Серафим обреченный (гет)

Лето в этом году выдалось не очень жарким. Под вечер многие люди ходили с легкими накидками.

Однако в полдень солнце жарило немилосердно, и Гарри, который вышел во двор подышать свежим воздухом, тут же передумал и захотел скрыться под спасительной тенью крыши дома.

Но его внимание привлек куст, росший в саду Дурслей, около крыльца. Петуния не питала особой страсти к цветам, за клумбой она ухаживала из необходимости, так как дом без ухоженной лужайки и клумб иметь было непростительно, не престижно. Их могли бы посчитать грубыми натурами или просто лентяями, чего бы они, наверное, не пережили. К этому кусту она питала особую нелюбовь, поскольку вырос он тут самостоятельно: возможно, семена принес ветер с соседнего участка, а может, их принесли птицы, кто знает.

Это был куст с маленькими цветами, похожими на розочки, но не такими многослойными. Гарри подошел поближе и сорвал один цветок. Он источал нежный приятный аромат.

Что-то маленькое, но очень шустрое зашевелилось в кустах. Какое-то суматошное движение, отдающее отчаянием.

Гарри сел на корточки, и увидел, что в кустах в предсмертных судорогах бьется маленькая зеленая ящерка. Наверное, какой-нибудь мальчишка перебил ей позвоночник камнем, но маленькое существо, не желая смириться со смертью, карабкалось по корням куста, будто надеялось, что в конце пути неведомые природные силы излечат ее.

Гарри отвернулся, не желая быть свидетелем гибели крошечного создания, но потом быстро встал и пошел в дом, чтобы взять палочку. Кажется, есть заклинание способное помочь ей, она ведь маленькая и хрупкая, оно может сработать…

Однако когда он вернулся обратно, ящерка уже была мертва, и ее чуть выпуклые глаза бессмысленно таращились прямо в небо, не реагируя на обжигающие лучи солнца.

Ему стало грустно. Даже маленькое создание отчаянно борется за свою жизнь, пускай и подчиняясь инстинктам, заложенной волей к жизни, и все же. Однако даже неистовое старание не станет залогом успеха, победы, и не всегда небесные силы снисходят до того, чтобы помочь. Люди в некоторых ситуациях тоже больше похожи на маленьких суетливых ящериц, или даже муравьев. Что принесет этому миру гибель ящерицы? Да ничего, он даже не заметит ее, как не заметит гибели одного человека. И даже тысяч. Но если даже людям плевать друг на друга, если люди взывают к совести и справедливости лишь тогда, когда их собственные интересы затронуты, то что говорить о мире? Почему он должен скорбеть об ушедших? Гарри вновь вспомнил о Дамблдоре. Сложнее всего было в первые дни после его смерти – он не хотел никого видеть. Казалось, стоит только произнести имя профессора, и какая-то заслонка внутри него рушилась, давая волю эмоциям и слезам. В тот день, когда умер Дамблдор, когда Снегг безнаказанно ушел, Снегг, в чье предательство профессор не верил до последнего, именно в тот день Гарри как никогда сильно почувствовал собственное одиночество и абсолютную беспомощность в этом мире.

Он не сможет заслонить всех, не сможет пожертвовать собой ради всех, не сможет заставить остановившееся сердце вновь перегонять кровь по телу. Сколько раз он видел кошмары, в которых умирал вовсе не он – свою смерть он уже стал рассматривать как нечто абстрактное и не такое важное – умирали его друзья, близкие ему люди. Гарри и сам знал, что это его самое слабое место, что он не готов пережить смерть никого из них, и осознание того, что в один из дней он может позвать друга по имени, но он не откликнется, потому что его больше не будет на этом свете, вселяло в его сердце такую жуткую тоску, что ему становилось страшно и плохо. Как это? Позвать друга, и не дозваться… ему казалось, что тогда он отправится на тот свет и будет умолять привратника выпустить души его друзей, а если тот не согласится, он сядет около врат и будет ждать…

Сказать, что «Гермиона мертва» или «Рон мертв» или «Джинни умерла», было невозможно и странно, также, как невозможно и странно было сказать «Мира магии не существует», «Родители Гарри живы», или даже «Солнце встает не с востока». Это было нереально.

