Две метели (гет)

Сергей Сергеевич Снегов, отставной гусарский полковник и герой Отечественной войны, который раз уже зарекался выезжать в ночь, да еще когда рябой Филька пророчил метель. Надо было слушать многоопытного конюха, не пришлось бы сейчас, кутаясь в тяжелую доху, гадать, успеют они добраться до жилья, или придется ночевать в поле. Но, одно дело самому выбирать время для путешествий, и совсем другое — мчаться по зову Амадея Болеславовича Домбровского, которому уж слишком многим он был обязан. А погода, меж тем, портилась. Небо заволокло низкими тучами, и уже не поземка с тихим свистом, поднимала тьму снежинок, а тихонько завывала набирающая силу вьюга.

— Огни, барин! — обрадовано возопил Филька и с присвистом ударил кнутом притомившихся коней.

— Вижу... — не в обычаях Сергея Сергеевича было публично выражать свою радость, но тут он не сдержался и, потирая руки, присвистнул: — Гони!

— Эх! Эге-гей!

Им повезло. Метель разыгралась, когда они добрались до случайного поместья. Как же приятно было слышать завывания ветра за окном, попивая ароматнейший чай, пользуясь гостеприимством хозяев.

— Какими судьбами?

Хозяин поместья, Герман Рудольфович Грейнджер, выспрашивал внезапного гостя с нескрываемым интересом. Такое поведение Снегов мог понять: хозяйская дочь, похоже, засиделась в девках, хотя, к ее чести, жеманничать и лицемерно трепетать ресницами она явно не собиралась. Снегов пустился в пространные объяснения о том, что едет навестить старинного друга, которого не видел с самой победы, а сам искоса поглядывал на мило красневшую Грушеньку. Герман Рудольфович самолично принес бутылку ядренейшей можжевеловки и мизерные рюмочки:

— Выпьем за нашу победу!

Сергей Сергеевич поддержал тост, замечая, как казавшаяся поначалу кроткой девушка недовольно закусила губу, а потом и вовсе ушла, извинившись в довольно дерзкой манере.

— Не одобряет... — почему-то шепотом пояснил Герман Рудольфович. — Говорит, для печени вредно.

— Заботливая, — согласился Снегов.

— Еще какая... одна она у меня, если случиться чего — не переживу.

Разговор плавно перешел на политику, на легкую смуту в обществе, на брожение молодых умов. Собеседники остались довольны друг другом. Грейнджер, хоть и жил в глуши, был очень образованным и начитанным, да и дочь его, казалось, предпочитала тишину библиотеки шумному обществу уездных остряков, что само по себе говорило в ее пользу.

Гостю постелили в огромном кабинете, где отчего-то сильно натопили изразцовую печь. Сергей Сергеевич было задремал, но мучимый жаждой проснулся не позднее полуночи. Удивительно, но тяжелый графин на столе был пуст, и не оставалось ничего, кроме как отправится на поиски кухни, где уж точно можно от души напиться. Встреча в узком коридоре с девицей Грейнджер совершенно точно не входила в его планы.

— Что вы здесь делаете?

Голос у нее слегка дрожал, выдавая волнение, но в целом девица держалась отлично: никакого визга, ни тем паче обмороков. А ведь они столкнулись нос к носу в полной темноте — Снегов самонадеянно не взял свечу, решив, что света кухонного очага ему будет достаточно, чтобы свободно ориентироваться. Девица, очевидно, просто любила бродить в темноте.

— Иду пить, а вы?

— Иду спать.

Она подергала свою руку, которую Сергей Сергеевич перехватил по старой, еще военной привычке.

— Желаете, чтобы я вас проводил?

Прозвучало резко и довольно двусмысленно, чего он и добивался — негоже полураздетым девицам бродить по дому, когда там ночуют посторонние.

— Да вы... да вы... что вы себе позволяете?

Она шипела, как рассерженная кошка, однако и не думала поднимать шума, чем невероятно заинтересовала Снегова — на искательниц приключений не похожа, с норовом, может, конечно, и чересчур романтичная, но кто в ее годы этим не грешил? Хотя... ей же уже явно за двадцать, а то и двадцать пять. Девица вырвала, наконец, у него свою руку и отступила в тень:

— Я в библиотеке засиделась, а не... навоображали тут себе!

Она взмахнула головой и гордо прошла мимо Снегова. Если бы не простое домашнее платье и не растрепанная прическа, эта Грушенька вполне могла бы сойти за светскую львицу, но увы... Сергей Сергеевич проводил взглядом ее легкую тень, без труда нашел кухню и напился. Вьюга за окном бушевала нешуточная, и не было никакой надежды, что к утру распогодится.

Вернувшись в кабинет, Сергей Сергеевич долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок на огромном диване. Гудящий за окном ветер словно нашептывал слова Обета, который Снегов, будучи в изрядном подпитии, когда-то неосмотрительно принес. Ну и черт с ним!

Встал Сергей Сергеевич поздно. Сквозь сон слышал он шум за стенкой, незлобивую перебранку кухарки с каким-то олухом, который не привез из города перец и кофе, потом четкие указания управляющего, и все стихло, кроме шума ветра. Дрова в печи давно прогорели, но у слуг, наверное, были четкие указания не беспокоить гостя, поэтому ему самому пришлось разгрести еще жаркие угли и подкинуть поленья, манерным образом сложенные на кованой подставке.

Метель стихла только к обеду. К тому времени Снегов успел плотно позавтракать и наговориться с хозяевами. Подошедшая в столовую Грушенька чопорно поздоровалась и ничем не выдала, что помнит о ночной встрече. Оно и к лучшему — виниться, а уж тем более оправдываться Снегов не собирался. Осторожно он порасспрашивал Германа Рудольфовича о последних уездных новостях. Все-таки интуиции старика Домбровского стоило доверять. Над ним посмеивались многие модные писаки, но многократно битый жизнью Снегов знал, что пусть уж лучше тебя недооценивают, чем слагают красивые эпитафии. Хитер... ох, хитер был Домбровский!

— Так, стало быть, и в столице уже заинтересовались делишками князя Белозерского?

Оказывается, Грейнджер умел слушать и делать выводы — Снегову стоило только намекнуть на некое расследование, как тот разом выложил о творимых в уезде безобразиях и пообещал всячески содействовать следствию. Снегов, понизив голос, уверил, что любое содействие будет оценено и вознаграждено. Хотя такие правдолюбцы и доставляли иногда массу неудобств, работать с ними было сплошным удовольствием — можно было не опасаться, что Грейнджер откажется от своих слов и пойдет на попятную. Значит, Лаврентию опять хочется острых ощущений?

Когда-то они вместе закончили Калишский кадетский корпус, куда Снегова приняли исключительно по протекции родственников со стороны матери, о чем он, разумеется, вспоминать не любил. Блистательный Лаврентий именовал те годы не иначе как ссылкой и злился на своего отца, угодившего в немилость при дворе, отчего он, как его наследник, был отправлен подальше от столицы. Однако Снегову было страшно даже представить, что бы мог натворить в столице его заклятый приятель, если даже рядовая попойка в его компании превращалась в аттракцион, где игра в «рулетку» становилась не самым зажигательным развлечением. Неужели опять вляпался?

Однако осторожные расспросы показали, что Белозерский, к немалому облегчению Снегова, далек от политики, а промышляет мошенничеством. Грейнджер с пеной у рта доказывал, что торговля того крепостными попахивает. Чем она может попахивать, Снегов прекрасно знал — аферистом Лаврентий был отменным.

Провожали Снегова как лучшего друга. Грейнджер даже сунул ему в карман шинели бутылку можжевеловой настойки, да так незаметно, что Грушенька ничего не заподозрила. Снегов, заворачиваясь в доху, пообещал «заезжать по-простому», Филька присвистнул, и сани, наконец, тронулись.

До имения Амадея Болеславовича оказалось рукой подать, и Снегов позволил себе расслабиться, мечтая о бане с дороги, да о широкой постели. Хоть он и был аскетичен по своей сути, и если бывало нужно, мог переночевать и в поле под кустом, но с годами все же научился ценить ненавязчивое гостеприимство старика Домбровского, которого и воспринимал уже скорее как собственного родственника, нежели наставника.

— Сереженька, как я рад тебя видеть! — Домбровский встречал Снегова на крыльце и окончательно смутил, троекратно его расцеловав. — Метель-то какая была. Я весь извелся, хоть Гришенька и говорил мне…

— Григорий здесь?

— Здесь, здесь… приехал навестить старика на праздники.

Григория Гончарова Снегов не то чтобы не любил — недолюбливал. И дело было даже не в его отце, памятном по Калишскому корпусу. Некрасиво так памятном… с душком… но о мертвых или хорошо, или ничего. Сам корнет Гончаров был слишком уж активен и успел досадить Снегову, когда тот по просьбе Домбровского прочитал у них в корпусе несколько лекций.

Отобедали легко, чтобы не испортить впечатление от бани. Григорий был на удивление молчалив и задумчив, внушая нелепые надежды на собственную разумность. Снегов повидал немало молодых людей и твердо усвоил, что такие мечтательные взгляды предшествуют вспышкам буйства и не несут за собой ничего хорошего. Похоже, мальчишка влюбился именно так, как все и делал — безоглядно, неистово, безрассудно. Ну-ну…

Разговор состоялся уже под вечер. Снегов не торопил старика Домбровского, ожидая, пока тот соберется с мыслями. Раз уж он вызвал Снегова со службы, то дело нешуточное, а уж когда Амадей Болеславович начал зазывать в библиотеку, дабы показать раритетную рукопись, Сергей Сергеевич встревожился не на шутку. Когда массивная дверь библиотеки закрылась, Домбровский, воровато оглядевшись, закрыл ее на щеколду и увлек Снегова в самый дальний угол, чтобы их точно никто не мог подслушать.

— Сереженька, тут такое дело… — Амадей Болеславович тяжело опустился на стул, — прости, что я вовлекаю тебя в это дело, но, поверь, только тебе под силу его распутать.

Снегов, не глядя, опустился на соседний стул и приготовился слушать.

— Ты же хорошо помнишь дела пятилетней давности?

— Вы говорите о деле Тома? де Ридле??

— О нем самом.

— Он мертв.

Это была самая позорная страница жизни Сергея Сергеевича, когда он, будучи молодым идеалистом, поверил, что рвущемуся к власти де Ридле есть дело до возвращения титула своему амбициозному последователю. Мать Снегова действительно была княжеских кровей, но после того, как она вышла замуж за никому неизвестного приказчика с деревенькой в три души, родня от нее отвернулась, а родившегося сына и вовсе сочла бастардом и предпочла забыть о его существовании. Как же тогда Снегову хотелось доказать всему миру, что он чего-то стоит, а обещания вернуть титул и имя предков очень его вдохновляли. И если бы не помощь Домбровского, то вместо достойной государевой службы греметь бы Снегову кандалами где-нибудь на просторах бескрайней Сибири.

— Ох, Сереженька, — Домбровский тяжело вздохнул, — спаси меня господи, но я бы все отдал, чтобы это было действительно так.

— Что случилось?

— В уезде стали пропадать люди… не крепостные, нет… Иннокентий Рябов — приказчик, Феофан Сытин — стряпчий. Про других говорить не буду, только вот ведь странность какая… и у того, и у другого на воротах углем Знак Мрака был начертан.

— Не может быть...

— Маленький такой, не очень приметный, да к тому же наутро стерт был. Никто и значения не придал — подумаешь, перевернутая звезда в круге, со значочками непонятными… мало ли кто балует.

— Тела нашли?

— Еще нет… только вот я не сомневаюсь, что, когда найдут, тот знак будет у них на груди вырезан… как раз над сердцем.

— Только двое? — Снегов сам подивился тому, как глухо прозвучал его голос.

— Я знаю про двоих, а там…

— Когда это случилось?

— Четвертого дня. Я сразу с фельдъегерем тебе письмо и отправил. Ты — молодец, что подсуетился.

— Так четыре года в отпуске не был — не смогли отказать.

Молчание было пугающе напряженным.

— Может, кто из последователей выжил? — не выдержал Снегов.

— Думаешь, Жнецы Смерти призывают своего Мастера?

— Чем черт не шутит…

— Не знаю, Сереженька… ох, не знаю. Есть еще такая вещь, как чуйка, и она просто кричит, что его смерть была разыграна как по нотам. Я не поверил тогда, а сейчас…

— А что Лаврентий?

— Твой друг почти безупречен. Как, впрочем, всегда — предъявить ему нечего, кроме пары афер с крепостными, но чем бы он не тешился… а вот родственники жены к нему зачастили.

— И Васса? — вскинулся Снегов.

— И Василиса Чернышева. Она уже блистала на двух балах, устроенных Белозерским, и из-за нее стрелялся корнет Зубов с уланом Бяльским.

— И кто кого? — равнодушно поинтересовался Снегов.

— А какая разница? Она пропускает рождественский дворцовый маскарад, чтобы блеснуть в уезде, где кавалеры путают полонез и мазурку.

Васса Чернышева была официальной фавориткой и, как поговаривали, любовницей де Ридле, поэтому в сомнениях Домбровского был огромный смысл, и Снегов был склонен разделить его тревогу.

— Она живет у Лаврентия?

— Точно не знаю, но поговаривают, что да…

Теперь Снегов не удивлялся этому странному вызову. Из всей братии Жнецов только ему и Белозерскому удалось выйти сухими из воды, а вот той же Вассе близкое знакомство с де Ридле стоило полугода невеселых размышлений под сводами Петропавловской крепости, да двух доходных домов в центре Петербурга, проданных за бесценок. Неужели жизнь ее ничему не учит?

— Вы думаете, мне стоит навестить старинного друга?

— И не только его. Как я понял, ты уже познакомился с Грейнджером?

— Да. Пережидал у них метель.

— Это очень хорошо… было бы неплохо, если бы ты продолжил с ним знакомство. По счастью, у него дочь на выданье, поэтому твои визиты к нему не вызовут ненужных подозрений.

— Кроме того, что могут скомпрометировать девицу.

Домбровский разулыбался:

— Ох, молодость, молодость… в уезде каждому известно, что дочка Грейнджера разборчива не по чину и женихов на дух не переносит после той истории со студентом Рыжовым…

— А что за история? — не то чтобы Снегова это действительно интересовало.

— Как же… — Домбровский оживился, — говаривали, что она собиралась тайно венчаться с одним студентом. Рыжов такой был. Да не сошлись звезды — он в ополчение ушел и сгинул где-то под Смоленском, а она вроде бы как немного тронулась… ждет его. Такая вот великая сила любви.

Снегов хмыкнул. Он давно уже не верил в такие истории с вечной любовью. Проходит все… как бы глубоки не оставались рубцы на сердце, жизнь продолжается.

— Ты же у меня поживешь? — для Домбровского это был решенный вопрос. — Приехал навестить наставника, познакомился с соседями, возобновил юношеские связи… логично и не вызовет ненужного интереса.

В этом был весь Домбровский: ох, и любил старик все распланировать, и надо отдать ему должное — в прогнозах он не ошибался, за редким исключением, когда не знал всей подоплеки истории. Снегов и сам любил предопределенность, поэтому сразу же после разговора написал пространное письмо Белозерскому и поручил Фильке отвезти послание с самого утра, рассчитывая уже к вечеру получить приглашение навестить старинного приятеля.

Белозерский ожидаемо заинтересовался. В ответном письме он просил «заезжать по-простому, без лишних церемоний», и Снегов ощутил азарт начала занимательного дела. Домбровский, хоть и говорил, что отошел от дел, был в курсе всех событий, как уездной жизни, так и новых настроений при дворе. Тайные общества росли как грибы после дождя, и не все были такими же безобидными. Модные разговоры о смысле жизни вели или к вольным каменщикам, или в тайные ордены «Русских рыцарей» и всевозможные «Союзы спасения», грезившие идеями ограничения самодержавной власти. Интересно, а чем сейчас грешит Белозерский?

Сергей Сергеевич легко вбежал на крыльцо огромного дома. Любили все-таки Белозерские монументальность! Лаврентий Амвросиевич встречал его, как и положено, объятиями.

— Сережа, друг мой старинный, какими судьбами?

— Амадей Болеславович написал, что болеть начал, а у меня отпуск удачно наметился.

— Да Домбровский еще лет сто будет «начинать болеть» и простудится на наших похоронах…

Сергей Сергеевич хотел было ответить, что друг Лаврентий несправедлив к старику, но в этот момент тяжелая дверь хлопнула от мощного удара, и в холл вышел человек, которого Снегову хотелось бы никогда не видеть.

— О-о! Кого я вижу… Нюниус вульгарис…

Лаврентий неодобрительно оглядел шурина:

— Серж, уймись. Не забывай, что ты такой же гость в этом доме, как и господин Снегов.

— Забудешь тут, если в это обстоятельство мне постоянно тычут… — Серж Чернышев оскалился. — Что, родственничек, совсем сплин одолел, раз начал теперь приглашать всякий сброд?

Снегов хотел уже было ответить, что всякий сброд поселился здесь давно, но вовремя вспомнил об обидчивости Белозерского и прикусил язык, предоставив ему право самому улаживать дела с непутевым родственником. Не стоит этот бродяга ссоры с Лаврентием и упущенной возможности разобраться в непростом деле.

Белозерский что-то тихо сказал Чернышеву, отчего тот пошел красными пятнами, но немедленно заткнулся.

