Северные истории  (гет)

Позднее лето на Севере не было жарким, но духота стояла страшная, как перед грозой. Однако неделями не выпадало ни дождинки, от пересохшей земли при ходьбе поднимались облачка пыли. В неподвижном воздухе роились мириады мелких насекомых, то и дело норовивших облепить лицо, попасть в глаза и рот, даже отмахнуться от них не представлялось возможным. Поэтому когда в конце лета подул, наконец, ветер, возвращая звуки деревьям и принося первую, уже отнюдь не летнюю прохладу, все вздохнули с облегчением.

Был последний день лета, когда Лейлис окончательно убедилась, что в Эстергхалле происходит что-то странное. Больше половины слуг покинули замок и вернулись в деревню, среди остальных заметно было тихое, но все нарастающее беспокойство. И поскольку никто ничего прямо не объяснял, но все как будто все понимали, впору было предположить, что это связано с каким-то северным обычаем. После обеда в великом чертоге слуги, как обычно, убрали остатки трапезы, а потом начали сдвигать столы и лавки вплотную к стенам. Лейлис спрашивала, кто и зачем велел так делать, но вразумительного ответа не добилась. Одна служанка начала показывать на потолок и объяснять, что он обязательно должен быть ровным, иначе опасно. Потом в великий чертог стали стаскивать соломенные тюфяки и одеяла, чтобы устроить в центре помещения общее спальное место для всех.

Последней каплей стало то, что девица по имени Панкин притащила в залу маленького поросенка, запеленатого в холстину, как младенец.

— Что это? Зачем ты его сюда принесла? — потребовала объяснений Лейлис.

— Он чистенький, госпожа! Только родился, молоком пахнет! Не верите — посмотрите! Я его выкупала.

Гладкий, розовый поросенок пищал и шевелился, пытаясь выпутаться из свертка. Насчет купания Панкин не соврала.

Лейлис поднялась наверх и решительно постучалась в покои леди Бертрады. Обычно на это мало кто в замке решался, а Лейлис и вовсе ни разу за почти пять месяцев там не была.

— Миледи, к вам можно?

Если старая госпожа Эстергхалла не отдавала распоряжения по хозяйству и не возилась со своими снадобьями, то наверняка читала. Она небрежно махнула рукой, приглашая войти, и Лейлис получила возможность убедиться, что покои матери лорда куда просторнее и роскошнее, чем комната самого Рейвина.

— Я хотела спросить, почему слуги хотят спать в великом чертоге? И зачем там животные?

— Так принято, — ответила леди Бертрада и добавила после паузы: — Потому что это самое большое помещение замка и арок там нет.

— Ясно, — невозмутимо произнесла Лейлис, стараясь не выдать раздражения. — Потолок ровный.

— Я сегодня буду ужинать одна здесь, — сообщила леди Бертрада. — И передай моему младшему сыну, чтобы не приходил проситься со мной ночевать.

— Как скажете.

Лейлис отправилась к единственному человеку в замке, который не только все знал, но и был обязан ввиду своего положения отвечать на все ее вопросы. Мастера Ханома она застала за таким нетривиальным занятием, как составление завещания, а точнее — подробного списка указаний для своего неназванного преемника в должности смотрителя книгохранилища.

— Мастер, скажите мне, что происходит в замке? Чего все боятся?

— Сегодня же последний день лета, миледи. Значит, завтра будет снежное поветрие.

— Снег? — переспросила Лейлис, не поняв последних слов книжника.

— Поветрие, миледи. Оно приходит каждый год в первый день после конца лета. Это значит, что кто-то умрет. Одно живое существо с теплой кровью под каждой крышей. Мастер Хьерд из Сарклема написал в свое время трактат об этом явлении и различных предрассудках с ним связанных.

— Каких предрассудках?

— Простолюдины боятся поветрия и склонны выдумывать ложные приметы и средства уберечься от него. В эту ночь принято спать в одном помещении, ведь чем больше людей рядом с тобой под одной крышей, тем меньше опасность, что поветрие заберет именно твою жизнь. Хотя мастер Хьерд убедительно доказал, используя древние тексты, что слово «крыша» на самом деле стоит понимать как «жилище», общий кров. Поэтому вера в то, что якобы существует связь между количеством смертей и количеством скатов и арочных пролетов потолка, совершенно беспочвенна и основана на невежестве и страхе. Мастер Хьерд опроверг это заблуждение… но попробуйте рассказать об этом кухарке — ведь это совершенно бесполезно, миледи, увы… Еще простолюдины считают, что поветрие чаще убивает слабых, новорожденных или больных. Поэтому многие кладут рядом с собой детенышей животных, чтобы переманить поветрие на них.

