Тот, кто рядом (гет)

— Маша приедет в конце июня, — сообщает Андрей. — Двадцать шестого числа заканчиваются занятия.

Киваю.

За окном — почти лето.

— Отправь ее к дяде.

— К дяде?

— У тебя же есть брат? — поворачиваюсь. — Отправь ее на лето к нему. Купи подарков всей семье, выдай деньги на Машино содержание.

— А….

Грустнеет на глазах, вздыхает.

— Там, где я планирую провести лето, ей не место.

— А… Где это?

— На одном безымянном архипелаге, где живет мой бывший птенец. Аугусто.

— Аугусто?! Ой… — прикрывает ладонью рот, понимая, что оговорился. — А вы… вы же его потеряли?

— Нашел.

— А он… а я… А мне…

— Тебе там будет безопасно, — отвечаю на невысказанный вопрос. — Но Маше лучше не быть там.

Непонимание.

— Она обычный человек, Андрей, — терпеливо разъясняю. — Она не должна знать о существовании таких, как я. На тех островах будет несколько вампиров и несколько тысяч слуг. Не совсем подходящее окружение, ты не думаешь?

Задумывается.

— Маша — девочка умная. Это не комплимент, а констатация факта. Лет через пять она подведет итог своим наблюдениям. И сделает вывод, который поставит ее перед выбором — обращение или служение.

— А это почему?!

Возмущен.

— Потому что рядом со мной может находиться либо слуга, либо птенец. Нет, есть еще вариант. Я оплачу ей полностью обучение в школе, в колледже или университете, но она никогда больше не увидит ни тебя, ни меня.

— Почему?!

— Мне не нужно, чтобы она случайно проговорилась тем, с кем будет общаться. Андрей, ты сам, будучи слугой, не можешь удержать свой длинный язык. При том, что я контролирую твой круг общения. Я не хочу, придя домой, встретить взвод спецназа только потому, что твоя дочь рассказала «лучшей подруге» обо мне.

Прикусывает нижнюю губу.

— Это всегда так? Исключений не бывает?

Он не чувствует, но я слышу недоверие и иронию.

— Я совершил ошибку, позволив Алене думать так долго, — отвечаю на тот вопрос, который Андрей задал на самом деле. — Если бы не это — она была бы жива. Пусть слугой или Дочерью Ночи.

Шмыгает носом.

— А мы ведь… Я ведь сделал ей предложение, пока вас не было. И она согласилась.

Хмыкаю.

— Смелая женщина.

— Сейчас уже… без разницы.

— Это да. Пойми, правила, которых я придерживаюсь, появились не из ниоткуда. Они создавались на горьком опыте тех, кто был до меня. И их действенность подтверждалась на тех, кого уже нет. Поэтому я стараюсь не нарушать правила. А если нарушаю — то это обязательно выходит мне боком.

Кошка прыгает на одеяло, мнет лапками. Андрей протягивает руку, гладит пушистую голову.

— Хозяин… А я с Машей летом увижусь хоть на день?

— Неделю-полторы выделю. Я помню, когда у нее день рождения.

— Спасибо, — облегченно вздыхает.

* * *

— Ты нас кормить думаешь? — «приветствует» меня Апрель.

— Думаю.

— Когда? Я, между прочим, тоже не святым духом питаюсь.

Оглядываю птенцов. Второй свернулся клубком на жестком полу, Ветер сидит рядом, поджав колени.

— Как они? — оставляю вопрос без ответа.

— Так себе, — пожимает плечами. — Рвутся куда-то.

— Так всегда.

— Ветер рассказывал мне о семье, — вздыхает. — О дочерях и сыне. О жене, о том, как он плел ковры на продажу. О том, как можно готовить овощи с рисом, блюда из молока и фруктов.

— А Второй?

— А Второй — о том, как варить чечевицу. И о рисе. И о том, как ел объедки с хозяйского стола. И как работал в поле. И по рассказам, Шеш, видно, что малыши есть хотят.

Смотрит на Второго.

— Он был рабом. Из раба не получится хорошего Сына Ночи. Зря Аугусто его обратил.

— Кстати, об Аугусто. Он нашелся, — говорю Апрелю.

— ЧТО?!

От громкого вопля едва не закладывает уши. Второй подскакивает, утыкается лбом в пол. Ветер прижимается к стене.

— Он был в старом схроне. Там и встретились, — поясняю.

— И как?

— Что как? — смотрю в глаза Апрелю. — У него остров в Индийском Океане. Люди живут, большой удобный схрон. Он остальных туда перетаскал. Кстати, этих тоже надо ему туда переправить.

— Меня ты тоже отдашь? — спрашивает после паузы.

— Только если сам захочешь. Но я сказал, что ты теперь мой Младший.

Вздыхает.

— Спасибо, Старший. Я… Я на самом деле не хочу к нему. Он… Ты более рассудителен. И мудрее него. Мне с тобой проще…

Поднимаю руку, прерывая поток славословия.

— Сейчас мы с тобой идем на охоту. Затем я переправлю вас к Аугусто. После этого вернусь за слугой и кошкой.

Кивает.

* * *

Аккуратно снимаю гипс.

Андрей крутит рукой, сжимает и разжимает пальцы.

— Как себя чувствуешь? — спрашиваю.

— Когда я ломал руку в пятнадцать лет, ощущения были совсем не такие.

— А какие?

— Она у меня еще месяц болела, после того, как гипс сняли. А тут — как новая.

Хмыкаю.

Кошка с интересом нюхает ненужный гипс, отворачивается.

Мой слуга свешивает ноги с кровати, медленно привстает, но садится обратно.

Протягиваю ему пару костылей.

— Кости на ногах массивнее, чем на руках. Поэтому ноги придут в норму позже, — поясняю, помогая принять вертикальное положение.

— Спасибо, — переносит вес на подпорку, делает шаг. — Все же лучше, чем лежать беспомощным бревном.

— Это да, — соглашаюсь.

* * *

Всегда думал, что полет с живыми сложнее. Оказывается, бывают исключения.

Задумчиво смотрю на Второго, трясущегося, как осиновый лист.

Когда я поднялся с ним в воздух, он едва не свернул мне шею, пытаясь забраться мне на спину или на голову. Никакие уговоры и даже прикосновения силой на него не действовали, пришлось приземляться.

— И чего мы вытворяем? — спрашиваю грозно.

— Ап… Аб… У…

Вздыхаю.

— Второй, послушай. Ты. Не. Упадешь. Это безопасно. Ты тоже так научишься.

— Н-н-на…

 

Минут через десять успокаивается, «отлипает» от сосны, к которой прижимался спиной.

— Господин…

Воздух со свистом выходит сквозь сжатые зубы.

— Не называй меня господином. Мое имя Шеш.

— Ше Шу, — послушно повторяет Второй.

Сойдет. Потом научится.

— Не бойся высоты. Она не враг тебе, пока я рядом.

 

Последующие два часа тратим на попытки полета. Но перенаправление гравитации вызывает у птенца панический ужас, вынуждая цепляться за все, что подворачивается под руку — деревья, траву, кусты. Меня.

Кое-как возвращаю Второго в схрон, сажусь на пол и прислоняюсь к стене.

