Основатели (джен)

Они все пришли в бейт-кнесет, дом собрания, — почтенные маги квартала волшебников: длиннобородые, темноглазые, в просторных мантиях, в широкополых островерхих шляпах, с тяжелыми волшебными посохами в узловатых руках, одетые так, словно им претило какое-либо, пусть даже ничтожное, сходство с немагами. Эти люди без родины, чужаки и изгнанники в любой земле, казалось, не тяготились, а напротив лелеяли свою непохожесть на народы, их окружающие. Из поколения в поколение блюдя чистоту крови, ревностно охраняя тайны магического искусства, они извечно противопоставляли себя всему миру, истово веря, что колдовская сила, дарованная им, возвышает их над остальными. Маги говорили «мы» — и имели в виду не самих себя, не свои семьи и даже не свой квартал, а некое невидимое, объединенное общими тайнами и общей неприязнью к магглам целое, рассеянное по всему Востоку и Западу. Маги говорили «они» — и за простым этим словом вставал враждебный немагический мир, в котором маги жили из века в век, но не желали признавать себя его частью. Магглами пренебрежительно называли они не наделенный волшебной силой люд, погибелью называли крещение и висельником — Христа, будто даже произнесение имени Спасителя могло осквернить уста мага. И подобно тому, как немаги страшились и прозревали скрытую угрозу в магах, маги таили неприязнь к немагам.

Теперь, когда Элазар говорил перед ними, почтенные маги обратили эту неприязнь на него. Он родился в квартале волшебников, он вырос и стал мужчиной здесь, у них на глазах, — но сейчас Элазар стоял пред ними в одеяниях придворного мага, выкреста, предателя крови, и уже было неважно, что он скажет и какую выгоду им предложит: единожды исторгнутый из общины, для почтенных магов он навсегда превратился в чужака, изгоя.

— Ваша жизнь среди иноверцев нелегка, — сказал Элазар, завершив рассказ о Хогвартсе. — Мне ведомо, что не так давно многих из вас ограбили и насильно крестили. Оттого-то я и зову вас с собой. Там, в Аргайле, никто не посмеет обратить против вас меч или распятие. Ваши души останутся незапятнанны, а богатства — нетронуты, и вы сможете свободно колдовать и торговать в тех благодатных землях под защитой лордов-волшебников.

Почтенные маги несогласно загудели, затрясли бородами.

— Наше благосостояние зависит от Косого рынка, — проговорил Йерахмеэль Шафик, торговец зельями — востроглазый, востроносый, сухонький человечек с морщинистым как печеное яблоко лицом. — Что станется с нами, если мы покинем Лондон? Наши семьи испокон веков вели торговлю с ними. Неужто в твоем Аргайле магглы столь же богаты, как здесь?

— Что же до недавнего нападения, — продолжил Эшбаал бен Барзилай, прозванный Блэком за иссиня-черные, цвета воронова крыла, волосы — а возможно, и за склонность к той ветви магии, которую непосвященные по недомыслию называют черной, — то епископ уже пообещал нам свою защиту, чтобы ничего подобного впредь не повторилось. Он даровал нам новую привилегию, нерушимую и запечатленную на бумаге, а Большой Монах разрешил тем из нас, кого крестили насильно, вернуться в нашу веру.

Почтенные маги, согласные с Блэком, самым старшим из них, одобрительно закивали, напомнив раздосадованному Элазару облезлых стервятников.

— Сколько раз уже епископ и Папа обещали вам защиту! — воскликнул Элазар. — Все они — что знать, что бритые — держат свое слово лишь до тех пор, пока у них не закончатся ваши деньги.

— Ты дерзок и непочтителен, Элазар, — резко оборвал его Блэк. — Кто дал тебе право — тебе, юнцу, едва переступившему порог тридцатилетия — возвышать свой голос против почтенных мужей-магов, умудренных годами и убеленных сединами? Тем паче сейчас, когда ты, поправ доброе имя своего отца и своего рода, принял погибель. Как ты зовешься сейчас? Салазар Слизерин? Почтенные маги, неужели мы станем склонять слух к словам отступника, сменившего свое имя и имена своих праотцов на презренное имя маггла?

Элазар почувствовал, что ему никогда не преодолеть стену прочнее стены квартала волшебников, которой эти брюзгливые старики, похожие на кладбищенских воронов, отгородились от всего мира.

— Нет греха в том, чтобы лицемериться перед магглами ради спасения своей жизни и преуспеяния в делах, — попытался защититься он. — Так сказано в посланиях вавилонских гаонов: маг может надеть одежды немага или даже священника и свидетельствовать: «Я не маг».

