Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Действие начинается в 1352 г. Ю Инсу попадает на сто лет раньше указанного периода.
Повествование привязано к историческим событиям, но не сохраняет их порядок.
«Я слишком долго думал и всё не о том…
И даже сейчас на пороге смерти я упустил то единственно-важное.
Я должен ждать и верить, она бы сказала так.
Всё, что я могу сейчас, — дышать. Главное, не забывать это делать и не терять сознание, она сказала бы так. Этот истошный вопль: "Ты не должен терять сознание", — жаль, что только слышать его могу, будто она стоит надо мной…
Если я закрою глаза, чтобы увидеть её, боюсь, открыть сил уже не будет. За одно прикосновение её горячих рук сейчас я готов отдать душу и это последнее дыхание, но даже если сделаю это, нам не встретиться на небесах.
Мир моей милой — это не небеса…»
* * *
Смотреть на это было страшно, даже тому, кто не был брезглив. Этот живой труп имел мало общего с генералом королевской гвардии, который один в бою стоил двух тысяч воинов: его черты заострились; кожа на кистях рук и шее сначала имела синюшный оттенок, а теперь на глазах у Конмина отекала, покрывалась наполненными беловатой жидкостью волдырями(1). И всё же Чхве Ён был жив: бессмысленный взгляд, направленный в какую-то одну точку невидимого для Конмина пространства, напомнил монарху о том, что он совсем недавно так же вот потерял смысл жизни(2), но видеть себя со стороны правитель не хотел, а этого человека считал сильнее. Из глаз генерала текли слёзы, которые тот не мог или не хотел сдержать, и это последнее проявление слабости вызывало у короля скорее отвращение, чем сочувствие.
— Вставай, Чхве Ён, как давно ты здесь лежишь? — воскликнул монарх.
Гвардейцы уже давно соорудили носилки и не раз пытались уложить на них тело своего командира, но Чхве Ён, будучи не в силах пошевелиться, окружил себя стеной грозовых разрядов, не позволяя не то, что прикоснуться, но даже и приблизиться к себе. Должно быть, он испытывал невыносимую боль — его лицо было искажено страшной гримасой — но ни один стон не сорвался с его губ, и король думал теперь, что генерал онемел.
— Мы нашли тело Ци Чхоля возле небесных врат, ваше высочество(3). Врата вот-вот закроются, а Небесный лекарь(4) исчезла.
Конмин всё-таки никогда не мог понять генерала — король отвернулся всего на секунду, но за это время Чхве Ён поднялся на колени, и правитель ахнул от удивления. В следующее мгновение тело Чхве Ёна пронзила судорога, и он рухнул лицом в траву.
— Переверните его, — проговорил король, обращаясь к обступившим генерала гвардейцам, — и уложите на носилки, даже если придётся связать и избить, — это мой приказ. Помощник, найди лекаря, лучшего лекаря на этой земле, этот человек нужен мне живым и здоровым. — Конмин отвернулся и направился к повозке.
* * *
«Она бы сказала: “Живи, даже если это сложно и больно”. Моя милая сейчас отчаянно ищет способ вернуться ко мне.
Не важно, сколько лет пройдёт, но каждое полнолуние я буду ждать её там.
Пусть через шестьдесят семь лет(5), но врата откроются — надо только дожить.
Как бы сложно и больно не было, я буду ждать, чтобы проводить её домой…»
* * *
— Вы сможете вылечить его? — ссохшийся монах с длинной жидкой седой бородой и абсолютно лысым черепом, покорно сгорбившись, стоял перед королём.
— Я, наставник в буддийском законе Синдон, в милости вашего высочества…
— Опустим формальности, — Конмин перебил старика. — Вы осмотрели генерала, вы сможете вылечить его?
— Я, Синдон монах храма Пута(6), могу вылечить любую хворь. Я осмотрел генерала, его болезнь не столь серьёзна, как могло показаться. Этот человек обладает демонической силой, раз способности принца Ток Сон Пувона не смогли убить его. Кровообращение в руках, плечах, лёгких, сердце и шее останавливалось, но ненадолго, что не привело к каким-либо последствиям, а то, что он не может пошевелить руками, связано в первую очередь с повреждением кожных покровов.
— Не надо подробностей, — проговорил король: он столь живо представил себе мучения Чхве Ёна, что, казалось, сам уже чувствовал ту же боль. — Я желаю знать, когда этот человек будет способен руководить войсками.
— Залогом выздоровления генерала является полная неподвижность. Отмершую кожу, не разрушая волдырей, необходимо плотно привязать к телу. Я приготовил лекарство. Если генерал будет принимать его, то через два-три месяца подвижность и речь восстановятся без каких-либо последствий.
— Два-три месяца(7) говорите? Да за это время Корё падёт под натиском двух армий! — вскричал король и привстал с трона.
— Никто не сможет вылечить этого человека быстрее, ваше высочество, — проговорил старик и с невероятным для его возраста проворством опустился на колени.
Конмин оглядел лекаря, что-то отталкивающее было в его облике: жидкая бородёнка, сутулая спина, бегающие водянистые глазки и наигранная покорность, — но выбирать не приходилось. Поиски лекаря затянулись, уже три дня Чхве Ён находился в королевской лечебнице… Три дня! И новости об уничтожении клана Ци должны были достичь ушей императрицы(8).
«Добиться встречи, убедить, собрать армию, продовольствие и двинуться к границе: сейчас весна, и Амноккан(9) широк и буен, — нет, не три, но два месяца у них есть», — повторял про себя Конмин.
С тех пор, как король привёз умирающего генерала в столицу, он так и не смог набраться смелости, чтобы увидеть этого своего подданного. Конмин старался понять чувства Чхве Ёна. Ему докладывали, что тот постоянно порывается встать и не допускает к себе никого, кроме Тоги — хозяйка королевского сада лечит командира, как умеет, соорудила над ним что-то наподобие шатра, из которого видны только голова и ноги генерала. Его мучает адская боль и судороги. Король понимал, что жить генералу не хочется так же, как некогда и ему самому не хотелось, и именно поэтому не мог найти в себе смелости посмотреть своему верноподданному в глаза: этот человек когда-то подверг свой мир, свою женщину, опасности и вернулся, чтобы спасти его сердце, — но Конмин был слаб и не мог сделать для командира даже такой малости, он не мог отпустить его на небеса(10).
— Я назначаю тебя главным лекарем этой страны, ты должен исцелить хогуна(11) как можно быстрее.
— Милость ваша безмерна, ваше высочество, — протянул старик и, пятясь, вышел.
— Тойча, я собираюсь повидать генерала, — проговорил Конмин, и евнух рядом с троном склонил голову в полупоклоне, не пряча сочувствия на лице.
* * *
Королевский госпиталь встретил монарха смятением: дежурившие возле постели больного гвардейцы прятали от него взгляд и тайком утирали слёзы; воспитанник генерала Тэман сидел в углу, покачиваясь, и раздирал слежавшиеся в жёсткий валик на голове волосы. Чхве Ён, без сомнения, был плох: его тело до пояса было закрыто кипенно белой тканью наподобие шатра, и сквозь небольшой разрез Конмин разглядел сорванную с шеи кожу и набухающие кровью простыни, — но полный какой-то странной решимости взгляд генерала и прежние черты на осунувшемся лице говорили обратное: «Я должен выжить, я хочу жить».
Конмин уселся на высокий табурет в головах больного и положил руку тому на пылающий от жара лоб:
— Врата на небеса закрылись, Небесный лекарь покинула нас, — проговорил монарх, не отводя взгляд от лица командира: оно на секунду омрачилось болью, но Чхве Ён быстро совладал с собой, как будто в знак подтверждения слов короля, закрыл и открыл глаза. Сердце Конмина забилось быстрее. — Ты должен жить, прошу тебя, ты нужен мне, — воскликнул король, Чхве Ён опять утвердительно закрыл и открыл глаза — сердце Конмина запело от счастья.
Губы командира зашевелились — он силился что-то произнести — страшная покрытая красноватыми язвами рука выпросталась из-под простыней и потянулась к королю, Конмин склонился над генералом:
«Она вернётся, у меня есть надежда, вера и цель. Я должен обезопасить её возвращение, вернуть земли до Амноккана, чтобы небесные врата оказались на территории Корё».
Этих слов Конмин не услышал, даже если бы Чхве Ён нашёл в себе силы произнести их вслух, потому что их заглушил истошный вопль:
— Ах ты — девка! Ты пыталась убить личного телохранителя короля?! — Тоги, которая встретила нового главного лекаря мотыгой, в ужасе пятилась к стене при виде четырёх слишком мощных для этого вида занятий травников.
Услышав эти обвинения, Чхве Ён попытался подняться, но Конмин удержал его:
— В чём дело, главный лекарь? Что вы хотите этим сказать?
— Посмотрите сами, ваше величество, эта девка живьем сдирала с больного кожу в надежде, что тот умрёт от боли. — Старый монах сбросил заботливо сооруженный Тоги шалаш, король увидел обнажённый торс генерала и отшатнулся: не только руки и шея, но грудь и очевидно спина были покрыты красными язвами, в которые превратились те белёсые волдыри после того, как их срезали. Генерал поднялся и сел. Правитель понял, отчего набухали кровью простыни под Чхве Ёном, — под весом тела язвы открывались и кровоточили. — Велите пытать её, ваше высочество, она всё расскажет под пыткой. — Лицо Чхве Ёна исказила гримаса боли и негодования — молния ударила в потолок. Командир поднялся и, пошатываясь, направился к тщедушному монаху и травникам, выглядевшим как его личная охрана, но Тэман опередил Чхве Ёна — схватил вконец растерявшуюся Тоги в охапку и вылетел кубарем через окно. Усилие дорого стоило больному: командир королевской сотни схватил старика за грудки и поднял над полом, — на этом силы его покинули, тело пронзила судорога, и он потерял сознание. — Быстрее смените простыни, — командовал главный лекарь, гвардейцы удержали своего командира от падения и осторожно уложили в чистую постель, после чего травники, прикрываясь мечами, оттеснили их, — валик под спину, поднимите голову выше, чтобы больной не опирался на обмороженные участки. — Король осознал, что стоит на дрожащих ногах, вжимаясь в стену, его мозг лихорадочно искал объяснение происходящему. — Язвы необходимо перевязать плотнее, ещё плотнее. Осторожно! Он приходит в себя! Держите его, чтобы он не навредил себе.
Усилия мощного вида травников были тщетны, очередной удар молнии разбросал их по сторонам, и только старый лекарь устоял на ногах. Чхве Ён оглядел комнату горячечным взглядом, будто бы моля присутствующих о спасении, — король с трудом выдержал этот взгляд — генерал отчаянно старался сорвать с груди и шеи врезавшиеся в тело и намокавшие от крови бинты. Командир удальчи долго бился, но судорожные попытки освободиться только окончательно измотали его — он смирился, откинулся на подушки и затих. — Это снадобье, ваше высочество, генерал должен выпить, оно уменьшит боль и поможет ему заснуть. — Монах поднёс к губам Чхве Ёна плошку с лекарством, но тот отталкивал сосуд а, когда лекарю удавалось влить снадобье насильно, выплевывал красноватую вязкую жидкость. Зрелище было невыносимым — Конмин направился к выходу:
— Ты не хочешь жить, ты сам просил её сделать это, ты и меня хотел об этом просить, но я не отпущу тебя! Ты будешь жить, как бы мучительно больно для тебя это не было. Хозяйку королевского сада будут преследовать. За то, что она сделала, Тоги заслуживает смерти. Я приказываю вылечить генерала против его воли, даже если для этого придётся приковать его к постели.
— Прикажите не подпускать гвардейцев к больному: отдай командир им такой приказ, и они помогут ему покончить с жизнью, — проговорил старый лекарь.
— Ни один удальчи не смеет приближаться к генералу и приходить в лечебницу. Это королевский приказ, — произнёс Конмин и оставил самого верного из своих подданных на произвол судьбы.
* * *
«Что же тогда пошло не так? Могла ли тень сомнения так изменить направление небесных врат? За что судьба так зло подшутила над ней?» — сейчас, разбирая вещи из доставшегося ей рюкзака, Инсу понимала, что это не было злой шуткой: судьба была мудра и сделала всё, чтобы этот человек выжил, значит, и теперь ему ничто не грозит. Инсу успокаивала себя, а её сердце разрывалось от боли и неясных подозрений. Всё это она должна будет оставить здесь: проектор, хирургические инструменты, дневник, половину которого она потеряет(12); пластиковый контейнер с предупреждающей запиской она должна положить под камень, чтобы спасти его от самой мучительной смерти(13). В этой заброшенной хижине небесный лекарь будет жить, осторожно дыша, изучая травы, яды и иглоукалывание, день за днем следующий год, два, три…, неужели шестьдесят семь лет? Даже если ей удастся прожить все эти годы, он будет давно мёртв, когда она вернётся. Инсу должна была наблюдать за солнцем(14), чтобы повторить свой расчет, — она могла ошибиться.
* * *
— Ваше высочество, королева смиренно просит об аудиенции, — протянул евнух за дверью.
— Я никого не желаю видеть, — ответил Конмин, на секунду оторвавшись от листа тонкой бумаги, на котором уже было запечатлено искажённое нечеловеческой болью лицо командира королевской сотни.
— Ваше высочество, я всё равно войду, — проговорила принцесса Юань, — расступитесь.
— Не смейте это делать, — вскричал монарх, сминая рисунок и запуская испачканные краской пальцы в волосы, — вы разбиваете мне сердце.
— Ваше высочество, — принцесса Ногук ворвалась в комнату, — ваше высочество, — она должна была успокоить его. Она знала самый действенный способ. Королева аккуратно подняла голову мужа, нежно отняла его руки от лица и вытерла испачканные краской пальцы; теперь его руки вместо того, чтобы рвать собранные на затылке в тугой пучок волосы, должны были обнять её за плечи — для этого ей придётся сесть мужу на колени; потом она положит голову ему на плечо, прижмётся лбом к его щеке (жаль, эта причёска мешает); и как только она почувствует, как его сердце успокаивается от наслаждения их близостью, она поднимет голову и тихонько поцелует его в щеку — один, второй, третий раз — его руки упадут с её плеч и сожмут талию, и тогда уже он сам поцелует её в губы страстным долгим поцелуем.
— Нет, — истошно завопил Конмин, — не смейте делать это! — и королева отшатнулась от мужа, таким она его ещё не видела: правитель с силой сжимал её плечи, не позволяя приблизиться. Сердце юаньской принцессы отозвалось болью, и она с трудом совладала с собой. Поднять руки было сложно, но Ногук сделала это и прикоснулась ладонями к лицу Конмина — говорить что-то было бесполезно, он всё равно не услышит — его глаза увлажнились. — «Хорошо, вот так, это только первый шаг, теперь надо как можно нежнее посмотреть тебе в глаза и не отрывать взгляд», — Конмин шмыгнул носом. — «Хорошо, только смотри на меня, смотри! Как же больно ты сжимаешь мои плечи. Смотри! Нет!» — Конмин отпустил жену и отвернулся. — Уходите, я не хочу вас видеть.
Нет, принцесса Юань не была готова сдаться так быстро: «Пусть ты повернулся ко мне спиной, пусть!» — и королева обняла мужа со спины: «Что произошло? Что пошло не так? Как же больно, останутся синяки. Почему ты отводишь мои руки?»
— Уходите, трижды повторять уже не буду: я просто прикажу охране вывести вас.
Ногук подняла последний скомканный Конмином рисунок и направилась к дверям. Придворная дама Чхве ждала её. Королева передала смятый лист в её руки и оглянулась — как раз вовремя, Конмин упал на колени и беззвучно рыдал. Принцесса кинулась к мужу — секунда, и она была возле него, опустилась на колени и заглянула в лицо.
— Я лишил его всего, что было ему дорого: из-за меня он потерял отца(15), воспитанника(16), женщину. Теперь он не хочет жить, а я заставляю его! Как я сам могу наслаждаться тем, что отнял у него?! — Ногук просто обнимала мужа, позволяя ему выплакаться. — Но ради этой страны… ради страны я должен заставить его жить. Стража! Стража! — закричал король, и четыре гвардейца вошли в двери. — Проводите королеву в её покои.
— Разверните рисунок, — проговорила Ногук, усаживаясь за стол, и дама Чхве осторожно расправила измятый листок. Картина, представшая глазам двух женщин, заставила обеих содрогнуться.
— Это Ён, — воскликнула дама Чхве, — это мой племянник!
— Мой муж говорит, что генерал не хочет жить… — королева аккуратно свернула рисунок, будучи не в силах выдержать искажённый мольбой и болью взгляд.
— Мерзавец не в первый раз пытается свести счеты с жизнью, и я охотно верю, что он способен на такую подлость. Небесный лекарь вернулась на небеса, врата закрыты, и единственный способ ему увидеть её — это умереть.
— Но зачем Тоги помогать ему? — руки Ногук подрагивали, она не могла побороть испуг. — Тоги лечила генерала, она могла ошибаться, но в этом не было злого умысла.
— Если хозяйка королевского сада хотела убить командира удальчи из обычного человеческого сочувствия, она могла зарезать или отравить его. К чему выбирать такой мучительный и неверный способ смерти? — подтвердила слова королевы дама Чхве.
— Тоги пользовалась записями лекаря Чана, а он был лучшим из лучших… Достаньте эти записи, они должны храниться в лечебнице.
— Слушаюсь, моя королева, — придворная дама опустила голову в полупоклоне.
— Обратитесь к Сурибан и узнайте у них всё про этого монаха Синдона.
— Да, моя королева.
— Я должна сама увидеть Чхве Ёна и своими глазами убедиться в том, что говорит король.
— Ваша слуга пыталась увидеть племянника, но меня не пустили в лечебницу. Всех старых травников оттуда выгнали, и там только Синдон с помощниками.
— Это очень подозрительно, я должна заставить мужа ещё раз увидеть генерала, чем раньше, тем лучше. Каждый день приближает Чхве Ёна к смерти, а эту страну к гибели, погибнет эта страна, и сердце моего мужа разобьётся от горя.
— Я попробую подкараулить, когда Синдон покинет лечебницу, и проникнуть туда.
Женщины переглянулись, подбодрив друг друга сочувствующими взглядами, и придворная дама поспешила исполнить поручения.
* * *
— Тойча, пригласи главного лекаря ко мне после Совета, я хочу узнать о здоровье генерала. — Конмин вошёл в зал приемов и проследовал к трону. — Я собрал вас здесь, чтобы посвятить в свои планы и испросить у вас мудрого совета и поддержки. Наша страна уже не одно десятилетие пребывает в состоянии войны, и сейчас мы должны быть готовы в любой момент ответить на военное вторжение с севера или востока. Для этого у нашей страны должна быть сильная армия. Армия — это, прежде всего, люди, готовые пойти на смерть ради своей страны. Во-вторых, армия — это оружие, продовольствие, своевременное снабжение. Я собираюсь решить обе эти задачи одновременно. Рабы получат свободу и земли, отнятые у них незаконно: лично свободные люди, заинтересованные в сохранении своих земель, будут сражаться не на жизнь, а на смерть и обрабатывать эти земли своим потом и кровью. Так мы получим и рекрутов, и продовольствие. Присутствующие здесь чиновники должны просмотреть земельный реестр. На первом этапе выявить незаконные сделки, на втором — излишки земель, необрабатываемые владельцем, — Конмин закончил длинную речь и довольный собой опустился на обложенный подушками трон(17).
— Советник первого ранга, икджэ Ли Чжэхён просит милостью короля выслушать его, ваше высочество.
— Слушаю, — Конмин снисходительно махнул рукой, ожидая заслуженного славословия в честь своих планов.
— Вы собираетесь создать армию из рабов, которые умеют только пить и есть, — проговорил глава Совета громко и чётко, растягивая слова в соответствии с придворным этикетом. — Кто поведёт эту армию, кто научит таких людей держать оружие и биться? В Корё нет такого человека.
— Армию поведёт хогун Чхве Ён, — Конмин не пытался скрыть раздражение недомыслием чиновника.
— Милостью короля, ваше высочество, измените решение. Ци Чхоль убил генерала. Чхве Ён при смерти, ему не подняться боле, ваше высочество, — затянул советник и упал на колени.
— Да, как вы смеете до времени хоронить человека, которому все вы здесь обязаны жизнью?! Чхве Ён жив! — гневно вскричал монарх и привстал с трона.
— Ваше высочество, милостью короля измените решение. Как получившие личную свободу люди смогут сохранить земли при такой ставке налога?
— Я готов изменить ставку налога… — растерянно проговорил Конмин и опустился на прежнее место, но Совет уже не слушал его. Чиновники падали ниц.
— Ваше высочество, милостью короля измените решение…
— Ваше высочество, милостью короля измените решение, — протяжные вопли со всех сторон будто тисками сжали голову молодого правителя, и мир перед глазами Конмина покачнулся и поплыл.
— Замолчите, — вскричал король и вскочил с трона, — земельный реестр просмотреть должны и незаконные сделки выявить. Отчет должен быть готов через неделю, — а сейчас пойдите прочь. — Чиновники, кланяясь, удалились, и правитель, отдышавшись от поднимавшегося в душе гнева, позвал евнуха. — Тойча, приведи лекаря.
В тот же миг старик вошёл в двери. Монах теперь уже не производил на короля такого гнетущего впечатления: белая одежда гармонировала с жидкого вида бородёнкой, а лысый череп говорил лишь о возрасте и мудрости человека, на которого Конмин возлагал большие надежды.
— Как здоровье генерала? — проговорил монарх, отвлекаясь от мучившей его головной боли.
— Монах храма Пута Синдон может вылечить любую хворь, ваше высочество.
— Я уже слышал это. Как здоровье генерала? — повторил Конмин, ещё больше раздражаясь.
— Позвольте вашему слуге подойти к трону и избавить ваше высочество от головной боли, — смиренно пропел монах.
— Подойди, — проговорил Конмин.
Старик с невероятным проворством взобрался на помост и в одно мгновение оказался у трона — длинная серебряная игла сверкнула в его руках, и боль правителя прошла...
— Позвольте мне сказать, ваше высочество, о том, что я слышал, пока аудиенции ждал. Чиновники на службе владеют землями, которые не обрабатываются, а иногда и получены незаконно. Для выполнения вашего поручения нужен человек, не владеющий землёй и не связанный родственными узами с землевладельцами.
— Ты прав, монах, но кто может быть таким человеком? — сознание молодого правителя было на удивление ясным, будто все волнения и тревоги покинули его, и Конмин с благодарностью взирал на лекаря.
— Такой человек должен быть сведущ в буддийском законе, чтобы не держаться за земную жизнь, он должен быть стар и беден, чтобы не стремиться к обогащению и не быть уязвимым для насмешек.
— Дело говоришь, монах, моё поручение исполнить хочешь? — спросил король.
— Милость ваша безмерна, ваше высочество, — Синдон опустил взгляд, и его сморщенное от времени лицо исказилось не приятной усмешкой.
— Тойча, вели приготовить указ о создании управления по упорядочению земель и податного люда и назначении монаха Синдона его главой с чрезвычайными полномочиями(18).
— Милость ваша безмерна, ваше высочество, — пропел главный лекарь и, пятясь, направился к выходу.
— Так, как здоровье генерала? — Конмин окликнул старика уже в дверях.
— Монах Синдон может вылечить любую хворь, но заставлять жить того, кто не хочет, — непосильная задача. Чхве Ёну хуже с каждой минутой, он отказывается принимать лекарство и постоянно использует свою силу, чтобы не подпустить лекарей, чем сам убивает себя. Хогун — человек, обладающий демонической силой. Ничто не может подавить его жажду смерти.
— Послушай монах, этот человек должен встать на ноги и взять в руки меч, иначе эта страна будет растоптана копытами двух(19) армий, а люди, живущие здесь по своим законам, уничтожены более многочисленными народами. Мы все погибнем вместе с ним, монах.
Синдон поклонился и вышел.
* * *
— Ваше высочество, королева смиренно просит об аудиенции, — это разноголосое завывание не давало покоя правителю с тех самых пор, как он вернулся с Совета.
— Я не звал королеву, пусть уходит, — отвечал король и удивлялся искусству монаха, который излечил его одним прикосновением.
— Ваше высочество, если вы не выслушаете меня сейчас, я сниму верхнюю одежду, распущу волосы и буду бить челом у стен этого дворца, — эти слова заставили короля вскочить с места и броситься к дверям. Дочь императора Вей(20) стояла на коленях за порогом правителя слабого вассально-зависимого от Юань государства, и Конмин не впустил, а внёс её в свои покои.
— О чём вы думаете? — проговорил он, возбуждённо меряя помещение шагами. — Что будет с этой страной, если в Юань узнают, что я заставил вас встать предо мной на колени?
— Ваше высочество, милостью короля умоляю ответить мне на один вопрос…
— Королева… — простонал Конмин, но Ногук проигнорировала его стон.
— Ваше высочество, почему вы считаете, что Чхве Ён не хочет жить?
— Он потерял смысл жизни, — король произнёс заученную фразу.
— Генерал сказал вам, что он потерял его, этот смысл? Что сказал вам генерал, ваше высочество?
— Генерал сказал… — Конмин вспомнил лицо командира королевской сотни, когда он говорил с ним сердцем, и сердцем Чхве Ён сказал: «Я должен выжить, я хочу жить». — Генерал был нем, за него говорили его поступки — он просил Тоги убить себя.
— Чхве Ён просил её вскрыть волдыри на своём теле, смазать мазью и накрыть чистой простынёй? Если генерал нем, как он мог просить о таком? Не проще ли ему было попросить воткнуть нож себе в сердце?
— Вас не было там, королева, я видел всё своими глазами: он не позволял лекарям приблизиться, выплёвывал лекарство, будто это яд…
— Что, если это был яд, ваше высочество? — вскричала Ногук.
— Вы издеваетесь надо мной?! После долгих поисков я привёл сюда монаха, который может вылечить любую хворь, и вы хотите сказать, что он просто убивает моего брата?
— Я умоляю, ваше высочество, — проговорила королева и пала ниц, — посетите того, кого только что назвали братом. Если такой лекарь занят здоровьем генерала, то ему должно быть значительно лучше сейчас, и вид больного больше не испугает вас. Если не верите генералу, сами поднесите ему лекарство. Из ваших рук Чхве Ён выпьет любой яд…
Король не стал ждать — схватил юаньскую принцессу за руку и повёл за собой, а ко времени приближения к госпиталю почти бежал, — пока дюжие травники мечами не перегородили ему дорогу.
— Как вы смеете преграждать дорогу своему королю?! — вскричал Конмин.
— Ваше величество, это измена, призовите гвардейцев, — вторила ему Ногук.
Травники переглянулись, но остались стоять на месте. На шум из дверей выскочил взволнованный Синдон и повалился Конмину в ноги:
— Ваше высочество, мы не можем допустить посетителей к больному, сейчас даже чужое дыхание может повредить ему.
Конмин судорожно втянул носом воздух и замолк, но его жена не была столь же впечатлительной и легковерной:
— Ваше высочество, этот старик лжёт! — воскликнула она. — Этот лекарь способен вылечить любую хворь и пользует генерала неделю, неужели за это время к воину Корё не вернулась даже речь...
— Я должен увидеть генерала, — Конмин оттолкнул Синдона с дороги, но тот проворно вскочил на ноги и поспешил вслед за королём.
— Ваше высочество, хогун не принимает лекарство. Если он не примет его в ближайшие сутки, то я уже ничем не смогу помочь.
Конмин замер на месте и жестом остановил уже готовых опередить его спутниц.
— Значит, я собственноручно поднесу лекарство генералу.
— Ваше высочество, — Конмин проигнорировал оклик жены, быстро миновал знакомые коридоры госпиталя и замер на пороге очередных покоев, ужаснувшись увиденному: тот живой труп, что был так неприятен королю у небесных врат, больше походил на командира удальчи, чем то, что король увидел перед собой сейчас. Губы генерала были покрыты запёкшейся кровавой коркой, глаза ввалились, будто этот человек не позволял себе спать сутками; во взгляде, обращённым на короля, было столько мольбы и боли, что Конмин не выдержал и отвернулся. Комната, прежде чистая и опрятная, теперь была закопчённой, видимо, от тех молний, которыми окружал себя командир, чтобы не допустить лекарей, но даже в лёгком угаре этого не раз горевшего помещения явственно ощущался запах крови. Не веря до конца в реальность происходящего, Конмин сделал шаг от дверей. Кровь от быстрого бега и волнения стучала в висках, и это биение, казалось, уже не помещалось в черепной коробке, а звук был почти осязаемым — где-то совсем рядом капала вода. Конмин подошёл к лавке, оскользнулся и посмотрел под ноги: пол под лавкой был несколько темнее остального пространства, закованные по королевскому приказу в кандалы руки Чхве Ёна под весом тяжёлых цепей не могли удержаться на ложе, обмотанные грязными бинтами длинные пальцы генерала судорожно подрагивали, и в такт прошивавшей тело больного дрожи с них капала кровь — капля разбивалась об пол, подпрыгивала и падала на подол платья короля…
Конмин вздрогнул и посмотрел единственному другу в лицо.
«Я должен выжить. Я обещал, я жизнью клялся. Ну, как же это скажешь, когда в горле пересохло так, что язык не двигается. Совсем не верите мне, ваше величество».
— Ваше высочество, вот, это лекарство, — голос плешивого монаха прорезал воздух вороньим карканием.
«Нет, это яд, я знаю его. Заставлять меня выпить это, прошу, умоляю, не надо, не надо...
Если я выпью, то докажу тебе, что хочу жить, хотя тогда это будет уже не важно»
Король взял плошку с вязкой тёмно-красной жидкостью и, поддерживая тело генерала под спину, поднёс лекарство к разбитым губам. Чхве Ён послушно выпил содержимое плошки, закрыл глаза и отвернулся. Конмин ощущал, будто бы он поднёс яд Чхве Ёну, хотя для того, кто не хотел жить, лекарство должно было быть ядом.
— Благодарю вас, ваше высочество, теперь больной пойдёт на поправку — видите, он уже спит. Сон — лучший лекарь.
Слова монаха, который с гаденькой улыбочкой щупал пульс генерала, не обрадовали короля — Конмин больше всего хотел покинуть это место и сменить испачканную чужой кровью одежду.
— Как чувствует себя генерал? Позволите мне увидеть его? — Ногук ждала мужа за дверью.
— Нет, королева, — проговорил Конмин и ускорил шаг.
— Отчего же нет? Постойте ваше высочество, да, постойте же. — Принцесса Юань, попирая устои и приличия, бежала вслед за супругом. — Что произошло, ваше высочество, что с вами? Что это на ваших руках, кровь? — Ногук, наконец, нагнала мужа и теперь удерживала его в объятиях. — Что случилось, что произошло?
Конмин деревянно выпрямился, стараясь найти как можно меньше точек соприкосновения с завернутым в шелка телом любимой женщины:
— Я убил его, — сдавленно проговорил он. — Неважно, что я заставил его выпить: лекарство или яд, — я всё равно убил его. Если он хотел жить, то это был яд, если не хотел — то лекарство. И то, и другое для него — смерть.
Ногук отшатнулась от короля и оглядела его долгим изучающе-печальным взглядом:
— Судьба Чхве Ёна воистину трагична. Этот человек простился с жизнью, чтобы сказать вам что-то столь важное, а вы его так и не поняли.
— Как же я мог понять его, если не знаю, чем напоил? — воскликнул Конмин.
— Вы дали генералу яд, ваше высочество, это мог быть только яд. Неужели, вы так мало доверяете ему?! Если бы он не хотел жить, то лекарство мог не принять и из ваших рук. Впрочем, теперь это не важно, — принцессе Юань с трудом удавалось сдерживать слёзы.
* * *
— Королева, моя королева — Синдон уехал, охрана лечебницы удвоена, но один отряд дворцовой стражи готов поддержать нас — пойдём напролом, — дама Чхве без соблюдения необходимых приличий вбежала в покои.
— Поспешим, как бы не было слишком поздно: я заберу его оттуда, чего бы мне это ни стоило. Не забудьте про книгу, когда увидите племянника, — проговорила Ногук и выбежала из своих покоев.
— Именем королевы расступитесь, — вооружённые дюжего вида травники преградили дорогу, но небольшой численный перевес был на стороне дочери императора Вей, — если будут сопротивляться, можете убить, — юаньская принцесса не собиралась отступать. — Дама Чхве, книга лекаря Чана, только книга. — Отдав эти распоряжения, Ногук заробела и медленно переходила из одного помещения в другое, прислушиваясь к звукам. Дочери императора Вей не приходилось раньше бывать в корёской лечебнице, поэтому она не знала куда идти: где-то капала не ровно вода, то замирая, то ускоряясь, — и Ногук решила идти на этот звук. Ей было страшно, она хотела, чтобы дама Чхве сейчас оказалась рядом, но... Ногук переступила через очередной порог и вскрикнула, оступившись, посмотрела под ноги и ужаснулась — подол её белого, украшенного замысловатой вышивкой платья был испачкан кровью. Королева пошатнулась, с трудом удержавшись на ногах, и, наконец, посмотрела перед собой:
— Чхве Ён!? — узнать генерала было невозможно, хотя королева и понимала, что это может быть только он, верить в это не хотелось. — Очнись генерал! Генерал! — юаньская принцесса в отчаянье трясла командира корёской гвардии. — Чхве Ён очнись, очнись же, прошу, — принцесса боялась вида крови, а на теле этого человека живого места не было, и, прикасаясь к нему, она утопала пальцами рук в крови. Чхве Ён, наконец, пошевелился, зашёлся бесшумным кашлем, отчаянно пытаясь вздохнуть, — струйка алой крови потекла из угла рта к подбородку, и генерал открыл глаза. Юаньская принцесса не смогла сдержать слёзы. — Именем королевы кто-нибудь, дама Чхве, — голова у неё кружилась. Чхве Ён приподнял перебинтованную набрякшими от крови повязками руку и придержал бившуюся в истерике принцессу за локоть, его затуманенный болью взгляд оживился — королева зашлась рыданиями. — «Неужели, он пытается успокоить меня, он — меня?» — подумала Ногук, а вслух произнесла, — потерпи ещё немного, я сейчас заберу тебя, — она не могла совладать со своим голосом, чтобы позвать на помощь. Чхве Ён держал её за руку и благодарно смотрел в глаза. — Именем королевы приказываю снять с генерала цепи. Эй травники или, как вас там… стража! — голос Ногук сорвался на визг, слёзы потоком хлынули из глаз. — Отнесите генерала в мои покои, усильте караулы, позовите удальчи.
Едва убедившись, что услышана, принцесса постаралась покинуть страшную комнату, — помещение наполнилось знакомыми голосами, криками, лязгом металла, — но Чхве Ён не был готов отпустить спасительницу: она склонилась, вздрагивая от рыданий, прижалась мокрым поцелуем к переносице измученного, терпеливо ожидая, когда он сможет совладать с собой и ослабить рукопожатие:
«Если не сейчас, то уже никогда. Я должен сказать это».
Ногук не была уверена в том, слышала ли она этот слабый шёпот или ей примерещилось, оглянувшись в дверях, она увидела белое как снег лицо дамы Чхве и схватила наперсницу за ворот рубашки:
— Дама Чхве, книга при вас? — Какие-то бумаги заменили ткань в её руках, и королева пробежала глазами отмеченную красным шёлком страницу. — Да, обморожение… Убедитесь, что Чхве Ёна перенесут в мои покои.
— Ваше высочество…
Ногук твёрдо не понимала, кто к ней обратился, но не позволила ему договорить:
— Именем королевы этой страны я приказываю, — закричала она, — отнести генерала Корё Чхве Ёна в мои покои и уложить в постель, утроить караулы, в караул поставить удальчи.
Принцесса Юань не помнила себя от пережитого потрясения: в испачканном кровью платье она спешила к покоям мужа и, добежав, просто распахнула двери, не позволив евнуху договорить челобитную.
«Ты — чудовище», — собиралась сказать она, но, оказавшись внутри, совладала с собой.
— Вам опять не спится, ваше высочество. Что вас гнетёт? Быть может, совесть? Я не имела счастья видеть вас в своих покоях уже две недели и решила прийти сама. Поверьте мне, нельзя работать так поздно — я почитаю вам на ночь и уйду.
Конмин поднялся с места, взял со стола чистую тряпицу и пошёл навстречу жене.
— Вы видели генерала. Вы не могли остаться равнодушной к страданиям умирающего, но поберегите своё здоровье и не переживайте так: к смерти Чхве Ёна вы не причастны, генерал будет счастлив на небесах, а его кровь с ваших рук я сотру.
— Это книга лекаря Чана, её использовала Тоги, когда лечила генерала. Вот, здесь она сделала закладку.
— Не сопротивляйтесь королева, — Конмин вложил в слова всю нежность, на которую был способен.
— Выслушайте меня! — голос юаньской принцессы сорвался на крик. — Обморожение. Величина сердечных сокращений становится угрожающе минимальной, вплоть до тридцати пяти ударов. Пульс слабо прослушивается, частые судороги, возможна потеря сознания. Дыхание поверхностное, плохо ощущается, крайне редкое, три-четыре вдоха, черты лица заостряются, взгляд бессмысленный. Характер обморожения раскрывается при согревании. Через несколько часов после согревания на обмороженных участках возникают волдыри, заполненные прозрачным гноем. Гной вместе с волдырями необходимо удалить, так как его присутствие может привести к заражению крови. После удаления волдырей остается рана розового цвета, вызывающая резкую боль при прикосновении. После заживления ран рубцов не остается. На раневую поверхность не накладывать плотные повязки, поддерживать чистой, не допускать попадания пыли, — задыхаясь и прерываясь рыданиями, королева с трудом дочитала лист с записями до конца и выронила книгу, ей было сложно устоять на ногах, и Конмин усадил жену в кресло, перед которым сам опустился на колени.
— Кровь Чхве Ёна на мне, ваше высочество, вы ничего не знали, вы не причастны, — король нежно стирал кровь с рук юаньской принцессы, пока та заливалась слезами, — внезапно он отпустил её руки и схватился за рукав её платья. — Что это? — услышав страх в голосе мужа, Ногук прекратила рыдания и проследила за его взглядом. На белом рукаве принцессы кровью было начертано: «Я, воин Корё Чхве Ён, хочу жить». — Этот человек, где он сейчас, где? — Ногук подумала, что теперь они с королем поменялись местами: Конмин побледнел и выглядел так, будто вот-вот потеряет сознание.
— Я велела перенести его в мои покои, — пролепетала она. Конмин поцеловал светлые дорожки слёз на лице жены, коротко обнял её, схватил за руку и потащил за собой. Ногук пришлось перейти на бег, чтобы успеть за ним. — Генерал ещё жив, жив, ваше высочество, — кричала принцесса вслед мужу.
Резные стены дворца сливались в расплывчатую пелену, и вскоре решётчатые двери распахнулись перед ней. Конмин вошёл в альков и остановился — Чхве Ён лежал поперёк кровати чёрным пятном, безвольно разбросав кровоточащие руки. Король отпустил жену, и она села на кровать рядом с генералом:
— Хогун очнись! Король пришёл — очнись, — принцесса Юань гладила командира королевской сотни по голове, не решаясь прикоснуться к его плечам и тормошить его, сначала нежно, потом всё настойчивее. — Чхве Ён очнись, очнись, — глаза королевы наполнялись слезами, она потянула генерала за рукав рубашки: тело безвольно подчинилось, голова покачнулась и опустилась на плечо юаньской принцессы. — Очнись же, прошу тебя, командир, — заливаясь слезами, принцесса баюкала труп.
— Он мёртв, — произнёс Конмин, удивившись звуку собственного голоса.
— Нет-нет, просто не может прийти в себя. Чхве Ён очнись, Ён-а(21)…
Дама Чхве вошла в альков и поднесла руку к лицу племянника:
— Он не дышит(22), — произнесла она, и Конмин вздрогнул всем телом, дама Чхве склонила голову и, пятясь, вышла.
— Нет, этого не может быть! — королева оттолкнула от себя бездыханное тело и стала отчаянно трясти его. — Генерал, генерал…
— Глава управления по упорядочению земель и податного люда просит аудиенции его высочества по неотложному делу, — протянул евнух снаружи.
— Пускай войдёт! — взвизгнула королева. — Пускай умрёт на моих глазах! Нет, смерть будет для него слишком мягким наказанием… Пусть с ним поступят так же, как он с Чхве Ёном: снимут кожу, крепко перевяжут и прикуют тяжёлыми цепями. Я буду навещать его каждый день и вливать яд ему в рот. Слышишь, воин Корё, очнись, пришёл тот, кто убил тебя! Поднимайся же, именем королевы приказываю тебе — вставай! Что будет с этой страной, если все её воины вот так полягут?
— Кровь Чхве Ёна на моих руках, — прошептал Конмин.
— Ваше высочество, милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон подготовил отчёт по земельному реестру. В отчёте основания на возвращение девяноста трёх земельных участков и проекты освобождения восьми сот двадцати двух рабов.
— Как здоровье генерала, старик, ответь мне, — проговорил Конмин.
— Генерал королевской гвардии Чхве Ён мёртв, ваше высочество. Яд, что вы дали ему, разрушает дыхательные пути, лёгкие заполняются кровью, и человек умирает. Кровь горлом пошла у генерала сегодня утром, я знал, что жить ему оставалось считанные часы, и поэтому смог оставить его и приступить к выполнению обязанностей главы управления по упорядочению земель и податного люда.
— За что ты убил его, старик? — королева заливалась слезами, лаская тело. — Ты хоть знаешь, скольких он спас, хоть знаешь, сколько великих дел свершил…
— Я знаю, скольких он убил, ваше высочество, если я ошибся, то заслуживаю смерти. Я учитель принца Ток Сона, и мой ученик был великим человеком, который мог многое сделать для этой страны, а Чхве Ён обладал демонической силой и не может больше топтать эту землю. Вам не стоило убивать Ци Чхоля, он мог бы служить вам, как я теперь служу. Моя жизнь в милости короля, ваше высочество, — Синдон опустился на колени.
— Иди прочь и занимайся делами, — произнёс Конмин.
— Что? Вы вот так отпустите его? — королева оставила в покое труп и поднялась на ноги.
— Дорогая, Чхве Ёна не вернуть, а этот человек полезен мне. Ради этой страны…
— Ты, глупец… ты хоть понял, кого сейчас потерял? Армии пошли бы за ним. Эти люди, которые охраняют тебя, обязаны ему жизнями так, что он им дороже родственника. Чиновники, которые служат тебе… он был тот, кто привёл их и убедил встать за твоей спиной, рискуя жизнью. Люди вокруг передают легенды о его подвигах из уст в уста, а тот, кто шпионит для тебя на улицах этой страны, называет этого человека племянником. Ты — чудовище. Ты ничего не помнишь? Ты хоть считал, сколько раз уже умер бы, если не он? Как бы называлась сейчас эта твоя страна, если не он? Ты хоть понимаешь, какой смертью он умер? Сколько крови он пролил ради тебя, сколько страданий и унижений перенёс? Ты, ты… — королева билась в истерике. Она отвернулась от мужа и опять обратилась к бездыханному телу. — Послушай меня генерал! Генерал очнись! Я… я, королева Корё, дочь императора Вей, Борасигин Ботташири, встану на колени и склоню перед тобой голову, если ты сейчас откроешь глаза, только откроешь глаза…
— Дама Чхве, пусть лекарь осмотрит королеву… — проговори Конмин и отвернулся от жены.
— Я всё поняла, ваше высочество, я милостью короля приготовлю успокоительный отвар, заберу тело племянника и похороню его рядом с отцом…
— Нет, он жив, жив… этот человек не мог умереть, — Ногук билась в истерике.
— Вам лучше уйти, ваше высочество, сейчас вам лучше уйти… — проговорила дама Чхве.
— Я искуплю свою вину перед вашим племянником, после смерти на небесах я буду служить ему рабом, пока не вымолю прощение, — проговорил Конмин, направляясь к дверям.
— Простите королеву, она слишком впечатлительна, молода и мало видела горя. Я не осуждаю вас, ради этой страны вы потеряли слишком много. Мой племянник никогда не пойдёт на небеса — это место страшило его — а, если и пойдёт, то там ему не будут нужны рабы, он даже не додумается о том, чем бы вас занять. Чхве Ён был слишком ленив, чтобы помнить плохое или кого-то обвинять…
1) Симптомы обморожения второй степени. Оледенение, которое показано в двадцать четвёртой серии канона, чаще всего приводит к IV-й степени с частичным некрозом тканей. Автор надеется, что сверхъестественная живучесть героя и своевременные реанимационные действия Ю Инсу позволили избежать таких последствий.
2) Отсылка к тридцать третьей минуте двадцатой серии канона, которая иллюстрирует состояние Конмина после похищения Ногук.
3) В корейских дорамах встречаются два обращения к королю «пхэ-а» и «чхон-а», первое обращение используется как обращение к независимому монарху, а второе как обращение к зависимому королю, князю. Так как Корё пребывает в вассальной зависимости от Юань, к Конмину обращаются «чхон-а». Считаю возможным переводить эти обращения как «ваше величество» и «ваше высочество» соответственно.
4) У корейцев принято чтить имя человека как охранную грамоту, защиту от сглаза, духов и проч., поэтому к человеку не принято обращаться по имени, принято его не знать или делать вид. Для Ю Ын Су (Инсу) её должность была и именем, тем более, что её должность и имя созвучны на корейском, а записанное на ханче (китайскими иероглифами) имя читается как небесный лекарь.
5) По вычислениям Инсу врата должны были открыться только через шестьдесят семь лет
6) Название храма взято из дорамы "Городской охотник", но здесь используется не как реально существующий храм, а как производное от русского «путать»
7) Обморожение второй степени вылечивается за две недели, но некоторая мышечная слабость может сохраняться в течение двух-трёх месяцев
8) Имеется в виду императрица Ки (Ци)
9) Амноккан или Ялу — река на границе Корё и Юань
10) В соответствии с философией того времени после смерти все люди попадают на Небеса, где живут в лучшем мире — в мире, где все равны. Так как Инсу была по убеждению короля «небесным жителем», то Чхве Ён мог встретиться с ней единственным способом — умереть.
11) Знания автора о званиях в Корё весьма отрывочны. Автору известно, что чиновники делились на девять рангов. На момент первой серии канона звание Чхве Ёна звучит как «чхунамджан», что переводится как командир. В восьмой серии Чхве Ён получает звание «хогун», и это уже переводится как «генерал». Инсу называет его «чангун», а в последней серии канона его называют «тэогун». Впрочем, тэогуном называют и Конмина в тот момент, когда он находится в Юань (33-я минута, 3-я серия).
12) Имеется в виду то, что принц Токхын сжёг половину дневника.
13) Имеется в виду инфаркт или разрыв сердца, к которому должны привести переживания Чхве Ёна после гибели короля и завоевания страны юаньцами — отсылка к второй минуте 20-й серии канона.
14) Время открытия врат, по размышлению Инсу, зависело от солнечной активности.
15) Имеется в виду приёмный отец Чхве Ёна, который был убит старшим братом Конмина.
16) Имеется в виду принц Кёнчхан. Чхве Ён никогда не считал Кёнчхана воспитанником, впрочем, как и Тэмана
17) Конмин проводил земельную реформу, пытаясь перераспределить земли в стране и создать новый класс лично свободных мелких землевладельцев, которые в отличие от проюаньски настроенной знати будут поддерживать короля.
18) Чонмин Пёнджон Тогам был создан в 1366 г. Канон отличается от исторических событий на шесть лет, так Чхве Ён на шесть лет моложе исторической личности Чхве Ёна, все события сдвинуты. До 1366 г. Конмин безуспешно занимался земельной реформой в одиночку, не имея поддержки. В соответствии с каноном сейчас идёт 1352 г. Автору не удалось соблюсти исторический порядок событий.
19) Имеются в виду армии Юаня и Нихона (Японии)
20) До монгольского завоевания Китай был разделён на четыре царства. Вей одно из царств. Судя по всему, Ногук была дочерью правителя, который находился почти в таком же вассальном подчинении, как и сам Конмин. Не понятно, почему король не может признать это и принять помощь от жены.
21) «-а» — суффикс родственного обращения, эквивалентен уменьшительно-ласкательным.
22) Редкое дыхание и сердцебиение может быть симптомом нескольких заболеваний, в том числе, при обморожении в первые часы может замедляться до трёх-четырёх вздохов в минуту. Автор говорит только о том, что поднести руку к лицу, а иногда и определить пульс — это не очень точный способ определить жив человек или нет.
«Думая об этих бесполезных вещах, я столько времени потерял…
Как же трудно дышать, как больно оставаться в сознании…
Сколько я уже не спал: неделю, месяц? Даже счёт времени потерял.
Сколько осталось ждать: на неделю меньше или на месяц? Ну, что же ты плачешь, милая? Я не хочу умирать.
Не плачь, я просто больше не могу жить: сил нет, так без тебя больно.
“Не умирай! Не умирай!” — успокойся милая, я дышу, но как же больно! Пошевелиться не могу, а горло будто веревкой перетянуло.
Милая, помоги мне, я больше не выдержу, больше не выдержу…»
Заросший лес стонал и волновался под ударами непогоды: ветер ломал ветки, — приближалась гроза. В этот неурочный час два коренастых всадника, кутаясь в чёрные плащи, следовали узкой лесной тропой. Миновав лес, они остановились на вершине красного глинистого холма: первый снял с седла две лопаты, а второй с трудом взвалил на плечо огромный длинный куль, по форме напоминавший человеческое тело. Эти двое спустились с холма, тяжело опустили перевязанный крест-накрест верёвками куль на землю и стали копать.
— Закопаем его здесь, успеть бы до грозы. Копай! Красная земля — никто не найдет, даже трава не вырастет.
— Всё равно, глубже копай, — путники торопились, и оба прыгнули в яму, глубина которой едва достигла их колен, но непогода уже мешала им, заливая яму водой.
— Куда глубже: дождь уже идёт, по щиколотку в воде, как вылезать-то будем? — проговорил первый, оскальзываясь в глинистой яме.
— Ладно, вылезай. Льёт как из ведра — закопать не успеем.
— А непогода-то, не-погодка… Глядишь? Прогневили мы небеса: молния совсем рядом вон в дерево на холме ударила, а мы — в низинке, да земля красная.
Запоздалые путники пинком сбросили длинный куль в яму, которая оказалась мала для него: куль ударился о землю и сложился пополам, наполовину погрузившись в воду.
— Ну, всё, дальше мы не закопаем, так ливень зальёт. Вот был генерал: одним ударом трёх мерзавцев зарубал, семь убийц его не убили(1), в бою, говорят, двух тысяч стоил(2), не убить его было ни демонам, ни небесным кумихо(3), — а старый монах Синдон, неделя и нет генерала.
— Ох, совсем близко! Молния прямо в могилу ударила, пойдем быстрее.
— Ох, и прогневили же мы небеса…
* * *
— Ваше высочество, королева… — Ногук фурией влетела в покои супруга.
— Где Чхве Ён, где он? Как ты посмел… ты сварил его живьем, и даже после того, как вытащил из котла, не можешь оставить в покое, съесть хочешь? Где генерал?
Конмин поднял голову, оторвавшись от скопившихся на его столе прошений:
— Успокойтесь королева, дама Чхве, должно быть, забрала тело. Она сказала, что похоронит генерала рядом с отцом. Мы с вами в сопровождении трёх удальчи съездим на могилу, как только я разберусь с делами, — на этом силы, позволявшие Конмину держать лицо перед женой, закончились, его подбородок дёрнулся, а в глазах появились слёзы. — Прошу, не рвите мне сердце, я чувствую, что этой боли мне не выдержать: на небесах я буду служить рабом этому человеку, пока не вымолю у него прощение.
— Он не будет ждать вас там, — голос принцессы звучал отрывисто и жёстко, а слёзы в глазах мужа её не трогали. — Дама Чхве не забирала тело, — эта женщина, что называет себя его родственницей, — я спросила её первую, где она закопала своего племянника живьём.
— Ваше высочество, прошу вас, умоляю, генерал был мне другом, почти братом, — Конмин вышел из-за стола и опустился на колени перед королевой, — я убил его, своего брата, сварил живьём, выпотрошил и съел. Теперь моему сердцу больно. Простите меня. Не убивайте, такой мерзавец не стоит того, чтобы ваше сердце испытывало муки совести.
— Встаньте король Корё, чтобы Я(4) — дочь императора Вей — могла посмотреть вам в глаза. Вы убили своего брата страшной и мучительной смертью, за это он простил вас, а потом вы предали своего убиенного брата и потеряли всё, что имели, а, чтобы вам на небесах не пришлось служить рабом какому-нибудь Ци Чхолю или Синдону, я спасу вас, пусть даже это будет стоить мне жизни. А вы хотя бы найдите тело брата, чтобы похоронить его по-человечески.
Королева повернулась на каблуках и вышла из комнаты.
— Милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон пришёл представить еженедельный отчет, — Конмин не заметил, как старый монах оказался в его покоях.
— Слушаю, — проговорил правитель, не поднимаясь с колен.
— За эту неделю было освобождено семьсот пятьдесят шесть рабов, четыреста пятьдесят три из которых записались в армию, и возвращено владельцам сто тридцать четыре участка земли. Народ поёт и танцует на улицах(5), славя действующего короля и совершенно-мудрого(6) монаха Синдона.
Конмин поднял взгляд: на лице старика блуждала самодовольная улыбка, — и жилы на шее молодого правителя вздулись от сдерживаемого гнева.
— Как здоровье королевы, старик? — спросил он.
Синдон окинул фигуру монарха презрительным взглядом и усмехнулся:
— Я посетил принцессу на рассвете — она успокоилась и забылась сном к тому времени. Эта женщина была так мила во сне, что я не посмел её тронуть.
— Где генерал, монах, где Чхве Ён? — Конмин закрыл лицо руками.
— На небесах, ваше высочество, где ему ещё быть? Он сейчас здоров и счастлив, всё-таки я великий лекарь и могу вылечить любую хворь.
— Где тело генерала, монах, я приказываю тебе ответить, — Конмин вскочил на ноги и сжал кулаки.
— Я отправил двух травников закопать его, чтобы никто не нашёл, и, несмотря на непогоду, они выполнили моё поручение. Вот только на обратном пути в лесу Папён на них напали разбойники: одного избили до смерти, а другого и вовсе не нашли.
— Где они могли закопать тело, монах? — сердце короля зашлось болью.
— Я могу вылечить любую хворь, но мысли мёртвых никогда не читал, — Синдон, пятясь и кланяясь, направился к выходу, но в дверях остановился, — только вот за лесом Папён есть красная земля, если там тело закопать, то, как бы оно не гнило, на этом месте трава не вырастет.
* * *
«— И что ты думаешь об этом монахе, командир? Думаешь, что он старается лишить меня власти? Думаешь, он уже сломил меня?
— Этот монах убил меня, ваше величество. Я никогда не просил вас об этом, но сейчас помогите мне: я хочу жить, мне больно, так больно».
Конмин вскочил с кровати — его сердце отчаянно билось — на его глазах, истекая кровью, Чхве Ён умирал, а он просто стоял и смотрел. Ещё не рассвело, но больше король не смог заснуть. Лицо погибшего генерала стояло у него перед глазами: не то лицо, которое он привык видеть, а та маска умирающего человека, искажённая нечеловеческой болью; и звук, этот звук преследовал его — кап-кап, кап, кап, кап…
— Чхунсок войди, — позвал Конмин. Новый командир удальчи вошёл в дверь, склонил голову и спрятал взгляд. Раньше этот удальчи никогда не прятал взгляд, смотрел исподлобья с собачьей преданностью и подобострастием. Сердце короля отозвалось болью — этого человека он потерял. — Ты слышишь удальчи, где-то капает вода?
— Нет, ваше высочество, не слышу. Сейчас глубокая ночь — всё тихо — возвращайтесь в постель. Мы удвоим караулы, если вам беспокойно.
— На рассвете, Чхунсок, я хочу прогуляться вместе с королевой верхом. Ты знаешь, где за лесом Папён есть красная земля?
Командир задумался:
— Знаю, ваше высочество, — ответил он через секунду.
— Я хочу прогуляться туда с королевой и прошу тебя сопровождать нас.
— Приказ получил. Милостью короля, ваше высочество… — проговорил Чхунсок и опустился на колени.
— Ты хочешь о чём-то просить меня, командир, если нет, то можешь идти, — Конмин взял в руки кисть, это занятие успокаивало его.
Гвардеец пал ниц:
— Ваше высочество, милостью короля командир удальчи Чхунсок...
— Говори…
— Ваше высочество, я готов умереть, если прогневаю вас, но прошу могиле генерала Чхве Ёна позволить всем удальчи поклониться. Нам же даже проститься не дали, в покои королевы я внёс живого — истекающего кровью, но живого — а вынести мне ничего не пришлось…
— Прочь, пойди прочь, — Конмин жадно ловил ртом воздух, его сердце отчаянно билось.
«— Чхве Ён, Ён, Ён-а.
— Я здесь, ваше величество.
— Как ты поживаешь, генерал? Ты встретил Небесного лекаря?
— Нет, ваше величество, здесь её нет.
— Нет, отчего же?
— Она в мире живых, а я мёртв… Мне так больно, я больше не выдержу этой боли, спасите меня».(7)
Конмин лишь на секунду задремал, и опять этот звук: как-кап, как-кап, кап, кап, кап, — но теперь Конмин видел, что это вода капает с кисти в его руках.
Из дворца выехали на рассвете: ехали в молчании, удальчи прятали глаза и изредка с сочувствием и надеждой поглядывали на воспалённое от слёз лицо королевы. Папён был тёмным и заросшим лесом — узкая тропа и бурелом вокруг. Сердце Конмина кололо иглами — этот лес производил на него гнетущее впечатление. После бессонной ночи король подрёмывал, и со всех сторон в этом влажном заросшем лесу ему слышалось: кап, кап, кап-кап, кап — с обмотанных кровавыми повязками пальцев Чхве Ёна стекала кровь. Король не мог себе представить, как это, должно быть, было больно. «Мне нечем дышать, уберите верёвку», — Конмин проснулся от крика — стая птиц снялась с деревьев и с печальным стоном улетела прочь, лес прерывался красными гладкими холмами.
— Красная земля, ваше высочество, это единственное такое место недалеко от леса Папён.
Единственное ли? Впрочем, Конмин видел уже сам: красная земля в ложбине между двумя холмами была разрыта, яма была наполовину заполнена водой, а из воды торчало что-то обёрнутое в простыню.
— Командир, — позвал Конмин, сердце которого было готово разорваться от боли, — видишь там, в… луже, что-то лежит. Достань это и принеси сюда.
— Приказ получил, ваше высочество. Эй, ты и ты…
Конмин не позволил гвардейцу отдать приказ:
— Нет, Чхунсок, иди сам и позови Токмана.
— Приказ получили, ваше высочество.
Чхунсок и Токман спешились и стали спускаться с холма. Конмин впервые подумал о том, что напрасно взял жену с собой: принцесса Юань, не отрывая воспаленного взгляда, следила за происходящим. Склон холма был скользким, и неосмотрительный Токман свалился в яму: «За своей головой следи, зачем под стрелу лезешь?» — вспомнил Конмин, и живой Чхве Ён улыбнулся ему своим насмешливым взглядом. Гвардейцы подцепили тюк и отпрянули в ужасе — отсюда с холма это было отчетливо видно — королева ахнула и залилась слезами, удальчи повставали на стременах. Чхунсок и Токман вытащили тело из не глубокой не закопанной могилы и понесли скорбный груз на холм — Токмана била крупная дрожь. Конмин спешился без посторонней помощи не удачно — упал на колени.
— Нет, ваше высочество, прошу вас, умоляю, не делайте этого, не на-а-а-а-до, — рыдала королева.
— Остановитесь ваше высочество, он двое суток в воде пролежал, — воскликнула дама Чхве.
Конмин, не помня себя, приблизился к гвардейцам, и они положили тело у его ног.
— Не делайте этого, ваше высочество.
Голова Конмина кружилась — истошный вопль жены не остановил его.
— Сейчас-сейчас, как же не делать, — шептал он в полузабытьи, — из-за этой веревки ему тяжело дышать, он умолял меня убрать её. Сейчас брат, потерпи ещё немного, — веревка прогнила и легко поддалась, потом Конмин сорвал простынь с лица и отпрянул: тление уже успело повредить труп, — лицо или то, что от него осталось, никак не могло, не должно было принадлежать этому человеку…
— Это не он, это не может быть Чхве Ён. Ваше высочество, генерал жив! — крик королевы был последним, что король услышал перед тем, как потерял сознание.
* * *
«Однако же не совсем понятно было кого хватать и спасать: Тоги или командира. Командира, Тоги, Тоги, командира. Тоги, она такая тёплая, и приятно её тащить, только тяжело, хотя бы тяпку эту бросила, а то держит её», — думал Тэман, унося спасённую от расправы хозяйку королевского сада из дворца.
— Эй Тоги, тяпку-то брось, — крикнул он, но шокированная случившимся девушка была не способна подчиняться приказам. «И ведь не бросит же, а если бросит, то непременно под ноги», — подумал Тэман, а вслух сказал, — ладно держи, авось пригодиться.
«Да и зачем командир ломанулся к этому старикашке в морду дать, ведь ясно же было — кранты, ещё жив едва, а туда же. Надо было ноги в руки и драпать. Тяжеловато нам будет в городе: внешность-то приметная, да и оба мы молчуны, — она так вот совсем не говорит, а я нормально не могу только, как командир учил, и ведь науку-то вбивал командир тумаками, а всё равно мало что отложилось. Вот, знаю я одно местечко в лесочке, там и обоснуемся: опять же холмы, земля красная, — холмы, конечно, не горы, но тоже хорошо. Хотя, если подумать, не ломанулся бы командир к старикашке, глядишь, я бы не утёк. Горазд командир о других заботиться, обо всех заботится, даже за раз может обо всех заботиться — только о себе не может. Ясно же было — ноги в руки и драпать, пока ещё шевелятся. Ладно, командир, вот обоснуемся с Тоги, я за тобой вернусь».
Тэман тащил свою тёплую приятную ношу и всё дальше удалялся от дворца.
* * *
«Ох уж, эти удальчи! И то понятно, что думать только двое и могут — я и командир. Командир, конечно, лучше меня, но и я не лыком шит, а мимо охраны не проберусь. Поднаторел Чхунсок и на кого посты расставил?! На командира гляди, и мышь не проскочит, а я не мышь, пусть я и ниже командира, но весу-то во мне не меньше будет, а может и больше. Только отсюда и могу смотреть — по всполохам ничё: борется наш командир, не сдается - потерпи ещё. Я тех двух придурков из Сурибан подтащу, глядишь, втроем что-то и сообразим с охраной», — Тэман наблюдал за королевской лечебницей с крыши ближайшего строения и не решался спуститься.
* * *
«И куда Сурибан подевались? Ведь неделю их вынюхиваю: как сквозь землю провалились, — а тут уж и Тоги проведать надо, потерпи ещё командир», — воспитанник командира королевской сотни обыскал город, но так и не встретил затаившихся разбойников из банды Сурибан, которой командовал названый дядька генерала.
Окончательно смирившись с неудачей, он вернулся к королевскому дворцу и продолжил слежку за воротами, ближе к королевской лечебнице он подойти не решался:
«Ладно, внутрь не пробраться, буду за дворцом снаружи следить. Держись командир! Всполохов я уже сутки не видел - тревожно, однако. А эти двое кого-то тащат, интересно, кого. Посмотрим», — два дюжих мужика на глазах у Тэмана под покровом ночи вынесли из ворот огромный перевязанный верёвками тюк, взвалили его на лошадь и поехали прочь.
Малец, перепрыгивая с крыши на крышу, сопровождал их: они выехали из города, миновали поля, въехали в лес Папён и остановились на высоком глинистом холме недалеко от выбранного воспитанником генерала для себя убежища.
«Землю копают придурки, а сами оба в яму залезли — ведь ливень же, как вылезать-то будут? Что говорят послушать можно», — Тэман подполз на безопасное расстояние, его острый слух улавливал каждое слово, произносимое путниками.
— Был генерал: одним ударом трёх мерзавцев зарубал, семь убийц его не убили, в бою, говорят, двух тысяч стоил, не убить его было ни демонам, ни небесным кумихо, — а старый монах Синдон, неделя — и нет генерала, — повторил Тэман услышанную фразу.
«Что за генерал? Генерал-генерал, семь били — не убили, трёх сам зарубал, был генерал и нет генерала», — Тэман по привычке сопровождал мыслительный процесс бешеной жестикуляцией, почёсыванием затылка и загибанием пальцев. - «Значит, генерал одним ударом троих зарубал, совсем как наш. Это его они хоронят ночью, такого-то генерала? Вот придурки! Генерал-командир, командир-генерал. Командир! А-а-а-а-а-а, опоздал я, командир… Не-е-ет, кома-а-анди-и-ир… убью гадов, убью… всех убью…»
Кара небесная обрушилась на лжетравников внезапно — небеса били убийц, пока их дух не покинул тел, и тогда Тэман вернулся на холм: «Может, не ты там лежишь командир, а, команди-и-и-ир…»
Покойник, завернутый в простыни и перевязанный веревками, брошенный в не закопанную наполнявшуюся водой могилу, ожил и отчаянно карабкался вверх по склону. Его тело извивалось, цепляясь за любые выступы почвы, и соскальзывало обратно в лужу, мёртвые руки отчаянно рвали намокающую снаружи от грязи и дождя, а изнутри от крови простыню. С холма это было очень хорошо видно, Тэман видел это:
— Так ты живой, к-командир… Вот это — наш командир… сейчас, сейчас, потерпи ещё немного, сейчас я, сейчас…
Воспитанник генерала кубарем скатился с холма.
— Тэман-а помоги, — прохрипел Чхве Ён, — больно, так больно...
— Командир-командир, сейчас я, сейчас… Ты — живой, к-командир! На спину лезь, сейчас побежим. — «Командир легче Тоги и холодный как ледышка». — Ты ел, командир? А командир, командир…
* * *
«Это не он, разве вы не видите, что это не он, это не может быть Чхве Ён. Генерал жив, ваше высочество», — крики жены стояли в ушах Конмина, пока он судорожно водил кистью по тонкой бумаге. Вот он, воин Корё Чхве Ён, смотрит на него своим насмешливым взглядом, вот он, хогун Чхве Ён, умирает в мучениях, вот труп с вылезшими из орбит глазами, размокшей кожей и вывалившимся чёрным языком.
Сердце короля пропустило один удар и зашлось болью…
«— Чхве Ён, где ты?
— Я здесь, ваше величество.
— Как твоё здоровье, генерал?
— Я умер, ваше величество, не зовите меня больше.
— Не уходи командир, не оставляй меня…
— Не могу, ваше величество, мне больно, так больно, сил больше нет терпеть, я не выдержу, с ума сойду, легче умереть… Не держите меня, ваше величество, моя милая плачет надо мной, не даёт умереть, но я дышать не могу, я всю кровь до капли уже пролил, цепи уже до костей в ноги врезались, хоть цепи уберите, не держите меня, ваше величество. Я усну — давно не спал — усну, и больше не будите меня».
— Ён-а-а-а, — король проснулся от собственного крика. И опять этот звук: кап-кап, кап-кап, кап, кап, кап, кап. — Остановите это, в нём же крови уже не осталось, остановите, снимите цепи — это мой королевский приказ — снимите цепи. Ён, Ён-а прости меня, не уходи…
* * *
— Король, по-прежнему, не желает меня видеть? Как его здоровье? — Ногук встретила наперсницу вопросом, едва позволив ей перешагнуть порог.
— Он плачет ночами, ваше высочество, и зовёт покойного генерала, — ответила дама Чхве.
— Что удалось узнать об этом монахе?
— Ничего, ваше высочество. Похоже, он так стар, что никто не помнит его.
— Что ты думаешь об этом монахе, дама Чхве? — принцесса подняла печальный взгляд.
— Думаю, он может сильно навредить его высочеству, — проговорила дама Чхве и склонила голову в полупоклоне.
— Поговори с удальчи, чтобы они пустили меня ночью в покои короля.
— Приказ получила, ваше высочество.
* * *
«— Ты здесь, генерал? Генерал?
Не молчи — ответь.
Чхве Ён, слышишь? Ответь…
Друг-брат, слышишь — ответь.
— Пи-и-ить…
— Что с тобой, Ён-а? Тебе больно?
— Пи-и-ить…
— Пить? Сейчас-сейчас вот, пей…
— Я-йа-аааааааааааад! Не на-ааааадо, умоляю. Я жить хочу, жить, спасите меня, ваше величество… милая моя мне жить приказала, не убивайте, мне так больно, больно», — король держал плошку с тёмно-красной вязкой жидкостью у полуоткрытого рта прикованного за руки и за ноги друга, а тот заходился криком отчаяния».
Конмин открыл глаза:
— Тише-тише, ваше высочество, я здесь, Чхве Ён жив, а я здесь, — королева села на кровать мужа и погладила его по голове.
— Жена дорогая, моя дорогая… — правитель вцепился в одежду принцессы Юань. — Ему так больно, слышишь, кровь льётся с пальцев.
Королева прислушалась: кап-кап, кап, кап, кап-кап-кап.
— Я слышу, ваше высочество, но это не Чхве Ён. Генерал не стал бы приходить к вам.
— Кто же это тогда, если не генерал?
— В лучшем случае, это ваша совесть, ваше высочество, а в худшем — монах Синдон.
