в моем мозгу ядовитым цветком и немедленно расползлась по венам, заставляя ноги неметь.

Знаете, что забавно? Моего отца зовут Лайелл — с нормандского диалекта это переводится как "волк". Меня зовут Ремус — "вскормленный волком". А фамилия Люпин — "волк" в переводе с латинского. Стоит ли удивляться тому, что мальчик по имени Волк МакВолк оказался, в итоге, оборотнем? Я бы, честно, не стал — да и не буду, слишком долго живу со своей ликантропией.

Согласитесь — не очень приятно, когда в вас живет огромная, волосатая, слюнявая и уродливая скотина, которая просыпается в определенный период времени только для того, чтобы бестолково носиться по горам и долам, в перерывах мечтая кого-нибудь загрызть или укусить. У оборотней, в отличие от обычных волков, сильно развита жажда человеческой крови, особенно в первые часы после перевоплощения. А уж если в момент обращения оборотень был хоть немного голоден — все, тушите свет, он сцапает первое попавшееся теплокровное и сожрет его, урча и чавкая на весь лес.

Один раз, еще на первом курсе, я случайно выскочил в Запретный Лес и сцапал некрупного зайца. До сих пор помню, как его кости хрустели под моими зубами, да как мощный поток теплой крови, железистой и солоноватой, хлынул в мое горло. Когда ты волк, сырое мясо кажется чуть ли не величайшим лакомством на свете — но когда я пришел в себя после этого экзерсиса и почувствовал вкус этой кровавой каши в своем рту, меня долго тошнило и выворачивало. С возрастом я стал относиться к этому спокойнее, но сих пор не могу спокойно смотреть на мясо с кровью и всегда выбираю хорошо прожаренный бифштекс.

Меня ждал мой последний год в Хогвартсе. Вещи были собраны еще несколько дней назад, сову Смитерса мама обещала поймать и запереть заранее, так что волноваться было не о чем, и когда я поднялся к себе с целью принять душ, одеться и выдвигаться уже в Лондон, я не застал ничего сверхъестественного и выбивающегося из шаблона, что я себе нарисовал. Кроме, разве что, филина Леннона, который при виде меня важно распушил перья, и, дождавшись пока я отвяжу письмо, улетел с такой скоростью, будто бы за ним гнались, как минимум, черти.

Дорогой Люпин,

Э.

Мне почему-то стало нестерпимо смешно. Девчонка, с которой я встречался с шестого курса включительно, была в своем репертуаре. Фрэнки Лонгботтом закончил школу как раз тогда, когда закончился наш шестой курс, а Алиса Гэмп была его одноклассницей — и уж это моя подружка знала еще лучше чем я. И, кажется, поспать в поезде мне все-таки не удастся, потому что в конце прошлого года мы клятвенно обещали друг другу совершить в поезде что-нибудь крайне безумное — просто для того, чтобы запомнить этот последний год навсегда.

Через несколько часов, когда родители уже стояли на перроне Кингс-Кросс, провожая меня, я отозвал отца в сторону.

— Обнови защитные заклинания на доме, — сказал я ему вполголоса, чтобы не услышала мама. — И не выходите на улицу без надобности в период полнолуния.

— Ты видел заголовки газет? — удивился отец.

Я покачал головой и показал на четыре глубоких царапины на своем лице, едва-едва поджившие и все еще нещадно болящие.

— Рядом с нашим домом получил. И вовсе не об куст — это был чужак, такой, как я. Я услышал его голос, — объяснил я торопливо, и отец напрягся. — Я не знаю, что он там делал, но он чуял вас и пришел именно к вам. Он так и сказал, что вы — его добыча, и только потом попытался убрать с дороги меня.

— Я тебя понял, — отец хлопнул меня по плечу. — И сделаю все возможное для нашей с мамой защиты. Ты тоже себя береги. В неприятности не влезай и веди себя осторожно, хорошо?

— Я постараюсь, — я обнял маму. — Мама, не нервничай и береги себя, ладно?

— Конечно, сыночек, — мама грустно улыбнулась и помахала мне рукой. — Иди, иди, а то тебя уже заждались, видишь?

Я повернулся к поезду и увидел три прилипшие к стеклу мордочки. Сириус и Джеймс, прижав к стеклу Питера, который просто неудачно оказался у них на пути, приоткрыли окошко сверху и глазели на меня, сверкая дурацкими улыбками.

— Мы все в желтой лодке живем! — орали они на весь перрон, по-дурацки гогоча, и я ухмыльнулся — так нелепо это выглядело. — Мы все в желтой лодке живем, в желтой лодке, лодке, ло-о-одке! И Лунатик к нам пришел, тоже в нашей лодке жить!

— С детства с рифмой я дружу, — закончил я их нескладную песенку, и забрался в вагон, помахав родителям на прощание.

Год обещал быть веселым.