— Мне ясно теперь, — тихо ответила Лейлис. — Я не слышала об этом раньше.

— Я могу представить себе, насколько сильно подобные явления способны воздействовать на воображения того, кто не сталкивался с ними прежде. Наш юный гость из Верга был поражен и даже несколько подавлен, когда узнал о поветрии. Кажется, он придумал себе новый предрассудок — будто поветрие обязательно должно поражать южан, — и отправился распространять его среди челяди.

— А это… не так?

— Безусловно, госпожа, это полный вздор. Если хотите, я найду для вас трактат мастера Хьерда…

— Не нужно, нет… не сегодня, мастер Ханом, — она встала, чтобы уйти. — Благодарю вас.

Лейлис по-настоящему никогда не задумывалась о смерти как о чем-то реальном. Это явление всегда оставалось витающим где-то вдалеке, окруженное драматическими фантазиями и религиозными образами, или, наоборот, маячило на уровне чего-то будничного, заурядного, как забивание скотины. Прямо сталкиваться со смертью ей не приходилось. Ее родители умерли, когда она была в том возрасте, когда легче принять как факт их отсутствия, нежели пытаться осмыслить суть произошедшего. Сколько раз дома она слышала обрывки разговоров взрослых: «наша кухарка умерла, и давно пора, ей шел седьмой десяток», «а у прачки умер ребенок. Ну, тот, который все время плакал и кашлял» или «конюх не вернулся с ярмарки. Разбойники его прирезали, что ли? Не надо было отпускать». Старики часто умирали от болезней, женщины в родах, путешественники на дорогах, мужчины на войне — это было естественно и понятно, но это ее не касалось, это было далеко. Даже страх, пережитый в Брейнденском лесу, уже успел притупиться и затеряться среди страшных сновидений, которые последние месяцы стали сниться слишком часто. А сейчас смерть реальная, неотвратимая, вдруг приблизилась на расстояние нескольких часов, наполнила сердце тем животным страхом, который стучит в висках единственной мыслью: «кого угодно, только не меня».

Когда Лейлис вошла в их с супругом общие покои, лорд Рейвин стоял у стола, глядя в окно, будто там можно было что-то высмотреть. В его позе чувствовалось напряжение и мрачное предчувствие. Захотелось подойти к нему, обнять за пояс, прижаться щекой к его спине, успокоить его и попросить успокоения для себя. Эстергар слегка вздрогнул от неожиданности, отвлекаясь от своих мыслей, повернулся к жене, обнял в ответ.

— Миледи… — выдохнул он, целуя ее пахнущие хвойным бальзамом волосы, — уже сегодня, да. Время стало бежать быстрее, когда вы появились в замке.

Обычно Лейлис было неудобно целовать его самой, потому что приходилось тянуться и вставать на цыпочки, но это перестало беспокоить, когда они оба оказались сидящими на полу около впервые за три месяца разожженного камина. Она бы не призналась открыто, что ей страшно, потому что еще больше поветрия боялась разочаровать Эстергара, но сейчас и не нужно было говорить — оба чувствовали одинаково. Рейвин обнимал ее и целовал горячо, с тем оттенком грубости и нетерпения, который еще никогда не позволял себе проявлять с женой.

— Ты не умрешь. Я слишком люблю тебя, а Неизвестный милостив, — шептал он, а его руки говорили совсем другое, сжимая почти до боли, как последний раз. Не отрываясь от ее губ, щек и шеи, ощупью начал расшнуровывать платье. Лейлис хотела бы помочь ему в этом, но шнуровка была на спине. Сам он не стал раздеваться, только высвободился из камзола и небрежным движением скинул свою золотую цепь, чтобы не мешалась.

Кровать была совсем близко, но добраться до нее так и не получилось. Лейлис не понимала, что это нашло на ее лорда и почему ему вдруг захотелось сделать это именно сейчас и именно так. Но это каким-то образом помогло, потому что страха больше не было.

Лейлис лежала на пыльном таашском ковре, где-то в районе поясницы мешалась сбившаяся в клубок сорочка, платье валялось рядом. Она встала, чуть качнувшись от подступившего на секунды головокружения, натянула смятую сорочку. Ощущение дикости и непристойности произошедшего все никак не доходило до нее в полной мере.

— Мне теперь нужно искупаться, — рассеянно сказала Лейлис, не отрывая взгляда от своих запястий, которые Рейвин стискивал слишком сильно.

Он подобрал одежду с пола, повесил на резную спинку кровати, поднял свою цепь и положил ее в шкатулку.

— Так пойдемте вместе. Только в купальне никого сейчас нет, придется набирать и греть воду самим.