— А я думал, что вы уже далеко, — удивляется Апрель.

— Он боится, — устало поясняю.

— Боится?

— Ага. Чуть шею мне не свернул.

— А успокоить?

— А чем я, по-твоему, все это время занимался? — прищуриваю глаз. — Не действует.

Апрель трет подбородок, разглядывая Второго.

— А если его связать?

— Чем?

— Веревкой. Он новичок. Он ненамного сильнее человека. Или, на крайний случай, цепь взять. Цепь крепче.

— Не было печали… — поднимаюсь на ноги. — Жди. Пойду цепь покупать.

* * *

Цепь выбираю качественную, с запаянными звеньями. Украдкой разрываю одно кольцо. Приложенные усилия мне нравятся. К цепи покупаю амбарный замок.

* * *

Ветер подозрительно косится на мои манипуляции со Вторым.

Заматываю Второго цепью, замыкаю ее замком.

Валяется на полу.

— Попытка номер два, — подхватываю Второго на руки, вылетаю в ночь.

 

Цепь оказывается очень хорошей идеей. Птенец трепыхается, но освободиться не может.

Делаю круг над городом и уношусь вдаль.

* * *

— И чего ты его так замотал? — смеется Аугусто.

— Он высоты боится, — поясняю, снимая цепь с посеревшего от ужаса Второго. — Его зовут Второй.

— Даже имя дал? Может, оставишь себе его? — разводит руки. — Принял, дал имя… Кормил, небось.

— Нет, этого не успел, — качаю головой. — Ты раньше объявился.

— А почему Второй?

— Проснулся вторым.

— А первого зовут Первый?

— Нет, Ветер.

Смеется.

— У тебя фантазия — как у меня, отсутствует.

— Нет, это у тебя — как у меня, — улыбаюсь. — Я — Старший.

— А… Ну, да… — соглашается. И заливается смехом.

* * *

Слугу приходится усыплять. Долгий полет в бодрствующем состоянии он не выдержит.

Кошку традиционно упаковываю в переноску, устланную теплым одеялом.

 

— У меня этого добра полно, — недовольно косится на спящего Андрея Аугусто. — И охота тебе было его тащить сюда?

— Это мой слуга, — отвечаю.

— Вот кошка — это хорошо, — улыбается. — Люблю кошек. Раньше любил собак…

Кошка водит ушами, терпеливо снося ласку четырех нечеловеческих рук — моих и Аугусто.

— Свиней еле смог принести на остров. От страха почти все поросята дохли, пока я их тащил. Из семидесяти восьми — пятнадцать выжило только. С собаками та же история. Козы, куры… Коров хотел. Не донес.

— Козы тоже неплохо, — подбадриваю.

— Ну, я сейчас тоже думаю, что да. Они не в пример лучше, чем те, что были в мое время. И удои больше, и шерсть мягче. Лошадей вот не стал заводить. Хотел ослов — боятся. Мулы, кстати, тоже. Даже половина лошадиной крови не помогает.

Чешу кошку за ухом.

— Кошки и лошади… Тяжело вампиру-скотоводу.

Пару секунд хлопает глазами, а потом покатывается со смеху.

— Шеш, ты как скажешь…

— Но ведь правда, — улыбаюсь.

* * *

Мы находимся на Дальнем острове.

Добротный каменный дом без окон, массивная дверь из дуба.

— Камень, сам понимаешь, с Каменного, — улыбается Аугусто. — А вот дверь пришлось с материка тащить. Еле допер. Зато уже шестой десяток служит.

Улыбаюсь в ответ.

Меня бы не поняли соседи, если бы я заделал окна в своем коттедже.

— Восемь комнат. Три внизу, пять наверху, поменьше. В двух из них даже кровати есть.

Киваю благодарно.

Апреля не видно.

* * *

Андрей спит на неширокой кровати, укрытый шерстяным одеялом.

В доме прохладно.

 

Просыпается резко, подскакивает, оглядывается.

Зажигаю светильник.

— А… Еще ночь?

— Нет, день, — качаю головой. — Просто в этом доме нет окон.

— Как нет?

— Это дом Аугусто. Без окон нам удобнее.

— А…

— Восход и закат. Если в доме нет окон, нет необходимости прятаться, — терпеливо поясняю. — А для тебя я выпросил светильник.

Светильник — плошка с жиром и воткнутым туда фитилем из пеньки.

— А где кошка?

— Гуляет где-то. Тут природа, ей вольготно.

Протягиваю костыли.

— Прогуляемся?

— Можно, — соглашается.

Снимаю со стены две шляпы, одну надеваю на слугу.

 

У входа — Аугусто.

— Возишься со слугой? — спрашивает по-итальянски.

— Вожусь, — поправляю головной убор. Солнце в этих краях — жаркое.

На губах — усмешка.

— Люди — это еда.

— Еда, — соглашаюсь. — Тем не менее, слуги существуют. Почему бы и нет?

Фыркает.

— Я буду кормить новичков, что ты мне приволок. Пойдешь со мной?

Смотрю на Андрея.

Сидит на приставленном к стене чурбачке, щурится на солнце. Костыли стоят рядом.

— Я обещал ему прогулку.

— Наплюй. Или бери с собой. Школу покажу.

— Школу? — удивляюсь. — Какую школу.

— Для рабов, — довольно поглаживает бороду. — Тех, что с материка, приходится дрессировать.

Пристально всматриваюсь в черные маслянистые глаза.

— Ты изменился, Аугусто. Раньше ты относился к людям по-другому.

 

… Подкидывает на руке спелое яблоко.

— Эй, кроха!

Девочке — лет пять. Волосы небрежно заплетены в тонкие косички. Подбегает, запыхавшись.

— Держи!

— Спасибо! — впивается в красный бок крошечными зубками и убегает.

Провожаю ее взглядом.

— Дочь плотника. Одиннадцатая или десятая, не помню уже.

— А сыновья?

— А сыновей у него нет, — достает из корзины еще одно яблоко, протягивает мне. — А дочерей у него четырнадцать…

 

— Раньше я зависел от людей.

Во взгляде — ни тени обычного добродушия.

— Ты и сейчас зависишь, — поправляю Андрею шляпу.

— Не так, как раньше.

— Но зависишь.

— И ты.

— И я, — соглашаюсь.

Присаживается на еще один чурбачок с другой стороны от двери.

— Я был маленьким мальчиком, когда понял — тот, кто властвует — живет богато. Священник из меня не получился бы, для этого надо учиться, а кто возьмет нищего крестьянина? Воин? Умереть в первой же схватке — извините. Лорд? Родился не у тех родителей. Самое большее, чего я мог достичь — это стать старостой нашей деревни. И я стал. Меня любили. Я был приветлив, никогда не отказывал в помощи. Старому старосте, который потерял всех своих детей и остался один, я заменил внука. Он учил меня всему, что должен был знать хороший управляющий, хороший староста. И, когда старик, наконец, отбросил копыта, все проголосовали за меня. Ты видел дом, в котором я жил, Шеш? Он был самым большим и самым красивым. Я мог сидеть в теньке и есть яблоки, в то время, как другие горбатились на поле, в саду или винограднике. И меня называли «господин староста», а прежнего — всего лишь «староста». И я делал все, чтобы сохранить их любовь. Угостить гроздью винограда сына рыбака? Легко. Подарить ленту дочери мельника? Почему бы и нет? Схитрить, чтобы утаить часть зерна от сеньора? Тоже запросто, и мне помогали. Потому что это зерно я раздавал по весне жителям нашей деревни для посева. А соседские деревни — голодали.