— Пойдем, Сережа, поговорим в кабинете, — Лаврентий приобнял Сергея Сергеевича и увлек за собой.

— Что ты ему сказал? — не выдержал Снегов, когда массивная дверь кабинета плотно за ними закрылась.

— Какая разница? Лучше расскажи о себе. Ты служишь все там же?

Снегов принялся рассказывать о себе, стараясь, впрочем, не сболтнуть лишнего. По ходу повествования выяснилось, что за четыре последних года в его жизни не произошло никаких интересных событий. Мимоходом он поинтересовался судьбой Чернышева и ничуть не удивился, что, проведя двенадцать лет на каторжных работах по навету бывшего дружка, тот так и болтается теперь по родственникам, предпочитая запивать свои невзгоды крепленым вином и досаждая всем нелепыми претензиями. Если откровенно, то подобной лояльности Снегов не одобрял, но не лезть же в чужой монастырь со своим уставом?

Чернышева он не любил еще со времен корпуса, где потомок знатного рода снисходил до общения с нищим почти бастардом только для хорошей драки, причем предпочитая действовать исподтишка. С годами «шутки» становились все злее и изощреннее, а сам шутник и его единомышленники — изобретательнее, и только своевременное вмешательство Домбровского не довело противников до греха. И вот теперь, спустя годы, Чернышев снова ведет себя, как неразумный подросток, заставляя вспомнить и испортившие юность издевательства, и такое обидное тогда прозвище.

— А еще к Натали Васса приехала, — невпопад, как о наболевшем, поведал Лаврентий.

— Она все такая же?

— Это неисправимо. Нашла себе в уезде какого-то художника и теперь пропадает у него на пленэрах.

— Зимой-то?

— Ты же знаешь Вассу?! Меня не удивит, если она будет позировать на фоне горящего дома, причем сама же его и подожжёт…

— А что за художник? — насторожился Снегов.

— Какой-то заезжий… появился летом, вроде бы даже снял флигель.

— Ты его не видел?

— А зачем? Пару лет назад я уже позировал для портрета. Удовольствия, надо сказать, никакого, а хлопот… и сесть так, как скажет, и не сказать лишнего этому… художнику, — Лаврентия передернуло. Он наклонился к Сергею Сергеевичу и доверительно прошептал: — Сам бы я никогда, это все идея Натали.

— А Васса? — решил вернуть его к интересующей теме Снегов.

— Она в восторге. Ты же знаешь, когда у нее есть интерес — глаз горит, не ходит, а летает… настоящая ведьма.

А вот это уже не просто тепло — горячо! Снегов помнил Вассу времен ее бурного романа с де Ридле. Тогда казалось, что взглядом она способна высекать молнии.

— И все это ради какого-то художника? Не слишком ли для нее мелко?

Лаврентий озадачено почесал подбородок:

— Не скажи… говорят, он итальянец…

После этих слов не взглянуть на художника было просто невозможно.

— И где живет этот рыцарь белил и сурика?

— У Кузякина. Только не говори, что тебя внезапно заинтересовала портретистика. Что случилось?

Не стоило недооценивать Белозерского, ох, не стоило! Оставалось пустить его по ложному следу.

— Мне необходим полупарадный камерный портрет. Небольшой. Хочу, чтобы мне польстили.

— Зачем тебе?

Хороший вопрос.

— Нужно произвести впечатление на девицу. Думаю, в провинции он обойдется мне значительно дешевле.

— Узнаю старинного друга — практичность во всем. Но рекомендую не забывать, что любой портрет — всего лишь копия оригинала.

Белозерский приосанился и выдал несколько сомнительных советов по соблазнению девиц всех сословий. И если бы Снегов не знал Натали Белозерскую, он бы поверил, что сиятельный князь изволит таскаться.

— Ты рекомендуешь меня этому уездному Кипренскому?

— Отчего нет? — Белозерский тотчас же взял перо и, обмакнув его в чернила, принялся быстро писать на тонкой надушенной бумаге. — Держи, скажешь потом спасибо. За устроенную личную жизнь…

— Спасибо.

— Э, друг, не торопись. Сначала я взгляну на ту, что заставила тебя забыть о своей аскезе.

Снегов кисло улыбнулся.

— Как-нибудь…

Однако Белозерский воодушевился и таким обещанием:

— Это надо отметить!

Так Снегов остался на обед, и лишь к ужину ему удалось покинуть гостеприимных хозяев. Натали сыграла на старинном рояле, а Лаврентий даже спел пару романсов, уговаривая Сергея Сергеевича присоединиться, и после бутылки коньяка все-таки уговорил. Чернышев больше не появлялся, поэтому этот вечер можно было счесть почти безупречным. Почти… Снегов был бы очень рад, если бы ему удалось увидеть Вассу, но, наверное, нельзя требовать от жизни слишком много. Однако теперь он был точно уверен, что даже если де Ридле появился на горизонте, Белозерскому об этом точно ничего не известно — такую безмятежность не сыграть!

* * *

Домбровский немного охладил пыл Снегова:

— Знаешь, Сереженька, видел я этого художника… летом. Правда, издалека… но за мольбертом. Тома?, насколько я знаю, никогда не увлекался живописью.

— Чего не сделаешь ради прикрытия?

— Тебе ли не знать… и все же я бы не особо обольщался. Я видел портрет его кисти. Для прикрытия слишком хорошо.

Спорить с Домбровским не хотелось. Каким бы проницательным тот ни был, Снегов привык доверять собственному чутью, а оно сейчас вело его в дом художника. Как там его? Никколо Оллонетти… письмо к которому жгло карман форменного мундира.

Уже засыпая, Сергей Сергеевич отметил, что почему-то он не видел Гончарова, словно того и вовсе не было в доме. Может, так оно и было?

День обещал быть насыщенным событиями, и стоило поторопиться, чтобы ничего не упустить. Снегов быстро позавтракал и, позвав Фильку, отправился в имение Кузякина, слывшего меценатом и покровителем тонких искусств. Тот с огромным наслаждением проматывал наследство, доставшееся ему от бездетного дядюшки, и, судя по всему, лет через десять его в этом непростом деле ожидал успех. Дом, раскрашенный самыми яркими цветами, уже сейчас начал ветшать, а сваленные у самого главного входа дрова, присыпанные снегом, и нечищеные дорожки производили впечатление заброшенности.

Сергей Сергеевич размышлял недолго. Знакомиться с хозяином этого бедлама совершенно не хотелось, а вот захватить расслабившегося на лоне природы де Ридле было весьма заманчиво. Снегов проверил крепление кинжала. Идеально — при резком выпаде рукой клинок ложился в ладонь, давая простор для маневра… лишь бы на месте не было Вассы. Снегов не обольщался: если та воссоединилась с бывшим любовником и сейчас находится у него, то захватить его не получиться, и тогда придется договариваться. И тут уж все будет зависеть от убедительности Снегова… ну, или, если уж совсем не повезет, от скорости его бегства. Правда, этот вариант развития событий был бы самым неудачным. Отыскать затаившегося де Ридле на бескрайних просторах будет непросто, но и в этом случае действия Снегова будут оправданы хотя бы прекращением ритуальных убийств. Вряд ли, находясь в бегах, Мастер Смерть продолжит свои сомнительные опыты.

Сугробы под окнами флигеля намело очень кстати. Снегов распорядился, чтобы Филька в любом случае ждал его здесь и был готов как к немедленному бегству, так и к оказанию срочной помощи, если удастся скрутить де Ридле?.

— Если свистну один раз, то беги ко мне, а уж если дважды…

— Не изволите сомневаться, барин.

Если в чем Снегов и сомневался, так только не в преданности Фильки. Флигель в имении Кузякина стоял отдельно, и к нему тянулось несколько цепочек следов. Если бы не сизый дымок из трубы, флигель бы казался нежилым. Стараясь ступать след в след, Снегов обошел строение, примечая пути, удобные для бегства, потому что большинство окон стояли заколоченными.

Дверь оказалась незапертой, и Снегов осторожно вошел внутрь. Едва уловимый запах плесени заглушался духом жилища художника: краски, скипидар и стойкое амбре перегара характеризовали хозяина жилья как человека творческого и увлекающегося. Снегов наугад толкнул дверь и оказался в большой комнате, вдоль стен которой стояли картины в подрамниках. В основном портреты, но были и пейзажи. Скорее всего, они были не закончены, о чем свидетельствовали цветные пятна в самых неожиданных местах. Снегов зачарованно смотрел на портрет Вассы. Это, несомненно, была она в образе богини-воительницы Афины: бесстыдно обнаженная, она прикрывалась лишь небольшим щитом, дерзко и снисходительно взирая на непочтительного зрителя. Ее роскошные волосы укрывал шлем с высоким гребнем, а у ног свернулась огромная змея. Надо отдать должное мастерству художника…

— Что вам угодно?

Черт! Появившийся совершенно беззвучно мужчина в женской меховой душегрейке с интересом разглядывал Снегова.

— Мне нужен господин Никколо Оллонетти.

— По какому делу?

— По личному.

— Вот как… и все же?

— С кем имею честь…

— Кто вы такой и что вам здесь нужно?

Вот ведь! От досады впору было приложиться лбом о дубовую дверь. Памятуя о параноидальной подозрительности де Ридле, Снегов совершенно не учел, что у него может быть слуга.

— Об этом я буду говорить с господином Оллонетти лично.

— Так говорите же!

Только что ногой не притопнул… Что? Это — художник? А где де Ридле?

— Вы — Никколо Оллонетти?

— А что вас не устраивает? Моя молодость? Или, может…

Не говорить же ему о собственной ошибке? Снегов, отвлеченный своими тягостными раздумьями, но все же не сильно рефлексируя, протянул художнику письмо Белозерского и вновь принялся разглядывать портрет Вассы-воительницы.

— Так это сильно меняет дело!

Снегов, не понимая, уставился на воодушевившегося художника, а тот, помахав руками, цепко ухватился за рукав его мундира и потянул за собой.

— Пойдемте! Пойдемте, уважаемый…

— Господин Снегов.

— Господин Снегов, вам невероятно повезло, я как раз сейчас раздумываю над новой концепцией…

И, рассказывая что-то об игре света и тени, художник увлек Снегова в соседнюю комнату, где на мольберте был установлен девственно-чистый холст, натянутый на неровно сбитый подрамник.

— Я напишу вас в усадебном интерьере… или лучше нет… деревянные стены и метель за окном… да-да-да!

Снегов хотел было откланяться, но вовремя сообразил, что так ничего и не узнал по интересующему его вопросу. А пару сеансов натуры он уж как-нибудь выдержит…

Филька явился на призывный свист с доской наперевес, но быстро сориентировался и растопил зачахшую печь. Снегов распорядился подать сани через два часа, а пока отвезти записку Домбровскому — старик мог навоображать себе невесть что.

Сидя на колченогом стуле с отломанной спинкой Снегов размышлял о печальном опыте Белозерского. Действительно, удовольствия никакого, а хлопот… Одна радость — художник оказался разговорчив. И вот теперь Снегов пытался выудить зерно истины из путаных рассуждений.

— А что ваша Афина?

— О-о… это моя боль…

— Почему же?

— Я ее не дописал и вряд ли когда-нибудь допишу.

— Надоело?

— Разве работа над такой натурой может надоесть?

— А что тогда?

— Настроение… игра… свет…

— Она перестала приходить?

— Не в этом дело…

— Отказывается позировать?

— Если бы все было так просто…

Снегову были чужды эти непонятные метания. Если художник хочет продолжать работу, но не может, значит, что-то не то с натурщицей, оставалось выяснить что.

— Когда она приходила в последний раз?

— Освещение в комнате не соответствует настроению…

И как с таким разговаривать?

— Когда вы ее видели…

— Вот-вот-вот… то самое выражение! Замрите! Прошу!

— Но…

— Молю! Вот так… именно…

Надо ли уточнять, что через два часа таких мучений Сергей Сергеевич был не в самом лучшем расположении духа?

Когда Снегов уже взбегал по ступенькам дома Домбровского, его чуть не сбил с ног Гончаров, спешащий куда-то на ночь глядя.

— Стой!

— Что вам от меня надо? — дерзко вскинулся Гончаров.

— Только то, чтобы ты не влез, куда не…

— Да сколько можно? Какое вам дело до моих терзаний?

— Мальчишка! Что ты вообще знаешь…

— Все, что необходимо! Вы не мой учитель, поэтому не понимаю, какое вам дело…

Мальчишка своим неуважительным поведением умудрился задеть в душе Снегова те струны, о существовании которых он успел позабыть.

— Ты такой же избалованный засранец, как и твой отец!

— Верю вам на слово!

Гончаров сердито зыркнул и почти побежал в сторону конюшни, оставив Снегова стучать кулаком об одну из каменных колонн портика. Он никогда не переоценивал свой педагогический талант, но считал, что не заслуживал такой истерики от пускай и влюбленного, но все же ученика… хоть и бывшего. Злость на Гончарова пересилила тревогу за него же, и Снегов решил не выяснять, куда тот направился.

Следующий день утомленный искусством Снегов решил посвятить сбору сведений, поэтому прямо с утра поехал к Грейнджерам «по-простому», как и обещал. Герман Рудольфович встретил его как родного и сразу же увлек в гостиную, где, воровато оглядевшись, достал из-за дивана бутылку можжевеловки и маленькие рюмки «для разговора». Домбровский не зря характеризовал Грейнджера как завзятого сплетника, тот с огромным удовольствием перемывал косточки соседям, не забывая ни о ком и смакуя подробности. Так Снегов узнал, что Кузякин привечает «всякий сброд» и «сам не ведает, кто у него гостит». Это было уже интересно, ведь помимо художника у того числились многочисленные музыканты, комедианты и ценители искусств «разной степени просвещенности». Сам Кузякин был человеком «добрым» и «не от мира сего», что, однако, не мешало ему устраивать шумные попойки, в которых принимали участие и дамы.

Об участии дам Грейнджер сообщил прискорбным шепотом, а в его описании одной из «вавилонских блудниц» Снегов узнал Вассу Чернышеву.

— Скажите, любезный Герман Рудольфович, а вам довелось самому бывать в этом шалмане?

— Упаси боже, Сергей Сергеевич!

— А откуда же…

— От людей ничего не скроешь…

— Папенька, говорите прямо, что наш кузнец Михаил женат на дочери кузякинской кухарки, которая служит там с незапамятных времен…

Девица Грейнджер вошла совершенно беззвучно, и оставалось только гадать, сколько она успела услышать.

— Доброе утро… — Снегов замешкался, не зная, как обратиться к хозяйской дочке.

— Зовите меня Грушенькой.

— Хорошо, Аграфена Германовна, — согласился Снегов.

Девица поморщилась, выразительно посмотрела на отца и после его тягостного вздоха поправила Снегова:

— И все-таки лучше Грушенькой.

Снегов прикусил язык, чтобы не начать расспрашивать о причинах выбора такого необычного имени:

— Если вы так настаиваете… Аграфена.

Девица хмыкнула, довольно дерзко пообещала распорядиться по поводу обеда и ушла, а Герман Рудольфович поспешил вернуться к волнующей его теме:

— А еще поговаривают, что у нас в уезде люди стали пропадать.

— Крепостные бегут?

— Нет… все люди вольные и, я бы даже сказал, зажиточные. Помяните мое слово, это не к добру. Плотник Сухаревских рассказывал, что у его тещи видение было, а та провидица известная.

Снегов знал, что в таких с виду пустых сплетнях может таиться рациональное зерно, поэтому и поинтересовался:

— И что же она напророчила?

— Что антихрист в наших краях объявился, который пока семь душ не погубит — не переродится.

Грейнджер и сам верил в то, о чем говорил. Ох уж эти пророчицы! И ведь непременно число трагедий у них или три, или семь, или девять… а в самом жутком случае — тринадцать. Чтобы отвлечь хозяина от мистических рассуждений, Снегов обратил его внимание на открытую книгу, лежащую на столе:

— Скажите, Герман Рудольфович, а вы читаете по-гречески?

Лицо Грейнджера разом просветлело:

— Это все Грушенька. Она увлекается языками и историей. Слышали бы вы, с каким пылом она рассказывает про пирамиды!

Про пирамиды и сам Снегов мог рассказать, а вот то, что провинциальная девица самостоятельно изучает древние языки, заслуживало похвалы.

— А какие языки она изучает?

— Итальянский, английский, древнегреческий и латынь… это помимо французского и немецкого.

— Весьма недурно… весьма.

Грейнджер расплылся в улыбке и стал похож на сытого кота:

— Она у меня умница.

Умница Аграфена позвала их отобедать, и когда разговор коснулся похода наполеоновской армии в Египет, буквально расцвела. Чувствовалась ее увлеченность этой темой, и Снегов отдал должное грамотности ее суждений. Однако приятный разговор был прерван самым неожиданным образом: вбежала дворовая девка, чуть оправила растрепанные косы и заголосила:

— Ой, что деется! Люди добрые! Да что же это такое?

— Что случилось? — Герман Рудольфович был строг, но спокоен.

— Кешку Рябова нашли… мертвого… в полынье всплыл…

Девка начала сбивчиво рассказывать о том, что в полынье, там, где теплые ключи, всплыл труп Иннокентия Рябова. После нескольких наводящих вопросов Снегов понял, что над телом надругались, и Домбровский оказался прав, как, впрочем, и всегда, — Знак Мрака был начертан у убитого чуть выше вырезанного сердца. Сославшись на неотложные дела, Снегов покинул гостеприимный дом и поспешил к Белозерскому.