— О чём вы? — простонал Конмин.
— Поднимайтесь, пойдёмте на звук, — если там Чхве Ён, надо же помочь ему, он истекает кровью, — королева помогла мужу подняться с кровати, обняла за плечи, вывела из алькова и повела к рабочему столу.
— Но откуда этот звук? — спросил Конмин.
— По-моему, где-то за помостом, где-то около стола: он такой тихий, но там громче всего. Может быть, здесь есть тайники, люки, ниши? Ищите же ваше высочество, или вы опять не хотите помочь генералу?
— В полу есть люк(8), но человек не поместиться там, — король полез под стол.
— Откройте его ваше высочество! Чхве Ён жив, его там нет! Ему плохо и больно сейчас, но здесь его нет. Откройте люк!
Конмин послушался и закрыл глаза. Что он мог там увидеть? Только истерзанное тело… Звук падающих капель сразу стал другим: тук, тук, тук-тук, тук, — и король открыл глаза.
— Что это? — спросил он в растерянности.
— Журавль, ваше высочество, — детская игрушка: вот так он наклоняет головку и клювом ударяет по тарелочке, получается мерный стук. Если вот сюда налить воды, он будет долго так наклонять головку и бить по тарелочке. Верните эту игрушку Синдону и поймите: мёртвый Чхве Ён никогда не придёт к вам — не зовите и не ищите его; живой Чхве Ён не сможет прийти сейчас, он, должно быть, тяжело болен. Займитесь делами, иначе потеряете власть, не отказывайтесь от моей помощи. Я свергну этого монаха, чего бы это ни стоило.
— Королева… не делайте этого…
Принцесса Юань вышла из покоев мужа.
* * *
— Эй, Тоги? Тоги, ты что творишь? Я же живого принёс — смотри, если угробишь, пытать не буду — сразу убью, — Чхве Ён лежал на слое лапника в тёмной грязной землянке, а его воспитанник, почёсываясь, сидел рядом и отчитывал свою спутницу. Тоги отвечала ему бешеной жестикуляцией, пинками заставляя подняться, а когда эти её усилия пропали втуне, схватила парня за руку и потянула к выходу.
— Всё одно не понимаю, чего говоришь? Ай, Тоги, ну, драться-то зачем?
Девушка бросила руку парня, уверившись в тщетности своих усилий, и, присев рядом с телом больного, развязала чёрную рубашку на его груди и стала обводить вокруг него руками.
— Ну, кровь, ну, кровь-то я и сам вижу — не слепой, вроде, по капле, по капле, а не останавливается никак, и чего ты хочешь от меня?
Тоги снова схватила Тэмана за руку и потянула.
— Нет, за твоими травками идти — не пойду, всё равно не то принесу. Сама иди.
Тоги утвердительно покивала головой и опять потянула парня за руку.
— А, так сама пойдёшь? Ну, иди и побыстрее, видишь же, командир совсем в себя не приходит.
Немая отвесила воспитаннику генерала чувствительный подзатыльник.
— Эй Тоги, чего дерёшься?! Это я пока терплю, а как врежу, так мало не покажется. — проговорил Тэман, потирая макушку. — Чего? Хочешь, чтобы я с тобой пошёл? А как же командир? Его в сознании да здорового оставлять одного опасно, а полумёртвого — так и совсем не след. Одна иди и не дерись.
Девушка обреченно махнула рукой и вышла из землянки. Тэман переодел своего командира в чистую одежду и накрыл ветошью.
— Тоги-Тоги, это ты чего решила весь лес сюда принести? — хозяйка королевского сада спиной влезла в землянку, с трудом удерживая в руках охапки травы. — Тут нам троим места мало, а ты ещё полполя сюда принесла. Ай, по голове-то не бей… И что мне с этим делать? Чего говоришь? А, ну так бы сразу и объяснила. Истолочь значит, это я за раз… — Тэман взял из рук Тоги траву и закричал от боли, но девушка не обратила на его стенания ни малейшего внимания и выскочила обратно на улицу. — Ай Тоги, эта трава, она же жжётся, Тоги-я-я-я(9)…
* * *
— Ну, Тоги, всё одно тебе не жить! Вот, командира вылечишь, и, как пить дать, прибью. Я, пока толок, весь обжёгся. — Тэман встретил свою спутницу недовольным взглядом. — А это ты что принесла? Молочко, мёд в сотах? А это ты правильно принесла, это ты вовремя принесла, — проговорил он, принимая из её рук еду, и сразу же стал поглощать снедь. Тоги ударила его по макушке.
— Ай, Тоги! Ну, от еды толку нет, если бить человека, когда он ест. Мне даже командир тумаков не давал, когда кормил. И что? — Девушка указала сначала на еду в руках у Тэмана, а потом на бессознательное тело его командира. — Командира накормить? Да, ты не волнуйся, спит он, а это не еда для него, командир наш мясо и супчик ест. А вообще командир для меня никогда еды не жалел. Знаешь, когда мы встретились, я его так бил, так бил, что бить устал и заснул, а когда проснулся, меня командир накормил. Ах, командир, вот, больше недели без тебя и наголодался же я, а теперь ты со мной, и тут сразу и молочко, и медок. Я с командиром, Тоги, никогда не голодал, всегда обут и одет и спал уж под какой-никакой, а крышей — в тепле. Ой, Тоги, гляди — командир глаза открыл. Командир, командир… что с тобой командир? — Чхве Ён зашёлся кашлем, алая кровь, пенясь, потекла из его рта. — Эй Тоги, ну, разве не видишь, сделай что-нибудь, как кровь изо рта-то льется… — Тэман уронил еду на пол, глиняная бутыль с молоком опрокинулась, и содержимое полилось на земляной пол. Парень запустил испачканные мёдом руки в волосы и упал рядом со своим командиром. — Командир, слышь меня — не умирай, командир, кома-а-андир… — хозяйка королевского сада за шкирку подняла своего спутника с колен и, установив зрительный контакт, стала что-то объяснять ему на пальцах. — Так, воды вскипятить — бегу, уже бегу: холмы тут, не горы, но вода всё одно быстрей вскипит. Терпи командир… — на этот раз бешеная жестикуляция Тоги была понята с первого раза.
* * *
— Передайте советникам, что я их видеть желаю. Пускай в королевской библиотеке соберутся.
— Слушаюсь, ваше высочество, — Ногук следовала коридорам дворца в сопровождении дамы Чхве и четырёх охранниц.
— Свяжись с Сурибан и узнай, как монах земли делил. Как бы ни делил, всегда найдутся обиженные. Собери их. От других узнай, как они его благодарили.
— Приказ получила, ваше высочество, — проговорила дама Чхве.
— И нового командира удальчи позови ко мне сейчас.
— Поняла, поняла… — придворная дама подобрала юбки и побежала прочь.
— Ваше высочество, командир удальчи Пэ Чхунсок смиренно просит об аудиенции.
Королева встала в центре своих покоев, выпрямилась и гордо подняла голову:
— Пусть войдёт, — проговорила она.
Гвардеец опустился на колени — две охранницы и дама Чхве встали за его спиной.
— Хочешь своего генерала увидеть, Чхунсок? — произнесла Ногук, приближаясь к коленопреклонённому воину.
— Я готов жизнь отдать только за то, чтобы поклониться его могиле, — ответил тот, опустив взгляд.
— Встань Чхунсок, подними голову и посмотри на меня.
— Ваше высочество… — воин только переминался с колена на колено, всем своим видом показывая, что считает выполнение приказа невозможным.
— Приказ королевы этой страны выполняй, — Ногук придала своему голосу необходимую твёрдость.
Чхунсок поднялся и посмотрел королеве в лицо.
— Слушай, что я скажу тебе.
— Слушаю, — ответил гвардеец.
— Твой генерал жив. Решай сейчас, веришь мне или нет. Ответь! — голос юаньской принцессы звучал отрывисто и резко.
— Не верю, ваше высочество, Чхве Ён мёртв, — проговорил Чхунсок и опустил взгляд.
— Подумай ещё раз, командир, — произнесла Ногук, смягчившись.
— Нет, не верю, — гвардеец посмотрел королеве в глаза.
— Хорошо, отомстить за его смерть хочешь? — принцесса Юань обречённо вздохнула.
— Мне некому мстить, я никого не могу винить в смерти генерала. Разве можно кого-то винить в гибели воина, который носил смерть на своих плечах? Она приходит, когда ей вздумается, и всегда бьёт из-за спины…
— Ты ненавидел своего командира, Чхунсок, за то, что он занимал твоё место, поэтому ты считаешь, что Чхве Ён заслужил такую смерть?
— Ваше высочество, я считал этого человека сыном, — вскричал гвардеец и, внезапно позабыв о приличиях, уставился своей венценосной собеседнице в глаза. — Когда он пришёл в удальчи, он был почти в два раза младше меня — отчаянно смелый и сильный — он столько раз заслонял меня от смерти, а сам оказывался абсолютно беспомощным. Мне приходилось заботиться о нём, как о ребёнке. Как бы не мучила его эта земля — его сердце оставалось чистым… Я никогда не испытывал к нему зависти… я восхищался им и жалел, что такому человеку приходится держать меч и убивать.
— Судьба Чхве Ёна воистину трагична, брат сварил его живьём, — королева отвернулась от воина и пошла вглубь своих покоев, — родная сестра отца была готова похоронить его живьём, назвавшийся отцом легко отказался от него. Уходи Чхунсок, нам больше не о чем говорить, мне жаль, что заставила тебя прийти.
— Ваше высочество, — командир удальчи упал на колени, — Чхве Ён умер страшной смертью, и я хочу отомстить тому, кто убил его так. Зачем вы позвали меня?
Королева вернулась на прежнее место, склонилась над воином и подняла его голову за подбородок, восстановив зрительный контакт:
— Как ты можешь отомстить за генерала, Чхунсок? Что ты можешь предпринять, чтобы отомстить за его смерть? — спросила она.
— Я… — Чхунсок похолодел от прикосновения нежных тонких пальцев, холодный пот выступил на его лбу, — я, что я могу сделать?
— Не знаешь? Я знаю, что делать. Я, королева Корё, отомщу за генерала королевской гвардии Чхве Ёна и спасу своего мужа, а ты, Чхунсок, будешь защищать меня.
— Я милостью королевы командир удальчи Чхунсок готов служить.
* * *
— Её высочество почтила это собрание своим присутствием, — протянул евнух, принцесса Ногук чинно вошла в королевскую библиотеку и опустилась в кресло во главе стола, приковав к себе взгляды высокопоставленных чиновников Совета.
— Я пришла спросить вас о том, как давно король в последний раз посвящал вас в свои заботы об этой стране, но не спешите отвечать. Я знаю, что заседаний Совета не было уже месяц. — Чиновники за столом недовольно заёрзали в своих креслах. — Помниться, в день, когда генерал Чхве Ён привёл вас сюда, каждый из вас утверждал, что единственным его желанием является забота об этой стране и благоденствие её народа. Я хочу знать, изменились ли с тех пор ваши намерения, и не надоело ли вам вынужденное безделье?
— Мы стойко переносим утрату милостью королевы, ваше высочество, — заголосили советники.
— Поспособствуйте нам, ваше высочество, милостью королевы хотим вернуть расположение его величества.
Между чиновниками не было единства.
— Это список того, что каждый из вас потерял в результате земельной реформы. — Ногук положила на стол увесистый том. — Эти владения не были дороги вам, и у вас нет желания их вернуть?
— Это была наша жертва на благо и процветание этой страны.
— Поспособствуйте нам, ваше высочество, реформа Синдона незаконна.
— Вам кажется, что реформа Синдона обречена? Вы думаете о том, что будет со страной, когда родственники освобожденных рабов станут получать вести о смерти своих близких, на кого они пойдут? Что будет со страной, когда собственники не смогут обработать вновь обретённые земли? Что будет со страной, когда эти люди не смогут продать урожай, не смогут заплатить налог или средств, оставшихся в результате уплаты налога, не хватит на жизнь и новые семена?
— Милости королевы, ваше высочество… — заголосили чиновники хором.
— Не важно, чем вы руководствуетесь, желанием ли вернуть свои земли, желанием ли служить своей стране, я, королева Корё, принцесса Юань, дочь императора Вей, хочу свергнуть монаха Синдона, будете ли вы служить мне?
— Милостью королевы мы ваши слуги.
* * *
— На командире-то живого места нет. Эй, Тоги, а ты уверена, что повязки надо снимать? Гляди, как кровь теперь хлещет, и откуда только берётся — не понятно. — Тэман стоял в землянке, путая и раздирая свернувшиеся в жёсткий валик патлы на своей голове, а хозяйка королевского сада, сжав зубы, снимала набрякшие кровью бинты с рук его командира, обнажая воспалённые красные язвы. — Молчишь? Молчи — твоё право, но, когда дралась, было как-то понятней. — Тоги раздражённо вскочила на ноги и врезала своему спутнику по голове. — Ай, Тоги, по голове не бей: это же место-то больное, — у меня не только кость, но ещё что-то внутри перекатывается, а ты это сотрясаешь! — Тэман забился в угол, потирая ушиб, — немая вернулась к своему занятию — и парень наблюдал за ней, осторожно выглядывая из укрытия. — А эта зеленуха точно командиру поможет? Ну, всего ты его этим обложила и что теперь? Ну, буду я его этим поить и что? Что, что? — Тоги вытерла пот и слёзы с лица, погладила больного по голове и поцеловала в лоб, а затем указала на дверь и на свой рот. — Ты еды принесёшь? А это правильно, Тоги, это ты вот правильно придумала, иди Тоги, — Тэман дождался, когда шаги немой затихли, осторожно подполз к своему командиру, повторил её действия и отпрыгнул: генералу Корё вряд ли могли понравиться такие нежности, но ожидаемого удара не последовало, Чхве Ён был без сознания. Тэман удивился: подполз к голове больного, прислушался к дыханию, кивнул, отполз, положил свою голову на ноги своего приёмного отца и уснул. Тэман твёрдо знал, что этот человек сильнее, даже тогда, одичав от пяти лет одиночества в горах, он бил его так, понимая, что увидел зверя, справиться с которым ему не по силам. Каково было его удивление, когда этот зверь спокойным взглядом посмотрел ему в глаза и не ответил на побои?! Каково было его удивление, когда этот зверь стал преследовать его, каково было его удивление, когда этот избитый им в полном отчаянии зверь поднёс ему запечённую на углях рыбину! Тэман твёрдо знал, что его командир сильнее, да и как могло быть иначе, когда он едва доставал командиру до плеча и только от того, что его волосы стояли дыбом, но иногда он чувствовал себя сильнее своего командира: так было, когда этот человек сухим взглядом смотрел в глаза умирающих товарищей, когда он поправлял на них одежду и копал им могилы…
— Пришла Тоги? А командиру, гляди, полегче: порозовел немного и не хрипит — я его этим отваром поил. А эта зеленуха точно не жжётся? — руки девушки были заняты едой, и она пнула парня, ожидая, что тот ей поможет. — Ай, Тоги, ну, драться будешь — изобью. Вон смотри, какой командир большой и мощный, а я его избил тогда так, что живого места не было, ноги перебил — представляешь, что с тобой-то будет? — Тоги бросила снедь, схватила с руки генерала слой травы и приложила к лицу Тэмана. — Да, трогал я эту зеленуху, трогал! Теперь не жжётся, после того как истолок, — а это значит, я хорошо толок! — Девушка убрала руки от лица парня и покраснела. — А что ты принесла, Тоги? Что? — Немая подхватила бутыль с молоком с пола и указала на больного. — Молоком с мёдом командира поить? — переспросил Тэман. — Да, объясняю же тебе, Тоги: не еда это для командира, он вообще сладкое не ест, — а я сладенькое ем… — Тэман взял из рук хозяйки королевского сада глиняную бутыль и приник к горлышку. — Ай, Тоги, ну, ты чего?! Это ж взаправду больно! А это что? Ах, Тоги, это ты где такую ногу отхватила? Вот это я сейчас зараз мяса наварю, а отваром будем командира поить — это ему как раз та самая еда… Ай, Тоги-я-я-я… а это что? Это ж вишня. Ну, Тоги, зачем вишню сейчас собирать, тем более листья? Вишню надо поздним летом собирать, ягоды такие красные, понимаешь? А это ты, только зря время потратила. Что? Тоже истолочь? Руки уже болят, Тоги, толочь-то. Я уже дважды по полполя истолок: сначала эту жгучую; потом ту, из которой отвар делал, — эту, на которой листьев-то много, тонких таких; а теперь ещё и вишню толочь… Ладно погоди: сначала мяса поедим, потом бить будешь… Не знаю, как лечить, а бить у тебя хорошо получается.
1) Имеется в виду группировка «Чильса» — семь убийц, с которыми Чхве Ён сражается в конце двенадцатой серии канона
2) Такую оценку даёт Чхве Ёну Ки (Ци) Чхоль в одиннадцатой серии на двадцатой минуте.
3) Имеется в виду Инсу.
4) У корейцев для каждого местоимения есть три формы: я «шин», когда человек обращается к другому, стоящему выше его на социальной лестнице, или хочет себя принизить перед другими; я «чон», когда человек обращается к другому как к равному или говорит сам с собой; я «нан», когда обращается к другому, стоящему ниже его, или хочет унизить собеседника. Как передать это на русском? Автор придумал только заглавную букву.
5) Фраза из летописей. Народ, по выражению летописца, пел и танцевал после того, как в 1388 г. Чхве Ён взял власть в свои руки. Его жёсткая политика была популярна в народе, но в итоге стоила генералу жизни.
6) Историческое прозвище Синдона.
7) Автор хочет подчеркнуть, в каком бы пограничном состоянии не находился Чхве Ён, он не имеет ни малейшего отношения к снам Конмина. Король видит в своих снах то, что хочет видеть.
8) В этом люке принц Токхын прятал свои пожитки
9) «-я» — суффикс родственного обращения, употребляется, когда имя человека заканчивается на гласную
— Удалось что-то узнать о мздоимстве Синдона? — Ногук сидела за столом, изучая какие-то записи, и даже не подняла головы, когда дама Чхве вошла в её покои.
— Нет, ваше высочество: много подарков приносили ему, но от всех он отказывался, и чиновники мзду сулили, да тот не купился.
— Отчеты, что монах его величеству приносит, я тоже видеть должна, — проговорила королева.
— Они здесь, ваше высочество, — дама Чхве добавила к общему беспорядку на столе ещё три свитка.
— Хорошо, я их изучу. Известно ли о случаях избиения недовольных землевладельцев, гибели освобождённых рабов или совершения ими преступлений?
— Нет, ваше высочество, — обречённо вздохнула дама Чхве.
— Что чиновники Совета?
— Как вы и приказали: бьют челом и пишут прошения.
— Что король?
— Его высочество спит, — принцесса Юань подняла голову и смерила придворную даму удивлённым взглядом.
— Как спит? Ведь уже полдень.
— Спит, и добудиться не могут.
Ногук вскочила на ноги и направилась к выходу из своих покоев.
— Ваше высочество, королева, — не позволив евнуху договорить челобитную, принцесса распахнула двери в покои мужа.
— Ваше высочество, поднимайтесь! Уже полдень — вас ждут дела.
— Неужели и вправду так поздно? Что же это я? — проговорил Конмин, спуская босые ноги с постели.
— Я помогу вам одеться, — произнесла королева, приобняв мужа за плечи.
— Нет вестей от генерала? — спросил Конмин, продевая руки в рукава украшенной замысловатой вышивкой длинной рубашки.
— Нет, ваше высочество, — ответила Ногук.
— Этот человек возненавидел меня? Уже несколько дней, как он во главе четырёх армий отправился на север и думает, что я не заслуживаю знать, что происходит?! Я приказал выковать для него золотые наручи, так он отказался надеть их со словами, что золото — хрупкий металл и не защитит его руки от меча. Нет, он точно возненавидел меня. Так и уехал, надев только лёгкий доспех. Как в таком виде он собирается победить армию Юаня?
— Ваше высочество, что с вами? — произнесла королева, растерянно замерев посреди комнаты с кушаком в руках.
Конмин взял кушак из её рук и подпоясался:
— Вы думаете, он уже пересёк границу? Хотя нет, если бы он пересёк границу, я бы уже получил короткое сообщение: «Армии пересекли границу», — всего три иероглифа, разве это сложно?! Дальше я сам, королева, — проговорил он, накидывая халат.
— Что же случилось с Небесным лекарем? — Ногук растерянно смотрела в глаза супругу.
— Что же с ней может случиться, когда на охрану дома генерала я не пожалел целой армии: только у принца Ток Сона было больше солдат. — Король подошёл к своему столу и взял кисть в руки. — Говорят, её часто видят на рынке. Вы считаете, что нам стоит наведаться? Своей жене Чхве Ён, должно быть, шлёт пространные письма с описанием природы и обещанием скорейшего возвращения. Вы думаете, мне будет позволено прочитать одно? Едва ли… раз гонцы генерала минуют дворец, в письмах он называет лекаря «моей милой», едва ли мне понравится такое обращение.
— Ваше высочество, умоляю, вернитесь к действительности! — воскликнула Ногук.
— Да, вы правы. Сколько прошений накопилось — никогда столько не видел. Я уверен в том, что мне стоит провести земельную реформу: то, что я смог отправить с командиром только восьмитысячную армию, печалит меня. Чиновникам будет сложно поддержать мой план, но придётся их заставить, — король опустился в кресло, юаньская принцесса подошла к нему, обняла за плечи и прижалась щекой к его виску.
— Ваше высочество, взгляните на эти отчеты, вы получаете их каждую неделю с тех пор, как командир нас покинул, — земельная реформа идёт полным ходом, и численность корёских армий возросла.
— Отлично, значит, я смогу отправить генералу подкрепление. Три отчета — три недели: не думал, что прошло уже так много времени, — так и вижу, как генерал сейчас рыбачит на берегах Амноккана. Ничего не слышно, река сильно разлилась? Половодье должно помочь генералу и не позволить Юань подтянуть основные войска.
— Ваше высочество, — королева обняла голову мужа и разрыдалась. — Вам так тяжело пережить это всё, что вы решили просто забыть о случившемся?
— О чём вы, дорогая? Отчего ты плачешь, жена?
— Вспомните, что случилось возле небесных врат месяц назад, вспомните, — проговорила Ногук сквозь слёзы.
— Отчего же не вспомнить, я не забыл: Чхве Ён убил Ки Чхоля, — досадное происшествие. Всегда хотел, чтобы этот человек либо перешёл на мою сторону, либо соблюдал нейтралитет, но тот, должно быть, угрожал Небесному лекарю.
— Да, и Небесный лекарь вернулась на небеса, — королева вытерла слёзы.
— Сердце Чхве Ёна должно быть разбито, теперь понятно, отчего он мне не пишет.
— Вспомните, ваше высочество, какой ценой досталась генералу победа в том поединке.
— Он… — Конмин закрыл глаза и сжал виски руками, — он едва дышал, не мог пошевелить руками из-за нарывов, которые изуродовали его тело, и онемел.
— Так и было, ваше высочество, — подтвердила слова мужа Ногук.
— Он не хотел жить, — принцесса Юань обошла кресло мужа, опустилась ему на колени и стала целовать сжимавшие его виски руки.
— Нет, не утешайте себя этим, ваше высочество: Чхве Ён хотел жить! Он своей кровью начертал на рукаве моего платья: «Я, воин Корё Чхве Ён, хочу жить», — это было его последнее послание вам. Я не уверена в том, что руководило им, но у него была надежда, вера и цель, он отчаянно боролся за жизнь. Возможно, он хотел вернуть земли до Амноккана, чтобы небесные врата оказались на территории Корё.
— Прекратите, не говорите больше. Синдон, — произнёс Конмин и застонал, — где тело, где? Я должен похоронить его, — король выбежал из-за стола и направился к выходу из своих покоев.
— Нет, ваше высочество, нет, не делайте этого, -принцесса Юань нагнала мужа в дверях и повисла на его плечах. — Просто вернитесь к делам — не позволяйте этому монаху лишить вас всего, что было получено кровью Чхве Ёна, не допустите того, чтобы этот человек умер зря — живите дальше.
* * *
— Эй, Тоги-я, а командиру полегче: твоя зеленуха, гляди, отлетает, а под ней кожа такая тонкая, розовая. И что теперь? Что? Зеленуху на другую менять? Ну, это тебе, конечно, виднее Тоги. Я тогда пойду, порыбачу: а ты здесь сиди, никуда не выходи, — это я тебе теперь самое что ни есть дорогое доверяю, так что не подведи меня, — произнёс Тэман и вышел из землянки.
* * *
— Гляди, Тоги: улов-то какой, — этак и командиру не каждый раз на рыбалке-то везло. А это я по рынку проходил, вот гляди: соль, рис, свининка, капустка да и зеленуха всякая. Сейчас супчик заварим, а эту мелочь с солью засушим — я погрызу. — Хозяйка королевского сада оглядела парня недовольным взглядом и со всей силы ударила его по плечу, сопроводив наказание бешеной жестикуляцией. — Ай, чего дерешься, Тоги-я? Что не так сделал-то? Думаешь, я это всё украл?! Этак ты думаешь обо мне?! Да кабы я крал, командир давно уж прибил меня. Это я по рынку проходил, мужик какой-то меня узнал и говорит: «Жив Чхве Ён или нет?» Я сперва не понял, про кого это он, но как до меня дошло, что он про командира талдычит, я и говорю: «Жив мол, только болен, в себя не приходит». Ну, тогда он мне отвесил полной мерой — едва дотащил — а ты дерёшься. Вот, теперь сама готовь раз так. — Хозяйка королевского сада разбирала еду, пока Тэман, убедившись в прежнем состоянии больного и развалившись у противоположной стены, наблюдал за ней, удовлетворённо почёсывая живот. — А что на рынке-то творится, Тоги-я, это я ошалел, такое светопреставление. Рабов-то всех освобождают, в янины записывают с землёй, а, кто не хочет в янины, того — в армию и на север. Вот, куда беднягам деваться? Налог-то платить никто не потянет — они все в армию и записываются. Магистрата из какого-то захолустья привели в цепях — смотреть страшно — большой, как наш командир на вид. Так он, говорят, отказался незаконные земли отдавать, а рабы за него и встали. Так, было за ним триста рабов — целая деревня — и жили, говорят, душа в душу, а налог он один и платил. Словом, каждый своё имел, даром только что рабы, а теперь его за измену и казнят. А когда я через лес-то шёл с этакой ношей, Тоги, чую — следят за мной: я зайцем петлял, едва ушёл, — так что давай командира быстрее лечи. Я в следующий раз выберусь на рынок, мужика того встречу, лошадей попрошу…
* * *
Придворная дама вбежала в покои королевы:
— Ах, ваше высочество, беда! Сурибан отказываются служить, племянника моего названный дядька народ на рынке мутит: в городе неспокойно. Реформа не только богачам не по нраву, но и не все рабы свободы хотят: так жили и знали как и чем, а то опять же надо за кусок хлеба бороться.
— Как далеко всё зашло? — Ногук поднялась из-за заваленного бумагами стола.
— Всё так серьёзно, что до восстания не далеко, а вчера к тому же привели в цепях магистрата из дальнего захолустья: он воспротивился отъёму земель. За ним за одним была целая деревня записана — триста человек. Так, как пришли их освободить, он — мечом махать. Угомонили его быстро — даром что большой как медведь, право, что мой Ён был с виду, — только пока обхаживали его, эти рабы разбежались и теперь по лесам разбойничают.
— Когда магистрата будут судить? — спросила королева.
— Судить некого, ваше высочество, — дама Чхве пожала плечами. — Был магистрат и нет магистрата: его и пытать не успели, сам сразу во всём признался, лишь бы попроще да побыстрее помереть.
— Скажи чиновникам, чтобы выступили в защиту магистрата, а я должна с Сурибан встретиться, — королева стала разбирать и убирать бумаги.
— С Сурибан сложно встретиться, они постоянно меняют место стоянки, — дама Чхве с беспокойством посмотрела на подопечную.
— Вы говорите, что они мутят народ, — улыбнулась королева, — для этого необходимо появляться в самых людных местах, особенно на рынке, почему бы мне не прогуляться там под видом простой горожанки?
— Это очень сложно, ваше высочество! — воскликнула придворная дама и опустилась на колени.
— Я не понимаю, о каких сложностях может идти речь: я накину плащ с капюшоном, а ты позови Чхунсока и собирайся сама, — мы пойдём втроём.
— Ваше высочество, милостью королевы…
— Даже не начинай: говорить не о чем, — проговорила Ногук и отвернулась от наперсницы.
Принцесса Юань во второй раз была на рынке: только на этот раз танцы рыночных плясунов, качели, напёрстки и другие игрища занимали её куда больше, чем странное возбуждение, владевшее людьми на улицах столицы, — она не чувствовала угрозы. Королева с люботством рассматривала живые, не равнодушные лица своих подданных и мечтала, как однажды, когда эта страна возродится из пепла, она с мужем сможет спокойно, не пряча лица, гулять по этому рынку. Будет ли у них охрана? Конечно, будет только не охрана, а — приятная компания, дружеская компания верных людей: генерала, который один в бою стоит двух тысяч воинов, и способного воскресить мёртвого лекаря.
— Вот он, Намбо, там смотрите, ваше высочество.
Дама Чхве указала на крепкого старика с окладистой седой бородой и разбойничьими глазами, который стоял, опираясь о косяк ворот таверны, и голосил на весь рынок:
— Рисовый суп и байки из дворца… лучший суп в столице — заходи, налетай. Суп — две монеты, а байки — бесплатно: уши развесь и слушай.
— Пойдёмте, я хочу попробовать этот суп, — проговорила королева и решительно перешагнула через порог.
— Был у нашего короля глупый пёс: король для него горелой корки жалел, на цепи держал, бил так, что тому и жизнь не мила, а пёс всё дичь таскал да руки лизал. Спустил король пса с цепи, и тот ему жирных кроликов собрал, только король наш добра не помнит: когда пёс в силу вошёл, его варить и стали. Уж так тому псу больно было, пока кишки отбивали, что пёс сбежал. Только недалеко убёг, когда на короля крысы напали, пёс к нему на брюхе приполз и всех крыс загрыз. Тогда король пса опять на цепь посадил, а пёс ему опять руки лизал. Вот как-то сорвался пёс с цепи и злейшего врага нашего короля загрыз. Только враг тот пса королевского сильно покалечил, ну, зачем королю пёс покалеченный?! Что с покалеченного взять: разве что мяса шматок, — вот король шкуру с живого содрал, кишки вытащил, а пёс всё умереть не может. Пожалел король пса и яд тому поднёс, только пёс и тогда не сдох. Что же делать? Мясо отравлено, а пёс не сдох — решил король пса в грязной луже утопить… Вот так не стало пса, и некому юаньских крыс извести: вот, как придут юаньские крысы, и нам, и королю — конец… Ах красавица, ну, что за красавица, нравится тебе мой супчик? — Намбо ходил взад-вперёд по таверне и, наконец, заметил необычную гостью.
— Нравится, батюшка, — проговорила Ногук и заглянула в глаза разбойнику.
— А чья ты будешь, красавица? — проговорил Намбо, подсаживаясь к понравившейся ему женщине.
— Я женщина короля буду, того самого, что пса своего верного живьём сварил. Прослышала я, что тот пёс был вам, батюшка, в родстве, и пришла спросить, что вы хотите за смерть пса? Жизнь короля или трон короля?
— Королева… — выдохнул Намбо и покачнулся.
— Да, я, королева Корё, принцесса Юань, дочь императора Вей, склоняю голову перед единственным родственником генерала королевской гвардии Чхве Ёна, которому не безразлична его смерть, — юаньская принцесса опустилась на грязный пол перед разбойником и пройдохой, дама Чхве отчётливо застонала, а Чхунсок схватился за гарду своего меча, готовясь сбросить ножны. — Я та, на руках которой умирал этот человек, я та, жизнь которой он спасал столько раз, что я уже потеряла счёт, я та, кто готова исполнить ваши притязания и свершить месть, я та, кто просит выслушать и простить. Что вы будете делать, свергнув короля? Сами займёте трон? Если это так, то я немедленно приведу к вам своего мужа, и он откажется от престола.
— Королева… — Намбо не мог поверить собственным глазам, он попытался вскочить с места, но принцесса Юань вцепилась в ноги разбойника.
— Отвечайте же, отвечайте или выслушайте меня. Я своими глазами видела смерть Чхве Ёна, поверите ли вы мне, если я скажу, что он жив? Поверите ли мне, если я скажу, что король не виновен в смерти генерала? Поверите ли мне, если я скажу, что он стал жертвой обмана? Поверите ли мне, если я скажу, что обман свершил человек настолько гадкий, что гаже его не носила ещё эта земля? Этот человек прикинулся лекарем и убедил моего мужа в том, что ваш племянник не хочет жить, он убил Чхве Ёна руками моего мужа, он — монах Синдон. Поверите ли мне?
Намбо не мог долее смотреть на обливающуюся слезами, коленопреклонённую женщину:
— Я верю вам, ваше высочество, верю.
— Верите? — королева, казалось, сама не ожидала столь быстрого и пылкого согласия, она вытерла слёзы, молитвенно сложила руки и оперлась локтями о колени разбойника. — Тогда не мутите народ, а займитесь поисками племянника: в последний раз его видели в лесу Папён на красной земле: те, кто должны были похоронить его там, были избиты до смерти. Помогите мне, я свергну этого монаха. Он поплатиться за все страдания Чхве Ёна.
* * *
— Я собрал вас здесь, чтобы обсудить приказ о снижении ставки налога для освобождённых рабов. Согласно этому приказу освобождённые рабы не будут платить налог в течение первых трёх лет, а в течение следующих двух лет будут платить половину ставки налога. Землевладельцы, за которыми осталось меньше сотни рабов, отныне и впредь будут платить три четверти ставки налога, а землевладельцы, за которыми осталось более трёх сотен рабов, будут платить удвоенную ставку налога. Поддержит ли совет этот приказ? — король говорил, не поднимая взгляд.
— Совет поддержит приказ, ваше высочество.
— Милостью короля, ваше высочество, совет поддержит приказ.
Король поднял глаза и оглядел чиновников, которые вставали со своих мест и кланялись.
— Милостью короля, ваше высочество, приказ принят, — произнёс глава Совета.
Правитель удивленно оглядел своих подданных: его взгляд упал на место, некогда занимаемое принцем Ток Сона, и улыбающееся лицо монаха Синдона, — Конмин не смог скрыть изуродовавшую его лицо гримасу боли.
— Хорошо, тогда запомните, запишите и огласите отныне и впредь приказ короля. Обсудим ваши прошения, я никогда не получал их в таком количестве.
— Советник первого ранга, икджэ Ли Чжэхён просит милостью короля выслушать его, ваше высочество.
— Слушаю, — простонал Конмин.
— Народ на рынке волнуется. Уже месяц прошёл, с тех пор как генерал королевской гвардии Чхве Ён покинул нас, а могилы его как не было, так и нет. Прямой потомок правителя Чхунхона с шестнадцати лет проливал кровь за эту страну: многие хотели бы поклониться его праху, — а могилы как не было, так и нет. В народе ходят тревожные слухи о том, как умер генерал. Чхве Ёна знали по имени и в лицо, его пращур Чхве Чхун был создателем свода корёских законов, а его дед Чхве Он обучал короля Чхунмока литературе. Такой человек не может пропасть бесследно, не оставив по себе даже могилы. Успокойте народную молву, ваше высочество, расследуйте смерть генерала.
— Милостью короля, ваше высочество, успокойте народную молву, расследуйте смерть генерала.
— Милостью короля, ваше высочество, расследуйте смерть генерала, — затянули чиновники.
— Ваше высочество, слухи о смерти генерала вредят королевской семье: в народе вас обвиняют в гибели этого человека, — расследуйте его смерть, успокойте народную молву.
— Ваше высочество, королева просит арестовать лекаря Синдона, осудить и тем успокоить народную молву, — Ногук поднялась со своего места и присоединила свой голос к общему хору…
— Достаточно, — голос Конмина сорвался на крик…
— Милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон готов представить еженедельный отчет, ваше высочество. За четвертую неделю со смерти генерала королевской гвардии Чхве Ёна было освобождено двести тридцать пять рабов и конфисковано в казну двести двадцать три участка незаконных земель. Численность ваших армий за прошедший месяц выросла на одну тысячу пятьсот сорок пять человек. Народ на рынке поёт и танцует от радости, славя действующего короля и совершенно мудрого монаха Синдона.
Король отчётливо застонал и уронил голову.
— Это ложь, ваше высочество, — Ногук вскочила с места. — Ваш народ боится перемен. Я была на рынке: не только землевладельцы не довольны реформой, но и многие рабы не хотят свободы, не хотят погибать в чужих землях, не умея владеть оружием, не хотят платить налог.
— Это обстоятельство милостью короля больше не является помехой, — проговорил Синдон.
— Ваше высочество, милостью короля выслушайте меня, — юаньская принцесса встала перед троном.
— Говорите, королева, — простонал Конмин.
— Слуги Синдона избили магистрата из отдалённой провинции, который воспрепятствовал отъёму земель. Магистрат заслуживает смерти, но как смерд посмел поднять руку на дворянина.
— Ваше высочество, это вопиющий случай: смерд не смеет поднять руку на дворянина, — накажите монаха, а слуги его заслуживают смерти.
— Ваше высочество, милостью короля накажите монаха.
— Ваше высочество, милостью короля… — заголосили чиновники.
— Ваше высочество, реформа встречает ожесточённый отпор. Прикажите арестовать Синдона на время расследования, — королева опустилась на колени перед мужем.
— Приказываю арестовать Синдона, монаха храма Пута, главного лекаря этой страны, главу управления по упорядочению земель и податного люда, — проговорил Конмин и схватился за голову.
— Приказ получил, ваше величество, милостью короля командир удальчи Чхунсок.
Принцесса Юань встретилась взглядом с уводимым под руки монахом, не оказывающем ни малейшего сопротивления аресту, и содрогнулась: в его взгляде не было ни тени страха — только торжество и угроза.
* * *
— Ах Тоги, хорошо мне с тобой и командиром, пожалуй, как он молчит да руками не машет, так даже и лучше. Да и ты, как драться перестала, — совсем хорошо. И на командира поглядеть — хорошо. Выглядит порядком, одна беда — спит и не шелохнется. Ну, если подумать, может, это не беда. Эй командир, снится тебе что-нибудь нет ли? Руки, глядишь, совсем зажили, только шея немного того ещё… Одно слово: «Молодец Тоги». Молодец, молодец. — Тэман лежал на земляном полу, довольно поглаживая живот и посматривая на свою спутницу хитрым взглядом. — И сам-то я сыт; не пыльно, не мокро — крыша над головой; на рынке бесплатно каждый день от пуза кормят; одна беда — помыться бы да постираться. Вот ты, Тоги, командира на дню несколько раз моешь да всё с какими-то отварами и притирками, так и меня помой. Я на рынок схожу, бочку принесу, да мы с тобой в бочку залезем и помоемся, как Тоги? — хозяйка королевского сада вскочила с места, схватила хворостину и стала охаживать парня со всех сторон, тот с трудом закрывался и уворачивался. — Ай Тоги, ну, чего дерёшься: уж поди неделю как не била, — опять за своё. Ай, за что Тоги, Тоги-я?
— Тэман-а, — крики и сотрясавший пространство топот заставили Чхве Ёна открыть глаза.
— Командир? Этак ты, командир, в себя пришёл?! Ах командир, ах Тоги, — Тэман подскочил к больному, приподнял и бросился обнимать.
— Сколько я так пролежал? — простонал Чхве Ён.
— Так? Это как? — переспросил Тэман, отпуская слабое тело.
— Как давно мы здесь? — генералу сложно было говорить, а недомыслие осчастливленного его воскрешением воспитанника раздражало.
— Здесь? Так уже месяц. Тоги тебя лечила, командир…
— Месяц? А полнолуние, когда полнолуние? — Чхве Ён попытался сесть, но это ему не удалось.
— Полнолуние когда? А зачем тебе?
— Тэман-а, я должен встать, — застонал командир королевской сотни, приподнимаясь на локтях и пытаясь скрутить своё тело, чтобы подняться.
— Куда, командир, совсем нельзя: я на рынок бегал, так по ходу обложили нас, — не выходи, командир.
— Тэман, скоро ли полнолуние? — мысль о приближающемся полнолунии одна занимала Чхве Ёна.
— Да, почём мне знать, командир? Хотя, если поразмыслить: когда тебя Ки Чхоль ухайдакал, было полнолуние, считай, две недели ты опосля умирал, потом месяц здесь лежал, так что неделя-две — не больше, а зачем тебе?
— Где мы, Тэман? — деятельное возбуждение, овладевшее Чхве Ёном, не позволяло больному осмыслить своё состояние.
— Так здесь, командир!
— Да где, сказать не можешь? Тэман-а… Руки не поднимаются, а то бы, — Чхве Ён кусал губы от бессилия.
— Этак у тебя руки не поднимаются, так ты мне тумаков навесить не можешь, а может, это и не плохо, командир? — Тэман был счастлив, похлопывая по спине улыбающуюся Тоги, которая была несказанно рада видеть, что её пациент пришёл в себя. — И голос у тебя хриплый, так и наорать на меня не можешь, а может, это и не плохо, а, командир? Эй Тоги, а чего это у командира руки не поднимаются и голос хриплый, я тебе как сказал лечить? Вот же Тоги, а туда же — дерётся, ну, я тебе счас, Тоги, — воспитанник генерала и хозяйка королевского сада носились по землянке, пока больной, уставившись в потолок, упивался собственными переживаниями.
— Три дня до Согёна — это, если мы от столицы недалеко, если во весь опор скакать. Тэман, мой меч принеси и лошадей достань, я должен встать.
— Командир, эй командир, ты чего?
Очередная отчаянная попытка подняться с постели оказалась не удачной: Чхве Ён оттолкнулся локтями и встал на колени — его тело несколько секунд балансировало в поисках равновесия, а потом повалилось на земляной пол. Генерал застонал и потерял сознание.
— Тоги! — Тэман бросился к Чхве Ёну и осторожно уложил его на лапник. — Чего это командир встать не может? Этак ты как его так лечила, что он обезножил совсем? Тоги-я! Чего? Чего говоришь? Долго лежал вот и обезножил. Ну, гляди у меня. Эй командир, очнись, командир… Всё завтра на рынок за лошадьми пойду, очнись, командир, кома-ааанди-ииир…
* * *
«Чхве Ён, слышишь меня, генерал?
Я твоего убийцу арестовать приказал.
Командир? Слышишь? Вернись, воин Корё.
Ты умер, и с тобой смелость моя умерла: посмотреть на него не могу, сердце заходится, — только королева ничего не боится, и от этого мне ещё тревожнее.
Вернись, командир, хоть живой, хоть мёртвый приходи ко мне: я спрячусь за тебя и мне ничего не страшно.
Чхве Ён, Ён, Ён-а».
— Милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон.
— Ён-ааа, — Конмин проснулся от собственного крика и едва не свалился с кровати — плешивый монах нависал над ним.
— Генерал мёртв и сгнил в земле, ваше высочество, здесь я, монах храма Пута, могу вылечить любую хворь.
— Ты, — король вскочил на ноги, будто ужаленный, — ты… как ты здесь?
— Спросите меня, ваше высочество, о здоровье королевы.
— Что ты сделал моей жене, монах, отвечай, — Конмина трясло крупной дрожью.
— Завтра меня приведут на допрос, и я добавил яд в питьё королевы. Поспешите, вот противоядие.
— Монах… — застонал правитель.
— Завтра меня приведут на допрос, и я могу больше не сказать вам, когда в питье королевы окажется яд.
— Дорогая, моя дорогая, жена… — Конмин мчался по коридорам дворца, не чувствуя под собой ног, — королева, — он распахнул решётчатые двери покоев юаньской принцессы, — дорогая, жена, дорогая моя. — Король открыл занавеси алькова — постель была пуста, даже не смята. — Чхве Ён, где ты, вернись, Ён-аааа! Мне страшно, мне страшно! Моя королева, где она? Ён-ааа, спаси её и меня спаси, — король упал на колени и зашёлся криком отчаяния. — Нет, вот, вот она, — Конмин совладал с собой: королева спала за столом, положив голову на многочисленные отчёты и прошения. — Дорогая, проснись… вот, выпей. — «Яд!» — окрик покойного генерала предупреждением зазвучал в ушах короля. — Да-да, командир, если бы ты только мог говорить тогда, — пролепетал Конмин. — Дорогая, — Конмин поцеловал жену в губы — на вкус ничего необычного.
— Что с вами, ваше высочество? — дама Чхве и четыре гвардейца вошли в покои королевы.
— Правильно, сначала я, — Конмин глотнул из пузырька — на вкус обычная вода. — Теперь вы, милая, — Конмин поднёс пузырёк к губам жены и вылил содержимое ей в рот, юаньская принцесса закашлялась и открыла глаза, — жена моя, что с вами? — король крепко держал свою женщину в объятиях, не позволяя ей ответить…
* * *
— Милостью короля командир королевской сотни Чхунсок, для чхингук всё готово, преступник ожидает допроса.
Король, опустив голову на руки, сидел в зале приёмов перед Советом:
— Ведите, — обречённо прохрипел он.
— Синдон монах храма Пута, жизнь моя в милости его высочества, — старик тяжело опустился на колени.
— Ты, преступник Синдон, обвиняешься в тяжком преступлении: убийстве генерала королевской гвардии, особо приближённого к королю, хранителя королевской семьи Корё, прямого потомка правителя Чхве Чхунхона. Твоё преступление карается смертью. Признаёшь ли ты себя виновным? — проговорил Конмин.
— Нет, ваше высочество, я не убивал этого человека.
— Как же не убивал? — воскликнула королева и поднялась со своего места.
— Даже если я как главный лекарь этой страны перед лицом короля подтвержу, что воин Корё Чхве Ён мёртв, то как докажут это судьи? Где тело этого человека, которого я убил?
— Значит ли это, что ты, монах Синдон, утверждаешь, что командир королевской сотни жив? — королева поднялась со своего места и вела допрос, пока её муж безвольно сидел на троне, уронив голову.
— Нет, ваше высочество, я утверждаю, что генерал Корё Чхве Ён мёртв. Тот яд, что король ему поднёс… — по залу пробежал возбуждённый гул, — тот яд, которым король напоил генерала, — повторил старик, возвысив голос, — очень силён: достаточно трёх капель чтобы убить человека, поэтому им обычно смазывают стрелы. Чхве Ён знал этот яд и сопротивлялся ему, того количества, что его величество дал, достаточно чтобы убить тысячу воинов, — никто не сможет выжить после такого — но генерал сопротивлялся действию яда ещё сутки.
Конмин закрыл лицо руками.
— Так ты, смерд, утверждаешь, что не убивал Чхве Ёна, а это сделал король? Ты смеешь обвинять короля?
— Я утверждаю, что личный телохранитель короля Чхве Ён хотел умереть и принял яд от его высочества, — ему была оказана величайшая честь.
— Ты лжёшь, мерзавец, — взвизгнула королева, — я была последней, кто видел Чхве Ёна живым, и вот лоскут моего платья, на котором он кровью начертал: «Я, воин Корё Чхве Ён, хочу жить». Я видела Чхве Ёна, истекающего кровью, прикованного тяжёлыми цепями, измождённого отсутствием сна, еды и питья. Ты хочешь сказать, что всё это сделал с ним король?
— Я мог бы легко доказать, что её высочество лжёт, сказав, что воин Корё не умел писать, но перед лицом короля я вынужден рассказать всю правду, — проговорил Синдон, не отводя взгляда от раскрасневшегося праведной яростью прекрасного лица юаньской принцессы и… улыбаясь ей. — Меня пригласили вылечить умирающего, изуродованного кровавыми язвами, онемевшего человека, которого били судороги и мучила адская боль: человек не в состоянии выдержать такое. Что может и должен сделать лекарь в такой ситуации? Даровать больному милосердную смерть. Только генерал сопротивлялся моему благородному порыву, а король требовал вылечить его. Лечение, которое могло помочь этому воину, причиняло ещё большую боль, чем сама болезнь. Залогом выздоровления была полная неподвижность, поэтому генерал был прикован к постели тяжёлыми цепями. Эти цепи так пережали ноги и руки этого человека, что в случае выздоровления он никогда больше не смог бы подняться. Достаточно одного слова короля, чтобы я умолк навсегда.
— Продолжай, — проговорил Конмин, — уведите королеву.
— Нет, ваше величество, не делайте этого. Прошу, умоляю не надо, — дама Чхве обняла Ногук за плечи и повела к выходу из зала приёмов.
— Будучи полностью обездвижен, генерал, зная о моём желании даровать ему смерть, неделю не подпускал меня к себе — всё это время он конечно же не спал, ничего не пил и не ел. Бинты, которыми мои люди перевязали тело больного, были покрыты лекарством, но второпях они были наложены слишком плотно и душили его, не говоря о том, что покойный не позволял сделать перевязку. Увидев страдания Чхве Ёна, король пощадил своего верноподданного и поднёс ему яд, и, хотя этот человек и тогда отчаянно цеплялся за жизнь, Будда смиловался над ним. Так умер воин Корё. Зная, что не все подданные поймут поступок короля, я избавился от тела. Правду ли я сказал, ваше высочество?
— Монах Синдон сказал правду, освободите его, — проговорил молодой правитель, его лицо было покрыто смертельной бледностью. Конмин не мог поднять взгляд, но слышал гул голосов, обсуждавших его преступление, — он потерял всё: всех этих людей, которые никогда не будут верны ему отныне и впредь, всех, ради кого Чхве Ён проливал кровь.
«Нет, генерал умер зря, моя королева, он не должен был умирать», — думал король.
* * *
— Ваше высочество, королева смиренно просит об аудиенции.
— Я никого не хочу видеть, — Конмин сидел за столом в своих покоях, упиваясь собственным бессилием.
— Ваше высочество, королева смиренно просит об аудиенции.
— Ваше высочество, королева коленопреклонённо просит об аудиенции.
— Пусть уходит: все, все оставьте меня, — я заслужил это, — закричал Конмин…
— Расступитесь, именем королевы. — Принцесса Юань решительно распахнула решетчатые двери покоев супруга. — Ваше высочество, ваше высочество, — жена покрывала поцелуями лицо мужа. — Зачем вы сделали это, ваше высочество? Достаточно было сказать, что он лжёт, — он же лгал, ваше высочество. В словах этого мерзавца не было ни слова правды. Зачем вы сделали это?
— Мне было так страшно, жена, мне никогда не было так страшно. Он угрожал мне, что отравит вас: сегодня ночью он приходил ко мне. — Король страстно отвечал на ласки жены. — Если бы генерал, живой или мёртвый, встал передо мной, я бы и тогда не смог говорить.
— Хорошо, что вы рассказали это мне, — королева прижала голову мужа к своей груди. — Мы проиграли, я проиграла, но ещё не всё потеряно… Посетите темницу, ваше высочество, и поговорите с магистратом, пока он ещё жив. Теперь у нас нет выхода — либо мы, либо Синдон — если проиграем, вы потеряете власть, а я, возможно, — жизнь. Мы должны победить.
* * *
— Ваше высочество, глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон смиренно просит об аудиенции.
Ногук вздрогнула и подняла голову от бумаг:
— Не впускать его, — звон вынимаемых из ножен мечей вторил крику королевы Корё.
— Вы бросили мне вызов, ваше высочество, а в итоге пострадал король. Остановитесь, пока ещё не поздно, предупреждаю вас.
— Убирайтесь! Приказываю убить этого человека, если он ещё раз посмеет приблизиться к моим покоям. Чхунсок, командир удальчи, слышишь меня? — ответ, как и требовалось, был твёрдым и резким.
— Приказ получил, ваше высочество, — послышалось снаружи.
— Я, главный лекарь этой страны Синдон, могу вылечить любую хворь, я приготовил лекарство, которое поможет вам успокоиться.
— Заставьте этого человека выпить то, что он принёс мне, — вскричала Ногук.
— Он уже ушёл, ваше высочество, мы не успели к нему приблизиться, — проговорила дама Чхве.
Королева опустилась в кресло.
«Чхве Ён, где ты сейчас, как ты? Ты так нужен королю, живой или мёртвый приходи к нему, даже твоя тень способна придать ему сил.
Слышишь меня, генерал?»
* * *
— Эй Тоги, командир, поглядите-ка, что я притаранил. В этот котелок даже ты, командир, целиком поместишься. Счас воды нагреем и будем мыться, стираться, опять же ножкам твоим от того польза. И думаешь командир, как я это притаранил, думаешь на себе: под котелком по лесу полз? А вот и нет. Я этот котелок меж двух лошадей привязал, а сам на третьей ехал, ну, каков я, командир? А ты, как я погляжу, тоже времени даром не терял — уже на ногах стоять можешь.
Генерал Корё тяжело опирался на плечо Тоги, которая согнулась под его тяжестью, и стоял на своих ногах, его лицо искажала гримаса боли: к тому времени, как Тэман закончил свою тираду, Чхве Ён застонал и повалился на землю.
— Эт Тоги, Тоги, ты что творишь? Что это с командиром? Что говоришь? Больно — это хорошо? Да, что ты такое говоришь, Тоги?! Это как же командиру должно быть больно, чтобы он терпеть не мог?
— Умолкни! — гаркнул Чхве Ён, усмиряя разговорчивого парня.
— Молчу-молчу, а с голосом у тебя получше, командир: гляди, как гаркнул…
— Не радуйся. Это от того, что больно.
— Чхве Ён-и, ты здесь? — голос донёсся снаружи — Тоги закрыла собой больного, а Тэман принял боевую стойку и извлёк из рукава тонкий кинжал.
— Дядя? — генерал от удивления поднялся на локтях.
— Гляди-ка, живой и даже мало изменился: ну, осунулся, оброс... Да, смотреть страшно, но королева не обманула. — Коренастый старик с окладистой седой бородой и разбойничьими глазами вошёл в землянку. — Я бы раньше тебя нашёл, когда б не этот мерзавец шустрый. Я уж его и едой, и одеждой, и лошадьми приманивал, а всё одно: он зайцем по лесу петлял, и мои негодники никак его отследить не могли, — но вот, когда он у меня котелок попросил, я понял, что на этот раз не уйдёт.
— Королева? — простонал Чхве Ён и тяжело упал обратно на лапник.
— Да, приходила ко мне: в ногах валялась, чтоб мужа её простил. Ну, я не то чтоб простил — всё ж один ты у меня, хоть и названый, да племянник, но народ мутить перестал, — проговорил Намбо, усаживаясь на землю в головах Чхве Ёна и трогая его лоб.
— Дядя, где я?
— В смысле где? — Намбо взял племянника за руку и покачал головой. — В лесу Папён, за красной землёй, до Кэгёна рукой подать, у короля под носом.
— Значит, четыре дня, если во весь опор скакать, — только я так не смогу.
— Ты это о чём, племяш, умом что ли двинулся? Уж весь Кэгён знает, как тебя король пытал, так и не долго, — дядька Чхве Ёна оглядывал скромное жилище.
— Дядя, сколько до полнолуния осталось?
— До полнолуния говоришь? Не больше недели.
— Дядя, я на ногах не стою, и руки почти не двигаются, пальцев совсем не чувствую — через неделю я должен быть в окрестностях Согёна.
— Ведь точно двинулся, Чхве Ён-и, в себя приди, а то сейчас по голове получишь!
— Бей, сколько хочешь, дядя, только помоги на лошадь сесть, — простонал генерал.
— Пальцев, говоришь, не чувствуешь, как поводья будешь держать? Да ладно, на ногах не стоишь, как в седле удержишься?
— Поводья можно на руки намотать, а ноги — к стременам привязать, — Чхве Ён приподнялся на локтях и застонал.
— Может, тебя к постели цепями приковать? Вот так глядишь и начинаешь понимать изувера, — проговорил Намбо, заставив племянника принять прежнее положение.
— Дядя! — воскликнул Чхве Ён.
— Нет, на коня тебя посадить придётся: сейчас помоетесь — я одежду на всех принёс — и поедем в Кэгён, там тётка тебя быстро на ноги поставит. А пока лежи и не шикни. — Намбо поднялся на ноги. — Эй шустрый, давай воду таскай, мои негодники тебе помогут, да дров наберите побольше — королевского пса варить будем.
* * *
— Милостью короля, ваше высочество, прикажите допросить магистрата, — Конмин из последних сил заставлял себя выслушивать слова чиновников.
— Ваше высочество, реформа осуществляется с грубыми нарушениями.
— Ваше высочество…
— Прикажите привести магистрата и слуг главы управления по упорядочению земель и податного люда, — проговорила королева, поддерживая общий гул голосов, и монарх вздрогнул на своём месте.
— Ваше высочество, милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон просит выслушать его.
— Говори, — ответил Конмин.
— Мои слуги заслуживают смерти, но они действовали без моего ведома.
— Отправлял ли ты их изымать незаконные земли магистрата? — король тяжело вздохнул, поглядел на жену и заставил себя работать.
— Отправлял, — последовал ответ.
— Значит, с твоего ведома действовали они, — заключил правитель.
— Ваше высочество, милостью короля магистрат Кан Мугён, — гвардейцы под руки ввели в зал высокого широкоплечего мужчину, и тот, сделав несколько шагов по проходу на нетвёрдых ногах, повалился на колени.
— Говори магистрат.
— Ваше высочество, я заслуживаю смерти, — Кан Мугён пал ниц перед троном, его тело заходилось мелкой дрожью, а из глаз лились слёзы.
— Говори магистрат, — повторил король.
— Я не знал о принятом законе и действовал непреднамеренно.
— Ваше высочество, королева Корё хочет свидетельствовать в пользу магистрата, — Ногук поднялась со своего кресла.
— Слушаю.
— Приведите свидетеля, — проговорила королева.
— Ваше высочество, милостью короля раб магистрата Кан Мугёна Гэук.
— Раб не имеет права свидетельствовать, — вскричал Синдон.
— Отвечай раб, как обращался с тобою магистрат, — король проигнорировал слова монаха.
— Как же, ваше величество, обращался он с нами со всеми вполне подобающе. Как ставку налога повысили, нам стало не по силам платить его. Так, мы и отдали наши земли магистрату и сами в рабство к нему подались вполне добровольно.
— Вашей милостью королева готова представить письменные доказательства слов раба: выписки из земельного реестра подтверждают законность приобретения земель; свободные граждане свидетельствуют, что все земли магистрата обрабатывались, а налог платил магистрат вовремя и в полном объёме, — королева положила на поднос евнуха короля две книжицы с закладками.
— Ваше высочество, доказательства свидетельствуют о том, что глава управления по упорядочению земель и податного люда совершил преступление.
— Ваше высочество, милостью короля прикажите арестовать главу управления по упорядочению земель и податного люда.
— Ваше высочество, милостью короля прикажите расследовать и другие случаи отъёма земель, производимые Синдоном.
— Ваше высочество, милостью короля…
— Молчать… — Конмин схватился за голову, — реформа земельная этой стране необходима и есть благо для неё, а результатов достигнутых Я, король Корё, оспорить не позволю.
— Ваше высочество, советник первого ранга, икджэ Ли Чжэхён просит выслушать его.
— Говори.
— Ни одно благое дело нельзя вершить с нарушениями, ваше высочество. Расследуйте действия Синдона: законные сделки оставьте в силе, а незаконные отмените. Монах заслуживает смерти.
— Ваше высочество, милостью короля прикажите арестовать Синдона.
— Ваше высочество, милостью короля…
Молодой правитель затравлено оглядел чиновников Совета, его взгляд остановился на искажённом яростью и страхом лице плешивого монаха:
— Приказываю арестовать Синдона, монаха храма Пута, главного лекаря этой страны, главу управления по упорядочению земель и податного люда, заковать в цепи, день и ночь держать под стражей.
— Милостью короля командир удальчи Чхунсок приказ исполню.
— Убери руки, пёс, — командир удальчи ударил старика по загривку, тот обмяк и затих.
* * *
— Всё закончилось, муж мой… на этом всё закончилось, успокойтесь: все ваши начинания во благо этой страны будут доведены до конца, только не этим чудовищем. — Королева обнимала и успокаивала мужа в своих покоях после Совета. — Может быть, не так быстро, как вы того хотели. Сейчас мы должны думать о командире. Сурибан найдут его, я уверена, уверена, ему удалось избежать смерти. Не знаю, как тяжело он сейчас должен быть болен, но теперь мы справимся. Ваше высочество, муж мой, ваше высочество…
«Наконец-то он обнял меня. Теперь главное ответить на его объятие как можно нежнее, чтобы не спугнуть удачу, просто прижаться к нему и замолчать. Вот так, теперь пусть говорит он».
— Я всё потерял. Чиновники никогда не будут верны мне как прежде. Гвардейцы королевской сотни тихо ненавидят меня за смерть своего командира. Чхве Ён умер, и с ним умерли моя смелость и мои надежды. Армии никогда не пойдут за мной — некому повести их. Моя королева, я всё потерял.
«Нет, убеждать и уговаривать тебя, глупый, я сейчас не буду — просто поцелую. Слышишь, Чхве Ён, тот, кто убил тебя, в темнице, в цепях, денно и нощно его охраняют верные тебе люди. Ты должен вернуться, чего бы тебе это не стоило: встань, поднимись, — ты нужен ему. Ты должен защитить его, хранитель королевской семьи Корё, ты клялся жизнью, ты обещал, иначе, что стоит она эта твоя жизнь. Ты должен вернуть земли до бурного Амноккана, и эта полноводная река защитит твою страну и твою женщину. Она скоро вернётся, так скоро, что не знаю, успеешь ли ты свершить предначертанное, поэтому встань сейчас. Слышишь меня, генерал?
Пока я успокою его, как могу. Вот так, теперь ты должен обнять меня крепче: ну, не так крепко, глупый, ты же сломаешь меня… И как теперь мне поднять руки, чтобы приласкать тебя? Отпусти немного, вот так, я хочу ещё раз поцеловать тебя. Подумай: вечер, ты в моих покоях, только этот тяжелый шёлк мешает, что же делать?» — королева ласкала мужа.
— Вы должны верить, ваше высочество, верить генералу. Всё, что случилось с нами за последнее время плохого, произошло от того, что вы не верили и не понимали его. Если этот человек хочет жить, то он выживет, если он не позволит — его не убить, ваше высочество, муж мой.
«Ну, наконец-то, в ваших объятиях так жарко, ваше высочество, что я с удовольствием расстанусь с верхней одеждой, по-моему, вам тоже жарко, ваше высочество, разве нет?» — король и королева помогали друг другу раздеться и направлялись к алькову.
— Ваше высочество, муж мой, проснитесь, — принцесса Юань поднялась на рассвете и стала будить супруга. — Вас ждут дела, вас ждёт страна, ваше высочество, и Совет, ваше высочество, — она гладила мужа по голове сперва нежно, потом всё настойчивее, но он никак не реагировал на ласку: его тело безвольно поддавалось её прикосновениям, — королева схватила супруга за плечи и затрясла, — ваше высочество, дорогой, милый, очнись, ну очнись же, что случилось? Ваше высочество… Дама Чхве, дама Чхве, король не приходит в себя. Дама Чхве, что с ним? Дама Чхве…
Придворная дама вошла в альков и поднесла руку к лицу молодого правителя.
— Дышит, по виду мирно спит.
— Я не могу разбудить его. Ваше высочество, ваше высочество, ну, что же делать? — сердце Ногук отчаянно билось. — «Нет, не может быть, только не это», — подумала она, а вслух сказала, — быстрее одеваться, дама Чхве, быстрее, — принцесса Юань вскочила с постели и, наскоро одевшись, направилась к темницам дворца.
— Преступник Синдон, высочайшей милостью ты можешь говорить с королевой, — стражник открыл тяжёлые двери темницы, и Ногук посмотрела в торжествующие глаза плешивого монаха.
— Королева Корё, принцесса Юань, дочь императора Вей милостью монаха Синдона я выслушаю вас. Моя иголка, наконец, подействовала. Впрочем, не торопитесь задать вопрос. Я, Синдон монах храма Пута, могу вылечить любую хворь и знаю, зачем вы пришли.
— Что ты сделал с ним, изверг, скажи что? — Ногук не смогла сдержать слёзы перед лицом врага и закрыла лицо руками.
— Как и любая женщина, ваше высочество, вы слишком импульсивны. Я же сказал, что вылечу ваш недуг. Вот лекарство, которое вы должны принять добровольно, — избавьтесь от доказательств моего преступления и главным образом от свидетелей — магистрат должен быть отравлен, вы должны сами поднести ему яд. Так, ваши нежные руки будут испачканы кровью. Завтра суд. Если вы хотите, чтобы король вёл его, то должны принять это лекарство. И ещё одно условие, если вы сами хотите жить, похороните Чхве Ёна: то тело или другое похороните под красной землёй. Это должно быть символично, красный цвет — цвет крови, которую он пролил за вас и этого никчёмного короля. Установите на красной земле поминальные столбы, пускай, они будут столь же высоки, как этот человек, отдайте ему последние почести — он заслужил их. Я сам скажу, что должно быть выбито на столбах. А теперь милостью моей вы можете идти, ваше высочество…
— А тебе везёт, племянник. Мало кому везёт приехать на собственные похороны. Надо сказать, хоронят тебя заживо, зато с почестями: король, королева, весь Совет… а столбы поминальные… Эй Тэман-а, ты хоть раз видел такие столбы? Даром, ты сам столб здоровенный, и как тебя земля только носит, так ещё и на могиле у тебя столбы никак не меньше. Чхве Ён, хранитель королевской семьи Корё, личный телохранитель короля, генерал королевской гвардии… а знаешь племянник: здесь не тебя хоронят, а ту самую королевскую семью, кажись. Слышь племянник, ты на лошади-то держись: к седлу я тебя привязал, поводья на руки намотал, так что пониже склонись к холке-то, чтоб не узнали, и не падай, — названный дядька с трудом привёл племянника в состояние, позволившее усадить его на лошадь, и, едва они выбрались из убежища, наткнулся на длинную похоронную процессию.
— Дядя, некогда здесь стоять, до конца недели я должен быть в Согёне, — проговорил Чхве Ён, покачиваясь в седле и время от времени припадая к холке животного от слабости.
— Слышь племянник: считай, приехали! Дальше Кэгёна тебе, всё одно, не уехать, — Намбо с любопытством обозревал разыгрывающую перед ним трагедию: король, стоя на коленях, рыдал над свежей могилой.
— Дядя, врата… — простонал Чхве Ён. — Скоро полнолуние — врата всегда в полнолуние открывались — она вернётся, вернётся, а меня не будет там. Дядя, чем хочешь умоляю: помоги мне туда доехать, — я сам в седле не держусь.
— Эй, Ён клана Чхве из Чханвона, приди в себя! — Намбо замахнулся, намереваясь отвесить больному племяннику чувствительную затрещину, но тот увернулся. — Эй Ён-а, ты эдак увернулся, а сам на лошади не сидишь. Ну-ну, не расстраивайся так, племянник, сейчас к тётке тебя доставлю, только дай это представление посмотреть: она тебя мигом на ноги поставит. Ён, Ён, Ён-а… эдак ты куда намылился, племянник, эй-эй, в седле же не держишься, Ён-а…
Чхве Ён пустил свою лошадь вскачь и быстро скрылся в толпе праздных зевак. Тёмный, заросший Папён он миновал, будто проехал по прямой дороге, ветки били его по лицу и рукам, но разве это могло остановить его?! День трижды сменялся ночью, а лошадь под ним исходила кровавым потом, но, пока он ещё держался в седле, разве это могло остановить его?! И наконец, гористый подъем, а лошадь уже не могла нести его, но и это не остановило его: он полз, обдирая руки о землю.
«Моя милая сказала бы: “Всё будет хорошо”. Так важно ли что было и будет, если я сейчас увижу её».
И только врата в пустоту, холодный камень и милосердный Будда заставили его остановиться. Полная луна стояла над небосводом, столь же холодная как тот камень, столь же милосердная как этот Будда:
— Милая, вернись сейчас, сейчас! Сколько мне ещё ждать? Я не доживу — сил нет жить дольше — вернись. Помоги мне, спаси меня, милая, останься со мной, — генерал королевской гвардии, который в бою стоил двух тысяч воинов, прокричал в эту пустоту всю свою надежду, вложил в крик последние силы, но пустота осталась глуха к его словам. Он смотрел в эту пустоту, осторожно дыша. — Позволь увидеть тебя, увидеть один лишь раз и прикоснуться, — прошептал он и потерял сознание...
* * *
Инсу шла по коридорам дворца, направляясь в королевский госпиталь, куда же ей было ещё идти.
«Хороший сон», — подумала она и огляделась.
На ней было простое белое платье из грубой холстины, перевязанное вервием, а распущенные по плечам волосы закрывало такое же полотнище, перевязанное неприятно саднящим кожу на лбу очельем. Инсу шла босиком в чём-то наподобие траура, который она видела на похоронах у буддистов.
«Хорошо, что это только сон», — подумала Инсу.
— Только король может пройти в королевский госпиталь, — два бугая в одеждах королевских травников преградили ей дорогу.
«Это же мой сон», — подумала Инсу, — «а значит, король не указ мне сейчас».
— Именем Небесного лекаря расступитесь, — проговорила она — страх отразился на лицах здоровяков, и они ушли с дороги.
«Так-то мой сон, и будете делать, что говорю. Не плохо бы увидеть короля, ему я приказывать не буду».
