Лесные битвы (джен)

Говорила мама: не ходи, Машка, в лес одна.

Не послушалась — пошла, ходила, бродила, грибы собирала, ягоды ела.

Беду нашла когда вышла на опушку, а там бычок стоит. Странный бычок — из соломы, как мальчишки пугала вяжут. Смолой обмазанный.

Подошла, тронула и влипла. Рвалась-рвалась — и не уйти, а солнце печет, а бычок шепчет: “Зачем, Машка, мать не послушалась, зачем в мой лес пришла, будешь теперь обедом моим”.

— Отпусти, — взмолилась, — накормлю я тебя, курицу принесу.

— Смотри, не обманывай, — и отпустила смола локти.

Бросилась бежать Машка, сломя голову из леса выскочила. Да только жалко ей стало курицы, да и в лес страшно идти. Думает: “Подожду недельку, позабудет про меня бычок”.

Подождала недельку — и снова в лес пошла.И снова на поляну вышла с бычком. Бросилась бежать — да только тропы коварные петляют да к бычку выводят снова и снова. Упала Машка рядом с бычком, волосами в смолу влепилась.

— Вернулась? Обманщица, — зашептала солома, — обещала ты меня накормить, да не накормила, теперь съем я тебя и косточки обглодаю.

— Отпусти, — молит Машка, — Козу тебе отдам, ничего не пожалею. Дура я была, что обещание не сдержала.

— Поверю тебе, отпущу, но коли обманешь и еще раз в мой лес одна без еды придешь — съем, — прошептал бычок и выпустил. Снова бросилась Машка из лесу бежать. Да не в ту сторону — выскочила к сторожке лесной, а у ней мужичок бородатый дрова колет. Поглядел он на Машку, топор покрепче перехватил: “Уходи. И уводи, что за собой ведешь. У меня ему еды нету и не будет”.

— Спаси, — молит Машка, — если снова через лес пойду — снова к бычку выйду, а третий раз он меня не пустит.

— Мне с хозяйкой его не с руки ссориться, я в лесу живу, — и пошел в дом мужичок.

Плачет Машка, слезами заливается, и, видно, тронула сердце мужичка.

— Ладно, — говорит, — помогу тебе, иди пеки три лепешки, да в каждую по волосу своему положи, да по капле крови капни.

Испекла Машка лепешки, а мужичок на каждой из них нацарапал знаки странные и Машке приказал на каждый дохнуть да плюнуть.

Воткнул мужик топор перед крыльцом, да как прыгнул через него. Ударился об землю и медведем стал. Машку на спину закинул, короб с лепешками в передние лапы взял и по лесу двинулся.

Идет он по тропе — в кустах шуршит: “Отдай мне обманщицу, бурый, моя она”.

Кинул Медведь за спину первую лепешку. Упала лепешка на землю и в Машку обратилась. Выскочил из-за кустов бычок, на рога лепешку подхватил, тут колдовские знаки на тесте вспыхнули и отвалились у бычка рога.

Медведь быстрей пошел. А бычок не отстает да шепчет: “Отдай мне девчонку, топтыгин, съем её, а тебе в лесу привольней жить будет.”

Ничего не сказал медведь, лишь вторую лепешку за спину кинул. И снова стала она девицей, стоило ей земли коснуться. Схватил её бычок ртом, да тут же у него голова и отвалилась.

Не ослабел он от этого — дальше идет за медведем.

— Отдай девчонку, — говорит, — не то семью твою найду и сожру её.

Третью лепешку кинул за спину Медведь. Снова Машка себя стоящей среди зеленого мха увидала. Подскочил к ней бычок, смоляным боком прижался. Да тут же и рассыпался.

А медведь бегом побежал.

Шум да гром по лесу раздался — топот ног тяжелых да треск ломаемых сосен.

Выбежал медведь к дому Машкиному, сбросил Машку на крыльцо: “Стой тут, и на землю ни ногой,” — в хлев заскочил, корову оттуда вывел, у леса привязал.

