Основатели (джен)

Они завидели эту деревню издалека. Солнце клонилось к западу, но на небе не было ни облачка, и свет был еще ярок. Словно гнилые зубы, чернели на горизонте очертания жалких лачуг, а вокруг простирались поля, тихо шумевшие под изредка налетавшим ветром.

— Слава Создателю, наконец-то мы проведем ночь под крышей, а не под открытым небом, — пробормотал Годрик. Они шли уже много дней, останавливаясь лишь на краткий сон, и часто постелью им служили их собственные плащи. Их деньги иссякали. Правда, золотые галлеоны, зашитые дальновидным Элазаром в пояс, остались нетронутыми, потому что когда-то он поскупился их разменять на маггловские деньги. Теперь же разменивать их было негде, и Элазар решил экономить: не платить за ночлег в придорожных харчевнях и постоялых дворах, встречавшихся им по пути, а ночевать где придется — в селениях, если пустят, или вообще на голой земле — до тех пор, пока им не встретится город, а в городе — лавка менялы. Погода стояла ясная, но долгая дорога измотала путников, и теперь все они воспрянули, надеясь найти в деревне приют и пополнить запасы провизии.

Они шли мимо полей: Бени, одер, везущий повозку, и кобыла, к этой повозке привязанная, — впереди, Элазар, Реувен, Годрик и Морхозий — следом. Стояла необычайная тишина. Ветер стих, и ни один колос не качался. Всё будто замерло. Реувен брела из последних сил, да и Элазар с Бени, похоже, думали только об отдыхе — пусть даже и на соломе в сарае, смердящем скотом. Вечно голодный Морхозий то и дело поводил носом, точно надеялся унюхать что-нибудь съестное. Даже Годрик, привыкший к долгим путешествиям, но не привыкший совершать их пешком, понурился и исподлобья оглядывал расстилающиеся вокруг пашни.

— Что-то тут неладно, — наконец-то проговорил он. Сойдя с дороги, он подошел к краю поля, потер колос между ладоней и показал спутникам упавшие с колоска пшеничные зерна. — Гляньте-ка, зерно-то уже поспело, — сказал Годрик. — Колосья осыпаются, а поля стоят неубранные, и ни одной жницы не видать.

— Должно, жнецы разошлись по домам, — предположил Элазар. — Дело к вечеру.

— Да нет, господин чародей. Как я погляжу, тут ни одна полоса еще не сжата, — возразил Годрик. — Не нравится мне это. Дурное у меня предчувствие… Лучше бы нам обойти эту деревню стороной.

Элазар, весь в испарине — не то от усталости, не то от неведомой немочи, донимавшей его вот уже полгода, — с неудовольствием покосился на Годрика.

— Лошадям нужен отдых, — сказал он. — Да и нам отдохнуть не помешает. К тому же, было бы неплохо пополнить в деревне наши запасы еды и воды.

— Как знаешь, господин чародей, — вздохнул Годрик и замолчал. Больше он ничего не сказал, но его туманное предостережение словно бы повисло над путниками предвестником грядущей беды. Им передалась тревога Годрика — и всем стало не по себе, пусть даже они и сами не смогли бы объяснить, отчего. Они шли по безмолвной земле с тихо осыпавшимися в безветрии колосьями по обе стороны дороги и обеспокоенно поглядывали по сторонам.

В молчании они вошли в деревню. Первый дом, встретившийся им, выглядел покинутым: запертая дверь, закрытые ставни, изнутри не доносилось ни звука. В этом не было ничего пугающего, но после слов Годрика запертая лачуга увиделась путникам недобрым знаком. Стыдясь показать друг другу свой страх, они двинулись дальше, но и следующий дом, и хлев за ним, и все другие постройки, мимо которых проходили Элазар и его спутники, оказались запертыми, а дворы — безлюдными, словно все жители деревни в одночасье бросили свои дома и ушли… или исчезли, унесенные неведомой силой.

— Может, они все пошли на ярмарку? — предположил Бени, хотя и сам в это не верил.

— Что, даже малые дети и дряхлые старики? И всю скотину с собою на ярмарку прихватили? Нет, — Годрик сжал рукоять меча, словно это придавало ему храбрости, — тут что-то другое. Слышите, как тихо кругом? Ни мычания, ни блеяния — а ведь в такое время скотину уже загоняют в хлева. И куры не квохчут. Что, если крестьянам грозила беда? Они могли прослышать о нападении и, собрав свое добро, отправиться в замок своего лорда, под защиту его стен, — Годрику и самому хотелось, чтобы его опасения оказались напрасными.

Элазар засомневался.