Инсу шла по коридорам, переходила из одного помещения в другое - все они были пусты и заброшены — прежде здесь кипела жизнь.
— Тоги, Тоги-я, — позвала Инсу, — сестрица, я здесь, выйди ко мне, — сон уже пугал её, и хотелось проснуться.
Инсу оглядывалась по сторонам — госпиталь горел совсем недавно, должно быть, тому несколько дней как.
«Не удивительно, что никого не пускают, и зачем это я, как обычно, вошла без спросу?» — подумала Инсу.
Под ногами было сыро.
«Должно быть, и вода не высохла, как тушили», — подумала она, посмотрела под ноги и вскрикнула — она стояла в луже крови.
Инсу оглянулась в поисках источника кровотечения: в комнате была всего одна лавка, стояла прямо по центру; другая мебель была поломана, разбита, а обломки были сложены у дальней стены; на лавке лежал мужчина, высокий и мощный, его ноги не помещались на ложе, и ступни просто висели в воздухе; в пол возле лавки были вбиты мощные упоры, к которым крепились тяжелые цепи, сковывающие ноги и руки этого человека.
«Вечно я вляпаюсь в историю. Сказали же: «не заходить». Что мог совершить этот человек, если его вот так приковали?» — подумала Инсу, но всё же подошла к лавке.
«Кровотечение, по-видимому, капиллярное, не сильное, но площадь повреждения кожных покровов огромна, поэтому никак и не останавливается? Сколько он так уже лежит? Выглядит, как будто уже умер».
Инсу попыталась пощупать пульс и отшатнулась: руки и шея этого человека были перебинтованы так плотно, что под набрякшими от крови бинтами невозможно было нащупать кровеносные сосуды.
— Эй уроды, — закричала небесный лекарь, — этот человек умирает и ничего не сможет вам сейчас сделать, поэтому хоть цепи снимите.
Уроды не услышали или не поняли.
Инсу развязала завязки чёрной нательной рубашки, чтобы послушать сердце, — грудь этого человека была так же плотно перебинтована и кровоточила.
«Всё же придётся положить голову на эти кровавые бинты — вся буду в крови, плохой сон, ненавижу клятву Гиппократа», — подумала Инсу и приникла к груди «преступника».
Он был жив, формально жив: сердце билось быстро, но слабо, воздух натужно тянулся в лёгкие.
— Эй-эй преступник, как тебя там, слышишь меня? — позвала Инсу.
Лицо этого человека было изуродовано болезнью: щёки запали, как будто он давно ничего не ел; губы полопались и были покрыты сухой кровавой коркой, — но меньше всего он походил на преступника. Крупные красивые черты: большие глаза, широкие брови, длинные мягкие ресницы, как у женщины, чувственный рот, прямой нос, — были обманчивы, шрамы на лице этого опасного человека были едва заметны, но явственно свидетельствовали о том, какой образ жизни он для себя избрал. Преступник зашёлся бесшумным кашлем, повернул голову набок, так что Инсу увидела рваное левое ухо - струйка крови потекла из угла рта к подбородку - он сглотнул и открыл глаза. Его взгляд оживился: глаза чёрные, и взгляд будто бархатный с поволокой, взгляд убийцы, в таком тонешь и уже не можешь сопротивляться. Этот человек посмотрел на неё - и из его глаз потекли слёзы. Нечеловеческим усилием он приподнял свои, прикованные цепями к полу руки, сел на лавке и обнял её - она чувствовала, что он силится произнести что-то - обмётанные кровавой коркой губы царапали её ухо.
— Преступник, ты что творишь? — закричала она и оттолкнула его — он не отпустил её, но тело было слишком слабым, чтобы остаться в вертикальном положении, и ей пришлось упасть ему на грудь.
— Милая… — выдохнул «преступник», и Инсу посмотрела ему в лицо. Нет, узнать его было невозможно, но шрам над правой бровью, шрам на правой щеке, два шрама под левым глазом и рваное ухо — совсем недавно она собственными руками любовно прикасалась к этим давно зажившим ранам, представляя себе, как они были получены, и каждый раз её сердце заходилось болью. Как, как могла она не узнать его?
— Чхве Ён-сси, — выдохнула она, её сердце пропустило один удар, — Чхве Ён-сси, — его взгляд стекленел, но он не отводил от неё глаз и не отпускал её, — Чхве Ён-сси, — его руки безвольно ослабли, и цепи утянули их вниз. Инсу поднялась. — Чхве Ён-сси-иии! — «Надо успокоиться, ноги, ноги, кровь должна прилить к сердцу и мозгу, как же поднять ноги, если цепи удерживают их». — Изверги, уроды, снимите с него цепи, — закричала Инсу. — Лёгочное кровотечение, что может быть причиной? И эти бинты, должно быть, душат его. — Инсу отчаянно пыталась размотать бинты, но руки у неё дрожали, а перевязи слиплись от крови и не поддавались. Наконец, ей это удалось: кровь пошла сильнее, но этот человек задышал чаще, — его шея была покрыта красными воспалёнными изодранными плотными перевязями язвами. — Похоже на последствия обморожения, обморожение… — повторяла Инсу. — Но в чём причина лёгочного кровотечения? — Небесный лекарь метнулась к стене: «вот, вот же они, ключи от кандалов!» Дрожащими руками она открывала замки, тяжёлые цепи падали и били её по ногам, обгорелые доски она положила ему под ноги — и вскрикнула, цепи так сильно сдавили щиколотки, что кровоснабжение стоп должно было остановиться. На фоне большой кровопотери это могло привести к печальным последствиям: от временной потери чувствительности стоп до гангренозного воспаления и последующей ампутации. Сохранилась ли чувствительность стоп? Инсу прикоснулась к изуродованным ногам, и Чхве Ён застонал. Инсу бросилась к нему. — Чхве Ён-сси, слышишь меня, не умирай, — она подхватила его под спину и приподняла так, чтобы его голова легла ей на плечо, она покрывала поцелуями его лицо, обмётанные кровавой плёнкой, высохшие губы, впалые щёки, — не умирай, прошу, не умирай.
— Милая, останься со мной, — прошептал он так тихо, но теперь Инсу услышала бы его, даже если он просто подумал об этом.
— Я здесь, глупый, здесь! Я никуда не уйду, даже если будешь прогонять, только не умирай, слышишь?
— Я хотел увидеть и прикоснуться в последний раз, — он смотрел на неё, не отводя взгляда, и в его глазах что-то медленно угасало — Инсу умирала тысячью смертей под этим взглядом — и он как будто понял это и закрыл глаза. В следующую секунду ей пришлось ощутить на себе всю тяжесть его тела, она не удержала его, и он тяжело опустился на лавку.
— Не умирай, прошу тебя! Не умирай…
Инсу проснулась в слезах, на душе было муторно от пережитого кошмара, она пыталась забыться, готовя лекарства. Вся её покосившаяся от времени лачужка была застлана ковром из трав, а во дворе под чистыми белыми тряпицами готовились снадобья — весь последний месяц она провела, обустраивая это жалкое жилище. Небесные лекарства она оставила впрок, а сейчас нужно было освоить ту науку, что преподал ей, небесному лекарю, целитель Чан. Работа никак не шла — страшный сон не выходил у неё из головы. Был ли это просто сон, или с этим человеком что-то случилось, ведь она оставила его обмороженным? Характер обморожения открывается при согревании. Какой степени было это обморожение? По виду могло оказаться любой, повезло, если второй. Лёгочное кровотечение, во сне Инсу тысячу раз спрашивала себя, что могло быть его причиной. Неужели обморожение привело к таким последствиям — этого не могло, этого не должно было случиться…
— Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь, — звонкий детский голос вывел Инсу из задумчивости, — Корё под защитой небес отныне и впредь, король Чхве У завершил восстановление уничтоженной монгольскими варварами Трипитаки. Пагода возвышается над островом Канхва. Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь. — Инсу вышла за ворота. Стриженный «под ноль» монашек лет шести-семи бежал через поле и звонко голосил.
— Эй малец, — воскликнула Инсу, — идём сюда, я тебя чайком напою. Слышишь, малец!?
— Некогда мне, тётенька, — прокричал ребёнок и припустил быстрее.
— Да постой же ты, — засмеялась Инсу. Этот монашек не первый раз пробегал мимо её хибарки, и она давно хотела спросить его, где тот монастырь, в котором он служит, хотя по опыту знала, что корёсец не каждому покажет дорогу к своему жилищу.
Что-то просвистело в воздухе — бежавший по открытому полю малец пошатнулся, будто споткнувшись о кочку, его тело ещё какое-то время двигалось по инерции, стрела торчала где-то в районе лопатки. Инсу побежала к ребёнку и успела подхватить его прежде, чем тот потерял равновесие: она упала на спину и перекатилась в овраг, увлекая маленького монашка за собой. По полю промчался отряд всадников — земля дрожала под копытами — и Инсу замерла, обнимая тело раненого ребёнка и стараясь не дышать.
— Эй малец, ты — живой? Ну-ка посмотри на меня: смотри, глаза не закрывай. Слышишь? Вот так. Больно, знаю, что больно — молчи и смотри на меня. Сейчас я отнесу тебя к себе домой, достану стрелу у тебя из плеча, зашью рану, дам тебе чаю и таблеток, и ты немного поспишь у меня, но это потом, а сейчас не закрывай глаза и смотри на меня. — Инсу обнимала тщедушное тело монашка и думала, насколько глубоко могла войти стрела в такое слабое тело. У этого ребёнка не было и теперь, возможно, никогда не будет сил, чтобы поймать стрелу, пущенную в спину, или таких мышц, что могли бы остановить продвижение стрелы и повреждение внутренних органов. Да, этот малыш не мог противостоять смерти, но он, этот человек: «Не умирай, не умирай, ты же знаешь, что нам не встретиться на небесах, поэтому не умирай. Там на небесах ты мёртв и похоронен, и я могу только поклониться твоему праху, а здесь ты ещё не родился на свет. Врата откроются, я вернусь и останусь с тобой, с живым тобой навсегда», — проговорила она, баюкая заходящегося смертным страхом на её руках ребёнка. — Так-так потерпи, малец. Сперва обезболивающее. Смотри на меня, малыш, в глаза мне смотри! Слышишь? Если умеешь, можешь тихонечко посчитать, давай: раз, два, три, четыре… Ну вот и молодец, малыш, теперь я только стрелу извлеку: стрела насквозь прошла — уж не знаю хорошо это или плохо, наверное, всё же плохо — ни кости, ни мышцы не остановили её, значит, внутри должно быть всё поломано. Хорошо, что наконечник цел, не раскололся. Это хорошо, остальное всё плохо…
* * *
— Ваше высочество, глава управления по упорядочению земель и податного люда монах Синдон смиренно просит об аудиенции, — протянул евнух, и Конмин вздрогнул всем телом.
— Впусти его… — простонал монарх.
— Ваше высочество, глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон милостью короля готов представить еженедельный отчет.
— Слушаю, — молодому правителю с трудом, но всё же удавалось сохранять спокойный тон.
— Реформа идёт полным ходом, ваше высочество.
— Это я уже слышал, — Конмин сжал кулаки. — Какова численность собранного войска?
— Разве это важно, ваше высочество? Главное, кто поведёт его и научит этот сброд биться, — проговорил монах, хитро посматривая на короля исподлобья.
— Ты дерзишь мне, монах? — король попытался придать своему лицу грозное выражение, но получилась только какая-то болезненная гримаса.
— Спросите меня о здоровье королевы, ваше высочество.
— Монах, — король схватился за голову и застонал.
— Я, монах храма Пута Синдон, главный лекарь этой страны, могу излечить ваше высочество.
— Не смей, не смей приближаться ко мне. Как королева, ты опять что-то сделал ей, опять? Приблизишься к ней, и клянусь, монах, я убью тебя своими руками, убью без суда.
— Королева плачет ночами, ей снятся кошмары, ваше высочество.
— Делай доклад, монах: какова численность войска, как идёт обработка конфискованных земель, нет ли недовольных среди освобождённых рабов, не совершают ли они преступлений, нет ли противодействия конфискации среди землевладельцев. Говори по совести.
— По совести, ваше высочество? По совести, вы мало продумали реформу, прежде чем начать воплощать её в жизнь. Я составил полную опись всех земель в Корё и оценил их пригодность к земледелию. Землевладельцы не хотят расставаться со своими землями и рабами, они могут в любой момент поднять на восстание свои личные армии, но почему-то не делают этого. Возможно, я ещё не перешёл ту черту, которая окончательно подорвёт их терпение. Освобождённые рабы не могут обработать свои земли, так как у них нет средств на покупку инструментов, да и кузнечное дело в Корё не так хорошо развито, чтобы обеспечить их всем необходимым.
— Уйди с глаз моих, монах, уходи, — вскричал Конмин и вскочил с трона.
— Слушаюсь, ваше величество, я продолжу земельную реформу, будучи главой управления по упорядочению земель и податного люда с чрезвычайными полномочиями, милость ваша безмерна….
* * *
— Его высочество посетит королеву, — протянул Тойча, остановившись позади своего господина, уже готового распахнуть резные створки дверей в покои жены.
— Королевы нет в покоях, ваше высочество, — дама Чхве остановила рвение молодого правителя и склонила голову в полупоклоне.
— Как это нет? — воскликнул Конмин.
— Её высочество милостью короля вчера отправилась в управление литературой Чонбан и с тех пор не возвращалась.
— И вы так и стоите здесь?! Почему вы не вернули её? У моей жены слабое здоровье.
— Королева приказала нам остаться здесь — её охраняют удальчи — а после упразднения Чонбан здание заброшено.
Правитель отвернулся: нет, эти люди теперь по-другому смотрят на него, теперь он им не король, не король, а так жалкий человек или плохой человек, — сам Конмин не мог определиться с тем чувством, которое он должен вызывать у этих людей — отвращение или жалость. Нет, Тойча пока что служит ему, значит, жалость; а эти удальчи, которые склонили головы и потупились, когда он проходил по коридору… у них он вызывает отвращение. Нет, эти гвардейцы просто ненавидят его за то, что он убил их командира, человека, который не раз заслонял их от смерти собственным телом. Нет, отвращение к нему испытывают чиновники Совета, отвращение к нему, слабому королю: королю, который не может защитить себя; королю, который не может защитить свою женщину; королю, который не может защитить своих подданных; королю, который… Конмин вошёл в Чонбан.
Ногук сидела за столом, её длинные чёрные как смоль волосы были распущены, а вид напомнил правителю умирающего генерала: щеки запали, губы обмётаны сухой коркой, лицо отмечено восковой бледностью, а вокруг глаз залегли тёмные тени, — сердце короля пропустило удар и зашлось болью.
— Ваше высочество, — королева подняла взгляд от бумаг, — я читаю летописи. Вы знаете, что вы не первый монарх, который пытается провести земельную реформу. Такую же реформу с теми же целями проводила великая королева Силлы — Сондок: реформа была успешной, привела к небывалому подъёму производительных сил, укреплению правящей верхушки, заручившейся поддержкой мелкопоместных землевладельцев, и позволила Силле покорить соседние государства.
— Да, Силла завоевала Пэкче и на выгодных для себя условиях объединилась с неприступным Когурё — так возникла моя страна, но задолго до этого великая королева Сондок умерла от разрыва сердца, она правила всего три года.
— Вы смерти боитесь, ваше высочество? — проговорила королева с тем налётом равнодушия, который говорил о крайней усталости.
— Нет, королева, я уже всё потерял, я больше не король, вы — всё, что у меня осталось. Я боюсь потерять только вас.
Ногук обречённо вздохнула:
— В таком случае вам следует держать меня подле себя, заслонить своим телом, как это делал генерал, и не выпускать из вида, но вы только больше отдаляетесь.
— Королева, смерть ходит за мной попятам, — воскликнул Конмин, приближаясь к жене, — а я хочу, чтобы вы остались живы и жили, что бы со мной не случилось.
— Что заставляет вас думать о приближении смерти, ваше высочество? — спросила Ногук, не меняя выражения на застывшем равнодушном лице.
— Я всё потерял: все люди, на которых я прежде полагался, теперь ненавидят меня! — Конмин опустился на пол у ног жены и положил голову ей на колени.
— Кто ненавидит вас, ваше высочество? — принцесса Юань сидела в кресле в позе застывшего изваяния и не реагировала на ласки супруга.
— Гвардейцы, которые охраняют меня! — голос короля сорвался на крик.
— Гвардейцы, ваше высочество? — Ногук наклонилась, взяла мужа за подбородок, подняла его голову и посмотрела в глаза.
— Да, гвардейцы! Я убил их командира, я измучил его до смерти, я похоронил его заживо — никто ещё не мог придумать пытки страшнее, чем я подверг его, а он, умирая в мучениях, просто простил меня. Этот человек столько сделал для них, он столько раз заслонял их от смерти, что стал им дороже родственника, а я, слабый, никчёмный король, убил его. Как они могут не ненавидеть меня, как они могут не желать мне смерти?
Королева вымученно улыбнулась:
— Вы знаете, что сказал мне Чхунсок, когда я спросила его, хочет ли он отомстить за своего командира? Вы знаете, что ответил мне этот человек, который назвался отцом или старшим братом Чхве Ёна, ваше высочество? Он сказал, что генерал был воином, который носит смерть на своих плечах, и эта смерть с неизбежностью рано или поздно убила бы его ударом из-за спины, — он отказался винить кого-либо в смерти такого человека. Ваши страхи беспочвенны, муж мой. Кто ещё беспокоит вас?
— Чиновники, — ответил Конмин твёрдо.
— Чиновники тоже хотят вашей смерти? — Ногук и не пыталась скрыть насмешливое удивление в голосе.
— Не знаю, нет — они либо боятся, либо презирают меня. Они боятся, что я поступлю с ними как с генералом, либо не смогу защитить их, и презирают за то, что я слаб, — король вскочил на ноги и стал мерить помещение шагами.
— Так станьте, наконец, сильным, ваше высочество, — королева тоже оживилась. — Действуйте, а потом уже думайте о последствиях, разве не так поступал генерал? Да, чиновники, должно быть, презирают вас за слабость, но в этом только ваша вина. Есть кто-нибудь ещё, ваше высочество?
— Да люди, люди Корё — они все ненавидят меня… все! Зная, как я обошёлся с тем, кто защищал меня ценой своей жизни, кто проливал за меня кровь, как они могут думать обо мне? Я отбираю у них земли, я заставляю их воевать… — Конмин в панике заламывал руки.
— Ваше высочество, — Ногук снова приняла позу застывшего изваяния, — возьмите себя в руки: эти люди хотят жить в свободной стране и готовы пострадать за эту свободу, а если нет, — в глазах королевы промелькнула искра ярости, и голос зазвучал отрывисто и грубо, — то им не стоит жить! Они, возможно, недолюбливают вас, но ни один из них не хотел бы оказаться на вашем месте, так мне сказал Намбо, дядя Чхве Ёна, когда я предложила ему трон короля в обмен на жизнь племянника. Я знаю того, кого вам следует опасаться — это глава управления по упорядочению земель и податного люда с чрезвычайными полномочиями, и следующей его целью буду я, — королева поднялась с кресла и покачнулась, в следующую секунду она оказалась на руках у мужа.
— Я буду защищать вас: защищать, чего бы это не стоило! Моя королева, жена, дорогая, — монарх нёс жену на руках, не чувствуя веса её тела. — Лекаря, позовите лекаря, — закричал он, уложив её в постель.
— Какого лекаря, ваше высочество? Милостью короля какого?! — произнесла дама Чхве, Конмин схватился за голову и застонал.
— Ваше высочество, прибыли послы из Юань, — протянул евнух за дверью.
— Юань? — воскликнул король.
— Да, ваше высочество, — подтвердил Тойча.
— Разместите послов, соберите Совет… Почему я узнаю обо всём так поздно: прежде я знал о послах раньше, чем они пересекали границу. Я должен вас покинуть, ваше высочество, — проговорил король, обращаясь к жене.
— Чхве Ён жив, ваше высочество, просто поверьте в это, если не верите ему, поверьте мне, — королева удержала мужа за рукав. — Дама Чхве, быстрее приберите мои волосы и приведите в порядок одежду. Я пойду с вами, ваше высочество, помните, что обещали мне. Я буду стоять за вашей спиной.
* * *
Два коренастых посла в дорогих одеждах вошли в зал приёмов, прошли по коридору, смиренно склонив головы, и опустились на колени перед троном.
— Вы слишком учтивы для посланцев моего сюзерена, — проговорил Конмин, — прежде послы империи сами собирали за меня Совет, и видеть вас коленопреклонёнными не скрою мне слишком приятно, чтобы я позволил вам быстро подняться.
— Ваше высочество, нам был оказан достойный приём, и большего мы не ждали. Позвольте передать вам послание императрицы.
— Говорите.
— Императрица Ки смиренно просит своего соседа о помощи в подавлении охватившего её страну восстания красных повязок.
— Императрица назвала меня соседом? — удивился Конмин и обменялся взглядами с женой, юаньская принцесса одобрительно кивнула ему.
— Именно так, ваше высочество, — подтвердили послы.
— Какой же помощи она от меня ждёт?
— Императрица не хочет ослабить защиту дружественного государства от врагов с востока, поэтому просит отправить на север четырёхтысячную армию. Императрице известно, что Корё может себе это позволить.
Конмин оглядел чиновников Совета: его взгляд остановился на занимающем почётное место по правую руку от него Синдоне, — и правитель опустил взгляд.
— Ваше высочество, милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда хочет сказать, что четырёхтысячная армия новобранцев готова выступить в Юань хоть завтра.
— Как ты смеешь, смерд, король не позволял тебе говорить, — Ногук вскочила с места, но супруг взмахом руки заставил её замолчать.
— Я окажу помощь империи Юань как добрый друг и сосед: армии Ынян и Эхо, охраняющие столицу, будут отправлены для подавления восстания красных повязок. Что скажет Совет?
— Совет поддержит ваше решение, ваше высочество, — заголосили чиновники.
— Синдон глава управления по упорядочению земель и податного люда говорит, нельзя отправлять армии Ынян и Эхо — столица и дворец останутся без охраны на случай бунта, — голос старика мерзким карканьем перекрыл разноголосие советников.
— Я доверяю своим подданным, — проговорил король, — нельзя отправлять новобранцев на войну, на которой необученные солдаты могут погибнуть. Я слышал армия красных повязок сильный противник, так ли это?
— Это фанатики, ваше высочество. Они не щадят ни женщин, ни детей, — подтвердили послы.
— Должно быть так, если вы опустились на колени, а ваша императрица назвала меня соседом.
— Совет поддержит ваше решение, ваше высочество.
— Милостью короля, ваше высочество, решение принято Советом, — чиновники согласно кланялись.
— Милостью короля, ваше высочество, измените решение — оно происходит от вашей слабости, угроза бунта велика, — прокаркал Синдон.
— Дерзишь монах — будешь продолжать в том же духе и лишишься должности, — проговорил Конмин и поднялся с трона. — Решение принято Советом и не может быть изменено. Запишите и огласите отныне и впредь приказ короля: армии Ынян и Эхо отправляются на север для подавления восстания красных повязок.
Оставшаяся часть дня прошла, как в чаду: Конмин не помнил как вернулся в свои покои, как начертал ровным почерком приказ и прижал к тонкой рисовой бумаге, наклеенной на драгоценный красный шёлк, королевскую печать, не помнил, кто окружал его и была ли среди этих людей его любимая жена — полностью опустошенный он, не раздеваясь, просидел всю ночь на кровати, и только знакомый голос заставил его очнуться:
— Ваше высочество, милостью короля дама Чхве смиренно просит об аудиенции.
Король привёл в порядок свою одежду и слабым голосом проговорил:
— Войди.
— Ваше высочество, смилуйтесь, — дама Чхве, широким шагом миновав пространство от дверей до помоста, опустилась на колени.
— Что случилось?
— Королева занемогла, — последовал ответ.
— Что? — Конмин поднялся на ноги и покачнулся.
— Королеве неможется: как с вечера всё вас ждала, потом села книжки читать, благо, что ей принесли из Чонбан, а то там уже холодно, так почти до рассвета и читала, а потом легла и заснула, — я уж обрадовалась и будить её сегодня никак не собиралась. Только слышу: стонет, кажется, — так я и подошла, а она вся горит… Смилостивитесь, ваше высочество.
— Жена… — Конмин выбежал из своих покоев, дама Чхве следовала за ним.
— Как успокоительный отвар приготовить или боль снять я могу, ваше высочество, но королева занемогла, а мне даже позвать некого. Вот, названая тётка Чхве Ёна из Сурибан, вроде бы, искусна во врачевании, но как племянник мой помер, так Сурибан совсем в подполье ушли — их теперь не дозовёшься.
— Королева… — Конмин распахнул решётчатые двери покоев жены и твёрдым шагом направился в альков. — Дорогая, — она вся разметалась по постели: неестественно яркий румянец светился на щеках, и горящее от жара тело инстинктивно искало ещё не нагретые участки, — дорогая, очнись, — проговорил король и поцеловал королеву в губы. Она задышала ровнее, Конмин взял жену за руку, а другую положил ей на пылающий от жара лоб, он непременно хотел кожей ощущать её присутствие. — Что же делать?
— Ваше высочество, милостью короля Синдон глава комиссии по распределению земель готов представить еженедельный отчёт.
Конмин вздрогнул.
— Останьтесь с ней, дама Чхве, — проговорил он шёпотом. — Пускай войдёт, — произнёс он громко и вышел из алькова.
— Ваше высочество, милостью короля Синдон…
— Как здоровье королевы, монах, ответь мне.
— Здоровье королевы, ваше высочество, — Синдон не смог скрыть удивление, — должно быть, королева занемогла, раз вы спрашиваете.
— Королева должна быть жива и здорова, монах: ты должен исцелить её не так, как ты «вылечил» генерала. Она должна быть жива и здорова. Условие твоё я исполню, говори.
— Условие, — повторил монах и посмотрел на закрытый лёгкими занавесями альков, — я скажу вам своё условие, ваше величество. Как только королева будет здорова, вы должны будете созвать Совет и на этом Совете поддержать все мои заявления. Вы знаете, что я найду способ вернуть болезнь королевы на круги своя, если вы не сдержите обещание.
— Что ты сделал с ней, изверг? — застонал Конмин.
— Я пока сам не знаю, ваше высочество, — прошептал монах и, оставив без ответа вопрос короля, направился к алькову.
* * *
— Малец, эй, слышишь меня? Всё-таки повезло тебе, малец: стрела в дюйме от сердца прошла, — ну-ну, лежи так и ручкой не шевели. Сильно испугался, малыш? Ну-ну, поплачь немножко: теперь мы тут долго с тобой будем жить, пока ты снова будешь глашатаем по округе бегать. Считай: лопатка пробита, рёбра повреждены, лёгкое задето, — лежи и не двигайся пока, слушайся меня, малец, а я тебе поесть принесу — гляди, так полежишь, вес наберёшь и уже не будешь таким хилым. Я одного человека знаю, ни одна стрела его не берёт, это от того, что он много спит и хорошо кушает, все о нём так говорят: «Наш командир спит три дня, а потом ест три дня, от того командир такой могучий», — особенно любит это человек рисовый супчик и мясо. Слышишь малец, ну, хватит плакать: мою хибарку с дороги не видать, мы здесь с тобой вдвоём, поэтому не плачь… Не плачь, слышишь? Вот вырастешь большим и могучим как тот командир: стрелы будешь руками ловить, одним ударом троих зарубать, не победить тебя будет не сотне, не тысяче, — а сейчас просто потерпи. Как зовут-то, малец?
— Я Синдон, монах храма Пута.
— Ну вот, монах храма Пута, а я, Небесный лекарь, ученица Хваты, прозываемая на небесах Ю Инсу, могу вылечить любую хворь и мёртвого поднять, так что не плачь.
«Не плачь, малец, а ты командир, где бы ты ни был, не умирай, не умирай!
Если тебе больно, то станет легче, если холодно — я согрею тебя, если страшно — обопрись о моё плечо.
Слышишь, командир?
Ни мечу, ни копью, ни стреле, ни холоду, ни яду не сломить тебя, командир.
Командир, я здесь, командир: здесь у тебя за спиной, я никуда не уйду, останусь с тобой, как бы не было страшно, поэтому не умирай…
Что будет со мной, если ты упадёшь?
Ты должен защитить меня, ты клялся, ты жизнь свою обещал мне — я приду, помни об обещании, командир!»
* * *
— Командир, командир, командир, — Тэман вбежал на холм и отчаянно звал приёмного отца, дядька Чхве Ёна, запыхавшись, тяжело поднялся вслед за мальцом.
— Тэман-а, я здесь, помоги подняться, — Чхве Ён лежал перед вратами и не мог пошевелиться…
— Эй осёл, ты знаешь, что ты теперь не пёс — пса король живьём похоронил — ты теперь осёл, обычный упрямый осёл. — Дядька пнул племянника по ногам. — Ты к этой дырке полз значит, ну что дополз? И что теперь, племянник?
— Я должен вернуться к королю в Кэгён, — Чхве Ён при помощи воспитанника перевернулся на спину и уставился в небо пустым равнодушным взглядом.
— Так племяш, поправь меня, где я буду не прав: этот король… он приказал тебя больного к лавке цепями приковать, так? — Чхве Ён в ответ только помотал головой, — Молчишь, значит так. Он тебя не кормил, не поил, ай, ну прости старика — поить поил, сам поил и прекрасно видел, что ты кровью истекаешь, так? — дядька склонился над племянником, схватил того за подбородок и посмотрел ему в глаза. — Значит так. А теперь напомни-ка, чем это он тебя поил? Ядом кажется, каким? Ах да, кажись, тем самым, от которого твой родный отец помер. Забыл уже, как мы тебя с братом нашли? Ты что пытался? Из ран отца яд вытянуть, так? Помнишь, как отравился? Думаешь, яд тогда поборол, и теперь поборешь?
— Я всё помню, дядя, — Чхве Ён с тяжёлым стоном вырвался из захвата дядьки, совладав с руками, обнял Тэмана за пояс, уткнулся тому лицом в живот и с помощью воспитанника поднялся на колени: ему самому сложно было удержать своё тело в равновесии, и парнишка, нервно посмеиваясь, икая от испуга и обливаясь слезами облегчения, обнимал окончательно ослабевшего беглеца и ласкал его голову.
— Нет, вы с моим покойным братцем, конечно, оба дураки, пёсье племя. Нет бы, пока руки и ноги целы, жить на земле и радоваться, но вам же надо куда-то бежать, что-то делать. Эй Чхве Ён-и, ты с колен-то встать можешь?! Ведь на коленях стоишь и только от того, что этот парень держит тебя. Руки-то у тебя, Чхве Ён-и, меч удержат, хоть обе сразу? Давай проверим? Ведь нет же, а туда же. Братец мой покойный в тебя всю свою душу вложил, так для того, думаешь, чтобы ты так же, как и он, помер? Ну уж нет! Не знаю, что братец о том думал, а ты мне как память о нём дорог: я тебя сам на цепь посажу, раз тебе так хочется на цепи сидеть, а изуверу этому не отдам.
— Я должен вернуться к королю в Кэгён, дядя, — повторил Чхве Ён и, наконец, посмотрел родственнику в лицо.
— И что вернёшься к королю, будешь ему руки лизать или в могилу ляжешь, а к следующему полнолунию вылезешь и сюда поползёшь? Эй Тэман-а, а ну-ка брось его: посмотрим, как далеко он уползёт. Брось Тэман, кому говорю — брось, — несчастный малец переводил взгляд с одного командира на другого и никак не мог решить, чью сторону выбрать: пожалуй, во взгляде Чхве Ёна он уловил какой-то намёк на позволение и тут же отпустил его. — Ну вот, теперь ползи куда хочешь, племянник, хоть в Кэгён.
Генерал королевской гвардии тяжело поднялся с колен и сделал несколько нетвёрдых шагов — его тело пронзила судорога — и он повалился на землю.
— Если по совести, Тэман-а, то я верю, что он доползёт и до Кэгёна, и даже до восточной границы, — разбойник Намбо доверительно наклонился к уху уже пожалевшего о своём решении парнишки и удержал того за плечи, не позволив сразу же бросится на помощь, — так что, пока он с мыслями собирается, давай: хватай его и тащи. Я здесь неподалёку монастырь знаю — лекари там не плохие — опять же свою кралю привезёшь, уж получше будете жить, чем в вашей землянке-то.
* * *
— Его высочество посетит королеву, — Конмин вошёл в покои жены.
— Как здоровье её высочества, дама Чхве? — спросил он с порога.
— Её высочеству значительно лучше милостью короля, — последовал ответ.
— Муж мой, — принцесса Юань отвела занавеси алькова.
— Жена, дорогая, зачем же вы встали? — Конмин подхватил Ногук, не позволив ей спуститься в комнату.
— Мне значительно лучше, ваше высочество, я чувствую себя вполне здоровой.
— Я настаиваю, чтобы вы оставались в постели.
— Ваше высочество, я слышала, вы не отходили от меня, — Ногук нежно ответила на ласку мужа: обняла его за плечи и теперь гладила по голове.
— Я опасался оставлять вас одну, — прошептал король.
— Кто лечил меня ваше высочество?
— Дама Чхве, конечно.
— Дама Чхве? Не знала, что вы — лекарь, дама Чхве?
— Я не лекарь, ваше высочество, — проговорила придворная дама, склонив голову и спрятав взгляд.
— Но вы смогли исцелить меня, примите мою благодарность, — не унималась королева, лаская супруга.
— Милость ваша безмерна, ваше высочество, — ответила дама Чхве.
— Королева прошу, ложитесь в постель, — Конмин прикладывал значительные усилия, чтобы вернуть жену под сень полупрозрачного полога из драгоценных тканей, но вместо этого сам попадал под власть её глаз.
— Ваше высочество, я лягу только при одном условии: если останетесь со мной до тех пор, пока я не усну. Вы же опасаетесь за мою жизнь, теперь видите: вас не было рядом, и я была больна, но стоило вам спрятать меня за своей спиной, как даже дама Чхве -совсем не лекарь — смогла исцелить меня.
— Я должен созвать Совет, ваше высочество, — проговорил король с тяжёлым вздохом.
— Что за спешка, милый? В таком случае я буду присутствовать на Совете, — Ногук светло улыбнулась.
— Нет, королева, вы останетесь здесь.
— Я должна стоять у вас за спиной, помните об этом.
Конмин не мог долее сопротивляться чарам этой женщины: она тихонечко обнимала и ненавязчиво нежно гладила по волосам, — всё его существо расслаблялось от мирной истомы. Король вглядывался в лицо жены: прекрасные черты и нежный румянец, игравший на ещё бледной после болезни коже.
— Хорошо, поступайте, как желаете нужным, — услышав эти слова, она обрадовалась, как ребёнок.
— Дама Чхве, одеваться быстрее и волосы соберите попроще — голова слегка кружится.
— Дама Чхве, — король отозвал придворную даму ближе к дверям — туда, где весело щебетавшая объяснения о причёске и платьях королева не могла слышать разговор, — этот монах приходил в моё отсутствие?
— Приходил, но только когда её высочество спала, и я не оставляла их наедине ни на секунду.
— Вы уверены, что он ничего не мог ей сделать?
— Уверена, ваше высочество.
— Ваше высочество, вы не пытались связаться с Сурибан? — голос королевы весёлым звонким щебетанием разливался по комнате. — Я подумала, что названая тётка Чхве Ёна могла лечить меня, и вы могли узнать у неё о здоровье генерала.
— Нет, моя королева: Сурибан исчезли, скрылись. Поговаривают, что Намбо видели на похоронах племянника, а после он уехал из Кэгёна. Он, должно быть, ненавидит меня.
— Уехал, говорите… Ваше высочество, Чхве Ён жив, слышите меня! — вскричала Ногук. — Намбо нашёл его, ваше высочество. Подходит уже пятый месяц с тех пор, как генерал нас покинул… Он тяжело болен, ваше высочество! Если б только мог, то отчаянно пытался бы вернуться к вам. Найдите Сурибан: найдёте их — найдёте генерала, возможно, нам удастся помочь ему.
* * *
— Их высочества король и королева Корё почтили наше собрание.
Чиновники Совета кланялись и падали ниц.
— Милостью короля я готов выслушать Совет, — проговорил Конмин.
— Ваше высочество, Синдон милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда.
— Говори, — королева не отводила взгляда от лица супруга, и под этим взглядом Конмин вспоминал недавние ласки жены.
— Ваше высочество, милостью короля выслушайте меня, — плешивый монах не часто позволял себе такую учтивость, но не характерное поведение не насторожило молодого правителя, который ощущал только безмятежное спокойствие.
— Говори, — милостиво согласился он.
Старик с невиданным для своего возраста проворством опустился на колени:
— Ваш слуга хочет напомнить вам о приказе, который вы издали незадолго до смерти принца Ток Сон Пувона — приказе о расформировании управления литературой Чонбан.
— Правду говоришь, монах, был приказ, продолжай.
— В этом приказе, кроме утекающих мимо казны налогов, была упомянута вредная литература, присутствующая в Чонбан. С тех пор здание было закрыто и заброшено.
— Так и было, монах, продолжай.
— Но в последнее время, ваше высочество, Чонбан использовался довольно часто. Спросите меня милостью короля, ваше высочество, кто день за днём совершал это преступление.
— Кто? — эхом повторил король.
— Это была королева, — воскликнул Синдон, и Конмин вздрогнул всем телом.
— Ваше высочество, — не отрывая от лица супруга нежного взгляда, принцесса Юань медленно поднялась с места, удерживаясь за подлокотники своего кресла, — я имею право защищать себя, прошу выслушать меня милостью короля.
— Я, Синдон глава управления по упорядочению земель и податного люда, хочу вызвать свидетеля, — безродный старик позволил себе перебить дочь императора Вей.
— Как ты смеешь обвинять королеву, смерд, ваше высочество, милостью короля глава Совета, советник первого ранга, икджэ Ли Чжэхён просит заткнуть рот этому монаху, — несколько чиновников во главе с главой Совета повскакали со своих мест и бросали на подобострастно склонившегося пред троном старика осуждающие взгляды.
«Ваше величество, этот человек говорит неподобающие вещи в присутствии короля. Одно ваше слово, и я, командир удальчи Чхве Ён, перережу ему горло».
Король вспомнил, как он когда-то чувствовал себя, стоя за спиной генерала перед более грозным противником — Ки Чхолем.
«Где ты генерал, где? Ты нужен мне, я погибаю без тебя».
Командир королевской гвардии, огромный и мощный, за которым так спокойно было стоять, оглянулся и посмотрел в душу короля своим насмешливым взглядом, страхи и сомнения под этим взглядом казались Конмину незначительными. Чхве Ён смотрел в глаза королю, и его лицо на глазах монарха менялось: улыбка исчезла с его лица, сменившись гримасой страдания, под его глазами залегла чернота, щёки впали, губы высохли и покрылись кровавой коркой.
«Ён-а, не оставляй меня», — закричал Конмин.
— Продолжай монах, — проговорил король, очнувшись от наваждения, его лицо покрывала смертельная бледность.
— Командир удальчи Чхунсок, ответь мне, вызывала ли королева тебя в свои покои. Перед лицом короля преклони колени, склони голову и скажи правду…
Чхунсок опустился на колени, склонил голову и произнёс:
— Вызывала, ваше высочество.
— И о чём она тебя спрашивала, командир, — монах продолжал допрос, королева нежно смотрела на закрывшегося от её взгляда ладонью супруга.
— Её высочество милостиво спрашивала меня, хочу ли я отомстить за смерть генерала.
— Согласился ли ты мстить, Чхунсок?
— Согласился, ваше высочество, — проговорил гвардеец.
По залу пробежал возбуждённый гул.
— Нет, ваше высочество, — королева выпрямилась и повернулась лицом к Совету, — командир удальчи согласился защищать меня, чтобы я могла отомстить за смерть генерала.
— Так ли это, командир? — спросил Синдон.
— Королева всегда говорит правду, ваше высочество, — ответил гвардеец и благодарно посмотрел в глаза юаньской принцессы.
— Теперь я вызываю главу Совета, советника первого ранга Ли Чжэхёна.
— Смерд не имеет права вести допрос, ваше высочество, милостью короля я не буду отвечать, — проговорил советник.
— Отвечай, это мой королевский приказ, — проговорил Конмин, встретившись взглядом с плешивым монахом.
Советник первого ранга тяжело опустился на колени.
— Приходила ли к тебе королева? — спросил Синдон.
— Нет, не приходила, — последовал ответ.
— Созывала ли королева Совет?
— Да, созывала, — чиновник посмотрел в глаза принцессы, и она одобрительно кивнула ему.
— О чём королева просила Совет?
— Свергнуть монаха Синдона королева хотела, ваше высочество, — советник пал ниц.
— Введите свидетеля, — Синдон усмехнулся, торжествующая ухмылка не сходила с его лица.
Дюжего вида травники ввели под руки простого горожанина.
— Видел ли ты эту женщину, смерд, и, если видел, то где? — спросил Синдон.
— Как же не видел, видел, разве такую забудешь?! В таверне три месяца тому назад.
— Что она делала там?
— Стояла на коленях и плакала, просила поверить, что муж её не виновен в смерти какого-то пса, и предлагала трон короля за его смерть, — Конмин застонал, разгадав замысел монаха, и закрыл лицо руками.
— Я, глава управления по упорядочению земель и податного люда, обвиняю королеву в государственной измене.
— Ваше высочество, — Ногук спустилась с помоста и опустилась на колени перед мужем, — я, королева Корё, перед лицом своего супруга и короля скажу правду.
— Виновна ли ты, королева, в государственной измене? — Конмин поднял глаза и посмотрел на жену.
— Я не виновна, ваше величество.
— Ваше высочество, слово королевы, — заголосили чиновники.
Конмин поднял голову и оглядел Совет, его взгляд остановился на лице плешивого монаха.
«Я смогу вернуть болезнь королевы на круги своя», — вспомнил король слова старика.
— Именем короля Корё я принцессу Юань, дочь императора Вей, королеву Корё обвиняю в государственной измене, признаю виновной и приговариваю к ссылке в монастырь Тхэгу.
— Ваше высочество, принцесса Юань, дочь императора Вей, обвинённая в государственной измене, коленопреклонённо просит выслушать её.
Конмин подошёл к дверям своих покоев и распахнул их, она — босая, без верхней одежды, с распущенными волосами — стояла у дверей.
— Приказываю командиру удальчи взять королеву на руки и отнести до повозки.
— Командир удальчи Чхунсок приказ исполнит.
— Ваше высочество, — на глазах Ногук выступили слёзы, — вы убиваете меня.
— Чхунсок, что творишь? Бери и неси — это мой приказ, — вскричал Конмин.
— Ваше высочество, — голос юаньской принцессы срывался от сдерживаемых рыданий, она пала ниц перед королём, — меч Чхве Ёна, я заслужила его, отдайте мне.
Король вынес меч, снял с себя халат, завернул в него королеву и закрыл двери своих покоев.
* * *
— Эй племянник, что скис? — Чхве Ён лежал на невысокой деревянной лавке в монастырской келье и смотрел в потолок, Намбо сидел в его головах на табурете.
— Я должен встать, дядя, — проговорил генерал.
— Да, достал уже — должен, так вставай, кто тебе мешает. Целыми днями тебя туда-сюда таскать приходится: спина уже болит, — никак тебе не лежится, а лучше не становится. Смирись уже: считай, легко отделался, жив остался, — про руки и ноги забудь, лежи, отдыхай. Брат мой помер, а тебя я сберегу, на то сил моих хватит — прокормлю.
Чхве Ён тяжело опёрся локтями на короткие изогнутые палки и попытался спустить ноги с постели:
— Тэман-а, помоги, — позвал он.
— Малец твой занят с девчонкой, и, как тебе не стыдно, племянник, не слышишь: травки они собирают и милуются по-тихому.
— Дядя, полнолуние когда, завтра?
Генерал королевской гвардии, который когда-то в бою один стоил двух тысяч воинов, упал с лавки на колени — его лицо исказилось болью — и, тяжело переставляя ноги, он на коленях пополз к выходу из комнаты.
— Вот осёл, — ругнулся Намбо, но остался сидеть на месте. — Я ж говорю: для тебя же лучше, лежи, отдыхай. Я до сих пор жалею, что братцу моему тогда вторую руку не оторвало, глядишь, жив был сейчас — а у тебя ни рук, ни ног, и всё равно куда-то намылился. Эй Чхве Ён-и, долго будешь на коленках-то ползать? Ведь всё равно по дороге судорога прихватит… Ну, не доползёшь, племяш...
* * *
Монастырь Тхэгу находился в трёх днях пути от столицы. Принцесса Ногук, лёжа между обитыми драгоценными тканями и обложенными подушками лавками на полу в королевской повозке, долго заходилась рыданиями, кутаясь в халат мужа и баюкая меч того, кто оставался теперь её последней призрачной надеждой.
— Ваше высочество смилостивитесь, успокойтесь, подумайте о своём здоровье, — пела дама Чхве, заглядывая в повозку через приоткрытые створки окна, но королева была не в силах остановить рыдания.
— Ваше высочество, милостью королевы остановимся, поешьте что-нибудь.
Принцесса Юань либо молчала, либо что-то говорила сквозь слёзы: просила оставить себя в покое. День прошёл в мучениях, она забылась сном и, проснувшись, позволила сделать короткую остановку на постоялом дворе в маленькой деревеньке, но докучливые взгляды заинтересовавшихся странными гостями местных крестьян не давали ей покоя. Сперва она думала не ехать к месту ссылки вовсе, остановиться в каком-нибудь пригороде — пускай-де он прознает о её непослушании и приедет усовестить, а уж она к тому времени найдёт способ либо оставить его подле себя, либо вернуться с ним во дворец… но эта деревенька, эти взгляды и перешёптывания заставили её передумать.
— Ваше высочество смилостивитесь, монастырь Тхэгу, мы приехали, — проговорила дама Чхве.
Королева перебрала в голове несколько вариантов побега и возвращения, собиралась обратиться к родственникам за помощью: благо, до них теперь было очень близко и легко добраться, — но все варианты были негодными и отвергались по веским причинам. Монастырь оказался большим и старым, на лицах у большинства монахов читалась явная усталость от жизни, на вновь прибывших они обращали мало внимания, и, позволив своим спутникам суетиться и обустраивать быт, Ногук просто прогуливалась: заходила в храмы и кланялась блёклым от сошедшей позолоты равнодушным идолам, пока, успокоившись окончательно, не стала искать себе компанию. Её внимание привлёк старый монах, отличавшийся от прочих необычно крепким телосложением:
— Отче, отче, — нежно позвала королева, и коренастый старик оглянулся.
Должно быть, юаньская принцесса производила странное впечатление: заплаканная, босая, кутавшаяся в мужской халат, с распущенными по плечам длинными иссини чёрными волосами и с мечом в руках — удивление, отразившееся на лице монаха с длинной окладистой седой бородой и разбойничьими глазами, было искренним и неподдельным.
— Ваше высочество, как вы здесь, милостью королевы ответьте, — монах упал на колени и склонил голову.
— Намбо, Намбо На Менга? — слёзы выступили на глазах принцессы Юань. — Намбо, вы нашли племянника? Скажите мне, Чхве Ён жив? Он здесь?
— Жив мой племянник, жив милостью королевы, ваше высочество, — по лицу старика потекли слёзы благодарности.
— Где он? — воскликнула Ногук.
— Так, где ж ему быть в полнолуние-то?! Вон видите на холме том дальнем дерево? Вот туда он пошёл, там рядом дырка эта в камне-то, которую он небесными вратами зовёт. Вот, там он сидит сиднем и всем богам молится, — Намбо говорил, надеясь отвести душу в разговоре с умной и красивой женщиной, но королева уже не слушала. — Куда же вы, ваше высочество, это очень далеко, это уже Юань, не Корё, ваше высочество...
Королева бежала со всех ног: сколько планов она могла воплотить теперь! В конце концов, просто тихо убить этого монаха тоже было планом.
«Чхве Ён, слышишь меня? Генерал, ты будешь скоро так занят, что забудешь про все свои болезни и душевные раны.
Ты будешь занят, и её отсутствие не будет так сильно мучить тебя. Тебе столько всего надо успеть до её возвращения… Слышишь меня, генерал?»
Королева бежала со всех ног. Ветер трепал, путал её длинные чёрные волосы и бил в лицо, — но разве это могло остановить её?! Чужая земля жгла и колола её нежные ноги, но разве это могло остановить её?! В конце концов, усталость от слёз, долгой дороги и недавней болезни брала своё, но разве это могло остановить её?! Королева на негнущихся ногах взобралась на холм и подбежала к дереву — это был он, генерал Корё, живой Чхве Ён: сидел под деревом на огромном вылезшем из земли корне, тяжело опираясь на ствол, безвольно раскинув руки. Да, это был он: его лицо было именно таким, как она помнила, без каких-либо следов болезни, — услышав шум шагов, генерал перевёл взгляд с небесных далей, и в его глазах отразились так знакомые принцессе нежность, беспокойство и забота. Королева ощутила слабость в ногах и не стала с ней бороться: воин Корё не позволит ей упасть. Чхве Ён конечно же подхватил её, но ожидаемое объятие оказалось слабым и неловким: генерал усадил королеву себе на колени, — Ногук обняла его голову, прижалась поцелуем к виску и залилась слезами.
— Я боролась, боролась… я не жалела жизней, и мои руки в крови, но я проиграла… Слышишь генерал? Я, королева Корё, принцесса Юань, дочь императора Вей, преклоняла колени и склоняла голову не один, а много раз, и не все, перед кем я это делала, были достойны. Слышишь генерал, я проиграла, и он теперь совсем один, он, как будто, попал в капкан, и мне не хватило сил, чтобы... Генерал вставай, пойдём, вернёмся к нему — мы так нужны ему сейчас. Этот монах, этот изверг, он не остановится ни перед чем, он никого не пощадит.
Чхве Ён печально оглядел королеву — она была рада, что, наконец, встретила того, перед кем может свободно выплакаться, не стесняясь и не скрывая своих чувств. Он старался успокоить её, поглаживая по спине, а она удобно устроилась у него на коленях и собиралась поведать обо всех своих несчастьях.
— Как вы здесь, ваше высочество?
Ногук ждала этого вопроса:
— Он обвинил меня в государственной измене, — слёзы опять выступили на её глазах, и генерал крепче прижал принцессу к себе: Ногук уткнулась в плечо Чхве Ёна, как будто спрятавшись от остального мира.
— Кто он, ваше высочество, милостью королевы ответьте.
— Синдон — тот монах, что убил тебя, генерал.
— И его стали слушать? Чхунсок не перерезал ему глотку, едва он открыл свой грязный рот?! — рассерженный тон воина Корё осушил слёзы на лице принцессы.
— Они защищали меня, они пытались защитить, но король... — Ногук отстранилась, посмотрела в рассерженное лицо генерала и улыбнулась ему. — Я была больна, но кто-то исцелил меня, сейчас я думаю, что это был Синдон, и моя ссылка была условием, которое выполнил мой муж.
— Этот человек совсем не совершает ошибок?
— О нет, генерал, этот гад, гаже которого не носила ещё эта земля, совершает ошибки, и я сумела не раз поймать его, но подобно всем гадам он скользок и изворотлив. Послушай, генерал, я знаю, что у тебя на сердце, но, просто сидя здесь, ты не сможешь защитить её. Она вернётся, она вернётся — это будет скоро — но, чтобы защитить её, ты должен уничтожить этого гада.
— У меня есть надежда, вера и цель, ваше высочество, я должен отвоевать земли до бурного Амноккана...
Ногук не позволила генералу договорить — она знала, она повторяла его слова как мантру с тех самых пор, как не удержала его ослабевшее тело в своих объятиях. Теперь всё встало на свои места: он обнимал её, а она читала в его душе, как в открытой книге.
— Да, генерал, и эта полноводная река защитит твою страну и твою женщину, поэтому сейчас вставай и пойдём со мной — мы должны вернуться в Кэгён. — Королева поднялась. — Взгляни, что я принесла тебе, — твой меч, король хранил его. Я уверена, что бессонными ночами в час, когда ему казалось совсем темно, он снимал ножны и любовался его мягким светом. Возьми свой меч, вставай и пойдём со мной.
— Командир, командир, — Тэман вбежал на холм и резко остановился рядом с деревом, — этот, дядька твой, велел тебя обратно вернуть, — проговорил он, размахивая руками.
— Я сам приду, скажи ему, до завтра, а сейчас королеву проводи.
Командир королевской сотни тяжело, не отрывая спину от ствола дерева и помогая себе локтями, поднялся, склонил голову и принял меч из рук королевы: только сейчас Ногук заметила странность в том, как он держался — вложенный в его руки меч опасно закачался, и генерал торопливо опустил его на землю рядом с собой.
— Давай, помогу тебе, командир, где палки свои оставил? — проговорил Тэман, и Ногук встревожено посмотрела на Чхве Ёна.
— Я тебе что сказал делать, Тэман-а? Её высочество устали с дороги. Иди за лошадью, негодник!
— Одну лошадь привести, а, командир? — в голосе воспитанника генерала слышалась явная издёвка.
— Одну, говорю же, для королевы, — недовольно пробурчал Чхве Ён.
— И правильно, ты ж в седле всё равно не удержишься, — милостиво согласился малец.
— Тэман-а, умолкни и голову береги, — командир королевской сотни повысил голос.
— Да и бить у тебя меня давно не получается, а дядька твой сказал мне: сперва тебя привести, чтобы королева посмотрела, во что ты превратился, и обратно на цепь не звала. А вот они где, твои палки-то, за деревом были. Ну, я тебя под руки обниму, чтоб тебе не так больно было на коленки падать, командир, — сейчас обратно поползём…
Чхве Ён замахнулся и отвесил своему воспитаннику чувствительную затрещину.
— Эт командир, ты меня ребром ладони ударил, так же ещё больнее, — малец потирал ушибленное место.
— Я же сказал: «За лошадью иди»! — закричал Чхве Ён, и королева вздрогнула от его крика.
— Тебе велено со мной идти, чтобы королева видела… — Тэман попятился, закрываясь руками.
— Иди за лошадью, мерзавец! — закричал генерал, сделав несколько шагов от опоры, Тэман подпрыгнул на месте и в следующую секунду кубарем катился с холма.
Королева смотрела на генерала королевской гвардии — воина, который когда-то в бою один стоил двух тысяч. Чхве Ён почти в падении привалился обратно к дереву и тяжело задышал — слёзы потекли из глаз юаньской принцессы — она обняла генерала под руки, не позволив опуститься на землю, и уткнулась ему в плечо. Он ребром ладони поглаживал её по спине:
— Я не могу так долго стоять, рук почти не чувствую. В общем, этот разбойник, дядька мой, конечно, прав — ни рук, ни ног у меня больше нет, ваше высочество...
На следующее утро Чхве Ён проснулся от резкой боли в руках — ему не в первый раз было так просыпаться — поэтому по совету разбойника Намбо он просто лежал, стараясь не двигаться, но боль не утихала. Тупая ноющая боль в ладонях становилась всё более резкой, потом перешла на пальцы и сменилась покалыванием, а после того, как вся рука запылала огнём, раздираемая тысячью игл, Чхве Ён застонал и открыл глаза:
— Ваше высочество, что вы делаете? — королева сидела у кровати больного и растирала его правую руку.
— Ты проснулся, генерал? В моей семье все мужчины были войнами, и в детстве я как-то видела, как мать лечила дядьку, который упал с лошади и повредил спину. Попробуй пошевелить пальцами: смотри на руку и представляй, как двигаются пальцы.
Генерал королевской гвардии без особых усилий смог сконцентрировать мысли на разрываемой иглами руке и мысленно представить, как поднимается указательный палец — палец пошевелился — дикая боль началась в руке, дошла до сердца и пронзила мозг командира королевской сотни, всё тело свела судорога. Чхве Ён сжал зубы и застонал. Принцесса Юань вскрикнула, подскочила к больному и обняла его голову. Разбойник Намбо появился в дверях:
— Мы уже пытались лечить его так — всё бесполезно. Или вам, ваше высочество, так же как вашему супругу, нравится наблюдать за страданиями этого пса?
— Прости, прости меня, — говорила королева, баюкая голову изнывающего от боли генерала.
— Уйди дядя, а мы продолжим, — проговорил командир удальчи сквозь сжатые зубы.
Принцесса аккуратно уложила голову генерала на подушки, поцеловала его в лоб и вернулась к его руке. Она осторожно поднимала его пальцы один за другим, сгибала и разгибала их, сжимала его рукой свой кулак, разминала его запястье и руку до предплечья. Чхве Ён попытался пошевелить пальцами, и это у него получилось, он сжал и разжал кулак — за этим последовала новая судорога и очередной приступ боли.
Королева не могла на это смотреть:
— Хватит, хватит, достаточно, — закричала она, — это не поможет! Дама Чхве, дама Чхве, вы же можете снять боль, сделайте это!
Родная тётка впервые вошла в комнату к племяннику — он посмотрел на неё сумасшедшим от боли взглядом — дама Чхве приподняла голову генерала королевской гвардии, серебряная иголка блеснула в её руках: Чхве Ён успокоился и затих.
— На вид это не так: я не долго, опираясь на что-то, могу стоять, — но на деле с ногами всё хуже, чем с руками.
— Позвольте мне это сделать, ваше высочество, — произнесла дама Чхве. Она смотрела на племянника со страхом, как на мертвеца, восставшего из могилы.
— Нет, я сделаю это сама, — проговорила Ногук, закатала правую штанину и вскрикнула — ноги ниже колена были покрыты багровыми кровоподтеками, а на щиколотке чёрным широким рубцом остались следы кандалов. Королева подавила подступившую к горлу панику. — Если удалось заживить руки генерала, разве нельзя сделать то же и с ногами?! — воскликнула она.
— Этот негодник сам уродует свои ноги, — Намбо не собирался исключать себя из процесса исцеления племянника, — шляется, где не попадя, на этих палках, которые ему монахи принесли. На ноги он наступать не может — больно ему — а палки короткие, вот он на коленках ползает, а ноги бьются о камни и кочки.
— Тоги, ты же лечила командира, Тоги, — позвала королева, но на зов первым прибежал Тэман…
— Тащи свою зеленуху, Тоги-я, — заголосил он, подпрыгивая на месте, — вместе собирали, а толок я один. Зеленуху эту местные монахи повытравили, насилу набрали, а из речки Тоги заставила меня этой грязи набрать, говорит, поможет.
Хозяйка королевского сада не нуждалась в упрашиваниях и, пока Тэман распространялся в объяснениях, уже покрывала ноги больного целительными притирками.
* * *
— Дама Чхве? Дама Чхве, как здоровье генерала? — королева вошла в комнату и говорила шёпотом, опасаясь разбудить Чхве Ёна.
— Спит он, — последовал такой же тихий ответ.
— Вижу, что спит, как давно?
— Четверть часа не больше: весь извёлся от судороги, всё сердце мне изорвал смотреть на него, — а руками как не мог пошевелить, так и не может. Даром, что столб здоровенный да ложку не удержит.
— Отдохните, дама Чхве, я посижу с ним. — Королева придвинула простой табурет ближе к постели. — А как отдохнёте, возвращайтесь в Кэгён и скажите королю, что хотите… нет, попытайтесь сперва сказать ему правду, а, когда не поверит, скажите ему, что я при смерти… Нет! Скажите, что угодно, но приведите его сюда, чтобы он не оставался в одном дворце с этим чудовищем, — придворная дама, кланяясь, вышла из комнаты.
* * *
— Король готов выслушать чиновников Совета, — Конмин занял своё обычное место, по уже успевшей сложиться у него привычке опустил голову и закрыл глаза рукой.
— Милостью короля глава Совета, чиновник первого ранга, икджэ Ли Чжэхён просит принять его отставку, ваше высочество, — король поднял взгляд и затравленно посмотрел на своих подданных.
— Милостью короля чиновник второго ранга, могун Ли Сэк просит принять его отставку, ваше высочество.
— Милостью короля, ваше высочество, чиновники Совета просят принять их отставку, — мир Конмина перевернулся: в ушах стояло жалобное, но громкое подвывание, а взгляд застили согбенные спины в красных балахонах.
— С чем связано это решение? — проговорил король, стирая выступившую на лице испарину, — несчастья сыпались на него одно за другим.
— Ваше высочество, милостью короля чиновник первого ранга, икджэ Ли Чжэхён просит выслушать его.
— Слушаю, — нервно проговорил Конмин, ему с трудом, но всё же удавалось ясно мыслить.
— Чиновники Совета опасаются за свою жизнь, ваше высочество.
— С чем связаны опасения чиновников Совета?
— После осуждения королевы Корё мы стали следующей целью Синдона. Сможет ли его высочество защитить нас, если в наш адрес прозвучат такие же обвинения, или осудит? Если не осудит, то остановит ли он произвол этого монаха, который получил невиданные для человека простого сословия привилегии.
— Я, король Корё, не принимаю отставку чиновников Совета, — Конмин поднялся с места и покинул зал приёмов.
— Тойча, королева достигла места ссылки? — спросил он евнуха, вернувшись в свои покои.
— Сопровождавшие королеву к месту ссылки гвардейцы вернулись милостью короля, ваше высочество, — проговорил евнух.
— Чхунсок войди, — Конмин оживился и стал мерить свои покои шагами.
— Милостью короля командир удальчи Чхунсок…
— Как здоровье королевы, Чхунсок? — Конмин не мог скрыть нетерпение и не позволил гвардейцу соблюсти приличия, опустившись на колени перед королём.
— Её высочество рыдали всю дорогу до Тхэгу, нам было больно слышать её страдания. Только на второй день она позволила сделать короткую остановку на постоялом дворе, но даже там королева ничего не пила и не ела…
— Я всё потерял, всё… — правитель подошёл к своему столу и взял кисть в руки, в его глазах стояли слёзы, — теперь, когда до неё три дня пути, я всё потерял. Есть ли новости от генерала, Чхунсок, — в глазах Конмина засветилась надежда.
— От генерала, ваше высочество? — переспросил гвардеец.
— Да, от генерала, Чхунсок, от генерала королевской гвардии Чхве Ёна есть вести?
— Генерал мёртв и похоронен, ваше высочество.
— Знаю, что мёртв, знаю, что похоронен… Я всё потерял… — Конмин отбросил кисть и сжал виски руками. — Знать, что до неё дойти несколько минут, — прежде мне это было утешением. Знать, что она жива, здорова и думает обо мне, — от этого на душе было легче, а теперь я всё потерял. Тойча, книги, что королева читала, вели их мне принести…
— Ваше высочество, милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон смиренно просит об аудиенции, — послышался голос снаружи.
— Чхунсок не уходи, встань по левую руку от меня, там, где он стоял, встань, заслони меня, мне страшно, — прошептал правитель, его тело судорожно дёрнулось и зашлось дрожью.
— Ваше высочество, милостью короля Синдон, глава управления по упорядочению земель и податного люда, смиренно просит об аудиенции.
— Ваше высочество, милостью короля успокойтесь, — проговорил Тойча, — нельзя так убиваться, подумайте о своём здоровье.
— Ваше высочество, милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон смиренно просит об аудиенции, — челобитная звучала всё настойчивее, и Конмина била дрожь.
— Пускай войдёт, — взвизгнул Конмин и упал в кресло.
— Ваше высочество, милостью короля Синдон, глава управления по упорядочению земель и податного люда, готов представить еженедельный отчет.
— Говори.
— Ваше высочество, я готов обвинить в государственной измене всех чиновников Совета, которые согласились служить королеве. Я готов сейчас же арестовать всех удальчи, запереть и сжечь их заживо в казармах, это будет достойным наказанием для предателей и заменит четвертование. — Чхунсок вздрогнул, повернулся спиной к монаху и пал ниц перед королём. — У меня на это есть веские основания.
— Монах, — Конмин спрятал лицо и застонал.
— Я готов представить вам кандидатуры новых чиновников Совета — всё это мои люди — и я готов поручиться за их верность. Вот приказ о назначении меня канцлером и передаче мне королевской печати.
— Монах, — король поднял голову и взглянул в глаза ненавистному человеку. — Чхунсок, что творишь? Убей его, убей, как бы сделал твой командир.
— Спросите меня, ваше высочество, что я собираюсь делать с этой страной.
Король остановил готового подняться и выполнить приказ командира удальчи взмахом руки:
— Что ты собираешься сделать с моей страной, монах?
— Я собираюсь сделать то, на что вы не способны, ваше высочество, я собираюсь сделать её великой. Я не отдам эту землю врагам, я обеспечу людей Корё продовольствием — ведь многое я уже сделал. Разве вы не знаете, что народ поёт и танцует на улицах, славя совершенно мудрого монаха Синдона.
— Что будет со мной, монах? — спросил Конмин, спускаясь с помоста.
— Трон короля никогда не интересовал меня: я позволю вам уехать… Уезжайте, я позволю вам воссоединиться с женой. Я даже позволю вам взять один отряд удальчи и поселиться в столице, — там, где я разрешу.
— Монах, чиновников Совета и гвардейцев не трогай их, позволь им жить.
— Обещаю, ваше высочество, милостью короля бывшие чиновники Совета и гвардейцы будут жить.
* * *
— Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь, совершенно мудрый монах Синдон назначен канцлером и будет заменять короля в его отсутствие. Совет распущен. Люди, люди… люди Корё…
* * *
— Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь: крепость Чхунджу выдержала осаду, милостью короля Чхве У защитники страны награждены по заслугам и пожалованы чинами. Супостаты полегли в землях Корё. Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь...
— Эй Синдон-а, заходи ко мне чайку попить, — тонкий, как тростинка, малец бежал по полю и звонко голосил.
— Бегу, тётенька.
Инсу усадила монашка за стол.
— Как поживает учитель Хан, малыш? — спросила она жадно поглощавшего снедь ребёнка.
— Хорошо, тётенька, болезни бегут от него, — проговорил Синдон, жуя.
— Я приготовила тут кое-каких закусок, отнеси ему и проси, чтобы он продолжил меня учить, — Инсу поставила перед монашком узелок с едой.
— Учитель Хан будет учить вашу милость и без закусок, — Синдон подтянул к себе узелок и благодарно посмотрел в глаза лекарки, — он сказал, что такой умнице и красавице передаст всё, что знает.
— Так значит, я нравлюсь тебе, малец, — Инсу рассмеялась и лукаво ответила на взгляд ребёнка, — или ты просто слова учителя повторил?
— Ещё как нравитесь, тётенька, — проговорил Синдон и светло улыбнулся, — только вот я не понимаю, раз ваша милость — Небесный лекарь, ученица Хваты — может вылечить любую хворь и поднять мёртвого, то зачем вам у моего учителя учиться?
— Мал ты ещё, монах храма Пута, и не понимаешь: учиться всю жизнь надо. А что крепость Чхунджу, много там раненых?
— Ой много, тётенька, а лекарей не хватает. Сражение такое было: монгольская конница вся побита, а сила это страшная, сколько они по округе-то проказили, сколько людей побили. Осадили они, значит, крепость-то, а наши их стрелами поливали и огнём забрасывали, тех ничего не берёт. Так тамошний командир гарнизон собрал, на лошадей посадил, и они из крепости вышли — так такая бойня была: вот, раненых много среди наших и тяжёлые, а супостаты все погибли.
— Отведёшь меня, малец, я буду тех солдат лечить.
— Отведу, только зачем так далёко в крепость Чхунджу идти? Когда исцелять хотите, то в Согёне раненых никак не меньше.
* * *
Ссыльным не позволялось носить более одного слоя одежды, и, соблюдая эти условия, королева мёрзла в исподнем всю дорогу от Кэгёна. Только теперь она чувствовала, наконец, что окончательно согрелась: не хотелось просыпаться, не хотелось открывать глаза, впервые за последние четыре месяца она просто тихо и спокойно спала без сновидений, — но всё же Ногук не могла позволить себе расслабиться — её ждал генерал, которому отчаянно нужна была её помощь.
Принцесса Юань открыла глаза и посмотрела в лицо Чхве Ёна.
— Вы проснулись, ваше высочество? — произнёс он и усмехнулся. Королева спала на груди командира: он обнимал её одной рукой, поддерживая одеяло, его пальцы сжимали её плечо, и сейчас он аккуратно поддержал её под спину, чтобы она не упала, резко поднявшись, с табурета. — Поверьте мне, ваше высочество, в этом монастыре вам совсем не обязательно придерживаться условий ссылки: никто не узнает, если вы приберёте волосы, наденете верхнюю одежду и обувь, — а если вы твёрдо решили позаботиться обо мне, то в первую очередь сами должны быть здоровы, — теперь он подхватил одеяло, не позволив ему сползти с плеч королевы.
— Ты держишь меня за руку, ты можешь согнуть пальцы?! — вскрикнула королева. Она скинула одеяло и взяла руку генерала в свои. — Сожми мою руку.
— Приказ получил, — генерал сжал руку юаньской принцессы и опять улыбнулся — ни судороги, ни боли за этим не последовало.
Королева коротко вскрикнула:
— Как твои ноги? — Ногук ошелушила притирки с правой ноги и разочаровано вздохнула — следы кандалов и кровоподтёки никуда не исчезли. — Пока синяки не пройдут, дальнейшее лечение бесполезно, согни колено, — проговорила она и дотронулась до ступни генерала, он отчетливо застонал. — Прости моего мужа, генерал, слышишь — прости! Он — чудовище — ради этой страны пожертвовал единственным другом, но…
— Я никогда не обвинял его, даже на пороге смерти, — вы знаете это, моя королева, — проговорил Чхве Ён и откинулся на подушки, пережидая боль. Ногук обняла его и поцеловала в лоб.