Сам в избу ушел и Машку увел. Все окна закрыл, двери запер, трубу печную соломой заткнул. Ночь просидели они так, в темноте, даже лучину не зажигали.

Вышли наутро, а на месте, где корова была привязана, лишь кости обглоданные да следы огромных куриных ног.

С той поры Машка в лес одна не ходила — муж не пускал.

Было оно ни живое, ни мертвое, ни доброе, ни злое, а просто никакое, пустое. Сделано человеком, да ни душой, ни сердцем не наделено. Шло полями, шло лесами, мимо гор, мимо озер. Когда молча шло, когда же песню пело, и песня та была песней смерти. Кто слышал ее, тот падал без чувств, а то и сразу замертво. Одна-единственная цель была у него, ее знало, ее искало, чуяло издалека, да шло все ближе, днем и ночью, сна и отдыха не зная. А что искало, кроме него да создателя никто и не знал.

Долго ли, коротко ли, однажды повстречало на лесной тропе человека — кафтан серый мехом оторочен, лук да стрелы за спиной.

— Уходи, — сказал, — не пройти тебе дальше.

А оно ему отвечает:

— Много людей не хотело меня пропустить, много людей я убило. И тебя убью.

Запело оно свою песню — песню смерти, а человек обратился зайцем и умчался прочь. Бежит заяц по лесу, а оно за ним идет и песню свою поет. Вышло на поляну, смотрит, а заяц вновь человеком сделался, стоит, лук поднял, тетиву натянул. Раз выстрелил — промахнулся. Два выстрелил, попал, да только нельзя убить стрелой то, что ни живо, ни мертво. Упал Заяц замертво, а оно пошло себе дальше.

Долго ли, коротко ли шло, встретился ему другой человек, вида злого, свирепого, лицо молодое, а сам седой.

— Уходи, — говорит, — нет тебе дальше дороги.

— Много людей я убило, — отвечает оно. — И зайца убило. И тебя убью.

И песню свою запело. Обернулся человек волком, да не наутек кинулся, а вперед, ближе. А как совсем близко очутился, ударился оземь, сделался человеком, выхватил кинжал да вонзил в него поглубже. Только что ему кинжал: ни живо оно, ни мертво. Упал Волк замертво, а оно пошло себе дальше.

Шло себе, шло — вновь человек ему путь заступил. Сам роста огромного, темный, бородой заросший.

— Уходи, — говорит, — не пущу тебя дальше, не твой это лес, а мой.

— Много людей я убило, — отвечает оно. — И зайца убило. И волка убило. И тебя убью.

И песню свою запело. Сделался человек медведем огромным да пошел лапами махать. Раз махнул — знак колдовской прочертил, два махнул — и другой, и третий следом. Долго держался Медведь, а тоже рухнул наконец. А оно пошло себе дальше.

Шло и шло, пока не вышла ему навстречу девица рыжая.

— Не пущу тебя, — говорит, — уходи прочь.

— Много людей я убило, — отвечает оно. — И зайца убило. И волка убило. И медведя убило. И тебя убью.

Не снесла девица таких вестей, упала наземь, залилась слезами. А оно подошло поближе — песню свою ей пропеть. Вдруг вскочила она, в каждой руке по знаку колдовскому горит.

— Все они сделали, что обещали. И Заяц, и Волк, и Медведь. А я их работу довершу.

Зажглись огнем руны на стреле заячьей, пробудились-вздохнули знаки на лезвии волчьего кинжала, черным пламенем повисли в воздухе медвежьи знаки. Поняло оно, что попало в ловушку, затянуло песню свою, но поздно: хлопнула девица в ладоши, прокричала, и стало ни живое, ни мертвое — мертвым.

Долго оплакивали в семьях Зайца, и Волка, и Медведя. Не чаяли их живыми увидеть, а все ж надеялись, да только зря. А как стали они месть совершать тому, кто пустил песню смерти по земле ходить, — это уж другая совсем история.