Лаврентий уже уехал в город, наверняка, чтобы узнать подробности убийства, и если бы не Чернышев, Снегов бы развернулся и отправился восвояси.

— Каким ветром занесло в наши края столь редкий экземпляр Нюниус Вульгарис?

Сергей Сергеевич смерил взглядом противника и, криво усмехнувшись, прошел в гостиную, где уселся в кресло и взял книгу, выказывая намерение дождаться хозяина. Чернышева такое поведение взбесило, и он, брызжа слюной, принялся выкрикивать оскорбления. Чем больше он распалялся, тем спокойнее становился Снегов, который от этой склоки уже начал получать удовольствие.

— Что здесь происходит?

Натали Белозерская появилась, как всегда, кстати. Теперь можно было уйти, сохранив лицо, однако у хозяйки были свои планы на Снегова.

— Сергей Сергеевич, я не ошибусь, если предположу, что Лаврентий Амвросиевич был бы очень рад видеть вас именно сегодня.

«Она тоже знает», — догадался Снегов и выразил желание дождаться хозяина в библиотеке. Натали принялась что-то тихо втолковывать непутевому братцу, но вслушиваться в ее речи не хотелось, и Сергей Сергеевич поспешил оставить их.

Стоило открыть дверь в библиотеку, как Снегов заметил тень, метнувшуюся от стеллажей. Васса! Она явно что-то спрятала среди книг, вот только что? Васса невозмутимо вышла из-за стеллажей и оглядела Снегова с чувством собственного превосходства:

— Шпиониш-ш-шь, Сереж-ж-жа?

Вот же змея!

— Добрый день, Василиса.

— Был. Пока не появился ты. Что ты здесь вынюхиваешь?

— Жду старинного приятеля.

— Этого мелкого мошенника?

— С чего ты взяла?

— Только не нужно рассчитывать на то, что я расскажу тебе все, что знаю.

— И в голову не приходило.

Васса рассмеялась:

— Какой же ты скользкий! Все так же хочешь знать все и про всех, да, Сереж-жа?

Снегов кисло улыбнулся:

— Все так же меришь остальных по себе?

— Если бы! Устала обольщаться… — Васса брезгливо повела плечами и рывком открыла дверь. — Счастливо оставаться!

Змея! Снегов успел заметить измазанные чернилами тонкие пальцы, судорожно дергающие бронзовую ручку, и его осенило: «Письмо! Она писала ему…»

Стоило двери закрыться, как Снегов бросился к столу, на котором лежал ворох бумаг. Нет… никакой зацепки. Если черновик и был, то… Снегов разобрал корзину для мусора и метнулся к печи. Сероватый пепел — вот все, что осталось от возможного черновика. Сергей Сергеевич, помня еще об одном фокусе, принялся внимательно разглядывать чистые листы, в надежде, что Васса подкладывала под свое письмо другой лист, а учитывая силу, с которой она давила на перо, там должны были бы остаться следы. Он по очереди крутил чистые листы перед массивным канделябром до тех пор, пока в неверном свете свечей ему не показалось, будто он что-то увидел. Выдохнув, чтобы успокоиться, Снегов набрал грязно-серой золы и потер чистый лист. С замиранием сердца он смотрел, как на испачканном листе проступают белые буквы…

Разочарование было сильным — Сергей Сергеевич узнал буквы греческого или даже древнегреческого алфавита, и в очередной раз пожалел, что пренебрегал языками в корпусе, уделяя внимание точным наукам. Он аккуратно переписал на чистый лист все открывшиеся ему символы, дождался, пока высохнут чернила, и спрятал оба листа в потайной карман. Теперь стоило проверить еще один след.

Сергей Сергеевич отошел к двери, определяя место, где он застал Вассу, и решительно направился к этому стеллажу. Что же она там скрывала? Бумаги? Книгу? Благословляя нерадивую горничную Белозерских, которая не слишком тщательно протирала пыль, Снегов заметил едва уловимый след на полке. Он достал потертую книгу и чуть не вздрогнул, заметив свежее чернильное пятнышко на титульном листе. Точно! Эта та самая книга… какие-то стихи на итальянском языке, не известном Снегову, но на котором свободно говорили и Васса, и де Ридле. Загадок меньше не становилось. Знаний Снегова хватило только на то, чтобы определить, что это сборник любовных пьес Гвиттоне д’Ареццо. Сергей Сергеевич поставил книгу на место, запомнив ее название. И что теперь? Ключом к решению загадки явно была записка на языке героев Эллады…

Греческий язык знал Белозерский, только вот стоит ли его вводить в курс дела, все-таки Васса его родственница, а все члены его фамилии очень трепетно относятся к семейным связям. Что, если эта записка изобличает Вассу? Зная Лаврентия, можно было предположить, что тот примет скорее сторону свояченицы, чем не самого близкого приятеля, поэтому Снегов твердо решил молчать о записке. Но как же тогда ее расшифровать? Домбровский греческого не знает, просить Гончарова не хотелось категорически… можно, конечно, прибегнуть к учебникам, но такие действия наверняка вызовут нежелательный интерес. Идея возникла спонтанно, и при ближайшем рассмотрении чрезвычайно понравилась Снегову. Девица Грейнджер! Она достаточно образована, чтобы прочитать записку, и общение с ней не вызовет никаких подозрений заинтересованных сторон. В конце концов, Снегов числился в холостяках…

Размышления прервало появление хозяина дома, который вбежал в библиотеку, словно за ним гнались:

— Уже знаешь?

Очевидно, Белозерский был крайне расстроен и возбужден.

— Добрый день, Лаврентий. Да… знаю.

— Добрый? Ты шутишь? Знак Мрака…

— Закрой дверь, Лаврентий, и прошу, тише.

— Да, да… конечно.

Белозерский плотно закрыл дверь и жадно напился прямо из графина, который стоял на столе. Потом он уселся в кресло и, овладев собственными эмоциями, продолжил:

— Что ты знаешь?

— На трупе нашли его знак.

— И вырезанное сердце. Это он, Сергей. Он выжил.

Не было никакой нужды уточнять, кого имеет в виду Белозерский — в свое время они оба были слишком близки к де Ридле?, чтобы сейчас изображать невинность.

— Скорее всего.

— Нам никто не поверит… разве только старик Домбровский… но что он сейчас может?

— Вызвать из Петербурга своего человека?

— Угрюмова? Не дай бог! У этого мудака совершенно отсутствует понимание момента. Нет, Сергей… если его поймаем мы, это будет очень уместно. Очень!

Снегов хорошо понимал Белозерского. Поимка французского шпиона и преступника была тому на руку: одним махом Лаврентий избавлялся от нешуточной угрозы в лице де Ридле?, в зависимость от которого в те годы попали многие, причем избавлялся, снискав себе немалую известность и, возможно даже, высочайшую милость. А может даже, ему забудут прошлые прегрешения, и он сможет вернуться в столицу, сияющий и прославленный. Такая игра, несомненно, стоила свеч, и Снегов не мог отказаться от сильного союзника.

— Согласен. У тебя есть план?

— Через неделю я даю бал-маскарад. Будут все. Что-то подсказывает мне, что он непременно появится, главное, не спугнуть.

— А как мы его узнаем?

— Предоставь это мне. Тебе стоит озаботиться костюмом.

— Зачем?

— Не придешь же ты на маскарад в мундире?

Собственно, так Снегов и собирался поступить, поэтому только спросил:

— Почему нет?

Белозерский ответил ему выразительным взглядом, потом вздохнул и снизошел до объяснений:

— Во-первых, в костюмах будут все…

Для Снегова этот аргумент никогда не был решающим, поэтому Белозерский продолжил:

— А во-вторых, подбираться к нему будет проще, оставаясь неузнанным. Должно же у нас быть преимущество?

С этим нельзя было не согласиться, но где искать костюм? Да еще в столь короткий срок… Белозерский учел и это:

— Будешь лордом Ратвеном.

— Кем? Это вообще кто? — возмутился Снегов.

— Как ты отстал от жизни, мой любезный друг! Это же посмертное воплощение лорда Байрона. И не спорь! Ты достаточно бледный, чтобы обойтись без белил, прикрыв лицо полумаской, парик тебе тоже не нужен, наденешь классический черный костюм, а шелковый плащ с кровавым подбоем у меня найдется. Специально для тебя.

Кто бы спорил? Снегов предпочитал вести предметные диалоги, а сейчас его больше волновала поимка де Ридле.

— Хорошо. Как мы его будем ловить?

— Легче всего подобраться к нему во время мазурки. Выводим его в смежную комнату, а дворовые помогут связать и удержать. Уверяю, никто ничего и не заметит.

Учитывая грохот массовых антраша, в этом был смысл, а холодным оружием они оба владели виртуозно. Оставалась одна проблема…

— А Васса не помешает?

— Ее в это время займет Натали.

Что ж… если де Ридле придет, его ждет достойный прием, а учитывая склонность Мастера Смерти к неоправданному риску и излишней театральности, на его визит стоило рассчитывать. Обсудив детали, сообщники тепло попрощались: от обеда Снегов отказался категорически — застольная встреча с томящимся от невысказанности Чернышевым не входила в его планы.

* * *

Домбровский уже все знал и успел даже поссориться с Гончаровым из-за того, что запретил тому ехать на очередную прогулку.

— Сережа, как хорошо, что ты приехал! Слышал новости?

— Да.

— Тома? здесь. Это уже совершенно точно. Я написал Алексею.

Алексея Угрюмова Снегов не любил и считал, что прозвище «Муди» очень емко отражает самую суть того. Когда-то только вмешательство Домбровского спасло Снегова от кандальных браслетов, заковать в которые хотел его именно Угрюмов.

— Белозерский хочет поймать де Ридле.

— Отличная новость, Сереженька! Просто отличная, — Домбровский едва не пел. — Князь знает, где его искать?

— Рассчитывает захватить на балу.

— Точно-точно… про бал я совсем забыл. Но там ведь будет маскарад?

— Белозерский сказал, что он узнает де Ридле?.

— Вполне возможно. А ты, Сереженька, планируешь ему помочь?

— Конечно, Амадей Болеславович.

— Я не сомневался в тебе, мой дорогой. Бал через неделю?

— Да.

— Буду молиться за вас… а Алексей вам поможет. Достань, пожалуйста, ему приглашение.

Снегов представил, как скривится Белозерский, приглашая своего гонителя, но с другой стороны, представив, что присутствие Угрюмова даст дополнительные гарантии их предприятию, согласился.

— Хорошо. Пусть готовит маскарадный костюм. Мне кажется, что ему пойдет образ Арлекина.

Домбровский еще немного пожаловался на непочтительность Гончарова, посокрушался о собственном здоровье и распорядился, наконец, подавать обед. Спустя час, вытянув ноги к теплой печке и слегка покачиваясь в кресле, Снегов решил, что день прожит не зря. Завтра он поедет к Грейнджерам и попросит перевести записку, а потом… поимка де Ридле станет венцом его карьеры.

Грейнджеры совсем не удивились, когда Снегов приехал к ним на следующий день. Легкая тревога от того, что он может не оправдать их матримониальных планов, отступила при воспоминании о трупе, да и девица вела себя так, словно мысль о супружестве никогда ее не посещала. Поэтому Снегов решил, что не введет никого в заблуждение, если попросит Аграфену Германовну помочь ему с пустячным переводом.

Герман Рудольфович или отчаялся пристроить дочь, или настолько ей доверял, но на просьбу Снегова уделить ему четверть часа совершенно безропотно встал и безмятежно откланялся:

— Люблю, знаете ли, полежать после завтрака... а вы занимайтесь.

Стоило его шагам стихнуть, как Снегов достал беспокоящую его записку:

— Не соизволите ли помочь с переводом, Аграфена Германовна? Ваш папенька обмолвился, что вы в совершенстве владеете греческим наречием.

— Отчего нет, Сергей Сергеевич? Показывайте, что у вас там.

Снегов развернул перед ней лист и пригладил его рукой. Девица с интересом взглянула на записку, а потом проницательно посмотрела на Снегова:

— Что это?

— Это я у вас хотел спросить, любезная Аграфена...

— Да нет, что здесь написано мне понятно, но в чем суть?

Стараясь говорить любезнее, насколько можно, чтобы только скрыть раздражение, Снегов переспросил:

— Вы мне переведите, пожалуйста, что здесь написано, может быть, тогда я смогу ответить на ваш вопрос.

Девица словно и не обиделась:

— Здесь числительные. В беспорядке.

Впору было зарычать.

— Какие именно, не подскажите?

— Не стоит так шипеть. Если вам угодно, я могу продиктовать.

— Будьте столь любезны.

— Извольте. Восемнадцать, три, шесть, двадцать два, одиннадцать, два, сорок четыре...

— Помедленнее, пожалуйста, я записываю.

— Восемнадцать... три... шесть... так пойдет?

— Да.

Снегов догадался, что имеет дело с шифром, поэтому записывал цифры в три колонки. Ключом к шифру, скорее всего, была та книга... как его? Гвиттоне д’Ареццо. Вот только итальянского языка Снегов не знал, ограничившись изучением французского, немецкого и латыни. Латынь, конечно, близка к итальянскому, но с его невежеством есть риск упустить детали. Закончив писать, Снегов внимательно посмотрел на Аграфену:

— Вы умеете хранить тайны?

— Да!

— Поклянитесь, что сказанное мной не пойдет дальше этих стен, потому что от вашего молчания будут зависеть жизни людей.

В конце концов, чем он рискует? Рассказать она сможет только папеньке, а тот промолчит ради нее... В медово-карих глазах Грушеньки мелькнуло выражение признательного восторга, весьма польстившее Снегову — нечасто девицы смотрели на него так.

— Клянусь!

Снегов благосклонно кивнул.

— Принимается! Есть ли у вас сборник пьес Гвиттоне д’Ареццо?

— Зачем вам?

— Несите сюда, объясню!

Грушенька стремительно вышла и уже спустя пару минут вернулась с точно такой же книгой, что и в библиотеке Белозерских. Разве что более потрепанной.

— Подойдет?

— Да.

— Что теперь?

— А теперь открываете страницу восемнадцать и находите в третьей строчке сверху шестое слово...

— Это шифр! — восторженно прошептала Грушенька.

— Поразительная догадливость... — не удержался Снегов, но тут же, взяв себя в руки, продолжил: — Какое это слово?

— Non.

— И?

— Это отрицание. «Не»

— Хорошо. Дальше...

Девица старательно записывала слова, от усердия высунув кончик языка, и Снегов перестал спрашивать перевод каждого слова, ожидая полного текста. Когда Грушенька, поскрипев пером, наконец, закончила писать и подняла взгляд, Снегов в нетерпении спросил:

— Ну?

Она откашлялась и с выражением прочитала: «Не верь цыганке. Мальчишка не представляет никакой угрозы. Целую в носик».

— И все?

— Да. Последнее слово, можно перевести, как нос, но мне кажется, что «носик» звучит уместнее.

Снегов потер нос. Какая-то ерунда... ни имени, ни подписи... что за мальчишка? Что за цыганка? Последнее он, скорее всего, сказал вслух, потому что девица охотно отозвалась:

— А цыганка, наверное, с табора. По осени были они в наших краях. Говорят, там провидица была... а про мальчишку ничего не знаю.

— Говорят... — проворчал все еще сбитый с толку Снегов. — Надеюсь, вы не начнете рассказывать...

— Но я же поклялась! — горячо возразила девица и тихо добавила: — Хоть и не понимаю, кому может угрожать поцелуй в носик.

А ведь со стороны и впрямь странно выглядит. Снегов вздохнул и решил приоткрыть завесу тайны:

— Эта записка писалась для человека, подозреваемого в убийстве...

— Этот мальчишка — следующая жертва?

А девица-то не обделена умом!

— Возможно.

— Но тогда надо срочно узнать, кто это... чтобы предотвратить...

Началось... Снегов сжал зубы и сосчитал до десяти, прежде чем вежливо ответить:

— Поклянитесь, что вы не будете предпринимать никаких действий!

Грушенька сжала губы и упрямо вздернула подбородок. Понятно... Снегов тяжело вздохнул и перефразировал:

— Поклянитесь, что вы не будете предпринимать никаких действий, не посоветовавшись со мной.

— Клянусь!

Ну, хоть что-то... не то чтобы Снегов привык доверять девичьим клятвам, зато появился повод упрекнуть: «Вы же обещали!» Правда, в этом конкретном случае цена болтливости девицы Грейнджер будет непомерно высока... оставалось надеяться на ее разумность и неболтливость.

* * *

Следующий труп нашли через два дня. Над телом Феофана Сытина убийца вновь надругался — вырезанное сердце и Знак Мрака над страшной раной красноречиво об этом свидетельствовали. Домбровский попросил Снегова осмотреть труп и место происшествия опытным взглядом — не знающий что искать следователь мог упустить детали, а раскрывать карты Амадей Болеславович не спешил. А вдруг у де Ридле окажется свой человек в околотке?

Снегов как раз собирался выезжать, когда в окно его комнаты постучали. Он отдернул штору и замер от удивления — стоявшая на улице Грушенька Грейнджер, сделав страшные глаза, знаками велела ему открыть окно. Делать нечего — настырная девица сейчас переполошит всех.

Сергей Сергеевич, проклиная скопом всех любопытных и безрассудных девиц, распахнул окно и, протянув руку, помог Грушеньке взобраться в комнату.

— И что вы хотите сказать столь экстравагантным способом?