* * *
— Ваше высочество, дама Чхве смиренно просит об аудиенции, — мрачно меривший шагами свои покои Конмин, услышав эту челобитную, заметно оживился.
— Впусти её, — проговорил он и направился к дверям.
— Вашей милостью…
— Как здоровье королевы? — спросил правитель, не позволив придворной даме опуститься на колени, и заглянул ей в лицо.
— Её высочество нижайше просит вас приехать к месту ссылки… — последовал ответ.
— Она больна?! — Конмин отпустил руки женщины, отвернулся и в панике пошёл обратно к своему столу.
— Она просит вас приехать, — проговорила Дама Чхве.
— Я немедля выезжаю. Чхунсок, готов ли королевский поезд?
— Готов, ваше высочество, — голос командира удальчи доносился снаружи. — Первый отряд будет охранять вас в дороге.
— Так что случилось с моей женой? — переспросил Конмин.
— Ничего страшного, ваше высочество, она просто просила вас приехать, — дама Чхве смиренно опустила голову.
— Так ли это, дама Чхве? — Конмин вернулся ко входу и взял женщину за предплечья, она удивлённо посмотрела ему в глаза.
— Это правда, ваше высочество. Вы всё увидите собственными глазами.
— Я собираюсь забрать королеву из Тхэгу и увезти обратно в Кэгён.
— Забрать, ваше высочество, королева прощена? — на лице дамы Чхве отразилось радостное возбуждение.
— Я собираюсь перевести её в Кэгён, мне позволено жить в столице.
— Вам позволено, ваше высочество, милостью короля объясните, — радостное возбуждение на лице дамы Чхве сменилось недоумением.
— Я тороплюсь, дама Чхве, я должен увидеть королеву, — проговорил Конмин, распахнул двери и вышел из своих покоев, придворной даме осталось только бежать за ним.
Включавший две повозки королевский поезд под охраной двенадцати удальчи следовал старой дорогой к границе с Юань. Во время коротких остановок, которые Конмин допускал исключительно из заботы о своих подданных, молодой правитель в крайнем возбуждении мерил шагами любое доставшееся ему жизненное пространство, не пытаясь занять себя рисованием или чтением. Книги, которые читала королева в Чонбан, он зачем-то взял с собой.
— Ваше высочество, милостью короля монастырь Тхэгу — мы прибыли.
Конмин выскочил из повозки:
— Королева? Где королева? — спрашивал он каждого встречного, пугая монахов. Они жестом указывали ему дорогу, и он судорожно менял направление. — Королева?! — Конмин зашёл в одно из помещений монастыря и теперь просто звал жену.
— Ваше высочество, — монарх оглянулся на оклик: крепкий старик с окладистой абсолютно седой бородой и разбойничьего вида глазами стоял, опираясь о стену; несмотря на наличие твёрдой опоры старика покачивало — он был слегка навеселе — и красный нос явно свидетельствовал о количестве выпитого.
— Намбо, Намбо На Менга? — король сразу узнал главу Сурибан. — Как ты здесь? Королева уверяла меня, что ты нашёл племянника.
— Племянничка-то нашёл ли я, ваше высочество? Конечно, нашёл: только не племянничка, а то, что милостью короля от него осталось. — разбойник, покачиваясь, подошёл к королю и, дыхнув перегаром ему в лицо, схватил за ворот. — Ваше высочество, идёмте-ка сюда поближе, — я вам сказочку расскажу, страшную сказочку, правдивую сказочку, коли совру — не сойти мне с этого места, этак вашей милостью меня и поправьте. Был у нашего короля пёс: король для своего пса горелой корки жалел, бил его, на цепи держал, а глупый пёс ему всё дичь таскал и руки лизал. Спустил король псину с цепи, чтобы тот ему жирных кроликов собрал: пёс старался изо всех сил — кроликов собрал, крыс загрыз, — а король решил, что пёс больно много силы взял, и повелел сварить. От боли, пока король псу внутренности отбивал, тот и сбежал. Только недалеко убёг — когда на короля крысы напали, пёс к нему на брюхе приполз и всех крыс загрыз. Тогда король пса опять на цепь посадил, а пёс ему опять руки лизал. Сорвался пёс с цепи и злейшего врага нашего короля загрыз, только покалечил тот враг пса. Покалеченного пса королю до конца дней кормить решил — незачем, и повелел убить… Что не так сказал? Так, так, всё — правда. Вон там тот пёс лежит только, если король рассчитывает пса опять на цепь посадить, то не выйдет. Пёс он, конечно, не сдох, только ни кроликов таскать, ни крыс загрызть больше никогда, никогда не сможет. Слышь, ваше высочество, оставил бы ты пса в покое жизнь доживать, а, ваше высочество…
Молодого правителя трясло мелкой дрожью: на негнущихся ногах он вошёл в указанную разбойником Намбо комнату и пошатнулся — королева сидела на простом табурете в подаренном им платье, её волосы были собраны в тугой узел на затылке, а рядом с ней на лавке лежал командир королевской сотни Чхве Ён. Конмин должен был убедиться, что это не плод его кошмаров, покачиваясь как пьяный, он направился к постели — Ногук подняла глаза от книги и заметила долгожданного гостя.
— Ваше высочество, вы приехали, ваше высочество. Нет, ваше высочество, не надо, не будите его сейчас: он только что заснул, весь измучился и заснул. Не сейчас, ваше высочество, позже, — шёпотом повторяла королева, но муж не слышал её.
Монарх опустился на кровать рядом с генералом, взял его за плечи, приподнял и обнял тёплое живое тело:
— Ты жив, ты выжил? Ты не оставил меня? Ён-а, не молчи — ответь! Слышишь, друг-брат? Я так благодарен тебе за то, что ты жив.
— Ваше высочество, — королева уронила книгу и вскрикнула, — не надо, не сейчас, отпустите его, он только что заснул.
Генерал открыл глаза и явственно застонал, оглядел комнату сумасшедшим от боли взглядом — его тело пронзила судорога, и он забился в руках короля. Конмин в ужасе отпустил друга и отпрыгнул, не удержался на ногах и свалился навзничь — тело генерала с глухим стуком опустилось на лавку и продолжало биться.
— Ваше высочество, милостью короля ныне покойный Ён клана Чхве из Чханвона, — пропел Намбо, стоя в дверях.
— Дама Чхве, дама Чхве, — закричала королева, — быстрее. Ваше высочество, ваше высочество, вы не сделали ничего плохого сейчас, успокойтесь, ваше высочество, он жив, Чхве Ён жив, тяжело болен, но жив. Сейчас боль отпустит, и вы сможете поговорить, он не может ходить и руки недавно стали двигаться, но генерал обязательно выздоровеет.
Дама Чхве подошла к племяннику, серебряная иголка блеснула в её руках — Чхве Ён успокоился и затих.
— Я… я сотворил с ним такое, — Конмин подполз к кровати.
— Ваше высочество, встаньте с колен, — простонал Чхве Ён, — встаньте с колен, королю не престало… вести себя так. — Генерал подхватил правителя под локоть и помог подняться. Конмин опять сел на кровать рядом с больным.
— Тебе так больно, Ён-а?
— Ваше высочество, генерал пытался ходить, но каждое движение даётся ему с трудом, — королева, как могла, старалась оградить больного от чрезмерной нагрузки, связанной с принятием посетителей. Чхве Ён смотрел перед собой пустым взглядом, ещё переживая недавнюю боль, — его ноги ещё не зажили, но генерал пытался ходить, поэтому к вашему приезду он так измучился, что ваши объятия вызвали очередную судорогу. — Конмин, кажется, не совсем понимал, что происходит вокруг. Он поднялся и сел в ноги к больному. — Ваше высочество, не делайте этого, — вскрикнула Ногук, но было поздно: король приподнял до середины разрезанные штанины, увидел синие ноги генерала, чёрные отмеченные следами от кандалов щиколотки, и прикоснулся к изуродованным ногам — Чхве Ён не смог сдержать крик боли. Конмин схватился за голову — сбылся его самый страшный кошмар.
— Вот же везёт тебе, племянник, как утопленнику: жив едва, лежать бы тебе, да чтобы не трогали, — а тебя в покое оставить не могут. Изуверы, оставьте моего племянника в покое, — Намбо на нетвёрдых ногах вошёл в комнату, — вот, сейчас же увезут и на цепь посадят. Уходи, уходи король — оставь его в покое, дай хоть умереть спокойно…
— Дядя! — позвал Чхве Ён, оглядывая убивающегося над ним короля.
— Чего, племяш?
— Умолкни! — сказал генерал твёрдо и закусил губу.
— «Умолкни», — говоришь, как же умолкну?! Вот, также я брата своего потерял: король его позвал — наградить хотел, ушёл брат во дворец — и нет у меня больше брата, а ты мне хоть и приёмный, но единственный родственник остался. «Не отдам», — говорю, и рот мне не затыкай. Хочешь, скажу, что будет с тобой: вот, если сейчас уйдёшь, то больше не воротишься. Попомни слова старика, попомни! Слышь? Что мало тебя уродовали? В цепях что один раз сидел? Сколько раз оклеветан? Кровью же харкаешь. Сгинешь же не за что — попомни слова старика. Заживо не тебя хоронили?
— Дядя! — Чхве Ён приподнялся на локтях и почти сел, только удержаться в таком положении ему удалось недолго.
— Ну чего? — проговорил Намбо, стараясь вложить в слова всю нежность, на какую был способен.
— Похоронили меня заживо, — генерал откинулся на подушки и кусал губы, сдерживая стон: боль, несмотря на поставленную иголку, всё ещё мучила его, — только чина не лишали. Что там на поминальных столбах было написано — ты же читал, так что выходит, я на службе.
— Вот, пёсье племя, — разбойник Намбо плюнул себе под ноги и ушёл.
Чхве Ён облегченно вздохнул и закрыл глаза.
— Ён-а, тебе больно? — спросил король, отняв руки от головы.
— Больно, ваше величество.
— Очень больно?
— Очень, ваше величество.
— Прости меня, Ён-а, прости.
— За что мне вас прощать, ваше величество? — проговорил Чхве Ён, слова выходили из его рта как-то натужно. — За то, что у меня не хватило сил бороться, и Ки Чхоль победил меня? В этом нет вашей вины. За то, что у меня не было сил, чтобы управлять собственным голосом? У меня есть надежда, вера и цель. Я должен отвоевать земли до бурного Амноккана, чтобы обезопасить возвращение Небесного лекаря. Это я хотел сказать вам тогда, только сил не хватило. Разве вы виноваты в том, что у меня не хватило сил?
— Ваше высочество, генерал милостью короля должен спать сейчас, — проговорила королева, и Конмин, наконец, обратил внимание на жену.
— Королева, моя королева… жена, ты одна верила, что…
— Ваше высочество, милостью короля командир удальчи Чхунсок сообщает, что королевский поезд готов к отъезду, — гвардеец встал на пороге и оглядел комнату. — Генерал? — его лицо вытянулось и побледнело. — Генерал живой, ты живой… — пошатываясь, командир удальчи вошёл в комнату — король с трудом успел отскочить с дороги, чтобы уступить воину место у кровати больного, которому пришлось выдержать очередные объятия. — Живой, ведь живой, — слёзы непрерывным потоком текли из глаз гвардейца, он не мог сдержать рыдания, обнимая Чхве Ёна, временами отстраняя его и заглядывая в лицо: королева видела, что хогун морщится от боли, но терпит.
— Чхунсок, этот придурок Тэман говорит, что наш командир жив и здесь находится. Слышишь, Чхунсок? Я пойду и изобью придурка, ты не против? — Токман стоял в дверях и наблюдал душераздирающую сцену встречи после долгой разлуки, безразличное раздражение на его лице сменялось растерянностью. — Командир! — вскрикнул он. — Ребята, наш командир здесь живой! Слышите? Живой, живой командир!
Королева поднялась с табурета: если нежности её мужа так повредили больному, то какое влияние окажут на него изъявления любви и преданности от дюжины высоких и сильных гвардейцев.
— Именем королевы остановитесь, — удальчи замерли на пороге, намертво перекрыв своими телами вход: королева, раскинув руки, преграждала им путь — секунда — и они сметут её, присутствие её мужа никак не останавливало их, они уже и забыли, что в комнате находится король, который в таком же шоке, как и его гвардейцы, вжимался в стену.
— Первый отряд, разойтись! Сказал: «разойтись», — гаркнул Чхве Ён, и королева облегчённо вздохнула. Гвардейцы утирали носы, шептали: «Командир», — и медленно расходились. — Чхунсок, я жив, а ты как? — спросил генерал, воин отпустил его и завыл в голос — стон Чхве Ёна, опустившегося на лавку, никто не услышал. — Поехали уже, куда мы там собирались, ваше величество, — произнёс генерал и отвернулся к стене.
— Командир…
— Командир…
— Командир…
— Старайся наступать на ноги, генерал, не волочи их по земле, — произнесла королева под дружный шёпот гвардейцев, которые, забыв про охраняемых августейших супругов, по старой привычке на безопасном расстоянии провожали своего командира до повозки. Чхунсок и Токман несли его под руки, и он, повесив голову, тяжело опирался на их плечи.
— Слышишь командир, наступай на ноги, — повторяли за ней Чхунсок и Токман, поддерживая своего генерала под грудь и спину.
Конмин без посторонней помощи, окончательно забыв о королевском достоинстве, забрался в повозку и тут же наполовину вылез, готовясь принять тело друга, тот обвёл присутствующих затуманенным болью взглядом, будто ожидая, что его посадят на лошадь, и промолчал. Король подхватил тело под руки и тяжело потянул на себя: ноги генерала безвольно бились о край повозки.
— Что стоите: поддержите его под ноги, — проговорила Ногук. Чхунсок и Токман вместе с королём тяжело загрузили тело генерала в повозку. — Не пытайтесь усадить его на лавку, ваше высочество, пусть лежит на полу и вытянется, положите подушку ему под голову и следите, чтобы его не сильно мотало в дороге.
— Жена, здесь мало места, он не может вытянуть ноги, — прокричал король, и Ногук услышала нотки паники в его голосе.
— Так уложите его по диагонали, ваше высочество, — воскликнула она, надеясь успокоить мужа своей уверенностью.
— Жена, поедем с нами, — донеслось из повозки в ответ.
— Ваше высочество, лошади не вытянут повозку: выходите, я поеду с генералом.
— Нет, я не оставлю его: я умру по дороге, думая, что с ним…
— Тогда возьмите себя в руки. Не может вытянуть ноги, поднимите их на лавку, он согнёт их в коленях…
— Ему же будет больно…
— Ему больно, ему вообще больно: те две недели ему было еще больнее, — не пугайтесь, если от боли он потеряет сознание. Надеюсь, ему удастся заснуть… Возьмите себя в руки, ваше высочество!
Король отчетливо застонал.
— Изуверы, изверги, убьёте же моего дурака, оставьте в покое, — разбойник Намбо, пошатываясь, вышел из дверей: цвет его носа говорил, что степень подпития с лёгкой сменилось на крайнюю. — Эй племянничек, покойничек, вылезь — тебе говорю: сам в могилу ложишься добровольно.
— Умолкни дядя, — прошептал Чхве Ён, но только король слышал его слова.
— Племянничек-покойничек, — дядя Чхве Ёна шатался из стороны в сторону.
— Умолкни дядя, — проговорил генерал, повысив голос.
— Не отдам! Слышите изверги? Не отдам: брата мово убили, он мне единственный родственник остался, хоть и приёмный, брат мой в него всю душу вложил так не для того, чтобы он был заживо похоронен. Руки, ноги перебили, теперь верёвкой шею перетянете, в грязной луже утопите и закопаете… Эй Чхве Ён-и, вылезь, тебе говорю — вылезь…
— Поехали уже, ваше величество! — проговорил генерал и закрыл глаза.
— Трогай, — вскрикнул Конмин, повозка тронулась, тело Чхве Ёна мотнулось в сторону, и король упал на пол повозки, чтобы удержать его.
— Я живой, возьмите себя в руки, ваше величество, и позвольте мне потерять сознание милостью короля, — проговорил генерал и отключился…
* * *
— Ваше величество, милостью короля Совет готов представить еженедельный отчет.
Король Чхве У расположился на троне и опустил крупную абсолютно седую голову на мягкий подголовник:
— Собраны ли налоги? — его звучный голос без особого труда разносился по залу.
— Собраны, ваше величество, милостью короля, — пропели чиновники.
— Ваше величество, милостью короля ставка налога слишком высока, — проговорил один из чиновников громко, и другие вздрогнули.
— Не снижать ставку налога, — Чхве У принял более активную позу. — Боритесь с самодурством и казнокрадством, в стране нет производительных сил на то, чтобы поддерживать мелкие хозяйства — все они должны перейти в собственность крупных землевладельцев, те должны укреплять свои владения и собирать личные армии, запомните и запишите. Что монголы?
— Монголы вернулись с запада, набеги участились, ваше величество.
— Строить укрепления и сидеть по крепостям, запомните и запишите. Что крепости?
— Крепости выдерживают осаду, но мелкие поселения…
— Ликвидировать мелкие поселения, говорю же, — король лишь немного возвысил голос, но чиновники уже испугано переминались с ноги на ногу и перешёптывались, — поддерживайте крупных землевладельцев: хотят выжить, должны укрепляться, запомните и запишите. Почему я так поздно получаю сообщения о передвижениях войск на границе? Усильте посты, держите свежих лошадей на дороге, используйте соколов для доставки сообщений. Что урожай?
— Урожай будет хороший, ваше величество!
— Что говорят люди на рынке?
— Люди не довольны высокой ставкой налога.
— Пусть. Что ещё?
— Поговаривают, в окрестностях Согёна появилась Небесный лекарь, ученица Хваты, может вылечить любую хворь и даже мёртвого поднять: она лечила раненых и спасла многих безнадёжных.
— Это всё? — ответ чиновников был утвердительным, и Чхве У усмехнулся. — И что вы мне предлагаете?
— Велите этого лекаря ко двору привести, ваше величество…
— Командир, командир, слышишь меня? Очнись, приехали. Командир, — Конмин тряс тело Чхве Ёна, который, судя по всему, за три дня ни разу не пришёл в сознание: он определённо тяжело перенёс дорогу. Несколько раз они останавливались на постоялых дворах, но задерживались не дольше, чем требовало удовлетворение естественных потребностей. На этих остановках короля заставляли выходить — женщины поднимались, закрывали двери повозки и о чём-то тихо переговаривались — Конмин прислушивался, несколько раз ему слышались стоны и тихий слабый голос, так не похожий на голоса тех, кто был в повозке, но, судя по тому, что каждый раз еда и питьё в руках женщин оставались нетронутыми, Чхве Ён был без сознания. Королева выходила, держала мужа за руку, говорила что-то одобрительное, насильно запихивала в него несколько ложек из простой глиняной миски с какой-то кашей, и всё повторялось: тряска, которой прежде Конмин никогда не замечал, — тело генерала подбрасывало на ухабах, каждый раз заставляя сердце короля заходиться от боли, — и наблюдения за изменениями в лице друга, изменениями, которым Конмин уже был свидетелем, — лицо генерала Корё темнело, кожа желтела и приобретала пергаментный оттенок.
— За домом следят грязно и неумело, но меня не пропустят, узнают, и всем — конец. — Слова, сорвавшиеся с губ Чхве Ёна, заставили короля вздрогнуть, он никак не ожидал, что тот заговорит: глаза генерала были закрыты. — До ночи надо ждать: ночью вынесут — а сейчас здесь останусь. Выходите, ваше величество, не задерживайтесь, а то заподозрят.
— Послушай командир, тебе же плохо, как ты будешь здесь лежать пол дня, — король осторожно уложил тело генерала обратно на пол повозки.
— Королева же вам сказала, ваше величество, что мне давно хорошо не было, так что пол дня ещё я пролежу, и так три дня мотало без остановки, не знаю, как цел остался.
— Командир, я не оставлю тебя, — проговорил король.
Чхве Ён приподнялся, открыл глаза и схватил короля за мантию, его затуманенный болью взгляд заставил Конмина вздрогнуть:
— Выходите, говорю, и ничего не приносите сюда: ни воды, ни одеял — за домом следят. Ведите себя, как будто ничего не произошло, и меня здесь нет. Я — живой и до ночи доживу, тогда Чхунсок и Токман вынесут меня из повозки, а сейчас просто уходите. — Генерал отпустил короля, и его тело со стуком опустилось на пол повозки. — Передайте командиру мой приказ — проверить крышу и укрепить дранку, искать потайные помещения и подземные ходы, проверить дверные косяки, если выдержат, навесить крюки под засовы, окна проверить и укрепить, чтобы запирались изнутри, осмотреть прилегающие улицы. Хорошо было бы несколько выходов. На крыше обязательно оставить дозорных, пускай меняются каждые два часа. О том, почему мы не во дворце, спрошу позже, сейчас я должен уснуть, просто уснуть…
Остаток дня король умирал потихоньку, меряя шагами доставшееся милостью Синдона жилище. Большой сырой старый дом располагался на окраине Кэгёна, там, где лес подходил к городу вплотную, стены этого жилища были ненадёжны — чего только не было вмуровано в них при постройке: в глине угадывались крупные камни и галька, стволы ещё живых на тот момент деревьев, которые и разрушили со временем кладку, — и теперь по ближайшей к лесу стене шла широкая трещина. Пока гвардейцы изучали диспозицию: отсутствие потайных ходов, единственный выход через слишком широкие для такого негостеприимного убежища ворота на оживлённую прямую не имевшую ответвлений улицу, порядком обветшавшую крышу и как будто нарочно расширенные окна — король пытался осознать глубину собственного падения, впрочем, мысли о постигшей его незавидной участи занимали монарха меньше всего:
«Как она может быть такой чёрствой?» — думал Конмин, нарезая круги вокруг расположившейся за круглым столом жены.
— Ваше высочество, сядьте, это может быть вам интересно, — Ногук отчаянно пыталась занять мужа чем-то полезным, но все её усилия были обречены.
«Она же лечила его: сидела возле его постели, — а теперь ведёт себя так, будто ей всё равно, пока этот человек умирает там.
Этот странный малец, который бегает за Чхве Ёном хвостом, и то сидит, покачиваясь, подобно китайскому болванчику, и повторяет слово «командир» как мантру — переживает, а она читает книги и что-то даже выписывает из них.
Да, что говорить: у всех работа не клеится, вон Токман уже себе дважды по пальцам ударил, — а ей всё равно.
Чхве Ён, Ён, Ён-а, слышишь меня? Я так рад, что ты жив, слышишь? Поверь мне, теперь всё будет хорошо: я никогда не забуду слова твоего дядьки, мы с тобой будем просто тихо жить здесь, жить, как обычные люди этой страны живут. Ты заново научишься ходить рано или поздно, но, даже если этого не случится, у меня хватит сил…»
Конмин так и не придумал, на что ему понадобятся силы, так как опустилась ночь, и Чхунсок под покровом темноты внёс Чхве Ёна в дом. Король оторопело наблюдал за тем, как командир удальчи захватом через плечо пронёс тело своего генерала и аккуратно, поддерживая голову, точно ребёнка, уложил этого человека в постель.
Конмин сразу же понял, что с ним что-то не так:
— Он мёртв? — спросил король, и Ногук смерила мужа строгим осуждающим взглядом.
— Просто спит или без сознания, в его случае это выглядит одинаково. Ему тяжело дышать, и я пока не могу понять отчего. Несите свет, воду и суп, нужно накормить его. Дама Чхве, Тоги, будите генерала, он уже достаточно спал.
Тэман вскочил с места и побежал к Чхве Ёну.
— Эй командир, просыпайся, — закричал он, — сейчас кормить тебя будут. Пускай и меня покормят так заодно, хоть я и ел недавно. Эй Тоги-я, неси сюда супчик-то: я сам командира покормлю и с ним поем. — Женщины не слушали разговорчивого парня, подошли к постели больного и переглянулись. — Эй Тоги-я: всё считай, ты — труп! — крик Тэмана заставил гвардейцев оставить посты, малец запустил руки в волосы и продолжал голосить на весь дом. — Чего это командир… Эт ты чего, командир?! Чего это у него кровь горлом идёт? Тоги-я! Тебе не жить, считай! Чего говоришь, чего? Яд в теле остался? Ну, так тащи свои отвары и лечи. Эй командир, очнись, очнись…
Конмин вошёл в комнату: в неверном свете коптящих лучин лицо этого человека по цвету сливалось с бельем на постели, а проливавшаяся на лицо изо рта и носа кровь была ярко алой — Конмин ощутил слабость в ногах и покачнулся. Чхве Ён открыл глаза и зашёлся кашлем, королева помогла ему перевернуться на бок и, с трудом сдерживая слёзы, поглаживала его по спине, пока он выплёвывал алые кровавые сгустки. Тэман в ужасе трепал волосы на голове.
— Я не могу это вылечить, — принцесса Юань в слезах отскочила от постели больного и скрылась в отведённой ей комнате.
— Ён, Ён-а, — позвал король и занял место жены.
Чхве Ён с явным трудом бешеным взглядом оглядел помещение:
— Чхунсок, — прохрипел он. Гвардеец склонился над своим генералом.
— Я здесь, командир.
— Чего все собрались, заняться нечем? Что дозорные, как было вас двенадцать — так все здесь и стоят, что творишь, командир?
— Генерал, у тебя кровь пошла горлом. Не умирай! Слышишь?
— Я не собираюсь, а ты за домом смотри, а то ведь сам угробишь себя и меня заодно. Разойтись… «Разойтись», — говорю: не на что здесь смотреть. — Он опять зашёлся кашлем, гвардейцы и не думали исполнять приказ, опять столпились в дверях. — Ну, что опять? — Он поднялся на локтях, сел, взял из рук застывшей изваянием у его постели тётки миску с супом и стал есть.
— Нам нужен лекарь, — проговорил Конмин, Чхве Ён отложил полупустую миску, откинулся на подушки и явственно застонал.
— Вы кого собрались позвать, ваше величество? — спросил он.
— Монаха Синдона.
Чхве Ён уставился на короля своим насмешливым взглядом:
— Ваше величество, я жить хочу.
* * *
— Он спит? Он опять спит? Я собираюсь разбудить его, — проговорил Конмин, меряя шагами пространство перед дверями больного. Каждый его день за год в этом доме был повторением одного и того же сбывшегося кошмара — генерал Корё Чхве Ён умирал на его руках — только к этому кошмару с каждым днём добавлялись всё новые подробности: страдания обычных людей вокруг, от которых он уже не был отделён стенами дворца, страдания королевы, которая ходила за больным, страдания любящих генерала Корё людей, вынужденных смотреть как умирает этот человек. Монарх устал, он чувствовал, что бесконечно устал. В конце концов, этот человек истязал себя и окружающих сам: гвардейцев он заставлял на дню несколько раз поднимать себя с постели и водить по внутреннему двору под присмотром дозорных, вымотавшись, он засыпал, но этот его сон был коротким и прерывался лечебными процедурами, которыми королева пользовала больного просто без разбору — всё, что знала и слышала; после такого лечения даже кормить его приходилось насильно, что-то затрудняло его дыхание, мешая употреблять пищу, — но в этом круговороте мучений хуже всего были дни приближающегося полнолуния. В эти дни у этого человека откуда-то появлялись силы встать, дойти до ворот и сесть на лошадь. Так в сопровождении Чхунсока или Токмана он исчезал на неделю, а возвращался тем же живым трупом. Конмин конечно же знал, куда исчезал Чхве Ён, и в первый, и во второй раз эти путешествия не вызывали у короля раздражения, но так продолжалось ровно до тех пор, пока монарх не понял, что именно полнолуние губит результаты лечения.
— Не делайте этого, ваше высочество, он недавно уснул и полностью измотан, — ответила принцесса Юань и отложила книгу.
— Но сколько можно спать, и почему он до сих пор не может ходить? Ноги у него зажили, — вскричал Конмин: он недавно выслушал жалобы на тяжёлую жизнь от нескольких мелких землевладельцев, получивших земли в результате реформы и теперь не имевших сил их обработать, и был не в духе.
— Ваше высочество, ноги зажили у него недавно, он ходит тяжело с поддержкой, но ходит. — Королева старалась, как можно спокойнее и нежнее, втолковать мужу положение дел. — После этого всё тело у него болит, он вынужден носить свой вес на руках, его мучают судороги. Нельзя требовать от него большего.
— Нельзя? А к небесным вратам ему ходить можно? — монарх окончательно перешёл на крик: это духовное единение, возникшее между его женой и генералом Корё за прошедшие месяцы, в последнее время раздражало его всё больше. — Каждый раз, как он возвращается оттуда, лечение приходится начинать заново, как будто он ни разу не поднимался с постели.
— Ваше высочество, говорите тише, он услышит. — Ногук перешла на шёпот и приблизилась к супругу, решив приласкать его. — Я не ожидала, что вы так быстро сдадитесь. Ноги этого человека зажили, но следы от кандалов, которые вы приказали на него надеть, останутся на всю жизнь, и яд, который вы ему дали, всё ещё в теле. Вы излечились от мук совести, а он пока не смог побороть свою болезнь.
— Этот человек должен подняться и защитить меня и мой народ от кровопийцы. — Уговоры жены производили на Конмина обратный эффект, он только больше раздражался. — Я готов уже пойти на штурм дворца, но без него это предприятие обречено. Я больше не могу смотреть на страдания моего народа!
— На страдания народа вы смотреть не можете, а этот человек уже не является вашим подданным, на его страдания вы можете смотреть? — королева показала, что и у неё есть связки, но тут же по выражению лица мужа поняла, что совершила ошибку. — Вы думаете, что победить в этой битве, на которую вы его обрекаете, ему по силам?
— Армии Ынян и Эхо разбиты, военные больше не охраняют столицу, а этот человек один в бою стоит двух тысяч, — Конмин гневно размахивал руками в направлении комнаты, где лежал генерал, и королева, рискуя получить удар, перехватила его руки в воздухе.
— Это было так давно, ваше высочество, генерал сейчас слаб, а дюжина гвардейцев не сможет противостоять дворцовой страже — он погибнет, вы этого хотите?
Конмин вырвался из рук жены:
— Сейчас для него лучше было бы умереть, чем служить такому королю. Для него лучше было бы умереть, чем жить в такой стране. Я сейчас разбужу его и заставлю встать на ноги, почему вы защищаете его? Почему вы во всём потворствуете ему? Он не ест, не пьёт, отказывается принимать лекарства и ездит к вратам каждый месяц, а вы потворствуете ему! Он отвергает всё, чем мы пытаемся помочь, поэтому пусть вернёт мне трон, и я отпущу его умирать к вратам. Ведь этого он хочет! Почему вы преграждаете мне путь?
— В отличие от вас, ваше высочество, я всё помню, — проговорила юаньская принцесса и отвернулась от мужа.
Чхве Ён лежал с открытыми глазами, пережидая очередной приступ боли, и смотрел в потолок.
— Люди, люди… люди Корё, услышьте и спасайтесь, спасайтесь, кто может: красные повязки вошли в Кэгён, дворец взят. Бегите, люди Корё, спасайтесь, кто может.
С улицы донеслись крики, плач, топот — звуки овладевшей городом паники. Король и королева прекратили свою перепалку.
— Люди, люди… люди Корё, услышьте и спасайтесь, они идут по городу, заходят в дома и вырезают всех, кого видят.
— Ваше высочество, уходим, — гвардейцы ворвались в дом, — быстрее, они близко: мечники, копейщики, лучники. — Командир, командир… Где командир? Командир, надо бежать: красные повязки уже в городе, дворец взят, — Чхунсок вбежал в комнату, где лежал генерал, и бросился к кровати.
— Не побегу, оставь меня, — Чхве Ён отвернулся к стене.
— Командир, это фанатики, они никого не щадят, заходят в дома и добивают всех, кого видят, не жалеют ни женщин, ни детей. Командир…
— Знаю. «Оставь», — говорю, со мной не уйдёшь. Живых охраняй.
— Токман-а, помоги мне, — Чхунсок схватил Чхве Ёна под руку и поднял с кровати: тот не сопротивлялся, но и не помогал, — меч его не забудь, под другую руку держи. Мы с генералом выходим, остальные за нами охраняют короля и королеву.
— Оставь, говорю же, это — мой приказ!
— Я не слушаюсь твоих приказов! — Чхунсок и Токман вывели своего генерала из дома.
Чхве Ён огляделся и прислушался:
«Копейщики справа, мечники слева, лучники… лучники — это плохо. Как бы крепко Чхунсок с Токманом не держали меня, вырваться — дело нескольких секунд. Для этого нужно сделать всего один шаг. Сбить с ног этих двоих — дело следующей секунды, ещё шаг; за шкирку и втащить в дом — два шага».
— Поздно, — выдохнул он и ударил поддерживавших его под руки гвардейцев в спины так, что они ткнулись носами в землю и остались лежать оглушённые. Генерал подхватил своих подчинённых за доспех и, приподняв их тела над землёй, внёс обратно в дом. Король с королевой и оставшиеся гвардейцы были настолько ошарашены, что замерли на месте, не пытаясь помешать. — Где они эти засовы? Вот молодец, Чхунсок, — крепкие засовы: только этими засовами я двери снаружи подопру, — говорил генерал себе под нос. Он вышел на улицу, затворил за собой тяжёлые ворота и подпёр их засовами — и только тогда гвардейцы, очнувшись, налетели на двери с криками: «Командир, командир…»
«Можете звать и кричать сколько угодно», — подумал Чхве Ён, а вслух прокричал:
— От окон отойти, я сказал: «отойти от окон…»
«Вот, теперь подходи: меч и ножны, щит пригодился бы, но щита нет. Улица узкая, дома глинобитные старые — хорошенько пнёшь, упадут — впритык стоят по обе стороны, но даже если бы был просвет, всё равно не сбежать — лучники добьют, а эти, как пожар, уничтожают на своём пути всё. Копейщики первые по четыре в ряд идут слишком плотно. Кто же так ходит? Первые сейчас поднимут на копья, посмотрим, а вторые даже пошевелиться за ними не могут. Говорите, двух тысяч стою, ваше величество, да нет, больше чем с шестью никогда не мог справиться, но их всего четверо в ряд».
— Уходить, мой приказ — уходить, заднюю стену пробить, ту, на которой трещина, — крикнул Чхве Ён.
— Командир, не делай этого, — Конмин подлетел к воротам и пытался помочь гвардейцам выбить их.
«Не бойтесь, ваше величество, возьмите себя в руки. Скоро я буду мёртв, и так будет лучше», — Чхве Ён горько усмехнулся и в последний раз крикнул:
— «Уходить», — я сказал, — солдаты вражеской армии непреодолимой лавиной наступали с двух сторон.
«Так, вот это первое — в живот: увернулся — прошло мимо, резануло; одновременно второе по спине; вот, три шага сделать — это больно, остальное так; третье — по плечу; четвёртое — по шее. Ну всё - все мимо, вошли в дверь по наконечник. Теперь моя очередь: хорошо держатся копья, крепкая дверь, а из копий получилась лестница, - одно, второе, третье, четвёртое — оттолкнуться, и первый ряд — головы с плеч…
Очень больно… хорошо хоть приземлился на руки, копья удержали.
Теперь это — мои копья. Плотно стоят копейщики — это хорошо. Сколько убить за раз — неважно, надо просто попасть. Первое, второе, третье, четвёртое».
Чхве Ён вырывал копья из ворот и посылал их влёт в наступавших на него копейщиков.
«Теперь для того, чтобы убить меня, придётся перелезть через гору трупов.
Теперь справа — передышка, слева — мечники, сверху лучники… лучники — это плохо: был бы щит, но щита нет.
Мечника убить — это четыре шага: надо перестать считать, когда считаешь ещё больнее.
Удары градом и все на ножны, даже по руке ни один не попал. Теперь моя очередь. Первый, второй и третий, четвёртый думает меня в живот ударить. Посмотрим.
А вот и нет, четвёртого удержал на ножнах, хорошо, что перестал шаги считать, так лучше.
Остановился-то зачем: две стрелы по голове — ничего, царапина. Сзади копья — увернулся».
Чхве Ён не удержался на ногах, изворачиваясь от копий, упал на колени и замер посреди улицы между двумя наступавшими на него отрядами.
«Неужели будет судорога? Нет, копейщики хороши, помогли — ноги не держат, на колени упал, а эти копья, которые влёт в меня пустили, своих же мечников и убили. Как там сзади? Подняться бы да оглянуться, неужели никак? Неужели всё? Неужели, уже мёртв? Слишком рано. Как там они? Ушли, надеюсь. Нет, ещё не всё, не плачь, милая, не надо. Теперь повторим — первый, второй, третий — мечники уже боятся меня, это хорошо. Ещё раз и ещё — последний, этот последний, больше никогда так делать не смогу… Мечники из первых рядов замерли - куда им по трупам - а сзади на них свои же давят. Это хорошо, будет давка. Теперь лучники: щит, был бы щит, — нет, руку не сберечь.
Значит: ножны над головой, стрелы отбивать, отступать к стене — стрелы непременно по руке, и там меня и убьют…»
Чхве Ён тяжело опёрся о стену дома и замер на месте.
«Повезло, не попали. Сколько я уже прошёл? Хорошо, что отступил прямо к стене, есть на что опереться. Боятся теперь: правильно, пускай боятся, — а что если я вас ещё сильнее припугну?»
Чхве Ён застыл на месте, стрелы градом летели в него — его тело осветилось изнутри, молнии вырвались наружу: стрелы замерли в воздухе, потеряв ускорение, потом был взрыв, и лучники попадали с окрестных крыш — немногие уцелевшие спасались бегством.
«Всё, теперь всё, милая. Они успели уйти, надеюсь. Осталось только переступить через меня. Вот так я и умру, хорошо, что не в грязной луже, хотя это и не важно».
Генерал королевской сотни упал на колени, секунду его тело балансировало в воздухе, а потом повалилось навзничь.
— Командир…
— Командир…
— Командир…
Чхве Ён очнулся от этого возбуждённого шёпота и осторожных, но настойчивых прикосновений:
«Зачем я здесь?
Нет, не хочу, милая, мне жаль, прости, но это конец.
Ты плачешь, милая. Не плачь, ты разрываешь мне сердце, но это всё: я мёртв, так лучше.
“Не умирай! Не умирай!”
Нет, милая, я умер давно, не стоило и бороться, зачем я тебе такой, я не смогу защитить тебя.
“Чхве Ён-сси! Чхве Ён-сси! Спаси меня!”
Ты зовёшь меня, милая? Я здесь, милая, я здесь: я иду, иду…»
— Ай Тоги, ты же не видела ничего. Ведь совсем ничегошеньки не видала, а я на крышу залез, и мне оттуда всё было очень хорошо видно. Когда бы супостаты по мне стрелять не стали, я бы командиру нашему помог. А наш командир, наш командир от четырёх копий увернулся, копья те в дверь воткнулись. Чхунсок с Токманом — эти растяпы: в них росту-то немного меньше чем в командире, а соображения в два раза меньше чем во мне, — да, что говорить, из всех удальчи соображают только двое — я и командир, так вот… едва их этими копьями не задело. Они ж вместо того, чтобы стену ломать, ломанулись командиру помочь. Так, наш командир на эти копья взобрался, подпрыгнул да коршуном на супостатов бросился и в капусту их порубал. Нет, ты ведь ничего не видала, Тоги-я! Наш командир копья-то из двери выдернул и каждым по десятку супостатов уложил, точно на вертел надел. Так, супостаты через своих покойничков никак перелезть не могли, ну я выдохнул, думаю: «Молодец, командир! Давай в дом возвращайся», — а тут, как с другой стороны попёрли, я смотрю — конец командиру, а он, а он… Ай Тоги-я, ты ж ничего не видала, и не ты одна: вон гляди, какая толпа вокруг собралась, сам король уши развесил. Ну слушай, Тоги, так уж и быть, ты ж мне дорога тем, что командира лечила. Уж тебе, Тоги-я, я расскажу, как всё было. Эти те, которые слева, на нашего командира как налетели, а лучники сверху уже прицельно по нему стреляют — но наш командир, он же одним ударом троих зарубает и вертится волчком, так они в него не попали, — а в это время те, что справа были, они ему в спину копья-то… Ух, мог бы я вылезти, на куски бы порвал этак за командира-то! Но наш командир пригнулся — и копья в супостатов самих и угодили-то, тех, что слева значит. Вот, каков наш командир. Ты это подливай, Тоги: не один командир, я тоже устал. Вот значит, Тоги, смотрю я: устал наш командир, стоять не может, — а эти лучники в него, ну стрелять, уж некуда деваться командиру — один чёрт погибать… Я чуть сам на крыше не помер, пока смотрел! А наш командир, он как молниями своими запустил в них — тут как затрещало, как бабахнуло, и супостаты, кто жив остался, тот бежал — только пятки сверкали. Давай-давай Тоги-я, подливай…
— Командир…
— Командир…
— Командир…
Чхве Ён открыл глаза.
— Командир очнулся, слышите, очнулся командир, наш командир, кома-аанннди-иир…
Чхве Ён закрыл глаза. Он почувствовал, как его тело подбросило, и кто-то, отчаянно воя, сжал его в железных объятиях.
— Чхунсок прекрати — убьёшь меня…
Конмин, нарезавший круги возле стола, за которым расположились королева, дама Чхве, Тоги и приканчивающий очередную миску супа Тэман в окружении этих женщин, услышав слабый голос генерала, в один прыжок преодолел расстояние, отделявшее его от постели больного:
— Командир, командир, прости меня, прости…
— Ваше величество… — простонал Чхве Ён, но Конмин не позволил ему договорить.
— Нет молчи, я всё знаю сам о себе: Ки Чхоль был прав на мой счёт, я был готов бросить тебя в пучины ада, а ты сам с готовностью кинулся туда по доброй воле, такой ты человек. Прости, я больше никогда не потребую от тебя такого…
— Значит, я могу умереть, вы отпускаете меня, ваше величество. Теперь я мёртв, так лучше… — шея генерала неестественно изогнулась, и он потерял сознание.
— Нет Чхве Ён, открой глаза, что это с ним, он ранен? Чхве Ён! Ён! Ён-а! — закричал король. — Нет вставай, поднимись, я не отпускаю тебя, ты должен встать и захватить дворец, ты должен вернуть мне трон. Он мёртв? Он не дышит? Ён-а!
«Милая, слишком далеко… ты так далеко, я не дойду.
“Я здесь, я рядом”, — я вижу тебя, милая: вот, склонилась над моей могилой и плачешь.
Кто это рядом с тобой, милая? Милая оглянись — у него нож. Нож!
Как же тяжело земля давит, недавно забросали, а уже слежалась. Пошевелиться не могу, вылезти не могу… Милая, оглянись!
Нет, нет, не трогай её, я убью, убью тебя, кто бы ты ни был, сейчас, милая, милая моя, нет! Нет, нет, не надо, не падай ко мне, я мёртв — живи, милая очнись, посмотри на меня, милая. Не-еееет!»
Чхве Ён очнулся от собственного немого крика и вскочил с постели.
— Ваше величество, стена обрушилась, — донёсся голос Чхунсока снаружи, и генерал вышел из комнаты. — Тело командира я возьму на плечо, и пойдём во дворец.
— Не надо меня брать — я сам пойду. Где мой меч, где меч, говорю?
— Генерал, позволь гвардейцам нести себя, ты весь изранен, — Ногук оглянулась, из всех присутствующих она, казалось, меньше всех была удивлена внезапным появлением Чхве Ёна.
— Королева пойдёт за мной, — Чхве Ён взял Ногук за предплечье, — остальные охраняют короля.
Удальчи быстро перемещались по опустошённым улицам столицы, отдельные разрозненные отряды красных повязок при виде генерала королевской сотни бежали от страха. К тому времени как гвардейцы добрались до дворца, он был давно покинут и полностью опустошён.
— Удальчи, занять боевые посты. Чхунсок, собери всех из королевской сотни, кто остался, проверь казармы. Дама Чхве…
— Я и без тебя разберусь… — тётка осадила племянника.
Чхве Ён проигнорировал её и продолжал отдавать распоряжения, быстро перемещаясь по коридорам дворца.
— Необходимо быстро собрать Совет.
— Совет был распущен, и я не знаю, собирал ли Синдон новый, — король бежал за генералом вприпрыжку.
— Чиновники Совета, должно быть, попрятались, необходимо узнать у Сурибан — куда, этим я займусь сам, — генерал королевской сотни замер на месте, и Ногук взяла его за предплечье.
— Как ты себя чувствуешь, генерал?
Чхве Ён остановился и посмотрел юаньской принцессе в лицо:
— Я жив, ваше высочество. Дама Чхве проводит вас в ваши покои и будет защищать.
— Когда ты вернёшься в казармы? Я приду к тебе, — проговорила королева.
— Ваше высочество, королеве не престало появляться в казармах, — ответил генерал и, помолчав немного, добавил, — Тоги осмотрит мои раны, но сперва я встречусь с дядей. Нам нужен лекарь. Если мои родственники достаточно напуганы нападением красных повязок, они не откажутся от защиты королевской сотни, и я смогу уговорить их перебраться во дворец. Моя названая тётка — хороший лекарь.
* * *
— Ваше высочество, милостью короля генерал королевской гвардии Чхве Ён, — заголосил евнух.
Конмин быстро поднялся и сошёл с трона:
— Я жду его, Тойча, впусти немедля.
Чхве Ён вошёл в зал приёмов и опустился на колено перед королём:
— Ваше величество, Совет собран и ожидает вас в библиотеке. Чиновники передадут вам новую королевскую печать.
— Я уже подготовил первые два указа: указ о помиловании королевы и указ о повышении тебя до полного третьего ранга, теперь в Корё нет генерала выше тебя.
Чхве Ён тяжело вздохнул и покачнулся:
— Как твоё здоровье, командир?
— Я жив, ваше величество, — ответил Чхве Ён.
— Что с тобой, воин Корё? — Конмин взял генерала за руку.
Тело командира королевской сотни сводила судорога, он с трудом держался на коленях — молнии готовы были вырваться из его тела.
— Ваше высочество, милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон…
Чхве Ён тяжело поднялся, опираясь о меч, и заслонил монарха своим телом.
— Ваше высочество, милостью короля Синдон, главный лекарь этой страны, глава управления по упорядочению земель и податного люда, канцлер Корё.
Чхве Ён с трудом сдерживал вырывавшуюся наружу силу: его тело чувствовало приближение этого человека и готовилось к защите.
— Говори, — коротко ответил Конмин и направился обратно к помосту, генерал Корё, высокий и мощный, за которым можно было спокойно спрятаться от всех опасностей, тяжело опираясь о меч, заслонял его.
— Ваше высочество, милостью короля канцлер Корё принёс королевскую печать и готов вернуть её.
— Тойча, прими печать, — приказал монарх.
Синдон приблизился к трону и поравнялся с генералом королевских гвардейцев — Чхве Ён остановил его, приставив меч в ножнах к его груди.
— Ваше величество, милостью короля вернейший из ваших подданных генерал Корё Чхве Ён тяжело болен, позвольте мне милостью короля главному лекарю этой страны исцелить его. Это лекарство, — Синдон достал пузырёк из-за пазухи, — генерал должен выпить.
Терпение Чхве Ёна истекло: несколько ударов ножнами по запястьям этого изувера, и пузырёк упал в руку генерала, в следующую секунду командир отбросил меч в руки оторопело наблюдавшего за происходящим Чхунсока и схватил плешивого старика за шею.
— Ваше величество, мой меч не примет кровь этого гада, позвольте мне раздавить его голыми руками.
Синдон хрипел, задыхаясь, Чхве Ён душил его.
— Одно моё слово, монах, и он убьёт тебя. Говори сейчас, ты будешь служить мне? Служить по чести и по совести на благо этой страны?
— Буду, ваше величество, — прохрипел старик.
— Ты лишаешься должности канцлера и не в праве распоряжаться королевской печатью, ты лишаешься должности главного лекаря этой страны. Отпусти его, командир. Генерал, отпусти его, слышишь меня? — Чхве Ён сжимал горло монаха, и он синел на глазах короля. -Ён-а, отпусти его, он нужен мне, — генерал королевской гвардии разжал пальцы, — уходи, монах, — проговорил король, и Синдон поспешил скрыться с глаз долой. — Генерал?
Чхве Ён зубами выдернул пробку из пузырька, понюхал и усмехнулся — в следующую секунду пузырёк полетел на пол, упал и разбился: жидкость в нём запузырилась, прожигая полы, — генерал с интересом наблюдал за реакцией.
— Яд Хваго, ваше величество, мучительная смерть — внутренности сгорают, но умереть отравленный ещё долго не может, — произнёс Чхунсок, сжимая кулаки. — Позвольте мне нагнать и убить мерзавца…
Чхве Ён опустился на колено и остановил помощника, схватившись за меч в его руках:
— Ваше величество, милостью короля прошу отправить армию новобранцев, собранную Синдоном, к границе с Юань.
— Ты хочешь повести её? — спросил Конмин и стал спускаться с помоста.
— Нет, ваше величество, — натужно проговорил Чхве Ён. — Вести армию к границе должен главнокомандующий, а не генерал королевской сотни. Присутствие армии на границе после нападения красных повязок недовольства империи не вызовет. Я королевскую сотню в наместничество Сансон поведу…
— Ты пойдёшь на Сансон? Генерал, прости меня за то, что я сказал тогда… Ты болен, останься здесь, останься со мной в тепле и безопасности королевского дворца под охраной королевской сотни. Тебе нужен покой — никто не посмеет побеспокоить тебя, даже я.
— Я заберу королеву и сопровожу её высочество в монастырь Могул, куда она будет сослана по обвинению, которое вы вскорости придумаете. У меня хватит сил защитить эту женщину, — Чхве Ён горько усмехнулся и смерил короля испытующим взглядом.
— Ты тронулся умом, генерал? — вскричал Конмин.
— Я буду сопровождать королеву, сосланную в монастырь Могул, что в окрестностях Ханяна в наместничестве Сансон, — проговорил Чхве Ён, не отводя взгляд от лица короля.
— Как ты смеешь, генерал? — Конмин сжал кулаки.
— Что ж, видимо, мне с королевской сотней придётся сопровождать пустую повозку, — проговорил Чхве Ён. Король вгляделся в лицо друга и заставил себя успокоиться, ему показалось, что под маской боли и страданий в глазах генерала промелькнул такой знакомый насмешливый взгляд.
— Что ты задумал, генерал? — Конмин спустился с помоста и взял друга за руку.
— Всего лишь небольшую разведывательную миссию, в которой королева могла бы очень помочь мне, — тень улыбки исчезла с лица Чхве Ёна, и он, сощурившись, посмотрел в глаза королю. — В Сансоне живут родственники принцессы под предлогом встречи с которыми я мог бы разведать планы юаньцев и расположение войск…
— Тебе придётся сопровождать пустую повозку, генерал, — улыбнулся Конмин.
Чхве Ён изобразил подобие улыбки на своём лице в ответ:
— Надеюсь, её высочество перенесёт вынужденное заключение в ваших покоях: её присутствие в покоях королевы может быстро открыться.
— Останься со мной генерал, ты болен, я найду способ исцелить тебя, а пока останься со мной в тепле этого дворца, под защитой королевской сотни. Мой личный телохранитель, останься подле меня.
— Рано или поздно здесь этот монах найдёт способ влить яд мне в горло. Рано или поздно вы прикажете мне принять яд из рук этого монаха. Я должен жить, — произнёс Чхве Ён.
— Я велю передать тебе дом, принадлежавший принцу Ток Сону, и участок земли. Если не во дворце, то там ты будешь в безопасности. Я дам тебе всё, что может пожелать человек. Всё, что тебе нужно, чтобы жить…
— Верните мне дыхание, я задыхаюсь, я не могу дышать без моей женщины. — Чхве Ён посмотрел в глаза королю. — Вы можете вернуть мне дыхание? Больше мне ничего не нужно, я должен отвоевать земли до Амноккана, чтобы обезопасить её возвращение. Я могу понять, зачем вам нужен этот плешивый монах, и простить ему свою смерть, но не крах надежд на возвращение моей женщины…
* * *
— Ваше величество, милостью короля велите Небесного лекаря ко двору привести…
Чхве У сидел на троне и недовольно оглядывал чиновников Совета, склонившихся перед ним ниц и постоянно голосящих.
— Зачем мне эта женщина? — спросил правитель.
— Ваше величество, с ней вы получите небесный мандат и будете править от имени небес.
— Небесный мандат... — король подавил поднявшуюся в душе ярость и, глубоко вдохнув, продолжал говорить спокойно. — Мой отец был обычным воином и никогда бы не покусился на трон, если не монгольское вторжение: он видел боль покорённого народа и не мог смотреть на это равнодушно. А вы предлагаете мне небесный мандат? Вы предлагаете мне, воину, спрятаться за спину женщины? — голос короля отдавался эхом в огромном зале, и некоторые советники вздрагивали, слыша его.
— Ваше величество, народ недоволен высокой ставкой налога, небесный мандат — единственный способ усмирить недовольство народа.
— Я сказал, этого не будет, — правитель Чхве У поднялся с трона, его высокое мощное тело нависло над чиновниками Совета, а голос заполнил собой зал приёмов.
* * *
— Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь, генерал Чхве Ён вернул наместничество Сансон. Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь генерал Чхве Ён всего с сотней воинов вернул наместничество Сансон, захваченное юаньскими прихвостнями. Люди, люди… люди Корё, наместничество Сансон возращено без единой капли пролитой крови. Люди...
— Ваше высочество, милостью короля тэогун Чхве Ён смиренно просит об аудиенции.
Конмин сбежал со своего помоста и направился к дверям:
— Впустите его быстрее. — Генерал вошёл и опустился на одно колено перед королём, Конмин едва успел подхватить друга под локти. — Ты вернул наместничество Сансон, ты знаешь, как долго я ждал этого события, ты знаешь, как долго народ мой ждал этого события, теперь в нашей стране праздник, и ты, друг мой, пришёл разделить радость этого события со мной...— король говорил в запальчивости, стараясь заглянуть другу в глаза, но Чхве Ён прятал взгляд.
— Ваше величество, я не мог отправиться на север, не вернув наместничество Сансон. Если бы наместничество Сансон оставалось во власти Юань, армии, расположившись на границе, могли ждать удара с тыла, — я не мог допустить этого. В наместничестве Сансон живут наши братья. Они предали нас, но от этого братьями нам быть не перестали, и войти в Сансон мы могли только, если они сами откроют нам ворота.
— Так тебе удалось взять Сансон, не пролив ни капли крови? — король лучился от счастья и смотрел на коленопреклонённого генерала со всей нежностью, на какую только был способен, а Чхве Ён не поднимал стеклянный взгляд от пола.
— После победы над красными повязками обо мне рассказывают всякие небылицы, должно быть, поэтому приближение королевской сотни вызвало панику в Ханяне, — генерал горько усмехнулся. — Наместник приказал своему младшему сыну открыть ворота крепости, но старший сын наместника воспротивился решению отца: когда ворота были уже открыты, он с отрядом стражей напал на нас, и мне пришлось убить его.
— Как твоё здоровье, командир? — Конмин с трудом мог побороть желание обнять друга.
— Я жив, ваше величество, — последовал ответ.
— Ты возглавишь армию, стоящую на границе, — продолжал радоваться Конмин. — Четырёхтысячная армия ждёт твоих приказаний, генерал. Я могу сейчас же отправить с тобой ещё шесть тысяч воинов.
— Не делайте этого, ваше величество, — проговорил Чхве Ён и посмотрел, наконец, монарху в глаза. Конмин вздрогнул, почувствовав на себе искажённый болью взгляд друга. — Новобранцы не обучены: чем больше армия, тем сложнее обучить их. Отпустите со мной сотню удальчи — дворцовая стража будет охранять вас и её высочество, — эти слова уже не доходили до сознания короля — он обнял брата и теперь на глазах у евнухов и гвардейцев ощупывал голову, шею и непривычно холодные ладони. — Что вы делаете, ваше величество? — Конмин отстранился и ещё раз заглянул в лицо брата, на котором всё яснее проступали следы тяжёлой болезни.
Король отпустил Чхве Ёна, отвернулся и, не дойдя нескольких шагов до трона, опустился на одну из ступеней помоста: «Ты болен, брат? Чем я могу помочь тебе?» — собирался спросить Конмин, впрочем, он не был твёрдо уверен в том, что интонация этой фразы должна быть вопросительной.
— Если я попрошу тебя остаться со мной, ты откажешь мне? — сорвавшиеся с его губ слова сложились в совсем другую фразу, Конмин сжал виски руками и с трудом сдержал стон.
— Я даже одобрения вашего не буду спрашивать, — ответ Чхве Ёна звучал грубо и полностью нарушал придворный этикет, но король внезапно осознал, что ждал от брата именно такой запальчивости. — Моё место сейчас возле небесных врат. Я остаюсь на службе только по одной причине — мне нужна королевская армия, чтобы отвоевать северные земли.
Последняя фраза, пожалуй, была излишней, но такой понятной и ожидаемой: «Да, этот человек никогда не служил ему. Никогда: всего лишь использовал положение глупого слабовольного короля для достижения собственный целей», — подумал Конмин, но всё же нашёл в себе силы продолжить уговоры.
— Там, возле небесных врат тебе каждый день будет угрожать смертельная опасность. Я смогу защитить тебя здесь, друг. Останься со мной — живи: она вернётся, тебе надо только дожить до её возвращения.
— Здесь мне угрожает не меньшая опасность, только смерть моя там, возле небесных врат, будет не бессмысленна, а здесь меня похоронят заживо.
— Я всё-таки потерял тебя, — Конмин тяжело вздохнул. — Возможно, тэогун Чхве Ён всё ещё служит и верен мне, но друга Чхве Ёна я потерял.
— Простите, если разочаровал вас, ваше величество. Вы как-то спросили меня, кто для меня важнее — страна, король или женщина — и я вам ответил, что важнее для меня всегда была она. Я должен отвоевать земли до Амноккана, чтобы небесные врата оказались на территории Корё, и бурная река защитила их от нападения врагов.
Нет, Конмин ничего не мог сделать, этот человек всё решил сам: сам вылез из могилы, сам поднялся и сейчас сам обрекает себя на печальный конец.
— Мой личный телохранитель, останься со мной, что если я попрошу тебя заслонить меня?
— Я пытался заслонить, но вы показали, что вам это не нужно, поэтому я отправился туда, где нужнее.
— Ступай, Чхве Ён, — выдохнул Конмин, едва сдержав слёзы.
— Слушаюсь, ваше величество, — генерал вышел и замер посреди коридора. Вопрос о том, кем был для него этот человек: только королём или всё же другом, — казался неразрешимым.
— Генерал? — тихий мелодичный голос королевы вывел Чхве Ёна из задумчивости. Командир королевской сотни поднял голову и встретился взглядом с юаньской принцессой. — Как твоё здоровье, генерал?
Чхве Ён склонил голову и уступил королеве дорогу:
— Я очень расстроил его, — проговорил он вместо приветствия.
— Не волнуйся командир, я найду способ его утешить, — проговорила королева и улыбнулась. — Как твоё здоровье, генерал, склони голову и ответь мне как перед лицом короля.
Чхве Ён посмотрел в лицо королевы и усмехнулся:
— Чхунсок, не я, клялся служить вам, ваше высочество.
— Ты отказываешься служить мне, генерал? — Ногук попыталась прикоснуться ко лбу генерала, он дёрнулся, отстраняясь.
— Я не могу решить, кому я служу сейчас и служил ли я кому-то прежде, — лицо командира королевской сотни исказилось гримасой боли. — Возможно, я всегда был предан только себе самому. Сейчас моё единственное желание — вернуть мою женщину: я хочу увидеть её, увидеть и прикоснуться. Для этого я должен отвоевать земли до Амноккана, чтобы Небесные врата оказались на территории Корё, и бурная река защитила их от нападений врагов. Что если король этой страны хочет того же? Служу ли я ему, претворяя в жизнь свои желания? Что, если нет? Что, если я никогда не служил ему, что, если я использовал его желания для удовлетворения собственных?
— Я могу рассеять все твои сомнения, знаю, что с моей стороны жестоко не делать этого и позволять тебе терзать своё сердце, но, пока я знаю, что, кроме братской любви и преданности, тебя заставляют бежать на помощь моему мужу ещё и муки совести, я спокойна за него. Слышишь генерал Корё: береги себя, всё, что я не сказала тебе сейчас, я расскажу своему мужу, чтобы сегодня спокойно уснуть в его объятиях. Прости меня.
Ногук отпустила руку генерала и направилась в зал приёмов, Чхве Ён проводил её взглядом.
— Ваше высочество, королева смиренно просит об аудиенции.
— Пусть войдёт, — послышался голос короля в ответ.
Принцесса Юань вошла в раскрывшиеся перед ней решётчатые двери.
— Я пришла напомнить вам о том, что обещала сказать в один из праздников, который будет отмечать эта страна. Этот праздник наступил, ваше высочество: наместничество Сансон вернулось в состав Корё, — и я пришла разделить с вами радость этого дня…
— Праздник наступил, королева, праздник для этой страны, но не для меня — страна приобрела плодородные земли, а я потерял единственного друга: Чхве Ён уехал умирать к небесным вратам. Что бы я не предлагал ему, он не захотел остаться подле меня. Я пытался подкупить, удержать, помочь, защитить — он не принял от меня ни подкупа, ни помощи, ни защиты.
— Что, по-вашему, есть дружба, ваше высочество? Разве, отказавшись от всего того, что вы предлагали ему, генерал повёл себя не как настоящий друг? Разве вы в тайне не желали того, чтобы он отказался от всего того, что вы предложили. Вам стыдно в том признаться, но это так. Генерал не предал вашей дружбы, он не изменил своего отношения к вам, несмотря на всё, что вы ему сделали. Я бы назвала то, как относится к вам генерал, братской любовью, но родной брат мог бы предать вас в борьбе за этот трон, а генерал не захочет этого. Я бы назвала то, как генерал относится к вам, муж мой, отцовской заботой, но ваш отец, не задумываясь, пожертвовал вами ради этой страны, а генерал никогда не сделает этого. Этот человек готов отдать собственную жизнь, следуя вашим прихотям, он выполнял все ваши приказы — даже приказ умереть он исполнил без единого недовольного слова. Я бы назвала то, как генерал относится к вам, собачьей преданностью, мне жаль обижать этого человека, но даже сейчас, вызвав ваше малейшее недовольство, он страдает от неразрешимых для него сомнений и испытывает муки совести. — Король, не отрываясь, смотрел в глаза юаньской принцессы, его взгляд становился уверенней и разгорался, и, как только королева закончила свою длинную отповедь, Конмин в несколько шагов преодолел отделявшее их расстояние и обнял жену. — Ваше высочество… ваше высочество, — королеве было сложно говорить, муж крепко сжимал её в объятиях и покрывал поцелуями её лицо, — вы должны всё помнить: и хорошее, и плохое. Вы должны помнить, как этот человек служил вам, не признавая в вас короля, не видя в вас человека, как он старался умереть тогда. Вы должны помнить, как вы впервые заковали его в цепи и как спасли его, вы должны помнить, как он возвёл вас на этот трон и возвеличил, как вы наказали его в благодарность. Вы должны помнить, как он пожертвовал всем, чтобы спасти вас, и как был готов отказаться от вас, но не сделал этого. И то, как он умирал, истекая кровью, как принял яд из ваших рук, как сражался, умирая по вашему приказу, и как победил, как он хотел убить и не убил по вашему приказу. Всё это нужно помнить и жить дальше, ваше высочество.
— Королева, моя королева, жена, дорогая, — Конмин подхватил принцессу Юань на руки, — праздник, вы говорили, сегодня у нас праздник.
— Да, муж мой, сегодня праздник, и я приказала накрыть стол в моих покоях.
— Стол в ваших покоях?
— Да, мои покои здесь ближе, только поставьте меня на пол, я должна дойти на своих ногах.
— Значит в ваших покоях, надо поторопиться…
— Да, ваше высочество…
* * *
— Синдон-а, эй малец, что за шум? Опять монголы? Хорошо, что мой домик такой маленький, и его не видно за холмом. Синдон-а? Синдон-а? — Инсу вышла из ворот своего дома и смотрела, как монашек бежит к ней.
— Тётенька, это воины, бегите, бегите, они едут сюда, они едут за вами, — малец бежал с холма, рискуя поломать ноги, и кубарем влетел в ворота хижины.
— Бежать? — сомнение лишь на секунду отразилось на лице Инсу. — Сейчас, сейчас только вещи соберу.
— Тётенька, бросайте всё и бегите, — Синдон утёр пот и побежал в дом, помогая собирать вещи.
— Не могу, малец. Ты и представить себе не можешь, насколько это всё ценно. — Инсу разложила свои вещи на столе и теперь внимательно разглядывала получившуюся композицию. — Так малыш, я должна это всё оставить или взять с собой? Пожалуй, оставлю — возьму только антибиотики, шприцы и системы… Этот человек, если он будет болен, когда я вернусь, то антибиотики — это единственное, что я так и не смогла приготовить здесь.
— Тётенька! Быстрее тётенька, — Синдон подпрыгивал на месте от нетерпения.
Топот копыт затих.
— Не бойся малыш, вот видишь, они проехали мимо, — Инсу постаралась успокоить разволновавшегося ребёнка.
— Его высочество принц Чхве Ый милостью своей почтил это жилище, — донеслось снаружи. — Его высочество принц Чхве Ый милостью своей почтил это жилище.
Топот солдатских сапог во дворе дома заставил Инсу замереть на месте. Два воина в тяжёлых доспехах вошли в её дом и встали по правую и левую стороны от ворот. Следующим в ворота вошёл он, сердце Инсу забилось чаще, этот человек был поистине огромен и имел мощное телосложение — она вскрикнула и протянула к нему руки — она не знала, как это ему удалось, но сквозь пространство и время командир королевской сотни пришёл за ней. Инсу подняла взгляд и посмотрела этому человеку в глаза: его взгляд был совсем другим — пустым и равнодушным, а вокруг рта залегли складки, придававшие лицу этого человека надменное выражение.
— Его высочество принц Чхве Ый милостью своей почтил это жилище.
Инсу склонила голову, она знала, что только что совершила как минимум две непростительные ошибки, но она была небесным лекарем и считала, что жителю небес неучтивость должна проститься. Красивое лицо принца исказила недовольная гримаса, но он быстро совладал с собой:
— Я, принц Корё Чхве Ый, милостью Небес пришёл смиренно просить Небесного лекаря о помощи.
— Слушаю, — произнесла Инсу, совершая третью непростительную ошибку, но, несмотря на сходство с ним, она теперь окончательно поняла, что принц ей неприятен.
— Мой отец, милостью Небес король Корё Чхве У, болен, и ты должна спасти его.
— Я лекарь и спасаю людей, но ничего не должна ни тебе, принц, ни тем более твоему отцу, — проговорила Инсу, смерив незваного гостя презрительным взглядом.
Красивое лицо принца исказила гримаса гнева:
— Как ты смеешь, женщина…
Инсу перебила принца:
— Я не женщина, я — Небесный лекарь, ученица Хваты — могу вылечить любую хворь и даже мёртвого поднять, а вы, ваше высочество, пришли смиренно просить меня о помощи. Я лечу людей, привезите своего отца сюда, и я буду лечить его, я не могу удаляться от этого жилища.
— Ты, как ты смеешь?! Я приказываю именем принца Корё схватить эту женщину, — на лице принца праведный гнев сменялся бешенством.
— Именем Небесного лекаря вы не посмеете прикоснуться ко мне, не посмеете…
Воины подхватили Инсу под руки и потащили к выходу.
— Тётенька, — малыш Синдон отчаянно ухватился за подол платья Инсу и не отпускал её, — милая…
— Я вернусь, Синдон-а, обязательно вернусь, жди меня здесь.
— Нет изверги, отпустите её, да будет проклят клан Чхве, который высасывает последние соки из этой несчастной страны. Небесный лекарь должна лечить обычных людей, а не умирающего короля, которому давно пора в могилу, — тщедушный монашек собрал все свои силы и набросился на огромного и мощного принца, тот одним движением своей десницы отбросил его — тело малыша пролетело по воздуху и впечаталось в стену дома.
— Синдон-а, малыш, Си-ииндон-ааа, — закричала Инсу…
— Давно не видались, Анчжэ, — генерал королевской гвардии спешился и посмотрел в лицо главнокомандующего насмешливым взглядом.
— Ты поражаешь моё воображение, Чхве Ён, и прежде тебе удавалось подняться после падений, которые стали бы гибельными для любого, но на этот раз тебе удалось восстать из могилы. Я был на твоих похоронах и слышал о том, как ты умер: ни один человек не сможет подняться после такого…
— Что с войском, тосойынса, ты уже месяц лагерем на границе стоишь, солдаты обучены? — военачальники в сопровождении каждый своей свиты перемещались по лагерю, приковывая к себе взгляды обычных солдат.
— Послушай тэогун, я готов стать обычным стражем, но избавь меня от необходимости обучать этот сброд. Они пришли сюда, чтобы есть и получать жалованье, им не за что биться. Мне не удалось сдвинуть это быдло с места, и, если ты преуспеешь в этом, несмотря на то, что ты младше меня, я склоню перед тобой голову и преклоню колени.