— Ты извращаешь слова достославных вавилонских мудрецов ради собственной выгоды, — заявил Яаков Слагхорн, торговец магическими тварями, благообразный старик с большими, маслянистыми, ласковыми глазами. — Даже мы, почтенные маги, не смеем толковать послания гаонов на свой лад, — покривил он душой без зазрения совести, — куда уж тебе, Элазар. Насколько нам известно, ты покинул иешиву, даже не завершив обучения у досточтимого учителя Абигдора, — тут Слагхорн поклонился Абигдору бен Равану, отцу Реувен, — и ты остался непосвященным в сокровенные тайны нашего магического знания.

— Сказанное господином Яаковом истинно, — поддакнул Пдацур Пруэтт — в отличие от других почтенных мужей-магов, темноволосых и костистых, этот был огненно-рыжий, толстый, с телом, напоминающим сырое тесто. Он будто бы стыдился своего отличия и не упускал случая выказать согласие с остальными, точно считал необходимым доказать преданность общине.

— Вспомним, почтенные маги, — вновь заговорил Блэк, величаво посматривая на собратьев сверху вниз — что было нетрудно при его необычайном росте и столь же необычайном высокомерии, — этот юноша всегда был чужим для нас. Он не из нас, и его отец был не из нас, и его дед и прадед были не из нас. Его отец, пусть и муж великой учености — этого мы никогда не оспаривали, почтенные маги, — всё же прибыл к нам из Сфарада, а значит, жил среди нас как чужеземец до самой своей смерти. И этот юноша также чужеземец, а ныне еще и богомерзкий выкрест. Потому мы полагаем, что почтенным магам нашей общины негоже прислушиваться к его словам, какие бы выгоды они ни сулили.

У Элазара кровь бросилась в лицо. С младенчества он привык хитрить и увертываться, и немало опасностей избег благодаря своей поистине чудесной изворотливости. Но сейчас Элазар понимал, что стремительно терпит поражение — и не потому, что был недостаточно красноречив или его рассказ оказался недостаточно убедительным, а просто потому, что упрямому старичью из квартала волшебников вздумалось его унизить.

Реувен, стоявшая рядом, между Элазаром и своим отцом, увидела, как смуглое лицо Элазара покрылось темными пятнами румянца. Она почувствовала, что должна вступиться за него — не за тем, чтобы поддержать его рискованную затею с Хогвартсом, но чтобы восстановить справедливость.

— Да, отец Элазара был родом из Кордовы, — решительно сказала Реувен, — но сам Элазар прибыл в наш город во чреве матери, рожденной в Ашкеназе, и родился здесь, среди нас. Вы все знаете его с младенчества, достойные мужи. Вы знаете и почтенного учителя Абигдора, ставшего воспитателем и благодетелем Элазара после безвременной кончины его отца. Неужели вы питаете неприязнь ко всему, что он поведал, лишь оттого, что его отец, гонимый преследователями-магглами, когда-то приехал из Сфарада?

Воронья стая почтенных старцев-магов зашумела.

— Рабби Абигдор, — обратился к отцу Реувен Эшбаал Блэк так, будто в упор не видел саму Реувен, — мы питаем безмерное уважение к тебе и твоей магической мудрости, но одно то, что твоя дочь по какому-то нелепому недоразумению носит мужское имя, еще не делает ее мужчиной. К моему глубочайшему сожалению, многие из нас смирились, что ты, питая слабость к единственному отпрыску, дал своей дочери образование, подобающее сыну, — но мы всё же не потерпим ее дерзкого присутствия в священном бейт-кнесете.

Учитель Абигдор растерянно заморгал слезливыми, розоватыми, как у кролика, старческими глазами.

— Уверяю тебя, почтенный Эшбаал бен Барзилай, — продребезжал он, — моя дочь вовсе не желала оскорбить собрание мудрецов. Не ее вина, что я нарек ее мужским именем, ибо еще до ее рождения, отчаявшись дождаться наследника моих знаний, мы с женой дали обет: если Господь смилуется и дарует нам дитя, мы назовем его Реувеном в знак того, что Всемогущий увидел наши печали, как он увидел печали праматери Лии. И уж тем более нет вины моей дочери в том, что она острым и любознательным своим умом превосходит многих мужчин и видит несправедливость и отсутствие логики там, где мудрецы предпочитают прикинуться слепцами.

Всё это мудрый Абигдор произнес столь благодушным и примирительным тоном, что почтенные маги не сразу сообразили, что проиграли спор, — а когда сообразили, донельзя разгневались.

