Адвокат дьявола (джен)

Скрежет массивного ключа едва слышится из замочной скважины, но и он смолкает по мановению волшебной палочки, отрезавшему «здесь» от «там». В этом нет особого смысла — едва ли кого-нибудь во всем громадном здании заинтересует предстоящий разговор со всей его очевидной предсказуемостью. Драко, в общем-то, он тоже занимает не слишком, но так уж повелось, что на какое бы место он ни ставил свои желания, жизнь не станет учитывать их в первую очередь.

И вот он здесь. Замер на пороге тюремной камеры, преувеличенно внимательно наблюдая, как едва заметная рябь заклинания белеющим в полутьме саваном окутывает помещение. Драко никуда не торопится и крутит в руках палочку, по-прежнему не глядя на причину своего появления здесь и вслушиваясь в ее хрипловатое дыхание.

«Причина» ведет себя неожиданно спокойно, не проявляя никакого неудовольствия от отсутствия внимания к своей персоне. И даже не пробует напасть на него, на что он втайне рассчитывал — после подобной попытки, разумеется неудачной, с «добрым мистером Малфоем», не побежавшим жаловаться аврорам, хотя бы начинают вести диалог.

Обычно. Но, видно, не в этот раз.

Неужели она действительно столь безумна, как говорят, и не понимает, что дорога ей отсюда одна — в объятия дементора? Не хочет рискнуть и попытаться завладеть палочкой, единственным шансом вырваться? Или, наоборот, достаточно в своем уме, чтобы понимать бесперспективность подобного шага?

Раздается какой-то отвратительный бульк. Словно лопается поднявшийся с глубин болота огромный пузырь, расплескав вокруг себя дурно пахнущую, зеленоватую жижу. Ощущение брызг столь сильно, что Драко даже касается лица в попытке стряхнуть внезапное наваждение и подавить желание отшатнуться.

Вместо этого он невербальным заклятием подвешивает под потолком пару светящихся шаров и в несколько шагов преодолевает расстояние до койки, где на испятнанном белье заходится в спазматическом кашле его подзащитная.

И тут же жалеет, что в ее деле не было колдографии. Хотя вряд ли хоть какое-нибудь изображение смогло бы подготовить Драко к тому, что предстает его глазам, когда женщина откидывает волосы с лица в попытке отдышаться. Кожа ее цветом напоминает старый заплесневелый пергамент и складками свисает с лица, будто пытаясь стечь вниз. Бугристая, иссеченная свежими гноящимися ранами и старыми шрамами, а местами тонкая до прозрачности, она четко обрисовывает скулы и нос, когда-то, вероятно, бывшие красивыми. И все это обрамляют густые белокурые локоны. Парик?

— Нравлюсь? — скрипучий голос и насмешливое, наверно, выражение глаз, которые почти не рассмотреть из-за набрякших век.

— Меня зовут Драко Малфой. Я защитник ваших интересов и прав в суде.

— Что ж, мое имя вам знать не нужно, а интересы мои может представить и пикси, пользы от этого будет столько же. Засим разрешаю вам откланяться.

Драко усмехается. Зря эта развалина надеется его разозлить — пока ничего, кроме тени интереса, он не испытывает. Так что, оставив это ее высказывание без комментариев, как и предыдущее, он с комфортом усаживается в наколдованное кресло и раскрывает папку с делом.

— Вы не первая подзащитная, которая не хочет со мной сотрудничать, поверьте. Но отказаться от моих услуг вы не можете, а молча просиживать штаны на работе я не привык. Вам должны были оставить брошюру, освещающую подробности роли защитника и цели его работы. Вы ознакомились с ней?

— Была тут какая-то книжонка, я ей задницу, кажется, подтерла.

— Вот как? В таком случае, я вынужден буду самостоятельно спасти вас от тьмы невежества…

* * *

Подвалы Министерства. Драко не любил приходить туда, действительно не любил, испытывая по отношению к ним ту тихую и невытравимую антипатию, которую большинство магов испытывает к наиболее неприятной части своей работы — иными словами, к работе в целом.

Но после изменений, проведенных несколько лет назад сразу после назначения новой главы Отдела Обеспечения Магического Правопорядка — вот уж кто поистине влюблен в свою должность и даваемую ею власть, — визиты в достроенные под следственный изолятор подвалы минус одиннадцатого уровня превратились для него в рутину. Впрочем, за это нововведение он был даже благодарен неугомонной Гермионе Уизли. Давящее ощущение пребывания в подземелье было все же лучше холодного просоленного воздуха Азкабана, куда теперь отправляли лишь по решению суда.

Смысла Драко в этом особого не видел. После того как дементоров перестали использовать в качестве стражей, ужасающая тюрьма превратилась в самую обыкновенную, и использовать ее для всех заключенных, как прежде, и не плодить сущности, было бы логичным решением. Однако те, кто могли противостоять рвению Уизли, не считали нужным этого делать. Что же до представителя изрядно замаравшего себя в войне семейства Малфой, то у него и возможности такой не было. Да его все и так устраивало.

Обязательное наличие защитника у подсудимых, которым угрожало тюремное заключение или поцелуй дементора, являлось еще одной инициативой Уизли, которую она проводила с таким пылом, будто за этим стояло что-то личное. Впрочем, учитывая судьбу Сириуса Блэка, так оно, вероятно, и было.