— Я не слышал ни о каких междоусобицах в здешних краях, — сказал он. — Действительно, какая странная тишина…

Все невольно прислушались — и тишина, которую они почувствовали в эти мгновения почти физически, неприятно их поразила. Мерно поскрипывали колеса повозки — этот звук разносился далеко вокруг. Солнце садилось, закат окрасил небо, от домов протянулись длинные тени. Слепо глядели закрытые ставнями окна. Притихшие дома казались притаившимися в засаде чудовищами, и за каждым углом, чудилось, скрывалось зло. Бени с боязнью поглядывал на запертые двери: его не покидало ощущение, что кто-то стоит за дверьми и наблюдает за ними через щели — кто-то ужасный. Бени крепче сжал палочку вспотевшей рукой.

Какой-то неясный запах, который путники ощутили еще при входе в деревню, теперь усилился. Морхозий втянул носом воздух.

— Вы тоже это чуете? Этот запах, — произнес он громким шепотом — в устах гоблина он прозвучал весьма зловеще.

Остальные принюхались.

— Да, — сказала Реувен. — И правда чем-то пахнет. Как будто…

— …тухлятиной, — закончил за нее Элазар.

Воцарилось мрачное молчание.

— Точно, тухлятиной, — подтвердил Морхозий, шмыгая большим носом. — Это оттуда несет, из домов. Ставни и двери закрыты, поэтому не сильно смердит. Там что-то разлагается.

— Ради всего святого, заткнись, — простонал Годрик.

Заставляя себя не прислушиваться к омерзительному запаху — и не задумываться о том, что этот запах источает, — они вышли на открытое пространство, окруженный угрюмыми домами пятачок утоптанной земли с общей печью и колодцем. В самом центре чернел деревянный столб — и нечто к нему привязанное.

— Что это? — прошептал испуганный Бени, юркнув за спину Элазара.

Они медленно подошли ближе. Среди домов уже сгущались сумерки, но здесь еще оставался бледнеющий солнечный свет — и в этом свете они разглядели почерневший, обуглившийся труп женщины с заведенными за столб руками, лицом, чьи черты стерло пламя, и разинутым в безмолвном крике ртом. У ног трупа лежал пес; облезлый, страшно исхудавший, с паршивой шерстью и выпирающими ребрами, он приподнял голову, почуяв чужаков, и предостерегающе зарычал. Потом тяжело поднялся на ноги, ткнулся носом в ступни покойницы, издал какой-то жалобный звук, будто охнул, и опять лег, уронив голову на лапы.

— Бедняга, — сказал сердобольный Годрик. — Наверно, это была его хозяйка.

Услышав его голос, пес опять приподнял голову и вопросительно взглянул на Годрика, силясь его понять; оглянулся на мертвую хозяйку, обежал вокруг столба и отошел на несколько шагов в сторону, словно звал ее с собой. Постоял так, повиливая опущенным хвостом и весь дрожа, — под плешивой шкурой заходили ребра, — но вскоре, видя, что хозяйка не желает уходить, послушно вернулся на свое место у ее ног.

Бени порылся в повозке и бросил псу сухарь.

— Не приманивай его, — сказала Реувен.

Пес заметил сухарь и жадно на него уставился, но не подошел — трусил.

— У нас самих скоро не останется еды, а ты раздаешь ее собакам, — фыркнул Элазар.

Потрясенные, они стояли перед потемневшим от копоти столбом и рассматривали обгоревшие останки безымянной женщины. Сама по себе смерть ни для кого из них не была в новинку — но здесь их глазам открылось нечто иное, нечто необъяснимое в своей жестокости и оттого пугающее.

— Они казнили человека, — задумчиво проговорила Реувен. — Сожгли заживо. Но почему? Разве смердам дозволено устраивать казни?

— Не дозволено, — сказал Элазар. — И если они ее сожгли, то где поленья или вязанки хвороста? Должны были остаться хотя бы головешки.

— Она была ведьмой, — раздался позади них слабый голос.

Это был голос словно из потустороннего мира — во всяком случае, так показалось Элазару и его спутникам. Элазар и Реувен обернулись, молниеносно выхватив палочки; Годрик обнажил меч. Они замерли, вглядываясь в сумрак, и поначалу никого не увидели; но через несколько мгновений в густой тени одного из домов различили человека. Он сидел на земле, прислонившись к стене — так, словно уже не мог подняться.