— Стыдись, Абигдор бен Раван! — загремел Эшбаал Блэк, наступая на Абигдора. — В своей непомерной гордыне ты дерзнул оспаривать волю нашего Бога! То, что Он не наградил тебя сыном, было наказанием тебе за чрезмерную увлеченность греческими и римскими науками, языческими по своей сути. Ты же, не убоявшись гнева Господня, не принял смиренно волю Его, а вознамерился сделать из дочери своей мудреца, и уже доверяешь ей учить наших юношей в иешиве без нашего на то дозволения. Неслыханно, чтобы женщина учила мудрости!

— Истинно, истинно, — закивали почтенные маги.

— Но ведь была бессмертная Гипатия, дочь Теона Александрийского, последнего управителя Александрийской библиотеки, учившая мужчин и юношей, которые стекались к ней ради ее мудрости со всей Ойкумены, — попытался было возразить учитель Абигдор, но Блэк перебил его:

— Тебе ли, знатоку античной истории, не знать, что эта Гипатия, подобно блуднице, бесстыдно являлась среди мужчин и смела вмешиваться в дела правителей, своею дерзкой самоуверенностью вызвав смуту. Как бы и твоя затея с новометодным бейт-мидрашем, попирающим все наши вековые обычаи, не навлекла на нас гнев нашего Бога!

— Грех, грех на тебе, учитель Абигдор! — вторили Эшбаалу Блэку почтенные маги. Обступив отца Реувен, они гневно потрясали посохами. — Не хотим твоей языческой школы! Не потерпим, чтобы магглорожденные учились вместе детьми чистокровных магов и познавали наше сокровенное знание!

— Опомнись, неразумный раб пристрастия к своей дочери-старой деве, — своим святотатством навлечешь ты на нас новые казни египетские! — грозно заключил Блэк.

Учитель Абигдор невольно отступил. Злонравные старцы надвигались на него — казалось, еще миг, и они учинят над ним жестокую расправу. Оскорбленный до глубины души, учитель Абигдор выкрикнул запальчиво:

— А ты, непогрешимый судия Эшбаал бен Барзилай, ответствуй мне, — Реувен пыталась удержать отца, но тщетно — тот продолжал: — Ответствуй, чем тебя наградил Господь за твою праведность? — сквибом в твоем роду!

Эшбаал бен Барзилай переменился в лице.

— Неразумно продолжать этот пустой разговор, почтенные маги, — сухо произнес Блэк, на этот раз сделав вид, что не замечает не только Реувен, но и ее отца. — Община и без того уже пожертвовала частью своих богатств, преподнеся дары епископу в обмен на его бенефиции. Нам нет нужды облегчать свои кошели ради возмутительного по своей дерзости и смехотворного по своим выгодам предприятия Салазара Слизерина. Пусть почтенный учитель Абигдор (если он и вправду готов, вопреки здравому смыслу, во всем поддерживать свою незамужнюю дочь и пасынка-выкреста) сам отыскивает средства на поездку в этот их Аргайл, — последнее слово желчный старик произнес со всем презрением, на какое только был способен.

Почтенные маги повернулись и двинулись прочь, стуча посохами и гортанно переговариваясь вполголоса. Ими всё еще владело возмущение. Им не понравилось, что самонадеянный «юнец» Элазар посмел явиться к ним безо всякого раскаяния — да еще и отвлек их от торговли, интриг и привычного течения жизни картинами далекой дикой земли, где маги и немаги живут в мире и добрососедстве, как в те первобытные времена, когда праотцы Блэка, Шафика, Слагхорна и Пруэтта пасли свои стада и постигали таинства магии в беседах с Господом и его ангелами.

Уязвленные, почтенные маги покинули бейт-кнесет — внутри остались лишь Элазар, Реувен и ее отец… и малорослый человек, до поры до времени стоявший в стороне от светильников, скрываясь в тени — да так искусно, что никто из магов не замечал его, пока он сам не пожелал выйти на свет. Были ли в том замешаны чары или одно только великолепно отточенное умение казаться незаметным — кто знает? Ничто нельзя сказать наверняка, если уж речь идет о гоблине — а незнакомец, которого поначалу можно было принять за малорослого человека, был именно гоблином. И не просто гоблином, а самим Леви Гринготтом, знаменитым Левиафаном Гринготтом из семейства самых богатых, самых оборотистых и самых беспринципных ростовщиков Лондона. Он был ненамного ниже невысокого Элазара и совсем не походил на тех кровожадных гоблинов, что еще обитают в дремучих чащобах и, сбившись в разбойничьи банды, нападают на путников. Нет, будь Леви Гринготт человеком-магглом, его сочли бы не красавцем, но и не уродом — а уж в сравнении с чистокровными магами он вообще представал далеко не самым худшим обитателем квартала волшебников. Глаза Леви Гринготта были маленькими, желтыми и колючими, нос — прямо-таки огромным, зубы — острыми, а странно удлиненные кисти рук и длинные ловкие пальцы казались созданными исключительно для того, чтобы пересчитывать монеты. Эти пальцы, длинные и когтистые, беспрерывно шевелились, будто бы Левиафан Гринготт даже сейчас, в бейт-кнесете, продолжал мысленно перебирать свое золото.