— Это ничего…

Уже в купальне, в теплой воде, пришла неловкость. При тусклом освещении было не видно, но Рейвин знал, что наверняка оставил на теле жены несколько синяков. Он поймал ее тонкое запястье, поднес к губам, будто извиняясь. Обычно с Лейлис все было по-другому — аккуратно, нежно, правильно. Он всегда старался быть деликатным, уважая ее скромность, всегда боялся по неосторожности сделать ей больно. Сзади на шее, под белой косынкой, которой она обернула волосы, чтобы не намочить, темнел явно проступивший след от укуса. В любой другой день он бы не смог и не захотел так с ней поступать. Рейвин коснулся отметины пальцами, потом, не удержавшись, провел обеими руками по плечам и спине. Она откинулась назад, на его руку, лежащую на каменном бортике ванны. Он как раз подбирал слова извинения, но Лейлис опередила его, заверив, что все в порядке. Она тоже что-то обдумывала, но по-своему.

— А ты раньше не говорил, что любишь меня.

— Как это не говорил? Я сказал это в день нашей свадьбы на старом наречии.

— А мне хотелось бы слышать чаще.

Он небрежно дернул зарубцованным плечом, но кивнул, принимая пожелание к сведению.

Перед отходом ко сну в покои Рейвина пришел Крианс и попросился спать с ними. С собой у него была корзина из ивовых прутьев, накрытая куском ткани. Из корзины доносились слаженный писк и мяуканье.

— Миледи, он обычно спал со мной в эту ночь, — объяснил Рейвин.

Лейлис ничего не имела против. Ребенку, особенно не отличающемуся хорошим здоровьем, в ночь перед поветрием одному оставаться нельзя, и к слугам младшего брата лорда, естественно, не отправить. Крианс лег с ними, на самом краю кровати, подушки ему не хватило.

— Скорее всего, никто из людей не умрет, — пытался успокоить родных лорд Рейвин. — Кажется, последний раз поветрие забирало человека лет девять назад, это был один из солдат в казарме. В прошлом году умерла одна собака на псарне и ворон в клетке в башне. А еще был год, когда долго не могли найти, кто умер, а потом оказалось, что всего лишь крыса в подвале.

— А мастер Ханом рассказывал, что дед нашего деда, лорд Орлем, умер от поветрия, — вставил Крианс.

— Замолчи и спи, — велел Рейвин.

Было совершенно темно; трещало полено в камине за чугунной заслонкой, пищали котята в корзине в углу, за окном гулял северный ветер.

— Рейвин? — тихо позвала Лейлис в темноте. По шороху поняла, что он повернул к ней голову.

— Я подумала, а что если этой ночью не спать?

— Не получится. Я три года подряд пытался и всегда засыпал, — подал голос младший Эстергар, о присутствии которого Лейлис уже успела забыть. Ей стало неловко, что, забывшись, она назвала лорда по имени, будучи не наедине.

— Действительно, вряд ли получится не заснуть, — подтвердил Рейвин.

Еще несколько минут прошли в тишине, потом Лейлис спросила:

— А если выйти из замка и провести ночь под открытым небом?

— Не поможет, — ответил муж. — Любое укрытие — это тоже своего рода кров, а небо — в каком-то смысле крыша.

Лейлис все-таки думала, что не заснет — слишком неспокойно было на душе, — но сон подкрался как-то незаметно, крепкий, обволакивающий, безо всяких сновидений.

Утром Крианс проснулся первым, начал будить Лейлис и брата. Женщина сонно отмахнулась от него и накинула на голову одеяло — с привычкой вставать не раньше полудня она ничего не могла поделать. Лорд Рейвин встал, первым делом подошел к корзинке с котятами, убрал с нее тряпку и как следует встряхнул. Все шесть котят дружно зашевелились и запищали.

— Все живые, — сообщил Эстергар и сунул корзину брату. — Теперь верни их обратно матери.

Крианс вышел, а Рейвин принялся выпутывать сопротивляющуюся жену из покрывала и целовать, куда придется. Сквозь небольшое окно с косыми решетками светило теплое яркое солнце, и Лейлис, кажется, первый раз слышала, как ее муж искреннее смеется, забавляясь их утренней постельной возней.

Потом в алькове перед спальней послышались шаги, беспокойный шепот нескольких человек, и в покои вошел слуга, чтобы сообщить господам новость. И лорд Эстергар больше не смеялся.

* * *

Лейлис не поспевала за мужчинами. Утренняя расслабленность улетучилась моментально, сменилась болезненно тянущим в груди ощущением чего-то страшного и непоправимого. Леди Эстергар натянула первое попавшееся платье, обулась и, совершенно не заботясь о растрепанных волосах, придающих ей неподобающий вид, почти бегом бросилась из спальни к главной лестнице центральной башни. Поднимаясь по узким высоким ступенькам и пересекая небольшой коридор, она уже знала, что увидит за украшенными резьбой дубовыми дверями.