Однако мотивы власть имущих, побуждающие их проводить то или иное решение, волновали Драко слабо. Он без особого интереса следил за широко освещавшимися в прессе дебатами в Визенгамоте, ожидаемо повлёкшими за собой внесение соответствующих поправок. Что действительно застало его врасплох, так это последовавшее за этим приглашение в Министерство.

Несмотря на недавнее назначение, кабинет тогда еще Грейнджер уже нес на себе отпечаток ее личности: тянулись к потолку стопки книг, немалых размеров стол был почти весь завален пергаментами. Из-за кип документов виднелась только верхушка прически, волосы в которой были стянуты столь туго, что только по цвету можно было определить их обладательницу.

Разговор, в изрядной степени скорректировавший его жизнь и планы, Драко помнил смутно. Грейнджер вещала, он слушал, иногда косясь на похрапывавшего Дамблдора. Тот был изображен на портрете, висящем сбоку от стола, — видимо, чтобы хозяйке кабинета было удобно с ним беседовать, не вставая с места.

А речь Грейнджер все лилась — плавная (но при этом подчиненная некоему внутреннему ритму), прочувственная и одновременно странно бессодержательная. Она говорила о значении происходящих в обществе перемен, о важности справедливости и торжества закона, а Драко лишь ловил себя на мысли, что отдельные пассажи слово в слово повторяют публикуемые в «Ежедневном Пророке» выдержки из ее выступлений. Стараясь не выказывать скуки и нетерпения, он прилагал уже немалые усилия, чтобы не коситься на часы чаще положенного, как вдруг какой-то сбой в демонстрации ораторского мастерства для одного слушателя привлек его внимание.

— Человек, совершивший ошибку — по глупости, по слабости, — имеет право, чтобы его попытались понять и простить.

Драко ощутил, как краснота разливается по лицу, будто пощечина ее слов была материальной. Почувствовав слабину, на свободу вырвались непрошеные мысли — о стоимости костюма Грейнджер, строгий стиль которого не позволял разыграться свойственной ей легкой безвкусице, и его собственном, далеко не новом и потому стыдливо скрытом полами лучшей мантии. О кабинете, сопоставимом по площади со всей квартиркой, которую они снимали с Асторией.

А еще о том, что он все же на свободе.

Ситуация требовала его согласия со сказанным и благодарности за снисхождение — несколько запоздалой, надо признать. Но безжизненные слова застыли на губах, стоило Драко поднять глаза на Грейнджер, со странным выражением рассматривавшую портрет Дамблдора. Этот рассеянный взгляд мимо, что-то расслабленное в позе заставили всколыхнуться давно, казалось бы, оставленное в прошлом раздражение.

Слова Грейнджер даже не относились к нему. Осознает ли она, кто сидит перед ней, или для нее он лишь безликий винтик, неведомым образом способный приблизить воплощение ее планов?

Ответ пришел сам. Касательно своей роли он действительно не ошибся, но кто он такой, она все же помнила. Грейнджер старательно обходила неприятные для его гордости моменты, что заставляло их проступать еще четче.

— Мистер Малфой, скажу вам откровенно, несмотря на поддержку Визенгамота, идея профессиональной защиты на суде пока сталкивается с непониманием со стороны волшебного сообщества… — напоминанием, что дни славы семейства Малфоев в прошлом и теперь ему считают возможным предлагать место, от которого отказываются другие.

— Я изучила результаты ваших СОВ и ТРИТОНов и нахожу их достаточными для этой должности… — констатацией того, что иных достижений у него нет.

— Работа достаточно высокооплачиваемая… — отзвуком его финансовых трудностей.

— Кроме того, это весьма перспективное место, с возможностью дальнейшего карьерного роста с увеличением штата и появлением соответствующей коллегии... — намеком, что никто другой на сколь-нибудь значимую должность в Министерстве Магии его не возьмет.

Нет, жизнь Драко после войны хоть и нельзя было назвать безоблачной, но и тяжелой она не была. Их с отцом оправдали, поместье сохранили за ними, несмотря на последовавшие за Победой конфискации. Вот только все вокруг восстанавливали разрушенное — Хогвартс ли, семьи, разнесенные войной — или пытались строить что-то новое, а Драко вдруг как-то оказался не у дел. Сумевшие наконец вздохнуть спокойно родители сычами засели в поместье, проживая оставшиеся деньги и годы. Иногда Драко даже казалось, что такие, будто похороненные заживо и избавленные от необходимости что-то решать, они счастливы.

Но он счастливым себя не чувствовал. Впрочем, и снятая в Лондоне квартира, и работа, которую он нашел с некоторым трудом, этого не изменили. Жизнь текла своим чередом, и ей абсолютно не было дела до Драко Малфоя, что оказалось куда оскорбительней редких косых взглядов или невнятных оскорблений. Ему не ставили подножки ни в прямом, ни в переносном смысле слова, просто дороги, которые он с детства привык считать открытыми, внезапно ушли из-под ног.

Все вокруг успешно карабкались по карьерной лестнице, что было неудивительно, учитывая количество погибших в войне кадров. Драко тоже не бедствовал, но ощущение незримой стены, которую ему не преодолеть никогда, не отступало. Частая смена мест работы и коллективов не в силах была это изменить.

Так что предложение Грейнджер он принял. И иногда ему даже казалось, что не зря.