— Добрый день, Сергей Сергеевич.

— Нет, Аграфена Германовна, не добрый. Видно, ваш папенька дурно вас воспитывал, раз вы лазаете в окна к мужчинам.

— Я к вам не как к мужчине...

— Интересно, а как к кому же?

— Как к государеву человеку.

Простота Грушеньки начинала злить.

— Что вы хотите?

Но ответить она не успела, потому что за дверью раздались шаги, и Снегов среагировал молниеносно. Зажав девице рот и схватив в охапку, он спрятал ее за тяжелой портьерой. Не хватало еще объяснять, что в его спальне делает девушка. К ее чести она не стала ни вырываться, ни кричать...

Появившийся Домбровский был взволнован:

— Сереженька, поторопись. В народе поползли нехорошие слухи, и твой Филька сказал, что слышал от дворовых, будто вдова Сытина требует сжечь проклятущую сторожку, где нашли тело ее мужа, потому что там знаки сатанинские... как бы...

— Я понял, Амадей Болеславович.

— Ты же помнишь Тома — вот уж кто любил разные постановки... Сереженька, ты должен убедиться, что он там был, тогда у Алексея будут развязаны руки: одно дело — ловить убийцу, пускай и сатаниста, а другое — шпиона и личного врага императора...

Разговорчивость Домбровского сослужила дурную службу. Снегов не мог представить, как станет объяснять это Грейнджер, и что эта девица потребует за свое молчание.

— Я все понял. Выезжаю немедленно.

— Отлично. Пойду скажу твоему Фильке.

Когда дверь за ним закрылась, Снегов распахнул портьеру и мрачно взглянул на Грушеньку. Та посмотрела на него с восторгом новобранца и зачастила:

— Сергей Сергеевич, я с вами! Я не помешаю! Честно! А вдруг еще что-нибудь перевести понадобится?

«А ведь она не отстанет», — понял Снегов, и то ли от нежелания тратить время на споры, то ли вняв ее последнему аргументу, строго сказал:

— Хорошо. Я возьму вас. Но вы немедленно переоденетесь мальчиком.

— Кем?

— Дворовым мальчиком, служкой... называйте, как хотите, но взять с собой Аграфену Германовну Грейнджер я не могу.

— Хорошо, — пискнула та, — дайте одежду и отвернитесь.

На согласие, тем более такое скорое, Снегов и не рассчитывал, но, не выказывая собственного изумления, принялся рыться в сундуке со старыми вещами Гончарова, предназначенными отдаче в богоугодные заведения. Хорошо, что Домбровский предпочитал заниматься благотворительностью на пасхальные праздники. Так... что там у нас есть? Суконные брюки... простая рубаха... а за заячий тулупчик, овчинный треух и почти новые валенки Снегов был готов простить Гончарову его недавние неуважительные высказывания.

— Наденьте это.

— Отвернитесь.

— Не надо только рассчитывать на то, что...

— Да отвернитесь вы, наконец! Мало времени.

А ведь она права. Нарочито медленно Снегов развернулся к Грушеньке спиной и принялся рассказывать о том, что ей надлежит делать, если уж она и вправду решилась поехать с ним. Тихий шорох за спиной немного отвлекал, заставляя задумываться о том, что же она там делает, а предательское воображение нарисовало вдруг совершенно смущающую картину. Только сейчас Снегов вдруг отчетливо осознал, что находится в спальне наедине с девицей, которая в этот момент... щекам стало горячо.

— Аграфена Германовна, вы скоро?

— Сейчас, сейчас, Сергей Сергеевич...

Она немного задыхалась, лишь усиливая неловкость, и Снегов принялся вспоминать неправильные немецкие глаголы, чтобы хоть как-то отвлечься от неуместных фантазий.

— Я все! Хорошо получилось?

Снегов обернулся и чуть было не расхохотался — и вот это нелепое создание заставило его грезить? Грушенька оказалась значительно мельче Гончарова, и все его вещи комично болтались на ней. Можно было сравнить ее с огородным пугалом, но почему-то не хотелось:

— Вас не узнать... — не покривил душой Снегов.

— И хорошо... а теперь что?

— А теперь вылезайте в окно и отправляйтесь к воротам...

— А... мои вещи?

— Я завезу их вам... завтра.

Грушенька вздохнула, подтянула норовившие сползти брюки и направилась к окну.

— Стойте!

— Что еще?

— Возьмите... — Снегов протянул ей веревку.

— Это еще зачем?

— Если вы потеряете штаны, то поверьте...

— Не продолжайте! — девица густо покраснела, но веревку взяла и довольно споро подпоясалась. — Теперь все?

— Теперь да.

Снегов помог Грушеньке выбраться через окно, спрятал ее вещи в сундук и на всякий случай задернул портьеру. Теперь стоило поторопиться.

Домбровский на прощанье осенил крестом и пробормотал вслед какую-то молитву. Снегов легко сбежал с крыльца и крикнул Фильке:

— Трогай!

Тот присвистнул, и сани легко покатились по набитой колее. Как ни заманчива была мысль «забыть» про Грушеньку, Снегов попросил Фильку притормозить у ворот и насмешливо посмотрел на девицу: неужели та ждет, что он начнет перед ней расшаркиваться при посторонних? Но она только фыркнула и полезла в сани. Отлично! Заметив заинтересованный взгляд Фильки, Снегов решил снизойти до объяснений:

— Это… Фрол.

— Как скажете, барин.

Как хорошо, что Филька не из болтливых…

Поскрипывал снежок под полозьями саней, шумно постукивали подковы, разбивая подмёрзший наст, что-то монотонно напевал себе под нос Филька, а Снегов, понизив голос почти до шепота, инструктировал девицу:

— Ведите себя почтительно, держитесь чуть в стороне, но далеко не отходите, чтобы не пришлось потом вытаскивать вас из неприятностей.

— Как скажете, барин…

Понятливая… язва. А раз так, то и говорить больше не о чем. Снегов усадил ее рядом и укрыл полой дохи — простудится еще ненароком. Девица не возражала. Она сидела тихая, как мышь под метлой, и едва слышно сопела носом. Почему-то именно этот еле уловимый звук не позволял забыть, что рядом с ним сидит какая-никакая, а молодая девушка, и Снегову казалось, что он чувствует тепло ее тела. Глупости, конечно — через столько-то слоев одежды…

* * *

Вокруг заброшенной сторожки толпились люди, которые прислушивались к истошным крикам какой-то грузной бабы, очевидно, вдовы погибшего Сытина.

— Да что же это деется? Завелись антихристы окаянные и никакой на них управы? Да неужто мы всем миром не справимся? А самое-то гнездо они где свили? Ужель никто не знает? Огнем! Огнем надо карать…

Следовало срочно остановить это безумие, иначе дело может обернуться крестьянским бунтом, а там мало не будет никому…

Оправив парадный китель, Снегов соскочил с саней на ходу и решительно пошел в толпу:

— Как звать тебя, добрая женщина?

Баба, явно непривычная к такому обращению, слегка опешила:

— Фекла я. Фекла Сытина.

— Так, стало быть, это ты, Фекла, пострадавшая сторона?

— Я! Как есть я…

— Люди говорят, что Феофан Сытин был единственным кормильцем в семье?

— Так… все так! На кого ж он меня оставил… — заголосила вдова, — как жить-то теперь, кто подскажет, люди добрые…

А голос у нее отменно поставлен, наверняка в церковном хоре поет…

— Так вот, ежели до завтра у околоточного справку возьмешь, да с ней поспешишь в частном порядке к господину Домбровскому, то есть шанс пенсию тебе выправить…

Слова давались Снегову легко — слишком хорошо он помнил, как мальчишкой прятался в погребе, когда такая же голосистая соседка после смерти отца обвинила мать в ведьмачестве и призывала сжечь дом, а их самих пустить по миру. Мать тогда не растерялась и дала отпор, сумев охладить горячие головы, но дурная слава с той поры преследовала их семью. Ну, это, конечно, совсем глупости и в свете никто не верит, но на Снегова изредка нет-нет, да и косо глянут.

— А что за справку-то? — оживилась несчастная.

— Так запоминай уже. Справку о том, что муж твой, Феофан Сытин, пал смертью лютою и безвременной, и жить теперь тебе, Фекла, совершенно не на что. Это же правда?

— Истинная правда! Дай бог вам здоровьечка, барин. И вам, и супружнице вашей, и детям малым…

— Иди уже, Фекла, успеть надо, пока дело не закрыли.

— А когда его закроют?

— Про то мне неведомо, но поговаривают, что скоро.

Во взгляде безутешной вдовы появилась тревога:

— А вы, барин, замолвите словечко перед благодетелем нашим?

— Всенепременно.

Фекла Сытина, сказав что-то накоротке слушателям, поспешила в сторону поселка, и Снегов заметил, как опустились плечи у молодого солдатика, поставленного охранять пресловутую сторожку. Снегов оглянулся на Грушеньку и сквозь зубы прошептал:

— Не отставайте!

Солдатик было поинтересовался у Снегова, что ему нужно, но против уверенности человека, привыкшего командовать, был бессилен и с готовностью отступил, пропуская Снегова в сторожку.

Интересно, какому идиоту пришла в голову мысль растопить здесь печку? Сладковатый запах крови, пропитавшей соломенный матрас, был густым и тошнотворным. Привычный и не к такому, Снегов принялся осторожно осматривать заляпанные кровью стены, все больше и больше убеждаясь, что чертить эти знаки, да еще кровью жертвы мог только один хорошо известный ему человек, которым постепенно овладевало безумие. Не склонный к мистицизму Снегов всем своим существом ощущал в этой мрачной комнате недавнее присутствие де Ридле. Поглощенный своими мыслями, Снегов совершенно забыл про Грушеньку, которая напомнила о себе сдавленными звуками. Одного взгляда на нее хватило, чтобы понять, что девицу тошнит, а сдерживаться дальше у нее нет сил. Он схватил ее за руку и выволок из сторожки. Караульный успел отскочить в сторону, а Грушенька, едва ступив за порог, согнулась пополам и распрощалась с завтраком. Сергей Сергеевич отвел ее за сторожку и умыл чистым снегом. Грушеньку трясло, и чтобы ее утешить, он приобнял ее за плечи и погладил по спине, как гладил бы ребенка.

— Т-ш-ш… тихо… все кончено… все…

Она доверчиво уткнулась ему в плечо и тихонько заплакала. Утешитель из Снегова был неважный, а женских слез он вообще боялся, поэтому стал лихорадочно думать, как бы ее отвлечь.

— А скажите, Грушенька, откуда взялась у вас такая необычная фамилия?

Подействовало! Девица перестала всхлипывать и подняла на него кроткий взгляд покрасневших глаз. Небольшой носик тоже сильно покраснел, но почему-то ее это совсем не портило. Снегов отругал себя за глупые мысли и повторил вопрос:

— Наверное, у вас в роду были англичане?

— Они и были… — тихо отозвалась Грушенька, — предка «грейнджером»* дразнили, а он возьми и назовись так, когда на службу царскую поступал… зарекомендовал потом себя хорошо… землю получил… дворянство… а фамилия приросла, теперь никто и не вспомнит, какая была.

— Не вспомнит — значит, и не надо… — легкомысленно согласился Снегов.

— А вы?

— Что я? — не понял Сергей Сергеевич.

— А вы откуда?

И чтобы девица успокоилась, Снегов рассказал и про княжеские корни матери, и про ее неудачный брак, и про непринятие родственников.

— Ну и глупцы! — безапелляционно заявила Грушенька.

— Кто? — удивился Снегов.

— Родственники ваши… как они могли от вас отказаться?

Углубляться в дебри непростых отношений Снегов не собирался, но такое искреннее возмущение и поддержка были приятны.

___________________________

* granger (англ.) — деревенщина, фермер

По дороге к Белозерским Снегов распорядился сделать крюк, чтобы отвезти «Фрола» до усадьбы Грейнджеров. Филька только понимающе кивнул и не сказал ни слова, вроде бы обычное дело — подвозить невесть откуда взявшихся чужих дворовых.

Грушенька по-мальчишески спрыгнула на ходу и весело присвистнула, задорно взглянув на Снегова, отчего в сердце сладко завозилось что-то давно позабытое. Однако предстоящий разговор с Белозерским быстро вернул мысли в более привычное русло.

В огромном холле большого дома Белозерских Снегов столкнулся с Вассой. Идея проследить, куда она направляется, одетая столь кокетливо, была отринута как глупая. Спугнуть де Ридле — последнее, чего он хотел добиться, а тот обладал поистине звериным чутьем. В конце концов, даже звери не убивают каждый день, а до судьбоносного бала осталось меньше недели.

— А ты зачастил, Сереж-жа.

— И вам доброго дня, Василиса Савельевна.

— Все хамишь?

— И в мыслях не было, — Снегов едва заметно усмехнулся, зная, как злит Вассу его шутовская учтивость.

Васса повела приятно-круглым плечом, поправляя серебристо-серое манто:

— Меня не интересуют твои грязные мысли.

— Как вам будет угодно.

Васса презрительно поджала губы, крылья ее точеного носа хищно затрепетали. Смерив Снегова ненавидящим взглядом, она молча пересекла холл и вышла из дома. Лишь облачко морозного пара осталось вместо нее. Вот же змея!

Снегов немедля отправился в хозяйский кабинет, ни секунды не сомневаясь, что был замечен на въезде в усадьбу, и что Белозерскому уже доложили. Однако вместо хозяина за массивным столом сидел его сын Дмитрий, крестник Снегова, о приезде которого Сергей Сергеевич не подозревал.

— Добрый день, Дмитрий! Какими судьбами?

— Отец давно звал, а матушка и вовсе заставила поклясться, что на рождественские каникулы я буду у них.

— Очень рад, что у них такой почтительный сын.

Дмитрий, слывший повесой и частенько расстраивавший родителей своим невниманием, лишь светло улыбнулся и предпочел не заметить иронии.

— Как же я рад видеть тебя, крестный! — он вышел из-за стола и обнял Снегова: — Корнет Белозерский прибыл в родовое гнездо и готов понести все тяготы сыновьей признательности.

— Скоморох!

Снегов ласково потрепал крестника по волосам, в очередной раз поражаясь, как быстро тот вырос, и уселся в гостевое кресло.

— Коньяк? Или, может быть, кагор? У отца был отменный…

Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появился Лаврентий. Он был сосредоточен и явно не имел желания отдавать дань светским условностям:

— Доброе утро, Сергей... — и, повернувшись к сыну, добавил: — Дмитрий, не мог бы ты нас оставить?

— Разумеется, мог бы. Рад встрече, крестный, а кагор мы с тобой выпьем на балу.

Стоило Дмитрию уйти, как Лаврентий налил себе в стакан коньяка и жадно выпил.

— Сильно! — не мог ни одобрить Снегов.

— Сергей, ты там был?

— Да.

— Ты видел?

— Да.

Оставалось только удивляться, когда эту неприглядность увидел Белозерский.

— Он совершенно сошел с ума!

Белозерский, забыв «держать лицо», запустил пятерню в свою пышную шевелюру и с силой дернул за волосы. Потом посмотрел на Снегова совершенно больным взглядом:

— Выпьешь?

— Да.

Снегов щедро плеснул коньяк в винный бокал и вновь наполнил стакан Лаврентия. Белозерский вздрогнул и хрипло спросил:

— Ты же понимаешь, что он не простит нам тех показаний?

— Сестру Вассы он не тронет.

— Думаешь? А племянника? Ведь говорил ему не приезжать…

Неужели Дмитрия на подвиги потянуло? Или обычное любопытство? Хотя крестник мог бежать и от каких-то своих проблем — мало ли во что он опять вляпался… как не ко времени-то!

— Как думаешь, до бала он что-нибудь предпримет?

— Ох, Сережа, знать бы… лет пять назад я бы с легкостью поручился, что он после такого затаится, но сейчас… два трупа подряд… два! Черт меня подери!

— Интересно, а как давно он здесь появился.

— В корень зришь… как и всегда.

Снегов глотнул обжигающий напиток и вопросительно посмотрел на Белозерского. Тот принялся стучать пальцами по лакированной поверхности шахматного столика:

— Васса!

— Когда она появилась?

— Давно… очень давно. Сначала наездами, а уже с лета — почти постоянно… я думал — дело в художнике. Она вроде бы позировала…

— Я видел.

— Что?

— Портрет.

— И как?

— Впечатляет… жаль, не дописан.

— А не дописан, потому что появился он… — Лаврентий был бледен, но собран.

— Скорее всего… и скрывается он среди гостей Кузякина… как бы туда…

— Туда не стоит! В доме шестнадцать входов… Кузякин перестроил по просьбе кого-то из гостей.

— Когда?

— Летом…

— Твою ж…

Коньяк не пьянил и даже не согревал. От возбуждения вспотели ладони.

— Сколько времени упущено…

Лаврентий всегда умел сказать банальность, чтобы подвести итог катастрофе.

— Ты уверен, что он явится на бал?

— Абсолютно. И ничего хорошего от него ждать не приходится.

— Чем быстрее мы его схватим…

— Сережа, в смежной комнате его будут ждать десять физически крепких мужиков из тех, что в войну порох нюхали, наше дело — только загнать его туда.

— Загоним, Лавр. Каким танцем пойдет мазурка?

— Третьим. После полонеза и вальса.

— Как ты его узнаешь?

— Он должен быть в костюме демона.

— Откуда…

— У нас всего двое портных берутся за бальные наряды… а, кроме того, его выдаст Васса.