Лейлис не глядя ступила во что-то скользкое, пачкающее пестрый ковер с цветочными узорами. Под ее подошвой хрустнула маленькая серебряная ложечка. Кто-то опрокинул на пол поднос с завтраком для госпожи, и теперь дорогой привезенный с юга ковер украшали липкие пятна каши и темные потеки вина. Две личные служанки леди Бертрады тихо жались в углу, закрывая лица белыми платками. Рейвин стоял у кровати матери, спиной к двери. Лейлис не без опаски приблизилась, остановилась рядом с мужем.

Леди Бертрада лежала на постели, по грудь укрытая расшитым покрывалом. Совершенно белое, в цвет сорочки, лицо с закрытыми глазами не сохраняло никакого выражения. Вокруг сомкнутых губ и на крыльях заострившегося носа виднелись мелкие снежные кристаллики, которые не таяли, — будто женщина выдохнула иней.

— Север ненавидит мою семью, — глухо произнес лорд Эстергар.

— Мне очень жаль, — прошептала Лейлис, почему-то боясь отвести взгляд от лица мертвой женщины, которое неуловимо изменилось до непохожести. Все черты стали тоньше и резче, исчезли морщины и вечная сердитая складочка меж тонких черных бровей, а бледность кожи сделалась пугающе неестественной. Рейвин приподнял правую руку матери, снял с ее пальца широкое и массивное золотое кольцо с гербовой гравировкой и вложил его в ладонь Лейлис.

— Возьмите… Хотя, по традиции, его должна носить мать наследника… Но все же оставлять такой перстень без хозяйки еще более неправильно, поэтому носите.

— Как скажете, милорд, — совсем тихо согласилась Лейлис, но надевать на палец кольцо, только что снятое с покойницы, не торопилась.

Кто-то привел в спальню Крианса. Мальчик приблизился к постели, посмотрел на мать, потом на брата и его жену, но ничего не сказал. Выражение лица у него было больше растерянное, нежели расстроенное. Рейвин опустился на колени, коснулся губами холодной руки матери, прошептал чуть слышно несколько слов, похожих на молитву. Лейлис заметила, что обе служанки уже как-то незаметно выскользнули из покоев госпожи, и поняла, что ей тоже самое время молча удалиться.

Во всем замке, от башни, в которой содержались вороны, и до казарменных помещений, уже знали, что снежное поветрие забрало хозяйку Эстергхалла. Тишина воцарилась мертвенная. Если слуги и обсуждали это событие, то одними движениями губ. Все бытовые дела выполнялись безо всякого шума и суеты. Лейлис потом поняла, что соблюдение тишины — один из знаков траура. Некоторые женщины закрывали нижнюю половину лица белыми платками и отказывались от всяких разговоров и употребления пищи первые три дня. Все же, несмотря ни на что, леди Бертраду очень любили в замке. Лейлис ощущала моментально изменившееся отношение к себе слуг — в одночасье вернулись те подозрительность и недоверие, с которыми ее встретили под этой крышей. Никто не верил, что новая госпожа справится с перешедшими к ней обязанностями. В каждом обращенном на нее взгляде явственно читалось сомнение и предубеждение — слишком молодая, слишком мягкая, неуверенная в себе и совершенно чужая. Пришлось осознать, сколь мало на самом деле успело измениться за те почти полгода, что она была женой лорда Эстергара. Только Лейлис начало казаться, что она привыкла к своей новой жизни, начала понимать чужой язык и обычаи, почти завоевала расположение северян, как все вернулось к началу дороги.

Уже на следующий день после трагедии Лейлис узнала, что хоронить умерших на Севере принято не выжидая определенный срок, а как можно скорее. Погребение в земле не было распространено, тела чаще всего кремировались или бальзамировались. Все это сопровождалось невеселыми присказками, нередко на старом наречии, суть которых сводилась к тому, что «в земле спят некрепко». В пределах этого правила у многих благородных домов, в том числе и у Эстергаров, были свои обычаи. Родовые усыпальницы строились обычно на некотором расстоянии от замка, и посещали их, как правило, исключительно для того, чтобы совершить очередное погребение и снова запечатать вход — если Неизвестный будет милостив — на многие годы.