Встает на ноги.

— Шеш, я никогда не любил людей. Твой дар позволил мне властвовать безусловно. Мне не нужно завоевывать их любовь, доверие и прочую ерунду. Все, что мне нужно от рабов — послушание. А для этого достаточно крепкого кнута. И я тебе тоже советую — брось эту чушь со слугами. То, что тебе повезло с Томом… Один раз за пять с половиной тысяч лет… Ой, прости. Уже за шесть… Не факт, что повезет еще раз. Твой нынешний слуга не любит тебя так, как Том.

Вздыхаю.

— Не любит. Но он — мой слуга.

Разводит руки.

— Как хочешь, Шеш. Не мне тебя учить, — говорит уже с высоты.

 

Андрей провожает Аугусто глазами.

— Что он вам рассказывал?

— Так… Рассказывал, почему он не любит людей.

— Чем же он питается?

Фраза получилась многозначной, поэтому поясняю:

— Не в этом смысле.

— А…

— Пойдем, покажу тебе пляж.

 

Поднимается, неловко перехватывает костыли, переступает.

— Дня через два они тебе уже не понадобятся, — говорю, неспешно шагая рядом.

— Спасибо...

* * *

Волны приветливо набегают на желтый песок, под яркими лучами солнца кажущийся ослепительно белым. В пене боком бегают маленькие крабики.

Андрей плывет в воде метрах в десяти от берега. Плывет, энергично взмахивая руками.

 

Мы в гостях у Аугусто третий день. Андрей практически здоров.

 

Сижу на песке, слежу за слугой.

Подплывает к берегу, поднимается на ноги.

Протягиваю кокосовый орех со вставленной тростинкой.

— Освежись.

Благодарит, отпивает.

— Это кокос?

— Кокос, — подтверждаю, всматриваясь в пустой горизонт. — Нравится?

— Честно? Нет. По вкусу — как мыло.

— Привыкай. Это местный прохладительный напиток. Газировки, увы, здесь не водится.

Делает еще один глоток, морщится.

— И кто его пьет?

— Люди, — смотрю из-под шляпы сквозь темные очки.

— Здесь есть люди?

— Должен же Аугусто чем-то питаться. Не рыбой же.

Смурнеет.

— Ясно.

— Хочешь, навестим какую-нибудь деревню?

Мнет пальцами ног песок.

— А что там?

— Деревня, — пожимаю плечами. — Люди, скот, грязь. Хижины из подручных материалов, открытые очаги, ручной труд. Смотрел по телевизору про каких-нибудь папуасов? Вот тут примерно так же.

Задумывается.

— Не знаю. Пока не хочу. А вы чем планируете здесь заниматься?

— С птенцами возиться. Им нужно привыкнуть к своему новому состоянию.

— Понятно… А тут есть что-нибудь, кроме деревни?

— Скучно? — понимающе щурю глаза. — Да, тяжело без телевизора или Интернета.

— Я не привык… — пытается оправдаться.

— Знаю, — успокаиваю его. — Развлечений тут никаких, кроме тех, что сам себе придумаешь.

Достает из корзины кокос, вертит в руках, пытаясь понять, как его вскрыть.

— А до ближайшей деревни сколько идти?

— Не идти, — поправляю. — Лететь или плыть. — На этом острове нет поселений.

— Совсем? А почему?

Вздыхаю, отбираю орех, делаю отверстия острым гвоздем, припрятанным на дне корзины; возвращаю орех слуге.

— Потому что здесь обитает Аугусто. Он остерегается жить рядом с людьми.

— А почему?

Слуга задает вопросы, точь-в-точь, как ребенок родителю.

— Потому что здешние люди его ненавидят. И ему не очень хочется встретить восход или закат. Этот остров — дальше всех. До него местные не добираются, — терпеливо поясняю.

— Ясно…

 

— Как отдых? — на песок рядом приземляется Аугусто, придерживая шляпу. На этот раз говорит по-русски.

— Замечательно, спасибо, — отзывается Андрей.

— Шеш, ты учил своего слугу правилам поведения? — спрашивает собрат, бросив короткий взгляд на человека.

— Немного, — пожимаю плечами. — Аугусто, я не рассчитывал на то, что он будет общаться с другими al’lil. А лично меня его поведение устраивает.

— Шеш, я тебя все-таки попрошу… Покажи ему его место.

— Я поговорю с ним.

— Лучше кнут возьми. Будет быстрее, — садится рядом на песок. — Жаль, что не могу позагорать, как в старые добрые времена…

— Это мой слуга, — добавляю в голос недовольство.

Лицо Андрея покрывается пятнами. Чувствую его еле сдерживаемый гнев.

— Как хочешь, — Аугусто следит взглядом за пролетающей вверху птицей. — Твой слуга.

Киваю, но собрат не уже видит.

Птица, истерически крича, пытается увернуться от Аугусто.

 

— А я, идиот, расслабился, — говорит Андрей, глядя на ноги.

Лезет в штаны, достает из кармана помятую пачку сигарет.

— Последняя, — нервно сминает упаковку, отбрасывает в сторону. — Черт…

Смотрю, как прикуривает трясущимися руками.

— Не нервничай.

— Ага. Пустяки, ерунда. Меня всего лишь еще раз ткнули носом в то, что я раб.

— Ты — мой слуга, — поднимаю пустую пачку и кладу в корзину с кокосами. — А Аугусто — al’lil, а не человек. У тебя нет выхода. Либо смирись, либо расторгай договор.

Стискивает зубы так, что скулы белеют.

— Простите, хозяин. Я… смирюсь.

Поднимаюсь на ноги.

— Пойдем. Скоро закат.

Послушно встает, отряхиваясь от песка.

 

Солнце — в ладони от горизонта.

* * *

Ночью — красиво.

Люблю смотреть на ночное небо. Здесь, вдали от огней мегаполисов, оно переливается бриллиантами звезд. Кажется, что его можно достать рукой.

— Мя-я! — подбегает кошка.

Бока серые. Сама плоская, словно не ела полмесяца.

— Мя-а!

Запускаю кошку в дом.

Вьется у ног, дергает хвостом.

Накладываю в миску немного корма, захваченного с собой. Скоро придется переходить на натуральный — этот заканчивается.

Зажигаю светильник. Кошки, в отличие от меня, в кромешной тьме не видят.

Хрустит. Нагулялась.

 

За свою жизнь моя кошка привыкла к постоянной смене жилья. Я много путешествую, и ей приходится приспосабливаться. Сейчас она знает, где я — там дом.

 

Пьет водичку из глиняной мисочки, жадно лакая розовым язычком.

Прикасаюсь к мягкой спинке. Приподнимается на задних лапках, хвост задирается вертикально вверх. Где-то внутри зарождается добродушное мурчание.

Животное. Не человек.

На ласку отвечает доверием.

* * *

В деревню наведываюсь один. Аугусто разрешил мне брать там все, что угодно.