— Господин Элазар, — произнес Гринготт скрипучим, как у всех гоблинов, голосом. — Наша семья заинтересована в вашем предприятии.

Элазар, Реувен и ее отец воззрились на Леви Гринготта, не веря собственным ушам.

— Наша семья предоставит ссуду в размере шести галлеонов, двенадцати сиклей и двадцати четырех кнатов под залог вашего имущества, — как ни в чем не бывало продолжал Гринготт. Он говорил с едва заметным акцентом — отголоском скрежещущего гоблинского языка, гоббледука, уже почти позабытого лондонскими гоблинами, — и каждую фразу произносил с вопросительной интонацией.

Учитель Абигдор изумленно развел руками.

— Это весьма неожиданно, мастер Гринготт, — сказал он (гоблинов было принято по-прежнему величать «мастерами», хотя большинство гоблинских семей уже давно не занималось ни кузнечным, ни ювелирным делом), — если учесть, что еще не так давно вы отказывали мне даже в самой крохотной ссуде.

Гринготт наклонил несоразмерно большую для его тела голову.

— Всё верно, учитель Абигдор, — ответил он. — Наша семья отказала вам, когда вы испросили ссуду на устроительство нового бейт-мидраша. Мы сочли ваше предприятие неинтересным для нас. Как вы знаете, мы обучаем наших отпрысков в семье, дабы сохранить секреты нашей магии, и не можем поддержать того, кто стремится сорвать с них покров тайны. Как и многие другие, мы осуждаем ваше желание обучать нашей магии магглорожденных. Кроме того, всё, что вы предложили нам в качестве залога, не представляет для нас ценности, — заключил Гринготт деловым тоном.

— Что же вы хотите получить в залог, если не имущество моего отца? — хмуро спросила Реувен. Она пообещала себе быть настороже, ведь от гоблина, а особенно от Левиафана Гринготта, добра ждать не приходится.

Гринготт пошевелил своими паучьими пальцами.

— Мы хотим вот это, — и он указал на золотой медальон, висевший на шее у Элазара.

Этот медальон, с выгравированным на крышке змеем, заглатывающим свой хвост, — алхимическим символом — Элазар унаследовал от своего отца. Змей Уроборос как будто свидетельствовал о том, что в медальоне скрыт ключ к созданию философского камня; но ни отец Элазара, ни он сам так и не смогли открыть медальон. Элазар надел его, заменив им распятие, чтобы напомнить собравшимся в бейт-кнесете о своем отце, выдающемся алхимике; до того, как Гринготт заговорил о медальоне, Элазар и не подозревал, что тот обладает какой-то ценностью, кроме ценности самого золота.

— Этот медальон бесценен, — быстро сориентировался Элазар. — Он достался мне от моего отца, великого алхимика, а ему — от его отца. Я не стану закладывать реликвию нашего рода ради суммы меньшей, чем двенадцать галлеонов.

Гринготт прищурил глаза, словно довольный кот: начинался торг, а гоблины любили торговаться.

— От лица нашей семьи могу заверить вас в том, что мы обеспечим сохранность вашего имущества до тех пор, пока вы не пожелаете его выкупить… или не просрочите выплату долга, — проскрипел он. — Вы отдаете ваш медальон не насовсем, а лишь… если можно так выразиться… на хранение. Шесть галлеонов и восемнадцать сиклей, господин Элазар.

У Элазара заколотилось сердце. Он не знал, для чего Гринготту понадобился его медальон, но теперь, когда Элазар подозревал, что отцовский медальон со змеем не просто дорогое украшение, он боялся продешевить.

— Восемь галлеонов, — сказал он. — Эта вещь дорога моему сердцу как память о безвременно ушедшем отце.

Глаза Гринготта уже напоминали узкие желтые щелки.

— Семь галлеонов, господин Элазар, и ни кнатом больше, — почти проворковал он. — Это мое последнее слово. Разумеется, если вас не удовлетворяет наша цена, вы можете попытать счастья у Бецалела Боргина с Ночного рынка, скупщика краденого… Но, полагаю, вы понимаете, что он едва ли предложит вам больше трех сиклей.

Гринготт был прав — и Реувен, наконец, решилась.

— Хорошо, мастер Гринготт, — сказала она, выступая вперед. — Мы согласны.