* * *

Когда Драко входит в камеру, его подзащитная как раз приканчивает суп и переходит ко второму. Хотя «приканчивает» не совсем то слово, учитывая степенную церемонность, с которой она поглощает пищу — никаких кулинарных изысков, все просто и при этом так сбалансированно и полезно, будто бы для иных здесь эта еда и не станет последней. Впрочем, осознаваемая Драко бесполезность изменения рациона заключенных не отменяет того факта, что в свое время он боролся за четкую регламентацию блюд — и победил. Так что теперь женщина напротив имеет возможность наслаждаться вареными овощами и приготовленной на пару рыбой, но ни здоровое питание, ни безупречные манеры не в состоянии придать пристойный вид той развалине, в которую она превратилась.

Когда ее худая рука наклоняет стакан и струйки компота стекают между опущенными уголками губ, уродливыми брылями свисающими до подбородка, Драко отворачивается.

Лишь услышав звон отставляемой посуды, он вновь смотрит на свою подзащитную:

— Итак, вы ознакомились с материалами, которые я вам оставил? Миссис…

Драко надеется, что она представится. Действительно надеется, ведь это означало бы, что их общение сдвинулось с мертвой точки и она начинает ему доверять. В деле значатся ее данные, но она их не подтвердила, как и не опровергла, и установлены они были с чужих слов — не слишком-то заслуживающих доверия. Но Министерство не терпит анонимных граждан и пытается учесть их любой ценой, принимая самые дикие гипотезы.

Но что заставляет ее скрывать свою личность, и как ей вообще это удается?

— Понятно. Что ж, я буду называть вас миссис Смит, это уже принятая версия, которая тем не менее вызывает у меня большие сомнения. Эти кумушки, вечно им нужно показать собственную информированность и ценность… Вообще, вопрос, кто же вы такая, волнует многих. Ваша палочка была определена как принадлежавшая Лаванде Браун, чье тело сильно пострадало в ходе Битвы за Хогвартс и было опознано по косвенным признакам. Однако, несмотря на состояние вашего тела, колдомедики с уверенностью заявляют, что вы не можете быть выжившей мисс Браун. Вас не опознал никто из преподавателей Хогвартса, хотя миссис Смит там училась…

— Я рада, что подкинула нашим великим умам достойную загадку. А теперь оставьте меня в покое, послеобеденный сон — залог красоты и здоровья.

— Вы хотите умереть? — неожиданно для самого себя спрашивает Драко. — Хотите, чтобы дементор выпил вашу душу?

— Что, много встречали в вашей практике тех, кто хотел? — уже легшая и отвернувшаяся было к стене Смит выворачивает шею, глядя на него с интересом.

— Нет, но…

— Почему вы решили стать защитником?

— Вам не кажется, что это слишком личный вопрос, не имеющий отношения к делу?

— Не более чем ваш. Ничто не мешает вам не отвечать, но тогда наше сотрудничество можно считать оконченным.

Реплику о том, что их сотрудничество так толком и не началось, Драко легко проглатывает. И задумывается над ответом, который должен выглядеть правдоподобно, но при этом не нести в себе достаточно личной информации, чтобы сделать Драко объектом манипуляций собственной подзащитной.

— Потому что это перспективное поле деятельности. Ничего подобного в Магической Англии раньше не было, а значит, лавры первопроходца по праву достанутся мне, — Драко молчит, и Смит не торопит его, хотя явно ждет продолжения, не удовольствовавшись столь кратким ответом. — И должен признать, идея борьбы с Министерством на законных основаниях, за которую оно еще и платит, также меня привлекает.

— Карьерист, получающий удовольствие от бодания с министерскими чинушами… Возможно, мы и сработаемся.

На безобразном лице презрение смешивается с одобрением и какой-то прямо-таки родительской гордостью. Смит часто и мелко кивает, от чего пряди ее роскошных, так диссонирующих с остальным обликом волос колышутся золотистыми колосьями на ветру.

— Так вы скажете, кто вы?

— Нет. Да. Может быть, но не сейчас, — наконец определяется Смит и устраивается поудобнее, подобрав под себя ноги. — Сейчас я хочу рассказать об убийствах, в которых меня обвиняют.

— А были и другие?

— Конечно. Но слушайте…

* * *

Кровавые подробности, рассказанные Смит, не произвели на Драко особого впечатления. Многое он знал из материалов дела, с которыми ее версия совпадала в точности, и даже рассказ очевидца — виновника — произошедшего не мог превзойти по тошнотворности колдографии, сделанные на месте событий.

Обычная семья волшебников, не ожидавших, что именно их изберет своими очередными жертвами проводящий черномагические ритуалы маньяк. Человеку вообще свойственно думать, что беда может произойти со всеми, кроме него.

Так было и в этот раз.

Паника, пестуемая непонятно откуда вылезшими после первого убийства продавцами «лучших средств защиты и оберегов», затронула многих, но не всех. А Смит было все равно, чьи потроха раскладывать на алтаре, лишь бы в жилах их обладателей текла магическая кровь. И жертвы находились, раз за разом.