— Она была ведьмой, — повторил он, с трудом приподнимая руку и указывая на сожженную. — Это она прокляла нас, обрекла на мучительную смерть — так сказал тот проповедник, что был здесь недавно. Он узнал это по тому, что она единственная из всей деревни не заразилась. Ноэл из Лонгботтома — так звали того монаха. Он сжег ведьму и ушел. Мы — те, кто еще остался жив, — надеялись, что с ее смертью исчезнет и наша хворь, но мы ошибались. Люди запирались в домах, уповая, что болезнь их минует, но проклятие не остановить замками и засовами… В конце концов Костлявая забрала всю мою паству. Я ходил из дома в дом, утешая страждущих и отпуская им грехи, пока мог держаться на ногах…

Элазар произнес заклинание, и умирающий свет солнца захлестнуло колдовское сияние. Теперь они смогли разглядеть, что человек одет как священник и что на шее у него темнеют вздутия, сочащиеся какой-то вязкой жидкостью.

— Чума, — выдохнул Элазар и прикрыл лицо рукавом.

— Дьявол, — Годрик тоже закрыл рукой нос и рот. — Видал я такое в сарацинских землях — даже нехристям не пожелаешь; вот уж не думал, что Черная Смерть и сюда доберется. Этого еще недоставало. Чуяло мое сердце, что не следовало нам заходить в эту треклятую деревню!

— Вот что за запах мы почувствовали — зловоние гниющих тел, — поняла Реувен. — Жители деревни заперлись в своих домах, чтобы пережить эпидемию; но они уже были больны и больше не вышли. Они умерли там, а их тела начали разлагаться… Скорее уйдем отсюда, пока гибельные миазмы чумных тел не сгубили и нас.

Не оглядываясь на испускающего дух священника, они бросились вон из деревни. Элазар жестоко погонял одра, Бени почти бежал, а Годрик изо всех сил старался не дышать. Закат уже залил небо багрянцем, и беглецам, чьи глаза были затуманены страхом, деревня виделась затопленной кровью. Не чуя ног под собой они вырвались, наконец, из гнездилища Смерти и не сбавляя шагу двинулись по дороге, желая уйти от зачумленной деревни как можно дальше. Вдруг Бени воскликнул:

— Послушайте! А где мастер Гринготт?

Путники растерянно поглядели друг на друга.

— Должно быть, он отстал от нас, когда мы покидали деревню, — сказала Реувен.

— Я ни за какие сокровища не вернусь в это чумное место — тем более, ради гоблина, — поспешно проговорил Годрик.

— Я тоже, — кивнул Элазар. — Мы и без того дышали миазмами чумы опасно долго. Если представитель Гринготтов отстал от нас — тем лучше, — и едва Элазар произнес это, как Морхозий появился у него за спиной словно по волшебству.

Годрик развел руками.

— Вот те на! Ты где пропадал, ушастый нечестивец? Поглядите, — он со смехом ткнул в Морхозия пальцем, — у всего гоблинского племени горб растет сзади, а у этого спереди вырос!

И правда, у Морхозия за пазухой проступали очертания чего-то округлого. Это оказалась голова сыра — гоблин вытащил ее и впился в сыр своими острыми зубами.

— Уж не в чумной ли деревне ты разжился этим сыром, окаянный?! — ужаснулся Годрик. — Ты что, хочешь закончить как тот бедолага-священник?!

Морхозий как ни в чем не бывало продолжал уписывать сыр.

— Гоблинов чума не берет, — сообщил он с важностью.

— Верно… Они ее только разносят, — пробормотал Элазар себе под нос. Какое-то время, пока Гринготта не было, Элазар позволил себе лелеять надежду, что тот больше не вернется; и, когда гоблин вновь объявился среди них, Элазар испытал разочарование.

— Как вы думаете, — произнесла Реувен, ни к кому, по сути, не обращаясь, — чуму и в самом деле наслала та ведьма? Если она настолько могущественна, то почему позволила монаху схватить ее и казнить? О, всемилостивый Боже! — вдруг ахнула Реувен. — Ноэл из Лонгботтома побывал в той деревне! Как он там оказался?! В том же месте, почти в то же время, что и мы с вами!

— А может, Ноэл из Лонгботтома побывал здесь еще до того, как пришел в наш квартал? Может, он сжег ведьму по дороге в Лондон? — робко спросил Бени.

Годрик мотнул головой.

— Такого никак не может быть, — возразил он. — Повидал я чумных на Востоке — если уж на теле повылазила чума, то самое время петь самому себе отходную: дольше шести дней ты ни за что не протянешь. А священник сказал, что, когда этот бесноватый монах к ним явился, в деревне все уже крепко занедужили — кроме той ведьмы — и сам священник тогда уже был хворый. Однако же мы с вами застали его еще живым, хоть и на последнем издыхании.