Лейлис в приготовлении к похоронам участия не принимала — это было не ее дело, а тех, кто состоял с леди Бертрадой в кровном родстве. Ей только сообщили, что лорд Эстергар с братом сами отвезут тело матери к усыпальнице и что, вероятно, будут отсутствовать весь день. Утром перед самым отъездом Лейлис зашла к Криансу, чтобы поговорить с ним и хоть как-то поддержать. Она была уверена, что ребенок в такой ситуации нуждается хоть в чьем-то утешении, а рассчитывать в этом плане на Рейвина не приходилось — он не разговаривал ни с братом, ни с женой и всю ночь провел у тела матери. Если Лейлис и ожидала застать Крианса заплаканным и убитым горем, то эти опасения оказались напрасными. Он, уже полностью собранный и одетый в свою лучшую одежду, спокойно ждал в своей комнате, когда его позовут спуститься во внутренний двор. На кровати аккуратно лежали сложенный плащ, бархатный берет с брошкой и длинный кинжал в ножнах на перевязи, который мальчику иногда давали носить вместо меча.

— Уже пора? — спросил Крианс, поднимаясь со стула.

— Нет… еще готовят повозку.

— А, — протянул мальчик, снова садясь. — Рейвин просил меня проверить?

— Нет, он ничего мне не говорил, — быстро ответила Лейлис. — Я сама пришла, просто чтобы узнать, как ты чувствуешь себя. Хотя, что я говорю… конечно, это все так ужасно, и я понимаю, как тебе сейчас тяжело...

— Рейвин сказал, что я не должен плакать, — после некоторой паузы произнес Крианс, не поднимая взгляд от сложенных на коленях рук, — и это, наверное, первый раз, когда мне легко выполнить его приказание.

— Ты… — Лейлис запнулась, не зная, что тут сказать. — Она… твоя мама тебя любила. Только… по-особенному.

— Может быть и любила, — пожал плечами Крианс, — но гораздо меньше, чем других своих детей. Она все время говорила, что я родился в неправильное время и что смерть дышит мне в спину. Я любил маму, но когда она говорила такие вещи, мне было страшно и обидно.

Лейлис понимала, о чем он говорит: вспомнился тот разговор с леди Бертрадой, когда женщина сказала, что не увидит, как ее младший сын поднимет свой меч. И ведь эти слова сбылись.

— О Рейвине она заботилась совсем по-другому, — продолжал Крианс. — Его она любила больше всех. А со мной до четырех лет была кормилица, которая обо мне заботилась и лечила, когда я болел. Норра ее звали. Я к ней, на самом деле, даже больше, чем к матери был привязан. Сейчас она в замке не живет, и я уже и забыл, как она выглядит. Но помню, что у нее руки были всегда теплые и ласковые, помню, как она мне пела, как на руках укачивала. А мама только поучала и наказывала. И Норру от меня отослала. Вот тогда я плакал, несколько дней, наверное, в себя не приходил. А сейчас немного только грустно и совсем плакать не хочется. Но это и хорошо ведь. Рейвин сказал, что в ледяной усыпальнице нужно вести себя тихо и достойно. Если бы я хныкал, Рейвин бы меня с собой не взял, а мне хочется поехать, я ведь там еще ни разу не был.

— Твой брат будет тобой доволен, — сказала Лейлис и ласково погладила Крианса по волосам, как уже привыкла делать. Продолжить разговор они не успели, потому что слуга младшему Эстергару передал приказ спускаться, и Крианс, взяв свои вещи, вышел из комнаты.

«Что-то не так с этим ребенком? — подумала Лейлис, проводив его взглядом. — Или со всеми северянами? Или, может, я чего-то не понимаю?»

Перед тем как выйти из дверей своего замка, лорд Рейвин Эстергар приказал установить перед статуей Эстерга Великого ступенчатый подиум и, поднявшись по нему, закрепил свою золотую цепь на шее изваяния. Если бы в руках у Покорителя Севера был меч, то Рейвину было бы спокойнее оставлять замок, пусть и на столь короткое время.

Путь от Эстергхалла до ледяной усыпальницы обычные лошади преодолевали примерно за полдня, в зависимости от погоды и условий. Рейвин усадил брата в седло перед собой, так как Крианс очень плохо умел ездить верхом самостоятельно. Тело леди Бертрады везли в фургоне, задрапированном черной с серебряной бахромой тканью, в цвета дома Эстергаров. За фургоном следовало сопровождение из двенадцати солдат, которых Рейвин счел наиболее достойными для этой миссии. Через слабозаселенное людьми плоскогорье, где каждый склон был покрыт невысокой, начинающей быстро жухнуть и сереть травой, а в каждой впадинке и овражке готовилась в третий раз зацвести тьянка, вела проложенная людьми и относительно безопасная дорога, упирающаяся в конце концов в подножье горы.

