Олдовая история о каверзах бытия (гет)

Большинство знакомых уже было здесь. У Тома всегда собиралось много народу — это место было негласно объявлено постоянной точкой для тусовок. Здесь все время находились какие-то люди, по большей части хиппи. Дом был просторный, в два этажа, и сюда стекались торгаши, зачастую устраивая незаконную торговлю. То и дело туда-сюда сновали таинственные личности — поставщики марихуаны и прочих наркотиков, обитали бездомные и безработные (правда до тех пор, пока Том не находил им работу).

Вот и сейчас здесь собралась основная масса вольной молодежи. Зигги огляделся — он искал Философа.

— Эй, Зигги! Камай сюда! — черноволосый паренек, который сообщил ему о предстоящем фестивале, энергично замахал руками. Он подошел к барной стойке.

— Ты не видел Философа?

— Он на втором этаже. Слушай, какая тема, — он схватил его за руку, видя, что Зигги собрался идти. — Философ сказал — сегодня никаких разговоров о фесте.

— Почему?

— Вудсток — это тема для делового спика, а сегодня мы отдыхаем, расслабляемся, — он сделал глоток из бутылки. — Калики есть?

— Нет, не принимаю… — он растерялся. Зигги рассчитывал сегодня решить этот вопрос, а ему предлагают расслабиться. Это было совсем не в его планах. Его неуемная энергия требовала обсуждения, решения сложных задач, но приспособления не находила. Он вздохнул и заказал бутылку портвейна: «Напиться что ли…»

— Добрый человек, передай пожалуйста прайс на Три топора.

Зигги взял деньги из рук доброжелательного хиппи в длинной белой рубахе. Когда пойло было у него, он с любопытством отправился за необычным человеком. Тот уселся на цветные ковры под навесом из шелковой, яркой ткани с разными бирюльками, звеневшими при каждом движении. Зигги присел рядом.

— Можно нарушить твое уединение?

Тот согласно улыбнулся. Зигги непременно хотелось расспросить его о нем самом, но все фразы, которые приходили ему в голову, были либо слишком банальными, либо неуместными.

— Держи свою дурь, — через шелковую занавеску просунулась рука и кинула им пакет с марихуаной.

— Спасибо, добрый человек, — он набил трубку.

— Почему ты называешь всех добрым человеком? Ведь они могут быть плохими.

— Ты не прав. Каждый человек содержит в себе что-то хорошее и что-то плохое. Плохое и так лежит на поверхности, ничего не стоит рассмотреть его, а вот доброе важно разглядеть. Разглядеть и открыть это в человеке. Недаром Библия учит нас любви к ближнему. А что значит полюбить? Значит принять его, как родственника. Ведь все люди братья, ты знаешь это. Нужно найти в человеке хорошее полюбить это со всею силою души и этим самым заставить поверить его самого в собственную доброту. А когда он поверит в это, то будет вытаскивать на поверхность все то хорошее, что есть в нем. И постепенно темнота под натиском света уйдет, испарится.

— Получается, все добрые?

— Все.

— И береза, и преступники, и террористы?

— В каждом есть что-то светлое, — он затянулся и блаженно прикрыл глаза. — Просто иногда наши айзы закрыты настолько плотно, что мы не видим очевидных вещей.

Зигги задумался. Он пытался разгадать, на чем строятся его рассуждения. По мягким тканям прошел черный кот и уселся на коленях его собеседника.

— Откуда он здесь?

— Мы думаем о том, о чем думать совсем не следует. Что тебе даст, если ты узнаешь происхождение этого кота, — он погладил черную шерсть.

— Ничего, — Зигги растерялся.

— Вот видишь. А ты засоряешь свою голову ненужной информацией, тогда как в это время мог думать о полезных вещах.

— А что, по-твоему действительно полезные вещи?

— Этому нас учит книга книг. Там есть ответы на все вопросы.

— А… так ты из этих… из фанатиков.

Его собеседник удивленно приподнял брови.

— Ну… религиозных я имел ввиду.

Он улыбнулся:

— Ты противоречишь сам себе. Фанатик — это, как я понимаю, человек, который соблюдает все положения дотошно, с таким рвением, что оно становится запредельным.

— Да…

— Но ведь сказано в Библии: не сотвори себе кумира. Получается, фанатизм сам по себе греховен.

— Ну да… Прости, я не подумал, — его новый знакомый нравился ему все больше и больше. — Только не пытайся затянуть меня во все это.

— Я считаю, к этому каждый человек должен прийти сам. Но ты не можешь не согласиться с учением Христа.

— Почему?

— Потому что ты один из прекрасных людей. Их взгляды во многом соприкасаются с религией.

— А ведь действительно… Наверное, к одному и тому же можно прийти разными путями, — Зигги задумался.

— Остается лишь один вопрос: какой путь правильный, — он снова глубоко затянулся.

— Какая разница? Результат один.

— Не верно. Смотри: двое друзей идут к посту начальника. Один честным путем, другой с помощью обмана. И тот и другой достиг своей цели. Вопрос: кто был прав?