— Логично предположить, что с того дня, когда Ноэл из Лонгботтома устроил расправу над ведьмой в деревне, прошло не более шести дней, — заключила Реувен. — Даже если бы Ноэл со своими приспешниками проделал путь от деревни до Лондона за шесть дней, к этим дням нужно еще прибавить те дни, которые мы сами потратили на дорогу сюда (ведь мы вышли в путь уже после того, как Ноэл пришел в Лондон). Следовательно, мы не застали бы священника в живых, если бы Ноэл побывал здесь до погрома в нашем квартале.

— Вот-вот, об этом я и толкую, — сказал Годрик. — Уж на пальцах-то рук я умею сосчитать; а если что, у меня и на ногах пальцы имеются! — попытался он пошутить, чтобы не подать виду, что тоже встревожен.

Элазар остановился, ошеломленный внезапным подозрением. Прежде все его мысли занимала страшная картина чумного запустения, увиденного ими в деревне, и он почти не обратил внимания на бормотание священника о Ноэле из Лонгботтома. Теперь же его словно громом поразило:

— То есть, вы хотите сказать, что Ноэл… возможно… выслеживает нас?

Реувен почувствовала, как страх сжимает ей горло. Перед глазами всё еще стояла черная фигура сожженной заживо ведьмы, и Реувен мгновенно пришло в голову: на месте несчастной женщины мог оказаться любой из них — даже она сама. Реувен похолодела.

— Если это так и он ищет нас, — произнесла она еле слышно, — наша участь предрешена.

— Погоди, Реувен, — сказал Элазар. — Ту ведьму Ноэл сжег, верно? Она была невежественной деревенской колдуньей и наверняка не знала, как защититься от огня. Но мы-то с тобой знаем. К тому же, вполне вероятно, что сожженная ведьма в действительности ведьмой не являлась, а лишь обманывала себя — или других. Ты же знаешь, есть такие магглы — особенно женщины — которые выдают себя за колдунов и верят, что по ночам они летают по воздуху верхом на козлах и кочергах, в то время как всё это не более чем плод их больного воображения. А есть и такие, кто притворяется колдуном ради наживы, чтобы запугать и обобрать односельчан. Возможно, та женщина, которую сжег Ноэл, и вовсе не обладала никакими магическими способностями. Вот почему Ноэл из Лонгботтома смог ее одолеть.

Реувен покачала головой.

— Но Эшбаал Блэк и другие торговцы с Косого рынка были настоящими магами, — возразила она, — и тем не менее не смогли себя спасти.

Наступило тягостное молчание. Они шли, бездумно глядя вперед, на тускло белеющую в сумерках дорогу, и каждого одолевали тревожные мысли. Деревня, опустошенная чумой, являлась им теперь призраком чего-то еще более ужасного, которое ждало их впереди; словно все их кошмары и опасения стянулись и слились воедино в скопище запертых лачуг, смердящих мертвечиной. Мрачный призрак Ноэла из Лонгботтома вставал над ними — и Годрик видел перед собой его горящие безумной решимостью белые глаза и слышал предсмертные крики несчастного колдунчика, сожженного заживо.

— Смотрите, смотрите! Он идет за нами! — послышался голос Бени.

Годрик содрогнулся: на какое-то мгновение он подумал, что Бени говорит о Ноэле. С колотящимся сердцем он повернулся и посмотрел туда, куда указывал Бени — и увидел облезлого пса из чумной деревни. Тот трусил за ними, прихрамывая, держась на почтительном расстоянии; боязливо пригибал голову к земле и время от времени останавливался, тревожно оглядываясь на деревню.

— Видишь, что ты натворил, недоумок, — со злостью сказал Элазар Бенциону. — Из-за тебя эта паршивая псина увязалась за нами.

Пока на фоне багрового неба темнели очертания деревни, пес следовал за путниками, неуверенно помахивая хвостом — но стоило деревне скрыться из виду, как он остановился. Похоже, псу хотелось отправиться с ними, но он никак не мог на это отважиться — переступал с ноги на ногу, смотрел то назад, на деревню, то на удаляющуюся повозку, тяжело дышал, вывалив язык из пасти. Потом, как будто решившись, пробежал немного вперед, но всё замедлял и замедлял шаг и, наконец, сел на дорогу, с тоской глядя вслед уходящим путникам.

Когда Бени оглянулся, пес всё еще сидел на пустынной дороге — черное пятно в пустоте. Он не двигался, не лаял — просто смотрел им вслед. И вдруг, подняв голову к совсем уже потемневшему небу, завыл — долго, отчаянно, будто плакал; и в этом вое для Бени навсегда воплотилось всё страдание, которое неспособно вместить в себя сердце человеческое.