Проезжая по уже знакомой дороге, Рейвин вспоминал все прошлые траурные процессии, в которых ему приходилось участвовать. Первый раз это было на похоронах дяди, чего Рейвин не мог помнить, потому что был тогда не старше четырех лет. Через пять лет после этого умер его дедушка, лорд Агнор. Старика в последний путь провожали лорд Ретруд, леди Альда, тогда еще совсем юная и незамужняя, и Рейвин с братом и сестрой. В следующие два года пришлось хоронить и брата с сестрой. Последний раз Рейвин был в усыпальнице девять лет назад, когда умер отец. И это последнее путешествие было вспоминать тяжелее всего. Он остался тогда единственным из кровных представителей дома Эстергар и больше всего на свете боялся, что, вернувшись в замок, узнает о смерти матери и ее преждевременно родившегося ребенка. Но тогда высшие силы смилостивились над ним, подарили отсрочку, и, вернувшись из пещеры мертвых, юный лорд Эстергар смог поцеловать едва пришедшую в себя мать и взять на руки совсем крошечного, сморщенного, пугающе молчащего, но живого младенца.

В первые недели Рейвин был единственным, кто надеялся и верил, что его брат обязательно должен выжить. И теперь этот мальчик мог упражняться в тренировочном зале с настоящим оружием, сидеть в седле, читать на старом наречии и через несколько лет должен стать воином и полноправным представителем рода. И, будто в качестве жестокой компенсации за свою уступку, смерть забрала у лорда и его брата мать, находившуюся в самом расцвете зрелых лет. Рейвин все еще чувствовал, что нуждается в матери, и даже мысли о солнечной дороге и милости Неизвестного не могли сгладить глубокое чувство утраты.

Криансу в этом отношении было намного легче, так как он никогда не был близок со своей матерью. Для него все происходящее было сродни приключению, и он с большим любопытством глядел по сторонам, хоть по дороге ничего особо интересного не попадалось. До этого ему случалось гулять только в окрестностях замка — вокруг озера, в деревне, в дубовой роще и никогда — дальше. Рейвин с неудовольствием подумал, что это его, пускай и вынужденное, упущение: младшему Эстергару рано или поздно придется начинать наносить визиты в замки других лордов. Нельзя ведь вечно пренебрегать всеми правилами учтивости. Многие вопросы, которые Рейвин вынужден был доверять бумаге и воронам, по чести должны были бы решаться через посланников в лице полноправных представителей рода. И хотя все понимали, что лорд Эстергар не может ни послать несовершеннолетнего брата с поручением, ни — строго говоря — доверить ему управление замком в свое отсутствие, снисхождение никогда не было характерной чертой северян, особенно когда дело касалось вопросов чести.

По хорошей сухой дороге до места доехали к полудню. Рейвин остановил коня, спешился и спустил на землю брата. Прямо перед ними растянулась невысокая скальная гряда. Несмотря на теплую погоду, в складках горной породы светились голубые нагромождения льда, словно топазы в червленом серебре. Рейвин подвел Крианса к огромному, в высоту человеческого роста и такой же ширины, камню, которому были приданы очертания лица, но сложно было однозначно определить, человеческое ли оно. По приказу лорда стоящие по обе стороны валуна стражи с помощью рычага привели в движение механизм, и камень медленно пополз вверх, открывая вход в пещеру. Рейвин пошел первым, Крианс сразу за ним, а тело леди Бертрады несли за ними на носилках. На глубину примерно десяти шагов тоннель выглядел как обычная трещина в скале, разве что пол был покатым, причем под весьма ощутимым углом.

Несколько холодных капель упали Криансу на лицо, и он машинально вытер влагу рукавом и посмотрел вверх — капало с гигантских ледяных сталактитов, свисающих с потолка.

— Пещера всегда плачет, когда сюда кто-то заходит. Каждый раз так бывало. Идем.

Чуть дальше проход расширялся, превращаясь в просторную галерею, полностью состоящую изо льда, белого под ногами и пронзительно голубого ближе к потолку, сквозь который, как через стеклянный купол, проникали солнечные лучи. Тоннель уходил далеко прямо, так что не было видно ни конца, ни поворотов, хотя имелись несколько более тесных боковых проходов.

— Как будто мы внутри ледяной дороги, — восхищенно протянул Крианс.

— Может, так и есть, — ответил лорд Рейвин. — Лед и мертвые.

Вдоль стен пещеры одно за одним тянулись многочисленные захоронения. Самые древние из них, располагавшиеся ближе ко входу, были сделаны в выдолбленных в полу овальных камерах, закупоренных тонкой ледяной линзой, сквозь которую можно было разглядеть лица покойных, уже изрядно подпорченные временем. Рейвин вопросительно кивнул в сторону самой первой могилы, и Крианс тут же назвал покойного:

— Это лорд Эствин, старший законный сын Эстерга Великого, — и, заглянув в могилу, уточнил: — С женой Хельхой, сестрой Хенмунда Фержингарда. Напротив них брат Эствина, Фарамонд, тоже с женой. А там дальше — их дети.