Задержать убийцу удалось лишь чудом. Поздно вернувшаяся с вечеринки аврор Фосетт прощалась со своим поклонником и сослуживцем Финниганом на пороге собственного дома, когда почувствовала присутствие Темной Магии. Вопреки должностным инструкциям она бросилась на помощь родственникам, не дожидаясь прибытия коллег, и вдвоем с Финниганом им удалось повязать оказавшую сопротивление Смит, отличающуюся жестокостью, но не магическим мастерством. Впрочем, это не меняло того факта, что теперь Сандра Фосетт осталась единственной представительницей фамилии. Но для обвинения это являлось плюсом — Смит была задержана над расчлененными трупами в разгар ритуала.

За те три года, что он работал защитником, это было самое серьезное и резонансное дело в Магической Британии. И то, что теперь Драко должен над ним работать, было одновременно хорошо — и плохо. Отношение к защитникам не сильно изменилось за прошедшее время и варьировалось от равнодушия до откровенного порицания. Слишком инородным был подобный институт для волшебного мира, где суд вершил Визенгамот, бывший в глазах большей части магов преемником Суда Волшебников — органа, выражавшего интересы их и самой магии.

Мысль, что кто-то может на законных основаниях бороться с Визенгамотом — со всем магическим сообществом, в их представлении, — казалась им кощунственной. То, что кто-то на полном серьезе, находясь на службе у Министерства Магии, защищает убийцу, в виновности которой невозможны сомнения, воспринималось как дикость. И такое отношение, разумеется, не могло не перенестись на личность самого Драко.

После отгремевших вслед за Победой судов он стал невидимкой, после назначения защитником — клоуном Отдела Обеспечения Магического Правопорядка, по крайней мере, до первых выигранных им дел.

Теперь о нем заговорили все.

* * *

В этот раз Драко подгадывает время своего визита так, чтобы не застать Смит за приемом пищи. Состояние ее слишком плохо, чтобы сталкиваться с другими его проявлениями помимо омерзительной внешности.

Привычно накинув полог тишины, он садится перед своей подзащитной, неловко пытающейся принять подобие вертикального положения. Здоровье ее ухудшается с каждым днем, и колдомедики делают все возможное, чтобы это исправить. Безуспешно. Никто из приглашенных специалистов не сталкивался ни с чем подобным.

— Миссис Смит, как ваше самочувствие?

— Скорей бы уж сдохнуть. Зачем пожаловал?

— Я обдумал сказанное вами и хотел обсудить тактику защиты, которой мы будем придерживаться…

— Зачем? Все и так ясно, ничего сделать тут нельзя, да и не нужно.

— И все же в позиции обвинения есть несколько слабых моментов. Так, утверждается, что на основании анализа заклинаний, выпущенных из вашей палочки, можно с уверенностью заключить, что вы совершили и предшествующие аналогичные преступления.

— Так я их и совершила, я же тебе рассказала.

— Не имеет значения, что вы сказали мне, — как защитник я могу использовать только те факты, которые поспособствуют признанию вас невиновной или смягчению наказания.

— Серьезно? Как Визенгамот такое допустил?

— Визенгамот допускает все, если у инициатора внесения поправок правильная фамилия.

— Ничего в этом мире не меняется… Так что с моей палочкой?

— Мы можем настаивать, что вы не имеете отношения к предыдущим преступлениям — мало ли кто мог воспользоваться вашей палочкой, а других улик против вас нет. Но даже последнего убийства, совершение которого вами очевидно, достаточно, чтобы приговорить вас к поцелую дементора. Однако только в случае, если вы действовали по собственной воле и в здравом уме. И вот это мы можем оспорить.

— Каким образом?

— Проклятие, лежащее на вас. Никто из колдомедиков или специалистов по Темным Искусствам не может даже приблизительно определить его природу. А соответственно, воздействие, которое оно может оказывать…

Драко замолкает, ему кажется, что Смит плачет — тихо, жалобно всхлипывая и кусая губы, и лишь потом он понимает, что так она пытается сдержать рвущийся из груди хохот. Но тот, громкий и странно видоизмененный ее изуродованным горлом, все равно находит выход.

— Проклятие?! Мерлин, а ведь действительно! Проклятие глупости, не иначе… Прав был Темный Лорд!

— О чем вы?

Упоминание Темного Лорда, особенно в такой формулировке, неприятно царапает Драко. Никто не упоминает это его имя уже долгие годы, даже те, кто не привык именовать Тома Риддла иначе.

— Ох, проклятие… В общем, в какой-то мере ты прав — и при этом неправ сильнее, чем можешь себе представить. Все дело в магглах.

— Магглах?!

— Да, в этих грязных выродках. Но обо всем по порядку. Видишь ли, мое имя и внешность известны в Магической Британии, и известны не в лучшем смысле. Пить Оборотное Зелье постоянно нельзя, чары, изменяющие внешность, может развеять случайное Фините Инкантатем, так что я была вынуждена уйти в мир простецов.

И, разумеется, я не собиралась довольствоваться малым. Добыть денег, имея волшебную палочку, не составило труда, а вот дальше… Даже презирая магглов всей душой, невозможно никак не соприкоснуться с ними и их гнилой культурой, живя в их мире. Не избежала этого и я.

Изменившую мою жизнь рекламу я увидела случайно. Просто изображение женщины до и после какого-то неведомого колдовства, превратившего почти старуху в юную красавицу. И я заинтересовалась, начала копать. Оказалось, что эта странная магия, доступная магглам, может не только поворачивать время вспять, но и кардинально менять внешность. У меня появился шанс измениться, стать другим человеком — не связанным прошлым. Красивым.