— Первый. Но ты хочешь сказать, что путь хиппи — плохой?

— Нет. В этом случае оба пути верны, если есть голова на плечах.

— Зачем мы тогда развели эту дискуссию?

— Чтобы показать тебе возможность выбора.

Зигги сделал большой глоток. Он чувствовал странно притяжение к этому человеку, несмотря на то, что порою не понимал.

— Как тебя зовут?

— Шуа.

— Зигги, — он пожал ему руку: ладонь была сухая и теплая. — Ты давно здесь тусуешься?

— Частенько бываю, — согласно кивнул он.

— Пиплы! Я вас всех так люблю, вы такие клеевые! Лайф это крутая штука! Любите, пиплы! — промчался кто-то по нижнему этажу. Они выглянули из-за занавески. Хиппи в яркой шапочке обнимал двух своих друзей, с выражением полного счастья на лице.

— Во прет-то, — сказал кто-то.

— Как ты думаешь, что бы сделали с ним на улице?

— Свинтили бы в обезьянник.

— Правильно. А по сути за что?

— За нарушение порядка.

— Нет. За счастье. Он счастлив, а они пытаются отобрать это теплое чувство. Но счастье нельзя отнять. Можно лишь испортить настроение.

— Красиво спикаешь. Ты случайно не писатель?

— Нет. Простой смертный.

— А где учишься?

— Работаю. Меня выгнали с факультета психологии.

— Я никак не могу найти себе ворк! Все шузы истер.

— Могу предложить тебе подработку. В автомастерской.

— Конечно, я согласен!

— Завтра отведу тебя.

— Шуа, травка есть? — к ним заглянул Музыкант.

— Держи.

— Спасибо, брат.

— Музыкант, слабай нам что-нибудь!

— У него такие клевые запилы, — послышались отовсюду нетрезвые голоса.

— Без проблем, френды, — до них донеслось энергичное гитарное соло. Шуа улыбнулся, покачивая головой в такт музыке.

— На факультете психологии… А можешь мне разъяснить кое-что?

— Давай.

— Мои пэренты…

— Родителей нужно уважать, — строго перебил его Шуа.

— Да, но мой фазер такой безмазовый мен! Он никогда в жизни не интересовался моими делами, заботился только о собственной репутации.

— Наверное, на это есть свои причины.

— Ну вот слушай. В детстве, когда я был маленьким бэбисем, у отца с матерью случился сильный разрыв. Она выкинула его вещи за порог, он плюнул на все и ушел. У матери часто случались подобные закидоны, я ее не виню. Три года она водила к себе мужчин, развлекалась, в общем, жила, как хотела. Я был предоставлен самому себе. Мне тогда было шесть лет. Через три года опомнился отец и вернулся домой. Мать тогда уже нагулялась и с радостью приняла его обратно. Казалось бы все наладилось, пришло в норму, но нет, — он допил портвейн и с сожалением посмотрел на пустую бутылку.

— Травки? — понимающе протянул трубку Шуа.

— Нет, не курю. Отец сначала объявил мне бойкот. Около года он даже не смотрел в мою сторону, будто меня нет. Потом он вспомнил, что у него есть сын и начал усиленно заниматься его нравственным воспитанием. Он постоянно критиковал мои действия, заставлял меня делать то, что для мужчины в принципе унизительно, если я что-то не могу сделать, то оскорблял меня. Но самое главное, он запрещал мне заниматься рисованием. Я был практически лишен любимого дела. Он выкидывал мои кисти, краски, листы… Я находил иногда возможность рисовать на чердаках или у друзей. Вскоре мне все это надоело и, с помощью матери, мне удалось поступить в художественное. Кстати о маме. С того момента она настолько крепко вцепилась в меня, что не отступала ни на шаг. Носилась со мной, как с маленьким ребенком. Столь странная перемена меня поражала и, порою, напрягала. Я уже взрослый парень, мне нужна самостоятельность. Но, видимо, она считала, что самостоятельности я наелся в детстве, — он замолчал. — Надо бы за вайном сходить.

— Погоди. Сейчас я скажу. Ты чувствуешь себя обиженным за то, как с тобой обращались в детстве. Мать и отец ощущают себя виноватыми, но проявляют это по разному. Когда вернулся отец, он не знал, как вести себя с тобой. Поэтому игнорировал целый год. Потом совесть заела его до такой степени, что он кинулся тебя воспитывать, может быть в несколько утрированно-жесткой форме. Мама, в свою очередь, пыталась загладить свою вину чрезмерным уходом. У тебя получилось неравномерное воспитание. Необычная ты, должно быть, личность, — он с интересом посмотрел на Зигги. Тот отобрал у него бутылку. В их уютный уголок заглянули две девушки.

— Я слышала ты клево рисуешь, — Нора уселась на ковры.

— Кто сдал?

— Музыкант, — она открыто улыбнулась. — Нарисуй меня.