Его душу раздирали противоречия – он больше не верил в то, что с «героями», или с теми, кто борется за справедливость, судьба обходится мягче, скорее даже наоборот. Пережив столько смертей, он еще больше утвердился в своей вере в то, что забрать могут любого – и тем сильнее болело его сердце. Однако при этом он все же мог отдавать себе отчет в том, что даже если погибнут все, а он останется, один он, он все равно встанет и пойдет делать то, что должен. Может, если он наконец-то убьет Лорда, тогда он упадет рядом с его телом и отдаст свою душу другому миру, или просто сойдет с ума, уместит дом своего разума в один Чердак, но не раньше.

Столько всего надо было сделать, быть такими осторожными… поиск крестражей, защита – все это было сложно, ведь мир был полон зла, коварства и интриг. Гарри чувствовал на себе невероятную ответственность, которую не мог пронести на своих плечах ни один обычный подросток и даже волшебник.

У него нет таких связей, нет слуг как у Темного Лорда, нынешних или же будущих, которые обязательно присоединятся к нему, стоит им лишь услышать о Возрождении. Вопрос еще был и в том, обладает ли Гарри такой же силой… но что такое сила без опыта?..

Однако в Гарри огонь веры еще не угас до конца, не смотря ни на что, хотя теперь это был далеко не пожар, а лишь ровное горение костра…

Пускай, он отдаст свое сердце на растерзание, он продаст свою душу этому миру, он сделает все, что в его силах, и даже больше – пусть, лишь бы все было так, как должно быть. Гарри думал и о будущем – победа над столь сильным противником дала бы почву для веры и вдохновения многим людям на долгие годы вперед, пускай уж каждый и не будет помнить о его имени…

Размышления Гарри прервал возглас Гермионы:

— Эй, Гарри, быстрее, иди сюда!

Гермиона стояла в дверях и ждала его.

— Что случилось? – спросил Гарри, подойдя к Гермионе. Она сильно нервничала, ее руки слегка дрожали.

— Я нигде не могу найти Рона! Он был в своей комнате, кажется, что-то писал, но теперь его нигде нет!

Гарри удивился. Рон не мог никуда уйти просто так, во-первых, он бы обязательно предупредил их, да и вообще вряд ли сам бы пошел гулять – он ведь не знал окрестностей, а мир магглов был ему не так хорошо знаком.

Не то это было время, чтобы свободно разгуливать по улице – заклинания, наложенные на дом Дурслей, сулили хоть минимальную защиту.

— Ты хорошо посмотрела? – волнение передалось и Гарри. – Он не мог уйти!

— Я на чердаке не посмотрела, — задумчиво произнесла Гермиона. – Но что он там мог делать?..

Чтобы развеять всякие сомнения и страхи, Гарри и Гермиона еще раз обошли дом, заглядывая в каждую комнату, и, наконец, дошли до двери, ведущей на чердак. Дурсли чердаком не пользовались, старых вещей они никогда не держали в доме, предпочитая выкидывать весь хлам.

Попасть на чердак можно было из давно уже пустовавшей комнаты, служащей чем-то вроде запасного варианта для не особо важных гостей – там стояла небольшая кровать, пара кресел и столик.

Гарри зашел в комнату, Гермиона следом.

Сначала Гарри думал, что придется искать вход на чердак – им никто не пользовался, и даже тонкая темная кромка не выделяла бы люк на белоснежном потолке.

Так было раньше.

Но стоило Гарри войти в комнату и подойти к соседней стене, он тут же увидел черный каркас квадрата, который и являлся дверью на чердак.

Кто-то недавно пользовался чердаком. Совсем недавно. На полу лежали крошечные белые кусочки от побелки.

Во рту Гарри пересохло. Это было слишком странно для случайности – сейчас, в это время, случайностей быть не могло.

Гарри подвинул одно из кресел к люку в потолке, и прямо в обуви встал на бежевого цвета креслице.