— Раз так брат, в столицу возвращайся и короля охраняй, только мне здесь всё покажи и первым делом на кухню отведи. — Чхве Ён остановился, посмотрел в глаза главнокомандующему и положил руку ему на плечо. — Я гвардейцев королевской сотни с собой забрал, к твоему приезду Чхунсок новых удальчи наберёт. Передай ему, что отныне они будут так же, как и королевская стража, тебе подчиняться. Вели ему ко мне ехать, а сам короля оберегай и старайся, его величество сейчас в хорошей защите нуждается. Особенно с Синдоном внимателен будь, к личным покоям монаха не подпускай, если им надо обсуждать государственные дела, пускай в зале приемов это делают. Этот старик — коварный отравитель, никогда его наедине с королём не оставляй, пусть их разделяют хотя бы двое стражей, и, если им по каким-то причинам захочется оружие в ход пустить, пускай делают это, не задумываясь. Следи и за чиновниками Совета: следи и охраняй, — за моим дядькой пригляди. Я уверен, что разбойник уже прибрал к рукам королевский погреб, но, если ему станет скучно во дворце, он может и на королевскую сокровищницу покуситься.
Чхве Ён в сопровождении главнокомандующего генерала Анчжэ быстро шёл по лагерю, которым расположились корёские войска на границе, и везде, где бы он не проходил, его сопровождал настойчивый шёпот:
— Генерал, тот самый генерал?
— Да, не может быть, у такого генерала должны быть золотые наручи и золотые поножи, и тяжелый серебряный доспех, да ещё золотой топорик на поясе, а у этого ребёнка даже волосы острижены как у преступника, будто и не на службе вовсе.
— Ребёнок? Так точно, ребёнок. Мой сын и тот старше его будет, а я его отец — не генерал, а обычный солдат.
— Ага, генерал, ты на личико его-то посмотри, когда бы моя дочурка была в половину также мила мордашкой, давно бы уже замуж не за кого-нибудь, а за благородного отдал.
— А мне не нравятся крупные женщины.
— Этак придурок, я не про телосложение тебе толкую — на морду его смотри…
— Да что вы там про детей толкуете?! Это дитятко с таким ростом-то, пожалуй, и не удивительно, что одним ударом троих зарубает: ты на руки посмотри — вот ручищи. Гляди, был бы у каждого из нас такой рост и силища, мы бы уж давно не то, что Юань, весь свет бы под себя подмяли, а когда мы вдвое меньше, что с нас спрашивать-то.
— Они это едят? — Чхве Ён подошёл к огромной плетёной корзине, наполненной рисовыми шариками, взял один и надкусил. — Тэман-а, — позвал он воспитанника, взял ещё два шарика из корзины и протянул их парню, который тут же с жадностью принялся за еду.
— Эт командир, червячка заморить так можно тем более, что я ел недавно, только вот на еде такой далеко не убежишь.
— Эй ребята, кто здесь кашеварит? — генерал повысил голос, и люди поблизости вздрогнули и оглянулись на окрик.
— Стало быть, я, — тщедушный солдатик, дрожа от макушки до пят, приблизился к генералу.
— Слушай брат, — проговорил Чхве Ён, приобняв солдатика за плечи, отчего тот пошатнулся, не выдержав прикосновения тяжелой длани командира, — командуй здесь, как хочешь, только старайся, чтобы к ужину в этих шариках появилось мясо. Хочешь, в ближайший город за солониной пошли, хочешь — охотиться лучников заставь, только мясо должно в больших котлах на костях вариться, а есть, кроме этих шариков, мы ещё и суп должны, понял меня?
— Понял, ваша милость.
— Ну раз понял, так выполняй и старайся, смотри у меня, — генерал похлопал солдатика по плечу. — Хорошо Анчжэ, кухню я увидел, только никак не пойму, где ты их обучать-то обучал, когда пытался, а они не поддавались.
— Так в поле, командир, в чистом поле палками и пытался заставить их махать…
— Палками, значит, в чистом поле… Это не хорошо, Анчжэ. Это для тех, кто уже меч в руках подержал, хорошо, а этих как детей малых надо учить. Кто у тебя за снабжение отвечает? Сюда его приведи и прикажи, чтобы он циновок достал, чем больше, тем лучше, да из этих циновок чучел навертел в этом чистом поле, про которое ты говоришь, числом не меньше сорока, а потом там же брёвна в землю вбил, а к ним толстых прямых веток понадбил да побольше. — Генерал тяжело опустился на бочку. — Выполняй тосойынса, старайся, оружейную и конюшни Токману покажешь, а я так посижу. Тэману покажи, где мой шатёр поставили, он потом меня отведёт туда…
— Эй Чхве Ён-и, что с тобой? — генерал, ссутулившись, повесив голову, тяжело опирался на меч.
— Эй командир, командир, эт ты как? — Тэман подполз к Чхве Ёну и заглянул ему в лицо. — Опять, вот же опять, — малец вскочил на ноги и в панике вцепился в свои волосы. — Ладно командир, как та травка, что Тоги тебя лечила, знаю, называется тысячелистник, этак я её зараз найду, истолку и отвар приготовлю. Держись командир!
— Что с тобой, тэогун? — удивлённый поведением генеральского воспитанника Анчжэ подошёл к другу, взял того за подбородок и приподнял голову — Чхве Ён посмотрел ему в глаза колючим затуманенным болью взглядом — и тосойынса отшатнулся, отдёрнув испачканную алой кровью руку.
— Не кричи и не трогай — заметят, просто иди, оставь меня, — прошептал Чхве Ён.
* * *
— Командир, командир, командир… просыпайся, слышишь? Уже и так завтрак пропустил. Вот, глотни-ка и вставай, а то зачем ехали сюда, если просто так лежать будешь — этак в столице удобнее было.
Чхве Ён открыл глаза и застонал:
— Тэман-а…
— Чего командир, чего?
Чхве Ён приподнялся на локтях, спустил ноги с лавки и сел, жадно глотая воздух:
— Я встану сейчас, а ты вели общий сбор трубить, — произнёс он, отдышавшись, — на поляне перед шатром пускай всё войско соберётся.
— Как, то есть общий сбор трубить? — приказ поверг воспитанника генерала в панику. Он запустил руки в волосы и уставился на своего командира.
— Найди того, кто с рогом бегает, и вели ему общий сбор трубить.
— Как, то есть прям так и велеть? — Тэман отчаянно скручивал торчащие на голове волосы в жгуты.
— Тэман-а, не бойся людей, — вздохнул Чхве Ён. — Пора уже прекратить бояться. Если не найдёшь кого с рогом, на первого встречного наори и врежь хорошенько, и тому, кому надо, передадут. Вели удальчи выстроиться в шеренгу перед шаром, а для меня поставь ту бочку, на которой я вчера сидел, перед шеренгой.
— Командир, слышь командир, общий сбор трубят, — Тэман невероятно довольный собой и абсолютно от этого счастливый вернулся в генеральскую палатку, — я кого надо нашёл, на кого надо наорал и даже слегка врезал. Чувствую, будто крылья за спиной выросли. Эй командир… — Чхве Ён стоял, согнувшись, и тяжело опирался на меч. — Ну-ну командир, ты отвар-то мой выпил? Покашляй немножко, кровь сплюнь, дышать будет легче.
— Тэман-а… — генерал с трудом совладал с собой, чтобы из его рта стали выходить какие-то другие звуки, кроме прерывистых стонов. — Ты удальчи собрал перед шатром?
— Что их собирать-то, эти сами соберутся, я им крикнул, чтобы в шеренгу перед шатром строились, они построятся, не боись, командир.
— Молодец, — Чхве Ён положил руку на голову воспитанника, — раз так мелкий, надо тебе волосы подобрать, а то в этой стране с таким колтуном только преступники ходят: им, когда родственники от них отрекаются, волосы и остригают. А ты теперь — мой помощник — и тебе так ходить не годиться: ну ладно, это потом, это подождёт. До бочки той меня доведи…
Чхве Ён тяжело опёрся о плечо Тэмана.
— К-ком-мандир, а сам-то ты за что себе волосы отрезал? Слышь командир… — приподнятое настроение не позволяло мальцу оценить состояние приёмного отца
Чхве Ён вышел из палатки и обосновался на приготовленной Тэманом бочке. Удальчи в шеренге уже стояли у него за спиной, через равные промежутки растянувшись по всему полю. Солдаты четырёхтысячной армии, как попало, медленно тянулись к месту сбора и садились прямо на землю. Генерал оглядел их колючим недовольным взглядом и поднялся с бочки: разномастная толпа перед ним собиралась в полнейшем беспорядке и непрестанно гомонила, обсуждая какие-то свои насущные проблемы и несчастья.
— А генерал-то хорош.
— Ага, сразу заметно, что начальник сменился — какой был ужин и какой завтрак…
— Да, ты на него посмотри…
— Да, что мне на него-то смотреть: я сыт, здоров и тем вполне доволен, — а на остальное мне плевать.
— Воины Корё! — рявкнул Чхве Ён, его тело осветилось изнутри, он ударил мечом о землю, и гомонящая толпа перед ним затихла и поднялась на ноги, — солдатам показалось, что земля задрожала под ними. — Сегодня день, когда вы жалование за месяц и новое обмундирование получить должны, — недавно умолкнувшая толпа опять удовлетворённо загомонила, — но получат его не все, — над полем повисла напряжённая тишина. — Сегодня вы будете разбиты на сто отрядов по сорок человек, отныне и впредь в день выдачи жалования вы будете бегом подниматься на пик Тасон и спускаться с него, и жалование будет получать только тот отряд, в котором не будет отставших. Эти люди будут бежать по одному перед каждым отрядом, — Чхве Ён указал на гвардейцев за своей спиной. — Кроме того, отряды, в которых будут отставшие, на следующий день будут бежать снова по тому же пути и так до тех пор, пока все солдаты не будут одновременно приходить в лагерь вслед за своим командиром. А сейчас равняйтесь в шеренгах, я сказал: «равняться в шеренгах…» — генерал отбросил свой меч в руки Тэмана и пошёл в толпу — он пинками и тумаками сгонял новобранцев, заставив их выстроиться в шеренгах. — Равняться в колоннах, — закричал он, находясь в центре толпы.
— Эй люди Корё, чего вы слушаете его? Он же один двух тысяч стоит, а нас тут — четыре! Бей его, — прокричал кто-то в толпе, и людское стадо замерло в нерешительности.
Чхве Ён каким-то шестым чувством вычислил смутьяна:
— Побить меня хочешь? Сможешь, думаешь, голову береги, — проговорил генерал и отвесил смутьяну чувствительную затрещину, — я в бою двух тысяч обученных воинов стою, а с таким быдлом, как вы, и со всеми сразу справлюсь. Ну кто? — «Правый думает мне в живот, левый с ног сбить, остальные на земле добьют, а у того, что сзади, есть нож за голенищем, посмотрим». — Людское стадо успокоилось и выполнило приказ командира. — Разбиться на когорты, четверо в шеренгу, десять в колоннах, первая когорта за мной.
Тэман догнал своего командира уже на подходе к горе:
— Командир, а, командир… возвращайся, я их поведу. Тасон — не холм, а гора, там наверху и воздух не тот, кома-аанди-иирр…
— Веди их, Тэман-а, а я отставших проверю.
Когорта прошла средним шагом меньше тысячи локтей в гору, а уже были отставшие: один толстяк, оскальзываясь на красной глинистой земле, не бежал, не шёл, а полз в гору, — Чхве Ён подхватил его под спину и потащил за собой, несколько солдат последовали его примеру, остальных он подгонял пинками…
В лагерь вернулись, опоздав к обеду, — отставших было восемь, солдаты подходили к еде, брали своё и в изнеможении падали на траву. Генерал осмотрел вверенные ему войска — в других отрядах отставших было не меньше — и удалился в свой шатёр.
— Командир, командир… — Тэман поддерживал своего командира под спину, пытаясь влить тому в рот приготовленный отвар, но не мог этого сделать, кровь шла горлом и никак не останавливалась. — Командир… ну, зачем ты так? — из глаз парня потекли слёзы. — Завтра я их один поведу… Слышишь командир.
-Тэман-а, — прохрипел Чхве Ён.
— Что, что командир?
— Только не кричи, а то услышат, — Чхве Ён закрыл глаза и потерял сознание.
* * *
— Ваше величество…
— Величество…
— Его величество…
Этот настороженный шёпот преследовал Инсу, где бы она не находилась со своим своенравным пациентом: больной вращал глазами, приподнимался на локтях, и шёпот утихал. Чем она могла помочь ему? Сидеть рядом, подносить лекарство и слушать бред — этот человек убивал себя сам ночью во сне. Аспирин и гиполипидемические препараты, в последних он не нуждался, а средств, разжижающих кровь, было достаточно, остальное лечение достигалось иглоукалыванием — уменьшение частоты сердечных сокращений и уменьшение сопротивления току крови в артериях. Этот человек убивал себя сам, наказывая за неправильные решения или решения, которые он считал неправильными, или решения, которые кто-то считал неправильными, — он, он один был виноват во всём, во всех несчастьях этого погибающего мира. Инсу слушала бред умирающего и вспоминала его — она знала, что у генерала Корё тоже слабое сердце. Единственным способом спасти его сердце было не допустить события, которые могли бы заставить его, такого совестливого и ранимого, испытывать чувство вины, а самое страшное в жизни правителя Чхве У уже случилось, и теперь он просто убивал себя сам. Инсу не отходила от постели больного, но каждое утро этот человек открывал глаза и смотрел в потолок, пока его сердце не начинала разрывать жгучая кинжальная боль за грудиной. То, о чём он думал в этот момент, Инсу знала — она слышала его бред. Он думал о страданиях собственного народа и сожалел о принятых решениях, он страшился неизбежного: того, что монголы строят флот и подбираются к острову Канхва, того, что его земля горит под копытами северных захватчиков — это и убивало его сердце. Чем же она могла помочь ему?
— Милая, милая, — Инсу проснулась от того, что знакомый голос звал её, — сердце Инсу забилось чаще, и она открыла глаза в предвосхищении. Старый седой король посмотрел ей в глаза и отпустил её плечо. — Милая моя скажет мне, когда я умру, наконец.
— Вы не умрёте, ваше величество, — ответила Инсу, прогоняя сон.
— Плохо! — простонал правитель. — Я прожил долгую жизнь и готов уйти, но перед смертью я хочу сделать доброе дело — я хочу отпустить тебя, милая. Минсон — лучший из самбёльджо, он проводит тебя и убедится в том, что ты доберёшься до дома и будешь лечить простой народ, а не умирающего короля, которому давно пора в могилу. Мне жаль, что мой сын… мой единственный сын не может разделить моих жизненных принципов и привёл тебя сюда, я боюсь, что он погубит эту страну. Этот страх не даёт мне умереть спокойно, передав трон в надёжные руки.
— Я не уйду, ваше величество, вы больны и нуждаетесь в моей помощи, поэтому я не уйду.
— Уходи милая, уходи, и на моём сердце будет на один грех меньше. Минсон-а, уведи её.
«Чем она могла помочь ему, чем?»
— Не-еет, я не уйду! Позовите какого-нибудь травника или любого лекаря, я расскажу, как лечить вас. Вот, это разжижает кровь и препятствует образованию тромбов…
— Не нужно…
Инсу вцепилась в край кровати больного и отказывалась отпускать её, пока воин, подхватив её за талию, тянул за собой.
«Всё-таки эти люди ведут себя просто беспардонно», — подумала она, а вслух проговорила:
— Послушайте, послушайте меня… Всё, чего вы так боитесь, случится, это неизбежно случится, но ваш единственный сын не предаст ваши идеалы, он будет до конца следовать им. Ваш сын… ваш единственный сын… — нет, она не решится сказать умирающему королю, что это безоговорочное следование принципам отца и будет стоить жизни сыну. — Пройдёт какая-то сотня лет, и ваш прямой потомок… ваш праправнук вернёт всё то, что вы потеряете сейчас. Слышите меня?! Он всё вернёт! А теперь я уйду, уйду, потому что я должна спасти его, вашего праправнука, этого человека…
Инсу вырвалась из ослабевшего от потрясения её словами захвата воина, поднялась и быстро, не оглядываясь, пошла к дверям.
* * *
— Первый, второй, третий…
— Первый, второй, третий…
— Первый, второй, третий…
— Меч правильно держи, Гэук, руку береги, будешь так держать — руку в бою потеряешь… Быстрее темп держать: раз, два, три, слева, справа — быстрее, я сказал, ещё быстрее, быстрее. Нападай… Сразу все, никто не филонит, нападай…
Чхве Ён тренировал своих солдат выполнять основные движения, но они ещё едва освоили стойку.
— Командир, ко-оома-аандир, дозорные на границе, дозорные, — Тэман, размахивая руками, вбежал на поле.
— Тэман-а, — Чхве Ён остановился и опёрся на меч.
— Чего командир?
— Докладывай, чего дозорные, успокойся, отдышись и докладывай.
— Так я же и говорю, что дозорные на границе отряд конников заметили.
— Конников говоришь. И сколько их?
— Пятьдесят никак не меньше, командир, может больше.
— Где границу пересекут понятно? — Чхве Ён поспешил к своему шатру, Тэман шёл рядом с ним.
— Да командир, да.
Чхве Ён остановился и затравленно осмотрел вверенный ему отряд новобранцев. Эти люди совсем недавно покорили пик Тасон и теперь с трудом осваивали науку рукопашного боя и боя на мечах, встретить вооруженных конников никак не могли.
— Тэман-а, мой доспех, тяжелый доспех, парадный приготовь и половину отряда удальчи собери. — «Почему пятьдесят, только пятьдесят? Проверяют или просто приграничье пограбить?» — Быстрее, Тэман-а, думать некогда — коня веди.
Генерал бегом направился к своему шатру, а вслед ему нёсся возбуждённый шёпот:
— Монголы? Юаньцы?
— Да, монгольские конники к границе идут.
— Что поднимут нас сейчас? Общий сбор трубить? Эй скажи, общий сбор трубить.
— Придурок, щас бегу говорить - приказа-то не было! Знаешь, что за это бывает?
— Ага знаю: два пинка да оплеуха — одной больше, одной меньше, — тебе-то что? Беги трубить, говорю.
— Ребята, ребятки, наш генерал тяжелый доспех надел и на коня сел. Уходят, гвардейцы-то уходят.
— Все уходят?
— Нет половина, а половина с нами остаётся.
— Этак что же? Он нас не берёт?
— Выходит, не берёт. Выходит, бережёт. А всё ты, Гэук - мерзавец: за три месяца меч держать не научился.
— Ух я бы этих юаньцев! Долго им ещё в приграничье проказить, деревни жечь да скот уводить?
— Этак ты мало злишься — этак ты не видал, чего недавно было-то. Монастырь большой на границе сожгли — ты не видал — а я тела монахов хоронил с генералом-то. Тут кому угодно бы и ему плохо стало. Этот малец его испугался так, подбежал, орёт: «Командир. Командир», — а этот, значит, тела-то таскал — я всё удивлялся, что ему всё нипочём — а потом упал на землю и бьётся, дрожит весь, а глаза, глаза сумасшедшие, — я сам испугался.
— Командир, командир, — Тэман подбежал к лошади генерала и ухватился за стремя, — меня с собой командир возьми.
— Как взять-то, Тэман-а? Головой подумай: как я тебя возьму? На седло что ли? С дороги отойди, с дороги… прочь придурок, голову береги, — Чхве Ён ударил свою лошадь в бока, и Тэман упал на землю.
— Кома-аанди-иир, — закричал он вслед удалявшимся конникам.
-Что?
-Ну что?
-Да, ускакали уже, и след простыл. Вон, приёмыш генеральский сидит рядом с шатром и сопли по лицу размазывает. Эх, не к добру.
— Я вот о чём говорю-то. Этот генерал наш болен-то, кажись.
— Да ты чего? Это он-то болен? Да такие, как он, небось, в жизни ни разу не болеют. Не заливай.
— Да, рассказываю же я тебе… когда монахов хоронили, сам подумай… Разве не слышал, что за генерал? В Кэгёне и могила у него есть, а ли не слышал? Уж третий год идёт, как его похоронили.
— Ай придурок! Мало он тебе по башке бил, надо ещё понаддать, а то, глядишь, до сих пор не понял, что он живой.
— Да вправду слышал и я, как этот генерал помирал. Кто не слышал-то? Весь Кэгён гудел: пытал его король страшно - только не понятно за что. Сам король на похоронах больше всех и рыдал, на коленях перед могилой стоял.
— Пытал как?
— А так, что и сказать страшно: с живого кожу содрал, цепями приковал и смотрел, как тот кровью истекает, а потом ещё и ядом напоил. Только этот генерал от яда не помер, тогда король велел его живьём закопать: так закопали, потом выкопали и ещё раз закопали, — но не живут люди после таких пыток! А этому всё нипочём, так что, наверное, не правда, а, может, и вправду теперь болен. Так, если правда, то болен, должно быть, и так, что помрёт скоро.
— Помрёт, говоришь? Ну, как помрёт, всем нам кирдык и будет. Так что, пока жив генерал-то, мерзавец, ты хоть мечом махать учись, а то монголы придут и как звать не спросят - сразу зарежут.
* * *
Отряд из пятидесяти удальчи быстрым галопом приближался к границе.
«Вот они, конники монгольские, вот, не солдаты, а гвардейцы, все в доспехах тяжёлых. Эти не пограбить едут, эти проверяют или провоцируют. Так проверяют или провоцируют? А вооружены они, вооружены — арбалетами».
Чхве Ён немного опередил свой отряд.
«Колчаны, сколько стрел в колчане? Не видно отсюда, сколько самих? Нет, у страха Тэмана глаза велики — самих двадцать, сколько стрел в колчане? Арбалеты далеко бьют. Зачем они здесь?»
Генерал повернулся к ближайшему удальчи и прокричал:
— По цепочке передай: «Ближе не приближаться, дистанцию держать и стрел беречься. Мечи из ножен, руки не беречь, стрелы отбивать. На границу не пускать».
— Командир, я с этой дистанции копьём по главному попаду, слышишь, я отвечу, — прокричал гвардеец в ответ.
Первый рой стрел миновал намеченные цели.
— На атаки не отвечать, проверяют, — скомандовал Чхве Ён.
— Командир слева: слева ещё один отряд…
— Командир, справа отряд…
«Зачем они здесь?» — спрашивал себя Чхве Ён, эта мысль волновала его больше, чем предупредительные крики подчинённых.
— Рассредоточиться. Границу не бросать. Рассредоточиться и стрел беречься. На атаки не отвечать. Пройти не давать.
«Сколько стрел в колчане? Сколько? Ближе, ближе», — Чхве Ён удалялся от своего отряда.
— Командир, ты куда? — закричал Токман. — Второй отряд заряжает.
— Командир, третий отряд заряжает.
«Что?»
Второй залп пришёлся на одного Чхве Ёна: туча стрел просвистела над головой — генерал соскользнул с седла и спрятался за телом лошади.
— Командир, первый отряд заряжает.
— Второй отряд заряжает.
— Третий отряд заряжает.
«Что? За мной пришли? Только за мной? Зачем? Сколько стрел в колчане? Сколько? Девять? Восемь? Не больше. Значит было десять, десять, осталось восемь, теперь прочь… Как же прочь? Спиной не повернуться…»
— Берегись командир!
«Тэман считать умеет — всего их пятьдесят: первый отряд — двадцать; второй — двадцать; третий — десять. Стреляют в разное время. Если от первого залпа увернуться, второй может попасть, а третий тогда добьёт. Доспех тяжёлый, это я угадал, но арбалетная стрела всё равно пробьёт. Что будут делать, если я спрячусь просто?»
Чхве Ён соскользнул с седла и, обняв лошадь за шею, пустил вскачь вдоль границы, скрываясь за телом животного. Следующий залп был направлен в гвардейцев, а конники приблизились к границе.
— Стрел беречься, рассредоточиться, — закричал Чхве Ён и поднялся в седло.
«Эти проверяют, проверяют, но если подпустить, то и пограбят, и порежут. Неужели, за мной пришли? За мной. Зачем?»
— Командир!
— Командир!
— Командир!
«Сколько осталось? Шесть? Да, шесть».
— Не останавливаться, дистанцию держать, от границы не отходить, пройти не давать.
Пятый залп был сделан всеми тремя отрядами одновременно, почти сразу за ним четвертый и третий.
«Хорошо обучены, быстро заряжают, но по лошадям не стреляют, это и хорошо, должна быть в жизни какая-то справедливость», — Чхве Ён оглянулся — часть стрел достигла цели.
— Рассредоточиться… — было поздно, и тела удальчи на земле говорили об этом — сердце генерала зашлось болью. Чхве Ён выпрямился в седле.
«За мной пришли…»
Тело воина осветилось изнутри, и следующая туча из стрел задержалась в воздухе, но не остановилась: Чхве Ён сбил их на излёте, часть разбилась о меч, ножны и наручи.
«С доспехом я угадал», — подумал Чхве Ён.
— Командир, первый отряд командир…
«Первый значит двадцать».
— С лошадей, кто жив — с лошадей, ложись.
«Теперь докладывать будете, что первый отряд в грозу попал, и их молниями убило. Вот так, первого отряда нет».
Чхве Ён оглянулся. Токман в сопровождении трёх гвардейцев, проигнорировав приказ, приближался к границе.
— Я сказал, с лошадей кто жив.
— Все живы, командир, ты приказал беречься — так все и залегли, командир, сам берегись, в тебя целят, — прокричал кто-то сзади. — Командир, второй отряд…
«Быстро они очухались», — успел подумать Чхве Ён — стрелы заскользили по рукам и голове, генерал потерял ориентацию.
— Командир берегись! — послышалось сзади.
— Не приближайся, я сказал, Токман-а. Не лезь под стрелы, Токман-ааа.
— Командир, третий отряд командир…
«Всё, всё — это последний».
Чхве Ён остановился, покачиваясь в седле, и повалился на землю. Отряд монгольских конников удалялся от границы.
* * *
-Что гвардейцы?
— Гвардейцы от границы вернулись?
-Вернулись гвардейцы?
Новобранцы расположились на земле перед шатром командующего и отчаянно гомонили.
— Вернулись гвардейцы. Вернулись.
— Все вернулись?
— Все.
— Все говоришь, а раненые… есть ли раненые?
— Нет раненых: монголов прогнали и даже раненых нет.
— Как же нет?! Кого же несут? Чего малец генеральский завыл, придурок? Чего?
— Генерала, генерала убили — он их собой закрыл.
— Генерала несут, генерала. Кровь горлом у него идёт. Кончается генерал.
— Так убили, или кончается?
— Убили, убили, генерала убили. Пять стрел доспех пробили, убили генерала, генерала убили.
— Всем конец, всему конец, генерала убили.
— Генерал.
— Генерал.
— Генерал…
Людское море поднялось, как по команде, и потекло к генеральскому шатру.
— Эй-эй, что с вашим командиром случилось? — удальчи сдерживали толпу на подступах к шатру.
— То же, что и с вашим, уйди.
— Эй-эй, убит генерал или ранен?
— Ранен, уйди. Хватит гомонить, умереть спокойно не даёте.
— Ребята, кончается генерал, генерал помирает, ребята!
Толпа понаддала, и гвардейцы с трудом удерживали её.
— Эй-эй малец, что с твоим командиром? Расскажи.
Тэман вышел из шатра, размазывая кровь пополам со слезами по лицу, и запустил испачканные чужой кровью руки в волосы.
— Малец? Эй мерзавец, ты как меня назвал? Я — помощник генерала, а не малец. Пошли все прочь, прочь пошли. Ему дышать нечем, а вы тут гомоните, — Тэман пинками разгонял толпу, — мой командир, мой командир… а вы тут, тут… а мой командир… прочь! Прочь! Все прочь пошли, не приближайтесь, прочь, я сказал, прочь, кома-аанди-иир… разойтись, я сказал, разойтись…
* * *
— Первый, второй, третий…
— Первый, второй, третий…
— Первый, второй, третий…
Чхве Ён очнулся от этого ритмичного счёта: он лежал в своём шатре на лавке, его тело было закрыто окровавленной простынёй.
— Тэман-а пи-иить, пить, воды-ыыы, — простонал генерал.
— Сейчас командир, сейчас — в себя пришёл, живой командир: палки-то и не глубоко вошли, доспех спас, — Тэман осторожно приподнял голову своего командира и, нервно улыбаясь, влил ему в рот зеленоватый отвар. — Только не двигайся, слышишь? — Чхве Ён застонал, приподнял руку и прикоснулся к груди. — Не трогай командир, только не трогай, — на глазах Тэмана выступили слёзы, он схватил Чхве Ёна за руку, — доспех спас, стрелы неглубоко вошли, я уж выдернул все. Вот, неглубоко вошли, а кровь не останавливается никак: смотри, я простынь приподниму, а ты не двигайся и смотри. — Тэман дрожащими руками отдёрнул ткань и приподнял голову генерала, — смотри, кровь не останавливается, я и зеленуху, и грязюху прикладывал — кровь идёт, а ведь совсем неглубоко вошли. Не умирай, командир, не умирай… Не останавливается кровь…
Чхве Ён приподнялся на локтях и схватил воспитанника за шею:
— Посмотри на меня, негодник, на меня смотри, — Тэман смотрел в глаза своему командиру и обливался слезами, — яд высосать не пытался? — Тэман замотал головой — мысль о яде не пришла ему в голову. — Ладно отпусти… — Чхве Ён откинулся на подушки, закрыл глаза и замолчал, Тэман размазывал слёзы пополам с кровью по лицу, — отойди, прижечь надо. — Тело генерала осветилось изнутри, и намокшая от крови простынь на его груди задымилась. — Кто это мнётся в углу? — продолжал говорить Чхве Ён не твёрдым голосом. — Эй Токман-а, голову береги: ещё раз под стрелу полезешь — сам убью, — огромный Токман, лишь немного уступавший ростом командиру, мялся в углу и отчаянно тёр глаза руками: услышав окрик, он сперва побежал к кровати больного, но, не добежав, вернулся обратно. — Кто это считает перед шатром?
— Так твой отряд тренируется. Они и считают, — ответил Тэман, приподнимая простынь и с беспокойством оглядывая раны своего командира.
— Кто их тренирует, ты же, кажется, здесь сидишь? — проговорил Чхве Ён, борясь со сном.
— Так сами тренируются.
— Сами значит. — Чхве Ён тяжело вздохнул. — Тэман-а, ног не чувствую, что с ногами?
— Сейчас, сейчас, вот они твои ноги, не переживай, — целы. Сейчас опущу с лавки, сразу почувствуешь.
Чхве Ён открыл глаза и медленно, опираясь на плечо Тэмана, сел, — его лицо исказила гримаса боли.
— Ладно, ноги болят, значит целы, так лучше. Сидеть-то я могу, а Тэман-а, ты ж у нас теперь как-никак, а лекарь.
— Не знаю, может, поешь, а?
Чхве Ён осмотрелся:
— Ну, если сижу, то значит и поем, только под спину чего-нибудь положи, — произнёс он и сполз обратно на подушки.
— Командир, эй командир, глаза не закрывай, а то страшно мне! На меня смотри…
* * *
— Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь, армия генерала Чхве Ёна заняла Согён. Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь, армия генерала Чхве Ёна расположилась лагерем по берегу реки Амноккан. Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь, генерал Чхве Ён вернул северные земли, захваченные монгольскими супостатами…
— Бора, Бора-я, доченька? Дама Чхве, дама Чхве, её высочество где?
— Смилуйтесь ваше величество, я уже слишком стара, чтобы уследить за ней.
— Бора-я, Бора-я, доченька! Только бы она к отцу пошла. Бора?! — королева бежала по коридорам дворца и звала дочь.
— Ваше величество, королева смиренно…
— Ваше величество, Бора… — принцесса Юань вбежала в покои мужа, — ваше величество, Бора у вас?
Свет в покоях короля был потушен, а все окна плотно закрыты ставнями — единственным источником света оставался большой шестигранный фонарь. За столом в кресле короля мирно дремал ребёнок. Конмин прижал палец к губам и пошёл навстречу жене:
— Наша дочь мирно спит, ваше величество. Она всё утро играла с моими кистями, а потом я соорудил этот фонарь, чтобы рассказать ей сказку о бесстрашном генерале Чхве Ёне, который возвёл меня на престол, возвеличил и вернул северные земли. Наш ребёнок мирно спит, а у нас с вами есть очередной повод для праздника. Помниться, вы хотели объяснить мне значение какого-то небесного слова, о котором рассказала вам главный лекарь.
Королева подошла к столу мужа и внимательно разглядывала картины, закреплённые на гранях фонаря:
— Генерал едва ли может быть объектом детских сказок, ваше величество. Наша дочь слишком воинственна и активна, а вы стараетесь поощрять в ней эти качества.
— Я рассказал нашей дочери историю о том, как генерал в одиночку отправился в дом принца Ток Сон Пувона, о том, как, не задумываясь, бросил вызов двум тысячам стражей, но забыл упомянуть о матери этого ребёнка, которая готова была повторить подвиг генерала. Стоит ли удивляться активности этого ребёнка?
— Бора похожа на меня, как две капли воды, ваше величество, я не буду спорить, — королева улыбнулась и нежно посмотрела мужу в глаза, — значит ли это, что наш сын наследует лучшие качества своего отца?
— Я бы хотел, чтобы и он больше походил на вас, дорогая, — проговорил король, задыхаясь от нежности.
— Каким бы не стал наш сын, он будет плодом нашей «любви», — Ногук подняла взгляд и посмотрела в глаза Конмина, он с трудом мог побороть желание обнять жену.
— «Любви»? — прошептал король.
— Да, «любви», — подтвердила королева, — «любовь» — это то самое небесное слово, значение которого я хотела вам объяснить.
— Что же оно означает? — проговорил король, с трудом скрывая нетерпение.
— Любить значит скучать по тому, кого любишь, и постоянно думать и переживать о нём, желать ему только лучшего в этой жизни и стараться помогать во всех его начинаниях, какими бы они не были. Небесный лекарь сказала, что не было и не будет в истории этой страны других короля и королевы, которые любили бы друг друга больше, чем мы с вами. У нас сегодня праздник, и я могу сказать вам, что люблю вас, ваше величество.
— Королева, моя дорогая, чем я заслужил такое счастье? — Конмин подошёл к жене и страстно поцеловал её в губы.
— Вы заслужили это счастье, ваше величество, — судьба мудра, и если это счастье есть у вас, то вы его заслужили, — королева нежно обняла мужа в ответ на поцелуй. — У нас сегодня праздник, так не будем забывать о том, кто подарил его нам, он тоже заслуживает счастья — небесный лекарь вернётся, сильное желание связывает судьбы. Сегодня мы будем думать о генерале и небесном лекаре и будем счастливы.
* * *
— Лекарь, лекарь, бежать надо, просыпайтесь! — Инсу лежала в землянке на лапнике и проснулась от криков охранявшего её воина.
— Опять бежать? — Инсу послушно поднялась и вылезла из землянки, спрашивая своего спутника на бегу о мало значимых для неё вещах. — И кто на этот раз? Корёсцы или монголы?
— Юаньцы, ваша милость, сам Челодай за нами охотится.
— Воин клана Чхве, мы же уже в Согёне? — Инсу огляделась и узнала местность.
— Истинно так, ваша милость, — ответил Минсон.
— Тогда бежим.
— Куда вы, ваша милость? — Инсу опередила сопровождавшего её воина.
— Бежим, я знаю дорогу, — проговорила она и заторопилась, чувствуя за спиной защиту этого надёжного воина, лучшего из самбёльджо, личной армии клана Чхве. Мёртвые кости покрывали равнины, тел вокруг было столько, что уже никто не хоронил умерших, в этой погибающей стране она скрывалась уже два года — два года она не могла преодолеть путь, который занимал три дня, и на этот раз она не собиралась останавливаться перед препятствиями. Инсу услышала шум боя за спиной и задержалась всего на минуту — Минсон отбивал нападение десяти монгольских воинов.
— Бегите лекарь, бегите и прячьтесь, — прокричал воин, и Инсу просто послушалась его приказа. Она не думала, суждено ли этому воину выжить или погибнуть, — она бежала, не чувствуя под собой ног, не думая о запахе тления и пожарищ, который отравлял её дыхание, она бежала к нему. Судьба была мудра, она спасла его раз, второй, третий, но судьба была жестока, и в этом страшном мире приготовила для него сотню испытаний, сотню смертей, которых ему не миновать без неё.
Инсу слышала шум погони — земля дрожала под копытами тяжелой конницы — и небесный лекарь остановилась, прижавшись к скале, за которой скрывались небесные врата.
«Господи, если ты есть, пусть врата будут открыты. Я не знаю, кто или что ты есть, Господи, но, если ты есть, позволь мне вернуться к нему», — Инсу завернула за скалу — небесные врата были открыты.
— Небесному лекарю приказано вернуться, — этот окрик, как и в прошлый раз, остановил её. — Правитель Чхве У умер, и его величество Чхве Ый призывает Небесного лекаря ко двору и назначает её главным лекарем этой страны, — корёские конники догнали беглянку и остановились в нескольких метрах от открытых врат.
— И что же я буду делать на этом высоком посту? — спросила Инсу преследователей, медленно пятясь к вращавшемуся за спиной временному вихрю.
— Жить в богатстве и довольстве, — ответил командир корёских конников.
— А что будет со мной, если я откажусь?
— Умрёшь.
Инсу рассмеялась:
— Клану Чхве не поднять и не возвеличить эту страну, пока потомки королей не научатся смотреть на золото, как на камень, — произнесла Инсу, и водоворот времени утянул её во врата.
Инсу почувствовала твёрдую почву под ногами и огляделась — Сеул поманил её огнями, но это был не её мир, мир, в котором не было его, не мог быть её миром — небесный лекарь, не задумываясь, вернулась к вратам: водоворот времени закрутил её, она оказалась по другую сторону и облегченно вздохнула — корёские конники исчезли. Что это за время, в которое отправила её судьба, Инсу не знала, она оглянулась — Будда, смиренно и равнодушно улыбаясь, глядел в пространство перед собой — и поняла, что очень голодна. Меньше чем в часе пути отсюда был Согён: там она сможет поесть и, возможно, успеть вернуться до закрытия врат, если его не окажется и в этом мире, — она будет испытывать судьбу, пока не отыщет его.
Городок был, как и прежде, оживлённым, на рынке шла бойкая торговля — верный признак приграничья. Инсу вошла в таверну.
— Миску супа с рисом, пожалуйста, — произнесла она, поклонилась хозяйке и села за стол.
Таверна пользовалась популярностью у местных жителей — свободных мест не было — но главными гостями были солдаты в тяжелых доспехах удальчи. Инсу остановила одного и, вежливо склонив голову, как полагалось женщине, произнесла:
— Могу ли я задать вам, ваша милость, один вопрос?
— Слушаю, — ответил солдат, важно подбоченясь, слишком вежливое обращение, очевидно, не соответствовало его положению.
— Это же территория Юань, почему здесь так много солдат Корё, разве вам можно здесь находиться?
— Территория Юань? Ты что недавно с гор спустилась? Уже скоро год, как мы стоим здесь по берегу реки Амноккан. Тэогун отвоевал эти земли.
— Тэогун?! — выдохнула Инсу. — А не подскажите ли мне посмертное имя предыдущего короля.
— Так, король Чхунхон.
— А как давно правит его величество? — спросила Инсу в предвосхищении.
— Эй ребятки, как давно его величество правит?
— Да, лет пять уже, — донеслось из-за одного из столиков.
— Слышала? — проговорил солдат и ушёл.
Инсу поднялась на ноги, она дрожала всем телом. В таверну вошёл Чхунсок:
— Тэогун где?
— Да, где ж ему быть в полнолуние?! — донеслось из-за одного из столиков, и Инсу с трудом узнала Тэмана — воспитанника генерала. Малец изменился до неузнаваемости, важно развалившись, он восседал за столом, волосы его были аккуратно расчёсаны и собраны в кубышку на затылке, а те, что не удалось собрать, были прибраны по бокам головы широкой шёлковой лентой с фамильной тамгой клана Чхве, кожаный доспех был украшен серебряными пластинами, защищавшими грудь. — Под деревом на холме сидит и всем богам молится.
— Ай придурок, — Чхунсок отвесил Тэману чувствительный подзатыльник, — ты хоть еды ему с собой собрал, ведь он там по четверо суток просиживает?
Тэман потирал затылок. Инсу выбежала из таверны.
«Милая вернись, вернись сейчас, — сил нет жить дольше. Сил нет жить, и я уже начинаю малодушно думать о том, разные ли у наших миров небеса. Я уверен, что небо у нас одно. Может, мы встретимся там? Мне не дожить до твоего возвращения, я понял это. Милая прости, я знаю, что обещал не думать об этом, но вот она река, бурная река, которая защитит тебя и мою страну, что если мне просто стать частью этой реки?»
Чхве Ён услышал шум лёгких шагов по опавшей листве и оглянулся — она бежала к нему. Ещё не веря своим глазам, он отложил меч и тяжело поднялся на ноги. Она приблизилась и остановилась в нескольких метрах — просто стояла и смотрела, она ничуть не изменилась, и смотреть на неё было очень приятно и одновременно больно. Боль пожаром разрасталась в груди, сжигая внутренности, и привкус крови во рту становился всё резче. Он просто стоял и смотрел, чувствуя, как его глаза наполняются слезами от осознания того, что она была просто наваждением, — не будь эта женщина наваждением, она не могла бы просто так стоять и смотреть.
Он просто стоял и смотрел, возможно, ветер бил ему в лицо, или он не верил до конца в её возвращение, но его глаза наполнялись слезами. Ещё видя только его силуэт под высоким дубом, она узнала его, он ничуть не изменился, только стал будто бы ещё выше и немного оброс, нет, он просто сильно похудел, щеки впали и глаза горели лихорадочным блеском. Он стоял и смотрел, и глаза этого человека наполнялись слезами, Инсу преодолела разделявшее их расстояние и бросилась ему на плечи, он поймал её в воздухе, не позволив ощутить твёрдую почву под ногами, и прижал к себе:
— Милая, — выдохнул он.
Действие начинается осенью 1356 г., когда Чхве Ён уже совершил свои основные подвиги: взял штурмом юаньское посольство, вернул Сансон, вырезал клан Ки (Ци), отвоевал северные приграничные территории до реки Амноккан. Генерал внезапно меняет поле деятельности, переезжает на восточное побережье, уступая все лавры молодому соратнику — Ли Сонге, который открыл ему ворота Ханяна (столица провинции Сансон). Что заставило генерала сделать такой внезапный шаг?
Действие части не привязано к историческим событиям, за исключением того, что в 1366 г. Чхве Ён был отправлен в ссылку по распоряжению влиятельного министра при дворе Конмина — Синдона, выходца из рабов.
Инсу шла по лагерю, которым расположились корёские солдаты по берегу реки Амноккан. Впрочем, способ её перемещения едва ли можно было назвать ходьбой. Она делала несколько коротких шагов и натыкалась на ножны меча, который Чхве Ён, защищая, держал перед её грудью, не поспевая за его поступью и замирая перед этим мечом, билась спиной о жёсткий доспех — в этот момент его сильная рука, обнимавшая её талию и придерживающая руку, поднимала её в воздух: Чхве Ён озирался по сторонам, приподнимал меч, будто бы ожидая, что кто-то нападёт и отнимет у него его сокровище, и крепче прижимал её к себе — Инсу было больно, но она терпела.
— Давно не видались, Чхунсок, — проговорила небесный лекарь, увидев помощника командира.
— Вы вернулись, ваша милость, мы все вас очень ждали.
— Чхунсок, ты расставил дозоры возле всех бродов? — Чхве Ён смерил друга грозным взглядом.
— Да, генерал, — гвардеец просиял понимающей улыбкой и склонил голову в коротком поклоне.
— Иди и проверь, — проговорил Чхве Ён, завёл Инсу в шатёр и отпустил на волю из своих объятий.
— Так значит, здесь ты и жил все четыре года, пока меня не было, — уверенно заявила небесный лекарь, едва получив возможность относительно свободно передвигаться.
— В этом шатре я жил, но раньше он стоял в другом месте… — генерал собирался более подробно подтвердить догадку гостьи, но заметил, что его не слушают — Инсу была слишком занята исследованием окружающего пространства и разминанием затёкших конечностей:
— У-ууу, — протянула она разочаровано, — с реки дует. А здесь, значит, ты спал, — Инсу опустилась на лавку и попрыгала на ней, — у-уу, какая жёсткая… А здесь, значит, ты работал, — небесный лекарь подошла к огромному столу и стала перекладывать бумаги, — это ты писал? — спросила она, и генерал кивнул — другого ответа от него не требовалось. — А у тебя хороший почерк, знаешь, что любая из этих бумажек могла бы озолотить меня в моём мире. — Пока долгожданная гостья по-хозяйски распоряжалась в жилище тэогуна, сам он, застыв как статуя, в нерешительности мялся у входа. — Идём сюда, я помогу доспех снять, — произнесла Инсу — Чхве Ён вздрогнул и вытянулся по стойке «смирно».
— Зачем? — спросил он.
— Вот глупый, я же лекарь и должна осмотреть тебя: идём, идём.
Командующий десятитысячной армией сделал несколько неуверенных шагов, и Инсу оказалась за его спиной раньше, чем он мог бы сам приблизиться. Она сняла с него доспех, наручи и рубашку.
— Ложись, — приказала Инсу.
— Ложиться?
— Ну, так и будешь переспрашивать? Что-то со слухом? — проговорила небесный лекарь, подбоченясь, и генерал послушно опустился на лавку. Инсу подвинула его ноги, развязала манжеты и завязки чёрной нательной рубашки. — Это я помню, — проговорила она, прикасаясь своими горячими руками к огромному чёрному пятну в области печени. — Ты хоть знаешь, как я старалась, делая швы, а ты позволил им разойтись, ведь даже шрама не должно было остаться… Это я не знаю, это тоже, а это что-то недавнее — рассказывай быстро!
Чхве Ён приподнял голову.
— А это… это так — стрелы пробили доспех, не глубоко вошли, ничего страшного.
— Ладно, поверю. Так, стетоскопа у меня нет, — Инсу сделала то, чего ей давно хотелось — легла ему на грудь.
— Ты простыл? Ну конечно, не мудрено, когда отовсюду дует… а сердце-то как бьётся — ничего себе! Что с тобой?! Ты болен, как давно?
— Со мной всё хорошо, — проговорил Чхве Ён и запахнул рубашку.
— Погоди, я проверю пульс, — Инсу поймала запястье пациента в воздухе, но не преуспела в намеченном занятии: она легко перелетела через тело генерала и оказалась рядом с ним на лавке, он привстал и навис над ней — она замерла — а он, просительно глядя ей в лицо, осторожно и медленно снимал с неё одежду. Когда одежды на ней уже не осталось, она, будто бы испугавшись того, что неизбежно должно было случиться, приподнялась и обняла его, спрятавшись на его груди: он поцеловал её в висок, в щеку, осторожно отстранил от себя и поцеловал в губы, она забылась — пусть всё идёт, как идёт, пока этот человек рядом…
Инсу проснулась от того, что Чхве Ён играл её волосами — она открыла глаза: этот человек, улыбаясь своим насмешливым взглядом, смотрел на неё и собирал с подушки её растрепавшиеся от долгого сна огненно-рыжие локоны.
— Ты сам-то спал? — спросила Инсу, он кивнул. — Неужели, всё ещё не наигрался? — он, по-прежнему улыбаясь, отрицательно замотал головой.
— Когда я впервые увидел милую, думал, что у людей не может быть волос такого цвета.
— Так, теперь ты должен рассказать мне о том, что происходило с тобой, пока меня не было. Начнём с того, что ты был обморожен, как вылечили обморожение? — Инсу приподнялась на локтях так, что её лицо вплотную приблизилось к нему.
Чхве Ён тяжело вздохнул:
— Обморожение?
— Не делай вид, что ты не знаешь этого слова!
— Если будем так вот лежать и болтать и дальше, то милая моя пропустит завтрак, и я никак не смогу накормить тебя, — генерал отстранился, но Инсу удержала его, повиснув у него на шее, и ему пришлось поддержать её под спину.
— Плевать. Рассказывай, как лечили обморожение.
— Тоги срезала волдыри, — последовал ответ.
— Так, какими были волдыри, мутными или прозрачными?
— Прозрачными.
— Хорошо. Где они были?
— На руках, груди, спине и шее.
— Вторая степень, повезло, но площадь обморожения просто огромна. Было очень больно. — Инсу закончила допрос, всхлипнула и прижалась к его груди. — Ты, наконец-то, со мной, ты знаешь, ты мне снился.
— Я приходил во сне к моей милой, и сам я милую однажды видел во сне, — Чхве Ён, закрыв глаза от удовольствия, обнимал своё сокровище.
— Ты мне не просто снился: ты, негодник, позволил себе умереть на моих руках, — ты знаешь, как мне было больно, — Инсу вырвалась из его объятий и отстранилась, но генерал на этот раз не был готов отпустить её и схватил за запястья.
— Умереть? — воскликнул он. — Я позволил себе умереть на руках моей милой? Я умер, как только милая моя ушла, и не жил до вчерашнего дня.
— Вот же, — Инсу вырвалась и хлопнула Чхве Ёна по плечу. — Ты знаешь, как ты умер в моём сне? Как умер? Ты лежал на лавке, обмотанный кровавыми бинтами, и истекал кровью; ты был прикован к полу, и кандалы пережали ноги так, что ты мог никогда больше не встать на них; ты едва дышал, и сердце умирало, и кровь уже шла горлом, и я не узнала тебя: ты выглядел так, что я тебя даже не узнала и приняла за преступника, которого заковали за тяжкое преступление. Ты…
— Тише, ти-иише, милая, — Чхве Ён обнял её и прижал к себе, — это был всего лишь сон, плохой сон.
— Вот и я думаю, что это мог быть только сон, кто же мог посметь заковать тебя в цепи, король никогда бы не позволил сотворить с тобой такое, он сам мне говорил, что никогда и никому не позволит заковать тебя в цепи. Вот, но мне было очень страшно.
— Я никогда и никому не позволю заковать себя в цепи, даже королю, пока милая моя рядом и думает обо мне. А сейчас я встану, принесу чистое бельё и моей милой чего-нибудь поесть.
Генерал с лёгким вздохом поднялся и стал одеваться — Инсу села на лавке и вскрикнула — под столом, довольно улыбаясь во все тридцать два зуба, как кот наевшийся сметаны, в позе лотоса сидел Тэман, генеральский воспитанник.
— Эт, я тут так всю ночь просидел, — проговорил он, — а вы этак меня даже не заметили. Да, поесть я принёс, правда, всё уже остыло — я за тобой от самого дерева с едой бежал, командир!
— Тэман, мерзавец… — генерал зыкнул на воспитанника и продолжал одеваться, на мальца этот окрик не произвёл ни малейшего впечатления.
— Я всё видел, чем вы тут занимались, и мне это так понравилось, а наружу вам пока лучше не выходить — там пол войска караулят: как увидели, что командир, значит, женщину привёл… Только ведь не все знают, что за женщину, — Тэман озадаченно почесал затылок. — Я бы объяснил им, придуркам, но как-то это слишком долго получается. Да, и командир, я теперь понял, отчего Тоги била меня, когда ты больной лежал.
Инсу поборола шок от появления незваного гостя:
— Больной лежал? Тэман-а, и долго он лежал?
— Ой, и долго, ой, и тяжко, помирал сколько раз, не понятно только как не помер…
— Тэман, мерзавец…
Чхве Ён схватил воспитанника за шкирку и пинками вытолкал из палатки.
— Так, так… — проговорила Инсу, смерив командующего десятитысячной армией недовольным взглядом.
— Тише, тише, милая, — Чхве Ён взял со стола пирожок, присел на лавку и протянул еду долгожданной гостье, — у шатра стены тонкие — услышат же, вот, лучше покушай и здесь сиди, наружу не выходи.
— Он же не вкусный, когда холодный, — проговорила Инсу, жуя.
— Вот и хорошо, здесь сиди, никуда не выходи — кроме Тэмана, Токмана и Чхунсока, сюда никто войти не посмеет, только не выходи, слышишь, я быстро, — Чхве Ён поцеловал Инсу в щёку и выскочил из шатра.
— Эй мерзавцы, чего собрались здесь?! Прочь пошли, прочь сказал, увижу ещё раз здесь, сам убью, убью, сказал…
Толпа не верила и, судя по звукам, доносящимся снаружи, не собиралась расходиться. Инсу завернулась в одеяло и доедала пирожок, улыбаясь и посмеиваясь себе под нос, внезапно улыбка исчезла с её лица, она вспомнила слова Тэмана: «Ой, и долго, ой, и тяжко, помирал сколько раз, не понятно только как не помер». Инсу вскочила с постели и стала одеваться, через пятнадцать минут она разбирала содержимое своего рюкзака. Если бы она была умнее тогда, то взяла бы два комплекта хирургических инструментов — один бы оставила в прошлом, другой использовала здесь. В рюкзаке остались антибиотики, штук сорок бесполезных одноразовых шприцев, абсолютно бесполезный без медицинских игл шовный материал, две системы для переливания крови и приготовленные ей самой снадобья — она испытывала их, страдая муками совести, на покалеченных монголами корёсцах и всё же не решилась бы дать их этому человеку. Что же с ним не так? Сердцебиение частое, но слабое, хрипы в лёгких — симптомы сами по себе тяжёлые, но что является причиной, может, просто простыл? Да, немудрено. Инсу обошла шатёр — дует, на этой лавке даже белья почти нет, только что костям полезно на ней лежать, а так доски голые — нет, надо спасать его, спасать…
— Это сейчас оденьте, это — на смену, — Чхве Ён вошёл в шатёр, бросил на лавку два объёмных свёртка и сразу же вышел, вернулся через секунду — в одной руке он нёс неширокую лавку, а в другой огромный тюк белой шерстяной ткани. Инсу развернула подаренную одежду, как и ожидалось, солдатская форма, — в этом будет теплее, я знаю, что милой моей это не нравится, но так будет теплее, — генерал как будто угадал её мысли. — Бельё с лавки было снято в мгновение ока — две лавки оказались рядом и были соединены мощными скобами, затем на лавку легла свёрнутая в несколько слоёв шерстяная ткань, чистые простыни и ещё одно одеяло. — Так мягче?
Инсу недоверчиво подошла к лавкам и присела на новые перины.
— Мягче, — ответила она.
— Это овечья шерсть, должно быть и тепло, и мягко. Откуда, говорите, дует? — Инсу молчала и недовольно оглядывала производимые генералом приготовления, Чхве Ён обошёл шатёр. — Значит, отсюда. Овечья шкура не пропустит ветер снаружи, я сейчас закреплю её на стропила.
— Послушай Чхве Ён-сси.
— Слушаю, — генерал посмотрел на неё и улыбнулся.
— Ты и вправду хочешь, чтобы я жила тут? — спросила она, не отводя взгляд.
— Этот шатёр, милая моя, расположен очень удачно, выйдя из него, с холма я могу одновременно видеть и реку, и собственный лагерь — совсем неважно, что его продувает всеми ветрами, — Чхве Ён выпустил выдубленную до белизны шкуру из рук и направился обратно к лавке, на которой сидела возлюбленная.
— Как это неважно? Послушай командир, ты же болен?
— Кто тебе сказал такую глупость, милая, со мной всё хорошо, а с этим мерзавцем, Тэманом, я непременно разберусь по-свойски, — Чхве Ён опустился на колени перед Инсу так, что их лица оказались на одном уровне, и теперь гладил её ноги, всем своим видом умоляя об ответной нежности.
— Я не хочу тут жить, — произнесла Инсу, по-детски надув губки, и наблюдала, как улыбка медленно сходит с лица генерала.
— Можно, конечно, поставить шатёр в другом месте, но милая моя не может жить одна. В этом лагере вы — единственная женщина, — торопливо объяснил командир, но Инсу не позволила ему договорить.
— Вот именно, генерал, ты же в этом шатре ещё и собрания, совещания, — она долго подбирала слово, чтобы оно не оказалось небесным и непонятным для него, — совет проводишь и командиров приглашаешь — так нельзя, я буду просто мешать.
— Для совета можно поставить отдельный шатёр, кроме того на время совета здесь можно ставить ширму. Я знаю, что милая моя хочет сказать, но я ни при каких условиях не собираюсь возвращаться в столицу.
Он опять прочитал её мысли, и Инсу пришлось пустить в ход хитрость: она придвинулась к нему и обняла его голову.
— Ну, послушай, ведь вы сейчас не воюете, а просто стоите лагерем. Ты же не собираешься перейти Амноккан?
— Ни в коем случае. Я всё милой моей объясню, — генерал ответил на ласку и, закрыв глаза от удовольствия, обнял Инсу. — Мы пошли на Согён весной, когда Амноккан широк и буен, и перейти его невозможно, это не позволило монголам стянуть войска для помощи тем гарнизонам, которые здесь стояли. Прошло лето, а сейчас осень, и многие броды открыты — конница легко перейдёт их, скоро будет зима, и нам будет сложно защитить отвоёванное.
«Зима», — Инсу вздрогнула от одного этого слова, — «что будет с ним зимой, в этой продуваемой всеми ветрами палатке, что будет с ним и его больными лёгкими?!»
— Послушай, — Инсу заставила его сесть на лавку рядом с собой, — ну, как мне жить здесь? В холодной палатке, отовсюду дует…
— Дуть не будет… — Чхве Ён виновато вздохнул, будучи вынужден выпустить своё сокровище из объятий, он теперь не знал куда деть свои руки.
— Вокруг одни мужчины, которые заходят без предупреждения и ведут себя по-хозяйски…
— Никто не войдёт, я обещаю, убью любого, кто приблизится или косо посмотрит…
— Я же отсюда даже выйти не могу…
— Я милую мою буду сопровождать, куда бы ей не захотелось пойти… не обещаю, что это будет часто, но я буду стараться…
— Да здесь даже помыться негде! — воскликнула Инсу.
— Помыться? — Чхве Ён вскочил на ноги. — Приказать воды нагреть? Сей же час прикажу… На другой стороне лагеря шатры стоят, а в них бочки, мы греем воду и моемся там, бывает и в неделю несколько раз. Приказать?
— Кома-ааанди-ииир, — Инсу взяла его за руки и придала своему личику особенно жалостливое выражение, пристально вглядевшись в его лицо, — этот приём вкупе с этим словом всегда срабатывал.
— Милая моя не хочет жить со мной? — спросил генерал.
«Ну вот, приехали», — подумала Инсу.
— Глупый, куда я без тебя? Ну, сам подумай: ты болен, а я не могу вылечить тебя, у меня нет инструментов. Я даже нормально осмотреть тебя не могу, потому что ты сопротивляешься, ты мне ничего не рассказываешь…
— Нечего рассказывать…
— Не перебивай. Вот, с мысли сбил, я о том, что нельзя тебе быть здесь особенно зимой, надо вернуться в Кэгён — поживём во дворце, войска твои и без тебя справятся с супостатами. Открою военную тайну — Юань сейчас слаба, и на Корё, скорее всего, не пойдёт, у неё своих проблем хватает. Красные повязки нападали уже?
— Нападали, — ответил он.
— Ну и вот, поедем в столицу, посмотри, как жалобно прошу, командир, ну поедем.
— Я прикажу воды нагреть, — Чхве Ён нечеловеческим усилием освободился от обволакивающего взгляда возлюбленной.
— Вот, какой же ты упрямый… — воскликнула Инсу.
— Пойду, пока мыться будете, здесь всё по всему периметру кожей обошьют, ниоткуда дуть не будет.
Инсу топнула ножкой, но всё было бесполезно — Чхве Ён опрометью кинулся прочь из шатра.
* * *
— С милой моей всё хорошо?
— Хорошо, хорошо, если не веришь, сам сюда иди, что за стенкой-то стоишь и спрашиваешь? — Инсу растирала кожу мочалкой и млела в горячей воде.
— С милой моей всё хорошо? — и нескольких минут не прошло, как голос генерала в очередной раз донёсся снаружи.
— Чем дальше, тем чаще спрашиваешь, ну, коли волнуешься, зайди да посмотри, раз не терпится.
— Ну, что так долго? — в голосе Чхве Ёна слышалось явное раздражение, а млевшей в горячей воде Инсу было хорошо и весело.
— Вот же, неймётся тебе!
— Долго ещё? — на этот раз в голосе генерала не было ни раздражения, ни нежности, он просто умолял об избавлении от невыносимой разлуки.
— Сюда идём, сказала: вылезти помоги. Простынь держи и меня заодно, вот так, — Инсу вылезла из бочки на руки генерала, который завернул её в чистую простыню. — Соскучился? — Чхве Ён смотрел ей в лицо и улыбался. — Ты счастлив? — генерал кивнул. — Не знала, что ты умеешь.
— Чего? — переспросил Чхве Ён.
— Быть счастливым, — уточнила Инсу. — А теперь обратно выйди.
— Зачем? — командир десятитысячной армии никак не мог прогнать улыбку с лица.
— Как это зачем?! — удивилась Инсу. — Я одеваться буду.
— А-аа, — протянул генерал, — ну да.
Чхве Ён аккуратно отпустил своё сокровище на землю и вышел из шатра.
— Кому сказал, ближе подойдёте — убью, убью, сказал.
Инсу тихонечко рассмеялась: «И всё же смешно это только до поры до времени, а если подойдут ближе, то либо убьёт, либо уже поздно будет, мало ли что».
— Ну вот и я, — проговорила Инсу, выйдя из шатра.
— Чего голову не вытерли, ветрено же? — простонал Чхве Ён.
— Ладно, обнимай меня и пошли быстрее. Вечно чувствую себя как под конвоем.
— Что? — не понял генерал.
— Пошли, пошли.
— Сегодня я относительно свободен, посидите за ширмой, пока голова не высохнет, а потом можем либо верхом прогуляться, либо на рынок сходить.
— В таком случае поедем верхом, я покажу тебе, где я жила, пока тебя рядом не было, или не покажу — это я должна подумать, как поступать с тобой в воспитательных целях. Ну послушай, ты мне хоть ногами перебирать самой позволь, ведь просто тащишь меня. Ну… что? Нет? И вправду, нет? Не отпустишь? — Инсу рассмеялась, Чхве Ён не выпускал её из объятий. — Ну ладно, тащи, раз тебе так нравится, только смотри — не надорвись. Вот гляди, это ж Тэман. Тэма-сси-к, привет… — закричала небесный лекарь и замахала рукой. — Чхве Ён-сси, ты чего? — генерал подхватил своё сокровище на руки и утащил в шатёр. — Ты чего себе позволяешь, даже поговорить мне ни с кем не даёшь! Вот же, я тебя, — Инсу замахнулась, но генерал увернулся от удара.
Шатёр изнутри был обшит овечьей кожей, и ветры больше не гуляли по нему, слегка дуло по ногам, но жить было можно. Чхве Ён уложил Инсу на лавку:
— Сидите здесь и не высовывайтесь, — проговорил он и закрыл лавку ширмой.
«Как надоевшего попугайчика», — подумала небесный лекарь, — «впору бы обидеться, только этот человек ничего не знает о попугайчиках».
Инсу сушила волосы простынёй, пока мужчины в палатке вполголоса обсуждали свои дела.
— Я считаю, что нападать будут по бродам отрядами лёгкой конницы, основное вооружение — арбалеты, — узнала она голос Чхунсока и улыбнулась.
— Они будут повторяться? Не думаю, но этот вариант исключать нельзя. По берегу реки продолжаем окапываться, а возле бродов делаем коридоры — по бокам высокие щиты со смотровыми щелями, копейщиков расставить и арбалетчиков, ночью огни не гасить.
— Понял, — ответил Чхунсок.
— Лучше первыми напасть, уж сколько нападения ждём. Перейдём Амноккан и на Ляодунь ударим, если не захватим, то пограбим хотя бы, не всё им нас, — этот голос был Инсу незнаком и отчего-то неприятен.
— Это ты, Сонге, дело говоришь, только как же нападать, местности не зная. Ночью вчетвером за Амноккан пойдём, посмотрим, что да как. Чхунсок, Сонге мал ещё — здесь остаётесь, а ты, Тэман-а, с нами идёшь.
— Тебе, командир, нельзя идти, знают они тебя, — Инсу узнала голос Токмана и прислушалась.
— Знают они меня в парадном доспехе, а я вовсе доспех не надену, — последовал ответ.
— Смотри командир, кабы не думали они, что убили тебя, ждали бы нас в Согёне, а так всё малой кровью обошлось и то только от того, что не ждали.
— Да, тихо ты, голову береги, — Чхве Ён тумаком урезонил подчинённого, но было поздно.
Инсу фурией выскочила из-за ширмы.
— Чего это, чего? Кого убили? Тебя убили? Куда намылились? — воины, собравшиеся возле большого стола, заваленного картами и бумагами, замерли, не ожидая такого напора. — Куда собрался?
— Милая, волосы ещё не высохли, — проговорил Чхве Ён растеряно.
— Значит, погуляешь со мной вечерком, а ночью за Амноккан? Вот же… жить надоело? — Инсу смотрела в его растерянное лицо и медленно составляла в голове план дальнейших действий. Уголки её рта поползли вниз, из глаз потекли слёзы, она тихонечко застонала и повисла у него на шее. — Уйдёшь, значит, и бросишь меня? Не пущу, не пущу, лучше сразу убей.
Совет потерял свой смысл. Чхунсок, Токман, Тэман, Ли Сонге и ещё два командира, которых Инсу не знала, удивлённо обозревали разыгравшуюся перед ними сцену.
— Этак командир, теперь как же? — проговорил Тэман. — Дядька твой надоумил меня, когда ты на рожон прёшь, тебе — сонное, и тело в уголок за лавку задвинуть. А сейчас я и не понимаю, кому сонное подлить? Я ж думал — тебе, а теперь выходит — лекарке: лекарке, тебе, тебе, лекарке. Знаю, обоим подолью и ещё сварю, чтобы надолго хватило!
— Тэман, голову береги!
Остаток дня Инсу провела в постоянном напряжении: о прогулке не могло быть и речи, она лишь следила за тем, чтобы он не отходил от неё дальше, чем на расстояние вытянутой руки, и периодически подкрепляла свои усилия рыданиями.
— Милую мою совсем не заботит моя честь?
Инсу смерила Чхве Ёна презрительным взглядом: она с ним не разговаривала. Впрочем, генерал быстро смирился и совсем не пытался вырваться из-под опеки возлюбленной: он не выказывал ни озабоченности потерей уважения в глазах подчинённых, ни неудовольствия от ограничения свободы перемещения, — и к ночи Инсу окончательно успокоилась. Вечером она уложила его на лавку и долго искала удобную для себя позу, пока он, молча, наблюдал за её стараниями. Она положила его правую руку себе под спину, легла головой на его грудь и обняла его ноги своими.
«Не уйдёт, даже если я усну», — подумала Инсу и спокойно позволила сну овладеть собой, проснулась она на рассвете в той же позе — он обнимал её, сцепив руки в замок за её спиной, и спал беспробудно. Инсу заворочалась, пытаясь разбудить его, но он не реагировал на эти старания. Она приподнялась на руках и стала рассматривать его и гладить по волосам.
«Вот они все: шрам над правой бровью, шрам под правым глазом, два — под левым, вот он мой любимый нос, а эти губы я поцелую», — он повернулся набок, к ней лицом, только ближе подвинулся, крепче прижал её, так что Инсу увидела рваное левое ухо, и продолжал спать. «Что это я: он же воин и ходить на разведку — его работа, нужно было повести себя иначе, добиться того же, но другим способом, а я опозорила его перед подчинёнными. Ну и ладно, командир, хватит, намахался уже, надо и о себе подумать», — Инсу приподнялась, поцеловала его в ухо, закопалась носом в его волосы и отпрянула — волосы предательски пахли гарью, дымом и кровью. Инсу попыталась отбросить его руку — не тут-то было — он явственно застонал, но не проснулся.
— Ну хорошо, командир, хорошо же, — Инсу продумывала в голове хитрый план, она закрыла глаза: «План по возвращению в Кэгён под кодовым названием “Прощай оружие”. Пункт первый — он должен проснуться раньше. Пункт второй — информация. Пункт третий — что-то серьёзное должно случиться, серьёзное настолько, чтобы заставить его передумать».
Инсу проснулась от того, что он играл её волосами, она открыла глаза. Этот человек, улыбаясь своим насмешливым взглядом, смотрел на неё и собирал с подушки её растрепавшиеся от долгого сна огненно-рыжие локоны.
— Милая моя пропустила завтрак и скоро останется без обеда, — Инсу с довольным видом потянулась и поцеловала его в губы. Он ответил на поцелуй и притянул её к себе. — Моя милая больше на меня не злится?
— Прости меня, — проговорила Инсу и спряталась у него на груди, — я опозорила тебя перед подчинёнными, в следующий раз я найду другой способ удержать тебя.
Чхве Ён усмехнулся и обнял её.
— Я свободен сегодня. Куда мы пойдём после завтрака?
Инсу задумалась:
— Пойдём на рынок.
— На рынок лучше идти на голодный желудок, мало ли что моей милой захочется попробовать там. Сегодня в Согёне люди будут отмечать праздник середины осени, на рынке поставят огромные качели, будут играть в кабэ, а ночью под луной будут петь и танцевать, милой моей это должно понравиться.
Генерал поднялся с постели и стал одеваться.