— Она…

— Я уверен, что она будет рядом.

Пять дней. Всего пять дней, и с этим ужасом будет покончено.

— Она тебе этого не простит.

— Переживу как-нибудь.

Отказываться от обеда у Белозерских уже стало у Снегова традицией, как, впрочем, и прощальная ругань с Чернышевым. Оказывается, от этой склоки можно было получить немалое удовольствие и выпустить пар, и Сергей Сергеевич определенно мог признаться, что присутствие Чернышева в доме имело свои преимущества.

Снегов вернулся в усадьбу Домбровского и, чтобы не беспокоить отдыхающего хозяина, отправился в библиотеку. Там он наткнулся на Гончарова, который, сидя над исчерканным листом, задумчиво грыз перо.

— Стихи слагаете?

Гончаров покраснел и стремительно перевернул лист:

— Не ваше дело.

— Думаете, как пригласить вашу красотку на бал?

Гончаров упрямо прикусил губу и молчал, сжимая и разжимая кулаки, очевидно, чтобы успокоиться. Снегов воодушевился и решил закрепить результат, доверительно понизив голос:

— Рекомендую костюм Паяца.

— Идите к черту!

Насвистывая, Снегов ушел к себе. Ему предстояло запаковать вещи Грушеньки так, чтобы никто не догадался, что именно он выносит из дома. А еще лучше — выбросить тюк в окно и потом незаметно подобрать… или поручить подобрать Фильке. Удивительно, но внеплановая поездка к Грейнджерам совершенно не злила.

Наутро Снегов пожалел, что сообщил Домбровскому, куда собирается. Старик расплылся в сладкой улыбке:

— Ой, как хорошо, Сереженька… давно пора.

— Что «пора»?

— Дело молодое… — туманно отозвался Домбровский.

— Амадей Болеславович, извольте объясниться, — почему-то разозлился Снегов. — Я не понимаю ваших намеков.

— А что тут понимать? — глаза старика весело поблескивали из-за стеклышек очков. — Ты еще молод, она — юна и прекрасна.

— И все же я не понимаю, — настаивал Снегов.

— Ну-ну… не кипятись так. Я точно знаю, что все будет хорошо.

Домбровский отчески похлопал Снегова по плечу и осенил крестом. Ругаться с ним расхотелось, а невесомо-радостное настроение, овладевшее Снеговым с утра, было безвозвратно испорчено.

На крыльце он чуть было не сбил с ног вернувшегося с конной прогулки Гончарова.

— Уже убегаете? — издевательски поинтересовался тот.

— Не твое дело!

— Отчего же. Если будете продолжать расстраивать Амадея Болеславовича, это будет мое дело.

— Надо же! Напугал…

Снегов почти бегом направился по утоптанной дорожке к саням, где его ждал Филька, но все же услышал тихое:

— Посмотрим…

Вот ведь… заноза! Снегов запрыгнул в сани, запахнулся в холодную доху и сердито сказал Фильке:

— Гони! К Грейнджерам.

То ли Филька был более понятливым, то ли более деликатным, но он лишь невозмутимо кивнул и присвистнул, погоняя лошадей.

* * *

Тюк с одеждой Снегов оставил под окном кабинета, в котором ночевал. Он точно не знал, что бойкая девица сказала домашним, и не хотел быть причиной смущения, однако, входя в дом, вдруг понял, что так и не придумал повод для своего визита.

— Доброе утро, Сергей Сергеевич, — Герман Рудольфович довольно улыбался. — А мы как раз с Грушенькой вас вспоминали.

— Надеюсь, добрым словом.

— Исключительно.

Снегову стало неловко: ему совершенно не хотелось, чтобы в его визитах разглядели какой-то намек, но, очевидно, в чем-то он ошибся. Объяснять же всем подряд, что жениться не сможет, даже при сильном желании, было совершенно немыслимо. Оставалось только сделать вид, что напрочь не понимает двусмысленности своего положения, и вести себя крайне осмотрительно, дабы не усугублять неловкости. И компрометировать девицу тоже не хотелось — ей еще в брак вступать. Отчего-то при мысли о замужестве Грушеньки во рту стало кисло, но Снегов решил, что виной тому слишком крепкий кофе за завтраком.

— А я ведь к вам, Герман Рудольфович. По очень важному делу.

Грейнджер довольно закивал и проводил Снегова в кабинет, где сразу же достал излюбленную можжевеловку и разлил ее по микроскопическим рюмочкам.

— Для разговора, — пояснил он и, махом выпив, поинтересовался: — Так что у вас за дело?

Снегов уселся в кресло и, взяв рюмку, посмотрел поверх нее на хозяина:

— Мне вас рекомендовали как очень ответственного и знающего человека.

Грейнджер просиял:

— Кто бы это ни был, он не ошибся! Мы ведь говорим об Амадее Болеславовиче?

— О нем.

— Я так и знал! А что господин Домбровский думает о последних событиях?

— Скорбит…

— Я прекрасно понимаю, что он птица высокого полета, и вы вместе с ним… но скажите, его поймают?

— Кого?

— Сатаниста этого. Это ж надо, страху сколько нагнал… мы спать спокойно не можем…

Уверив, что поймают обязательно и довольно скоро, Снегов замялся. Полномочий следователя у него не было, а вопросы предстояло задать… неудобные.

— Спрашивайте уже, — Грейнджер правильно понял его молчание, — Амадею Болеславовичу и вам я доверяю, а поэтому расскажу, что знаю.

Снегов выдохнул. Насколько проще вести разговоры прямо, не оглядываясь на условности и приличия.

— Герман Рудольфович, а как хорошо вы знаете «гостей» Кузякина?

— Сброд! Такой сброд, не приведи господи! — Грейнджер почесал нос. — А ведь вы правы! Действительно, если где и скрываться, так у Кузякина.

Меньше всего Снегов хотел навести на след болтливого Грейнджера. Тот, словно услыхав его мысли, истово закрестился:

— Я никому! Ей-боже… что я, не понимаю?

— Боюсь, что не совсем. Не забывайте, что вам нельзя привлекать к себе внимание, у вас дочь…

— Да-да, конечно, — Грейнджер стал совершенно серьезным.

— Ну и кого вы знаете?

— Художника этого… Оллонетти, потом еще был скульптор… называл себя Данте… очень неприятный тип… цыгане в количестве…

Снегов устало потер переносицу. Действительно, сброд…

— А самого-то главного я вам не сказал! — голосом театрального распорядителя начал Грейнджер и замолчал, ожидая расспросов.

— Не томите, Герман Рудольфович!

— Кузякин их всех разогнал!

— Всех?

— Вот вам крест, всех!

— Когда?

— Сегодня утром узнал.

— А почему?

— Так самодур же…

Самодурство Кузякина словно объясняло все. Довольный произведенным эффектом, Грейнджер налил себе еще стопочку и с удовольствием выпил, после чего его настроение улучшилось:

— Сергей Сергеевич, а на бал к Белозерским вы пойдете?

— Да.

— Чудесно! Совершенно чудесно. Мы с Грушенькой тоже собираемся. Надеюсь, вы не дадите ей скучать…

— Не могу обещать. Извините, Герман Рудольфович, но мне пора.

— И даже чаю не попьете?

— Никак… дела.

Сергей Сергеевич поспешил покинуть гостеприимного хозяина и в коридоре почти столкнулся с Грушенькой. Она мило покраснела и тоже предложила чай, от которого Снегов снова отказался, но про одежду, сложенную под окном, ему сказать удалось. Показалось или нет, но, по мнению Снегова, румянец на ее щеках стал ярче. Как бы там ни было, следовало скорее оставить этот дом, чтобы не вводить в заблуждение ни девушку с ее папенькой, ни себя самого.

* * *

Дни до бала тянулись невероятно долго. Несмотря на раздражающие намеки Домбровского, Снегов нарочно никуда не выезжал, чтобы не порождать новых слухов, поэтому чуть было не забыл озаботиться костюмом. Сергей Сергеевич как раз собирался к Белозерскому за плащом и маской, когда порывистый Гончаров чуть не сбил его с ног. Спускать такое было решительно нельзя!

— Молодой человек, даже неважное зрение не может оправдать такой неловкости.

— Я же просил меня извинить.

— Простите, не услышал. В голове шумело после удара.

— Я всего-навсего чуть задел вас плечом.

— А мне казалось, что огрызаются только собаки.

Снегов обернулся на деликатное покашливание. Конечно же, Домбровский тут как тут!

— Не ссорьтесь, мальчики.

— Мы не ссоримся.

— Вот и славно! Я распорядился подать чай.

Однако Гончаров слишком куда-то торопился, чтобы согласиться на чаепитие:

— Амадей Болеславович, извините, но меня ждут…

Ждут его! Снегов неодобрительно оглядел Гончарова, мстительно ожидая, что старик настоит на своем и испортит тому настроение, но Домбровский лишь миролюбиво огладил бороду:

— Иди, Гришенька, нехорошо заставлять людей волноваться.

Гончаров словно этого и ждал: мгновение — и его нет.

— Вы ему потакаете, — желчно начал Снегов.

— Брось, Сереженька, я просто хорошо понимаю, что значат такие чувства… вот и ты…

— А к кому он отправился? — невежливо перебил Снегов, не желая выслушивать очередную отповедь.

— А какая разница? — беззаботно отозвался Домбровский. — Пойдем хоть с тобой почаевничаем.

Снегов хотел тоже сослаться на необходимость уйти, но потом подумал, что его спешка тут же будет превратно истолкована, да и с Чернышевым за столом сидеть гораздо неприятнее, чем с Домбровским.

— С удовольствием, Амадей Болеславович.

Уже за чаем Снегов понял, что сильно погорячился. Уж лучше провести день в обществе Чернышева, нежели выслушивать туманные намеки Домбровского, перемежающиеся с душещипательными, по его мнению, историями. Наконец терпение Снегова истощилось:

— Амадей Болеславович, я бы очень вас просил не лезть не в свое дело, иначе…

— Иначе что?

Только не это! Угрюмов-Муди имел отвратительную привычку подкрадываться, чтобы, как он сам говорил, «пополнять доказательную базу».

— Иначе что, Снегов?

— Вас, Алексей Викторович, это ни в коей мере не касается.

— Отчего же. Вы изволили угрожать уважаемому человеку, в его доме…

— Алешенька, ты его не так понял, — вмешался Домбровский.

Но этому… Муди всегда было достаточно лишь повода. Чтобы не устраивать безобразную склоку, Снегов хладнокровно откланялся, позволив Домбровскому самому объясняться с этим цепным псом.

У Белозерских Сергей Сергеевич долго не задержался, забрав сверток с роскошным шелковым плащом, алый подбой которого был таким же, как и на шелковой полумаске. В идеале де Ридле не должен был его узнать, как, впрочем, и Лаврентия, но чем черт не шутит? Мимоходом Снегов выяснил, что Дмитрий постоянно куда-то исчезает, и не на шутку встревожился, вспомнив текст записки. Мог ли де Ридле покушаться на сына Белозерского? Еще как! А могла ли Васса того отговаривать? Тоже могла… проклятье! Скорее бы наступил завтрашний день, чтобы можно было покончить с этим сумасшедшим…

С утра Снегов снова поругался с Домбровским. Тот пытался рассказать ему о «волшебной силе любви» и немного увлекся, описывая преимущества жизни в браке, будто бы Сергей Сергеевич был желторотым юнцом, не понимающим очевидного. И, конечно же, Гончаров, не разобравшись в предмете, грудью бросился защищать своего любимого наставника, да так рьяно, что пришлось поставить его на место. Настроения, как и следовало ожидать, все это не улучшило.

Снегова мучила необъяснимая тревога, ему казалось, что что-то они непременно упустили, а если нет, то по закону подлости все пойдет не так, как они спланировали. Известие о новой страшной находке пришло к обеду. На сей раз в полынье всплыл труп Машки-плаксы — соседки Сытина, любившей сунуть свой нос в чужое дело и, очевидно, поплатившейся именно за эту осуждаемую всеми соседями привычку. Снегов выехал на место и лишний раз убедился в неоправданной жестокости де Ридле? — женщина умерла от удушения, поэтому многочисленные колотые раны свидетельствовали только о прогрессирующем безумии и кровожадности убийцы. Сновавший тут же Угрюмов пообещал вывести Снегова на чистую воду и бросил несколько провокационных замечаний о том, что убийца обязательно появляется на месте преступления. Всерьез реагировать на эту глупость Снегов не стал: Муди есть Муди.

На бал Сергей Сергеевич собирался, как на битву: узкий стилет скрывался в рукаве и ловко ложился в ладонь одним движением; кинжал, из-за неудобства маскарадного костюма, исключающего сапоги, пришлось закрепить на поясном ремне, а от неудобного пистолета и вовсе отказаться. Черный костюм тонкой шерсти не сковывал движений, плащ скрывал фигуру, а маска — лицо. Снегов остался доволен собственной экипировкой и ощутил азарт от предстоящего боя.

* * *

Гости на бал съезжались к шести часам вечера. Усадьба Белозерских встречала их разноцветными огнями и доносившейся из бальной залы музыкой. Поговаривали, что Лаврентий специально отдавал своих крепостных учиться тонкому искусству, чтобы потом поражать своих соседей. Снегов, не глядя, бросил шубу подоспевшему лакею и поспешил войти. О своем первом промахе Сергей Сергеевич догадался сразу — о маскарадном костюме Белозерского он узнать не удосужился, и теперь оставалось только гадать, под какой маской его искать, и надеяться, что тот сам вовремя подойдет к нему.

— Я просто уверена, что под этой маской скрывается исключительно благородный человек…

К Снегову величаво подплыла высокая дама в странном костюме, отороченном мехом лисы, и маске грифа. Бурые перья хищно покачивались на ее голове, а костлявая рука, обтянутая шелковой перчаткой, цепко вцепилась в локоть Снегова. Открывать инкогнито, не дождавшись начала бала, было не принято, но даму это ничуть не смущало. Назвавшись Августой Долгополовой, она принялась расхваливать достоинства своего внука — студента-биолога Илюшеньки. Понять сею презентацию Снегову было не дано, поэтому он желчно поинтересовался:

— Вы хотите его за меня сосватать?

— А вы шалун, молодой человек! — обрадовалась Долгополова. — Нет! Я хочу, чтобы вы помогли ему одолеть природную робость.

Этого еще не хватало! Пока Снегов лихорадочно соображал, как ему избавиться от прилипчивой старухи и ее тюфяка-внука, в зале появился Гончаров, узнанный благодаря традиционно растрепанным волосам, не скрывающим приметного шрама на лбу.

— Мне кажется, что природную робость лучше всего одолевать в компании сверстника. Позвольте порекомендовать вам вон того замечательного молодого человека из хорошей семьи. Уж кто-кто, а он точно не из робкого десятка.

— Я знала, что вы мне поможете! — торжественно провозгласила дама и, ослабив хватку, одним броском настигла беспечного Гончарова.

Снегов немного позлорадствовал и, если б не грядущее дело, то, несомненно, получил бы огромное удовольствие от разыгравшегося перед ним представления. Знакомство корнета Гончарова со студентом Долгополовым было зрелищем довольно комичным и заслуживало аплодисментов благодарных зрителей, а ключевая роль заботливой grand-mеre* — и вовсе отдельного приза.

Белозерского Снегов узнал лишь по вкрадчивому голосу. Никогда он не мог подумать, что тот наденет на себя костюм турецкого султана. Большой тюрбан, украшенный перьями, полностью скрывал волосы, а свободная одежда оставляла огромный простор для фантазии. Снегов отметил также мягкие полусапожки, замшевая подошва которых позволяла приближаться абсолютно бесшумно.

— Готов?

— Да.

— Впишись в агенд* Люсинды Бравур на вальс, — Лаврентий чуть наклонил голову и посмотрел на двери: — она как раз входит…

— Зачем?

— Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания… эта девица настолько легка, что не отвлечет тебя ни на мгновение.

— Ты о чем?

— Только не говори, что ты собирался танцевать с девицей Грейнджер.

И этот туда же. Приятель, называется.

— Что за глупости?

— Вот и хорошо… ты должен быть собран и осторожен!

— Как я его узнаю?

— Следи за мной. Я дам знак.

Белозерский неслышно отошел, оставляя Снегова в одиночестве наблюдать за появляющимися новыми лицами. Не узнать Вассу было невозможно. Костюм пиковой дамы окутывал ее флером опасности. Роскошные черные волосы она собрала в хвост, обнажив гибкую шею, придававшую ей вкупе с карминово-красными губами невероятно хищный вид, декольте в форме сердца открывало безупречную грудь, а атласный черно-алый корсет стягивал ее талию, придавая сходство с песочными часами. Она не сомневалась в своей привлекательности, игриво хлопая веером случайного кавалера, которого оставила, чтобы позволить угостить себя шампанским.

Снегов поспешил к Люсинде Бравур, чтобы вписать свое имя в ее бальную книжицу. Девица глупо хихикала, пока он нацарапал «лорд Ратвен» напротив каллиграфического valse, и тут же потребовала принести ей маленькое пирожное. Прелесть, какая глупенькая. Сергей Сергеевич принес какую-то bonbons* и поспешил откланяться, чтобы уже в двух шагах от этой Люсинды замереть.