Гарри уперся в то, что служило входом на чердак, и толкнул его вверх. Люк легко поддался, и открылся проход.

— Оставайся здесь, – бросил через плечо Гарри. – Я осмотрю все…

Гриффиндорец, подтянувшись на руках, сумел забраться наверх. Видимо, Дурсли считали, что чердак им не пригодится никогда, и лестницу отсюда убрали, так что другого пути не было.

Гарри не представлял, что мог забыть здесь его друг, но проверить все равно стоило. К тому же, странное предчувствие не оставляло Гарри. Ему уже казалось, что на чердак его зовет не беспокойство за друга, а какая-то странная музыка, играющая в темных уголках сознания.

Чердак оказался пустым, только клочья пыли перекатывались по полу.

Гарри понял, что все еще сжимает в руках палочку, которая так и не спасла бедное существо, но вполне могла помочь ему.

— Люмос, — прошептал он, и на чердаке стало значительно светлее.

Оказалось, чердак не совсем пуст – какой-то мешок черного цвета стоял в углу. !!!

Гарри медленно приблизился, словно ожидая, что чудище выскочит из мешка и кинется на него.

Он подошел еще ближе и понял, что это грубая шерстяная ткань темного цвета, в которую что-то было завернуто.

Сердце Гарри в этот момент, кажется, провалилось прямо в желудок, воздух рваными клочьями выходил из легких.

В мешок было завернуто тело. Чье-то тело.

Еще шаг. Еще ближе.

Белая полоска кожи.

Шаг. Быстрее. Сердце пару раз ударило о стенки грудной клетки.

Волосы. Рыжие волосы.

Гарри замер, и его рука безвольно опустилась вниз, так что он теперь освещал только пол около своих ног.

Кровь. Темная липкая лужа, покрывшаяся тонкой пленкой.

Гарри показалось, что что-то внутри него лопнуло, и горячая жидкость струится по его венам.

— Гарри, все в порядке? – как из-за стены донесся до него голос Гермионы.

Он не ответил. Волосы. Рыжие волосы. Кровь.

Гермиона, поняв, что происходит что-то неладное, сама взобралась на чердак, исцарапав себе ладони.

Ее взгляд тут же устремился к темному мешку, и, Гарри буквально спиной чувствовал, как она напряжена, как она ждет, чем же все это окончится, видит все своими глазами, и не верит.

Гарри подошел к телу, и наклонился, чтобы проверить пульс.

Пульса не было. И…

* * *

Волан-де-Морт, закрыв глаза, сидел в кресле перед камином. Языки пламени лениво пожирали поленья.

Нехотя пришли воспоминания о каком-то мальчике, юном мальчике, бедно одетым, с обычным именем – одним из многих. Том Реддл. Том, который никогда не играл с другими детьми, предпочитая перебирать свои «сокровища» — найденные или тайно присвоенные себе. Он был готов убить за свои сокровища, за свою добычу.

Мало кто знал, что этот мальчик, когда подрос и вышел за стены детского дома, страдал клаустрофобией в легкой форме. Том не то чтобы боялся закрытых, маленьких помещений, он их презирал и ненавидел. Они умаляли его существование, делали его самого таким же маленьким и ничтожным. Людей он всегда считал крысами, живущими в своих клетках, и неважно, богаты они или бедны, менялись лишь размеры клетки, но без клетки вообще жили больные или сумасшедшие люди, границ у которых не было. Наверное, это было необходимо – создавать границы и клетки, без них людям было сложно, это было также необходимо, как назначать суровое наказание за убийство себе подобных – ведь без этого человечество уже давно бы превратило свое общество в 24-часовой антракт, захлебывающийся в потоках крови.

Волан-де-Морта поражало это главное противоречие человечества – жажда выжить во чтобы то ни стало, и жажда уничтожить себя. Он не уважал людей, не считал их такими же важными составными этой планеты, но был готов рассматривать их как интересные экземпляры.

Маленькие люди в маленьких клетушках.

Он – он таким не был.

Место, где он обитал, должно было по размеру совпадать с тем, чего он желал. Лорд считал, что человек, обитающий в маленькой пыльной каморке, не может быть свободным.