На этот раз мне угодно всего лишь мяса и овощей для Андрея.

Продукты, что были в доме — кончились.

 

Жители деревни волокут вереницу корзин, мешков и крынок. Корнеплоды, крупа, свежие овощи, фрукты, молоко…

Набираю немного. Все брать не имеет смысла — если продукты подойдут к концу, я всегда смогу наведаться в эту деревню еще раз.

* * *

Кухня в этом доме находится снаружи. Климат ровный, теплый, позволяет. Очаг открытый.

Складываю хворост, добавляю пару поленьев.

— Спички есть? — спрашиваю слугу.

— А… — хлопает себя по бокам, потом сокрушенно качает головой. — Нет, кончились…

 

В доме находится небольшое увеличительное стекло. Направляю свет от солнца так, чтобы зажечь очаг.

— Мы в детстве так дощечки жгли, — комментирует мои действия Андрей.

— А я нет, — раздуваю тлеющий трут пальмовым листом.

Слуга замолкает, понимая, что его комментарии неуместны.

Каша готовится быстро.

* * *

Андрей сидит на чурбачке, энергично работая ложкой.

 

— Все возишься? — фыркает Аугусто, приземляясь рядом со мной.

— Вожусь, — соглашаюсь, поправляя очки.

— Я всегда удивлялся тебе. Ты ко мне так не относился, как к нему.

— Апрель тоже мне это говорил, — соглашаюсь.

— И что ты ему ответил?

— Первая задача слуги — угодить хозяину. Первая задача птенца — научиться самостоятельной охоте.

Пристально смотрит на слугу, затем кивает.

— Да, это так.

— Кстати, там никто еще не собирается восстать?

— Нет, — просовывает пальцы под шляпу, что-то чешет. — Тьфу. Шеш, когда я к солнцу привыкну уже?

— Я еще не привык, — киваю на длинные рукава.

— А я так любил загорать…

— Ночью загорай, — пожимаю плечами. — Лунный свет нам не опасен.

— Обязательно последую твоему совету, — иронически хмыкает.

* * *

То, что Аугусто называет школой, — на другом конце острова.

Клетки, ямы, камеры… Фантазия у моего бывшего птенца неплохая.

— И в чем смысл твоей «школы»? — оглядываю измученного человека в железной клетке.

— Послушание, Шеш, послушание. Раньше я отправлял нового раба в деревню сразу, но они плохо работали, смущали жителей, пытались куда-то убежать. После моей дрессировки они становятся шелковыми.

Запах обреченности.

— Хочешь посмотреть на процесс?

Голос исполнен гордости.

— Хотя… Тебе стоило бы посмотреть на то, что было, и на то, что стало, — добавляет.

— Я представляю.

Где-то в небе щебечут птицы.

— Покажу тебе мой любимый случай. Из России, кстати.

Скрипят петли на деревянной двери.

 

Человеку за сорок. При виде Аугусто встает на колени, склоняет голову.

— Хозяин…

— Это господин Марк, — представляет меня собрат. Говорит по-русски.

— Господин…

Запах страха .И ненависти.

На лице Аугусто — довольство.

Вообще на его лице редко бывает что-то другое.

Переходит на итальянский.

— Называть меня хозяином он научился за два дня. Вставать на колени, приветствуя — за неделю. Правда, и нападать пытался, и бежать…

Хмыкаю. Нападать и бежать — глупо.

— Отучился где-то за пару месяцев, — продолжает, — но иногда все равно что-нибудь и вытворяет…

Улыбаюсь. Вряд ли он «вытворяет» что-то «круче», чем мой слуга…

Аугусто понимает это по-своему.

— Не веришь?

— Верю, — поспешно говорю. — Просто мой слуга иногда тоже вытворяет…

— Так накажи, — снимает со стены плетку. — Можешь мне отдать. На время, конечно. Я его выдрессирую и верну.

Раб меняется в лице.

Плетка скручена из проводов — медных жил в разноцветном пластике. Такая бьет очень больно и калечит при этом.

— Спасибо, но я сам.

Осматриваю комнату-камеру. На полу — куча почти сопревших листьев и кусок грязной дерюги. Рядом — погнутая миска.

Рассматриваю человека.

Лицо заросшее, волосы спутаны. Грязный, неприятно пахнущий.

— Ты его моешь? — интересуюсь.

— Зачем? Быть чистым — привилегия. Он ее пока не заслужил.

Ничего не отвечаю.

— Смотри, как он дрессирован, — говорит Аугусто и обращается к стоящему на коленях человеку: — Кто ты?

— Ваш раб, хозяин, — немедленно отвечает человек.

— Молодец, — кивает головой собрат. — Как тебя зовут?

Раб запинается на секунду, но потом произносит:

— Тварь… хозяин.

— Ты назвал его Тварью? — изумляюсь.

— Да. Но это пока. Иногда я меняю ему имена. Например, Червь. Или Падаль. Звучит, правда? — улыбается.

— Твой раб, — пожимаю плечами.

Выходим наружу. В руке Аугусто — плетка.

— А… Вот, возьми. Вдруг понадобится слугу наказать, — протягивает мне.

— Спасибо, — заправляю за ремень. — Но, думаю, вряд ли. Тут тихо и спокойно…

Смеется.

* * *

За прошедший месяц Андрей отъелся, набрал около пяти килограммов. Кошка же, наоборот, отощала, словно ее не кормили этот месяц, хотя у нее всегда полная миска.

Слуга лежит на земле, сладко посапывая.

Нам предстоит полет до материка.

— Приглядишь за кошкой? — спрашиваю Аугусто.

— Почему бы и нет? — гладит пушистую спинку. — Я рабу поручу.

— Ты ему доверяешь?

— Вполне. Я с него кожу сниму, если с твоей красавицей что случится.

— Мне нужна кошка, а не освежеванный раб, — возражаю. — Так что обмен неравноценный.

Смеется. Кошка водит ушами.

— Не бойся. Я пригляжу за ними обоими.

Киваю.

— Мя! — соглашается кошка.

* * *

— Марк Витальевич, а где китти? — спрашивает Маша.

— Кошка, — поправляю девочку. — Кошка — у моего друга.

— А почему?

— Потому что нас здесь долго не было. Что Кисе кушать?

Разводит руки.

— Мышек.

— Здесь нет мышек. И крыс нет. И тараканов. Здесь даже комары не летают. Киса бы умерла с голоду. Ты этого хочешь?

— Нет, — мотает головой. — А ваш друг… он ваш друг как мой папа или как Антон Генрихович?

Недоумевающе смотрю на девочку.

— Ну… Он тоже начальник?

— Начальник, — киваю, наконец-то постигнув детскую логику. — Только живет далеко.

— Это хорошо, — соглашается. — А то папа бы устал слушать трех начальников.

Спускаю девочку с колен.

— Поедешь к дяде?

— К какому?

— Который живет во Владивостоке. Брат твоего папы.

— Не знаю. Я его не видела никогда. А он добрый?

— Не знаю, — признаюсь. — Я его тоже никогда не видел.

* * *

Андрей ставит на стол две тарелки с гречневой кашей.

Плюс одно блюдо в кулинарной книге моего слуги.