— Конечно, сестра, — он поискал взглядом лист бумаги и наткнулся на подругу Норы. Внутри него все перевернулось. Либо он слишком много выпил, либо это была прекрасная богиня из галлюциногенного сна. Она была похожа на глоток свежей воды. С легким плеском ее живительная влага спасала уставший взгляд. Как юный, только что распустившийся цветок, она украшала жизнь. Ее красотою можно было наслаждаться вечно. Как чистый звук, извлеченный из струны, она вливалась в уши, уставшие от неправды мира, и услаждала возбужденное сознание. Это была самая прекрасная птица, самая лучшая картина, самый великолепный стих, самая чудесная галлюцинация искушенного воображения. Словно венец искусства она возвышалась над всем, что пылилось под сенью мира. Его вдруг окутала зеленоватая дымка, и закружилась голова. Сквозь пары манящего дурмана послышался мелодичный женский голос: «Ох уж эти случайности».

— Держи листок, — услышал он голос Шуа и очнулся. Как во сне, еще не отойдя от испытанного, он начал водить невесть откуда взявшимся карандашом по листу бумаги. Рука привычно работала, но сознание по-прежнему блуждало там, в клубах дыма. Через несколько минут рисунок был готов.

— Лайтово… Это как будто из дыма, да? Тия, посмотри.

Черноволосая девушка наклонилась, коснувшись листка двумя пальцами, и улыбнулась, взглянув на окаменевшего Зигги. Подруги подхватили рисунок и убежали. Шуа тихонько рассмеялся.

— Что это было? — Зигги не мог прийти в себя.

— Стрела Амура вылетела из коварного лука и поразила его прямо в сердце.

— Какая девушка… Ты видел?

— Я предпочитаю закрывать глаза на подобных волшебниц, — он с силой затянулся.

— Попробуй тут закрой глаза…

— Травки хочешь?

Зигги замялся. Вдруг послышался грохот, шум и топот бегущих ног.

— Винтилово!

— Береза!

— Фрэнды, бегите!

— Систему не свинтить!

Зигги дернулся было, чтобы бежать, но Шуа схватил его за руку:

— Сиди тихо, может не заметят.

— Нет, я все-таки попробую.

Парень осторожно выбрался и стал продвигаться к выходу. Среди толпы было не понять кто свой, а кто нет. Зато сквозь копошащуюся массу можно было легко добраться до…

— Папа?

— Игорь? Ты что здесь делаешь?

— Где мне еще быть?

— Домой, немедленно, — высокий мужчина с сухими чертами лица перешел на шепот.

— Я не пойду домой, здесь мои друзья!

— Твои друзья сейчас окажутся в обезьяннике. Ничего не желаю слышать! — он схватил его за руку и потащил в машину. Зигги пытался отбиваться, но у отца была крепкая хватка.

Внутри него поднималась волна ярости: этот человек всегда портил то, что у него есть. Сейчас он ненавидел его. Ненавидел за его правильность, за то, что он всегда принижает его. Он чувствовал, как гнев переполняет все существо.

— Нам нужно серьезно поговорить, — мужчина завел машину.

— Я устал с тобой серьезно разговаривать.

— А ты по-другому не понимаешь.

— А ты не пытался со мной иначе спикать.

Мужчина с черными волосами вздохнул.

— Игорь, ты несерьезно относишься к жизни.

— А ты ее вообще не понимаешь.

— Ты приходишь домой только поспать и иногда поесть. Все! Больше мы тебя не видим. Ладно, во время учебы, понять можно, но сейчас, летом! Мать переживает. Мы ничего не знаем о тебе.

— Потому что никогда не интересовались!

— Да, у меня много работы. Но я пытаюсь прокормить семью! И тебя в том числе.

— Тебе было бы лучше, если бы я совсем исчез.

— Да ты сам-то пробовал хоть раз поговорить с нами! Зарос волосам, нацепил джинсы, невесть откуда взятые, и ходит довольный. Люди работают, трудятся, а ты! Что сделал ты?

— Я учусь к твоему сведению! И если у меня длинный хаер и рваные трузера это не значит, что я плохой человек! Ты эгоист, ты думаешь только о себе.

— А ты будто бы нет!

Они оба замолчали.

— Я не хочу с тобой ссориться. Об одном прошу, Игорь, поговори сегодня с матерью.

— Ладно...

Остаток пути они проехали молча.

— М-да.

— Какой он оказывается эгоист! — Сансара разочарованно скривила лицо.

— Все юноши в этом возрасте подвержены максимализму. Ничего особенного, — он зевнул.

— Психолог, — проворчала она. — А тебе похоже Шуа приглянулся, вон даже на колени к нему запрыгнул.

— Хороший он чувак. Не к Зигги же мне в самом деле было запрыгивать!

— Ну да, он на тебя странно отреагировал.

— Будто на тебя нет.

— Я усиленно пыталась заставить его принять травки! А эта зараза все отказывалась! Пришлось через дымок влезать, — она невинно улыбнулась.

— Хочешь на наркотики его подсадить?

— Не без этого. Пусть вкусит в полной мере романтику хиппанства. Что-то мы здесь засиделись…

— Да! Ты вообще оборвала на самом интересном месте!!! А если он упадет?..

— Полетели ловить.