Так что я обратилась в клинику. Там надо мной провели множество процедур, взамен требуя лишь столь ценимые магглами раскрашенные бумажки, достать которые мне ничего не стоило. И все получилось.

Так мне казалось сперва.

* * *

Приступить к проверке истории Смит Драко смог только на следующий день, соблюдая немыслимые даже для него меры предосторожности. Впрочем, еще никогда расследование, проводимое им, не могло уничтожить единственное смягчающее обстоятельство действий его подзащитной.

Версия с неведомым проклятием была слишком уж хороша и могла стать основанием для помещения ее в Мунго на неопределенный период времени, в отличие от провальной попытки применить маггловские методы к волшебнице. Или дело было в банальной врачебной ошибке?

В любом случае, результат Драко видел своими глазами, а изложенные Смит причины подтверждал каждый новый найденный факт. Он даже вышел на настоящего маггловского медика и расспросил его под Конфундусом, до конца не веря, что простецы действительно могли сотворить то, против чего была бессильна медицина магического мира.

Как оказалось, могли.

Драко сумел найти и упоминание о жестокой расправе в частной косметологической клинике, произошедшей полтора года назад. Обезображенная Смит мстила, и мстила жестоко.

Хотя в первое время уколы неведомых зелий и снадобий работали исправно, а шрамы от операций — для достижения результата магглы резали людей! — зажили быстро, как и было обещано.

Однако потом…

Вначале у Смит начала припухать и краснеть кожа, ее будто распирало изнутри чем-то тяжелым и горячим. Затем воспалились давно зажившие швы. Маггловские врачи говорили, что такое случается и они смогут помочь, но чувствовалось, что они сами не понимают, что происходит. Очередные процедуры, разрезы и зелья, прием которых стал теперь постоянным, не в состоянии были избавить ее от боли, так же как и остановить изменения, происходящие с ее лицом и телом.

Кожа пузырилась и пенилась гноем, как котел с закипевшим зельем, недомогания и головокружения стали для Смит обычным делом. Но магия — как ее самой, так и лечивших ее врачей — была бессильна. В итоге в очередной визит Смит работники клиники попытались сделать вид, что впервые ее видят.

Собственно, это было последним, что они сделали.

Другие же маггловские врачи отказывали ей сразу, не понимая, что с ней происходит, и боясь исков или пятен на репутации. А лишившись выбора под Империусом — также были не в состоянии ничего поделать.

В конце концов Смит обратилась к Темной Магии. Но даже повторенный неоднократно (в доме Фосеттов был четвертый раз), ритуал так и не дал результатов.

* * *

Их следующая встреча проходит в палате Святого Мунго, куда Смит попала после попытки самоубийства, к счастью неудачной. Во время одного из обследований в больнице ей удалось украсть со стола нож для фруктов, которым она и перерезала себе вены ночью в камере. У нее были все шансы не дожить до утра, если бы не система установленных в изоляторе заклинаний, сообщивших на пост охраны о падении жизненных показателей заключенной.

Так что теперь авроров, чья невнимательность позволила Смит пронести потенциально опасный предмет в камеру, ждет выговор, а самого Драко — очередной непростой разговор с этой ненормальной.

— Добрый вечер, — здоровается он, окидывая палату быстрым взглядом.

Теперь наученные горьким опытом колдомедики придерживаются всех требований техники безопасности: в помещении нет ничего, чем можно нанести себе вред, даже склянки с зельями не толпятся на тумбочке. Все снадобья приносятся персоналом по мере необходимости, и Смит лишена даже возможности отравиться.

— Драко, — спокойно отвечает она, не поднимая окруженной золотистым ореолом головы.

И дело не в прическе, вернее не только в ней. У Смит лезут волосы. Подушки и верх одеяла опутаны сверкающими в больничном освещении нитями, будто покрыты тончайшим кружевом. На секунду Драко даже становится жаль Смит — последнее, что в ней было красивого, ее покидает.

— Как вы себя чувствуете?

— Как проигравшая. Впрочем, мне не привыкать.

— Жалеете, что не сумели покинуть этот бренный мир? — задает риторический вопрос Драко и, разумеется, не получает на него ответа. — Зачем вы это сделали? Я же говорил вам, у вас есть неплохие шансы…

— На то, чтобы догнивать остаток своих дней в Мунго? Будучи живой только стараниями колдомедиков, не желающих лишать себя такой медицинской загадки?

— Я мог добиться того, чтобы вас не казнили. И дальше вы могли бы уже сами решать, как распорядится своей жизнью. Теперь же…

— Теперь все знают, что я — пациентка с суицидальными наклонностями, и возможности покончить с собой мне не представится? Браво, малыш, рада, что ты это понимаешь. Вот только ничего не изменилось — то, что мне удалось стащить тот нож, было чудом. Никто не захочет жить с таким телом, это ясно всем. Никто!

Крик разрывает стерильную тишину палаты, Драко морщится и наклоняется вперед. Стул под ним скрипит, когда он впивается взглядом в лицо своей подзащитной:

— Но я не могу позволить вам умереть, мисс Кэрроу.

* * *

Установление личности Смит никак не относилось к предстоящему процессу. Но поняв, что значащееся в деле имя никак не связано с именем реальным, перестать думать на эту тему Драко не мог.