— Звонил Артему… Брату. Говорит, что у них тесно, квартира маленькая. У них третий ребенок родился… — говорит покаянно. — Я не знаю, как его уговорить.

— Значит, поедем в гости все вместе, — раздвигаю жалюзи, выглядываю во двор. — Купи машину.

— А…

Поворачиваюсь к слуге.

Бледен, как восковая фигура.

Паника.

— Это… обязательно?

— Машина нужна, — поясняю. — Это удобно. Нет посторонних, быстро, вдобавок нет необходимости посещать вокзал. Сел и поехал. Можно, конечно, и на самолете.

Сглатывает. Руки сжимают ложку.

— Я не против вокзалов…

— … а боишься машины, — высказываю вслух то, что не хочет произносить Андрей.

Молчит.

— Я чую твой страх. Но в нем нет ничего предосудительного. После аварии это логично.

— Какой аварии? — встревает Маша.

Андрей открывает рот, но я его опережаю.

— Весной Андрей и тетя Лена попали в аварию. После этого твой папа очень не хочет еще раз садиться за руль.

— А тетя Лена?

— Тетя Лена умерла, — честно говорю девочке.

— Умерла? — глаза расширяются, затем наполняются слезами.

Отец Маши не успевает ничего предпринять, как ребенок заходится в рыданиях.

Попытки ее успокоить безуспешны.

— Оставь, — наконец командую. — Наплачется — успокоится.

Андрей в замешательстве.

— Я не видел ни одного ребенка, который бы ревел всю жизнь, — терпеливо поясняю. — А ей надо выплакаться. Через слезы уйдет горе.

— Ы-ы-ы-а-а-а… — размазывает руками слезы по щекам Маша.

Плакать она долго не может. Через пару минут рыдания сменяются всхлипываниями, а еще через пять остаются лишь пошмыгивания носом.

— Тетя Лена обещала… стать мне мамой, — наконец, тихо признается девочка тарелке.

Андрей смущен.

— Маша в курсе… моего предложения… Я с ней советовался…

— Не получилось. Это жизнь, люди.

— А у меня еще будет мама? — вдруг спрашивает девочка.

— Не знаю, — подвигаю стул, сажусь. — У тебя есть папа. У многих детей нет и этого.

— А еще вы…

— И еще я, — соглашаюсь.

— А вы нас не бросите, как мама?

— С чего ты взяла, что она вас бросила? — внимательно смотрю на ребенка. — Кто тебе сказал?

— Она ведь тоже умерла…

Перевожу взгляд на Андрея.

Не знает, куда себя деть.

— Смерть не приходит по желанию человека, — медленно говорю. — Она всегда внезапна. Ни тетя Лена, ни твоя мама не хотели этого. Если бы они могли, то, несомненно, никогда бы не выбрали смерть.

— Тогда почему они умерли?

— Потому что так получилось. Тетя Лена умерла, потому что один нехороший дядя сел за руль пьяным. И твой папа чуть не умер. А на маму не обижайся. Твоя мама — герой.

— Герой?

— Да, — киваю. — Герой потому, что она родила тебя. Потому что ты живешь.

— Но другие мамы не умирают!

— Не все, — смотрю на девочку. — Но иногда умирают дети.

Маша задумывается.

— Жизнь сложнее, чем тебе кажется, — протягиваю руку, касаясь ребенка крошечной искрой силы. — Станешь старше, поймешь больше.

* * *

— Думаете, это правильно — говорить Маше такое? — спрашивает Андрей, когда девочка уходит в свою комнату.

— Почему нет? — пожимаю плечами, всматриваюсь в безголовое отражение в столешнице. — По-твоему, лучше врать, говоря, что тетя Лена уехала внезапно и надолго, как часто врут родственники маленьким детям? И ребенок вырастает с чувством, что его предали.

Закусывает губы.

— Я не знаю, что правильно, — наконец, говорит тихо. — Живя с вами, все оказывается не так…

— Не так, как тебе было привычно, — киваю. — Черное оказывается белым, белое черным, а то и вовсе серо-буро-малиновым.

Внезапно разражается смехом.

— Если бы кто сказал мне год назад… Что все будет вот так…

— Это точно, — улыбаюсь.

Взгляд привычно ищет кошку.

Кошка осталась на островах.

* * *

Самолет до Владивостока летит чуть больше часа.

На поезде пришлось бы ехать двенадцать часов.

 

Встречаемся у входа в аэровокзал, как обычно.

— Вы опять на своем самолете летаете, да? — хмурится Маша.

— Мне так удобнее, — говорю, высматривая такси.

Мой ищущий взгляд действует, как приманка. Рядом сразу появляются трое мужчин.

— Такси, такси недорого.

Останавливаю выбор на одном из них.

— Во Владивосток, — говорю, садясь.

Позади садятся Андрей и Маша.

Аэропорт находится не во Владивостоке, а в ближайшем к нему городе Артеме, который уже давно считается пригородом.

На улице — густые сумерки.

* * *

— Артем, ты дома? Просто мы приехали… Мы во дворе…

— Кто «мы»? — спрашивает телефон.

— Я, Маша… и мой «шеф».

— Андрей… Я же тебе сказал — мы не можем взять Машу на лето. Что тебе непонятно?

— Артем…

— Погоди, спущусь.

 

Через пару минут из подъезда выскакивает взъерошенный мужчина.

Совершенно не похож на Андрея, но родственный запах определяет его однозначно.

— Андрей, что за детский сад, ты как маленький…

— Погодите, — перебиваю. — Артем Викторович, позвольте представиться. Марк Витальевич Дорохов, на данный момент — работодатель вашего брата.

— Очень приятно, — жмет мне руку, но «мимоходом». Его внимание — на младшем брате.

— Артем Викторович… — усиливаю голос, вынуждая обратить на меня внимание.

Наконец-то.

— Послушайте… Андрей, скорее всего, вам неправильно все объяснил…

— Нет, отчего же, — снимаю темные очки, отдаю слуге. — Все правильно. Основным препятствием являются финансовые проблемы.

— Не только. Поймите, у нас двухкомнатная квартира. У меня трое детей, двум старшим — десять и восемь. Младшему шесть месяцев. К тому же с нами живет отец Катерины, мой тесть. Куда ее? На балкон?

— Зачем на балкон? Артем Викторович. Вы — Машин родственник, и вы ее не обидите. В любом случае, девочке лучше быть с родными, чем с чужими людьми. У Андрея нет возможности быть с дочерью летом, а отправлять ее в лагерь… Она и так только на каникулах дома бывает. Давайте с вами договоримся так. Я решаю ваши жилищные проблемы, а вы — принимаете племянницу на лето. И не только на это.

— И как вы решите их? — скептически хмыкает.

— Скажите, в какое жилье вы бы хотели переехать? — смотрю на одно из окон в доме. — Квартира, дом? Сколько комнат? Расположение?

— Вам зачем?

У Крапивцев тугодумство, похоже, семейная черта.

— Я же говорю — я решаю ваши жилищные проблемы. Скажем так, ваш брат заслужил премию. И эта премия выразится в том, что у Маши будет, где проводить летние каникулы. А у вашей семьи будет большая и просторная квартира. Сколько вы хотите комнат? Четыре? Пять? Я доплачу разницу между вашей нынешней квартирой и тем жильем, что вы выберете.

