По душам (джен)

— Тебе не надоело? — он выдохнул дымом мне в лицо. Не вызывающе и не нахально. Не пытаясь оскорбить, унизить, вывести из себя. Просто потому, что не заметил.

Может, его внимание тогда всецело принадлежало мне. Может, он просто перестал замечать свои убийственные действия, затягиваясь доведённым до автоматизма мимолётным движением.

— Что?

Он отвёл взгляд, словно бы с отстранённым удивлением заметил тлеющую сигарету в собственных пальцах.

— Всё это. Холода. Ветер. Ночи под открытым небом. Отсутствие своего дома...

Замолчал совершенно вдруг, не договорив; уставился на тёмное небо так, словно пытался не уловить незаметные в городе песчинки звёзд на сумеречном небе, а уйти из-под моего взгляда.

— Я, — с очередным выдохом закончил он перечисление.

Повернулся.

— Нет, — пожала плечами я. Глупый вопрос.

И разговор этот, имеющий все шансы получить метку "по-ду-шам", тоже глупый.

Ещё немного мы шли вперёд в молчании. Настолько вопросительном молчании, что мне уже почти привиделись вопросы, кислотными птичками кружащие меня в диковатом вихре и сбивающие с ног. Я чуть не споткнулась от этих картинок.

Терпеть такое молчание не люблю. Слишком сильно действуют на нервы эти так и не произнесённые "почему?".

— Я тебя не понимаю, — он правда старался не лезть в моё сознание и подсознание. Правда. Старался.

Забавно. Единственный, наверное, человек, чьи следы грязных сношенных ботинок в моей изолированной душе я бы приняла с радостью, так и не решился даже заглянуть за линию порога, не то что её переступить.

— И не надо, — легко отозвалась я.

Он остановился, дёрнул меня за капюшон, заставляя обернуться.

По-ду-шам.

— Почему ты здесь?

— Я не выбирала планету, на которой родиться.

— Прямо сейчас. Стоишь тут.

Сигарета дымилась.

— Никотин — твой наркотик. Ты — мой. Ничего ведь сложного.

— Да, — прозвучало это, как укороченная версия слова "наверное".

Безумные люди на самом деле самые интересные. Не те полностью спятившие, конечно, я не о них. Я о тех, кто умеет не просто смотреть, но видеть так, как никто вокруг. О тех, у кого есть понимание и своя трактовка всего окружающего...

Даже не знаю, как объяснить. Вернее, знаю — моё объяснение во всей своей задымлённой, очаровательной, пристрастной к никотину красе рядом стоит. Просто не так уж легко выразить всё словами.

Он бы смог. Не я.

Бросает сигарету в снег, усмехается чему-то, глядя под ноги.

— Да, — уже уверенней и громче произносит он. — Ничего сложного. Но я тебя всё равно не понимаю.

Улыбаюсь. Звёздам улыбаюсь, как он обычно делает. Потому что знаю, что он посмотрит на меня, мне улыбнётся. Именно те улыбки, когда краем глаза замечены, когда не специально. Когда скорее себе, чем мне. Когда словно украла что-то потаённое, глубоко личное.

— Ты зависим. Я зависима.

— Бред.

— Отнюдь. Кто тебе сказал, что наркотик — обязательно вещество? Это что угодно. Знаешь, так бывает, когда без человека не можешь.

Руки в карманах. Светлые, выгоревшие волосы перебирает незримыми пальцами ветер. Я дышу в шарф. Мне каждую третью секунду страшно: а вдруг рухнет эта атмосфера позднего зимнего вечера, в котором нет места другим людям? Лишь звёзды, дорога, холод. Уютная тьма приближающейся ночи.

— Это разве не любовью называется?

Смеюсь.

— Нет. Я так понимаю, что их "любовь" — это добровольное помешательство, с приятными страданиями и если взаимное, то в удовольствие. Если ты думаешь, что я на это по своей воле подписалась, — ошибаешься.

Усмехается, кивает.

— Удовольствия, стало быть, тоже нет?

Давлю смех, отворачиваясь от его прямого, любопытного, насмешливого взгляда.

— Нет. Зато есть эйфория.

Удивлённо морщится, силясь понять, о чём я. Да не нужно мне твоё понимание, просто прими то, что я говорю, как данность!

Он останавливается, чтобы достать ещё одну сигарету из полупустой уже пачки. Ровно под городским фонарём, ровно под источником света.

Я ускоряю шаг и ныряю в полутьму позднего вечера, пытаясь сбежать от вопроса, который он не хочет задавать вслух. На который я совершенно не хочу отвечать.

Прямо под лампой кружатся снежинки. Мне на миг — на долю секунды, — кажется, что это мотыльки, мухи. Слишком живо для моего полумёртвого "сегодня".

Крупные невесомые хлопья снежинок, устав выплясывать на свету, опускаются вниз, на его спутанные светлые волосы, на отороченный изрядно потрёпанным мехом капюшон, на руки, презирающие перчатки.

Он, склонив голову, зажав в зубах сигарету, шарит по многочисленным карманам в поисках зажигалки. Я улыбаюсь, дурная, ошалевшая, холодными пальцами сжимаю искомый им так сосредоточенно предмет в собственном кармане. Идеальное преступление.

Там совершенно не видно звёзд, под этим фонарём.

— Эй, — он, наплевав на "огонёк", вслед за мной убирается с пятна света, так и не закурив. — Так что это за эйфория?

— Безумие отчаянного сознания, — вдруг понимаю, что сносит крышу от его внимательного взгляда. Как можно объяснить то, чего сама не понимаешь ни на йоту? — Когда вдруг-необходимый-человек рядом. Дышит тем же воздухом, что и ты. Говорит. Слушает. Это когда ты нехотя, сам того не подозревая, возводишь его до бога, своего личного, единственно-твоего, чтобы взирать на него с обожанием свихнувшегося фанатика, чтобы не пускать в свою религию кого-то ещё, мучаясь из-за этого, словно свинца расплавленного глотнул, и теперь не можешь понять, хорошо это или плохо. Это когда единственное, в жизнь длиною, паломничество — идти за созданным собственноручно, единолично богом. Глупо, не спорю. И, как и с любым наркотиком, очень высок риск привыкания. Дозу приходится повышать...

— Как?

Пожимаю плечами, сильно запрокинув голову и глядя на небо.

— Не знаю. Мне пока не приходилось.

— И не придётся.

Мне бы хоть немного его уверенности.

"Знаешь, на самом деле мне надоело бояться, что однажды твой голос перестанет пробирать до костей".