Самых первых покойников хоронили безо всяких украшений и регалий, в одной только нательной рубахе и с одним видом оружия — как правило, мечом или охотничьим ножом, но по мере движения вглубь пещеры у мертвых прибавлялось вещей и одежды. Начиная с Теодомера Красивого, умершего около двух веков назад, хоронить начинали в полном облачении, с оружием и украшениями, а вместо выдолбленных во льду углублений тела стали укладывать в высокие ледяные саркофаги прямоугольной формы. Глядя на Теодомера, уже можно было не сомневаться, что при жизни он действительно был красивым мужчиной — его бледное благородное лицо и золотистые волосы были едва тронуты трупными изменениями.

В какой-то момент Крианс оглянулся назад и понял, что не видит ни входа, ни солдат, несущих тело.

— Что она, бесконечная, эта пещера? — спросил он.

— Неизвестно. Но нам с тобой точно хватит места.

— Я и не представлял, что у нас было столько предков, — Крианс пытался считать, но сбился уже на шестом десятке.

— Здесь далеко не все Эстергары, в основном только те, что умерли в Эстергхалле. К тому же было тридцать лет, в течение которых в этой усыпальнице не хоронили вообще никого.

— Знаю, — ответил мальчик. — Это когда мы потеряли Эстергхалл и тридцать лет не могли отвоевать его обратно. Мастер Ханом читал мне об этом.

Наконец Рейвин остановился возле одного из гробов и подозвал Крианса:

— Смотри, это наш дедушка, лорд Агнор. Я еще помню его, он действительно был выдающийся полководец. Он прожил очень долгую жизнь… ему даже пришлось увидеть смерть своего старшего сына. А вот здесь… — Рейвин подошел к следующему захоронению, — здесь наш отец.

Крианс склонился над гробом и отшатнулся от испуга и отвращения. Лицо у лорда Ретруда было потемневшим и сохраняло странное, будто перекошенное выражение.

— Что с ним, брат? — шепотом спросил Крианс.

— Он… очень мучился перед смертью. Утром почувствовал легкое недомогание, к полудню его поразили сильнейшие судороги… он сам запретил говорить матери, но когда к вечеру его не стало, то пришлось ей сообщить об этом... А за час до полуночи появился ты.

— Правильно мама всегда говорила: хуже времени я не мог выбрать…

— Перестань, ты ничего не выбирал и ни в чем не виноват, — Рейвин присел на одно колено и обнял брата. — Знаешь, среди присягавших лордов были некоторые, кто не стали бы заступаться за меня одного, но кого возмутило то, что Фержингард собирался убить и тебя. Как сейчас помню, двое было таких — лорд Бенетор и лорд Эльхтар из Келиндорфа.

Лорд Эргос Бенетор всегда был независимым и несколько необычным в суждениях, а у шестнадцатилетнего на тот момент Эльхтара у самого несколько дней назад родился первенец, вот он и поддался эмоциям.

Рейвин подвел брата к саркофагу, стоящему напротив отцовского, большему по размеру и рассчитанному более чем на одного человека. Внутри покоились два ребенка — темноволосая девочка лет двенадцати и светленький мальчик лет пяти.

— Это Гиль и Карломан, твои брат и сестра.

— Знаю.

— Гиль сейчас могло бы быть двадцать четыре, а Карломану шестнадцать. Мама сама мне говорила, что хочет лежать с ними.

Когда подошли стражники с носилками, Рейвин жестом велел им снять ледяную крышку с саркофага, поднял на руки тело матери и уложил между братом и сестрой. Выглядело, как будто оба ребенка спят на боку, прижавшись к матери, а она обнимает их. Рейвин трепетно поправил складки темно-фиолетового с золотом платья матери и немного подвинул ожерелье из розового кварца, чтобы центральная подвеска легла ровно в ямочку между ключиц, как ей и полагалось.

— Так хорошо. Закрывайте. Идем, Крианс.

На поверхности было теплее, светило в чистом небе солнце и шуршала под ногами жухлая трава. Чувство было такое, будто побывали в другом мире. В каком-то смысле, так оно и было. Рейвин смотрел, как опускается перед входом в пещеру тяжелый камень, похожий на лик неизвестного существа.

«Я слишком часто навещаю это место, — подумал он. — Надеюсь, в следующий раз меня внесут в эту пещеру на носилках».

— Теперь остались только мы двое, Крианс, — сказал лорд. «Дом Эстергар никогда не был в худшем положении», — хотелось ему добавить.

— А еще твоя жена, — возразил Крианс.