Герман Рудольфович явился в костюме охотника и, на правах старика, без маски. Но не это поразило Снегова. Девица, что была с Грейнджером, могла быть только его дочерью… Грушенькой. Дерзкий костюм Коломбины делал ее еще моложе и, как ни странно, нежнее. Укороченная юбка позволяла разглядеть изящные щиколотки, затянутые тонким шелком чулок, и маленькие атласные туфельки, украшенные розой. Почему-то именно эти розы заставили сердце Снегова учащенно забиться, и он не позволил себе скользнуть взглядом выше, не рискуя встретиться с ней взглядом. Разозлившись на себя, Сергей Сергеевич взял у лакея бокал шампанского и, деланно отвернувшись, осушил его одним долгим глотком. Он успокоил себя тем, что это просто в горле пересохло, но шея уже затекла от желания обернуться. Глупости! Снегов в растерянности отошел в сторону и неожиданно для себя пригласил на полонез Августу Долгополову. Именно это помогло, наконец, обрести ясность ума и взять себя в руки.

Бал открывал полонез. Крепостные Белозерских действительно мастерски музицировали — такой оркестр мог украсить даже ежегодный бал столичного дворянского собрания. Пары чинно шествовали по кругу, обмениваясь многообещающими улыбками. Коломбина-Грушенька танцевала с крестником Снегова в костюме пирата. Неужели тот приехал к родителям из-за нее? Дмитрий был весьма оживлен и, похоже, развлекал Коломбину анекдотами, потому что она весело смеялась, задорно взмахивая пышными кудрями. Снегов заметил, с каким одобрением смотрел на пару старик Грейнджер, и даже замер на мгновение, сбиваясь с шага. Да что с ним такое? Сергей Сергеевич припомнил все циничные высказывания Дмитрия Белозерского о женитьбе и прикусил губу.

Грейнджер — идиот! Нашел, кому доверить единственную дочь! Повеса-Дмитрий лишь поиграет и оставит обесчещенную девушку в горе и слезах, чтобы дальше нестись по жизни легким мотыльком, без забот и сожалений. А неопытная Грушенька, конечно же, растаяла от внимания столичного франта… вон как доверчиво склоняет голову и открыто улыбается… да что же это такое?! Неужели она не понимает, что будет одной из многих… очередным трофеем… галочкой в бальной книге…

Когда полонез закончился, Снегов едва избавился от глупого желания немедленно открыть глаза наивной дурочке, вспомнив о главном деле своей жизни. Внимание привлекла Васса, льнущая к своему спутнику, нарушая все правила приличия. Снегов внимательнее присмотрелся к ее кавалеру, и сердце пропустило удар. Не может быть! Хотя… почему нет? Де Ридле? всегда славился любовью к риску… да и костюм демона о многом говорил.

______________________

* grand-mеre (фр.) — бабушка

* агенд — бальная книжечка, где напротив списка танцев вписывались имена кавалеров

* bonbons (фр.) — конфета

* * *

— Ты видишь? — Белозерский перехватил Снегова перед вальсом, когда тот уже отыскал в толпе Люсинду и направился к ней.

— Он?

— Костюм тот, который заказывала Васса, да и она ведет себя, скажем…

— Ее надо отвлечь.

— Мазурку она будет танцевать не с «Черным демоном».

— А с кем?

— Натали сказала, что ее кавалер будет в костюме скандинавского бога.

— Какого?

— То ли Тор, то ли Локи… какая разница?

Разницы, действительно не было — плащ, шлем с рогами и рыжая борода…

— Отлично. Значит, наша задача оказаться рядом с «Черным демоном» и сопроводить его…

— В смежную комнату. Дверь задрапирована алым шелком… чтобы не ошибиться.

Снегов утвердительно кивнул и поспешил к Люсинде Бравур, которая уже притопывала от нетерпения.

— Где вы ходите? — она надула губки и игриво хлопнула Снегова по плечу сложенным веером.

— Спешил к вам, юная прелестница.

Люсинда довольно улыбнулась и протянула Снегову руку:

— Даю вам шанс исправить свой промах…

Она что-то еще щебетала, но Снегов ее уже не слушал. Его внимание вновь привлекла Коломбина. Эта ветреная девица нежно обнимала Гончарова и ласково смотрела на него. Так вот кому писал этот мальчишка! Так вот оно что! Потрясенный неожиданным открытием, Сергей Сергеевич едва скрывал овладевшее им бешенство. Он чувствовал себя обманутым и преданным — в то время как он старался быть максимально сдержанным и предупредительным, эта чертовка с ним играла! И все эти полувзгляды… сбившееся дыханье… осторожные касания руки… они ровным счетом ничего не значили! А он, как дурак… а они с Гончаровым…

Музыка вальса гремела в ушах, а навязчивое внимание этой Ла… Люсинды раздражало неимоверно… хорошо, что полумаска помогала скрывать эмоции! Лицо уже свело от приветливого оскала, а эти двое словно издевались: молодые, легкие, счастливые. Сергей Сергеевич внезапно осознал, как хорошо смотрятся рядом Грушенька и… Гришенька. Черт! Конечно, Снегов понимал, что сам когда-то лишил себя шанса хотя бы попробовать устроить свою жизнь, но он никогда не позволял играть с собой… так жестоко. Пока он сам отказывался от девицы, было не так больно…

Коломбина покачивала головой в такт музыке, а Гончаров мечтательно улыбался и что-то тихо говорил. Эта идиллическая картина чуть было не заставила Снегова забыть, что у него на этом балу совершенно иные цели. Совершенно! Васса обнимала своего демона, наплевав на правила приличия. Их движения напоминали танец змей — опасный, но такой притягательный, и от Снегова не укрылись и неодобрение во взглядах стариков, и зависть юнцов. Вот кому он с удовольствием приставит клинок к горлу и взглянет в глаза! Де Ридле?… вот настоящий враг, а никак не Гончаров.

Как же хорошо, что все кончается, в том числе и этот проклятый вальс! Снегов с радостью распрощался с Люсиндой и поспешил занять место среди зрителей… прямо у спрятанной за алым шелком двери. Изобразив усталость, Снегов взял с подноса проходящего лакея бокал шампанского и вдумчиво принялся рассматривать лопающиеся пузырьки.

— Внимание!

Белозерский, проходя мимо, слегка пожал ладонь Снегова, а оркестр уже заиграл мазурку. Удивительно, но «демон» встал в пару с Люсиндой. К лучшему! Пустоголовая девица решит, что смена партнера произошла ради ее прекрасных глаз, и не станет поднимать шум. Чтобы не буравить «демона» взглядом, Снегов чуть отвернулся. Лучше бы он этого не делал! Проклятая Коломбина снова в паре с Дмитрием и вновь не скучает! Коварная кокетка! Снегов бы не отказался увидеть, как Гончаров переживает измену милой, но не мог отвести взгляд от тонких щиколоток вертихвостки. На мгновение ему показалось, что он видит округлость коленки, мелькнувшей из-под взметнувшейся юбки. Проклятье! Только не это!

Снегов чуть было не упустил момент, когда «демон» занял самое удобное положение для перехвата. Миг — и все глупости улетучились из головы, оставляя место лишь холодному расчету. Краем глаза Снегов заметил Белозерского, который приближался к оставившему даму «демону», и шагнул из тени. Их движения были слаженными — стоило «демону» начать исполнять entrechat*, как его легко и изящно оттеснил Белозерский, а Снегов лишь довершил начатое — приставив к животу стилет, он увлек потерявшего ориентацию «демона» за алый шелк. Там на самом деле скрывалась дверь, которая мгновенно распахнулась, послушная удару, и немедленно закрылась за их спинами, отсекая от бального шума. Один из бородатых мужиков без лишних слов приложил «демона» обернутой в войлок дубиной, и Снегов явственно представил себе ужас французов, испытавших на себе подобный прием. Он молча склонился над поверженным врагом и накрепко связал ему руки за спиной, после чего стилетом рассек шелковый шнурок его маски, намереваясь взглянуть в глаза.

Шок. Именно его испытал Снегов, глядя на дрожащие от потрясения губы Никколо Оллонетти, с которых срывались жалобные звуки. На что уж Сергей Сергеевич был слаб в итальянском, но и он понял, что художник пытается выговорить:

— Non… prego…*

Единственное, что успокаивало в сложившейся ситуации — то, что Снегов остался неузнанным, благодаря маске. От костюма следовало срочно избавиться и только потом объяснить художнику, что произошла чудовищная ошибка, и его приняли за другого, но для этого… Снегов едва слышно распорядился не бить пленника и выскользнул в бальную залу. Карманный брегет свидетельствовал, что отсутствовал Снегов всего полторы минуты, и, скорее всего, этого факта никто и не заметил. Где же Белозерский?

Мазурка, к счастью, закончилась. Снегов едва дождался, пока Лаврентий закончит целовать ручки этой дурочки, и перехватил спешащего в неприметную комнатку приятеля:

— Есть проблема.

— Ты его убил?

— Хуже… это не он.

Белозерский соображал очень быстро. Резко развернувшись, он почти бегом покинул бальную залу, сделав знак Снегову следовать за собой. Лаврентий заговорил только после того, как за ними закрылась дверь кабинета:

— Повтори.

— Это не он.

— А кто?

— Художник. Оллонетти.

— Черт!

— Точнее не скажешь…

— Что делать?

— Зайдем вместе. Ты как хозяин извинишься, а я изображу следователя. Благо расследовать у нас есть что…

— А дальше?

— Я извинюсь за ошибку агента, и его можно отпускать.

— Он тебя узнал?

— Нет… — Снегов замялся. — Нам нужны другие костюмы.

— Не проблема.

Белозерский понимал, что им надо действовать быстро. Очень быстро. Он приглашающе кивнул Снегову и почти выбежал из кабинета. Узкая лестница на второй этаж была незнакома Сергею Сергеевичу, но на парадной было слишком многолюдно. Белозерский привел его в комнату, больше всего напоминающую будуар, и принялся вдумчиво перебирать:

— Женское платье ты ведь не наденешь?

Снегов представил себе злорадную физиономию Гончарова и скривился:

— Ни за что…

— Тогда будешь алхимиком.

— Кем?

— Тебе пойдет мантия... маску, конечно, придется поменять. Раздевайся, живо!

Снегов отбросил в сторону плащ и начал расстегивать многочисленные пуговицы сюртука, наблюдая, как Лаврентий переоблачается в костюм бубнового короля. Черная шелковая рубашка пришлась впору, тонкая мантия тоже удобно легла на плечи.

— Маску возьмешь серебряную — ты же не чумной доктор, — Белозерский немного попрыгал, натягивая неудобные штаны.

Снегов резко развернулся, искоса глядя, как взметнулась за ним легкая мантия, и приложил к лицу блестящую маску. Выходило немного зловеще…

— Не узнать! — обрадовался Лаврентий и спрятал волосы под фальшивую корону.

Теперь можно было идти разбираться с пленником. И Снегов и Белозерский прекрасно понимали, что де Ридле? вместе со своей сообщницей просто поиздевались над ними, а это означало сокрушительный проигрыш. Где теперь искать подлого француза, было совершенно непонятно, особенно после того, как Кузякин разогнал свое кубло*. Означало ли это, что теперь де Ридле? уберется из этих мест, или же наоборот, так и будет приносить кровавые жертвы своему безумному богу, Сергей Сергеевич не мог даже представить. Кстати, о богах…

— Лаврентий, а тот Тор, или Локи…

— Конечно, проверим, но я бы сильно не рассчитывал…

___________________

* entrechat (фр.) — антраша. Легкий прыжок, при котором танцующий быстро несколько раз скрещивает ноги, прежде чем ступит на землю.

* Non… prego… (ит.) — не надо… пожалуйста…

* кубло — (1): преступное сообщество. (2): клубок змей, змеиное гнездо как негативная метафора — центр скопления ч.-л. плохого.

Конечно же, неопределенного скандинавского бога в зале не оказалось… не было и Вассы. Белозерский грязно выругался и поспешил в тайную комнату, где все прошло на удивление спокойно. Оллонетти был несказанно рад своему освобождению и смотрел на Белозерского и Снегова, как на благодетелей. После того как его бородатые стражи ушли, он поклялся никому ничего не говорить и не стал отказываться от коньяка, доверившись хозяину, который знал самый лучший способ успокоить нервы.

На Снегова коньяк подействовал не так, как ожидалось. Не реализованная жажда деятельности овладела его помыслами и, сославшись на необходимость поискать Вассу со спутником, он оставил новоприобретенных собутыльников.

Конечно же, Вассы нигде не было, и Снегов, против своей воли, принялся высматривать вероломную Коломбину. Пары кружились в очередном вальсе, а этой обманщицы нигде не было. Грейнджер-отец оживленно что-то обсуждал с Августой Долгополовой и совершенно пренебрегал своими родительскими обязанностями. Когда острый взгляд Снегова определил, что в зале нет и Гончарова с Белозерским-младшим, сердце тревожно забилось. Определенно один из них уединился с этой девицей, и намерения его далеки от кристально чистых. А идиот-отец ничего не замечает! Снегов вновь пристально оглядел зал и лишний раз убедился в том, что его подозрения отнюдь не беспочвенны. Что ж! Им же хуже!

Кого искал Снегов, он бы и сам не мог ответить — Вассу ли с подлым де Ридле, а, может, и своего крестника по очень важному делу, но в крайнем раздражении он распахивал все прикрытые двери, нарушая уединение многих… но не тех!

Дверь в библиотеку была заперта, но разозлившийся Снегов легко сломал замок и ворвался внутрь, чтобы увидеть, как в полумраке холодной комнаты страстно целуется его крестник, запустив тонкие пальцы в разметавшиеся по плечам темные волосы.

Снегов медленно и с удовольствием хлопнул дверью, еще больше разъяряясь оттого, что этот негодник и ухом не повел.

— Дмитрий, — вкрадчиво начал Снегов, — не изволите ли объяснить, на каком основании вы компрометируете девушку? Я прекрасно помню ваши высказывания о браке, и если вы хотите получить удовольствие, то почему бы вам ни обратить внимание на девиц несколько иного сорта, чем госпожа Грейнджер? Или вы полагаете, что преступное пренебрежение родительским долгом ее отца дает вам право…

Крестник с явной неохотой прервал свое занятие и досадливо поморщился. Снегов не мог отвести взгляда от его покрасневших губ, таких порочных, что хотелось одним ударом…

— Сергей Сергеевич, поищите госпожу Грейнджер в ином месте…

— Да что ты себе позволяешь, щенок?!

И тут Снегова постигло поистине шоковое откровение. Замолчав на полуслове, он заворожено смотрел, как из тени выходит… Григорий Гончаров. Его волосы были растрепаны сильнее обычного, щеки заливал здоровый румянец… облизнув припухшие губы, он гневно набросился на Снегова:

— Да по какому праву? Вы врываетесь сюда… оскорбляете… позволяете себе…

Сергей Сергеевич не слышал почти ничего их этих дурацких обвинений из-за овладевшей им радости, совершенно неоправданной и необъяснимой, но такой пьянящей. Разом пропали и усталость, и отвратительное настроение. Да что настроение? Неудача с де Ридле показалась делом поправимым, а вовсе не конченным. Впрочем, желания расцеловать героев-любовников не возникло…

— Надеюсь, вы понимаете, что творите…

Снегов махнул рукой и покинул библиотеку, сделав вид, что не слышит злобного шипения вслед. Однако не успел он еще закрыть за собой дверь, как эти друзья вернулись к прерванному занятию. Счастливые…

Теперь оставалось понять, куда же делась сама виновница его конфуза. В бальной зале ее не оказалось, и Снегов, недоумевая, почему не додумался до этого раньше, направился к Герману Рудольфовичу. На прямой вопрос, где же его дочь, старик Грейнджер с улыбкой ответил:

— Как где? В библиотеке. Она спросила позволения у Натали Белозерской и ушла после третьего танца. Знаете, она у меня не большая любительница этих… — Грейнджер неодобрительно поглядел на кружащиеся в танце пары, — развлечений.

Настроение вновь испортилось, и теперь уже непоправимо. Если Грушенька отправилась в библиотеку, куда следом ввалились эти орлы, то вполне может быть, что те сразу набросились друг на друга, а она из врожденной деликатности могла и не подать знака о своем присутствии. Но тогда получается…

Снегов вернулся в комнату, где лечили нервы Белозерский с Оллонетти. Судя по тому, что была начата уже вторая бутылка коньяка, лечение шло успешно. Сергей Сергеевич молча наполнил бокал и, отсалютовав им новоприобретенным собутыльникам, со вздохом выпил. Белозерский взглянул на него неожиданно трезвым взглядом:

— Все плохо?

— Отвратительно.

— Ну, чтобы у всех…

Они сомкнули вновь наполненные бокалы и без лишних слов их осушили. Приятное тепло согревало напрочь замерзшие внутренности, и Снегов размышлял, стоит ли ему объясняться с Грушенькой, или же пройдет само…

Потом Белозерский ушел к гостям, а Снегов с Оллонетти долго обсуждали игру света и тени и прочие не менее животрепещущие вопросы. Они так и уснули, откинувшись на спинку козетки, не выпуская бокалов из ослабевших рук.

* * *

Утро было недобрым. Нещадно болела голова, и простреливало затекшую в неудачной позе шею. Прикорнувший рядом Никола удобно устроился на плече Снегова и не думал просыпаться, когда Белозерский громким до звона в ушах голосом пригласил их к завтраку. Сергей Сергеевич сгрузил притомившегося художника на козетку и отправился в столовую. По пути он посетил туалетную комнату, где долго умывался ледяной водой.