— Так просто возьмете и доплатите?

— Артем Викторович, а вы интересовались, чем занимается ваш брат? Как идет его жизнь последний год? Нет? Зря, иначе вы бы не задали такой вопрос. Андрей — хороший работник, и я его ценю. Да, это большая сумма. Но он это заслужил.

— Это все так… Неожиданно, — мужчина обхватывает затылок руками, потом резко опускает их вниз, переступает с ноги на ногу. — Может, подниметесь? Заодно с Катей и с Мишей обсудим… Тестем в смысле.

— Почему бы и нет, — пожимаю плечами.

* * *

Квартира у Крапивца-старшего — маленькая. Малосемейка. Коридор метр на полтора, крохотная кухонька.

Екатерина Михайловна Крапивец недовольна. Недовольна тем, что в ее дом посреди ночи вваливается наша компания.

— Артем, тише! — шипит сквозь зубы, когда мы пытаемся уместиться в тесном коридорчике.

На руках у нее — младенец. При нашем появлении он раскрывает беззубый рот, издавая капризное хныканье.

— Ч-ч-ч… — приговаривает женщина, тряся ребенка у груди.

— Катенька, — шепотом говорит Артем Викторович. — Будь добра, поставь чайник… Миша спит?

— Телевизор смотрит, — кивает Катя в сторону одной из комнат. — Тебе зачем?

— Да вот… Андрей не один приехал… Это его начальник, э-э-э… — сбивается, забыв мое имя.

— Марк Витальевич, — представляюсь.

— …Марк Витальевич, ага, — смущенно кивает.

Андрей и Маша протискиваются боком в кухню, где едва хватает места просто стоять.

— Здравствуй, Маша. Здравствуйте, Марк Витальевич. Привет, Андрей, — говорит женщина, пытаясь успокоить младенца.

— Здравствуйте, тетя Катя, — тихо отвечает девочка, во все глаза разглядывая то дядю, то его жену. — А это у вас мальчик или девочка?

— Мальчик… Да успокойся ты!

Младенец демонстрирует всю мощь своих легких и голосовых связок.

— Погодите, Екатерина Михайловна, — говорю, протягивая руки. — Позвольте…

Косится с недоверием, но ребенка отдает.

Капля силы.

Маленький человечек недовольно взмякивает, как котенок, но потом затихает.

— Ух ты, — говорит его мать. — Вы ему понравились.

Качаю малыша. Тот смотрит на меня блестящими глазками, облизывая собственный кулачок.

— Дети меня любят, — соглашаюсь.

Если я сам этого хочу.

* * *

— И чем вы занимаетесь, Марк Витальевич?

Пожилой мужчина смотрит на меня с опаской и недоверием.

Кем он доводится Андрею? Как назвать тестя брата?

— Разработка и сопровождение программного обеспечения.

— Это с компьютерами, да? Так то ж разве большие деньги?

— Компьютеры бывают разные. В данный момент мы работаем с местным заводом лекарств. Четыре новых производственных линии. Наладить, запустить…

— Серьезно… И большая у вас компания?

— Не очень, — пожимаю плечами. — Но нам хватает.

Кивает.

Женщина пытается собрать на стол скудное угощение.

— И что, Андрей настолько ценный сотрудник? — это Артем.

Неловкий вопрос. Мой слуга смущается, краснеет. Создается впечатление, что речь идет о ребенке или подростке.

— Он хороший сотрудник.

— А в детстве был лопух лопухом.

— Тема! — не выдерживает Андрей.

— А что? — во взгляде — наигранное недоумение. — Сколько раз я тебя от хулиганов защищал, вместо тебя домашнюю работу делал! Забыл, что ли?

Мой слуга краснеет еще больше.

— Люди меняются, — улыбаюсь. — Ваш брат — не исключение.

Брат Андрея хмыкает.

Его тесть пристально на меня смотрит.

 

— Курите? — интересуется у меня отец Екатерины Михайловны спустя четверть часа пустой болтовни родственников.

— Нет, — качаю головой.

— Тогда компанию составите, — кивает.

Тон — не терпящий возражений. Я и не возражаю. Поднимаюсь со стула, следую за пожилым мужчиной в комнату, заставленную мебелью и вещами, выхожу на балкон.

С балкона открывается вид во двор.

— Я Михаил Анатольевич, — запоздало представляется свойственник Андрея. — Темченко Михаил Анатольевич.

— Очень приятно, — отзываюсь. — Я Марк Витальевич.

— Слышал уже, — Михаил Анатольевич делает затяжку, смотрит в темноту двора. — Скажи мне, Марк Витальевич, а с чего ты решил, как ты выразился, «решить наши жилищные проблемы»?

Пожимаю плечами.

— Вы сами говорили, что у вас мало места.

— Да, да, я это слышал, — огонек сигареты разгорается ярче. — У нас мало места, а Машу очень нужно оставить с нами… Марк Витальевич, а давай ты скажешь правду?

Останавливаю взгляд на курящем мужчине. Люди ищут подвох там, где его нет, и, очертя голову, бросаются в рискованные авантюры.

— А это и есть правда, — отвечаю.

— Хорошо, — Михаил Анатольевич достает еще одну сигарету, прикуривает ее от предыдущей. — Ты, Марк Витальевич, строго меня не суди. Я, считай, жизнь прожил. Внуков нянчу. Жену схоронил. И ваши молодые уловки вижу, как на ладони. Я об Андрее слышал еще тогда, когда Маши еще в проекте не было. И… Я верю Тёмке. Андрей — лопух. Нет, я не говорю, что он дурак — он просто лопух. Все, что он может — быть тупым исполнителем. И сегодня я еще раз убедился в своем мнении. И нет, не пытайся меня убедить, что он настолько ценный сотрудник, что ты ради каникул его дочери готов выложить на стол три миллиона рублей.

Молчу, ожидая продолжения.

— Не говоря уже о том, что ты оплатил лечение Маши. Ведь ты платил? Ну, или ваша… «фирма».

— Да, — соглашаюсь.

— Ну вот. И всего за год. Плюс еще эта ваша Англия. У нас, прости, Марк Витальевич, простые люди столько не зарабатывают. И в сказочку про вашу… «разработку и сопровождение программного обеспечения», прости, я тоже не верю.

В любом общении есть ведущий и есть ведомый. Есть доминант и подчиняющийся.

Смотрю на мужчину, который докуривает вторую сигарету.

Я могу сейчас надавить силой. На ближайшие пару часов мы станем лучшими друзьями. Он не будет видеть ничего предосудительного в том, чтобы помочь брату своего зятя и так понравившемуся ему Марку Витальевичу. И воспользоваться так вовремя подвернувшимся шансом поправить свое материальное положение. И убедит в этом Артема Викторовича и Екатерину Михайловну.

На ближайшие пару часов.

А потом будет спрашивать, чем же я на него подействовал. И не факт, что через три часа он не передумает.

Но мне не нужно такое решение.

— Моей семье проблем не надо, — говорит отец Екатерины Михайловны. — Мне, если честно, без разницы, чем вы занимаетесь, и какие отношения у тебя с Андреем. Но не впутывай в свои дела мою дочь, моих внуков и моего зятя. Мы чужое не возьмем… и свое не отдадим.