И скоро мелкие осколки, занозами впивающиеся в присущее ему стремление к выверенному совершенству логических построений, начали собираться в некий цельный кристалл, наделявший смыслом все произошедшее. Драко будто разматывал в обратном направлении шелковую нить, крепкую и гладкую, со множеством петель и узелков. Прежде туго свернутый клубок изгибами своих окровавленных кишок бессмысленно ластился к ногам, угрожая испачкать туфли, но унять расшалившееся любопытство было выше сил Драко.

Лаванда Браун и Том Риддл. Та, чью палочку Смит использует, и тот, кого она зовет Темным Лордом спустя столько лет. Люди, которых она знала, места, в которых она была, то, о чем она говорила и как она это делала… Маленькие кусочки, грани личности, безобидные симптомы и неосознанные реакции.

И имя, реющее над всем этим, гордо и жалко, как полуощипанный орел.

Алекто Кэрроу.

Занятно, что этой женщине потребовалось сделать глупость, чтобы стать интересной для умных людей, и потерять все, чтобы перестать быть пустышкой. Оказаться на пороге смерти, чтобы жизнь ее обрела цену — пусть и невысокую, камерную.

Человек, который вечно не принимался в расчет, стал разменной монетой в противостоянии защитника-Драко — и суда. Жизнь, являющаяся ставкой — и одновременно призом.

Интересно, что бы почувствовала Уизли, узнай она, что теперь Драко защищает от правосудия ту самую Кэрроу, превратившую Хогвартс в филиал ада в тот год, что там проработала. Оставившую шрамы на душах и телах тех, кого должна была учить и наставлять.

Да святится Имя…

Изобретение, обернувшееся против создателя, обоюдоострый клинок, срикошетившее заклятие. Моральные принципы, сталкивающиеся с жаждой мести тогда, когда ситуация уже не поддается коррекции.

Впрочем, раскрывать инкогнито Смит у Драко не было желания — и возможности. Данный им при вступлении в должность защитника Непреложный Обет начисто исключал такой вариант развития событий.

Обещаете ли вы, Драко Малфой, честно и добросовестно исполнять обязанности защитника?

Обещаете ли вы защищать права, свободы и интересы доверителей, руководствуясь законами Магической Британии?

Обещаете ли вы хранить тайну и беречь высокое звание защитника?

Вязь слов, сковывающих — и дарящих свободу. Безграничная власть в пределах очерченных полномочиями угодий. Веер возможностей и альтернатив, шанс вести бой, не ввязываясь в войну.

Не думай о белой обезьяне.

Неуловимая неправильность. Тень сомнения в собственной правоте и горьковатый привкус на губах. Нарушение в предельно отточенной последовательности действий, ведущих к победе — победе, не спасению.

Алекто Кэрроу.

Женщина, которую он должен спасти.

Женщина, которая хочет умереть.

* * *

— Как вам удалось ускользнуть тогда, в ночь Битвы за Хогвартс?

Смит-Кэрроу снова в камере, кровопотеря быстро лечится волшебными средствами. В неярком тюремном освещении ее черты вызывают не меньшее отвращение, чем в больничном — эффект привыкания к ее внешности смазывается стремительно наступающим ухудшением. Похожая на пепел присыпка не скрывает облезающей, словно от сильного ожога, кожи. Драко кажется, что он видит проглядывающие через прорехи в ней кости.

— Я была той, кто задержал Поттера при его появлении в школе, — невпопад говорит Кэрроу. — Если бы все пошло иначе… Шансы, везде упущенные шансы.

Веки, толстые и будто заполненные изнутри какой-то жидкостью, утомленно опускаются, скрывая глаза.

— Но в комнате был кто-то еще, меня оглушили. Как, судя по всему, и Амикуса, который меня искал.

В себя я пришла, окруженная обломками. Нас бросили в каком-то углу, как ветошь, в башню попало взрывное заклятие, и она сложилась карточным домиком. Первым, что я увидела, когда открыла глаза, было безжизненное лицо моего брата. Нас привязали друг к другу, и его тело смягчило падение и защитило меня от осколков. Одним из них я и перерезала веревку — и бросилась бежать.

Бежать сквозь пыль, обломки, вспышки заклятий и смутные силуэты, которые я и не пыталась различать. Меня не волновало, кто вокруг и на чьей они стороне — без палочки я была беспомощна и бесполезна и могла пасть жертвой даже случайного заклятия. А потом я увидела эту — как ее? — Браун. Она была так обезображена, что я решила бы, что она мертва, если бы не проходящие по ее телу слабые судороги. Но главное — в руке у нее была зажата палочка. Это было лучше, чем все, на что я могла рассчитывать. И здорово мне помогло потом — отобранная у еще живой владелицы палочка признала меня хозяйкой.

Кэрроу говорит что-то еще, то захлебываясь словами, то, наоборот, будто теряя интерес к разговору, но Драко уже ее толком не слушает — что произошло потом, ему известно. Вообще, все это имеет крайне мало практической пользы. Оптимальная линия защиты была найдена им почти сразу и написана на лице у Кэрроу в прямом смысле слова, но тем не менее странная сила заставляет его говорить с ней снова и снова.