На протяжении всей своей жизни он старался окружить себя большими пространствами – огромные залы, целые поляны, отведенные под показательные пытки, замки. Его любовь к Хогвартсу началась с этого – любовь к огромному Хогвартсу, в котором можно было заблудиться. Он обожал это здание за его величественность, за то, что, блуждая по нему, можно было ощутить себя прогуливающимся по коридору Вселенной. Может, он был еще очень юн, раз Хогвартс казался ему настолько огромным и феерическим, но и до сих пор в его иссушенном сердце было место для любви к школе чародейства и волшебства; ни в коем случае ни к его ученикам, учителям, ни тем более к профессору Дамблдору, который считал, что имеет право искать ключи, открывающие тайные двери в разум Томаса Реддла, а к самому зданию, к его кабинетам и коридорам.

Когда Лорд окончательно вернет себе силу и власть, он присвоит Хогвартс себе и устроит свою резиденцию именно там – ему больше не надо было просить разрешение на посещение этого места, как тогда, когда он хотел работать там. Лорд добьется его сам.

Без особой грусти Волан-де-Морт думал о том, что воспоминания детства приходят все реже и реже, и больше похожи на обрывки из старых рассказов, услышанных или прочитанных в детстве и юности – история Тома Реддла и Волан-де-Морта не шла по одной дороге – их пути разошлись.

Единственное, о чем иногда жалел Лорд – об утрате своей молодости. Его планы и идеи, его жажда власти требовали молодого сильного тела, красивого облика, даже божественного. Ведь внешность тоже играла немаловажную роль – люди доверяют своим глазам, а облик старого немощного старика, похожего на монстра, умалял величие Темного Лорда.

Он знал, что сильно задолжал времени, которое было довольно снисходительно к нему и его телу.

Нужно было что-то делать, что-то менять.

Ему мало Хогвартса, ему мало и целого мира, он хотел большего, большего – но чего, не знал даже он сам, и это делало его жизнь похожей на жизнь молодых, которые порой играли с жизнью в рулетку, пытаясь угадать, что будет завтра – выигрыш или пуля.

Его размышления прервал голос, тихий и вкрадчивый, жалобный и одновременно какой-то отстраненный.

— Отдай, — произносил голос. – Верни…

— Не сейчас, — отмахнулся от него Лорд. – Сначала выполни свое задание.

Голос умолк, то ли раздумывая, то ли просто обижаясь, и, что-то бормоча, но уже себе под нос, удалился.

Лорд улыбнулся.

— Ты просо идеален, — прошептал Лорд. – Как жаль, что ты мертв.

* * *

Пульса не было, и…

Чертыхнувшись, Гарри изо всех сил пнул мешок перед собой.

Жалобно хрустнув, то, что являлось телом Рона, отлетело в угол.

— Ты что, Гарри! – прошептала Гермиона, как завороженная смотря на рыжие кудри, разметавшиеся по спине.

— Чертова кукла! – закричал Гарри. Его руки дрожали, колени подгибались, он чувствовал себя так, будто нес в руках тяжеленный каменно, и только сейчас смог выпустить тяжкую ношу. – Проклятый манекен!!

Все внутри Гарри бушевало. Облегчение, которое он почувствовал, когда коснулся всего лишь холодной равнодушной пластмассы, и увидел, что волосы – это не более чем парик, так сильно похожий на волосы самого Рона, тут же сменилось вспышкой гнева и ярости.

Почти. Он почти потерял друга.

Оказывается, воскрешать людей не намного легче, чем их терять, хотя Гарри такое бы в голову раньше не пришло.

Гермиона подошла и аккуратно сняла парик с манекена, видимо, желая убедиться, не являются хотя бы волосы снятым скальпом.

Нет, просто парик.

Гарри глубоко вдохнул.

Он ожидал почувствовать апельсиновый запах, увидеть сморщенный сгнивший апельсин, но увидел он нечто другое.

На полу, под манекеном, кто-то написал краской одно единственное слово.

«Оглянись».

И Гарри оглянулся.