Киваю.

Михаил Анатольевич кидает на меня хмурый взгляд и толкает балконную дверь.

 

В кухне надрывается младенец.

Наше появление встречают семь пар глаз. Хотя младенца можно не считать.

Здравствуйте, — несмело говорит старший мальчик. Девочка чуть старше Маши молчит, прячется за мать. Маша жует печенье.

— Здравствуйте, — отвечаю.

— Максим, Света, все. Идите спать, — строго говорит Екатерина Михайловна, и дети, видимо, что-то ощущая, не возражают. Они проскальзывают мимо меня во вторую комнату и тихо закрывают за собой дверь.

— А можно я тоже схожу покурить? — интересуется Андрей.

— Да, конечно, — Михаил Анатольевич сторонится, пропуская моего слугу. — Только там аккуратнее, у балкона дверь отходит.

Андрей кивает и исчезает в комнате.

Екатерина Михайловна и Артем Викторович смотрят на старшего мужчину.

— В общем, мы поговорили, — Михаил Анатольевич решает объясниться сразу. — Увы, мы не можем принять предложение Марка Витальевича.

Екатерина Михайловна молчит, лишь едва слышно вздыхает. Артем Викторович хмурится, кидает косой взгляд сперва на тестя, затем на меня, но понимает, что расспросы сейчас неуместны.

— Андрей покурит, и мы поедем, — говорю в свою очередь. — Я прошу у вас прощения за беспокойство.

Молчат, лишь хнычет младенец.

— Вот, — Михаил Анатольевич протягивает мне телефонную трубку. — Можете такси вызвать.

— Незачем, — качаю головой. — Машина ждет нас внизу. Я ее не отпускал.

Михаил Анатольевич пожимает плечами, убирает телефон.

В комнате Андрей о что-то спотыкается. «Что-то» падает с грохотом.

Прощание выходит скомканным.

* * *

Маша спит на диване в маленькой «гостинке». Андрей курит в раскрытое окно.

— Почему Миша вам отказал? — интересуется слуга.

— Потому что предложение у него не вызвало доверия, — поясняю.

— И чем же?

— А ты подумай, — встаю рядом. — Как должно выглядеть предложение подарить три миллиона рублей совершенно незнакомым людям?

— Ну, вы же не дарите…

— Не дарю, — киваю. — Но мы все равно остаемся незнакомыми, хотя они и твои родственники. К тому же многие люди три миллиона рублей полжизни зарабатывают, причем тяжелым трудом, а тут — за всего лишь лето. И дел-то — понянчиться с племянницей. Ну, и следующие вопросы — а откуда у меня такие деньги, и чем же нужно заниматься, чтобы легко расстаться с такой суммой?

Окурок улетает вниз, прочертив в воздухе параболу ярким огоньком.

— А вы могли… ну… применить свои способности, чтобы он согласился?

— Мог. Но не стал.

— А почему?

— Потому что я не всемогущ, — терпеливо отвечаю. — Мое воздействие продлится не дольше нескольких часов, после чего Михаил Анатольевич будет страдать от головной боли и вопросов, чем же я на него воздействовал. Либо же, если воспользоваться более жестким методом, он резко потеряет полсотни единиц IQ, то есть попросту станет идиотом, а через две недели умрет. Что вызовет уже вопросы у твоего брата и твоей невестки. Нет, если хочешь…

— Не надо, — резко бросает Андрей. — Я понял. И что теперь делать?

— Спать ложиться. Потом придумаем.

Слуга покорно кивает.

На опорах стоящегося моста через бухту Золотой Рог — яркие огни.

* * *

Деньги иногда решают не все. Как не все решают и мои способности. И мне нужно это учитывать.

 

Люди просыпаются ближе к обеду. Хотя в «гостинках» очень мало места, в санузле этой плотно прилегает дверь, не пропуская ни капли ненужного мне света.

Девочка трет глаза, слезает с дивана.

— Good morning, sir, — здоровается она со мной.

— Доброе утро, — здороваюсь в ответ по-русски.

— Ой, точно, — смущается Маша. — Извините.

— Ничего страшного, — киваю. — Бывает.

Андрей садится на постели, протирает лицо ладонями.

— Марк Витальевич, а почему мы не у дяди Темы? — интересуется Маша.

— Потому что у них маленькая квартира и много народу, — честно отвечаю.

— А я познакомилась с Максимом и Светой, — вздыхает девочка. — Я хотела с ними поиграть.

— У тебя еще будет возможность, — улыбаюсь.

— А теперь мы домой, да? — в голосе — грусть и разочарование.

— Да, — соглашаюсь. — Но сперва позавтракаем.

 

Кафе в городе — много. Как, впрочем и ресторанов. И в каждом из них рады предложить нам самое разное меню. Есть даже семейные кафе.

Вот в одно из них мы и идем.

Улыбчивая официантка тут же оказывается рядом.

— Можно без овсянки? — просит Маша.

— Разумеется, — девушка серьезно кивает. — Большой выбор блюд для детей и взрослых.

Андрей разглядывает меню и делает заказ.

 

Мой слуга не смущается цен. За время жизни со мной рядом он уже привык не считать деньги.

 

…— Ну, где-то на сто тысяч золотых, — вещает Том.

— А точнее? — разворачиваю пергамент.

— Ну… может быть, сто двадцать.

— А еще точнее?

— Ну…

— Том, лишние сундуки понесешь сам!

Хлопает глазами…

 

Беру себе небольшое пирожное и чай.

* * *

В Хабаровске появляюсь позже Андрея и Маши. В отличие от них, мне приходится ограничиваться ночным временем для перелетов.

Привычно опускаюсь в темном углу двора.

Запах. Причем знакомый.

Кажется, похожая ситуация уже была.

Только запах на этот раз ведет куда-то за пределы двора.

Толкаю железную калитку.

— Выходи, Аня, — говорю в темноту.

Аня Калинина приближается несмело, но в глазах — надежда.

— Здравствуйте, Марк Витальевич, — тихо говорит она.

— И чего ты тут делаешь? — интересуюсь.

— Вас… жду, — опускает голову.

— Давно?

— Ну… — смотрит в землю. — Да так.

Неуверенность. Отчаянье.

— Почему ты не дома?

— Я… не хочу домой.

На землю падают две слезинки.

Вздыхаю, толкаю калитку еще раз.

— Заходи, раз пришла.

Появление Ани вызывает у Андрея легкий ступор.

— Я же сказал, чтобы ты домой шла, — недоуменно говорит он девочке.

Аня кидает на меня взгляд, полный надежды.

А глаза у нее — точь-в-точь Аленины.

— А вот не пошла, — отвечаю за нее, — прождала под забором. Сделай чаю.

Андрей кивает, уходит в кухню.

Аня старательно натягивает тапочки.

 

Сижу за столом. Андрей рядом на стуле, в руках кружка.

Смотрю на девочку. Аня дует в ложку, остужая горячий чай.

— Рассказывай, — говорю.

Девочка прикусывает губу, не зная, как сказать. Протягиваю руку, касаюсь ее головы, посылая искру силы. Желания ждать, пока она решится, нет.