Завтрак был тихим и почти семейным. Дмитрий ехидно поглядывал на крестного, но не позволял себе никаких высказываний. Еще бы! Попробовал бы он… Снегов выразительно посмотрел на юного наглеца и со значением порезал кусок мяса. Намек был понят, Дмитрий быстро выпил свой кофе и ушел из-за стола. Не иначе торопится на встречу с Гончаровым.

Кованые сапоги всегда одинаково стучат по деревянному полу: будь то дорогой наборный паркет или же плохо подогнанные рассохшиеся доски. Этот звук был неприятен Снегову до отвращения, особенно сейчас, когда болела голова, и почему-то казался смутно знакомым.

Дверь резко распахнулась, и на пороге появился Угрюмов в сопровождении трех солдат.

— Что вам угодно? — голос Белозерского был спокоен и сух.

Муди невозмутимо достал из полотняного мешка сложенный шелковый плащ, алый подбой которого был изгваздан неопрятными грязно-бурыми пятнами:

— Кому принадлежит эта вещь?

— Мне, — холодно ответил Белозерский, — а в чем собственно дело?

— Когда вы в последний раз пользовались этой вещью?

— Давно, а что?

— Кроме вас, кто-нибудь надевал этот плащ?

— Да, — решил вмешаться Снегов, — я.

— Когда?

— Минувшей ночью.

— Хорошо-с… — Муди с удовлетворением потер руки. — Это подтверждает показания кадета Гончарова.

— Вы решили вернуть этот плащ, но побоялись, что без эскорта вас не воспримут серьезно?

— Нет, господин Снегов, я побоялся, что без этого эскорта вы не пойдете со мной.

— Что за чушь?

— Я никогда не сомневался в ваших актерских способностях, но сейчас вы переигрываете.

— Что это значит?

— Извольте… — Муди неторопливо достал из кармана дорожного сюртука бумагу и медленно развернул ее. — Ордер на арест господина Снегова. Желаете ознакомиться поближе?

— На каком основании?

— По обвинению в убийстве. Пока одном…

— Что значит «пока»? Каком убийстве?

— Убийстве Амадея Болеславовича Домбровского.

— Что?! Не может быть…

— Ну-ну… не стоит так кричать…

Сергей Сергеевич, как во сне, протянул руки, позволяя опутать их веревкой, словно последнему каторжанину, и без слов пошел вслед за Муди, даже не заметив, что кто-то набросил ему на плечи тяжелый овчинный тулуп. Опомнился Снегов уже в остроге, сидя на куче лежалой соломы и глядя, как в маленькое разбитое оконце залетают редкие снежинки.

Холод он тоже ощутил далеко не сразу, а когда почувствовал, то уже зуб на зуб не попадал. Снегов подобрал тяжелый тулуп и постарался в него завернуться. Выходило плохо, зато он почувствовал тепло от стены, смежной с караулкой, и подгреб свою солому туда. Теперь, когда первый шок прошел, можно было осмыслить, что же произошло той ночью.

Де Ридле, несомненно, убил Домбровского после того, как покинул бал… плащ ему вынесла Васса… все логично, но не доказать… а если с другой стороны? Алиби Снегова может подтвердить запись в бальной книжке Люсинды Бравур и показания Оллонетти… придется открыть художнику неприглядный факт о том, благодаря кому тот пережил худшие, наверное, полчаса своей жизни… Угрюмов, каким бы мудаком ни был, не станет пренебрегать фактами — служака он честный…

Снегов кутался в тулуп и не мог себе представить, где теперь искать де Ридле. Судя по всему, тот должен был уехать сразу после убийства Домбровского, а Васса… Васса непременно осталась, чтобы узнать, чем кончилось дело. А чем оно может кончиться? Даже если удастся доказать непричастность Снегова к убийству, никто не станет искать де Ридле, который, как всем известно, погиб еще в восемьсот тринадцатом, а, стало быть, и эти преступления останутся нераскрытыми… а, может быть, обвинят совсем не того… и осудят… черт!

Единственная зацепка за де Ридле — Васса, но эта чертовка умна и очень решительна. Она вполне может отказать себе в удовольствии видеться с любовником, только чтобы замести следы, а потом безболезненно воссоединиться. Зачем ей этот безумец, оставалось лишь гадать. О том, что она может его выдать, речь не шла, даже пребывание в Петропавловской крепости не развязало ей язык, а уж те казематы будут пострашнее этого уездного острога. Да и повода запирать ее здесь та не давала.

К ночи Снегов был готов лезть на стену. Его не водили на допрос, и к нему никто не приходил, за исключением крепкого стражника, принесшего сначала кувшин воды, а потом миску теплой каши и краюху хлеба. Что ж, морить голодом острожника никто не собирался.

Следующий день был точно таким же — про Снегова будто забыли. Он пытался разузнать хоть что-нибудь у приносящих еду стражников, но те молчали. Ручкой от ложки Снегов делал зарубки на деревянной стене и только так вел счет дням. Когда на одиннадцатый день стражник сунул под миску скомканный листок, радости Снегова не было предела. Записка была от Белозерского.

«Суд завтра. Никто ничего не знает. Адвокатом тебе назначили Павла Рыжова — это один из сыновей уездного судьи. Младший сын Артура Рыжова сватался к Грейнджер, и после ее отказа искал смерти, поэтому будь осторожнее в высказываниях. Обвинитель — Муди»

Коротко и по делу. Снегов на всякий случай сжевал этот клочок бумаги и с усилием проглотил, запив водой. Участие Лаврентия согрело душу, и ожидание стало не таким муторным. Уж одну ночь безызвестности Снегов как-нибудь потерпит, а завтра непременно все решится.

* * *

Утро суда ни чем не отличалось от остальных, проведенных в остроге: хлеб, каша, вода... Сергей Сергеевич мысленно возвращался к событиям того вечера, вспоминая детали — мало ли, что может стать важным.

За ним пришли, когда от тревоги он не находил себе места, и зачем-то сковали руки. Теперь он и впрямь походил на преступника: грязный, небритый, дурно пахнущий, да еще и в кандалах... оставалось лишь надеяться, что заседание суда будет закрытым — предстать в таком виде перед той же Грушенькой очень бы не хотелось. Зачем портить и без того не самое лучшее впечатление? Да и отбиваться от страшных обвинений тоже хотелось без ее молчаливого присутствия и, быть может, осуждения.

Однако Снегов никогда не был любимчиком судьбы. Он понял это, взглянув на переполненный зал суда, и сразу же опустил голову, чтобы не встречаться взглядом с теми, кому не сделал ничего дурного, но кто его уже сейчас осуждал. Снегова поместили в деревянную клетку и заставили встать.

Судья Рыжов и на самом деле был рыжим, что на фоне темно-зеленого суконного мундира смотрелось даже уместно. Он без улыбки оглядел Снегова и раскрыл толстую папку, на обложке которой удалось разглядеть лишь скупое: «Дело 816». Негромким голосом Рыжов принялся зачитывать суть дела и почти сразу предоставил слово обвинителю.

Угрюмов вышел к кафедре, словно был на параде: пуговицы натерты до блеска, мундир безукоризненно отглажен, сапоги вычищены. Если бы не легкая хромота и отсутствие двух пальцев на руке — можно было смело назвать завидным женихом.

Муди начал рассказывать о своем расследовании, таком непростом и полном опасностей. Публика внимала в поразительной тишине, и Снегов начал ощущать, как без лишнего драматизма затягивается удавка на его шее. Сначала Муди рассказал о том, каким замечательным человеком был Амадей Болеславович, о том, как болел он душой, когда творились темные дела и делишки, каким проницательным он был.

— А как же тогда объяснить, что он привечал убийцу?

Снегов узнал этот звонкий голос — на поставленный спектакль пришла Грушенька. Сердце сжалось от обреченности и невероятной тоски. Было бы гораздо проще, если бы она не присутствовала на этом фарсе... а Муди уже встрепенулся, словно ждал именно этого вопроса:

— Как сказал еще Макиавелли: держи своих друзей близко, а врагов еще ближе...

— Так вы полагаете, что Домбровский специально...

— Сейчас вы и сами в этом убедитесь...

Муди принялся голосом задушевного доктора рассказывать о том, что он лично стал свидетелем «безобразных ссор» Снегова и покойного, а чтобы присутствующие не сомневались в его словах, вызвал первого свидетеля обвинения — Гончарова... кого же еще! И тот подтвердил, что ссоры были, чаще всего по утрам, но причину он-де не знает. Потом он рассказал про роковой вечер и описал наряд Снегова.

— Стало быть, на подозреваемом был черный шелковый плащ с алым подбоем?

— Да.

— Не этот ли? — Муди, с видом фокусника, извлек из-под кафедры перепачканный плащ.

— Именно этот... — Гончаров тяжело сглотнул, словно сдерживал тошноту.

— Вы видели Снегова на балу? — продолжал наседать обвинитель.

— Да.

— В этом плаще?

— Нет... когда я его увидел, он был совершенно в другом костюме...

— При каких обстоятельствах это было?

— Ну... — Гончаров покраснел, — Снегов ворвался в библиотеку.

— Вы там были один?

— Нет...

— А с кем?

— С корнетом Белозерским... Дмитрием... мы...

— А кроме Дмитрия там была я! — Грушенька решительно поднялась со своего места.

На мгновение Муди, казалось, потерял дар речи, а потом все же спросил:

— И что вы там делали?

Грушенька решительно задрала подбородок:

— Читали, конечно! Что еще можно делать в библиотеке?

Куда же она лезет? Неужели не понимает, что это уже не игра в сыщиков? Тем более, при таких напряженных отношениях с судьей… У Снегова даже мелькнула сумасшедшая надежда, что Грушенька это делает ради него, но он сумел себя одернуть — пустое… Чтобы отвлечь от нее внимание, Снегов попытался было вставить слово, но Муди тяжело посмотрел на него и посоветовал не усугублять и без того бедственное положение дебошем в суде, после чего обратился к почтенной публике с рассказом, что именно этот плащ, испачканный кровью жертвы, был найден на месте убийства, спрятанным под диван. После чего вызвал очередного свидетеля — Филимона, работника Домбровского, который и углядел эту улику. Колченогий Филимон с глазами навыкате, как у рака, истово крестясь, подтвердил слова обвинителя, а от себя добавил, что Снегов ему никогда не нравился. Еще бы... Сергей Сергеевич вспомнил, как тыкал носом приблудную кошку, испоганившую его ночные туфли, и как этот самый Филимон просил за эту заразу, а потом унес ее, спрятав под тулуп.

А Муди вошел в раж. Он рассказал о тяжелой смерти Домбровского, как тот истекал кровью, пока его убийца веселился на балу. Снегов хотел опровергнуть, но обвинитель сказал об имеющемся в деле лжесвидетельстве Белозерского, который попытался убедить следствие, что обвиняемый прибыл на бал одним из первых и даже успел записаться на вальс в агенде у госпожи Бравур, однако бальная книжечка этой госпожи бесследно пропала, а своего партнера Люсинда не запомнила. Кроме того, Белозерский пытался ввести в заблуждение следствие рассказом о неком эпизоде с господином Оллонетти, о котором сам художник ничего не знает. Никколо Оллонетти подтвердил, что вместе со Снеговым распивал крепкие алкогольные напитки, но уже далеко за полночь. Не исключено, что обвиняемый старался утопить в стакане муки совести, потому как был обязан господину Домбровскому. Муди сделал эффектную паузу и с жаром продолжил:

— Четыре года назад только поручительство Амадея Болеславовича уберегло Снегова от каторги. Тогда он уверил следствие, что Снегов не просто так водился с французами, а выполнял некоторые очень деликатные поручения, большую часть которых нельзя доверить бумаге...

Снегов напрягся. Ох, не зря Муди начал вспоминать то дело! А тот, раздувая ноздри, продолжил:

— А знаете ли вы, уважаемые дамы и господа, о знаке, который «украшает» руку подсудимого?

Вот и все... Сергей Сергеевич постарался сохранить самообладание и смог бы, наверное, если бы не вскрик с первого ряда:

— Не может быть!

— Может-может, — успокоил Муди, — и все желающие могут его увидеть. Не бойтесь, господа, — зверь в клетке не кусается...

— Так получается... — в поднявшейся грузной женщине Снегов узнал вдову Феофана Сытина, — это ОН?!

— Против фактов не пойдешь, — ухмыльнулся Муди и поспешил попросить перерыв.

Перерыв затянулся, а потом и вовсе появился секретарь суда — какой-то арапчонок, и объявил, что на сегодня заседание окончено. Снегов сидел в своей клетке и из-под нависших на глаза волос смотрел, как публика, почтенная и не очень, покидает зал суда, согласно табели о рангах. Сочувственный взгляд Грушеньки на прощанье ему точно привиделся, а вот кривая усмешка Чернышева — нет. Небось, напьется на радостях...

Вместе с ужином хмурый караульный принес еще одну записку от Белозерского.

«Сергей, все непросто. Судья — идеалист и ставленник Домбровского, но самое худшее — он НЕ БЕРЁТ. Не знаю, чем ты так сильно насолил Муди, но тот мечтает увидеть тебя на каторге и убежден, что ты виновен, при этом ничего не желает слышать про де Ридле, считая его мертвым. Этот суд мы проиграем, но я подам на апелляцию и поговорю с нужными людьми в столице, поэтому верь: все будет хорошо».

Уничтожив записку, Снегов уселся на кучу соломы и прислонился к теплой стене. Вот и все... рассчитывать не на что. Снегов был уверен, что до рассмотрения апелляции ему не дожить — Домбровского любили и ценили, поэтому с его убийцей рассчитались бы споро. Приятно было ошибиться в Белозерском. Снегов всегда считал его человеком, который делает лишь то, что выгодно, и подозревал, что тот приятельствует с ним только оттого, что считает полезным. Оказалось, нет — сиятельный князь относился к нему как к другу.

Снегов поднял одну соломинку и, покрутив ее в руках, прикусил. Она еще хранила едва уловимый запах лета. За окошком разыгрывалась метель, а он, прикрыв глаза, представлял себе бескрайнее зеленое поле, чистое небо, темнеющий вдалеке лес... Почему-то привиделась Грушенька, сидящая на траве и задорно заглядывающая ему в глаза. Снегов разглядел даже кружевную нижнюю юбку, показавшуюся из-под подола зеленого платья, и отчаянно замотал головой, прогоняя видение. Он откинул голову и несколько раз стукнулся затылком о стену — вот же старый дурак! И жить осталось всего ничего, а туда же — девицу ему подавай! А ведь сложись все по-другому, и тогда не посмел бы к ней подойти, потому что есть такие ошибки, которые не исправить...

Ночь прошла ужасно. Ледяной ветер бился в расколотое окошко, унося последние крохи тепла, и, сжимаясь от холода под овчиной, Снегов мечтал лишь о том, чтобы весь этот фарс поскорее закончился.

Наутро, умывшись наметенным под окном снегом, Сергей Сергеевич, как смог, почистил одежду и приготовился ждать. Скорее всего, именно сегодня всё и закончится. К холодной каше он не притронулся, но жадно напился, памятуя о духоте зала суда. Скорее бы...

Наверное, в уезде было слишком мало развлечений, раз публика с такой готовностью толпилась у здания суда, завистливо поглядывая на счастливчиков, у которых были повестки и приглашения. Снегов прошел сквозь толпу, опустив голову, не желая видеть ненависти и какого-то животного интереса. Против воли к горлу подступила волна удушливой тошноты — клетка подсудимого зияла открытой пока дверью.

Снегов расправил плечи и выпрямил спину — свою роль он постарается сыграть достойно. Холодно он оглядел притихший зал и заметил, как Чернышев передал Вассе записку, сложенную причудливым конвертиком. Она нарочито медленно ее развернула и начала читать, ничем не выказывая интереса. Однако от Снегова не укрылась, как дрогнула тонкая рука, попытавшись сдернуть с шеи тончайший шелковый шарф. Надо же! Интересно, кто ее так?

Но тут Снегову стало не до наблюдений за Вассой. В зал суда походкой триумфатора вошел Муди, а вчерашний арапчонок потребовал встать при появлении судьи. Спектакль продолжился.

Вероятно, Муди счел доказанным убийство Домбровского, поэтому сегодня и углубился в историю, рассказывая о Знаке Мрака. Выходило очень складно: страшно, таинственно и неотвратимо — самое то, что требовалось рассказывать на ночь непослушным детям.

Снегов перестал вслушиваться в слова — и так понятно, что совершенные де Ридле убийства припишут ему. Помощи адвоката ждать не приходилось — за все время тот ни разу не подошел, и думать, что что-то изменится, было глупо.

Васса сидела как на иголках, а потом достала из маленькой сумочки зеркало и сосредоточенно принялась оглядывать сидящих позади нее. Это становилось интересным и позволяло отвлечься от хода этого формального процесса, основной целью которого был не поиск истины, а сведение старых счетов. Кого же высматривает Васса Чернышева? Кто же этот загадочный автор таинственной записки, которая произвела на несгибаемую женщину столь сильное впечатление?

Снегов, прикрывшись завесой немытых волос, с интересом принялся разглядывать соседей Вассы, однако их лица выражали только интерес к словам Муди. Все как один внимали, чуть ли не пуская слюни. Ну, разве что, Белозерские думали о чем-то своем, да еще… Грушенька! Девица, прищурив глаза, пристально смотрела в сторону Вассы, и, похоже, та отвечала ей не менее выразительным взглядом. Васса вздрогнула, когда Грушенька заговорщически подмигнула ей, и опустила зеркало, прикрыв его ладонью.