— Ты ночью вставал и рубашку менял? — спросила Инсу, буравя взглядом его спину. Он вздрогнул, прежде чем ответить:
— Нет, я спал всю ночь как убитый.
— У тебя же всего одна короткая, остальные длинные по колено под доспех. Вчера ты был в короткой, а сегодня — в длинной.
— Моя милая ошибается: я вчера был в длинной рубашке и сегодня в той же, в которой уснул.
— Идём сюда, — Инсу поманила генерала к себе, заметив, как он побледнел, Чхве Ён с опаской подошёл к лавке и опустился на колени, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом возлюбленной, Инсу поцеловала его в губы: «Пункт второй — нужна информация», — сейчас мы пойдём обедать, я очень голодна.
* * *
— Тэман-сси, Тэма-сси-к, сядь со мной, — позвала Инсу, усаживаясь за общий обеденный стол, — идём сюда — кушай, — Тэман с ногами залез на скамейку, взял рисовый шарик из рук небесного лекаря, обнюхал и просиял улыбкой, пока Чхве Ён по другую руку от лекарки сумрачно копался ложкой в миске с супом и сверкал на своего воспитанника глазами. — Тэма-ссь, так ты, значит, травы знаешь?
— Травы? А, зеленуху-то знаю, знаю зеленуху и грязюху кое-какую знаю, меня Тоги учила как командира лечить, чтобы не совсем помер. — Тэман по очереди откусывал то от одного шарика, то от другого и с шумом втягивал ртом суп прямо из миски.
— И как же ты его лечил?
— Так и лечил — грязюхой да зеленухой, зеленухой да грязюхой.
— Что за зеленуха-то, Тэма-ссь? — спросила Инсу, чувствуя как внутренности сплетаются в узел от охватившей тело паники.
— А такая одна жгучая-жгучая, а другая знаю, как называется, запомнил — тысячелистник, из неё, значит, отвар делал, а ещё листья вишни толок и это, что ещё по дорогам растёт, а грязюху из речки брал: опять на ноги ему надо, пока не ходили.
— Тэман-а… — Чхве Ён болтал ложкой в миске, с опаской прислушиваясь к разговору.
— Вишня и подорожник останавливают кровотечение, а тысячелистник и крапива улучшают кроветворение, — проговорила Инсу, посмотрев на генерала. — И как же тебя так угораздило? Ну конечно, без ран ты жить не можешь — была большая кровопотеря.
— Тэман-а… — простонал Чхве Ён, но Инсу постаралась заглушить его стон.
— Кушай-кушай, Тэма-ссь, а отчего командир твой ходить не мог?
— Так ноги не ходили, вот он и не ходил.
— А отчего же ноги не ходили?
— Тэман-а… — на этот раз генерал вложил больше сил в окрик, и занятому интересным разговором с приятным собеседником мальцу пришлось ответить на него.
— Ну чего командир, чего?
— Умолкни, а? — жалобно попросил генерал.
— Умолкнуть говоришь, а если не умолкну, то что? — просительные интонации в голосе командира настроили Тэмана на игривый лад.
— Тэман-а… — простонал Чхве Ён.
— А ты ешь, сиди, а то остынет, и не терроризируй ребёнка! — проговорила Инсу, повернувшись к генералу.
— Что? — переспросил он.
— Ай, опять не то сказала: ешь, говорю, наворачивай, — Чхве Ён послушно принялся за еду под взглядом возлюбленной, и она, убедившись в силе собственных слов, опять отвернулась от него. — А ты не слушай его, Тэма-ссь, так отчего, говоришь, ноги не ходили?
— А почём мне знать? Не ходили и всё: я как его из ямы достал, они уже не ходили, а дальше он сам их калечил, — на коленках ползал, всё к полнолунию ему к той дырке доползти да к дырке…
— Что за яма-то, Тэма-ссь? — игривое настроение, владевшее Инсу с утра, окончательно оставило небесного лекаря.
— Так, яма как яма: людей как хоронят, вот такая-то и была яма. Я придурков, которые копали, убил, а его достал — дождь шёл, так что сам бы он не вылез, хоть и старался.
Чхве Ён доел суп и быстро в два укуса ликвидировал доставшийся ему из общей корзины шарик, поднялся со скамьи и подхватил Инсу на руки.
— Куда, куда ты меня? Я ж ещё не доела, я есть хочу — положи обратно.
— Милая моя не ест, а только болтает.
— Я ем, положи, откуда взял, говорю, — Чхве Ён посадил возлюбленную за стол, сам сел рядом и схватился за голову.
— Тэма-ссь, что за яма, что за придурки? Его что живого закопать хотели, Тэма-ссь? — Инсу побледнела.
Чхве Ён во второй раз поднялся с лавки и схватил своего воспитанника за шкирку, но Инсу успела перехватить его руку за запястье:
— Не тронь его, понял — отпусти, — генерал отпустил воспитанника и вернулся на место.
— Этак он в бешенстве, командир-то, этак опасно… Нет, лекарка, пошёл я, этак он и убить может.
— Тэма-ссь, Тэма-сси-к? — звала Инсу, но Тэман бежал прочь, только пятки сверкали.
Генерал схватил небесного лекаря за руку и потащил за собой, она бежала за ним, едва поспевая:
— Стой да постой же ты, стой, дай дух перевести, стой, — кричала она ему в след, но генерал остановился только на подходе к городу, Инсу раздражённо отбросила его руку. — Кто? Кто хоронил тебя заживо, кто скажи мне, скажи! Как твои ноги: они же до сих пор болят, ты вздыхаешь каждый раз, когда встаёшь или садишься, ты болен, моё сердце разрывается, когда я вижу, как тебе больно.
Чхве Ён притянул Инсу к себе и обнял её:
— Дожить до возвращения моей милой было очень сложно, но я дожил, так важно ли что было и будет, если сейчас мы каждый день вместе? Сердцу моей милой будет больно, когда она узнает о том, что убило меня.
— Глупый, ты жив, глупый, но как же я смогу вылечить тебя, если не узнаю, чем ты болен? Глупый…
Инсу пыталась вырваться, но генерал крепко держал её в объятиях, лаская её голову.
— Ах деточка, ах красавица, — старушка с вязанкой дров на спине спускалась с холма, и стала свидетельницей этой сцены, — ах красавица, как же хорошо, когда муж так обнимает.
Чхве Ён вздрогнул от неожиданности и отстранился. Инсу вытерла слёзы:
— Он мне не муж, матушка, мы просто спим вместе.
— Что? — старушка не могла поверить своим ушам.
— Он мне не муж, мы просто спим вместе, — повторила Инсу.
— Ай срамница, ай срамница, — заголосила старушка и заторопилась прочь.
Инсу стала спускаться с холма, и Чхве Ён бросился за ней:
— Я не хочу помнить плохое, я хочу вычеркнуть эти четыре года из своей жизни, давай забудем всё, прошу, будем просто жить и будем счастливы. — Он опять обнял её. Небесный лекарь ответила на объятие, приникла к его груди и прислушалась: сердце билось ровно, дыхание было тяжёлым и жёстким, но хрипов она не слышала.
— Хорошо, — она посмотрела ему в лицо и улыбнулась.
Он взял её за руку, и они стали спускаться с холма.
— А это что, командир? — Инсу шла по рынку и с любопытством разглядывала людей и товары.
— Моя милая хочет это попробовать?
Инсу кивнула: монеты быстро перекочевали из рук генерала продавцу, и она получила лакомство.
— А, что это? — переспросила она.
— Рис с мёдом.
— Мммм, как вкусно, — Инсу зажмурилась от удовольствия, она не помнила, когда в последний раз ела сладкое, — никогда не ела ничего вкуснее.
— Разве на небесах не делают подобного? — удивился Чхве Ён.
Инсу пожала плечами:
— Может и делают, только точно не так вкусно, а вообще я уже мало что помню о небесах, — проговорила она и рассмеялась.
Инсу была счастлива, малейший её каприз, малейшее желание, произносилось ли оно вслух или угадывалось немедленно исполнялось, о большем она и мечтать не могла. Одежда и украшения — этот человек не видел смысла в этих вещах — но, если этого хотела она, то смысл был только в её желании. Инсу выбрала два платья — красное и белое из драгоценного шёлка — настоящих драгоценностей, конечно, здесь не было, но к этим платьям они не были нужны, потом они поужинали, и в ожидании праздника просто гуляли по узким улочкам Согёна.
— Вот, вот она — срамница! Вот, вот она — красноволосая кумихо, бей её! — уже знакомая Инсу старушонка в сопровождении толпы детишек мал мала меньше появилась из-за угла и указала карающим перстом в сторону небесного лекаря — камни полетели в неё: Инсу не успела среагировать, а Чхве Ён успел — первые были отбиты, а потом он просто закрыл её собой и медленно повёл в противоположную сторону от беснующейся толпы.
— Придётся уйти, — шептал он, обнимая её, — поверь, мы бы сразу поженились, если бы здесь в окрестностях мог кто-то обвенчать нас: здесь был огромный монастырь, но красные повязки сожгли его — никто не выжил, — его голос был абсолютно спокоен, а тело вздрагивало от ударов, которые Инсу чувствовала не кожей, а сердцем, — она ускорила шаг и перешла на бег, но как бы быстро она не бежала, ей всё равно казалось, что двигается она слишком медленно. Толпа не оставляла их в покое, пока не стемнело.
— Что с тобой? Что с тобой? — Инсу всхлипывала, глотая слёзы, и прижималась к нему, стоя на вершине того самого холма.
— Жаль, что не увидели праздник, — проговорил он, — но я принял решение — мы завтра же уезжаем в Кэгён, мы должны пожениться. Король засвидетельствует наш союз. Я не оставлю здесь Чхунсока, Токмана и Тэмана — в моё отсутствие армией будет руководить Ли Сонге. Он, конечно, слишком молод для такого ответственного поста, я был старше, когда получил должность командира удальчи, но этот малец талантлив, как мне кажется.
— Вернёмся в лагерь, ты можешь идти? — небесный лекарь видела, что генерал ссутулился и тяжело опирается на меч. — Обопрись на меня.
Он обнял её, и они медленно пошли к лагерю, ночь была непроглядной — Инсу видела только контуры его тела — вскоре, они вошли в шатёр, и она зажгла лучину:
— Погоди, только на спину не ложись, — я помогу раздеться, — она осторожно взяла у него из рук меч, вытащила кинжал из-за пояса, и аккуратно разрезала на нём верхнюю одежду:
— Не шевелись, постарайся не двигать плечами — сейчас слишком темно, чтобы я могла осмотреть тебя, — она развязала манжеты и стянула с него одежду через руки. — Обопрись на меня, ну давай же, — он, очевидно стесняясь собственной немочи, не подчинялся приказам, и Инсу пришлось повысить голос. — Обопрись, я сказала! Вот так, осторожней, ложись.
— Не надо, я сам.
— Лежи и не двигайся, обувь я сниму. Хорошо, что по голове не попали, наверное, просто слишком высоко для них.
— Кинжал за голенищем, — проговорил он.
— Поняла, да уж раз столько оружия взял, мог бы и доспех надеть. Постарайся не двигаться, пока не рассветёт, просто лежи и спи, слышишь? — он не ответил, просто взял её за руку, притянул к себе и, кажется, сразу уснул: так и спал, не отпуская её руку.
Инсу проснулась за час до рассвета в холодном поту — ей приснился старый страшный сон, впрочем, был ли это старый сон или новый, она не была уверена. Она видела чёрную улицу и чёрный дом, чёрную комнату и человека в чёрном: этот человек лежал прямо на земляном полу, безвольно разбросав руки, и ей было очень сложно к нему приблизиться; она не могла понять почему, но она с трудом села рядом с ним на землю, приподняла его так, чтобы его голова легла ей на плечо — голова безвольно покачнулась и неестественно запрокинулась. Инсу зашлась криком отчаяния — этот человек не дышал, а его тело было холодным:
— Не умирай, не умирай, умоляю — только не умирай, — она опоздала. Она поцеловала его в лоб, прижалась щекой к его щеке, взяла его руки в свои и разрыдалась.
Инсу открыла глаза и испугалась — явь была продолжением сна: он смотрел на неё стекленеющим взглядом и бился в конвульсиях, лавку слегка потрясывало.
— Что с тобой, что? — закричала Инсу, он закрыл глаза и отпустил её руку. — Что с тобой? — Инсу вскочила с постели, схватила со стола кинжал и разрезала на нём исподнее: его спина была покрыта багровыми кровоподтёками, его состояние говорило об обширном внутреннем кровотечении. — Будет больно — потерпи, потерпи, прошу тебя. Я должна проверить, целы ли кости, — кости были целы, мышечный корсет спас, но этот человек истекал кровью, прикоснувшись к нему, она, по-видимому, задела один из повреждённых сосудов, он зашёлся кашлем, подушка окрасилась алой кровью.
Инсу хлопнула себя по лбу и бросилась к своему рюкзаку. Что она может сейчас без инструментов — ничего, да нет, как же ничего, как же те два года, что она изучала корёскую медицину в монастыре. Инсу достала подаренный ей лекарем Ханом кошелёк с иглами — первым делом снять боль. Вот так. Теперь замедлить сердцебиение. Инсу подняла штанины и закричала от ужаса: «Ноги, его ноги!»
— Чхве Ён-сси, открой глаза, смотри на меня, взгляд не отводи, — он посмотрел на неё. — Вот так, не вздумай умирать. Назови меня по имени.
— Милая, — простонал он.
— Это имя ты мне сам придумал, ну и ладно. Объясни быстро, что за отметины у тебя на щиколотках.
— Цепи, — прошептал генерал и закрыл глаза — он с трудом удерживался на краю сознания.
— Цепи? Что за цепи, ну, что за цепи? Чхве Ён-сси, ты только сознание не теряй!
Он опять зашёлся кашлем, ярко-алая кровь выходила из горла сгустками — лёгочное кровотечение — причиной были те удары по спине.
— Будь проклята эта мерзкая старушонка! — закричала Инсу. — Тэма-ссь, Тэма-сси-к, где ты, Тэма-ссь, быстрее тащи свою зеленуху, ту, которая жжётся, — другую не тащи.
«Хрупкие сосуды и плохая свёртываемость. У кого? У него? Он же воин, он каждый день получает удары и мелкие ранения… Хрупкие сосуды и плохая свёртываемость…»
Инсу не заметила, как Тэман оказался в генеральской палатке:
— Эт, эт, кто его бил-то? Убью, всех убью.
— Крапиву принёс?
— Эту жгучую принёс. Стало быть, она — крапива?
— Давай сюда. Часто с ним такое? — Инсу не собиралась терять время на объяснения.
— Да с пол пинка. Кто бил-то, командир? — Чхве Ён молчал и следил за ней взглядом.
— Его не били, в городе камнями закидали, только не его, — проговорила Инсу, её глаза увлажнились.
— А, ну это понятно, этак наш командир: кого бы не били, ему только бы битому ходить.
— Как же его напоить? Нельзя ему на спину опираться. Давай, помоги ему сесть, Тэма-ссь.
Пока Тэман вливал своему окончательно ослабевшему командиру в рот отвар по капле, Инсу меряла шагами палатку и разговаривала вслух сама с собой:
— Лёгочное кровотечение, лёгочное кровотечение — это очевидно, и сомнений быть не может. Только ли лёгочное, может, повреждены и другие органы, это никак не узнать. Так, причины лёгочного кровотечения: повреждение грудной клетки, но рёбра целы, инфекция, сердечно-сосудистые заболевания, длительный необоснованный приём антикоагулянтов, но это исключено. Чхве Ён-сси, ты меня слышишь, слышишь меня: посмотри на меня, ну, прошу. — Она взяла его руку и приложила к своему лицу. — Мы же должны уехать сегодня, ты не можешь так вот умереть и сделать меня виноватой в своей смерти, слышишь? Прошу тебя, — она поцеловала его ладонь, он явственно застонал, но глаз открыть не смог. — Тэма-ссь, ты говоришь, это не в первый раз, когда был первый?
— Так, говорю же, как из ямы достал, он уже кровью истекал, с тех пор время от времени вот так… — пока Инсу предавалась размышлениям, воспитанник генерала не терял времени даром: Чхве Ён был переодет в свежую рубашку, свёрнутые валиком одеяла положены ему под грудь, он полусидел, опираясь на этот валик из одеял, и недовольно постанывал, когда суетившийся вокруг него приёмыш маячил перед взором.
— Тэма-сси-к расскажи, кто его хоронил.
— Да, почём мне знать? — Тэман сменил окровавленное бельё и теперь, приобняв приёмного отца за плечи, пристроил его голову на своём плече. — Два мужика здоровенных из дворца вынесли связанного да в простыни замотанного — мужиков тех больше нет, а командир мой живой и не помрёт, вот увидите, лекарка.
— Из дворца? — вскричала Инсу от удивления.
— Так откуда ещё, конечно, из дворца. Из дворца или из королевской лечебницы? — задумался Тэман. — Ну, его в королевскую лечебницу от врат-то притащили, ох, и сопротивлялся же он, никак не хотел уходить оттуда. А вынесли, значит, из дворца. Король уж больно серчал на него, говорил вылечить даже против воли, лучшего лекаря на этой земле найти.
— Его величество не мог обмануть моих ожиданий, я всегда верила в него. Тэма-ссь, ему холодно, пот липкий, ещё одеяла тащи, давай, я его подержу, ему ложиться сейчас никак нельзя, ноги ему вниз опусти с кровати, — Инсу, наконец, сменила мальца у постели больного, почувствовав желанную опору под головой, Чхве Ён задышал спокойней. — Нужна коагулограмма, рентген и компьютерная томография, нужны гемостатики. Гемостатики, так Тэман-а, черноплодную рябину, кукурузу, шиповник, калину, что-нибудь из этого знаешь? Спорыш? Сушеница?
— Что? — переспросил малец, запуская руки в волосы.
— Совсем ничего. Так, понятно. За Чхунсоком беги и Токмана заодно приведи, мы с тобой гулять пойдём, зеленуху искать, а они пускай с командиром остаются, лежать ему нельзя и на спину опираться тоже, так что пускай его всё время поддерживают.
Услышав этот план, Чхве Ён недовольно застонал, сразу как-то весь обмяк и навалился на неё, показывая всем своим видом, что никуда от себя не отпустит.
— С вами гулять, ваша милость, не буду — командир убьёт меня, как узнает, а мне помирать совсем неохота, — ответил Тэман твёрдым голосом.
— Тэма-сси-к, некогда препираться, а не то помрёт твой командир, слышишь?
Тэман подпрыгнул на месте от возбуждения.
— Так, слушай меня! — приказала Инсу. — На рынке были орехи, я видела грецкие — в город беги — и зелёный чай.
— Бегу, бегу, — вскричал малец.
— Стой, местность-то здесь гористая, а болота, и болота ведь есть?
— Так, как же им не быть, — последовал ответ.
— Значит, спорыш и сушеница. Давай быстрее, Тэман, — генеральский воспитанник исчез из вида.
Чхве Ён приподнял голову, посмотрел на Инсу и блаженно улыбнулся.
— Тише-тише, командир, — проговорила она и погладила его по голове, — я здесь, я рядом. Как бы тебе не было сейчас больно, станет легче, только бы улучшить свёртываемость, а потом посмотреть, что у тебя внутри. Как бы ты не сопротивлялся, я должна узнать, что было с тобой. Теперь я знаю кое-что, и сердцу моему больно, но это пройдёт так же, как и твои болезни.
— Я верхом поеду, — Инсу стояла, подбоченясь, перед выходом из генеральской палатки, а Чхве Ён закрывал ей дорогу.
— Нет, моя милая поедет в повозке.
— Сколько до Кэгёна ехать? — спросила Инсу, смерив генерала недовольным взглядом.
— Три дня без остановок, — последовал ответ.
— Значит, дольше. Командир, ты меня три дня видеть не будешь, выдержишь? — спросила она и приблизилась вплотную.
— У повозки есть окошки, — проговорил он, не пошевелившись.
— Это, если я открою, — она подняла голову выше и посмотрела ему в глаза.
— Откроете, — он ответил на её взгляд и усмехнулся.
— А вот и нет.
— Чаще будем делать остановки, — предположил он.
— А я не выйду.
— Три дня не выйдете? Спать будете? Есть не захотите?
— Три дня потерплю, — Чхве Ён посмотрел на Инсу насмешливым взглядом.
— А я не верю.
— А ты поверь.
— И лечить меня не будете? — спросил он, улыбаясь.
— Идём-ка сюда. — Инсу поманила его пальцем, и генерал склонился к ней так, что его лицо оказалось вплотную к её лицу. — Ты куда вчера ночью с Тэманом шлялся? Опять за Амноккан? Ведь знаю, что арбалеты вы монгольские упёрли. Ведь не в первый раз, недавно на ноги встал, а туда же. А это что? — Инсу изловчилась вцепиться этому человеку в волосы, заставив его склониться ещё ниже так, что его шея оказалась на уровне её глаз.
— Где? — он нервно дёрнулся.
— Ну конечно, ты же не видишь!? — она удержала его.
— Что?
— Да, на шее у тебя, негодник, на шее, на палец левее и кровь было бы не остановить, а так, гляди, ведь затянулось уже. Отвары больше не будешь пить, больше трёх инъекций сушеницы делать нельзя. Сердце даже слушать не буду, всё с тобой ясно. Так я поеду верхом?
— Я сказал — в повозке, — Чхве Ён схватил Инсу в охапку и вытащил из шатра.
Отяжелённый обозами отряд удальчи следовал старой дорогой в Кэгён, и Инсу в этом отряде чувствовала себя одним из трофеев генерала. Последний месяц был для неё адом — больше недели он умирал на её руках, пока не наступило долгожданное улучшение, — и тогда она поняла, что раньше всё было не так плохо. Пока он умирал, она точно знала, где он и что с ним — либо спал под действием анестетиков, которые ей, благодаря урокам лекаря Чана, удалось неплохо сымитировать ещё в том мире, либо удерживал её за запястье, не позволяя отойти от себя ни на шаг, вглядываясь в её лицо и периодически теряя сознание. Стоило ему немного прийти в себя и объявить о планирующемся отъезде, как их шатёр превратился в проходной двор, — особенно раздражал Инсу похожий больше на монгола чем на корёсца мелкий Ли Сонге, который сыпал идеями перед не твёрдо стоящим на ногах генералом. По ночам Инсу шипела этому человеку в ухо пророчества — он сперва посмеивался, а потом стал просто засыпать под её настойчивый шёпот. Она останавливалась на каком-то особо кровавом и несправедливом моменте истории основанной Ли Сонге империи Чосон и наблюдала в неверном свете лучины, как его лицо приобретает блаженно беззаботное выражение. Единственным положительным моментом за этот месяц было ожидание отъезда, а недавний поход генерала за Амноккан окончательно добил нервную систему Инсу: её беспокоили навязчивые сны, перемены настроения, головокружение и обмороки, в довершение ко всему она стала необычайно разборчива в еде, а от рисовых шариков её просто тошнило.
— Чхунсок подойди сюда, поговори со мной — мне скучно, — Инсу открыла окно повозки.
— Слушаю вас, ваша милость.
— Что, этот негодник…
— Вы о генерале? — Чхунсок не смог скрыть улыбку.
— Именно. Когда вы привезли его от врат в королевскую лечебницу, что было с ним?
Тень улыбки растаяла на лице Чхунсока, сменившись гримасой боли:
— Раны, оставшиеся на месте волдырей на спине, кровоточили и болели, его била судорога, он был нем. — Сердце Инсу зашлось болью, а голова закружилась. — Ваша милость, вам не хорошо?
Инсу очнулась от его крика, она не думала, что он способен так кричать:
— Милая, милая моя, очнись! — он убрал волосы с её лица и теперь гладил по голове. Инсу открыла глаза: коляска, в которой она ехала была распахнута настежь, он сидел на краю, а она лежала в его объятиях. — Очнулась! — выдохнул он.
Инсу почувствовала, как её тело подбросило в воздух — он прижал её к себе — Инсу отстранилась, заглянула в его искажённое ужасом лицо, погладила по голове и прикоснулась к сонной артерии, измеряя пульс: «Нет, ну, как же бьётся, даже посчитать боюсь, не сто двадцать, не сто шестьдесят, неужели двести, так и до инфаркта недалеко. Нет, больше никаких гемостатиков, с его физической и эмоциональной нагрузкой кровь должна быть жидкой».
— Ну что ты, любимый, так испугался? Со мной всё хорошо.
— Что творишь, Чхунсок? Запомните все мой приказ: кто подойдёт и скажет ещё что-то про меня — убью, сам убью, язык вырву.
— Любимый?!
Чхве Ён аккуратно внёс Инсу в повозку, уложил на скамью и стал обкладывать подушками.
— Ещё подушки, — проговорил он.
— Больше нет, командир, — последовал ответ.
— Как же нет? Те ткани, что придворным дамам везём.
— Любимый, это всего лишь обморок, — Инсу дотронулась до его лица, пытаясь успокоить.
— Так, хорошо? — повозка, в которой ехала Инсу была завалена подушками и тюками тканей.
— Ну ты и псих! — Инсу спустила ноги с лавки, и ткани с шуршанием стали расползаться по полу. — Ну, как так можно?! Сказала же, всё нормально со мной. Угробишь себя переживаниями и меня заодно. — Она усадила его рядом с собой, освободив место. — Быстро успокоился и на нервы мне не действуй, наручи снимай, манжет развязывай.
— Что? — переспросил он, услышав незнакомое слово.
— Да, ничего. Ладно, ближе садись, пока сердцебиение в норму не придёт, не отпущу тебя. Чхунсок, сюда идём! Так, что ты говоришь было с ним, после того как в лечебницу привезли. Ну, как же бьётся у тебя сердце!
— Ответишь, убью — убью сказал! Чхунсок — в арьергард! Всем — на лошадей, боевой порядок, немедля выезжаем! — Чхве Ён выскочил из повозки, плотно закрыл за собой дверь и вскочил на коня.
Инсу, раскидав подушки, с трудом добралась до окна:
— Токман-а, Токман-а, — позвала она.
— Ответишь — прибью, голову береги, — послышался голос Чхве Ёна снаружи.
— Слушаю, ваша милость. Айшшш… — застонал Токман.
— Сказал же, голову береги. — Чхве Ён пресекал любые попытки нарушения субординации своими подчинёнными в отношении повозки, и Инсу страдала от недостатка общения.
— Мне скучно, — проговорила Инсу и надула губки.
— Откройте дверь, милая, я сяду к вам в повозку. Я послал вперёд солдат, чтобы приготовить вам воды помыться.
— Ну уж нет, как раз тебя, шумный, я видеть не желаю, — Инсу обиженно отвернулась от окна.
— Приехали, ваша милость, отдохнём здесь до рассвета, — донеслось снаружи, Инсу выглянула из повозки, и Чхве Ён, не теряя времени, подхватил её на руки.
Драться с этим человеком в доспехе было бесполезно, но Инсу попыталась:
— Сама пойду, пусти же, ну пусти.
Он поставил её на землю. Она нервно одёрнула одежду и, высоко задрав голову, пошла впереди командира.
— Нагрели воды, моей милой захочется помыться.
— Захочется: сперва помоюсь, потом поем.
— Я так и подумал.
Инсу захотелось сказать ему что-то неприятное, но, как назло, ничего не приходило в голову. Она вошла в двери постоялого двора, хозяин подобострастно поклонился ей и проводил в отведённые для неё покои. Инсу нежилась в горячей воде, пока Чхве Ён, тяжело вздыхая, переминался с ноги на ногу за дверью, — ей стала жалко этого человека: «Ну ладно, давай, спроси, всё ли у меня хорошо, я отвечу, так и быть, отвечу. Ну давай». Он походил под дверью и с тяжёлым вздохом опустился на пол. «Вот же, да скоро я, скоро», — подумала Инсу.
— Заждался серьёзно? Совсем заждался? — Инсу открыла дверь и улыбнулась ему. — Давай вставай и пошли кушать.
Он с тяжёлым вздохом поднялся:
— Накиньте верхнюю одежду, здесь много постояльцев — я не король, чтобы выгонять их на время нашего постоя.
— Ну, чего ты такой встревоженный и напряжённый?! Да оденусь я, оденусь — не волнуйся. Может, мне одно из тех платьев надеть, а? Ну, чего ты право слово? — Инсу обняла генерала за шею и притянула к себе. — Идём ко мне, ну, посмотри на меня: температуры нет — наклонись, шею ещё раз покажи, ай, ну ты чего? — он выполнял все её распоряжения, не меняя выражения лица. — Я тебя таким расстроенным не видела ни разу с тех пор как вернулась. Что тебя гнетёт? Быстро рассказывай, я сказала — рассказывай.
— Накиньте халат, — произнёс Чхве Ён и, не дожидаясь пока его распоряжение будет исполнено, пошёл прочь по коридору — Инсу оделась и последовала за ним.
— Угробишь себя переживаниями, — довольно щебетала онадавай рассказывай, кому говорю! Ты жениться не хочешь? Так не женись.
Чхве Ён остановился, будто натолкнувшись на непреодолимое препятствие, и оглянулся.
— Хочу жениться, ничего так не хочу, как этого.
Инсу усмехнулась, заметив панический ужас в его взгляде, взяла его под руку, прижалась виском к его плечу и повела в прежнем направлении:
— Ну ладно, ладно — верю…
— Когда вернёмся в Кэгён, я буду вынужден вернуться на службу к королю, а значит, буду очень занят, и мы подолгу не будем видеться.
— Ой, что за глупости говоришь, генерал? А, генерал? — Инсу заставила его остановиться и повернула лицом к себе, он посмотрел ей в глаза и осторожно убрал волосы с её лица. — Можно подумать, ты уходил со службы? Вот, что ты за эти четыре года для короля сделал? От нападения красных повязок на Кэгён спас? Спас. А, насколько я помню, он там погибнуть мог, прямая угроза его жизни была. Наместничество Сансон вернул? Вернул. Ну там, конечно, история тёмная с Сансоном: не понятно, кто наместника убил и его старшего сына, — то ли ты, то ли сам Ли Сонге, но это не важно. Северные территории вернул все. Что не все? Все же. Корё теперь в прежних границах, так? Вот так. Ну и что? А охрану границы организовал, армии подготовил: десятитысячная армия на северной границе стоит до зубов вооруженная, палец в рот не клади — до локтя откусят, что не так говорю? Так. Ну, поправь меня, если я не права. Молчишь? Ну и молчи! Это за четыре года — другие такую работу и за сотню, и за тысячу лет сделать не могут, и не только потому, что не живут столько. А то, что вы там поссорились с королём, так это забыть надо. Наградил же тебя он? Наградил как?
— Золотые наручи выковать приказал, — пожаловался Чхве Ён.
— Это он тебя обманул, просто издевался, не было наручей, он же знает, что ты от них, как от цепей, откажешься.
Во взгляде Чхве Ёна печаль сменилась удивлением.
— Откуда вы знаете?
— Я-то, это ты удивляйся, откуда он знает. Ну так, как наградил? — в голосе Инсу слышалось неподдельное любопытство.
— Дом в столице подарил и участок земли в предместьях порта Чансо на побережье, — генерал обречённо вздохнул: эта награда казалась ему не менее обременительной, чем золотые наручи.
— Вот, насколько я помню, после этих всех завоеваний тэогун Чхве Ён стал самым крупным землевладельцем в Корё. А про то, что он тебя в звании повысил, ты забыл? — глаза Инсу лукаво блестели в полутьме коридора.
— Как же забудешь, — простонал Чхве Ён.
— Тэогун Чхве Ён, нет в Корё генерала выше тебя в прямом и переносном смысле, кстати, и не будет. Нет, Ли Сонге, конечно, не промах — спору нет, только ничего не отвоюет, тут не потерять бы за счастье и этого не удастся.
— Милая…
Чхве Ён притянул Инсу к себе и сжал в объятиях.
— Ну что ты, что? Чем ты так расстроен? — она выглядывала из-под его рук, как птенец из гнезда. — Всё стой, стой — вот так стой: посмотри на меня, улыбнись. Улыбнись, сказала! Сейчас же улыбнись, — Инсу топнула ножкой: «Ну улыбнись же, ну, улыбнись, и я разрешу тебе поцеловать меня и даже поиграть моими волосами, ну давай».
— Моя милая плачет ночами — ей что-то плохое снится. — Чхве Ён гладил её по волосам. — Знаю, что снится. Я обещаю, что не будет этого — того, что снится — милая моя мне поверит? Я, воин Корё Чхве Ён, жизнью клянусь, что не сбудется моей милой сон, верит мне моя милая или нет?
Улыбка медленно таяла на лице Инсу, но она быстро совладала с собой.
— Вот же, твои клятвы мне мало нужны…, я и так знаю, что не будет. Ты мне лучше расскажи, что за дом у тебя в столице?
Чхве Ён схватил Инсу за руку и потащил за собой.
— Будем так стоять и болтать — поесть не сумеем.
— Что за дом? Эй! Полезная площадь? Сад, парк, регулярный, пейзажный, в японском стиле, эй, генерал?
— Я не был там ни разу.
— А земля, что за земля? — не унималась Инсу.
— Землёй дарёной монах Синдон распоряжается. Мне она не нужна — ни сеять, ни пахать не умею.
— Кто говоришь, распоряжается, кто? Синдон, говоришь, это совершенно мудрый монах Синдон. Ба… Так значит, я его увижу. Вот, повезло же мне по жизни.
Чхве Ён опять остановился — печаль на его лице сменялась гневом:
— Чем он так хорош, если моя милая так его увидеть хочет?
— Ну знаешь, генерал, совершенно мудрый монах Синдон — это как ты: только ты мечом машешь, а он — кистью. Все реформы Конмина через этого монаха проходили, он королю так полезен был, знаешь, я, когда историю читала, всегда думала, что вы и внешне должны быть похожи, только, как он выглядел, история не сохранила. Так, каков монах из себя?
— Увидите.
— Эй генерал, ну, чего так расстроился? Командир? Ну уморишь себя, Чхве Ён-сси: перестань, улыбнись…
* * *
Инсу проснулась от того, что Чхве Ён играл её волосами. Недомогание, владевшее ей последние дни, окончательно прошло, и она чувствовала себя абсолютно здоровой и полной сил, но открывать глаза не хотелось, пускай он ещё немного поиграет её волосами — не жалко. Сейчас она откроет глаза, увидит его улыбающееся лицо, насмешливый взгляд — и придётся вставать. Инсу открыла глаза — Чхве Ён сосредоточенно печально смотрел на неё и, локон за локоном разбирая её спутавшиеся во сне волосы, раскладывал их по подушке.
— Ты спал? Молчишь? Значит, нет! Чхве Ён-сси? О чём ты думаешь? Что тебя гнетёт?
— Милая моя поверила мне и спала эту ночь спокойно, — последовал ответ. С тяжким стоном генерал поднялся с кровати и стал одеваться.
— Командир, ты в Кэгён возвращаться не хочешь, ведь не хочешь?
— Не хочу, — признался Чхве Ён.
— Но почему?
— Пора ехать, уже рассвело. Если сейчас не встанете, то я сам одену и отнесу вас до повозки на руках, — генерал Корё каменным истуканом с отсутствующим равнодушным выражением на лице застыл перед кроватью.
— Вот псих! — воскликнула Инсу и разрыдалась, Чхве Ён никак не ожидал такой реакции, он испуганно бросился обратно к кровати.
— Что-то случилось? Где-то болит? — в другой ситуации Инсу повеселила бы такая реакция, но только не сейчас — она закрыла лицо руками и продолжала страдать, заливаясь слезами. — Милая, милая моя, что случилось? — он сел рядом и обнял её, она уткнулась носом в его плечо.
— Обращается со мной, как… как… с увечной, будто я тупая, глухая, слепая и умалишённая, и ничего мне не рассказывает — я к нему четыре года шла, ни смерти, ни болезни не боялась, а он… а он… себя не бережёт, будто и не ждал меня совсем…
Чхве Ён отстранил её от себя и заглянул в лицо, стараясь отвести волосы:
— Да, ждал я — ждал: я каждое полнолуние под дубом ждал, — Инсу немного притихла, чтобы не перебить спровоцированные испугом излияния, — а то, что не рассказываю ничего, так зачем милой моей знать, как этот мир жесток, зачем тебе, жившей на небесах, знать об этом…
— Мир жесток, говоришь — мир жесток!? — Инсу взяла лицо этого человека в свои руки и уставилась полным слёз взглядом в его глаза. — Ты думаешь, я на небесах жила эти четыре года?! Я ошиблась дверью или проявила малодушие, и врата забросили меня на сто лет раньше этого момента — я видела столько смертей и несправедливостей, что тебе и в страшном сне не приснилось, я видела, как мёртвые кости покрывали равнины… меня преследовали одновременно твой прадед и монгольский полководец Челодай…
Чхве Ён коротко всхрапнул, приоткрыл рот и тяжело схватил воздух:
— Мой прадед преследовал тебя, мой прадед? — Инсу не узнала его голос. — Он причинил тебе боль, мой прадед? — Инсу поняла, что допустила непростительную ошибку, она забыла о том, что у этого человека слабое сердце и пагубная фамильная привычка обвинять себя во всех смертных грехах, но было поздно. — Ты страдала там, куда забросили тебя врата? — Слёзы на её глазах высохли в мгновение ока.
— Чхве Ён-сси, командир, что с тобой?
— Он причинил милой моей боль, и теперь я никогда не смогу искупить его грех…
«Чтобы этих отсталых с их комплексом вины и обычаями кровной мести», — подумала Инсу.
— Он преследовал меня, но не догнал, слышишь, Чхве Ён-сси, он не причинял мне боль, — теперь они поменялись местами, генерал хрипел и держался за грудь, а Инсу поддерживала его голову и пыталась сосчитать пульс. — Господи охрани, и я больше никогда не буду играть с ним в такие игры: как же бьётся, только инфаркта нам здесь не хватало… Один клин: несвёртываемость — лёгочное кровотечение, свёртываемость — инфаркт… ну, и что мне с тобой делать? Бесполезно, а знаю… Тише… тише: я здесь, я рядом и никуда не уйду… Тише… тише — давай приляг, только глаза не закрывай, а то мне страшно. Нет, право смешно, что ты собираешься ответить за грехи прадеда, но он вообще-то не плохой человек был, так немного с гнильцой. Ну, да сколько можно заниматься самоистязанием, ну ты и псих, ну всё, я обниму тебя сейчас — всё-всё, я сказала. Ну вот так лучше, — он беззвучно открывал рот, отчаянно хватая воздух, смотрел ей в глаза и сжимал её руку, — держи меня за руку, ну и глупый же ты. Глупый, глупый… всё, сердце успокаивается, всё — только лежи.
— Командир, ехать пора, — Чхунсок остановился под дверью.
— Чхунсок, зайди, зайди сюда быстрее, — закричала Инсу. Удальчи попытался открыть двери, но они были заперты. — Ломай Чхунсок, ломай!
Этого гвардейца не нужно было просить дважды — он ударил по дверям и скоба, запиравшая их, вылетела.
— Что с ним? С ним опять что-то не так? — Чхунсок влетел в комнату, на его лице читался неподдельный ужас.
«А я и забыла, что оба вы психи», — подумала Инсу, а вслух произнесла:
— Только не пугайся, Чхунсок. Ему уже лучше, только он меня сейчас не отпустит, поэтому видишь вон там в углу чёрный рюкзак, а в нём кошелёк с иглами… и — а это идея, и как мне раньше в голову не пришло — чистую тряпицу принеси, там есть анестезия… Ай ладно, рюкзак сюда тащи.
Чхунсок не стал переспрашивать значение незнакомых слов, а просто принёс то, о чём его просили, и с беспокойством поглядывал на своего командира.
«Несколько игл для того, чтобы замедлить сердцебиение и сопротивление току крови в артериях… антикоагулянтами тебя, любимый, поить не буду — страшно… Как же посмотреть, что там у тебя внутри, ведь твоё заболевание — моя основная специальность».
— Чхве Ён-сси, смотри на меня и дыши спокойно. Чхунсок, мы здесь задержимся на сутки, не меньше. — Инсу закрыла нижнюю часть лица генерала тряпицей и медленно по капле выливала анестезию, наблюдая, как он подчиняется оковам сна. — Всё, проснётся часов через пять-шесть в моих объятиях, и всё будет хорошо. Принеси мне чего-нибудь поесть. Нет, Чхунсок — стой! — Инсу поцеловала Чхве Ёна в губы. — Сядь Чхунсок, — на этот раз ей было действительно сложно сдержать слёзы. Гвардеец опустился на табурет в головах кровати, — что стало причиной того, что этот человек оказался в таком состоянии? Что могло так подорвать его здоровье?
Чхунсок немного помолчал, прежде чем спросить:
— Он слышит нас?
— Он спит, — ответила Инсу.
— Значит, слышит, — вздохнул гвардеец.
— Это медикаментозный сон, Чхунсок, можно сказать, что он без сознания.
Воин прикоснулся ко лбу своего командира и поправил упавшие на лицо волосы.
— Ваша милость удивляется тому, что командир болен, а я удивляюсь тому, что он жив. Этот человек не просто мёртв, он похоронен. На его могиле красная земля по цвету крови, которую он проливал за эту страну, и огромные поминальные столбы под его рост. Может ли смерть быть причиной болезней генерала?
Эти слова заставили небесного лекаря вздрогнуть:
— Послушай Чхунсок, вы с Тэманом о многих вещах рассказываете по-разному, но в одном все, с кем я говорила, согласны. Тоги срезала прозрачные волдыри, которые покрывали руки, грудь, спину и шею генерала, — все вы говорите о последствиях обморожения, относительно лёгкого обморожения второй степени, площадь поражения огромна, и ему конечно же было очень больно, но… Это обморожение — ну, в худшем случае провалялся бы два-три месяца, и то, если бы вставать не хотелось — от такого не умирают, Чхунсок!
— Я лично вынес генерала из королевского госпиталя и принёс в покои королевы, у него кровь шла горлом, и было понятно, что он умирает, поэтому я безропотно принял его смерть, когда мне сообщили о ней.
Внутренности Инсу подвело:
— Но обморожение не приводит к таким последствиям, командир! — воскликнула она.
«Значит так, обморожение было, и от этого никуда не денешься, дальше начали лечить: лечила Тоги и лечила правильно. Потом Чхунсок выносит из госпиталя уже умирающего, уже лёгочное кровотечение. Любимый, как ты жил без меня, как ты, такой смелый, жил без меня, почему тебе, такому сильному, было так плохо? Потом, что было потом? Не важно, потом Тэман видит, как заживо хоронят, и достаёт из могилы и… лёгочное кровотечение. Что было с ним в королевской лечебнице?»
-Что было с ним в королевской лечебнице, Чхунсок?
— Я не знаю — нас не пускали туда. Хозяйку королевского сада обвинили в том, что она пыталась убить генерала, всех старых травников оттуда выгнали, а удальчи запретили посещать лечебницу.
«Этого не пускали, того не было рядом, а ты, любимый, знаешь, только сказать не можешь».
— Он точно спит? — спросил Чхунсок.
Инсу проверила пульс — в норме, реакцию зрачка:
— Он полностью без сознания, Чхунсок.
Командир удальчи погладил генерала по голове:
— Когда я впервые увидел этого парня, пожалел, что ему приходится всю жизнь видеть насилие и убивать самому, а когда узнал его, понял, что ему суждено умереть страшной смертью. Такие, как он, не могут жить на этой земле.
— О чём ты, Чхунсок? — Инсу не смогла скрыть удивление в голосе.
— Когда я нёс генерала в покои королевы, уже понимал, что несу труп, но была надежда, потом надежда умерла вместе с ним, а тело исчезло, потом надежду похоронили и установили на могиле высокие столбы, будто бы под их тяжестью надежде не суждено возродиться, положили на могилу красную землю, на которой и траве не расти, а потом я увидел его — в монастыре Тхэгу, живого — и понял, что надежде не суждено умереть. Он не мог ходить, его ноги до колен были покрыты синяками, но нам всем — всем удальчи — было всё равно — мы были готовы носить его на руках, если потребуется до конца его дней, и тогда я понял, что надежде суждено возродиться. В тот день в монастыре мне казалось, что небеса на стороне Корё, что с нами никогда не случиться ничего плохого, и никто не умрёт на моих глазах. Месяцы шли, он не сдавался, но и не мог побороть болезнь: он не мог наступать на ноги, его мучила адская боль. Он просыпался — королева разминала ему ноги — начиналась судорога, судорога проходила — мы поднимали его, и он с поддержкой делал несколько шагов — мы видели, как ему больно, и хотелось, чтобы он уже смирился с неподвижностью, судорога повторялась: мы укладывали его в постель, и он засыпал на несколько часов. Не знаю, что он сам думал при этом, но в тот день, я думаю, он захотел умереть, он так хотел умереть, что просто забыл о боли, не думаю, чтобы он не чувствовал её… В тот день красноголовые должны были убить его — он сам выбрал эту смерть: он запер нас в доме, велел пробить стену и спасаться, — мы с Токманом хотели помочь ему, но он не позволил. Когда шум битвы затих, и мы выбрались на улицу, — он лежал навзничь перед дверями, а улица была завалена мёртвыми телами так, что через них было не перебраться… Тогда он умер на моих руках во второй раз…
— Остановись Чхунсок, достаточно, — прошептала Инсу, с трудом переводя дыхание, — просто запри двери снаружи и принеси мне чего-нибудь поесть.
Гвардеец поднялся и вышел.
Инсу приподняла голову Чхве Ёна, он лежал у неё на коленях, и её ноги затекли от долгого пребывания в одной позе, её клонило в сон, но засыпать было нельзя — она должна была стать тем первым, что увидит этот человек, очнувшись. Он очнётся, тогда она обзовёт его как-то пообиднее, обнимет и поцелует, и совсем не важно, что её сердце сейчас обливается кровью, и она не узнала ничего о том, что так важно сейчас, она больше не будет спрашивать его: «Что же случилось с тобой, глупый, ну, что?» Она теперь точно знала, что он отвечает на все её вопросы чётко и честно, правильный ответ на поставленный вопрос был — «Я умер», а он так и сказал. Инсу уложила генерала поудобнее и свернулась рядом калачиком: «Я здесь, я рядом и никуда не уйду. Спи, любимый, просто спи». Инсу нащупала пульс — сердцебиение было ровным и соответствовало состоянию глубокого сна: «Ну вот, видишь, мы с тобой обойдёмся без рубцов на сердце, они нам совсем не нужны».
* * *
— И как мне себя вести? — Инсу сидела на стуле перед медным зеркалом в богато убранных покоях дворца.
— Где? — спросил Чхве Ён растеряно.
— Да здесь, глупый, на свадьбе как мне себя вести, что делать?
— Не знаю, — генерал замотал головой, будто прогоняя назойливую мысль.
— Ну, конечно, не знаешь, собственно, откуда тебе, — согласилась Инсу.
— Волосы надо собрать, я помогу, — сообразил Чхве Ён и приблизился к невесте.
— Хорошо, только меч положи, ты так и будешь опираться на него?
— Чего так долго собираетесь, уже два часа как рассвело, а вы всё ещё не готовы, — генерал взял расческу и волосы Инсу в руки.
— Чего задумался? — спросила она через некоторое время.
— Что? — переспросил Чхве Ён и отпустил волосы возлюбленной, они в беспорядке рассыпались по плечам.
— Да, ты уже полчаса как меня расчесываешь, теперь волосы не соберёшь, торчат в разные стороны — наэлектризовались.
— Что? — повторил генерал.
— Да, я их просто в хвост соберу и плевать, — бросила Инсу раздражённо — день не задался с самого начала, с тех самых пор как он на рассвете в тяжёлом доспехе появился в её покоях, разбудил и стал одевать ещё полусонную.
— Ладно, только быстрее, а то день закончится, а мы так и не поженимся.
— Да ладно тебе, во дворце ещё никто и не поднимался, — Инсу собрала волосы в хвост. — Ну всё, я готова, — проговорила она, поднимаясь.
— Тогда пойдём, — он жадно схватил её за руку и сжал ладонь, — Бочжэ — ближайший храм, я просил короля всё подготовить, должно быть, нас уже ждут.
— Пойдём, — согласилась Инсу, — давай, обнимай меня.
— Её высочество королева почтила покои Небесного лекаря своим присутствием, — протянул евнух снаружи, и Инсу облегчённо вздохнула, Чхве Ён замер, склонив голову: принцесса Юань в сопровождении дамы Чхве вошла в покои.
— Ваша милость, что на вас надето? — проговорила Ногук вместо приветствия, на её лице читался явный испуг.
— Что-то не так? — спросила Инсу, не пытаясь скрыть удивление.
— Есть другое платье? Лучше, если красное, — Инсу кивнула, — сей же час переоденьте.
— Белый — это цвет траура, Небесный лекарь, — объяснила дама Чхве.
— А ты чего молчал?
Инсу обратилась к генералу, тот пожал плечами и ответил:
— Платье как платье — мне всё нравится, ничего не понял.
— Вот негодник! — родная тётка мигом усовестила племянника. — Да разве можно такие дела творить в спешке, — продолжала причитать она, раздевая Инсу, — и с королём у него разговор был коротким — просто сказал ему: «Жениться хочу». Король спросил: «Когда?», а тот и говорит — завтра. Его величество и рад стараться, расческу подай, эй племянник, и всё ведь о чём-то думает… Эй Ён-а, долго ещё здесь стоять будешь? Сам иди переодевайся.
— Я одет, — ответил генерал.
— Это ты сейчас взаправду? Вот негодник, — дама Чхве отвесила племяннику чувствительный подзатыльник, — и вправду так будешь жениться?
Чхве Ён отошёл от тётки и подпёр собой косяк входной двери, но наружу не вышел — королева с интересом наблюдала за ним.
— Вот позорище, даже подлые в этой стране на свадьбу одевают головной убор учёного и мантию с фамильной тамгой, а ты тяжелый доспех надел! Только не говори, что так удобнее. Вот, и с королём у него такой же разговор, тот только от того, что увидел, счастлив без меры, а этот ещё: «Женюсь завтра и всё». — Дама Чхве всхлипнула. — Ну, вот и готово, Небесный лекарь, слушайте внимательно, как в храм идти — легко, там монахи впереди пойдут и будут молитву читать, точно не ошибётесь, руки всё время держите сложенными на уровне груди — вот так, я на них рушник-то и повесила. Как придёте в храм, там будет стол с подношениями: вам надо слева встать, а ему, значит, — справа, смотрите, не перепутайте, а то на него надежды никакой. Как монахи молитву читать перестанут, так надо будет кланяться. Сперва вы. Значит, на колени опуститься вам мои девушки помогут, только спину и голову прямо держите, там подушка будет под колени, и за рушником смотрите, он должен между вами двумя на землю лечь, смотрите, чтобы под колени не попал.
— Тётя… — Чхве Ён подал голос от дверей.
— Отстань. Вот, как, лекарка, опуститесь на колени, спину не сгибая, земные поклоны кладите. А теперь ты, негодник, значит, когда она тебе поклонится, сам на коленки свои падай — смотри, раньше упадёшь, голову откручу — потом коротко поклонись и рушник-то за другой конец бери — остальное монахи сделают, смотри у меня, рушник не удержишь — прибью.
— Тётя… — на этот раз зов генерала прозвучал протяжнее, и придворная дама снизошла до ответа.
— Ну, чего тебе?
— А нельзя как-то без этого всего обойтись?
Инсу хотела спросить о том же и подумала теперь, как хорошо сделала, что не решилась.
— Ах ты, мерзавец! — воскликнула тётка Чхве Ёна в сердцах. — Невеста опозорена, сам похоронен, а спрашивает нельзя ли обойтись без этого!
Чхве Ён обречённо вздохнул. Королева открыла ларец и помогала Инсу закрепить украшения в причёске, пока родственники выясняли отношения.
— Ладно, тогда объясни ещё раз. Про право и лево это я понял, кланяться тоже умею, за рушник подержусь, когда вставать-то надо, или теперь всю жизнь так и простоять на коленях?
— Вот негодник! — Чхве Ён принял очередной удар, не пытаясь увернуться. — Девушки у меня наученные как станут лекарку поднимать — сам вставай только плавно, медленно, рушник не отпускай, потом можешь к ней с этим рушником идти, забирать и делать всё, что в голову твою окаянную взбредёт. Ну всё, идите теперь, — глаза дамы Чхве наполнялись слезами, — и побыстрее вам сыночка, чтобы на отца не был похож, фамильную тамгу носил да свой клан не позорил.
Инсу не имела ничего против такого напутствия, но проведённый подробный инструктаж в отличие от блаженного неведения заставил её больше нервничать, теперь она совсем не чувствовала в своих ногах силы куда-либо идти и тем более класть земные поклоны, не сгибая спины. Неприятности не заставили себя ждать — расписной рушник колебался от ветра и мешал, Инсу казалось, что она вот-вот наступит на него: если бы охранницы не поддерживали её под локти, она бы, без сомнения, это сделала. Этот человек тоже чувствовал себя не в своей тарелке, хотя Инсу и было не до него: то ли охранницы были неприятны ему, как любое чужеродное тело, вторгнувшееся в пространство между ними; то ли мерный перестук колотушек в руках монахов раздражал; то ли привычка ходить в обнимку не позволяла расслабиться, — но он не отпускал меч и поминутно озирался, хотя, если бы он вёл себя иначе, было бы ещё хуже. В те редкие мгновения, когда он просто шёл впереди, Инсу больше всего хотелось прикоснуться к его спине или хотя бы задеть этим несчастным рушником, который становился тяжелее с каждым шагом. Храм и вправду был недалеко, хотя к тому времени, как он показался на горизонте, Инсу была готова проклясть всех и вся — рушник оттягивал руки. С поддержкой Инсу вошла в храм и встала слева от алтаря с приношениями — он уже стоял напротив — монахи как-то особенно немелодично заголосили, застучали своими колотушками и замолчали — этот человек упал на колени как подкошенный. «Голову откручу», — вспомнила Инсу и твёрдо решила, что никому и никогда не позволит прикоснуться к его голове. Кланяться генерал не стал, и она выполнила свою часть ритуала — он резко потянул на себя рушник, и Инсу выпрямилась, их взгляды наконец-то встретились — глаза этого человека смеялись, Инсу стало легче на душе, отчего оставшаяся часть церемонии показалась более приятной: монахи бросали на рушник рис, цветы и какие-то плоды, которых Инсу не могла узнать, потому что смотрела в другую точку — в его глаза. Наконец, монахи отгремели очередную молитву и окончательно замолкли, охранницы медленно подняли Инсу с колен, она обошла алтарь и оказалась в руках этого человека, он привычно обнял её.
— Теперь не убежишь, — прошептал он, забирая и отбрасывая в сторону наполненный подношениями рушник.
— Теперь не отпускай, — проговорила она в ответ, хотела сказать ещё что-то, но он закрыл ей рот поцелуем.
Остаток дня прошёл в приятной атмосфере непринуждённого застолья, Инсу оглядывала знакомые лица и благословляла день, когда впервые вошла в небесные врата. Её муж сидел по правую руку от короля и был невероятно занят государственными делами, так занят, что даже не мог приступить к закускам, — пожалуй, его занятость была единственным обстоятельством, которое слегка тревожило разомлевшую от вкусной еды и напитков Инсу. Эти дела сами нашли генерала, когда маленькая девочка по виду лет трёх, весело смеясь, вбежала в зал приёмов.
— Бора, Бора-я, — закричала королева, — доченька, — и протянула руки к ребёнку, но девочка проигнорировала мать.
— Ваше величество, ваше величество, смилуйтесь, — дама Чхве вбежала в комнату вслед за ребёнком, — я не смогла удержать её высочество в покоях.
— Папа, — заверещала девочка и полезла к отцу на колени, устроившись там вполне для себя удобно и поев со стола, она стала оглядывать окружающих и обратила внимание на столь же внимательно её разглядывающего генерала. — Папа, — вскричал ребёнок и оставил родителя, — папа, — девочка поднялась на ножки и дотронулась ручками до наручей Чхве Ёна, — папа, — принцесса оглянулась, и отец утвердительно ответил на её немой вопрос. Принцесса напомнила Инсу суриката: она стояла на цыпочках, доверчиво опираясь ручками на наручи генерала, и огромными круглыми от восхищения глазёнками смотрела ему в лицо. Чхве Ён, по мнению Инсу, совершил роковую ошибку, ответив на этот взгляд, и девочка, будто получив разрешение, забралась к нему на колени. — Я всё про тебя знаю: всё, всё, — доверительно сообщил ребёнок.
— И что же известно её высочеству?
Девочка обхватила ручонками шею генерала и что-то возбуждённо шептала ему на ухо — Чхве Ён улыбался.
«А мой муженёк наконец-то нашёл себе компанию по возрасту», — подумала Инсу.
Чхве Ён играл с ребёнком, и принцесса, довольно повизгивая, взлетала к потолку — на лице её отца испуг сменялся улыбкой — генерал поднялся из-за стола и посадил дитя себе на плечи. Девочка кричала: «Высоко», — и смеялась на весь зал, у чиновников Совета хватало ума есть и не обращать на это баловство внимание. Место на плечах командира пришлось принцессе по вкусу, она нашла себе занятие, заплетая косички из отросших волос Чхве Ёна и требуя время от времени подать какое-нибудь лакомство со стола. Генералу определённо нравился этот чрезмерно активный и надоедливый, по мнению Инсу, ребёнок. К счастью, пытка обществом юной принцессы продлилась недолго — пресыщенная впечатлениями на сегодня девочка заснула и перекочевала на руки матери. Инсу, наконец-то, могла получить своего мужа обратно, чем не преминула воспользоваться, теперь, когда в зале приёмов воцарилась звенящая тишина, она могла приступить к решению насущных проблем:
— Ваше величество, — проговорила она, обращаясь к королю, — этот негодник мне совсем ничего не рассказывает, — Чхве Ён с испугом посмотрел на жену, его слегка потрясывало, — ведь я ещё даже не знаю, что за дом вы ему подарили. Да, и я, конечно, понимаю, что мой муж достаточно богат, чтобы я могла не работать, но всё-таки я бы хотела вернуться к исполнению обязанностей главного лекаря.
— Этого не будет, — проговорил Чхве Ён, его тело осветилось изнутри, огонь пробежал по тыльной стороне его ладоней, он поправил панцирь.
— Ну, ты чего, зачем так злиться-то?
Генерал тяжело поднялся, взял меч, спустился с помоста и встал по левую руку от короля на привычное для себя место, Инсу удивлённо наблюдала за ним — Чхве Ён был явно не в себе, его покачивало. «Вот любимый, питаться надо регулярно», — подумала Инсу, — «смотри у меня, теперь я тобой займусь».
— Ваше величество, милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон смиренно просит позволить ему войти в зал приёмов.
— Королеве и принцессе лучше вернуться в свои покои, — проговорил генерал, и Инсу с трудом узнала голос мужа.
«Нет, тайна на тайне, отчего ему стало плохо, и зачем он вообще поднялся?» — думала Инсу.
— Впустите его, — голос короля звучал выше обычного, королева и спящая на её руках принцесса спешно удалились. Двери открылись, абсолютно лысый тщедушный старик вошёл в зал и семенящей походкой, покорно сгорбившись, последовал к трону — Чхве Ён остановил его, упершись рукой в плечо.
— Ваше величество, милостью короля Синдон, глава управления по упорядочению земель и податного люда…
— Ты принёс отчёт, монах? Передай его Тойче, я, как и прежде, просмотрю его и письменно сообщу тебе о своих распоряжениях.
— Я пришёл поздравить королевскую семью с возвращением отвоевавшего потерянные земли хранителя королевской семьи Корё, личного телохранителя короля Чхве Ёна.
— Я принимаю твои поздравления, монах, можешь идти, — торопливо проговорил Конмин, и Инсу удивилась его неучтивости.
— Я пришёл не с пустыми руками, ваше величество! Битвы наложили неизгладимый след на здоровье генерала Корё, болезни не позволяют ему жить спокойно — я, Синдон монах храма Пута, могу вылечить любую хворь и исцелить генерала, вот лекарство, которое избавит его от всех болезней.
«Синдон монах храма Пута могу вылечить любую хворь?» — Инсу вскочила с места.
— Синдон? Синдон-а, малец? Ты выжил?! Ты вырос?! — небесный лекарь сбежала с помоста и бросилась к старому монаху, но наткнулась на ножны генеральского меча. — Ну пусти, глупый, мы давно знакомы, я его с детства знаю, — проговорила она, обращаясь к мужу, который, сгорбившись, упирался одной рукой в плечо старика, а другой — удерживал меч, не позволяя жене приблизиться к монаху. — Малец, Синдон-а, узнаёшь меня?
— Нет, милая, я тебя не знаю, — последовал ответ.
— Не помнишь? Ну ничего — бывает. Плечо-то как? Не беспокоило? За спину твою я так опасалась тогда, когда Чхве Ый тебя о стену приложил. Синдон-а, — Инсу протянула руки, пытаясь обнять старика, но муж не позволял ей приблизиться к нему. — Чхве Ён-сси? Ты чего? Ну, что с тобой? Говорю, я его с детства знаю. А вот, Синдон-а, тот самый командир, про которого я тебе рассказывала — муж мой. Синдон-а, я так рада, что ты выжил: натерпелся, бедняга, но выжил, — глаза Инсу увлажнились. Чхве Ён покачнулся и опёрся на меч, чтобы устоять на ногах, его жена упала в объятия тщедушного монаха. — Ты изучал травы, Синдон-а, когда я ушла, ты стал изучать травы? И конечно же преуспел — я, маленький, в тебе не сомневалась. Ты лекарем стал и хорошим. Муж мой болен, ты знаешь отчего? Я спасти его должна. Ты мне поможешь? Это у тебя что? Лекарство? По виду на кровь похоже и пахнет дурно, тленом. Что за травы? Ты его испытывал?
Чхве Ён выпрямился и поднял меч: несколько молниеносных движений и старик отлетел от Инсу, а плошка с вязкой тёмно-красной жидкостью выпала из его рук — Чхве Ён ударом меча рассёк сосуд в воздухе; монах распластался на полу — генерал схватил его за шкирку и, приподняв над полом, потащил к выходу. Двери открылись, и Чхве Ён пинком вышиб старика из зала приёмов.
— Милостью короля прошу простить меня, я поспешил и не получил приказа, ваше величество, — генерал опустился на колени перед троном.
— Я прощаю тебя, Чхве Ён генерал Корё, поднимись ко мне, ты ещё совсем ничего не ел.
Чхве Ён остался стоять на коленях и опустил голову:
— Прошу милостью короля, ваше величество, позволить мне удалиться вместе с женой.
— Ступай, генерал Корё, и отдохни.
— Милость ваша безмерна, ваше величество.
Чхве Ён поднялся и посмотрел в глаза жены — Инсу смерила его полным осуждения взглядом — и в глазах воина отразились боль и страх.
— Что он сделал тебе, этот немощный старик? За что ты избил его? Этот человек сказал, что может исцелить тебя, а ты, что сделал? — Инсу стояла перед дверями зала приёмов напротив мужа и ругала его, он тяжело опирался на меч, нежно и преданно смотрел ей в лицо и изредка опускал голову, сдерживая стон. Инсу видела, что ему плохо, но возмущённая поступком супруга не находила в себе сил пожалеть его. — Это всё ревность? Меня к старику приревновал? Я же объяснила тебе, что его с детства знаю. Вот, поди теперь, проспись один, пока не одумаешься, — Инсу направилась в противоположную от отведённых им покоев сторону. Ноги Чхве Ёна сводила судорога, и он с трудом смог дотянуться до руки жены:
— Милая, ты куда? — воскликнул он.
— Я найду Синдона и принесу ему извинения за твоё недостойное поведение. Совсем не ожидала, что ты когда-нибудь поднимешь руку на человека, который выглядит втрое старше тебя.
— Остановись, ты не понимаешь, что творишь, это опасно. Стой, стой, послушай меня, останься со мной, уйдёшь, и я не смогу защитить тебя, милая, — тело генерала сводила судорога и он с трудом удерживал жену.
— Я не нуждаюсь в охране. Убери свои руки, — Инсу оттолкнула мужа и ушла, не оборачиваясь.
— Прошу, остановись, умоляю, только не так, только не сейчас, не оставляй меня, — прошептал Чхве Ён, его ноги подкосились, и он упал на колени.
Инсу завернула за угол и увидела того, кого искала, монах Синдон стоял, прислонившись к стене.
— Синдон-а, прости, прости его, слышишь, тебе плохо? Он меня четыре года ждал, весь исстрадался, на каждую тень кидается, прости.
Монах внимательно вглядывался в лицо Небесного лекаря:
— Я живу уже больше сотни лет на этом свете, милая, и генерал едва ли может навредить мне. Я знал ещё его прадеда короля Чхве Ыя, Чхве Ён — его копия, только взгляд другой.
— Да, да, копия. Как тебе удалось выжить в том страшном мире и прожить так долго, Синдон-а?
— Я открыл секрет долголетия, я — великий лекарь, могу излечить любую хворь.
— Я, Синдон монах храма Пута, могу излечить любую хворь, — передразнила Инсу. — Всё ещё не можешь вспомнить меня? Я, Небесный лекарь, ученица Хваты, прозываемая на Небесах Ю Инсу, не помнишь? Поможешь мне мужа исцелить? Он тяжело болен. Знаешь, я не могу диагноз поставить. Это просто детективная история, а он же мне ничего не рассказывает. Всё же боится, что моему сердцу больно будет, как будто оно на его страдания смотреть не разрывается. Из симптомов судороги, частичное онемение конечностей и самый тяжёлый — лёгочное кровотечение. Я пыталась лечить по симптомам, когда другого выхода уже не было, чтобы остановить кровотечение дала гемостатик — средство, повышающее свёртываемость крови. Так знаешь, он как психанул, так чуть до инфаркта не дошло. Нельзя, выходит, свёртываемость крови повышать. А диагноз, диагноз — понятно, что нарушение кровообращения, очень похоже на тяжёлую форму анемии с осложнением на сосуды ног, для молодых мужчин такое осложнение характерно. Только, что могло быть причиной? Большая кровопотеря? Кости у него целы. Сдавливание сосудов, у него на щиколотках следы от цепей, только кто мог его в цепи заковать? Инфекция? Что ещё может быть? Длительный приём антикоагулянтов — разжижающих кровь препаратов? Синдон-а, ты не узнаёшь меня?
— Просто не могу глазам поверить… — прошептал старик.
— А ты поверь, Синдон-а, я это, я…
Старый монах протянул ссохшуюся дрожащую руку к лицу Небесного лекаря и поправил упавшие на её лоб волосы. Инсу хотела обнять его, но внезапно двенадцать гвардейцев выскочили из-за угла и с криками: «Небесного лекаря защищать» — окружили её, оттеснив от старика.
— Что творите, — вскричала Инсу, подражая интонациям мужа, — разойтись, именем Небесного лекаря разойтись.
Монах усмехнулся и пошёл по коридору, удаляясь от Инсу.
— Пропустите меня, — Инсу пыталась прорваться через стену мечей, чтобы последовать за лекарем, который мог спасти её мужа.
— Приказ — Небесного лекаря в дом генерала Чхве Ёна проводить и защищать, приказы Небесного лекаря не слушать. Других приказов не было. Шестой отряд.
Удальчи стояли сплошной стеной, через которую невозможно было пробиться.
— Где командир, где ваш командир? — закричала Инсу, великий лекарь исчез за поворотом. Гвардейцы молчали. Инсу толкнула ближайшего к себе — он не ожидал удара и едва не задел мечом соседа. — Командира зови.
— Да, что с тобой, женщина? Командир с Токманом генерала в госпиталь понесли, у него ноги отнялись. Изверг этот ушёл, сейчас мы тебя домой отведём, мужа ждать, может, вернётся, хотя дураку понятно, что не жилец.
— Что ты сказал, мерзавец, что ты сказал?! — Инсу отвесила гвардейцу такую затрещину, что тот не устоял на ногах.
— Вот, женщина, иди саван шей, жалко, генерал хороший был, а ты красивая вдова будешь, сам бы женился, когда бы характер не знал.
Инсу растолкала гвардейцев и побежала по коридорам дворца в направлении королевского госпиталя. Красное платье мешало ей, подаренные королевой украшения вывалились из причёски по дороге от быстрого бега, слёзы катились по лицу, она вбежала в королевский сад, пробежала через хранилище трав и замерла, прижавшись к стене, он не должен видеть её такой — надо успокоиться, отдышаться и привести себя в порядок. Он лежал за стеной и разговаривал с названой тёткой.
— Ну, не могу я здесь лежать и в этот потолок смотреть, сердце от страха заходится, — услышала Инсу голос мужа.
— Не можешь, не лежи, вставай и иди, куда глаза глядят, никто тебя не держит. Вон, к молодой жене иди.
— К жене не пойду, сам себе противен, ног совсем не чувствую. А ты уверена, что это поможет?
— Поможет, как же… Послушай, племяш, разве муж мой не предупреждал тебя, когда из монастыря полумёртвого увозили? А теперь чего хочешь? Когда хозяин пса варить собирается, он ему все внутренности отбивает. Так, для чего? Правильно, чтобы мясо нежнее было.
— Король никогда мне зла не желал.
— Вот же, шумный, лежи и слушай. Здесь болит?
— Да, — выдохнул Чхве Ён, стараясь сдержать стон.
— Это хорошо. Хорошо, что ноги не посинели, всё хорошо. Не хотел король тебе зла, правильно, не хотел, просто съесть хотел и сейчас хочет.