— Марк Витальевич, можно я с вами поживу? — выпаливает Аня.

Такой вопрос она уже задавала.

— По-моему, ты уже задавала такой вопрос, — отвечаю. — И ты знаешь мой ответ.

— Я… — в глазах гаснет какой-то огонек. — Я не хочу с папой. Он… лучше вы, хоть вы и чужой, как вы сказали.

Сжимает ложку в руках. Чай медленно остывает в кружке.

— Папа… нас не любит, — говорит тихо.

— Почему ты так решила? — интересуюсь. — Он же твой отец.

— Он… он нас никогда не любил. Когда была мама… она… она нас любила.

Перевожу взгляд на слугу. Андрей напряжен, вслушивается в слова девочки.

— Он ругается постоянно, — продолжает Аня, — что я плохо все делаю.

— И ты только поэтому думаешь, что он вас не любит?

— Он говорит, что мы ему мешаем. Что мы испортили ему жизнь. И про маму… говорит плохое. А еще он меня бьет.

— Иногда наказывают, чтобы слушались, — смотрю на слугу.

— Я… я слушаюсь, — почти шепотом произносит девочка. — Но папа все равно ругается. И все равно бьет.

— Твоих братьев он тоже бьет? — не выдерживает Андрей.

— Рома с Витей живут у бабушки, — еще тише говорит Аня. Мой слуга хмурится, не расслышав. Но я слышу.

— А ты — с ним?

— Да… Папа сказал, что в доме должно быть чисто, а я уже взрослая, чтобы поддерживать порядок.

Рационально.

 

Дети всегда были ресурсом, в который вкладывались родители, чтобы обеспечить себе либо будущее, либо настоящее. В крестьянских семьях большое количество детей — это большое количество рабочих рук.

Сейчас, конечно, это требуется не везде.

Но этим пользуются.

 

Ее жизнь будет не хуже, чем жизнь многих других детей. Она, как и ее братья, вырастет, закончит школу, поступит куда-нибудь в техникум или даже институт. Найдет работу, выйдет замуж, заведет своих детей…

Обычная жизнь обычного человека.

Но...

 

Аня мне не нужна, как не нужны и ее братья. Мне была нужна их мать, но ее больше нет. И все, что у меня осталось…

«Я клянусь кровью, что буду заботиться о них, как о своих детях. Я дам им лучшее, что в моих силах…»

…это моя клятва.

 

— Вызови такси, — говорю слуге.

По Андрею видно, что он хочет задать вопросы, но молчит. Аня жует печенье, запивая остывшим чаем.

Время до приезда машины проходит в молчании.

* * *

Где жила Алена — я знаю. Но в квартире никогда не был. Поднимаюсь вслед за Аней на третий этаж, останавливаюсь перед серой железной дверью.

Аня нажимает кнопку звонка.

— Явилась! — вместо приветствия произносит мужчина, которого я видел на похоронах, и тут замечает меня.

Хмурится. Аня бросает на меня короткий взгляд и прошмыгивает в квартиру.

— Добрый вечер, — здороваюсь. — Я Марк Витальевич. Мы можем поговорить?

— Аня что-то натворила? — в голосе недовольство.

— Можно и так сказать, — повожу плечами. — Недолго.

В квартиру меня запускать не собираются. Бывший муж Алены прикрывает за собой дверь, прижимает ее всем телом.

— Ну?

Так не пойдет.

Протягиваю руку и слегка касаюсь его силой.

— Давайте поговорим внутри.

— Давайте… — эхом отзывается.

Вхожу вслед за бывшим мужем Алены в квартиру и натыкаюсь взглядом на большое зеркало, висящее напротив входа. И на рядом стоящую Аню.

Аня глядит на меня во все глаза, но стоит спиной к зеркалу.

Это хорошо. А вот ее отца приходится коснуться еще раз.

Чтобы в зеркало не посмотрел.

— Исчезни, — командует Ане отец, но она не отводит с меня взгляда.

— Все хорошо, Аня, — успокаиваю девочку. — Иди.

И лишь тогда она, понурив голову, уходит.

Квартира небольшая. Три комнаты — одна проходная, “зал”, и две смежные. Запах подсказывает, что одна принадлежала мальчикам, Вите и Роме, вторая — Ане. В проходной, по всей видимости, жили Алена с мужем.

И беспорядок. Разбросанная одежда, тарелки с едой. Грязь.

“Клянусь кровью, что буду заботиться о них…”

Проходим на кухню.

— Выпьете?

Качаю головой.

— А я выпью, — мужчина лезет в холодильник, достает бутылку водки. — Вот, жену поминаю.

Похоже, с похорон не прекращал.

И еще немного силы…

Рассказывает долго. Об Алене, о детях. Алкоголь тоже способствует “развязке” языка. Рассказывает о разводе. Что нашел себе женщину, вроде все у них налаживалось, а Алена так не вовремя умерла. Но куда пойдет с тремя-то детьми? И даже оставшаяся квартира не играет большой роли.

Ненависть.

— Тебе мешают твои дети? — спрашиваю, уже зная ответ.

 

Этому человеку не нужны дети. Ему нужен он сам. И ему нужны внешние приличия. Именно поэтому дети еще не в детском доме. Но сколько он продержится, прежде чем наплюет на все, и избавится от них?

«Клянусь…»

Люди — разные. Кто-то готов жизнь отдать за своего сына или дочь, а кто-то — убивает их, не задумываясь. Кто-то видит в детях будущее, кто-то — настоящее.

Мой слуга отдал всего себя ради жизни дочери. Хотя он вполне способен завести еще потомство. Маше в этом году восемь, и она жива, в том числе, благодаря ему.

Потому что ее отец пожертвовал собой. В том числе не только жизнью, но и гордостью.

А ведь он мог оставить ее в больнице. Не продавать квартиру, не тратить время и силы на поддержание призрачной надежды.

Сейчас у него могла бы быть парочка малышей возрастом год-два.

 

Вместе с Андреем будет четверо. Хотя нет, еще Маша. Пятеро. Пятеро людей, за которых я несу ответственность.

И птенец.

И кошка.

 

— Да чтоб их!..

— Я их заберу? — зачем-то спрашиваю, хотя он не сможет мне солгать. Алкоголь плюс моя сила — убойная смесь.

— Да пожалуйста!

 

Легко и просто. Как и много лет до этого.

 

…— Десять монет, господин! Всего десять монет! Он может работать, умеет ухаживать за лошадьми!

Мальчишке едва ли есть девять лет.

— Десять! Нет, восемь! Восемь монет, господин, и он все будет делать для вас!

Грязные руки хватают сапог, стремя.

— А если захотите, вы можете… он не откажет, господин!

Не глядя, хлещу плетью.

Пальцы, держащие стремя, разжимаются…

 

Если бы он хотел заботиться о них, он бы ни в чем не нуждался. Но он не хочет.

 

Встаю из-за стола.

Он сделал свой выбор.

 

— Марк Витальевич? — спрашивает у меня бледная Аня, когда я выхожу из кухни в квартиру. — А что с папой?

Отчаянье.

— Напился, уснул, — объясняю.

— А вы… вы домой?

— Пока — да.