— Да… еще моя жена.

* * *

В замке тем временем шли довольно вялые приготовления к скромным поминкам. Поскольку умерла всего лишь женщина, пусть и мать лорда, никаких особых мероприятий по этому поводу не подразумевалось. Лейлис, убедившись, что ничем не может помочь, оставила слуг в покое и решила наведаться в библиотеку.

— Вот вам и доказательство, госпожа, что поветрие не выбирает, — этими словами встретил ее мастер Ханом. — Уж был я — безногий старик, которому бы уже лет двадцать быть прахом, а оно забрало сильную здоровую женщину.

— Это действительно ужасно, — отозвалась Лейлис.

— Я знал леди Бертраду почти тридцать лет, с того самого дня, как она прибыла в этот замок. Знаете, она была тогда лишь немногим старше вас, и первое время ей приходилось намного тяжелее. Я учил ее читать и писать, и был готов стать ее другом, но она, как вы заметили, никогда не была особо расположена к дружеским отношениям с кем бы то ни было. Я всегда относился к ней с безграничным уважением и почтением. Я всегда знал, что она станет прекрасной хозяйкой для Эстергхалла. Это огромная утрата для нас всех.

— Конечно, — согласилась новая хозяйка Эстергхалла, так как больше ей, в сущности, нечего было сказать.

— Кстати, лорд Рейвин распорядился написать в Фестфорд лорду Хэнреду с просьбой приехать, — сообщил старик.

«Все правильно, — рассудила про себя Лейлис. — Ему нужен сейчас кто-то близкий рядом. Кто-то, кто поддержит его, кому он может доверять… и кто не я». Но вслух зачем-то произнесла:

— Леди Бертрада не любила лорда Хэнреда.

— Теперь это уже не имеет значения, миледи.

Лейлис кивнула. Ей не хотелось, чтобы книжник решил, будто она не рада будет присутствию лорда Хэнреда в замке. Но тут она вспомнила о другом и спросила:

— А родне леди Бертрады отправили письма?

— Родне? — недоуменно переспросил старик.

— Ее родственникам. Родителям, если они живы, братьям, сестрам, племянникам и племянницам… Должны же у нее быть родственники? Я только так и не узнала, к какому дому она принадлежала по рождению.

— Леди Бертрада происходила не из благородного дома. Она родилась в небольшом рыбацком поселении далеко на западе, у моря. Его разграбили и сожгли уже без малого тридцать лет назад. Некому отправлять письма.

— Кто это сделал? — Лейлис не смогла скрыть изумления. За почти полгода жизни в Эстергхалле она не слышала ни одного упоминания об этом. Впрочем, о снежном поветрии до вчерашнего дня ей тоже не считали нужным сообщить, как и, наверняка, о многих других важных вещах.

— Ретруд Эстергар. Он не был тогда ни лордом, ни наследником, поэтому мог… развлекаться, пока был молод и не обременен обязанностями.

Лейлис застонала, закрыв лицо руками. В тот момент она почти ненавидела Север.

— Как же они жили?!

— Сначала — очень непросто, — ответил мастер Ханом. — Но там была… что называется, auterre, страсть. Даже лорд Агнор не смог ничего с этим поделать… Миледи, если вас не затруднит, не могли бы вы отдать это послание кому-нибудь из слуг, чтобы отнесли в башню? Я что-то не вижу своего помощника, Энвара. Если отправить сегодня, то тогда через день мы могли бы ждать ответ от лорда Хэнреда.

— Полагаю, что через три дня мы могли бы ждать его самого безо всяких ответов, — Лейлис взяла свернутое в крошечную трубочку письмо. — Я сама отнесу. Благодарю вас, мастер.

Послание Хэнреду было отправлено перед обедом, а вечером того же дня, еще до возвращения Рейвина с братом, Лейлис сообщили, что ворон принес письмо для лорда. Она снова поднялась в башню, где ей вручили маленькую капсулу с эмалевым изображением уже знакомого герба в виде трех переплетенных цепей. Лейлис нажала на эмалевый квадратик, вытащила из раскрывшейся капсулы письмо и развернула его:

Мой дорогой племянник и сюзерен!

Пишу вам с выражением глубокой скорби и сочувствия вашей утрате. Известие о смерти вашей матушки потрясло и сильно опечалило меня и мою супругу, которая всегда была дружна с леди Бертрадой. Пусть поддержка близких и милость Неизвестного служат вам утешением в вашем горе.

Лорд Вильморт Фержингард из Кейремфорда.

Лейлис прочитала записку, сложила ее в капсулу и покрепче сжала в ладони.

— Я сама передам мужу, когда он вернется.

«Лорд Фержингард… Откуда же, демоны его раздери, он узнал?»