А еще — сомневаться в безупречности собственных решений. И это странно вдвойне, ведь Кэрроу ему ничуть не нравится, более того, ее общество ему отчетливо неприятно. В ее истории ему видится извращенная карикатура на его собственную, и это вызывает к жизни давно погребенные мысли и эмоции. Те, что он запер после Победы.

И причина была не в том, что он раскаивался, нет. Идеи чистокровности и культ Темного Лорда довольно быстро перестали быть для него чем-то большим, чем идеологией. Любая группа, стремящаяся к власти, должна иметь собственную доктрину, оправдывающую ее действия, и искренне верят в нее лишь глупцы. Драко же был кем угодно, но не глупцом, и смотрел на жизнь трезво и расчетливо. Но только не на себя.

Если бы Драко спросили, в чем состоит самое большое его разочарование в жизни, что бы он хотел изменить, то ответ был однозначен — самого себя. Не предатель Снейп, не выскочка со шрамом на лбу, не Победа разрушали его — это делала каждая слезинка, пролитая при подготовке покушений на Дамблдора, подведшая на вершине Астрономической Башни рука. Его собственная слабость, его несоответствие собственным ожиданиям.

Он хотел силы и власти для того, другого Драко Малфоя, Драко из его представлений о том, каким он должен быть и каким является. Того, кто смотрел на всех свысока и высокомерно вздергивал подбородок отточенным перед зеркалом жестом, и все проникались его важностью и значимостью. Судьба обывателя, в чьей шкуре он оказался в итоге, волновала его мало.

Испытывает ли что-то подобное Алекто? Смотрясь в зеркало и не узнавая себя, думая о том, что упустила, что не смогла? Что волнует ее больше: то, что она потеряла, или то, что была недостаточно хороша, чтобы это сохранить?

— Мне жаль, мисс Кэрроу, — в его словах почти нет лжи, хотя неожиданный приступ эмпатии по отношению к другому живому существу и окрашен багровыми всполохами ненависти. За то, что заставила снова окунуться в давно отпущенное, развеянное прахом на ветру.

— Тебе жаль?! ТЕБЕ?! — гримаса ярости искажает уродливое лицо напротив настолько, что струпья и корки на нем лопаются, взрываясь брызгами гноя. Драко отшатывается от неожиданности и отвращения.

— Сидишь тут передо мной, защитничек! Чем ты лучше меня, чем? Чем ты заслужил то, что можешь расхаживать на свободе и даже «перспективное поле деятельности» под себя подмять? Тем, что твоя мать какой-то дикой глупой бабьей интуицией почувствовала, когда нужно предать?

Но ладно она, ладно.

Ты-то при чем? Почему пощадили тебя, жалкого щенка, который даже Дамблдора не убил потому, что струхнул? Думаешь, я не видела, как у тебя руки тогда тряслись? Ходуном ходили…

А Люциус? На нем же крови больше, чем на мне до недавнего времени и моем брате вместе взятых!

Припадок, казалось, лишает Кэрроу последних сил, и она в полубеспамятстве откидывается на подушку. Драко молча наблюдает за ней. Злость уходит, раздражение не появляется, замолкает и жалость.

В момент какой-то кристальной ясности он смотрит на лежащую перед ним Кэрроу и видит в ней ту, кем она была когда-то. Просто чистокровную волшебницу, не слишком умную, не слишком сильную. Не задающую слишком много вопросов и не боящуюся крови.

Она бы убила, если бы было надо. Строго говоря, она это и делала, но без присущего тете Белле фанатизма, без холодного расчета Яксли или самолюбования отца. Жестокости или осознанности в этом было не больше, чем в потрошении рогатой жабы. Механическое действие.

Просто служака с не тем господином. Из тех, что хотят урвать побольше, сделав поменьше, но и к заоблачным вершинам не рвутся. Сколько таких ходит по Косому переулку? Сколько их в том же аврорате?

Перед Драко лежит человек не лучше большинства людей — но и не хуже. И от него зависит, насколько долго и мучительно тот будет умирать.

* * *

Близился суд. Ясности, как стоит поступить, не было, и жалость, как и эмоции вообще, не имели к этому никакого отношения. Дело было в принципе, в логике, которую в данном случае он не знал, как повернуть.

Драко был защитником. Ему следовало добиваться наиболее мягкого приговора для «Смит», а значит, использовать стратегию с неизвестным проклятием. Она была безупречна — колдомедики не смогут гарантировать способность Смит отвечать за собственные поступки. Даже использования Веритасерума можно будет не допустить — кто знает, как он среагирует с этой «Стра-а-ашной Темной Магией»? Бу-у!

Сама Кэрроу тоже ничего не сможет сделать — по напору, с которым она убеждала Драко обойти стороной вопрос ее внешности, он понял, что об истинном положении дел она на суде не расскажет. И ему даже казалось, что он знает, почему. Признаться, что представительница чистокровного семейства, Пожирательница, побежала к презренным магглам, чтобы изменить внешность и стать красивой? Такого бы ее гордость не пережила. Алекто Кэрроу тихо презирали — свои, и боялись — чужие, но никто над ней не смеялся. Это бы убило ее, как боггарта.

Но…

Драко был защитником. Ему следовало представлять интересы Кэрроу, а ее главный интерес — умереть. Покинуть тело, этот предавший ее транспорт, причиняющий ей только боль. Драко был обязан находиться на ее стороне, а не умыть руки и пожелать на прощание, чтобы за ножами в Мунго опять кто-нибудь не уследил.