— Ну, что за глупости говоришь? — простонал генерал.
— Послушай, племяш, ну, не могу смотреть на твои страдания. Сам подумай, ног, говоришь, не чувствуешь, судорога тебя бьёт, а всё отчего?
— Не знаю.
— А оттого, родненький, что крови в тебе не осталось, всю до капли этот изувер выпил. Вот, уходи со службы, дом он тебе подарил, переезжай в свой дом и в своё удовольствие с молодой женой поживи, ешь вовремя, пей, по саду гуляй, сам не ходишь, Чхусок с Токманом тебя на руках носить готовы, спи побольше, глядишь, поживёшь так годик, два и полегчает. Ну вот, ноги опускай с лавки-то, вставай на ступни, — Чхве Ён закричал от боли, Инсу почувствовала, как будто её всю с ног до головы прошило той же судорогой, — как больно, колит? — вскричала названая тётка генерала.
— Больно, — охнул Чхве Ён, — ноги будто иглами раздирает.
— Губы не кусай, племянник, вот палочку зубами держи и ложись, только ноги не поднимай и полежи так пол часика.
— Тётя… — простонал Чхве Ён.
— Держи, говорю, ну, не могу я боль снять, терпеть придётся, ну, ну, тише, тише…
— Опять этот потолок…
— Потолок тут не при чём, терпи, через пол часика я иглы достану, полежишь немного, отдохнёшь, а потом ванночку горячую сделаю тебе, да травок попьёшь.
Инсу медленно съехала по стене на пол — в голове шумело — тяжелая форма анемии, спровоцированная кровопотерей, кровопотерей на грани выживания, вот зачем в её рюкзаке оказались шприцы, зажимы и системы для переливания крови, только она сама никогда не осмелится сделать прямое переливание крови, пусть у неё и первая группа. Прямое переливание крови запрещено. В голову Инсу пришла мысль, которая посещает в моменты отчаяния, в той плошке та жидкость, ведь это кровь была, вот почему муж её избил Синдона. Генералу Корё Чхве Ёну предложили выпить кровь, и как же отреагировал генерал? Избиение предложившего могло стать наиболее естественной реакцией, а вот понять генерал этот жест мог двояко: либо его называют кровопийцей, либо… Взращенное на благодатной почве дорам воображение Инсу рисовало мир вампиров, оборотней и красноволосых кумихо. Нет, понятно, почему её муж избил старика, но тэогун ошибся — ему предложили лекарство. Инсу поднялась на ноги и побежала обратно к залу приёмов.
— Тётя… — простонал Чхве Ён.
— Ну, чего тебе, племянник, зачем палочку выплюнул?
— Дядя узнал, что я просил?
— Ну, чего опять удумал, племянник, зачем тебе тех изуверов, что хоронили тебя заживо искать? Мстить удумал? Так, не кому же мстить, Тэман твой убил их, зачем родственников ищешь? Говорю же тебе, поживи спокойно.
— Не даст он жить спокойно этот монах ни мне, ни жене моей. Он только постоял рядом, уже убил меня. Я умру, он за других примется.
— Дядька твой ноги в кровь сбил, весь Кэгён обегал, все окрестности, ни в тот день, ни на следующий — никто не помирал, а день-то памятный, гроза была, сколько деревьев повалило, а, кроме тебя, никто не помер.
— Плохо, а может и хорошо, значит, они не здешние были. Не могу я на этот потолок смотреть, сердце заходится, я тогда смотрел на него, всё думал: только бы не уснуть, не расслабиться, молнии держать, на секунду отключился — проснулся уже в цепях, как только они замки закрыть успели. Потом думал, только бы король пришёл. Думал, придёт, увидит меня — и всё, лишь бы до этого часа не зарезали они меня, не спал, не подпускал их к себе, — Чхве Ён горько усмехнулся. — Король пришёл, посмотрел, и всё, и вправду всё, потом я спал, думал, чтобы яд побороть спать надо, а они будили меня. Глаза открою: этот потолок, и монах плешивый надо мной стоит — лицо до середины тряпицей закрыл и густой суп бобовый льёт, довольный, усмехается. Я в ярости цепи натягиваю, вот-вот поддадутся, ан нет, отключаюсь, думаю, всё, можно успокоиться с миром, и просыпаюсь оттого, что они молотами упоры, которые я вытащил, в пол глубже забивают. С тех пор я больше не спал, старался не спать, только лежу и думаю, хватит ли сил, чтобы его молнией ударить, лежу и жду, когда подойдёт, а он всё равно умел как-то так подкараулить, чтобы я не в себе был, то суп этот, то мокрую бумагу на лицо положит, я задыхаюсь и думаю, только не снимай, только стоит подумать, как он снимет и в душу смотрит. Всё мне тогда было одинаково, только бы рожу его не видеть и взгляд этот, об одном жалел, что никто никогда не узнает, что не сам я умер, что вернётся она и думать будет, что не ждал. Кровь когда горлом пошла, я уже не понимал ничего почти, однажды просыпаюсь, смотрю, а это не Синдон, а королева надо мной стоит, зовёт и плачет… Нет, не могу я на этот потолок смотреть...
— Я вот сижу над тобой и думаю, командир, — Тэман обосновался на высоком табурете в головах своего командира.
— Тэман-а, ты давно здесь? Чего думаешь-то?
— Как монаха буду убивать.
— Негодник, не думай даже, не по зубам тебе, только себя угробишь, не лезь, слышишь, не лезь.
— Меня дядька твой прислал, велел сказать, что в ночь, когда тебя заживо хоронили, на торговцев юаньских в лесу Папён разбойники напали — одного убили, а другого так и не нашли. Жили эти торговцы табором недалеко от Кэгёна в деревеньке Хоксач и исповедовали культ Мантрейи, только вот как красноголовых ты ухайдакал, совсем затаились.
— Понятно, Тэман, одежду принеси, где та деревенька говоришь?
— Эй, племянник?! Куда намылился? — Чхве Ён поднялся на ноги, закричал от боли и повалился навзничь, Тэман бросился к своему командиру, с трудом поднял его и уложил на лавку. — Ну, чего ты, племяш, полчаса полежать не можешь? На ноги тебе долго не встать. Лежи, отдыхай, а то ткну иголкой, сознание потеряешь, лежи.
— Ну, не могу я на этот потолок смотреть…
— На ночь тебе иголку поставлю, чтобы не просыпался, а сейчас просто лежи и попытайся не думать, а то хочешь, ребяток твоих позову, они тебя к молодой жене мигом доставят, она же тоже у тебя лекарь, говорят, на моё место хочет.
— Она не знала, что место теперь твоё, — проговорил Чхве Ён.
— Ну, так ты объясни ей.
* * *
Инсу обежала все помещения дворца в поисках старого лекаря, привлекая к себе ненужное внимание, но монаха нигде не нашла — спрашивать было бесполезно — только риск натолкнуться на гвардейца, придворную даму или евнуха, которому приказано проводить Небесного лекаря в дом генерала Чхве Ёна. Она окончательно отчаялась, когда услышала тихий мелодичный оклик:
— Остановитесь, Небесный лекарь, — королева в сопровождении двух охранниц шла по коридору.
— Ваше величество, — Инсу была счастлива её видеть, вот кому она может задать любой вопрос.
Королева поравнялась с ней и протянула потерянные украшения, Инсу только сейчас смогла разглядеть, как они были прекрасны — две золотые заколки с фениксами, держащими в клювах драгоценные камни.
— Спасибо, — проговорила Инсу, принимая подарок.
— Я многим обязана вам, Небесный лекарь, не только жизнью, и сейчас хочу вернуть часть долга, помнится, вы как-то объяснили мне значение небесного слова «любовь», вы сказали, что любить значит скучать, переживать и помогать, я добавила ещё два смысла к этому слову и хочу поделиться с вами. Любить значит слушать и слышать, а ещё верить, верить в него и ему, безоговорочно верить. Небесный лекарь, я знаю, что вы любите генерала, но только годы семейной жизни научили меня понимать значение этого чувства, вам это ещё предстоит, и я хочу помочь. Я не хочу, чтобы вы повторяли мои ошибки, боюсь, что ваш муж слишком слаб, чтобы пережить их, он подобно этим фениксам не раз уже воскресал из пепла, но его сердце очень легко разбить. Не делайте этого. Я провожу вас в дом генерала, это было его желание, вы должны просто подчиниться на этот раз, прошу вас.
Инсу не могла сдержать слёзы:
— Чего мне ждать в том доме? Чего? Мой муж медленно умирает, а я буду сидеть в том доме и ждать чего-то.
Королева обняла Небесного лекаря:
— Вы должны просто ждать и верить, что он вернётся. Я знаю, как это сложно, но от этого зависит его жизнь.
— Я останусь во дворце, чтобы быть с ним рядом, я пойду в госпиталь ночью и буду оберегать его сон, также как он оберегал меня, я сделаю всё, чтобы исцелить его, чего бы мне это не стоило.
— Я не буду настаивать, вы мудрее меня, но прошу вас вернитесь сейчас в свои покои, вечером я пришлю к вам своих охранниц, чтобы они проводили вас, и умоляю держитесь подальше от Синдона, это человек — гад, гаже которого не носила ещё эта земля.
— Гад, — Инсу не ожидала услышать такое слово из уст королевы, — но почему же гад?
— Этот старик… — королева замолчала, внимательно вглядываясь в лицо небесного лекаря. — Ваш муж не рассказывал вам о том, что случилось с ним в ваше отсутствие?
— Я спросила его, он сказал, что умер, и моему сердцу будет больно, если я узнаю от чего. Но как связаны мой муж и Синдон?
— Значит, у него были причины не рассказывать вам о Синдоне, о лекаре, которого король нашёл, чтобы исцелить его. Я не смогу сказать вам то, о чём не хочет говорить генерал. Просто поверьте мне, поверьте, — королева взяла Инсу за руки, — поверьте…
К счастью, ожидание ночи в дворцовых покоях было недолгим, Инсу переоделась в форму удальчи и в отчаянье мерила шагами доставшееся ей жизненное пространство: «Анемия… анемия, сужение икроножных вен или артерий, препятствующее притоку крови к конечностям — одно из наиболее тяжёлых проявлений этого заболевания. Причина понятна, стоит вспомнить только тот случай в Согёне и этого достаточно. Лечение, да, лечения не было, такие проявления болезни являются показанием для переливания крови, но крови нет, если бы была кровь… Прямое переливание, она, как опытный хирург, на это никогда не решится в таких условиях, прямое переливание в таких условиях — риск смерти и донора, и реципиента. Для переливания, кроме донора и реципиента, нужны ещё два человека, которые будут контролировать сам процесс. Что же произошло в эти две недели, королева не сказала, отгадка — Синдон. Синдон? Синдон, малец, что же ты сделал с моим мужем? За что? Теперь можно было восстановить порядок событий: сперва обморожение, лёгкое обморожение, будем называть его лёгким, лечение, лечила Тоги и лечила правильно. Хозяйку королевского сада обвиняют в попытке убить генерала, и мой искалеченный муж остаётся в королевском госпитале один. Затем в строй входит Синдон, мой Синдон. В результате огромная кровопотеря и лёгочное кровотечение, затем хоронят заживо, потом тяжёлая форма анемии и неподвижность. Что ты сделал с моим мужем, малец? Ты скажешь, что ты сделал, и поможешь мне это исправить. Я заставлю тебя».
— Ваша милость, мы пришли сопроводить вас, — донеслось снаружи.
Инсу вышла из покоев, нет, никак не ожидала она такой первой брачной ночи. Небесный лекарь в сопровождении двух охранниц следовала знакомой дорогой, она шла в королевский госпиталь, куда же было ей ещё идти. Она быстро миновала коридоры дворца, охранницы остановились у дверей лечебницы, и дальше она шла одна. Помещения госпиталя были заботливо прибраны, чувствовалась женская рука, занавеси, кипельно белое бельё на лавках, под белыми тряпицами в котелках готовились лекарства, запах засушенных трав, Инсу вошла в последнее помещение госпиталя перед королевским садом и увидела его. Лавка стояла в центре комнаты: да, здесь же он лежал в её сне, здесь же он лежал, когда она лечила его. Её сон, её кошмар… Чхве Ён спал, Инсу села на высокий табурет у него в головах, она никогда не видела, чтобы этот человек спал так беспокойно: холодный пот выступил у него на лбу, холодный, липкий пот — симптом анемии, он мёрз, его потрясывало, а одеяло лежало на полу. Инсу вытерла пот с его лица, он явственно застонал и замотал головой, тяжело задышал, приподнял руки и тут же уронил их, его руки повисли по сторонам лавки. Инсу поднялась, штанины на его ногах были разрезаны до колена, ноги выглядели абсолютно нормально, Инсу подняла одеяло и подоткнула его под ноги, подняла его руки, согнула в локтях и положила на грудь, залезла на лавку и обняла его, этот человек успокоился и затих.
— Племянничек, покойничек… — Инсу вздрогнула и приподнялась на локте, с трудом балансируя на лавке. Намбо, глава Сурибан, названый дядька Чхве Ёна, сидел в кресле рядом с лавкой и спал пьяным сном. Глиняная бутыль в его руках колебалась, изредка роняя на пол капли алкоголя, а цвет носа разбойника говорил о средней степени опьянения. — Был у нашего короля пёс, был значит пёс... всё дичь таскал, крыс отваживал да руки лизал. Вот как-то сорвался пёс с цепи и злейшего врага короля загрыз… покалечил тот пса, зачем королю пёс покалеченный… Вот, король и решил пса сварить… как варить-то пса, шкуру надо содрать и мясо отбить. Содрал, значит, шкуру король, бьёт, бьёт, а пёс всё сдохнуть не может, жалко стало королю пса, и он ему яд поднёс. Пёс его за доброту благословил и яд выпил, только вот не задача, и тогда не сдох, не сдох же… что же делать: мясо отравлено, а пёс не сдох, — тогда король пса решил в грязной луже утопить…
Инсу вскрикнула, упала на грудь мужу, крепче обняла его и разрыдалась.
— Милая, — простонал Чхве Ён, и разбойник Намбо очнулся то ли от этого стона, то ли от крика.
— Эй, как ты здесь, красавица? — проговорил он, заметив нежданную гостью. — Этак ты к мужу пришла, правильно пришла. Глотнёшь? — спросил Намбо, указывая на бутылку, Инсу покачала головой, проглотив слёзы. — Ну, и правильно, а я вот пью королевское пойло и ем, что дают, пока этот изверг последнего моего родственника изводит. Ну, погоди, сейчас я с тобой поговорю, — Намбо на нетвёрдых ногах вышел в сад и, судя по звукам, опустил голову под струю воды. Инсу не чувствовала в себе сил мыслить, пёс, король, сорванная шкура, яд и лужа, она чувствовала, что всё это имеет какое-то отношение к этому человеку, но всё это вместе было так страшно и жестоко, что измыслить это было невозможно. Намбо вернулся в комнату, разбрасывая вокруг водяные брызги. — Хорошо лежишь, — проговорил он, — удобно? Хорошо, пришла, он, глядишь, успокоился, а то сердце моё изболелось смотреть, как он во сне трясётся и руками машет, что снится ему, знаю, здесь пытали его на этом самом месте, но жена сказала не будить, а ты пришла, и он затих. Хочешь, разбужу его, дел-то две иголки вытащить? — Инсу покачала головой и вытерла слёзы. — Ну, и правильно, вот правильно, пускай спит, сам не проснётся.
— Пытали, вы сказали, пытали?
— Так и пытали, так ты не подумай, не знал я, пока он не помер, а то штурмом бы дворец взял, этак ты не подумай.
— Умер?
— Ну, умер. Кожу с живого содрали, цепями приковали, потравили, а, покуда от яда помирал, ещё и душили. Что, по-твоему, после такого можно выжить? Этого мало, так опосля решили заживо похоронить, только что закопать не успели, так могилу бы водой залило — гроза была, когда бы в земле не задохнулся, так в воде бы утоп. Мне жена моя рассказала сегодня, что он ей сказал, покуда лежал, в этот потолок смотрел да боль терпел, вот с тех пор я и пью. Глотнёшь?
Инсу никак не могла понять то, что ей говорили. Она приподнялась на руках и вгляделась в лицо возлюбленного, в неверном свете лучин на спокойное лицо мирно спящего ложились тёмные тени — Инсу видела, как смерть уродовала его черты — под глазами залегала чернота, щеки западали:
— Он жив! — вскрикнула она и потеряла сознание.
* * *
— Ну, что же ты, лапочка, давай, давай, в себя приходи. А ты, старый, впредь думай, что говорить. Давай, давай, лапочка, нельзя тебе так, беременна же.
— Невестка, невестка, в себя приходи, — вскричал Намбо, и Инсу открыла глаза, — ну вот, глаза открыла, — воскликнул он и обежал комнату.
— Ну, что же ты, лапочка, тебе ночью спать надо, о себе не думаешь, так о ребёнке подумай. Беречься надо, нервничать совсем нельзя, гляди, если отца не сбережёшь, так хоть ребёночек останется, — Инсу закрыла лицо руками и разрыдалась, она лежала на лавке одна в другом помещении, и супруги На Менга с растерянными лицами наблюдали за ней.
— Пойду-ка я папашу разбужу, — проговорил Намбо, — они тут с моим внучком лучше вдвоём разберутся, а то сам я чего-то не понимаю.
— Стой, дед, стой, кому говорю.
— Ну, чего тебе? — переспросил Намбо, оглянувшись в дверях.
— Не буди его, не ходит он пока, не буди. — Инсу резко прекратила рыдания и оглядела родственников воспалённым взглядом. — Послушай меня, лапочка, вот молодец, что успокоилась, — Инсу жалобно всхлипнула, — сейчас я тебя покормлю, потом Токмана с Чхусоком позову, они тебя в повозке домой доставят. Видела бы ты, какой дом моему племяннику король отвалил, долго бы здесь не засиживалась. Так что не переживай и живи в своё удовольствие, да мужа жди, я его за неделю на ноги поставлю. Хочешь с ним поговорить? Если хочешь, сейчас же разбужу. — Инсу вытерла слёзы и отрицательно замотала головой. — Ну, вот и правильно, он только больше свою немочь переживать будет, когда узнает. Вот, полежи тихонько, не плачь, слышишь, — тётка Чхве Ёна погладила невестку по голове и ушла.
— Пойду-ка я с племянником посижу, — проговорил разбойник Намбо, которому, по-видимому, было неудобно находиться в обществе женщины, которую он своей разговорчивостью довёл до обморока.
— Намбо, — Инсу окликнула старика, и он замер на месте, — батюшка, — разбойник оглянулся, — батюшка, где я могу Синдона найти?
— Так зачем он тебе? — переспросил Намбо.
— Нужен, — последовал ответ.
— Этак, невестка, чего удумала? Не лезь, куда не понимаешь, подожди, пока муж на ноги встанет. Не предпринимай ничего.
— Батюшка, — всё существо старого разбойника проникалось блаженством от этого оклика, — скажите, как мне монаха Синдона найти, мужа спасти.
— Спасти его хочешь? Монах в Чонбан обосновался, после того как оттуда все ценные книги вынесли. Только ты в Чонбан не ходи, там его охраняют, проще всего его на рынке подкараулить, он там едва ли не каждый день возле травяных лавок околачивается. Ох, невестка, не лезла бы ты на рожон, знаю, что племянник мой тебя с ножом хорошо управляться научил, да и не робкого ты десятка, только б не лезла ты на рожон.
Инсу слушала речь старого разбойника. Её мозг отчаянно работал, пытаясь сопоставить все факты. Обморожение, пытки, Синдон, яд, тяжёлая форма анемии, лёгочное кровотечение. Сердце Инсу зашлось болью и что-то в верхней части живота болезненно сжалось.
— Батюшка, каким ядом мужа моего отравили? — спросила она.
— Ядом этим стрелы смазывают, чтобы, как стрелу вытащишь, кровь не остановить было. Только мой племянник не первый раз этим ядом отравлен был, да и король ему столько яда поднёс, что на тысячу стрел бы хватило.
Инсу схватилась за голову:
— Король, вы сказали, король, но почему король, за что?
— За что спрашиваешь? Думаешь, все беды моего племянника из-за кого? Так я объясню тебе. Кто мог его приказать больного в цепи заковать, кто? Король.
— Цепи? — воскликнула Инсу.
— Кто ему яд поднёс?
— Король?
— Как из могилы вытащили, племянник мой мало того, что кровью харкал, так ни руками, ни ногами пошевелить не мог, чтобы перевезти, я его к седлу привязывал, а поводья на руки наматывал, в седле он не держался сам. Так, негодник в таком состоянии к каким-то там вратам поскакал, мало того, что ходить не мог, так на коленках каждое полнолуние к этой дырке ползал, в постели удержать его невозможно было, ноги у него посинели. Так знаешь, невестка, кто его из монастыря полуживого увёз? Кто? Король.
— Посинели?
— С красноголовыми он, как ты думаешь, сражался, много ему лучше было? А всё король. Думаешь, после такого армии вести по силам было ему? Сколько раз он на границе умирал. Ведь не один раз его здесь хоронили. А всё король.
Инсу схватилась за голову и отчётливо застонала.
— Эй, дед, ты чего творишь? — названая тётка Чхве Ёна вошла в дверь с миской супа и чашкой. — Дед, ну-ка к племяннику иди да буди его, уже рассвело, вредно столько спать. Давай, давай, милая, кушай да посиди тихонечко. Сперва глотни, чтобы успокоиться. Слышь, дед, ещё раз невестку до мату доведёшь, прибью, как пить дать, прибью. Давай, давай, кушай, милая, кушай, — проговорила тётка Чхве Ёна, доставая ложку из-за пазухи.
Инсу вперилась в одну точку пространства перед собой и вся обратилась в слух.
— Просыпайся, племянник, — голос разбойника донёсся из соседней комнаты. За словами Намбо послышался тяжкий стон:
— Дядя, что жена моя? В дом её привезли, охраняют? Что изверг этот приближался к ней? — голос Чхве Ёна звучал взволнованно, он торопливо старался задать все мучившие его вопросы. — Она мне снилась. Если б не она, я ночью с ума сошёл. Всё этот потолок, и монах плешивый надо мной стоит, а я даже пошевелиться не могу.
Названая тётка Чхве Ёна зачерпнула суп и затолкала ложку в рот Инсу.
— Да, не волнуйся ты так, племянник, всё нормально с твоей женой: с гвардейцами подралась, во дворце ночевала.
Инсу судорожно проглотила суп, звук жующих челюстей мешал ей слушать. Чхве Ён застонал:
— Когда я ходить смогу? Не могу я лежать… — очередная ложка супа заглушила следующую фразу.
— Не думай, племянник, сил у тебя не хватит, эти люди — убийцы не хуже тех, с которыми ты дрался, когда чиновников защищал, только их не семь, не шесть, а десятка три, не меньше.
— Убийцы, говоришь? Кто их нанял? Можешь не отвечать. Сам знаю. Как доказать, что он нанял их? Я должен пойти туда, увидеть всё своими глазами.
— Вот же, племянник, жить надоело. Только что женился, жена уже беременна, а сам в петлю лезешь?
— Что ты сказал? Беременна жена моя?
Инсу оттолкнула ложку ото рта, вскочила на ноги и бросилась в соседнюю комнату. Он, морщась от боли, сидел на лавке, и она с разбегу бросилась ему на плечи:
— Глупый, глупый, какой же ты глупый… Ты жив и рядом — это всё, что мне нужно. Ты думал, что больной мне будешь в тягость? Ты — отец моего ребёнка, ты мне самый родной человек, единственный родной. Я никогда не прощу его, никогда не прощу за то, что он с тобой сделал, слышишь, никогда. — Он обнимал её. — Ну, чего ты молчишь?
— Он не даст нам жить спокойно, ты многого не понимаешь, я должен побороть его, а ты должна беречь себя и нашего ребёнка, — он обнимал её, закрыв глаза от наслаждения, она чувствовала спокойное биение его сердца и нежное прикосновение его огромных жестких рук. — Ты должна уехать, в доме, который подарил нам король, ты будешь в относительной безопасности, шестой отряд будет охранять тебя. — Она прижалась к нему и тихонечко кивнула.
* * *
— Ваша милость, приехали. — В дороге Инсу могла думать только о своём ребёнке: «Какой ты, милый мой, чудесный и хороший ребенок, как мне хорошо, легко и спокойно с тобой. Ты так любишь меня, что даже решил мне токсикоз не устраивать, сынок» — Инсу отчего-то была уверена, что будет сын. — «Совсем как твой папа. Ты же будешь вылитый папа, сынок, такой же большой и могучий».
Инсу вышла из повозки и удивленно огляделась:
— Эй, Токман-а, ты нас куда-то не туда завёз, это же принца Ток Сона дом.
— Истинно так, ваша милость, дом принца король генералу и подарил.
Инсу вошла в распахнутые настежь ворота: «Вот, негодник, а мне сказал, что в доме ни разу не был, и как ты интересно теперь выкрутишься?» Она представляла, какое удовольствие мог бы ей принести сейчас осмотр этого огромного и красивого дома, если бы он был рядом, но его не было. Вот здесь она впервые держала его за руку, а здесь...
— Ваша милость, мы расставим дозоры на крыше и будем охранять возле ворот, выберите три смежных комнаты, которые будете использовать, нас мало, мы не сможем охватить большую площадь.
«И опять как под конвоем» — подумала Инсу. Сейчас она бы, размахивая руками, медленно обходила покои этого дворца и мысленно расставляла мебель, если бы он был рядом. Он бы замирал в каждой комнате, куда бы она не вздумала зайти, подпирая собой стены, и, улыбаясь, выслушивал все её планы, только его нет рядом. Он сейчас лежит на жесткой лавке и не может подняться, а его ноги тысячью игл раздирает насильно возвращаемая кровь. «Господи, за что ему такие страдания? Разве он не часть святого воинства твоего? Разве он нападал первым? Разве он обижал убогих? Господи, охрани. Синдон, Синдон». Инсу схватилась за голову, нет, что-то не складывалось в её голове: почему Конмин приказал пытать её мужа, король, которого она знала, никогда не поступил бы так. Нет, мотивация короля понятна: заставить сломленного больного человека биться — только её муж не был сломлен её уходом, он ждал её, тогда почему, за что? Инсу казалось, что она вот-вот сойдет с ума от гнетущих её переживаний. Мозаика в её голове начинала складываться. Обморожение второй степени, последствия — временная немота, повреждение кожных покровов на большой площади, судороги и, естественно, боль. И вот вместо того, чтобы дать её мужу отлежаться неделю, две, его пытают по приказу короля. «Приказ? Нет, этого быть не может! Теперь сон мой в руку», — сердце Инсу зашлось болью. — «В результате, кровопотеря на грани выживания, сдавливание и, как следствие этих двух обстоятельств, частичное онемение конечностей, а, главное, лёгочное кровотечение. Нет, лёгочное кровотечение выпадало из общей картины. Получается так, увидев к каким последствиям привели пытки, король испугался и решил подарить истерзанному человеку милостивую смерть? Нет, этого не может быть. Какой-то бред. Получается Тоги отказалась выполнить приказ короля, а её за это обвинили в убийстве? Бред пьяного человека. Бред. Что же делать? Необходимо восполнить кровопотерю, но как? Крови нет, что же поднёс её мужу Синдон на свадьбе, неужели, всё же кровь?»
— Её величество королева почтила этот дом своим присутствием.
«Королева?» — Инсу не нашла в себе сил подняться, и коронованной гостье пришлось самой искать хозяйку дома.
— Бора, Бора-я, доченька, — юная принцесса с довольным воплем вбежала в помещение и принялась исследовать новое для неё жизненное пространство, — доченька, не убегай далеко. Дама Чхве, проследите за принцессой.
— Слушаюсь, ваше величество. Ваше высочество, ваше высочество…
Голос придворной дамы растаял в отдалении, Инсу подняла голову и посмотрела в лицо незваной гостье.
— Я видела генерала, — произнесла юаньская принцесса. — Вы не должны предаваться унынию. Я пришла, чтобы сопровождать вас на рынок, где мы должны выбрать обстановку для этого дома.
«Не могу поверить, что твой муж сотворил с ним такое, неужели, ты просто покрываешь его» — Инсу сидела на приступке в одном из помещений дворца и держалась за голову. Королева села рядом и обняла её за плечи.
— Генерал непременно встанет на ноги, это я могу сказать вам с уверенностью, как та, кто лечила его.
— Лечила? — мозг Инсу был пресыщен информацией.
Королева обняла её крепче и положила её голову себе на плечо.
— Генерал болен давно. Я застала его в худшем состоянии в монастыре Тхэгу, куда меня сослали по обвинению в государственной измене. Он не чувствовал рук, а ноги его до колена были покрыты багровыми кровоподтёками, ходить он не мог, хотя и пытался. У него были такие короткие изогнутые палки — он вставал на колени, опирался на эти палки и перемещал своё тело при помощи предплечий. Сердце разрывалось смотреть на него, движение и даже прикосновение вызывало у него судорогу. Казалось, ничто не может помочь ему — он приговорён к такому существованию, и лучше оставить его в покое и не мучить. Намбо хотел именно этого, но генерал сумел подняться, он не просто поднялся, он победил армию красных повязок, он сражался в одиночку, всего с сотней гвардейцев он вернул наместничество Сансон, а потом, потом он отвоевал северные земли, Небесный лекарь. — Инсу закрыла лицо руками и разрыдалась. — Что с вами, Небесный лекарь? — воскликнула королева, поражённая такой реакцией на свои слова.
— Вы все, все вы рассказываете мне одно и то же только разными словами, и из всего сказанного я поняла только одно — что этот человек день за днём страдал и умирал, пока меня не было, а я вернулась слишком поздно и неподготовленной, чтобы помочь ему. Судьба была мудра, она открыла врата, стоило мне попросить о том, она отправила меня сюда, чтобы спасти его, и теперь, если он умрёт, это будет означать лишь одно — я не справилась, я стала причиной его смерти. Это всё, что я поняла, но я не поняла главного, как здоровый молодой мужчина в результате лёгкого обморожения стал калекой, как? Я видела сон. Когда я была там, куда меня забросила судьба, я видела сон. В этом сне он был таким, что я не узнала его: он лежал на лавке, обмотанный кровавыми бинтами, и истекал кровью, он был прикован тяжёлыми цепями, которые до костей прорезали плоть, он умирал, и я уже ничем не могла помочь ему, но как, как такое могло с ним случиться? Кто? За что? Намбо сказал мне, что король приказал пытать моего мужа. Выходит, Синдон был тем, кто исполнял приказ.
Королева отпустила небесного лекаря и отстранилась:
— Ваш сон я видела наяву. С того момента, как генерал умер на моих руках, мне приходилось не раз преклонять колени и склонять голову, чтобы вымолить для моего мужа прощение, единственным, кто не требовал от меня этого, был сам Чхве Ён. Перед вами, Небесный лекарь, я встану на колени без малейшего содрогания, — Инсу поймала королеву под локти и не позволила ей опуститься на пол. — Мой муж виновен в смерти генерала Корё Чхве Ёна, — продолжала королева, оставшись на том же месте и опустив взгляд, — я не буду этого отрицать. Простите его.
— Я не смогу простить, не смогу, уйдите, оставьте меня, король погубил моего мужа, кровопотеря на грани выживания, которую нечем восполнить, — Инсу закрыла лицо руками и разрыдалась.
— Когда мой муж привёз умирающего Чхве Ёна от небесных врат, он хотел лишь одного — как можно быстрее вылечить генерала. Он нашёл лекаря, лучшего лекаря на этой земле, лучшего по слухам, того, который может вылечить любую хворь. Это был Синдон. Этот лекарь сказал ему, что залогом выздоровления генерала является полная неподвижность, что отмершую кожу, не разрушая волдырей необходимо плотно привязать к телу…
— Такое лечение должно было убить его. Такое лечение вызывает застой крови и приводит к сепсису, — Инсу вытерла слёзы и попыталась подняться, Ногук удержала её…
— Дослушайте меня. План этого лекаря не удался, к тому времени Тоги уже срезала волдыри, — тогда Синдон обвинил хозяйку королевского сада в том, что она пыталась убить генерала, живьём сдирая с него кожу. Мой муж поверил, он видел язвы на теле Чхве Ёна, он думал, что, подобно ему самому после моего похищения, генералу после вашего исчезновения жить не хочется, что командир пытается умереть для того, чтобы попасть на небеса. Он дал этому лекарю, Синдону монаху храма Пута, полную свободу действий. Старик потребовал удалить от генерала всех, кто может посочувствовать ему, и приковать тяжелыми цепями. Это было сделано по приказу короля. Чхве Ён до конца сопротивлялся смерти, он окружал себя грозовыми разрядами, не позволяя убийцам приблизиться, а, когда сил уже не было, выплёвывал яд, который насильно вливали ему в горло, — всё это мой муж воспринимал как попытку генерала покончить с собой. Что бы вы думали на его месте, я не пытаюсь оправдать его, он видел, что лечение убивает генерала, он был тем, кто дал вашему мужу яд, думая, что это лекарство. Когда я сумела добраться до Чхве Ёна, он был на грани жизни и смерти, кровь шла у него горлом, цепи впились в руки и ноги, бинты, которыми было перевязано его тело, были пропитаны кровью насквозь. Я велела перенести его в мои покои и отправилась к королю, к тому времени как король, осознав своё преступление, пришёл, чтобы увидеть его результат, ваш муж уже не дышал. Мой муж виноват — и я на это ничего не могу возразить. Мой муж — чудовище, ради этой страны он готов пожертвовать единственным другом. Простите моего мужа, простите его, — королева взяла Инсу за руки и полными слёз глазами посмотрела ей в лицо, Инсу обняла юаньскую принцессу. Ногук поднялась и вытерла слёзы.
— Мама, я хочу играть с генералом. — Юная принцесса вбежала в комнату и оглашала окрестности своим звонким голосом. — Тот дядечка ткнул его иголкой. Он не устал играть со мной. Его ткнули иголкой, и он стал скучный. Мама…
— Доченька, потерпи, мы сейчас пойдём с тобой гулять на рынок, хорошо? Небесный лекарь, я пришла, чтобы сопровождать вас, вам просто необходимо покинуть этот дом на короткое время.
Инсу поднялась на ноги и кивнула.
— Бора, Бора-я, доченька, — королева поминутно отвлекалась на девочку, которая норовила убежать и скрыться в ближайшей подворотне. Инсу оказалась практически предоставлена сама себе. — Вот там, Небесный лекарь, плотник, к которому вам просто необходимо зайти, он делает прекрасную мебель… Бора, ну, куда же ты, доченька… — Инсу остановилась возле травяной лавки и в задумчивости огляделась:
— Дяденька, а для того, чтобы крови в человеке больше стало, у вас есть что-нибудь?
— Крови, говоришь, надо больше, красавица, этак бывает. Вот, взгляни, настоящие змеиные таблетки в золотой оболочке, а вот от этой микстурки… — Инсу посмотрела в разбойничьи глаза продавца и перестала его слушать.
— Милая, — этот тихий окрик заставил её обернуться, Синдон стоял у неё за спиной, и Инсу стало страшно. — Милая, — повторил он и поманил за собой. Инсу шла, как заворожённая, повинуясь завладевшему ей наваждению, узкие улочки, подворотни, тупики, несколько раз она проходила насквозь какие-то заброшенные дома — сама обратно она бы не выбралась. Наконец, монах остановился, улыбаясь, и указал на вход в покосившуюся от времени хибарку, двор которой был устлан сохнущими на солнце травами, аккуратно подписанные мешочки были развешены по стенам, но запах готовящихся трав не мог заглушить запаха крови. — Я очень давно живу, милая, и всю свою жизнь занимаюсь изучением циркулирующих в человеческом теле жизненных потоков. Человеческое тело как река, жизнь в нём течёт и бурлит. За долгие годы я научился усиливать течение этой реки при помощи простого лекарства. Это лекарство действует так, будто в человека вливают кровь. Яквон, тащи сюда пса, — Инсу закрыла нижнюю часть лица, подавляя поступившую к горлу рвоту, дюжий мужик в форме королевского травника волок по земле тело огромного чёрного пса, который, жалобно моргая, умным осмысленным несчастным взглядом смотрел в какую-то одну точку пространства. — Неделю назад я перерезал на теле этой собаки второстепенные сосуды и следил за тем, чтобы кровь медленно покидала его. Затем я позволил ранам зажить, но к тому времени пёс лишился большей части своей крови, и теперь он медленно и мучительно умирает. Посади пса на цепь, Яквон. — Здоровенный мужик подтащил бедное животное к столбу и застегнул у него на шее тяжелый железный ошейник, к которому крепилась мощная цепь, пёс не пытался сопротивляться и даже не огрызался. Инсу не могла отвести взгляд от несчастного животного. — Я приготовил вам подарок, Небесный лекарь, — Инсу посмотрела на старика, в руках которого внезапно появился большой обитый красным шёлком ларец. — Это украшение достойное вашей красоты, — Синдон приподнял крышку, — и лекарство, которое поможет вам спасти мужа, — монах приподнял верхнюю полочку в ларце, полочку, на которой покоилась тонкая цепочка с кулоном в виде черепашки, её цепочка, которую она потеряла сто лет тому назад, и взгляду Инсу открылась батарея глиняных флакончиков с красными пробками. Синдон взял один пузырёк, поставил ларец на стол и подошёл к псу: шерсть на теле животного встала дыбом, и пёс жалобно заскулил, впрочем, сил сопротивляться действиям мучителя у него не было. Синдон зубами выдернул пробку из пузырька, открыл зубастую пасть животного и влил содержимое пузырька ему в рот. — Лекарство скоро подействует, а пока я могу показать тебе свою коллекцию лечебных трав.
— Проводи меня домой, Синдон, мне страшно, я не хочу здесь оставаться, — проговорила Инсу.
— Милая, я — лекарь, я лечу людей, мои методы пугают тебя, но это необходимо для спасения тысяч и тысяч человеческих жизней. Вот, посмотри, многое из этого может пригодиться тебе.
— Я знаю, что ты лечил моего мужа, как так получилось, что в результате твоего лечения он потерял способность нормально передвигаться? Как так получилось, что в результате твоего лечения, подлец, мой муж оказался на грани жизни и смерти? Как так получилось, подлец, что ты угробил этого человека? — Инсу сбросила оковы завладевшего ей наваждения и сжала кулаки, готовясь бежать куда угодно, только дальше отсюда.
— Успокойся, милая, — Синдон подошёл к Инсу, и её передёрнуло от отвращения. — Король считал, что сердце генерала разбито, и он пытается покончить с собой, признаться, все так думали, кроме королевы. Король приказал приковать его к лавке тяжёлыми цепями, чтобы он не мог отправиться на небеса…
— Ты лжёшь, королева всё рассказала мне…
Синдон опустился на колени:
— Меня пригласили лечить умирающего, у которого не было ни единого шанса на спасение. Его мучила адская боль, судороги, я никогда прежде не видел подобных ран. Кожа на его теле, как будто, вспенилась. Что я мог ещё сделать, кроме как примотать её к телу? Примотать обратно, но эта мерзавка уже убрала кожу к тому времени, как я добрался до пациента, ты не представляешь, что я пережил, увидев эти кровоточащие язвы на месте волдырей. Этот человек он не мог ни минуты пролежать спокойно, что я мог ещё сделать, кроме как приковать его к лавке? Этот человек не подпускал меня к себе, как я мог оценить эффективность лечения, не имея возможности пощупать его пульс? Я ошибся, лекарство, которое я для него составил, оказалось ядом. Я испугался, король не помиловал бы меня за убийство вернейшего из своих верноподданных, даже мне тяжело расстаться со своей старой жизнью. Но теперь я знаю, как исправить свою ошибку, милая, я спасу генерала Корё, лучшего из ныне живущих, и он будет и дальше служить процветанию этой страны и прославлению клана Чхве из Чханвона.
Инсу вздрогнула от неожиданности, низкое утробное рычание за её спиной сменилось угрожающим лаем — она оглянулась: огромный чёрный пёс, пошатываясь, стоял на ногах и зло смотрел на обидчиков. Невероятным усилием пёс оборвал цепь и кинулся на старого тщедушного монаха.
— Убей его, Яквон, — проговорил Синдон, и его помощник метнул в животное копьё, — копьё попало в живот, и тёмная кровь полилась изо рта и раны животного, обильно заливая землю вокруг. — Видите, Небесный лекарь, сколько крови в этом животном, — Инсу не устояла на ногах и потеряла сознание.
* * *
Инсу очнулась в королевском госпитале, королева сидела над её изголовьем:
— Вы очнулись, благодарение небесам. Объясните мне как вы оказались там, где я нашла вас, как вы в вашем состоянии убежали от охраны, зачем, почему?
Инсу посмотрела на королеву стеклянным взглядом.
— Мой муж, где он?
— Спит в соседнем помещении, — последовал ответ.
Инсу прислушалась, из соседней комнаты доносились звуки семейной перебранки:
— Послушай, старый, если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, прибью тебя. Племяннику нашему уже на ноги вставать пора, а я на свою голову научила тебя иголкой его усыплять, так ты и рад стараться, чего он у тебя круглые сутки спит.
— Пока спит — живёт. Проснётся — и один чёрт знает, куда его ноги понесут. Вот так и брат мой ни секунды на месте усидеть не мог, так и помер.
— Думаешь, я своего мужа покойного не помню, но, когда бы я его стала так подле себя удерживать, думаешь, он бы жил так? Да, чего ты творишь, старый?
— Эй, эй, жена, чего дерёшься-то, чего… Ай, ай, по голове не бей…
— Гляди, старый, ещё раз ребёнка иголкой ткнёшь, я тебе эту иголку… Вот, буди его теперь, жена его в соседней комнате, пускай помилуются, да ребяток его зови, пускай потаскают туда-сюда, чтобы он ноги попереставлял, и гляди у меня, ты меня знаешь — прибью.
Инсу поднялась с лавки, королева поддержала её под спину и помогла встать на ноги, Инсу направилась к мужу и застыла в дверях комнаты. Он открыл глаза:
— Ничего не понимаю. Только что было утро, я принцессу на руках качал, а теперь уже вечер. Ты, ты пришла ко мне, — проговорил Чхве Ён, увидев жену, опустил ноги и сел на лавке, — зачем ты пришла, я велел охранять тебя в том доме. — Инсу подошла и забралась ему на колени: «Знаю, глупый, по голосу слышу, как ты рад меня видеть» — она обняла его, спрятала своё лицо на его груди и разрыдалась. — Что с тобой, жена? Милая, не плачь, что-то случилось? — он гладил её по спине, а она заливала слезами его рубашку и никак не могла остановиться. — Тебе тяжело без меня? — она коротко кивнула. — Я сейчас же встану, и мы домой пойдём, вот, увидишь. — Чхве Ён подхватил её на руки, поднялся с лавки и поморщился от боли.
— Так, племяш, коли встал, значит, стой и говори, где болит. Хорошо игрушку держишь, держи — будешь терпеть и молчать — отберу, ты меня знаешь. — Инсу попыталась спрыгнуть с рук мужа. — Не, невестка, если удобно сидишь — сиди, не мешаешь. — Названая тётка Чхве Ёна тяжело опустилась на колени и ощупывала ноги племянника. — Здесь болит?
— Нет.
— Хорошо, а здесь?
— Нет.
— Так, врать будешь — отберу.
Инсу всхлипнула и сильнее прижалась к нему. Сидеть у него на руках и вправду было очень удобно, так удобно, что её потянуло в сон, она решила не бороться с этим желанием, закрыла глаза и уснула.
— Так, стоишь хорошо, стой. Не больно? — Чхве Ён, опираясь о лавку, стоял на своих ногах.
— Нет.
— Точно? — переспросила тётка, смерив племянника недоверчивым взглядом.
— Да.
— А не врёшь? Гляди, если врёшь, больше лечить не буду.
— Тётя…
— Ну, чего тебе, племяш?
— Спасибо, — улыбнулся Чхве Ён.
— Ну, ладно, верю, — вздохнула женщина и недоверчиво поморщилась. — Сам ноги будешь переставлять или ребяток твоих позвать?
— Сам, — последовал ответ.
— Ну сам, так сам. Просто иди.
Чхве Ён сделал неуверенный шаг и покачнулся:
— Тэман-ааа, — закричал он, поморщившись от боли.
— Так, совести у тебя нет, когда сам, значит, со своей зазнобой милуешься — никто не мешай, а собственному дитяти, значит, нет… С немой он, слышишь, в садочке, вон огород помогает пропалывать, так что давай-ка сказал сам, значит сам. Она только вчера медочек собирала, чтобы сегодня угостить его. Всё, давай, просто иди. — Чхве Ён немного не дошёл до стены и повалился на пол. — Ну вот, легка беда — начало, вчера с игрушкой на руках лучше ходил, теперь вставай и иди обратно. — Обратный путь дался ему легче. — Теперь поспи, иголкой ткнуть или сам заснёшь? Потолок тебя, по-прежнему, пугает?
— Нет, сам не понял, как забыл про него, — проговорил генерал и тяжело опустился на лавку.
— Ну, и хорошо, спи, — тётка попыталась уложить племянника, но он удержал её за руку и, просительно заглядывая в глаза, проговорил:
— Что жена моя?
— Ничего, — последовал ответ.
— Я видеть её хочу, так встану и ещё раз пройдусь, — проговорил Чхве Ён и, морщась от боли, поднялся.
— Не вздумай, вымотался ты, хватит на сегодня, сейчас спи, — тётка попыталась удержать племянника за плечи, но он легко вывернулся из её захвата и сделал шаг от лавки.
— Некогда спать, дело делать надо, к королю идти. На ноги ты меня поставила. Я тебе по гроб жизни благодарен. Сейчас на жену посмотрю только и к королю пойду, мне, чтобы жить, нужно одного гада придушить.
— Вот, сейчас точно ткну иголкой или дядьке твоему расскажу — ты слаб и его побороть не сможешь, вот, круглые сутки только и делать, что спать будешь, за ним не заржавит. — Чхве Ён вернулся к лавке и сел. — «Как же будет он спать хоть с иголкой, хоть без, когда зазноба спит в соседней комнате, этак он и про потолок забыл, и дойдёт сейчас до неё сам хоть и ходить не может» — говорила названая тётка Чхве Ёна себе под нос, процеживая отвар. — Эй, Ён, Ён-а… — она оглянулась, лавка, на которой секунду назад сидел её племянник, была пуста. — Вот, негодник, сказала же спать! Ай, чтоб тебя! Ну и делай, что хочешь.
Она заторопилась в соседнюю комнату и остановилась в дверях. Чхве Ён сидел на лавке и поправлял одеяло жены.
— Что могло так утомить тебя вчера, что ты уснула у меня на руках? — проговорил он, поглаживая Инсу по голове. Она проснулась и подумала о том, что это было одно из наиболее приятных за последнее время пробуждений. — Проснулась? — Инсу коротко кивнула и потянулась на постели. — Что с милой моей приключилось вчера, рассказывай, условие я исполню.
— Условие? — переспросила Инсу и улыбнулась. — Приласкай меня.
— Как? — переспросил генерал.
— Посади меня к себе на колени.
Он сгрёб её в охапку вместе с одеялом, удобно уселся на лавке и водрузил её в одеяле себе на колени.
— Скоро я встану на ноги, быстро разберусь с делами, и мы с милой будем просто жить. Теперь рассказывай.
— Я передумала с условием, — Инсу лукаво посмотрела в глаза мужу.
— Что? — переспросил Чхве Ён.
— Условие изменилось, — уточнила Инсу.
— Как? — воскликнул генерал.
— Ты не можешь себе представить, как условие может измениться? Расскажи мне, за что ты избил того старика, тогда я расскажу, что случилось со мной.
Чхве Ён обречённо вздохнул:
— Этот монах гад, гаже которого не носила ещё эта земля, за это я избил его.
— Вот и королева сказала точно также, только хотелось бы больше подробностей. Может он и гадок на вид, но это ещё ничего не значит. Я знаю, что он живодёр.
— Живодёр, говоришь, да, он — живодёр, именно поэтому я избил его, — проговорил генерал с большим воодушевлением.
— Я знаю, что он лечил тебя, — Инсу нежно смотрела мужу в глаза.
— Конечно, лечил, и за это я избил его. Ещё раз увижу — ещё раз изобью, если тебя рядом не будет, — уточнил Чхве Ён и отвернулся.
— А если я буду рядом? — Инсу с усилием извлекла руку из-под одеяла, взяла мужа за подбородок и повернула его голову обратно к себе.
— Тогда я позволю ему избить себя, избить или убить, как тебе больше понравится, — ответил Чхве Ён.
— Вот, придурок, — Инсу врезала мужу по голове.
— За что? — воскликнул он.
— За что?! — передразнила Инсу. — Как ты можешь позволить кому-то убить себя?
— Я не могу это сделать?! — Чхве Ён схватил жену за плечи и посмотрел ей в лицо. — Ты запрещаешь мне? — спросил он с надеждой. — Ты ругала, когда я избил старика.
— Ну, я тогда не знала, что он пытал тебя, — Инсу стыдливо опустила взгляд и тут же посмотрела мужу в глаза, притянув его ближе к себе. — Послушай, муж мой, ты должен рассказывать мне всё, мы же договорились с тобой, помнишь, партнёр?
— Я помню, как ты потеряла сознание тогда в повозке по дороге в Кэгён. — Чхве Ён убрал руку жены от своего лица и вернул в одеяло, плотнее завернув её в тёплую ткань. — Тогда я решил, что ты ничего не узнаешь.
— Ты боишься, что моему сердцу будет больно? — спросила Инсу.
— Да, этого я боюсь. А сейчас мы будем спать. — Аккуратно придерживая своё сокровище под спину, Чхве Ён лёг на лавку. — Хочу спросить тебя только об одном. Ответь, это очень важно для меня, вопрос жизни и смерти. Я — человек, пропахший кровью, я — человек, погубивший тысячи жизней, я — убийца и мерзавец, позор своего клана, поменявший шапочку учёного на меч, хочешь ли ты, чтобы я жил и был подле тебя всю свою жизнь? Я не могу убить того, кто хочет уничтожить меня, ты его защищаешь, говоришь, что он полезен королю, если я не сделаю этого, я умру, позволяешь ли ты мне?
— Разрешаю ли я тебе умереть? Вот, придурок! — Инсу повернулась на груди мужа и посмотрела ему в лицо. — Ты не смеешь не то, что умереть, ты не смеешь рисковать собой, ты не смеешь позволять другим ранить себя. Ты болен и должен беречь себя, любимый. Запомни это. А насчёт Синдона, муж мой, я этого монаха с детства знаю, я жила с ним два года, пока ждала открытия врат, он рос на моих глазах, я спасла ему жизнь. Он был хорошим, милым ребёнком. Может, он просто ошибся, когда лечил тебя? Каждый имеет право на раскаяние, — говорила Инсу, но Чхве Ён уже не слушал, он обнимал и ласкал её, целовал её лицо и волосы, руки, шею и грудь — всё до чего мог дотянуться. — Ну, чего ты, муж мой? Я говорю, может, не хотел убить тебя монах, может, просто ошибся?
— Конечно, ошибся, — проговорил Чхве Ён с блаженной улыбкой, обнимая своё сокровище, — милый ребёнок, когда мне за ноги и за руки прикованному через тряпицу бобовый суп на лицо лил, просто накормить хотел, только не знал, что для этого надо сделать. — Инсу приподнялась на локте и посмотрела в лицо мужу. — Одно могу сказать тебе, милая, мои кости или его кости скоро будут лежать в земле, вот это тебе и предстоит решить. Когда решишь, скажешь мне, так и будет, — он крепче обнял её.
Во второй раз Инсу проснулась от того, что кто-то, мурлыча себе песенку под нос, сидел над её головой, Инсу открыла глаза.
— Тэма-ссь, ты, что ли? Вот, разбудил.
Чхве Ён тоже проснулся и, испугавшись уронить, судорожно обнял жену. Тэман посмотрел в глаза своему командиру:
— Вот сижу я над тобой командир и думаю.
— Часто больно думать стал и чего удумал, Тэман-а? — проговорил генерал, прижимая голову жены к своей груди, лишив тем самым её возможности слышать разговор.
— А вот думаю жениться мне или нет. Вроде, как женился ты, и не поменялось совсем ничего, как помирал, так и сейчас помираешь. А с другой стороны посмотрю, какой ты бываешь временами довольный, и самому также вот хочется.
— Женись, Тэман, только из столицы уезжай, есть у меня дом в Чханвоне отцовский, я на тебя его перепишу, только уезжай и живи в своё удовольствие.
— Дом, говоришь, в Чханвоне. — Тэман запустил руки в волосы, что в его случае означало напряжённую работу мысли. — А как же ты, командир, ведь сгинешь без меня?
— Ну, тогда не женись, — вздохнул Чхве Ён.
— Значит, дом, это же всё обмозговать нужно. Командир, Тоги, Тоги, командир.
— Пока ты думаешь, давай одежду и доспех тяжелый парадный неси, я встану сейчас, к королю пойду, — Инсу недовольно заворочалась, пытаясь вырваться из объятий генерала, он посмотрел на неё, улыбнулся и крепче обнял её.
— Встанешь? Сейчас, командир, это я мигом. А чего встанешь-то? Точно уверен, что встанешь?
— Так, встану, за одеждой беги, — проговорил Чхве Ён.
— Да, чего за ней бежать, я тут в садочке всё и припрятал, знал, что неделю ты лежать не будешь.
Чхве Ён аккуратно приподнял жену, поднялся на ноги и, крепко запеленав в одеяло, положил обратно на лавку.
— Эй, эй, ты куда? — вскрикнула Инсу, пытаясь освободиться из-под подоткнутого со всех сторон одеяла.
— К королю пойду, поговорить надо.
— Ты, не вздумай даже, — Инсу удалось вытащить руку из-под одеяла, и она схватила его за рукав рубашки. — Ты же должен лежать ещё дня три хотя бы.
— Быстрее разберусь с делами, быстрее у нас с милой всё хорошо будет, вот увидишь.
— Батюшка, матушка, — закричала Инсу, — он сбежит сейчас, быстрее, пока я держу его.
— Они думают, покуда мы вместе, я никуда не сбегу, отдохнуть решили, тоже устали, так что не кричи, — Чхве Ён вернулся к лавке и осторожно поцеловал жену в губы.
— Не уйдёшь, — Тэман появился на пороге, сгибаясь под тяжестью доспеха и прочей одежды, и генерал снял рубашку, она чёрной тряпкой осталась болтаться в руках жены, — вот же, — Инсу запустила рубашкой в спину мужа, но тот увернулся, и тряпка ударилась о противоположную стену. — Мне сейчас плохо будет, я же беременна, сознание потеряю.
— Не будет. Послушай, милая, я к королю иду поговорить, не воевать. Лежать надоест — домой езжай. Вернусь — соскучиться не успеешь. — Чхве Ён взял меч и вышел из комнаты, Тэман поспешил за ним вслед:
— Тоги-я, вернусь — соскучиться не успеешь, — крикнул малец на прощание.
Генерал Корё Чхве Ён быстро передвигался по знакомым коридорам дворца, гвардейцы, расставленные в караулах, склоняли головы при его приближении и принимались обсуждать его выздоровление, стоило ему пройти мимо.
— Удальчи, король в зале приёмов? — спросил генерал.
— Так точно, — последовал ответ.
Чхве Ён завернул за угол и замер на месте — навстречу ему от зала приёмов шёл Синдон, монах храма Пута. Генерал пошёл навстречу старику.
— Остановись, командир, — произнёс монах и упёрся ладонью в грудь воина.
— Что ты хочешь от меня, старик? — спросил Чхве Ён и посмотрел в глаза мучителю.
— Сейчас я просто хочу насладиться своей победой.
— Ты не победил, монах, — проговорил генерал.
— Разве? Разве ты владеешь своей силой в моём присутствии? Разве в моём присутствии ты можешь стоять на ногах, ты, воин, который в бою один стоит двух тысяч. Я отнял у тебя всё. Скоро я отниму у тебя и женщину, она, говорят, всё для тебя. Однажды, твоя сила обратиться против тебя самого, и ты погибнешь так же, как и принц Ток Сон Пувона, убитый собственной силой. Разве я уже не победил? Ведь ты даже не можешь уничтожить меня из-за того, что я полезен этому никчёмному королю, хотя и понимаешь, что я медленно и мучительно убиваю тебя.
— Чего ты хочешь от меня, монах? — спросил Чхве Ён.
— Я хочу, чтобы ты умер, генерал. Умри — с твоей смертью всё закончится. Можешь сделать это сам, если нет, то я убью тебя.
— Где ты был раньше, старик? Пять лет тому назад я был готов умереть по собственной воле, но не теперь.
— Я издалека наблюдал за твоей смертью и был всем доволен, на твою долю выпало достаточно страданий, чтобы порадовать моё старое сердце, но теперь, когда ты хочешь жить, я не могу это так оставить.
— Остановись, старик, я так хочу жить, что готов умолять тебя о пощаде, — проговорил Чхве Ён, не меняя выражения лица.
— Будь ты лучшим человеком из живущих на этой земле, я бы и тогда желал твоей смерти. Ты, лучший из живущих, стал бы причиной возвышения и прославления клана Чхве, который я хочу уничтожить. Сто лет тому назад я тоже любил и был любим одной женщиной, она была для меня всем — матерью, сестрой, возлюбленной. Твой прадед, правитель Чхве Ый, уничтожил мою жизнь. С тех пор каждый день для меня превратился в страдание.
Генерал Корё выпрямился и твёрдо встал на ноги, Синдон удивлённо посмотрел ему в глаза.
— Я не верю тебе, монах, в твоих словах нет ни слова правды. Если бы ты сказал правду, я и тогда не мог бы уступить тебе. Ты говоришь, что всё закончится с моей смертью, но я знаю, что ты не остановишься на этом, ты ненавидишь не одного меня, но и весь этот мир. Я теперь не один, монах, моя женщина хочет, чтобы я жил, и я буду жить. Я так решил. А ты, монах, запомни, я не могу уничтожить тебя, потому что ты полезен королю, но, если я найду за тобой грех, то я жизни своей не пожалею, чтобы воздать тебе по заслугам. Запомни, монах. А этот животный страх, который я испытываю при твоём приближении — разве я, воин Корё, не могу победить его?
Генерал взял монаха за предплечье, отбросил его руку и твёрдым шагом направился к залу приёмов.
— Чхве Ён генерал Корё смиренно просит об аудиенции.
— Немедля впустите его, — ответил король, двери зала приёмов распахнулись, и генерал вошёл внутрь, Синдон проводил его полным ненависти взглядом.
Чхве Ён вошёл в зал приёмов, подошёл к помосту и опустился на одно колено, Конмин спустился и взял коленопреклонённого воина за руку, ему невыразимо приятно было кожей чувствовать присутствие этого человека.
— Здравствуй, воин Корё, ты выжил, ты поднялся в очередной раз и пришёл ко мне, я благодарен тебе. Я рад тебя видеть, мой друг, живым и здоровым.
— Я пришёл задать всего один вопрос, от ответа на который будет зависеть моя жизнь, ваше величество. Могу ли я задать его?
— Я слушаю тебя, брат.
— Монах Синдон, так ли он полезен вашему величеству?
— Монах служит мне верой и правдой, он очень полезен мне, генерал.
Чхве Ён тяжело вздохнул.
— Недалеко от Кэгёна есть деревенька Хоксач, мой дядя узнал, что в этой деревеньке обосновалась банда наёмных убийц, которые подобно красным повязкам исповедуют культ Мантрейи. Что, если я сумею доказать, что эти убийцы обосновались здесь, чтобы сеять пожар и разрушение в мирной жизни этой страны?
— Ты должен уничтожить их, воин Корё.
— Я, воин Корё, жизнью клянусь, что приказ исполню. — Чхве Ён посмотрел в глаза королю. — Что же делать с тем, кто управляет ими? Что, если я докажу, что во главе этого клана убийц стоит Синдон?
— Ты уверен в этом, командир? — спросил Конмин.
— Те травники, ваше величество, что стерегли меня, те, что заковали меня в цепи и похоронили заживо, они были из той деревни и жили как торговцы из Юань. — Короля передёрнуло от неприятных воспоминаний, и он крепче сжал руку друга. — Я знаю, что нужны более веские доказательства, но что если я добуду их?
— Я буду судить его, — ответил Конмин и закусил губу.
— Судить будете, пощадите и подпишите мне смертный приговор? С моей смертью ничего не закончится, этот изверг ненасытен, он примется за всё, что мне было дорого.
— Послушай, генерал Корё, я приказал выковать для тебя золотые наручи, ты наденешь их?
— Надену, ваше величество.
— Я прикажу выковать тебе золотые поножи и тяжелый серебряных доспех, ты наденешь их?
Чхве Ён тяжело вздохнул:
— Надену, ваше величество.
— Я прикажу выковать для тебя серебряный топорик с тамгой моего клана, будешь ли ты носить его?
— Если останусь жив, я надену золотые наручи и золотые поножи и тяжелый серебряный доспех и буду носить тамгу королевского клана.
— Тогда иди, командир, и останься жив.
— Приказ получил милостью короля.
Чхве Ён вышел из дверей зала приёмов и замер посреди коридора в раздумьях:
— Тэман-а… — позвал он.
Тэман тут же оказался рядом:
— Звал, командир, вот я и пришёл. Ну что, домой пойдём — жена как-никак ждёт?
Чхве Ён положил руку на голову парня и пригладил растрепавшиеся волосы:
— В казармы удальчи иди, лошадей приготовь, я пойду дом на тебя перепишу, потом доспех сниму, и пойдём деревеньку эту искать.
— Командир, ты чего?
— Чего? — переспросил Чхве Ён.
— Да больно грустный какой-то.
— Беспокойно мне, Тэман, страшно… Я обещал жене живым вернуться, сам просил, чтобы она мне умирать запретила, а теперь не знаю получиться или нет.
— Был я там, командир, в деревеньке той, подход хороший знаю через лесок, никто не заметит, — проговорил малец, заглядывая Чхве Ёну в глаза.
— Всё равно не спокойно мне, как дом этих убийц найдём, все бумаги, какие увидим, соберём, все хранилища вскроем и быстро уходим, слышишь, Тэман.
— Как же не слышать, — последовал ответ.
* * *
— Спешиваемся, лошадей здесь бросим, — Чхве Ён остановился на опушке небольшого лесочка.
— Да, ты чего, командир, ведь далеко ещё.
— Больно много шума от лошадей, Тэман, не спокойно мне… на дерево лезь по верхам пойдёшь, по сторонам смотри и на меня поглядывай, понял?
— Понял, понял… — Тэман вскарабкался на ствол ближайшего дерева, лесок был небольшой, но достаточно тёмный, чтобы скрыть перемещение. Чхве Ён, оглядываясь, медленно пошёл по ближайшей тропке, не прошло и минуты, как Тэман свесился вниз головой с ближайшего перед ним дерева. — Эй, командир, а нас же ждут.
— Что?
— Так, шестеро на подходе по верхам сидят, верёвки держат, как подойдём, на верёвках опустятся и нападут.
— На верёвках, говоришь, сверху опустятся, шестеро, понял. Сам не высовывайся, Тэман, с шестью я справлюсь.
«Кто же предупредил? Кто? Неужели, сам дурак. Знает гад свой грех»
Чхве Ён остановился на опушке и закрыл глаза: «Шелест листвы в полное безветрие, мой Тэман так громко не ходит. Вот сейчас»
Чхве Ён подпрыгнул — два кинжала, и короткие вскрики были подтверждением того, что оба попали в цель. Чхве Ён изловчился поймать верёвку, на которой держался один из убитых.
«Теперь я выше, а вы, болваны, внизу. Посмотрим, наверх полезете — убью, внизу останетесь — жалко, больше кинжалов нет, только совсем не нужно, чтобы на подмогу позвали, а то нам ещё в дом зайти, поэтому придётся спуститься»
— Командир, слышь, засада. Хорошая такая засада. Давай, покуда целы, ноги в руки и мотать, — проговорил Тэман, нависая над своим командиром.
— Нет, Тэман. Сегодня уйдём — воротимся, не будет уже их. Я вниз пошёл, а ты не высовывайся пока.
Чхве Ён с размаху грохнулся о земь и со всей мочи нанёс удар мечом по голове одному из разбойников — раскроил череп — оставшиеся в живых атаковали его, но он подпрыгнул и опять уцепился за верёвку, разбойники с трудом успели спрятать мечи и столкнулись друг с другом.
— За подмогой, за подмогой беги, — крикнул один из разбойников.
«Нет уж, это в наши планы никак не входит. Осталось трое — ничего справлюсь, если что Тэман подстрахует»
Чхве Ён приземлился в самый центр между тремя разбойниками: первый, второй, третьего пришлось убить, метнув меч, иначе бы убежал. Успел этот третий всё-таки выскочить за опушку, могли из дома видеть, как он упал.
— Тэман-а, быстрее через поле пробежать, — закричал Чхве Ён.
«Если дядя прав — осталось двадцать четыре, а если не прав?»
Через поле пробежали благополучно.
— Тэман-а, ты в дом скрытно полезешь, а я напролом пойду.
— Ну, кто бы сомневался, — буркнул Тэман, подтягиваясь, и залез на крышу первого этажа.
«Двадцать четыре — слишком много для меня. На крыльце встречают только трое — не слишком учтиво. Так. Теперь дальше, двадцать один — много. Первая комната — оружейная, дальше, дальше, куда все попрятались — ждут, чтобы всем вместе напасть? Правильно, если ждут. Посмотрим»
Чхве Ён осматривал комнату за комнатой.
— Командир, командир, они тут кое-чего жечь начали… — голос Тэмана доносился откуда-то сверху.
— Ты их остановил? — спросил генерал.
— Ага, остановил, потушил и двоих укокошил.
— Молодец, Тэман-а. Я иду, а ты люки, ниши ищи, и все бумаги собирай.
«Так, ещё трое — это хорошо. Привычно. Дротики. Дротики наверняка отравлены — увернулся. Теперь моя очередь. Первый — голова с плеч, второй — сердце, третий — живот. Всё»
— Ну, вот и я, Тэман-а. Давай ещё немного здесь пороемся. Чего набрал? Книги, свитки... Здесь смотри, Тэман-а, в стене есть что-то. Золото, золото брось, а вот книжонка там, это интересно, это бери. Ну, вот так, всё собрал? Хорошо, уходим.
«Слишком легко, малой кровью обошлось, а вот они все, рано обрадовался, на равнину бегут, все шестнадцать слишком много для меня, для обоих много. Придётся чем-то пожертвовать»
— Тэман, слышишь меня, ответь, — Чхве Ён замер посреди поля, воспитанник опережал его на несколько шагов.
— Слышу, — последовал ответ, и малец застыл на бегу.
— За мной повторяй. Приказ генерала.
— Генерала приказ.
— Правильно повторяй, негодник, — вскричал Чхве Ён.
— Приказ генерала.
— Королю все бумаги отдать.
— Королю все бумаги отдать, — Тэман эхом вторил своему командиру, копируя интонации.
— Удвоить посты. Монаха Синдона во дворец не пускать, покои Небесного лекаря охранять. Небесного лекаря охранять. Короля с королевой охранять. Первый и второй отряды удальчи отправить в деревню Хоксач генералу на подмогу. Повтори.
— Первый и второй отряды удальчи отправить в деревню Хоксач генералу на подмогу. Повтори.
— Теперь беги сразу к королю, — бросил Чхве Ён, направляясь к убежищу наёмников.
— Да, бегу, бегу… — беспечно отозвался малец.
— Ну, и беги… — усмехнулся тэогун.
«Значит, шестнадцать, а в руках у них что, цепи? Цепями хотят сковать, это сколько силы надо, чтобы цепь как верёвку набросить? Такого я ещё не видел, только всё одно не получится».
— Ко-ома-аанди-ир… Как же так, командир, — Тэман оглянулся, находясь на опушке, и видел, что Чхве Ён не собирается спасаться бегством.
— Беги, Тэмась: «так хотелось тебя назвать, как она называет» — делай, что должен, ты успеешь, успеешь, они меня сразу не убьют. Не стой, беги, беги быстрее, мерзавец, беги, сказал, — прокричал Чхве Ён и закрылся мечом.
«Ну, теперь только я, меч и ножны, щит не нужен, лук не поможет, до кулаков не дойдёт. Хорошо, дядя не ошибся и, главное, как знал, что мне не по зубам. Цепи, как же они управляются с этими цепями?» — шестнадцать разбойников кружили вокруг генерала, держа тяжелые цепи наперевес.
— Синдон придёт сюда, убить меня? — проговорил Чхве Ён. — Спрашиваю, придёт? — наёмники вертели цепи в руках. — Нападай! — выдохнул он.