Муди вызывал еще каких-то свидетелей, те что-то путано говорили, а Снегов не мог перестать смотреть на Вассу, в душе которой сейчас явно шла какая-то борьба. Она сама не заметила, как искусала в кровь губы, и с удивлением взглянула на тонкий батистовый платок, окрасившийся красным, когда она поднесла его ко рту. Происходило что-то из ряда вон выходящее, что заставило Снегова отбросить прочь заупокойные мысли и попытаться решить эту задачу. Удар молотка вернул Сергея Сергеевича в зал суда. Медленно и с достоинством говорил судья Артур Рыжов:

— Суд внимательно выслушал все материалы дела и удаляется для принятия решения.

— Нет! — звонкий голос Вассы Чернышевой заставил всех вздрогнуть.

— Простите…

— Суд ознакомился с показаниями не всех свидетелей этого дела.

Рыжов покраснел от досады. Похоже, он сильно недолюбливал эту столичную штучку, но его принципы не позволяли проигнорировать ее заявление.

— Вы знаете еще свидетелей?

— Да! — Васса легко встала со своего места и подошла к кафедре. — Никто не расспрашивал меня.

— Простите… а вы разве…

— Я знаю об этом деле больше, чем все присутствующие в этом зале вместе взятые.

— Но как же…

— Желаете, чтобы я поклялась?

Муди выглядел так, словно его вот-вот хватит удар, а Васса насмешливо посмотрела на него и начала:

— Перед богом и людьми клянусь говорить правду и только правду.

Неважно, где она выкопала эту формулировку, но она произвела на присутствующих впечатление. Ропот, поднявшийся было в зале, стих и в звенящей тишине слова Вассы звучали, как удары молота:

— Являясь близким человеком Тома де Ридле, я заметила, что с ним происходят страшные вещи…

— Что?! — взъярился Муди. — Де Ридле мертв!

— Уверяю вас, когда я видела его нынешним утром, он был жив и физически здоров.

— Не может быть…

Васса лишь презрительно усмехнулась и продолжила:

— Я ничего не знала о свершившихся убийствах, которые лишь доказывают, что Тома де Ридле повредился рассудком после слов цыганки, которая нагадала ему лютую смерть от руки мальчишки. Эта же цыганка дала ему одну книгу в черном кожаном переплете, которую он почти зачитал до дыр…

— Вы хотите сказать… — Артур Рыжов, несмотря ни на что, был человеком глубоко порядочным и честным.

— Когда я узнала, что это его рук дело, было уже поздно.

— Но…

— Единственным, кто его заподозрил, был Домбровский, который тут же вызвал из столицы своего верного пса… — Васса кивнула головой на клетку со Снеговым. — И тот сразу взял след, подписав тем самым себе приговор...

— Да что вы такое говорите?

— Что знаю! Поэтому Тома де Ридле и решил покончить с одним и взвалить вину на другого. Благо, Алексей Викторович Угрюмов не отличается объективностью суждений.

Не выдержавший обвинений Муди подошел к ней вплотную и начал что-то вполголоса выговаривать, отчего Васса только деланно рассмеялась:

— Вы видите, он и сейчас пытается мне угрожать…

— Вы заодно с этим преступником!

— Неужели? Уверяю вас — мне нет до его судьбы никакого дела, я лишь пытаюсь спасти того, кто мне дорог.

— И кого же это?

— Тома де Ридле.

Ответом ей было потрясенное молчание переполненного зала. Первым пришел в себя Рыжов. Он постучал молотком по бронзовому блюду, привлекая к себе внимание:

— Что вы хотите этим сказать?

— Лишь то, что он нуждается в лечении, но не в суде.

— Но позвольте…

— Я готова ответить на все вопросы этого дела, если вы, господин Рыжов, дадите мне слово, что Тома де Ридле осмотрит столичный врач, который вынесет свой вердикт и назначит, наконец, ему лечение…

— Лечение?

— Конечно. В закрытой клинике он не будет представлять опасности для общества.

— А как же военные преступления? — неистовствовал Муди.

— После объявленной высочайшей милостью амнистии? Господин судья, объясните этому человеку, что он заблуждается.

— Но у таких преступлений…

— Беспрецедентно! — отрезала Васса, и с легкой улыбкой взглянула на Рыжова: — Так вы дадите слово?

— Погодите! Вы требуете врачебного освидетельствования де Ридле, который, по вашим словам, совершил все эти убийства?

— Я лишь прошу соблюсти букву закона. Указ Екатерины Великой одна тысяча семьсот семьдесят шестого года.

Рыжов размышлял не больше минуты:

— Да будет так!

В ушах у Снегова шумело. Такого поворота событий он никак не мог ожидать, и ему абсолютно не верилось, чтобы наивной с виду Грушеньке удалось то, на чем обломали зубы лучшие следователи. Что же было в той записке? А Васса, казалось, осталась весьма довольна сделкой. Когда она хотела покинуть кафедру, то была остановлена Рыжовым, и они что-то вполголоса обсудили, после чего судья стукнул своим молоточком:

— Заседание окончено. Почтенную публику прошу разойтись.

Васса, очевидно, не относилась к публике, как, впрочем, и Белозерский, и Муди, и сам Снегов. Сергей Сергеевич так и сидел в клетке с оковами на руках, не протестуя только из любопытства: ему хотелось узнать подробности из первых рук. А Васса независимо уселась за судейский стол и сняла легкомысленную шляпку:

— Я готова ответить на все ваши вопросы, господа.

Арапчонок шустро достал откуда-то кипу бумаги и Муди приступил к допросу свидетеля.

— Назовите ваше имя…

По словам Вассы выходило, что де Ридле поначалу решил обосноваться в уезде, ничем не привлекая к себе внимания, но интерес к оккультным наукам сыграл с ним злую шутку. Все началось с дурацкого гадания в ночь на Ивана Купала. Втершаяся к де Ридле в доверие шарлатанка предсказала ему лютую смерть от руки мальчишки, который возжелает мести за смерть родителей. На беду в то же самое время к Домбровскому приехал погостить его воспитанник, в чьей судьбе старик принимал немалое участие, а де Ридле был косвенно виновен в том, что корнет Гончаров рано осиротел.

С той поры де Ридле овладело поистине маниакальное желание обезопасить себя, а цыганка рассказала ему об одном ритуале, который сделает его абсолютно неуязвимым. Свои слова она подкрепила старинной книгой, после прочтения которой де Ридле стал одержим. Васса рассказала, как она пыталась отговорить его от ритуальных жертвоприношений, но все было тщетно. На обложке этой книги стоял оттиск Знака Мрака, что де Ридле счел знамением. Васса повторила свои слова о том, что многознающий и не собирающийся молчать Домбровский стал сильно мешать, занимая в ритуале позицию кровного врага, в крови которого следовало варить сердца принесенных жертв.

Снегов видел, как побледнел от этих слов Рыжов, однако Васса продолжала повествование с таким видом, будто говорила о погоде с надоевшими ухажерами. Она упомянула и Снегова, который подошел слишком близко к разгадке и которого следовало «посадить на цепь». После ее слов присутствующие взглянули на Снегова, словно только что увидели, и побагровевший Рыжов распорядился снять оковы и освободить невиновного. Васса лишь усмехнулась и рассказала, что когда отдавала де Ридле маскарадный плащ Снегова, то не думала, что эта тряпка будет фигурировать в деле об убийстве.

— Всего лишь шутка, сказал мне Тома?, и я, конечно же, поверила. А уж подыграть ему на маскараде… господа, это было чертовски забавно!

Снегов вспомнил, как от страха чуть было не лишился чувств Оллонетти, и еще раз уверился, что с Вассой у них разное представление о веселье.

— Все это хорошо, Василиса Савельевна, но хотелось бы побеседовать лично с господином де Ридле.

— Только в присутствии доктора Буцке.

— Это кто?

— Виктор Романович. Доктор-психиатр. Едет в Москву работать в Преображенской больнице. Он сейчас остановился в уездной гостинице и, мне думается, не откажется освидетельствовать страждущего.

Рыжов распорядился послать за доктором Буцке, а пока тот не появился, с интересом следил за дальнейшим рассказом Вассы. Сам бал в ее изложении был зрелищем комичным — Снегов скрежетал зубами от описания того, как он, «словно большой нетопырь, набросился на бедного художника и уволок его», а Белозерский делал вид, что изучает собственные ногти, лишь бы не выдать веселья. Ну и черт с ним! Снегов почему-то не чувствовал ни радости, ни облегчения — только беспросветную усталость. Хотелось снять с себя провонявшие острогом и безысходностью тряпки, выпить залпом бокал коньяка и забраться в постель, под теплое одеяло, где можно, наконец, забыться спокойным сном честного человека. Белозерский толкнул его под бок и шепотом сообщил, что перед возвращением на службу Снегов едет к ним «для изгнания сплина». Кто бы возражал…

Появившийся доктор был молод и полон энтузиазма:

— И где наш больной?

Васса немного снисходительно его оглядела и невозмутимо ответила:

— В имении Кузякина.

— Что? Где? — Муди, казалось, потерял дар речи. — Но ведь Кузякин, если мне не изменяет память, разогнал всех гостей…

— Конечно, разогнал. Зачем ему лишнее внимание?

Белозерский начал понимать:

— Ну да… он появился уже после смерти всех родственников… никто в уезде его не знал… я видел его всегда издалека… черт!

Васса расхохоталась:

— Некоторые вещи лучше всего прятать на виду.

Теперь догадался и Рыжов:

— Вы хотите сказать, что Кузякин и де Ридле одно и то же лицо?

— Тома все-таки гений… — Васса мечтательно прикрыла глаза.

* * *

Белозерский привез Снегова к себе и сразу же распорядился топить баню. В банной печи они сожгли острожную одежду. Несколько раз выбегали растираться снегом, и теперь Сергей Сергеевич уже жалел, что они не поехали к Кузякину-Ридле.

— Ох, Сережа, Сережа… стареем мы, что ли?

Белозерский определенно напрашивался на комплименты, но язвить по этому поводу не хотелось. Снегов приоткрыл один глаз и оглядел приятеля:

— Еще нет!

— Но почему нам такое и в голову не пришло? Тебе-то понятно…

— Почему это? — встрепенулся Снегов.

— Амуры… — Лаврентий покрутил рукой у головы.

— Глупости!

— Не скажи… девица эта твоя до кого только не дошла…

— Что?! — ошарашенный Снегов забыл даже скрыть довольную улыбку.

Белозерский понимающе подмигнул:

— А ты, друг, оказывается… сердцеед.

Снегов фыркнул и поспешил перевести разговор:

— Как думаешь, его в Суздальский монастырь направят?

— Думаю, что Васса обеспечит его местечком потеплее…

При воспоминании о де Ридле Белозерский предсказуемо потерял настроение обсуждать всякие глупости, и Снегов смог спокойно домыться и отправиться спать. Снов в эту ночь он не видел.

Наутро Сергей Сергеевич вызвал верного Фильку и, зачем-то сказав Белозерскому, что поехал за вещами в дом Домбровского, отправился к Грейнджерам.

Его словно ждали. Герман Рудольфович расцеловал Снегова и поздравил с освобождением и торжеством справедливости, после чего вызвал Грушеньку и, сославшись на неотложное дело, оставил их одних. Снеговым овладела непривычная робость, он никак не мог подобрать слов, чтобы выразить свою признательность и в то же время сообщить, что уезжает навсегда. Грушенька тоже молчала, глядя куда-то в окно, поверх плеча Снегова. Он прокашлялся, привлекая к себе внимание. Пора!

— Милая Аграфена Германовна… — девушка поморщилась, и он быстро поправился: — Грушенька… вы не представляете себе всей меры моей благодарности…

Слова получались какие-то картонные… сухие и не выражали и сотой доли того, что Снегов хотел сказать. Он замолчал, а потом попробовал еще раз:

— Грушенька, я восхищен вами, но скажите — как вам это удалось?

Лицо девушки просияло, а щеки чуть порозовели от удовольствия:

— Как вы узнали?

— Что вы написали Вассе?

— О-о! — Грушенька лукаво улыбнулась. — И вам даже не интересно, как я догадалась?

— Полагаю, вы поняли, кто был автором записки, которую мы расшифровали.

— Не сразу. Но когда я поняла, что только добровольное признание виновного спасет вас от каторги, я начала искать. Ваши вещи были опечатаны, но я упросила Гришу, и он меня провел в вашу комнату. Я искала оригинал той самой шифровки и очень удивилась его странному виду, когда нашла. Почерк был женским, а не так много женщин чувствуют себя как дома у князя Белозерского.

— Почему вы решили, что нужно искать там?

— На балу вы переодевались, затратив на это очень мало времени, из чего можно было сделать вывод, что плащ вы оставили в одной из комнат хозяев, попасть куда мог только кто-то из своих. Так я вышла на Вассу.

— Это хорошо. Я тоже знал, что она тесно общается с де Ридле, но она бы никогда его не выдала…

— Это смотря что ей предложить… я не знала, где искать убийцу, поэтому пошла ва-банк. Уверяю вас, намеки о своем знании и обещание выступить в суде, если этого не сделает она, способны творить чудеса…

— Но…

— А, кроме того, я ей предложила выход с доктором Буцке и выписала параграф из Указа семьдесят шестого года. А еще… — Грушенька чуть смутилась.

— Что же еще?

— Только вы никому не говорите… я написала, что он сходит с ума, и последняя жертва подверглась и другому виду насилия.

Как это по-женски! Конечно же, ни одному следователю не приходило в голову сыграть в таком диапазоне.

— А подписалась я фразой из ее письма…

— Какой же?

— Целую в носик.

Браво! Лучше разыграть эту партию не смог бы никто! Снегов восхищался Грушенькой, да что там восхищался! Он ее почти боготворил, но именно поэтому ему пристало быть с ней предельно честным. Она заслуживала только самого лучшего, и пусть его откровение будет стоить ее хорошего отношения, по-другому Снегов не мог.

— Грушенька… милая Аграфена Германовна, нет на свете человека, который был бы более благодарным вам, более признательным. Вы спасли не только мою жизнь, но и мою честь… и если я и могу о чем-то пожалеть, то лишь о том, что никогда не смогу просить вашей руки, в надежде прожить свою жизнь рядом с вами…

— Но…

— Пожалуйста, не перебивайте. История, которую я вам расскажу, горькая, но весьма поучительная. В двенадцатом году мне довелось бывать в этих краях. Мы с князем Белозерским ехали на фронт, и он не мог не повидаться со своей любимой женой. Как водится, мы выпили… крепко выпили, каюсь, и захотелось мне немедля ехать на станцию. Дело шло к ночи, и собиралась метель, но разве это могло остановить желающего приключений человека? Вот я и нашел их…

Снегов тяжело вздохнул и старался не смотреть на Грушеньку, которая, кажется, поняла, что является первой слушательницей этой истории. Она прикусила губу и очень серьезно смотрела на Снегова, а тот продолжил:

— Мело все сильнее, и даже мне стало ясно, что до станции мы не доедем, и, о чудо, впереди мелькнул огонек. Это была небольшая церквушка. Помнится, я обрадовался и поспешил войти. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что меня ждали. Мне сообщили, что все готово, и спросили, можно ли начинать. Пьяный азарт овладел мной, и, не разобравшись в чем дело, я дал команду начинать. Теплый воздух вкупе с алкоголем сыграли со мной злую шутку. Сколько прошло времени, я не помнил, но очнулся уже перед алтарем, когда у меня спрашивали, беру ли я в жены какую-то Гермиону…

Грушенька, слушавшая Снегова с необычайным участием, вздрогнула и прикрыла рот ладонью. Еще бы… не часто удается услышать такие признания… даже очень начитанной девушке. Понимание, что он уже сказал самое страшное, придало силы.

— Тогда такой способ расстаться с холостой жизнью мне показался забавным. Я шел на войну и не рассчитывал выжить, а для девицы это послужило бы уроком — она за всю церемонию на меня даже ни разу не взглянула… но когда нас объявили мужем и женой, и она подняла вуаль, чтобы скрепить наши клятвы поцелуем… она увидела меня и лишилась чувств… только тогда я понял, что она ждала не меня…

— И вы…

— Я отнес ее на церковную лавку, оплатил службу и выбежал из церкви в ночь. Метель к тому времени немного стихла… как раз настолько, что можно было разобрать дорогу. Мы без приключений добрались до станции, и я выехал на перекладных в полк. Что это за церковь, я не знаю до сих пор. О том, что мне это не привиделось, свидетельствовало только кольцо, оставшееся у меня на пальце.

Снегов помолчал и закончил:

— Белозерский мне в этом деле был не помощник, потому что не мог знать, куда меня занесло той ночью. Конюх его, вскоре после тех событий, бежал к казакам... начитался, шельмец, про французских революционеров. Я осторожно наводил справки… про свою жену, но Гермионы в уезде не оказалось… поэтому…

— Вас обманули…

Грушенька смотрела на него глазами, полными слез, а ее губы дрожали. Она сглотнула и тихо повторила:

— Вас обманули…

— В чем же?

— В нашем уезде есть Гермиона… ей просто очень не нравится это имя, и она называется другим…

— Вы ее знаете?

— Боже мой… — Грушенька попыталась сморгнуть слезы. — Это были вы! И вы не узнаете меня?

Снегов побледнел и бросился к ее ногам.