Драко была неприятна Кэрроу; все в ней — посредственность, уродство, то, какие мысли и воспоминания она в нем будила — требовало побыстрее разделаться с этим делом и забыть его как страшный сон. У него были жена и сын и новенький шкаф, в котором ему совсем не нужны были свеженькие скелеты.

Драко было жаль Кэрроу. Вся ее жизнь, нелепая череда развилок, на которых все пошло так, а не иначе, заставляла его думать о жизни собственной. И хотя воздух был отчетливо едок, ему казалось, что впервые за долгое время он дышит полной грудью.

…Алекто улыбалась, когда зачитывали приговор.

* * *

Казни проводятся в специальном помещении в застенках Министерства Магии. Стылый камень, воздух с зависшими в нем частичками пыли, высокие и все равно давящие потолки. Или дело в атмосфере?

Кэрроу сидит на трансфигурированном для нее Драко стуле, накинув глубокий капюшон мантии и скрыв лицо в тени. На суде она вела себя так же, выпрямив спину и старательно держа голову. Страшно представить, каких усилий это от нее требует.

У дальней от нее стены стоят несколько работников Отдела Обеспечения Магического Правопорядка. Его глава тоже здесь, комкает в руках мантию и часто моргает покрасневшими, но сухими глазами. Она не любит смотреть, как кого-то лишают жизни, но неизменно приходит, хотя наверняка могла бы и отказаться. Пытается что-то себе доказать?

Поттер застыл рядом с ней. Он кажется памятником самому себе, одной из до сих пор популярных фигурок национального героя. На суровом лице живут лишь глаза, взгляд постоянно перескакивает с Кэрроу на Фосетт. Та тоже здесь, как и родственники других погибших, и сжимает кулаки, но, в отличие от Уизли, от ярости. Драко кажется, что она могла бы растерзать убийцу своей семьи голыми руками и лишь тяжелый взгляд начальника удерживает ее от этого.

Все замерли в напряженном ожидании — казни в Магической Британии происходят слишком редко, чтобы к ним привыкнуть. Тем инородней смотрятся резвящиеся рядом Патронусы. Олень осторожно переступает ногами выдру, сверкающую и перетекающую с места на место, как ртуть. Драко все ждет, когда он наступит на льнущую к нему нахалку, но этого не происходит.

Появление дементора Драко чувствует первым — в отличие от остальных, он стоит рядом со своей подзащитной и не отделен от него Патронусами. Кэрроу вздрагивает и сильнее расправляет плечи.

— Вот и все. Спасибо.

На губах ее появляется счастливая улыбка, неожиданно смягчающая уродливое лицо. Поддавшись неожиданному порыву, Драко протягивает ей руку, которую она с некоторой заминкой пожимает. Плоть под ладонью слишком мягкая и влажная, но он не жалеет о своем поступке, лишь кивает и отходит под защиту Патронусов.

Следуют обычные в таких случаях вопросы. Кэрроу отвечает кратко, в ее голосе слышится нетерпение, как будто дотошные чиновники мешают ей развернуть наконец рождественский подарок.

Но и формальности заканчиваются. На редкость невыразительный с виду маг, имя которого вечно вылетает у Драко из головы, подходит к Кэрроу.

Последнее желание.

Хотя Драко уже подробно изложил его, обсуждение деталей занимает какое-то время. Наконец волшебник согласно кивает, отходит на пару шагов и делает несколько взмахов палочкой.

Выдра подбегает к ним и встает столбиком, с любопытством принюхиваясь. В один грациозный прыжок олень настигает ее, кружа вокруг и призывая подругу продолжить игру. Его серебристые бока на секунду закрывают Драко обзор, и когда он снова видит Кэрроу, та уже стоит рядом с отброшенной в сторону мантией. Сзади доносится несколько вздохов, сливающихся в один.

Кэрроу хороша как вейла.

Скрывающееся до поры под мантией платье обтягивает все изгибы ее тела, как перчатка. Золотистые волосы, с помощью магии вернувшиеся из небытия, чтобы разделить с хозяйкой смерть, собраны в сложную прическу. Те черты лица, в которых Драко еще в первую встречу предположил былую красоту, превосходят все ожидания, остальные от них не отстают. На губах — обворожительная улыбка, когда Кэрроу посылает присутствующим воздушный поцелуй.

— Это иллюзия, — говорит Фосетт, задыхаясь от злости. — Видела я ее, когда…

— Аврор Фосетт, — Уизли обрывает ее, даже не повысив голоса. — Вы не имеете право разглашать эту информацию как унижающую человеческое достоинство.

Но Кэрроу уже не смотрит на них. Танцующей походкой она идет навстречу дементору — медленно и уверенно, покачивая бедрами, будто в такт слышной лишь ей музыке. В ее протянутых руках, во всем ее облике столько страсти, словно она стремится в объятия любовника.

Последний шаг, взгляд под капюшон. Ни толики ужаса не видно на лице Кэрроу. Да и что может испугать ее после того, что она видела в зеркале?

Привстав на цыпочки, она сама приникает к своему убийце, вовлекая его в поцелуй. А после падает к нему в ноги, безжизненная и опустошенная.

— Я рада, что в этот раз у вас ничего не получилось, мистер Малфой, — говорит Фосетт.

И отшатывается, увидев на его лице улыбку.