Первые две цепи хлестнули по рукам и обвились вокруг запястий, четыре разбойника кружили вокруг, затягивая смертельный металлический узел: «Надо было одной рукой меч взять, а, хотя, один чёрт, тогда бы руку сломал» — генерал рванул цепь на себя и порезал одному разбойнику шею, тот захрипел и забился в конвульсиях, повиснув мёртвым грузом на руках Чхве Ёна. Генерал с трудом избавился от тела, второй убийца с криком налетел на него, воспользовавшись временной слабостью, — Чхве Ён принял удар убийцы плечом и насадил того на меч, наёмник застонал от боли, посмотрел намеченной жертве в глаза и умер. Генерал крутнулся на месте, сбросив цепи, закрылся мечом и тут же попал в новую ловушку: убийцы накинули цепи на пояс генерала. Чхве Ён застонал и согнулся: «Живот! Живот! Больно, очень больно! Если сейчас на ноги или на шею накинут — мне конец. Эти две на ноги — увернулся и как только сумел подпрыгнуть. Теперь те, что живот душат, две: первую на себя рванул, всё равно куда, в глазах темнеет, попасть бы — попал, этот закричал смертным криком, а сам я кровью умылся. Прости, милая, приду, опять буду кровью пахнуть. Вторую рванул — уже сил нет, этот тоже мой. По спине цепью — как больно. Всё — на ноги набросили, если бы скинуть, хотя бы одну, но нет. Прощай, милая…»
Генерал Корё Чхве Ён покачнулся и упал, обмотанный цепями.
«Очнулся... Руки и ноги целы: на колени поставили, что же так не везёт, а руки, кажется, в цепях, вот, чёрт»
— Эй, придурки, с колен поднимите, мне нельзя на коленях подолгу стоять — кровь застаивается. Эй, чего нормальных столбов не нашлось, чтобы меня можно было на ноги поставить, — Чхве Ён, повесив голову, стоял на коленях на земляном полу, а его руки были скованы цепями, которые крепились к невысоким деревянным столбам.
«Ну, подойди, подойди, хоть один подойди. Ведь всем так и хочется меня ногой в грудь пнуть. Вот так. Теперь моя очередь — с ног сбил, захват, придушил бы тебя, да только надо успеть потом подобраться, когда ногами приятели твои бить будут, поэтому просто кадык пяткой сломаю. Успеть подобраться — успел, чего так слабо бьют, значит, придёт Синдон, а до того я живой должен остаться. А руки, руки, руки, как больно, — это я зря руками пожертвовал, как на цепях рванулся, так из суставных сумок и выскочили, это я зря, остались только ноги, теперь, даже если цепи снимут, биться не получится — только помереть быстрее. Всё равно попробую».
— Чего рёбра ломаете, изверги, — Чхве Ён сплюнул кровь на пол, — я домой к жене должен целым и невредимым вернуться.
«Вот правильно, это я понимаю — меня за волосы и наверх тащить, вот я и поднялся — теперь, покуда цел, ближе локтя не подойдёшь, пока ноги целы. Вот первый — в противоположную стену впечатался, следующий, следующий. Это я не рассчитал, что они тоже лягаться умеют. В грудь ногами. Я упаду, не устоять, пускай добьют. Теперь злые бьют больно».
— Тот самый генерал, значит, гляди-ка, а говорили двух тысяч один стоит, а нас сколько?
Чхве Ён сплюнул кровь и повис на вывернутых руках:
— И сколько вас? Было тридцать, а осталось? Сколько я убил ваших? Больше половины? Осталось одиннадцать или двенадцать? Сколько? Руки выломали, рёбра переломали, что посмотрим, чего я без рук стою, а? Цепи сними. Сказал, цепи сними, мерзавец!
— Цепи не снимать, — монах Синдон вошёл в помещение, где находился Чхве Ён и потрёпанный отряд разбойников.
— Здравствуй, монах. — Чхве Ён висел на цепях, ноги не держали его, он качался не в силах поймать равновесие. — Ждал меня? Что на этот раз придумаешь? Опять мокрая бумага на лицо или яд? — Синдон поднял голову избитого генерала за подбородок и поднёс глиняный пузырёк к его губам. — Хваго? — прохрипел Чхве Ён. — Монах, я этот запах в жизни никогда не забуду. Думаешь, я его проглочу?! Да, я себе всю гортань выжгу, а внутрь ни капли не пройдёт, а если повезёт, всё тебе в рожу и выплюну, плевать-то недалеко, доплюну.
— Знаешь, как твой прадед помер? — Синдон убрал пузырёк за пазуху, опустился на корточки и посмотрел в глаза Чхве Ёну.
— Знаю, как же не знать.
— Знаешь, значит. Руки и ноги ему отрубили и под правое ребро на крюк повесили, он сутки умирал, кровью истёк. Ты также умирать будешь.
Чхве Ён проглотил кровь:
— Сначала руки ему и ноги ломали, кости молотами дробили, только потом отрубили и то не сразу рубили в три подхода: сперва кисти, потом по локоть, только потом до плеча. Монах, мой прадед к помосту за шею был прикован, когда его четвертовали, а я на коленях стою, за руки прикованный, не получится у тебя ничего. Чтобы получилось, цепи снять надо.
— Эй, Яквон, начинай, — Синдон отпустил свою жертву, уступив место помощнику.
— Эй, монах, чего это Яквон, сам не хочешь попробовать? Идём сюда, я уже сопротивляться не могу. Рёбра переломали, руки сам, дурак, себе вывернул, когда тому вон кадык ломал. Давай сам, старик, больше удовольствия получишь. Идём сюда. — «Давай ближе, ближе, жалко только сил совсем нет» — Синдон опять взял генерала за подбородок, поднял его голову и приставил кинжал к глазам. — Глаза хочешь выколоть? Ну, глупо же, будешь убивать, не сможешь мне в душу смотреть, мало удовольствия. Будешь убивать — я буду тебе в глаза смотреть, обещаю. Цепи сними. Монах, зачем повторяться? Сейчас я с силами соберусь и дом этот деревянный подожгу — я, прикованный, заживо сгорю и вы со мной. — Убийцы переглянулись и поспешили к дверям. — Эй, куда? Куда все побежали? — Синдон остался один на один с Чхве Ёном, он замахнулся и воткнул нож в грудь своей жертвы. Генерал застонал от боли. — Промазал ты, монах, мне жена запретила умирать, теперь нет силы на этом свете, которая могла бы убить меня, а сам ты не уйдёшь, я тебя не отпущу.
Молнии заплясали вокруг истерзанного тела, Синдон попятился, Чхве Ён выломал столбы, к которым крепились державшие его цепи и всем своим весом навалился на тщедушного старика. Синдон давился и хрипел под тяжестью тела генерала. С улицы послышались короткие крики, команды и лязг металла:
— Командир, командир…
— Тэман-а, успел ты, успел, я живой, не плачь… — простонал генерал, переворачиваясь на теле отчаянно лягавшегося старика.
Тэман вбежал в дом:
— Командир, кома-аанди-иир…
— Ну, чего реветь-то, ребёнок, так рад меня видеть? — проговорил Чхве Ён, отплёвываясь от наполнявшей рот крови. — Значит, это от счастья. Этого монаха забери и парочку разбойников поймай, слышишь?
— Они убили тебя, командир, у тебя нож из груди торчит, — малец стоял над телом пытавшегося придавить противника Чхве Ёна, рвал на себе волосы и ронял слёзы из глаз.
— Командир… — послышалось снаружи.
— Командир, командир…
— Ну, ещё двоих нелёгкая принесла, — проговорил генерал. — Сейчас будет много крика, а толку мало. — Чхве Ён зашёлся кашлем. — Слушай приказ, монаха Синдона схватить и разбойников. А ты, Тэман, постой, вон того урода видишь? Обыщи его, ключи от кандалов у него должны быть, и руки мне вправь.
Тэман опустился на колени, приподнял и обнял своего командира, а Чхусок и Токман потащили тело тщедушного монаха к выходу.
— Куда тебя, командир? Я тебя мигом сейчас к тётке домчу.
— Куда? К тётке? — Чхве Ён с трудом балансировал на краю сознания. — Нет, в казармы неси, Тоги зови, пускай перевяжет, да я к жене пойду, — проговорил он и отключился.
* * *
Инсу вернулась домой и, не находя себе места, обходила покои дворца принца Ток Сона, этот дворец так и не стал ей домом. Она забилась в отдалённую спальню, в которой в своё время запирал её принц, свернулась калачиком на возвышении, за которым находился альков, и попыталась уснуть. Сделать это было невозможно, она так привыкла спать у него на груди, что все прочие поверхности больше не годились для сна.
— Ваша милость, я войду, — Чхусок вошёл в спальню. — Вам принесли подарок, мы проверили — ничего подозрительного, вы примете его? — гвардеец держал в руках большой ларец, обитый красным шёлком. Инсу приняла подношение — протяжный сигнал рожка испугал её — она уронила ларец, глиняные пузырьки внутри жалостливо звякнули и, кажется, частично разбились.
— Прошу простить меня, ваша милость. Объявили тревогу. — Инсу помчалась вслед за удальчи, забыв о подарке.
— Приказ генерала. Удвоить посты. Монаха Синдона не пускать, покои Небесного лекаря охранять. Небесного лекаря охранять. Первый и второй отряды удальчи отправить в деревню Хоксач генералу на подмогу. Первый отряд покинуть пост, седьмой и восьмой отряды — лекаря защищать, заступить на пост.
— Что случилось, Чхусок? Что с ним случилось? — кричала Инсу, преследуя гвардейца.
— Тревога, ваша милость, тревога, позже объясню, — ответил Чхусок, вскочил в седло и исчез за воротами.
Время тянулось медленно — минуты складывались в часы, Инсу не могла найти себе места от тревог и переживаний, время, когда она не скучала, давно прошло, да и не было этого времени. Она стала готовить ужин, давно она не готовила еду с большим старанием: всё, что любит этот человек, она представляла, как он войдёт в дверь в тяжёлом доспехе, задержится на секунду в дверях, как будто спрашивая позволения, а потом улыбнётся ей своим насмешливым взглядом. Рисовый суп, она варила его два часа, и всё лицо её было испачкано копотью, мясо нужно было пожарить быстро, но разве угадаешь, когда ему заблагорассудиться вернуться, овощи, закуски… «Когда же ты придёшь, любимый?» — в кухню заглядывали гвардейцы, проверяя покой Небесного лекаря, Инсу угощала их. — «А если с ним что-то случилось? Что могло случиться, ведь он пошёл поговорить с королём» — успокаивала себя Инсу. Она вспомнила о подаренном ларце и помчалась в спальню — ларец лежал на полу, и большая часть керамических пузырьков с красными пробками разбилась. Осталось всего четыре целых, Инсу подняла их. Яд, да яд, для него, истерзанного пытками, это был яд, но на самом деле это мощный антикоагулянт, который способствует кроветворению. Для человека, раненного стрелой, — это яд, а для человека, на теле которого нет ран, — это лекарство, которое делает кровь более жидкой, увеличивая тем самым её количество. «Накормлю и заставлю выпить лекарство» — решила она. Инсу не могла дольше терпеть — накрыла на стол, тёмно-красную вязкую жидкость из одного из пузырьков перелила в плошку. Во дворе послышалось движение, перестук копыт — Инсу вскочила на ноги — он вошёл в двери в тяжёлом доспехе, задержался на секунду в дверях, как будто спрашивая позволения войти в свой собственный дом, а потом улыбнулся ей своим насмешливым взглядом:
— Ты пришёл! Ну, почему так поздно, — она повисла у него на шее, он поддержал её под спину своей огромной жёсткой рукой, прижался ухом к её виску. — Фу, опять кровью пахнешь, — проговорила Инсу, — и когда ты успел пропахнуть кровью, разговаривая с королём. — Загадки раздражали её, и настроение мгновенно изменилось. — Снимай доспех, выпей лекарство и поешь, — он задержал её, прижав к себе, и прошептал:
— Милая, я пришёл не один.
Инсу огляделась — Тэман, воспитанник генерала, уже сидел за столом.
— Тэма-ссь, Тэма-сси-к, привет, ты же расскажешь мне, где ты был со своим командиром? Я же точно уже знаю, носом чую, что не у короля вы были, колись, Тэма-ссь. — Тэман смотрел на Инсу хитрым глазом и жевал, с невероятной скоростью опустошая тарелки, пока её муж стоял столбом посреди комнаты. — Я так ждала тебя, я так старалась приготовить то, что тебе понравится: вот рисовый суп, я варила его два часа, поджарила мясо, и, главное, не забудь выпить лекарство.
Инсу деловито завертелась вокруг мужа, взяла у него из рук меч и, любовно погладив, положила на стол, развязала завязки доспеха на нём и сняла тяжёлый панцирь, усадила за стол, подвинула тарелку с мясом и закуски, дала палочки в руку.
— Милая, зачем яд на столе? — проговорил Чхве Ён.
— Без паники, Чхве Ён-сси. Я тебе всё сейчас объясню. Твоё состояние: судороги, частичное онемение конечностей — связано в первую очередь с огромной кровопотерей. Понятно, что твой организм имеет практически неиссякаемый потенциал самовосстановления, но и он не рассчитан на такие нагрузки. Вспомнить хотя бы тот случай в Согёне, тогда на моих глазах явная кровопотеря была не менее литра, а ведь было ещё и внутреннее кровотечение. Судя по рассказам, такая кровопотеря у тебя не в первый раз. Симптомы анемии у тебя настолько очевидны, что этот диагноз не вызывает сомнений. Вот, такой диагноз в такой тяжёлой форме, как у тебя, является показанием для переливания крови, но я переливание в таких условиях сделать не могу — крови нет, а прямое переливание… Нет, конечно, просто найти кого-нибудь с подходящей группой крови, но делать прямое переливание и рисковать твоей жизнью и жизнью донора я не могу, — Чхве Ён смотрел в глаза жене нежным открытым взглядом и не понимал ни слова из того, что она говорила. Инсу взяла ложку, зачерпнула суп и поднесла к его рту. — Ну давай, ешь, кому говорю. — Чхве Ён взял ложку в рот и с усилием проглотил суп. — Теперь мясо. Да, о чём я? Так вот, особняком от всех прочих твоих симптомов стоит лёгочное кровотечение. Оно является не следствием, а, скорее, причиной твоего заболевания, но, как ты успел заметить, его давно нет. Те гемостатики, которые я давала тебе на Амноккане, возымели своё действие. Я смею надеяться, я уверена, что внутри у тебя всё зажило. Так вот тебе нужно какое-то очень сильное средство, которое стимулирует кроветворение. Это оно и есть, и сейчас для тебя это не яд, а лекарство. Вот, когда бы ты был ранен сейчас, это был бы яд. Синдон показал мне действие этого яда на собаке, пёс был полностью обескровлен, но все его раны успели зажить, Синдон дал ему этот яд, и кровообращение восстановилось.
— Вот, смотрю я на тебя, командир, и думаю жениться мне или нет. А супчик на самом деле очень вкусный, мясо очень даже, и овощи, и закуски — так хорошо. Говорит твоя, конечно, слишком много и непонятно, но моя-то немая, так что думаю, женюсь, что ты там про дом говорил?
Чхве Ён облегчённо вздохнул и принялся за еду:
— Знаю, что милая моя — лекарь — может отличить яд от лекарства. Милая моя многому научилась, пока жила без меня эти четыре года: и иглоукалывание знает, и травы — только осталась такой же наивной и доверчивой, легко обмануть её. Синдон обманул тебя и на этот раз, милая, это яд. Сколько раз меня им травили, я его хорошо запомнил.
— Чхве Ён-сси, ошибаешься ты, я докажу. Вот смотри, для меня и ребёнка это тоже полезно. Кроветворению способствует, — Инсу поднесла сосуд, наполненный кроваво-красной жидкостью, к губам, в следующую секунду плошка в её руках раскололась, а её содержимое потекло по руке.
Генерал отбросил меч:
— Милая, — Чхве Ён обнял жену, — цела? Я не поранил тебя? — он очистил руку жены от яда и осколков посуды и поцеловал ладонь.
Инсу ловила ртом воздух, её сердце заходилось от страха, меч мужа прошёл в миллиметре от её лица:
— Ты, ты, — Инсу вырвалась из объятий и отвесила мужу звонкую пощечину, — ты на беременную жену меч поднял?! Сперва на тщедушных стариков бросаешься, потом на жену руку поднимаешь, как ребёнок родится, его, значит, бить будешь? Ты сколько войн прошел? Это посттравматический шок называется, только в твоем случае уже, боюсь, не лечится. Тебя убить за такое мало!
— Милая моя, это был яд! Ты яд пыталась выпить, — вскричал Чхве Ён и схватил жену за запястья, не позволив ей отвернуться.
— Ты мне чуть руку не отрубил, придурок! Я же объяснила тебе, что это лекарство.
— Прости, прости меня! Прости, скажешь, я до этого, — Чхве Ён отпустил руку жены и указал на меч, — больше не дотронусь. — Инсу оттолкнула мужа и отвернулась, он покачнулся. — Убить меня мало? — Чхве Ён схватил жену за руки и повернул к себе лицом. — Только скажи, в чём я виноват, и я приму наказание, — Чхве Ён обнял жену и прижал к себе.
Инсу ударила генерала в грудь и отстранилась, Чхве Ён застонал и схватился за сердце:
— Ты меня убить пытался, этого мало?
— Милая, я никогда… В этом не виновен! — воскликнул Чхве Ён и снова притянул жену к себе, она вырвалась из его объятий и отвернулась. — Милая, ну, что ты делаешь? Не оставляй меня, не отстраняйся, не отворачивайся, взгляд не отводи, ты — смысл моей жизни, — генерал нежно и осторожно взял жену за плечи, она сбросила его руки. — Милая...
— Видеть тебя не хочу! И не называй меня так, — проговорила Инсу.
— Убить меня мало?! Видеть не хочешь?! — Чхве Ён застонал. — Как же тебе меня не видеть, когда я не видеть тебя не могу? Только если для того я умереть должен? — он сделал несколько неуверенных шагов, схватился за грудь, покачнулся и повалился навзничь. Инсу вздрогнула, услышав грохот упавшего тела, и оглянулась.
— Чхве Ён-сси? — закричала она. Он лежал на полу без сознания. — Чхве Ён-сси? — она опустилась рядом с ним на колени, осторожно перевернула, сняла с него наручи, развязала манжеты и завязки рубашки — его грудь и живот были плотно перебинтованы, а на бинтах расплывалось кровавое пятно. Инсу осторожно приподняла тело мужа и развязала перевязи на нём: «Ножевое, глубокое, кровь никак не останавливается. Рёбра, рёбра сломаны, гематомы по всему телу, чем били его, чем били?» — Инсу закричала от ужаса. — Тэман-а! Что же можно сделать? Нужны хирургические инструменты, вскрыть грудь, да, хотя бы рану в области сердца зашить, Господи… Чем били его, Тэман? — воспитанник генерала стоял и рвал на себе волосы. — Чем били его, Тэман? Откуда ножевое? Тэма-ссь? Беги во дворец за помощью, к тётке его беги.
— Ты сказала ему умереть! Ты убила его! — воскликнул Тэман и бросился прочь из дома.
Чхве Ён открыл глаза:
— Прости, милая, — выдохнул он. — Я много дурного тебе сделал, прости. Я за всё отвечу, я умру, милая, и ты больше не увидишь меня.
Он попытался подняться, Инсу показалось, что генерал Корё сейчас упадёт ей в ноги, но он зашёлся кашлем, подставил ладонь, и его огромная ладонь стала быстро наполняться алой кровью. Инсу застонала от ужаса и протянула к нему руки, он мутным взглядом посмотрел ей в глаза и потерял сознание.
* * *
— Очнулся? Ну, как же напугал, совесть у тебя есть? Ты как себя чувствуешь? — Инсу заставила охранявших её гвардейцев перенести тело мужа в спальню и уложить в постель, всю ночь не отходила от постели больного, проливала слёзы над бесчувственным истерзанным телом и к утру решила вести себя, как будто ничего не случилось.
— Потерпи немного, ещё посмотрю на тебя, — прошептал он. Инсу взяла его запястье, сердце билось слабо, припала к его груди — воздух натужно тянулся в лёгкие: «Тебе очень плохо, любимый. Ну, ничего, ничего, потерпи немного, я найду способ исцелить тебя. Сейчас матушка придёт — поможет». Он жалобно посмотрел ей в глаза, взял за руку и притянул к себе. — Я должен был вчера умереть, прости, не смог. Потерпи, посмотри на меня, я скоро умру. Не уходи, останься со мной, обнимай до последнего, прошу, умоляю…
— Чхве Ён-сси? — сердце Инсу зашлось болью. — Ну, что за настроение? Сейчас придёт твоя тётка и вылечит тебя.
Он замотал головой:
— Эту хворь никому не вылечить. Мне очень больно, душа болит, а всё только от того, что я умирать не хочу.
— Что? Ты о чём? — Инсу дотронулась до его лица, пытаясь приласкать его, он сглотнул, поднялся на локтях и сел, приобнял её и дотронулся своей огромной рукой до её живота.
— Наша дочь, — его голос звучал необычно глухо.
— У нас будет сын, — уверила она его и попыталась улыбнуться.
Чхве Ён взял жену за руки:
— Нет, милая, поверь, у нас будет дочь, она ничем не будет напоминать тебе обо мне, ничем. Выноси ребёнка, пусть ты и не хочешь видеть меня, он ни в чём не виноват. Когда бы я с постели подняться мог, давно бы уже пыль у твоих ног целовал и о пощаде молил, только мне уже даже на колени не встать.
— О чём ты, муж мой? Что с тобой? — в отчаянии вопрошала Инсу.
— Ты сказала, убить меня мало, сказала, видеть не хочешь. Ты не можешь простить меня? Милая, я знаю, я много дурного тебе сделал. Прости меня, умоляю, смилуйся, пощади. — Он покачнулся и отпустил её руки, с трудом удержавшись в сидячем положении. Инсу поднялась и села так, чтобы он мог опереться. — Не надо так, не мучай меня, я тебя не вижу, — его голова безвольно упала ей на плечо, шея неестественно изогнулась, он застонал, она взяла его руки в свои.
— За что мне прощать тебя, ведь я люблю тебя, глупый?
— Я насильно увёл тебя из твоего мира, я заставил тебя страдать, я… обманул тебя тогда, помнишь, на берегах Амноккана. Ты так спокойно спала у меня на груди, а я запеленал тебя в одеяло и ушёл. Когда вернулся, ты также спокойно спала, я переоделся, чтобы кровью не пахнуть, лёг и уложил тебя, как прежде…
— Да, надо было ещё и самому вымыться… Ты думаешь, я не заметила твоего отсутствия? — Инсу было всё сложнее сохранять непринуждённые интонации в голосе.
— Я обещал тебе, я жизнью клялся, что не сбудется твой сон, помнишь? И здесь обманул. И сейчас, милая, последний свой бой я проиграл. Милая, мне больно, мне так больно, что я больше не выдержу, дыхание перехватывает так шею ломать, чтобы смотреть на тебя. Прости меня, слышишь, хоть соври, что прощаешь.
— Чхве Ён-сси?! О чём ты говоришь? Ты пугаешь меня.
— Потерпи немного, я долго не буду умирать, прости, не оставляй меня, — прошептал он.
— Глупый, глупый, ну, что ты вбил себе в голову, конечно, я всё тебе прощаю, я же люблю тебя. Чхве Ён-сси?! — он вздрогнул всем телом и захрипел. Инсу вскрикнула и сильнее сжала его руки. — Как ты получил такие травмы?
— Цепями били. За руки приковали, на колени поставили. Ногами били так больно. Только не видеть тебя ещё больнее. Мой прадед, когда его четвертовали, легче умирал, слышишь? — он опять потерял сознание.
— Чхве Ён-сси! — Инсу обняла его голову и разрыдалась. -Я в сердцах сказала, я не думала то, что сказала. Чхве Ён-сси! — Он сглотнул и закашлялся, алая кровь, пенясь, выливалась изо рта, он ей захлёбывался. Инсу подняла его голову и выпрямила шею, он открыл глаза, повернул голову и посмотрел ей в лицо:
— Милая… Ты устала ждать? Потерпи… Пойдём, я встану сейчас, меч там остался, этот мерзавец, сейчас я себе шею порежу, так вернее и быстрее будет... — Инсу не пыталась сдержать слёзы, он взял её голову за затылок и прижал её губы к своему лбу. — Сейчас, сейчас, милая, потерпи, так видеть меня не хочешь, что даже плачешь, на меня глядя. Как же больно! — простонал он и потерял сознание.
— Королева милостью своей почтила это жилище, — донеслось снаружи.
— Королева, моя королева, помогите, — закричала Инсу, — приведите названую тётку генерала, мне нужна помощь…
— Небесный лекарь, что случилось с вашим мужем? — проговорила королева и вошла в комнату. — Гвардейцы упустили Синдона. Король устал ждать генерала Корё, Тэман прибежал к моему мужу и несёт какую-то околесицу о том, что его командир решил умереть, что случилось? — Чхве Ён зашёлся кашлем, алая кровь потекла изо рта. Королева вскрикнула от ужаса. — Он отравлен, Небесный лекарь, он отравлен, как такое могло случиться?
— Отравлен? Нет, моя королева, он избит. На нём живого места нет, рёбра поломаны, возможно, повреждены внутренние органы, гематомы по всему телу. Кровь идёт горлом — лёгочное и, возможно, паренхиматозное кровотечение.
— Королева, — прохрипел Чхве Ён, — я проиграл, Синдон придумал для меня самую страшную пытку, он сделал так, что жена моя меня возненавидела. Теперь я должен умереть, она не хочет видеть меня.
— О чём он говорит, о чём? — Инсу не могла сдерживать рыдания, её муж в очередной раз потерял сознание.
Королева проигнорировала вопрос. Инсу, заливаясь слезами, вытирала кровь с лица мужа и считала пульс на его шее.
— Соберитесь, Небесный лекарь, что он ел, что он пил?
— Там на столе в ларце, — королева подошла к столу и открыла наполовину залитый тёмно-красной вязкой жидкостью ларец, — это лекарство я хотела дать ему, но он отказался его пить и мечом расколол плошку в моих руках. Я испугалась его меча и, кажется, наговорила ему гадостей.
— Откуда это у вас, Небесный лекарь? Кто дал вам это?
— Откуда? Кто? Да разве сейчас это важно? Синдон прислал мне этот ларец. Я не представляю, что я могу сделать для него, внутреннее кровотечение, возможно, паренхиматозное, он избит, на нём живого места нет, он истекает кровью и периодически теряет сознание, я ничего не могу сделать без инструментов.
— Кто дал вам это? Синдон? Монах Синдон? И вы хотели напоить этим мужа? — вскричала Ногук.
— Да, да, я всё объяснила ему. Если бы он не был ранен, это было бы лекарство, если бы его раны затянулись… Это мощный антикоагулянт, он способствует кроветворению, при его кровопотере этот препарат необходим.
— Я не поняла половину из того, что вы сказали, но неужели вы думаете, этот монах мог дать вашему мужу лекарство? Монах Синдон? — принцесса Юань подошла к постели больного. — Что вы сказали ему? Генерал, генерал, слышишь меня, Чхве Ён, не умирай. Очнись, именем королевы приказываю тебе. Как давно кровь идёт у него горлом? — Ногук поднесла ладонь к лицу Чхве Ёна. — Дыхание пропадает.
Инсу прижала к себе голову мужа и разрыдалась.
— Вчера он пошёл поговорить с королём, а вернулся избитым с ножевым ранением в области сердца. Вы объясните мне, что ваш муж сделал с моим?
Женщины уставились друг на друга полными ненависти и слёз взглядами:
— Мой муж? Мой муж здесь совсем не причём. Генерал приходил вчера к королю и согласился стать его рабом, псом короля, в обмен на возможность защитить вас, уничтожив монаха Синдона, человека, который пытал и убил его. Если вы хотите обвинить в смерти тэогуна моего мужа, я скажу, что это вы убили его своими руками. На этот раз ему не выжить, я должна сообщить об этом королю, чтобы он не рассчитывал на помощь Чхве Ёна. Стража, стража, — два гвардейца появились на пороге, — моя повозка стоит у ворот, перенесите генерала в королевский госпиталь.
Гвардейцы отложили мечи и направились к постели больного, Инсу крепче обняла мужа:
— Он останется со мной.
Королева поднялась на ноги:
— Вы можете исцелить его?
— Без инструментов я ничего не могу сделать.
Инсу застонала и положила голову мужа себе на колени. Он зашёлся кашлем — королева подошла и перевернула его на бок, чтобы облегчить дыхание — кровь полилась из его рта на подол платья Инсу, она закричала от ужаса.
— Ён, Ён-а, слышишь меня? Ответь, любимый.
Он попытался перевернуться, приподнялся на руках — его тело не выдержало даже такого усилия — руки оскользнулись на краю кровати, и он кубарем скатился на пол.
— Чхве Ён! — Королева первая оказалась рядом с телом генерала, он дёрнулся и затих. Ногук опустилась на колени и поднесла руку к его лицу. — Он дышит, — проговорила она. — Чего стоите? — обратилась она к гвардейцам. — Берите и несите именем королевы.
Инсу вскочила с постели:
— Если он потеряет два литра крови, то умрёт.
— Мне жаль, Небесный лекарь, ему суждено умереть. — Инсу выскочила из комнаты. — Небесный лекарь, остановитесь, Небесный лекарь, — закричала королева ей вслед.
— Небесный лекарь, Небесный лекарь, — крики королевы долго преследовали Инсу, пока она, не чувствуя под собой ног в испачканном кровью мужа платье, бежала по улицам Кэгёна. Вот та самая лавка, вот этот разбойник…
— Настоящие змеиные таблетки в золотой оболочке…
Инсу свернула в знакомую подворотню, направо, налево, налево, направо, дальше её вёл знакомый запах крови. Вот она — хибарка, вот они, травы, вот он — старый живодёр. Инсу перевела дыхание — пока шла, она забывала дышать — и опустилась на колени.
— Помоги мне, помоги, спаси его, — она не знала, что делает, умоляет или злится. — Изверг, что ты сделал с моим мужем? — она принималась плакать и тут же была готова наброситься на этого человека с кулаками, нет, она была готова на большее, она могла убить его.
— Помочь, милая, я могу тебе, — Инсу вытерла слёзы и посмотрела в глаза Синдону, -противоядие я дам тебе, если ты выполнишь одно моё условие.
— Изверг! — вскрикнула Инсу. — Мой муж отказался пить тот яд, который ты прислал мне, хотя я и пыталась напоить его. Он избит, на нём живого места нет, рёбра сломаны, скорее всего, обломок ребра повредил лёгкое, у него лёгочное кровотечение, алая кровь, пенясь, идёт горлом, гематомы по всему телу, внутренности отбиты, возможно, паренхиматозное кровотечение, а я ничего не могу сделать для него. Он умирает, ему больно и страшно, я наговорила ему гадостей, и он в отчаянии умоляет меня о прощении, я не могу отличить его речь от бреда. Я должна вскрыть его грудь и посмотреть, что с его рёбрами, я должна зашить повреждённые сосуды. Возможно, придётся вскрыть брюшную полость, — Инсу в отчаянии схватилась за голову, — но я ничего не могу сделать без инструментов, ничего — он умрёт, и я буду той, кто убила его.
— Мои ребятки хорошо постарались, хоть это и стоило им жизни.
— Ты, ты был тем, кто избил его… — застонала Инсу.
— Я был тем, кто приказал это сделать, — проговорил Синдон. — А теперь послушайте меня внимательно, Небесный лекарь. Понять не могу, почему вас так называют, понять не могу, почему ваши слёзы вызывают жалость во мне, жалость к жене моего врага, но послушайте меня внимательно. Судя по всему, вам нужны хирургические инструменты? Судя по всему, да. — Инсу стояла на коленях, заходилась рыданиями и была не в силах ответить на слова старика. — Я подарил те инструменты, что оставила моя милая, своему единственному ученику, в которого вложил все надежды, что у меня оставались, после того как принц Чхве Ый увёл её, но твой муж убил принца Ток Сона.
— Мой муж не убивал Ци Чхоля, он умер сам, поверженный собственной силой.
— Я знаю, женщина, знаю… Те инструменты, что я отдал ему, время не пощадило, но я знаю, где есть такие же. Я скажу тебе, если ты выполнишь одно моё условие.
Инсу прекратила рыдания:
— Условие? Какое условие?
Синдон усмехнулся:
— Ты должна была сказать, милая, не так, ты должна была сказать: «Условие говори, я исполню» — так бы твой муж сказал. А ещё, как сказала бы королева, ты должна спросить у меня, откуда эти инструменты. Я скажу — они твои. Помнишь Тансонгвана, это он приказал выкрасть у тебя эти инструменты, он пытался сломить и твоего мужа, но не смог, он сказал ему, что тот умрёт от твоей руки, но Чхве Ён никогда не верил предсказаниям. Тансонгван видел будущее, этот мудрый человек отправил меня сюда, чтобы уничтожить генерала Корё. Я знаю, где он спрятал твои инструменты…
— Условие говори, я исполню, — произнесла Инсу.
Синдон зашёлся высоким неприятным хохотом.
— Очень простое условие. Генерал должен пройти через все круги ада, если тогда он останется жив, я пощажу его.
— Пощади, пощади, умоляю, пощади, — Инсу залилась слезами.
— Вы не дослушали Небесный лекарь. Так вот, известно ли вам, что генерал Корё Чхве Ён согласился служить королю? Известно ли вам, что главнокомандующий десятитысячной великолепно обученной и до зубов вооружённой армией поклялся в верности королю и согласился носить тамгу королевского клана — знак рабства.
— Известно, мне это известно, говори своё условие, он умирает сейчас, ему больно и страшно, говори быстрее.
— Слушайте внимательно, Небесный лекарь, будете перебивать, я никогда не скажу вам, где инструменты. Так вот, как отнеслись к этой новости чиновники? Что они думают о том, что король с поддержкой армии сможет получить абсолютную власть в этой стране? Что они сделают с генералом Корё Чхве Ёном, если им выдастся возможность удалить его от короля? Вот этот свиток, Небесный лекарь, вы отнесёте чиновникам и скажете, что ваш муж хочет предать короля. Я бы сам сделал это, только тэогун позаботился о том, чтобы я не мог появиться во дворце или его окрестностях. Сегодня на Совете чиновники поднимут вопрос о предательстве командира, его полумёртвого вытащат из постели и притащат на Совет его же гвардейцы, король будет спрашивать его, виновен ли он в предательстве, а у него не будет сил даже ответить. Тогда чиновники вызовут свидетеля — вас, Небесный лекарь. Вы придёте и скажете дословно следующее: «Мой муж, генерал Корё Чхве Ён, согрешил против небес и замыслил заговор против короля». Опустите хотя бы слово, Небесный лекарь, и не получите инструменты. Это будет ад для Чхве Ёна, если он пройдёт через него и останется жив, я отдам вам то, что спасёт его жизнь.
— Как, как я могу обвинить своего мужа в преступлении, которое карается четвертованием? — вскричала Инсу. — Я получу инструменты, но он всё равно погибнет от рук палача.
— Наказание генерала, отвоевавшего северные земли и вернувшего без единой капли крови наместничество Сансон, не в моей власти. Поспешите, Небесный лекарь, не успеете отдать этот свиток до Совета, и к вечеру ваш муж захлебнётся собственной кровью.
— Изверг, изверг, за что ты пытал его, за что ты убил его? За что?!
— Поспешите, Небесный лекарь, — Синдон вплотную подошёл к обливающейся слезами женщине и заглянул ей в лицо, — этот человек сейчас захлёбывается своей собственной кровью.
Инсу вскрикнула, выхватила свиток из рук старика и побежала прочь, не помня себя.
* * *
— Ваше величество, — принцесса Юань вошла в покои супруга, — бумаги, что генерал прислал, удалось ли вам расшифровать их?
Конмин сидел за столом, закопавшись в бумагах.
— Да, моя королева, ключ к шифру был в этой книге, но здесь столько всего, что мне не успеть и за неделю, а я никому не могу доверить эту работу. Из того, что я уже расшифровал, понятно, что речь идёт о заговоре…, заговоре, который этот монах замышлял против меня. Если бы только против меня, он собирал наёмную армию, чтобы резать и грабить народ, он готовился нанести сокрушительный удар изнутри, он замышлял страшные козни, он хотел уничтожить эту страну. Бумаги, которые собрал генерал, столь важны, что позволяют установить корни заговора, а эти корни тянутся в Юань — здесь имена и планы. Ваше величество, мне нужна помощь в расшифровке и переписывании этих бумаг. Я должен сделать хотя бы три копии, а мне некому довериться.
Королева подошла к королю и нежно обняла его, прижавшись щекой к его виску.
— Вы можете доверять мне и вашему евнуху, Тойче. Мы втроём осилим эту работу. Мы должны сделать это как можно быстрее, изложите свои соображения на бумаге и отправьте их императору, а одну из копий этих бумаг отправьте канцлеру и императрице, чтобы они смогли сформировать собственные суждения. Вам нужен надёжный гонец, ваше величество.
— Конечно, дорогая, мне нужен надёжный гонец, и он у меня есть, только где он? Где генерал? Я знаю, что бой для него был тяжёлым, и не сомневаюсь в том, что он хочет провести ночь с женой, поэтому я не посылал за ним, но уже прошло четыре часа после рассвета — он должен был прийти ко мне.
— Ваше величество, — королева нежнее обняла мужа, — оставьте свою работу, велите удвоить караулы и идите в королевский госпиталь.
— О чём ты, жена?
— Ваше величество, оставьте все свои дела, отмените Совет и идите в королевский госпиталь.
— Дорогая, что случилось?
Королева погладила мужа по голове и поцеловала в щёку:
— Ваше величество, муж мой, Чхве Ён при смерти, тётка не может исцелить его, он изредка приходит в себя и в отчаянье зовёт женщину, которая убила его. Ваше величество, оставьте все свои дела, отмените Совет и идите в королевский госпиталь, проститесь с генералом, другой возможности у вас не будет, ему не дожить до рассвета.
— Королева, королева… — простонал Конмин, его глаза наполнялись слезами.
— Ваше величество, дайте волю чувствам, если хочется плакать — плачьте. Ваша утрата невосполнима. Дайте волю чувствам и идите в королевский госпиталь, я пошлю за Небесным лекарем, генералу будет легче умереть, если она будет рядом.
— Ваше величество, Небесный лекарь смиренно просит об аудиенции, — донеслось снаружи, король ласково отстранил жену и поднялся с места.
Инсу не дождалась ответа и вбежала в покои короля.
— Ваше величество, ваше величество, я должна спасти мужа, Синдон согласился отдать мне мои инструменты, некогда похищенные Тансонгваном, но поставил невыполнимое условие. Мне нужна помощь, помощь короля… — Инсу упала на колени.
— Какое условие, Небесный лекарь? — спросил король.
— Остановитесь, — голос юаньской принцессы зазвучал необычно отрывисто и громко, — вы оба ничего не понимаете? Монах Синдон хочет убить генерала. Условие, Небесный лекарь, вы можете забыть о нём. Идите в королевский госпиталь и проведите с мужем те последние часы, что ему остались.
— Какое условие, Небесный лекарь? — повторил Конмин.
— Этот свиток я должна передать чиновникам Совета.
— Передайте его мне, Небесный лекарь.
Король спустился с помоста, приблизился к заплаканной коленопреклонённой женщине и взял из её рук свиток.
— Что там, ваше величество? — спросила королева и подошла к мужу.
— Воззвание к чиновникам совета, чтобы они предали меня, своего короля, подписанное именем генерала.
— Вы можете спокойно отдать этот свиток чиновникам Совета, Небесный лекарь, это не подчерк генерала, монах просчитался, у нас достаточно писем Чхве Ёна, чтобы доказать его невиновность, а здесь довольно простого сличения. Изверг, должно быть, думал, что генерал вовсе не умеет писать, или рассчитывал ускорить смерть, заставив Чхве Ёна пережить судилище.
— Это ещё не всё, ваше величество, я должна свидетельствовать против мужа на Совете, я должна сказать дословно: «Мой муж, генерал Корё Чхве Ён, согрешил против небес и замыслил заговор против короля».
Ногук и Конмин переглянулись:
— Он потребует меч, — проговорил король.
— Он найдёт способ умереть, даже если мы не дадим ему этот меч, — ответила юаньская принцесса. — Он признается в любом преступлении, четвертование для него милостивая смерть по сравнению с этим.
— О чём говорите вы двое? Вы забыли про меня, — воскликнула Инсу.
Королева первая пришла в себя и смогла оторвать взгляд от лица супруга:
— Небеса для генерала — это вы, Небесный лекарь. Если вы обвините его в том, что он согрешил против Небес, если вы обвините его в том, единственном, в чём он считает себя виновным, генерал попытается покончить с собой. Ваше величество, я против этого предприятия, отмените Совет и проведите остаток дня с умирающим братом, ему суждено умереть, его смерть будет спокойней, если вы не заставите его страдать.
— Я должен заставить его жить. Если есть хотя бы призрачная возможность…
— Ваше величество, такой возможности нет, — воскликнула королева, и оба — Конмин и Инсу — осуждающе посмотрели на неё. — Что бы вы ни придумали, Чхве Ёну суждено умереть. Синдон не отдаст то, что может спасти его…
— Что, если отдаст…
— Хорошо, пускай отдаст, — согласилась Ногук. — Генерал находится на грани жизни и смерти, вы хотите, чтобы в таком состоянии он пережил суд, предательство любимой женщины и обвинение в государственной измене?
— Что, если он сможет всё это пережить? — проговорил Конмин, и королева со страхом посмотрела в глаза мужу.
— Он не сможет, даже если он не умрёт по дороге от королевского госпиталя в зал приёмов, услышав обвинение из уст любимой женщины, он покончит с собой, — воскликнула она.
— Генерал болен, что если у него не будет сил для того, чтобы совершить самоубийство?
— Хорошо, допустим, — королева сжала виски руками, сдержала стон и заставила себя успокоиться, — он дважды избежит смерти, лекарь получит свои инструменты и исцелит его, вы понимаете, что наказанием за государственную измену является четвертование? Вы обрекаете своего брата на такую смерть? По-вашему, он мало страдал?
— Королева, я могу заменить эту казнь ссылкой, учитывая заслуги генерала перед страной. Я сошлю генерала в его собственное имение на восточном побережье в Чансо.
— Вы думаете, вам позволят? Ссылка в собственном имении весьма почётна. Если чиновники потребуют ужесточить наказание, вам придётся согласиться. Вы знаете, что они могут потребовать? Знаете? Небесный лекарь, позвольте своему мужу спокойно умереть на ваших руках.
— Что они потребуют, что? — Инсу закрыла лицо руками.
— Они потребуют приковать его на площади, чтобы предоставить народу право на свой суд. Вы знаете, как судит этот народ? Его закидают камнями.
— Этот народ никогда не поднимет руку на генерала Корё Чхве Ёна. Они мало того, что восхищаются его подвигами, так ещё и жалеют его за те страдания, которые он претерпел от рук такого никчёмного короля, как я.
— Хорошо, допустим, вы правы, ваше величество, — королева выпрямилась и гордо подняла голову. — Возможно, этот народ так любит своего героя, что пощадит его. Что, если в толпе будут люди Синдона?
— Я прикажу выставить караул из удальчи на площади, пусть гвардейцы защитят своего командира, — Конмин не собирался уступать жене.
— Вы хотите подвергнуть умирающего брата суду и публичному унижению, а потом позволите заковать его в цепи и оставите на холоде на ночь? — Ногук не смогла сдержать крик. — И вы думаете, что он переживет это, даже если на рассвете его ждёт исцеление? Вы уверены, что сможете спасти его, Небесный лекарь?
— Я должна. Я буду с ним ночью, — воскликнула Инсу, — я согрею его.
— Небесный лекарь, вы придёте к мужу ночью… Я позабочусь о том, чтобы у вашей встречи не было свидетелей, я отдам вам ключи от кандалов заключённого — вы сбежите вместе, спрячетесь у Сурибан.
— Ваше величество, — Инсу благодарно посмотрела в глаза Конмина.
— Я отказываюсь в этом участвовать. Вы, изверги, обрекаете измученного человека на страшную смерть. Я буду присутствовать на Совете и сделаю всё, чтобы доказать невиновность тэогуна. Ваше величество, именем королевы этой страны прошу вас отмените Совет и проститесь с братом. Небесный лекарь, идите к мужу и не отпускайте его руки, пока его дух не покинет истерзанное тело.
— Королева! — воскликнули Конмин и Инсу хором. — Если есть хоть призрачная возможность спасти его, я использую эту возможность.
— Тогда надейтесь на то, что генерал сам переборет болезнь! — вскричала Ногук и выбежала прочь из покоев строптивого супруга.
* * *
— Его величество, милостью короля готов выслушать чиновников Совета, — Конмин занял трон короля Корё.
— Чиновник пятого ранга Мун Каный просит выслушать его милостью короля.
— Глава Совета, почему ты уступаешь свое право говорить первым? — монарх опустил свою голову на ладонь и закрыл глаза.
— Глава Совета чиновник первого ранга Ичжэ Ик Чжэ Хен не согласен с чиновником Мун Каныем. Милостью короля не слушайте его, ваше величество.
— Говори, Мун Каный, — простонал Конмин, он с трудом мог совладать со своим голосом.
— Я, чиновник пятого ранга Мун Каный, обвиняю генерала Корё Чхве Ёна в государственной измене.
— Такое обвинение, чиновник пятого ранга, должно быть подтверждено вескими доказательствами, — Конмин не поднимал голову с рук и натужно с явным усилием произносил свою речь.
— Они есть у меня милостью короля. — Чиновник подошёл помосту и передал свиток в руки евнуху. — Это воззвание к чиновникам Совета, подписанное именем генерала Корё, в котором Чхве Ён требует свергнуть действующего короля.
Конмин сделал вид, что пробежал свиток глазами:
— Преступление генерала не вызывает сомнений. Я обвиняю генерала Корё...
— Ваше величество, чиновник третьего ранга, тэогун Чхве Ён обладает неприкосновенностью и имеет право защищать себя. Пошлите за генералом, чтобы перед лицом короля он сказал правду, — принцесса Юань позволила себе перебить мужа и поднялась со своего места.
— Ваше величество, милостью короля, — заголосили чиновники, некоторые из них падали ниц, — позвольте тэогуну защитить себя.
— Ваше величество, я, королева Корё, принцесса Юань, дочь императора Вей, буду защищать генерала Корё Чхве Ёна. У меня есть и доказательства, и свидетели его невиновности.
— Королева! -простонал Конмин и приподнял голову.
Ногук проигнорировала слова мужа.
— Я готова вызвать первого свидетеля. Командир удальчи Чхусок, встань на колени и склони голову, перед лицом короля скажи правду, — Чхусок опустился на колени перед троном. — Есть ли у тебя бумаги, написанные рукой тэогуна?
— Я, командир королевской гвардии Чхусок, милостью короля храню план увеличения численности удальчи до тысячи воинов, написанный рукой генерала Корё Чхве Ёна.
Евнух Тойча подошёл к гвардейцу и забрал у него из рук маленькую книжицу.
— Евнух, советникам покажи бумаги. — Чиновники сгрудились вокруг королевского евнуха. — Что скажут чиновники Совета? — воскликнула Ногук.
— Ваше величество, милостью короля эти бумаги написаны разными людьми.
— Ваше величество, генерал не писал воззвание к чиновникам — он невиновен, его оболгали. Накажите доносчика, — принцесса Юань опустилась на колени перед троном.
— Я не виновен, — воскликнул Мун Каный. — Возможно, тэогун сам не писал воззвание, он мог диктовать его.
Ногук поднялась с колен:
— Я, королева Корё, докажу, что этот человек лжёт. Для этого я вызову ещё одного свидетеля. Ваше величество, перед лицом этого Совета скажите правду. — Конмин вздрогнул. — Вы получали письма от Чхве Ёна?
— Я получал письма и депеши от генерала о положении дел на границе.
— Я прошу свидетеля предоставить эти письма и депеши, чтобы чиновники Совета могли сличить подчерка.
— Королева... — воскликнул Конмин, но Ногук проигнорировала его.
— Свидетель перед лицом Совета должен сказать правду.
— Я, король Корё, перед лицом Совета скажу правду, — Конмин поднял голову и выпрямился, оглядев чиновников. — Все эти письма и депеши были написаны Чхве Ёном собственноручно. Тойча, бумаги из верхнего ящика моего стола принеси.
Евнух с полупоклоном покинул зал приёмов.
— Свидетель сказал правду. Так, если этот человек собственноручно писал королю письма и даже простые депеши, почему он поручил другому написать столь важную бумагу как послание Совету о свержении короля?!
— Ваше величество, милостью короля умысел доносчика очевиден, накажите чиновника пятого ранга, который пытался оговорить генерала Корё Чхве Ёна.
— Я тоже хочу вызвать свидетеля, — проговорил Мун Каный фальсцетом, его голос срывался, а руки тряслись. — Я, чиновник пятого ранга Мун Каный, вызываю Небесного лекаря, прозываемую на небесах Ю Инсу, и требую перед лицом короля сказать правду.
— Чиновник второго ранга Могун И Сэк просит позволения высказаться.
— Говори, — Конмин опять опустил голову и закрыл глаза.
— Ответ этой женщины заранее известен. Если она обвинит генерала в предательстве, то тем самым обречёт своего мужа на мучительную смерть.
Инсу вздрогнула и поднялась. Она сидела на почётном месте по правую руку от короля, а кресло мужа рядом с ней пустовало.
— Мой муж, генерал Корё Чхве Ён, согрешил против небес и замыслил заговор против короля, — произнесла она.
— Что вы сказали, Небесный лекарь? — воскликнул Могун И Сэк.
— Что сказала эта женщина? — возбуждённый шепоток пробежал среди чиновников Совета.
Королева уронила голову и закрыла лицо руками.
— Мой муж, генерал Корё Чхве Ён, согрешил против небес и замыслил заговор против короля, — повторила Инсу громче.
Королева совладала с собой и в очередной раз поднялась со своего места:
— Эта женщина лжёт, — воскликнула она.
— Небесный лекарь, понимаете ли вы, что в случае, если ваша ложь будет доказана, по законам этой страны вас закидают камнями на площади, — проговорил Могун И Сэк.
— Мой муж, генерал Корё Чхве Ён, согрешил против небес и замыслил заговор против короля, — повторила Инсу, она была готова разрыдаться.
— Ваше величество, позвольте генералу Корё защитить себя от этих обвинений милостью короля, — проговорил глава Совета и пал ниц перед троном, больше половины чиновников последовали его примеру.
— Этот человек не может защитить себя, эта женщина отравила мужа и теперь оговаривает его, — вскричала юаньская принцесса.
— Если это правда, моя королева, то она заслуживает смерти, но мы ничего не узнаем, пока не выслушаем генерала, — подтвердил глава Совета.
— Повелеваю привести генерала Корё Чхве Ёна на Совет, — проговорил Конмин, и Ногук без сил упала в своё кресло.
— Командир удальчи Чхусок приказ получил.
Два гвардейца покинули зал приёмов. Королева бросала на мужа осуждающие взгляды, пытаясь привлечь его внимание, но Конмин сидел, склонив голову и закрыв глаза, отказываясь реагировать на усилия жены. Инсу так и осталась стоять, в её мозгу звучала всего одна фраза: "Этот человек сейчас захлебываться своей собственной кровью". «Этот человек... этот человек, нет, спокойно, собраться с мыслями, я же лекарь...» — думала она, — «Тот сон был явью, мне больно о нём вспомнить, а ты пережил это, любимый. Ну, ничего. Яд ты выплёвывал — только выплюнуть всё ты не мог, значит, длительное безосновательное применение антикоагулянтов. Вот поэтому и не останавливалось капиллярное кровотечение, вызванное теми плотными повязками, которые тебе намотали на срезанную кожу, как же больно тебе было, любимый. И лёгочное кровотечение причина очевидна — те же антикоагулянты, их длительный и безосновательный приём. В таких условиях любое ранение и даже ушиб вызывает кровотечение. Всё понятно. Ну, без ран ты жить не можешь, кого бы не били, а битому только тебе ходить, как Тэма-сси-к говорит, в результате, тяжелая форма анемии, сужение икроножных артерий и частичное онемение конечностей. Всё понятно. А в этот раз ты пришёл ко мне, любимый, избитый и раненый, били тебя страшно: почки, печень, возможно, селезёнка — всё отбито, рёбра сломаны, а, значит, лёгкие повреждены. Очень плохо, без инструментов тебе не помочь, нужна длительная медикаментозная терапия, гемостатики, гемостатики... Ну, как же опасно тебе с твоим слабым сердцем принимать гемостатики. Нет, без переливания крови не обойтись, сперва восполнить кровопотерю, затем гемостатики, потом резать, и, главное, абсолютный покой и постельный режим» — размышления Инсу были прерваны криками и перебранкой снаружи:
— Эй, эй, куда вы его?
— Да, ну, сказали же, приказ короля.
— Ай, женщина, не бей по голове!
— Чего по дурной-то не бить? Не видишь, без сознания твой командир, что тащить-то, всё одно ничего уже не скажет. — Названая тётка Чхве Ёна громко всхлипнула и взвыла: «Горе-то, горе какое, ведь и не пожил совсем».
— Чего король хочет-то, сам бы шёл, когда проститься. Его ж не трогать бы, а то и по дороге помереть может, — Инсу узнала голос главы Сурибан.
Двери зала приёмов открылись, и гвардейцы внесли бесчувственное тело генерала. Дорога далась им нелегко — под глазом Чхусока набухал багровый кровоподтёк — семейство На Менга вошли вслед за удальчи.
— Ваше величество, зачем он вам? — увидев высочайший Совет, названый дядька Чхве Ёна заробел и, взяв жену за руку, опустился на колени перед входом. Гвардейцы пронесли бесчувственное тело под возбужденный гул голосов, обсуждающих это явление, и опустили его на колени перед троном. Тело покачнулось, и воинам пришлось поддерживать своего командира под руки, чтобы сохранить в равновесии.
— Приведите тэогуна в сознание, — проговорил Конмин, поднимаясь с трона.
— Ваше величество, милостью короля, — названая тётка Чхве Ёна, не вставая с колен, поползла к трону, — племянник мой свою кровь за вас проливал так, что не осталось её почти, от этого он умирает. Выполнить приказ ваш я могу, только придёт он в сознание — сердце будет быстро биться — и кровотечение ускорится. Умрёт племянник мой, когда того хотите, я приведу его в сознание.
Конмин и Инсу переглянулись:
— Чхве Ёна чиновники в государственной измене обвиняют, приведите его в сознание, промолчит — станет преступником, — произнёс глава Совета.
Названая тётка подошла к племяннику, убрала несколько своих иголок, поставила несколько новых, взяла племянника за подбородок и приподняла его голову.
— Стой, старая, ребёнка не тронь, — проговорил Намбо и поднялся с колен. — Послушай, король, какая разница от чего он умрёт...
— Молчи, отец, есть для него разница, вон у него жена стоит, как смерть белая, и ребёнок у неё в животе вот-вот ублюдком станет. — Проговорила названая тётка Чхве Ёна. — Ён-а, сынок, слышишь меня, очнись, глаза открой, король с тобой поговорить хочет.
Чхве Ён с явным трудом открыл глаза и оглядел присутствующих, его взгляд остановился на лице жены:
— Что случилось, милая? Чем ты так расстроена? Так расстроена и только тем, что опять видишь меня, — слёзы покатились из глаз Инсу. — Потерпи, мне недолго осталось, только пока не покидай меня. Неужели я прошу о многом, — он застонал и жалобным взглядом оглядел поддерживающих его за руки гвардейцев. — Чхусок, где меч оставил? Где это видано, чтобы гвардейцы без оружия стояли? Дай меч, не видишь, ждёт она, я, мерзавец, умереть должен.
Король спустился с помоста и попытался заглянуть в лицо генералу:
— Чхве Ён, слышишь меня, ответь.
Командир с трудом перевёл взгляд:
— Слышу, ваше величество.
— Чиновники тебя в государственной измене обвиняют. Воззвание к ним, чтобы меня свергнуть, ты писал? В измене виновен ты?
Чхве Ён посмотрел в глаза королю:
— Воззваний к чиновникам никогда не писал, против короля не помышлял, в измене не виновен.
Ногук вскочила с места:
— Слово генерала Корё, — воскликнула она.
— Ваше величество, милостью короля накажите доносчиков и лжецов. Жена, оболгавшая мужа, заслуживает смерти через побивание камнями, — вторили королеве чиновники.
Чхве Ён смотрел на Инсу, как будто пытаясь навсегда запомнить её образ, не слыша ничего и никого вокруг:
— Милая, сжалься надо мной, пошевелиться не могу, подойди ко мне. Милая...
— Небесный лекарь, скажите правду перед лицом короля, — закричал Мун Каный.
Инсу не смогла выдержать просительный взгляд мужа и отвернулась:
— Мой муж, генерал Корё Чхве Ён, согрешил против небес и замыслил заговор против короля, — вскрик Чхусока заставил её повернуться. Чхве Ён зашёлся кашлем, алая кровь потекла по подбородку:
— Милая, что ты говоришь? Зачем это тебе? — прохрипел генерал, отплёвываясь от наполнявшей рот крови, его тело вздрагивало при каждом вдохе. — Как же больно! Ты так ненавидишь меня?! Ты хочешь, чтобы я так умер? Милая, не виноват мой ребёнок, за что? За что ты его потомком предателя делаешь? — Чхве Ён покачнулся, и Чхусок подхватил его под спину, чтобы удержать от падения, генерал отвёл взгляд от жены и посмотрел в глаза королю. — Ваше величество, эта женщина всегда правду говорит. Виновен я, виновен, против небес согрешил. — Инсу закрыла лицо руками и разрыдалась.
Дядька Чхве Ёна вскочил на ноги и побежал к трону.
— Лапочка, невестка, что ты говоришь? За что? Племянник мой любит тебя до беспамятства. Он, скорее, себе живот вспорет, чем позволит волоску с твоей головки упасть. За что ты его оговорила?
— Мой муж, генерал Корё Чхве Ён, согрешил против небес и замыслил заговор против короля, — Инсу повторила заученную фразу, не помня себя, смотря подёрнутыми поволокой слёз глазами в глаза мужа.
Он смотрел на неё в ответ, и в его взгляде что-то умирало.
— Мерзавка, кто заставил тебя? Кто? Я тебя, как дочь, принял. Племянник мой тебя оберегал, ради тебя чем только не пожертвовал. Жизни не жалел, в цепях сидел. За что? За что ты оболгала его?
— Достаточно, Небесный лекарь, — король с беспокойством смотрел на захлёбывающегося собственной кровью Чхве Ёна. — Тэогун Чхве Ён обвиняется в государственной измене, на основании рукописного воззвания к чиновникам Совета о свержении короля признаётся виновным и приговаривается к ссылке в собственном имении в предместьях порта Чансо.
— Что? Что ты сказал, щенок? Да как ты смеешь? Он за тебя жизнь отдал, всю кровь до капли пролил, а ты ему спокойно умереть не дашь. Ублюдок! Будь проклят ты и род твой. Мой брат, сын его — оба за тебя жизнь положили, а ты их так отблагодарить хочешь. Будь ты проклят, — разбойник Намбо прорывался к трону, и удальчи вынуждены были отпустить своего командира, чтобы удержать его родственника. Названая тётка Чхве Ёна подхватила племянника под руки, чтобы удержать тело от падения, и теперь изнывала под его весом, Инсу бросилась на помощь. Гвардейцы подхватили старика под руки, но он отчаянно бился и лягался, стараясь вырваться из их рук. — За что? За что ты приговорил его? Он мешал тебе? Ты позавидовал его силе? Ты заставил жену оболгать мужа? Щенок! Ублюдок! Будь ты проклят! Ты погубил мой род, я твой — не помилую!
Гвардейцы вывели дядьку Чхве Ёна из зала приёмов. Инсу подбежала к мужу и подхватила его под спину:
— Я держу его, матушка, иголку быстрее — сердцебиение замедлить.
— Не трогай его! — коротко вскрикнула тётка Чхве Ёна.
— Быстрее иголку, — закричала Инсу, она удерживала тело мужа под спину, его голова безвольно лежала у неё на плече, его шея неестественно изогнулась и кровь била фонтанчиком из его рта. Чиновники Совета сгрудились вокруг умирающего.
— Не трогай его, мерзавка! — воскликнула названая тётка Чхве Ёна и ударила Инсу в плечо.
— Убейте меня, только голову его держите, он захлебнётся, собственной кровью захлебнётся. Чхве Ён-сси, любимый, что ты делаешь? Голову держи, ты же можешь. — Инсу изловчилась подхватить мужа под голову и выпрямить его шею.
— Меня мучить так не надо, милая. — Чхве Ён проглотил кровь. — Хоть посмотреть на тебя напоследок позволь, я сей же миг умру. Мстишь мне? Смерти моей хочешь? Простить не можешь? Четвертование — приговор короля, я наказание принимаю, хочешь, чтобы я в таких муках умер, милая, поверь, мне больнее сейчас. Хочешь, скажешь, если только тем довольна будешь, я казнь приму, я доживу, я буду жив, когда руки и ноги отрубят, когда под ребро на крюк повесят, только позволь смотреть на тебя и ребёнка выноси, умоляю.
— Быстрее иголку, сердце как же бьётся, любимый, не умирай! — Инсу, рыдая, стирала кровь с лица мужа.
Тётка, наконец, поборола ненависть к оболгавшей мужа невестке и поставила замедляющую сердцебиение иголку. Чхве Ён тяжело вздохнул, закрыл глаза и потерял сознание. Инсу спрятала его голову у себя на груди и разрыдалась.
— Ваше величество, милостью короля позвольте мне говорить свободно, — глава Совета первым из присутствующих чиновников пришёл в себя после увиденного.
— Говори, — ответил Конмин.
— Вы только что обвинили, осудили и приговорили этого человека. Я должен объяснить вам, что у вашего решения будут последствия. Десятитысячная армия на границе состоит из людей, которые боготворят его. Что будет, когда они узнают об участи, постигшей генерала, что если они пойдут на столицу? Обвинение Чхве Ёна в государственной измене может привести к бунту, к народному бунту или военному перевороту. Я должен вам объяснить, что вина генерала не доказана, лично мне и большинству чиновников понятно, что он не виновен, но раз вы решили избавиться от этого чудовища таким образом, то должны попытаться стереть его кровь со своих рук. — Инсу прекратила рыдания и прислушалась. — Подвергните преступника народному суду, предатель должен быть закован в цепи на площади, а доказательства его вины представлены на всеобщее обозрение.
— Пусть будет так, — король отвернулся и направился обратно к трону.
— Если народ покончит с ним, то вы не будете виновны в его смерти.
— Ваше величество, приговор изменнику должен греметь как гром и разить как молния. Если вы хотите заменить казнь ссылкой, то каждый день этой ссылки преступник должен сожалеть о том, что его не убили, — чиновник пятого ранга Мун Каный опустился на колени перед троном.
— Согласен, чиновник, приговор предателю будет греметь как гром и разить как молния. Чего ты хочешь?
— Предатель должен провести жизнь в цепях и выполнять каторжные работы по добыче и обработке металла — дохён — до самой смерти.
— Пусть будет так, — проговорил король. Ногук поднялась с места и покинула зал приёмов. — Отныне и впредь приговор короля запомните и запишите. Тэогун Чхве Ён обвиняется в государственной измене, на основании рукописного воззвания к чиновникам Совета о свержении короля признаётся виновным и приговаривается к ссылке в собственном имении в предместьях порта Чансо. Генерал Корё Чхве Ён понижается в статусе до раба, всё его имущество, как и он сам, передаётся в собственность его жене — Небесному лекарю, ученице Хваты, прозываемой на Небесах Ю Инсу, подтвердившей факт измены генерала. Союз Небесного лекаря и раба упраздняется. Изменник и предатель Чхве Ён должен провести остаток жизни в цепях и до конца жизни выполнять каторжные работы по добыче и обработке металла — дохён. Изменнику и предателю запрещается носить более одного слоя одежды независимо от времени года.
* * *
— Ваше величество, — королева вошла в покои мужа.
Конмин сидел за столом и рисовал:
— Что генерал? — спросил он.
— Его приковали на площади в соответствии с вашим приказом.
— Моя королева, я спрашиваю о его здоровье.
— Вам будет интересней узнать о том, что глава Сурибан с женой покинул дворец. Я попыталась объяснить названому дядьке Чхве Ёна произошедшее, мне кажется, он меня услышал, но сомневаюсь, что понял. Я сама себя не совсем понимала. Вам будет интересней узнать, о чём говорят люди на площади, вас больше должно волновать то, что до сих пор ни один человек не бросил свой камень в Чхве Ёна. Ни один человек на площади не посмел бросить в умирающего камень, народ стоит и ропщет, осуждая жестокость действующего короля, который таким страшным способом избавляется от соперника. Так думает народ. Вас больше должно волновать то, что я велела выставить караулы из гвардейцев на всех выездах из города, чтобы не допустить ни одного гонца на границу. Это всё, что может вас волновать.
Принцесса Юань отвернулась от мужа и направилась к выходу из его покоев. Конмин запустил испачканные краской пальцы в волосы.
— Королева, перед лицом короля этой страны склоните голову, преклоните колени и скажите правду, как здоровье генерала Корё Чхве Ёна?
Ногук опустилась на колени:
— Раб Чхве Ён, тот, которого вы милостью короля приказали приковать на площади, всё ещё жив и, к сожалению, в сознании. Он стоит на коленях, и только цепи удерживают его тело от падения. Кровь идёт у него горлом, и цепи уже так глубоко врезались в кожу, что кровь капает с кандалов. На улице холодно, его треплет ветер, в нём нет крови, которая могла бы согреть его, поэтому он мёрзнет в исподнем, его бьёт дрожь. Ваш брат, ваше величество, преданный вами брат... вороны уже принимают его за падаль, они садятся и клюют его руки, а у него нет ни сил, ни желания согнать их.
— Королева, я понизил его в статусе до раба, чтобы Небесный лекарь могла защитить его как своего раба. Я согласился на все условия чиновников, я вынес такой приговор, зная, что Чхве Ён и Небесный лекарь сбегут сегодня ночью.
— Этот человек, даже если он доживёт до рассвета, он не сможет идти. Это неважно. Он сбежит сегодня ночью, говорите вы, так зачем делать из него её раба, если он сбежит?
— Его владения я сохранить за ним хотел, дорогая, чтобы они вместе с ним самим жене, которая его оболгала, перешли. Дорогая, любимая, моя королева, я не переживу, если ты предашь меня, — Конмин поднялся с места и, пошатываясь, пошёл к стоящей на коленях жене, — любимая, — он стал целовать её руки.
— Ваше величество, будьте сильным, просто будьте сильным. Идите сейчас на площадь и скажите людям, что ошиблись с приговором, скажите, что доказательства были ложными. Велите снять с Чхве Ёна цепи и перенести его во дворец. Я отогрею его одеялами и вином, перевяжу его раны, вы будете сидеть рядом и держать его за руку, пока Будда не смилуется над ним и не заберёт его дух. Если он выживет, если он в очередной раз поборет болезнь...
— Эта женщина ещё не принесла инструменты? — проговорил Конмин и отпустил жену.
— Ваше величество, не утешайте себя этой надеждой. Исцеления не будет. В словах этого гада нет и никогда не было ни слова правды. Генерал, ваш брат, пожертвовал жизнью, чтобы доказать, что целью Синдона является не он один, что этот старик хочет разрушить эту страну, — королева обняла мужа. — Вы выполнили условие изувера, вынеся такой приговор, но он мало изменил судьбу Чхве Ёна — ему суждено умереть — ваш приговор ударил по вам и по этой стране, ваш народ ропщет и ругает жестокого и завистливого короля.
— Жена, пока есть надежда, я буду жить ей. Этот человек мне дороже трона. Я понял это. Я легко лишусь власти, чтобы сохранить ему жизнь.
— Ваше величество, он умирает, он абсолютно беспомощен, — воскликнула королева, молитвенно сложив руки. — Услышьте меня, вы медленно и мучительно убиваете его. Ваше величество, что если он переборет болезнь? Пока не поздно, не думая о последствиях, просто отмените приговор.
— Я сделаю это, королева, я сделаю это, но не раньше, чем Небесный лекарь исцелит его.
* * *
«Инструменты, инструменты…» — Инсу торопилась к Синдону, — «Сперва переливание крови, затем длительная медикаментозная терапия, гемостатики, гемостатики, затем операция, потом ещё одно переливание и антикоагулянты». Ей с больным человеком предстоял долгий путь, к которому нужно было тщательно подготовиться: «Во-первых, не забыть ключи от кандалов, их ближе, чтобы быстро достать, во-вторых, согреть его, вот она фляга, лучше бы был термос, но всё не притащишь с небес, одеяла, два одеяла — запеленаю его в них с ног до головы — двух как раз хватит. Бинты и все лекарства, которые только смогла найти, с ним всё пригодится. Одежда: две смены белья для него и тёплая одежда, быстрее, быстрее, всё, что под руку попадётся, и для себя, королева мне уже приготовила траур по мужу, ну, и ладно, на большее времени нет. Хороший рюкзак я спёрла у того японца — всё поместилось, а одеяла смотала и закрепила сверху. Вот так, и бежать удобно. Сообщить королю, королева просила сообщить, как только получу инструменты, устроила мне выволочку, не давала уйти, заставила напялить траур и просила сообщить, собственно зачем?» — Инсу бежала знакомой дорогой.
— Изверг! — произнесла она, перешагнув порог пропахшего кровью и ядами дома. — Я выполнила твоё условие.
— Ты выполнила моё условие, убийца. Ты выполнила его сполна. Твой муж сейчас прикован на площади, и каждый камень, который не полетит в него, ударит по этому слабому королю. Корё так недавно стало независимым от Юань, так недавно восстановило свои границы, скоро об этом забудут, забудут об этом, забудут твоего мужа — героя, который собственной кровью…
— Ты можешь называть меня, как хочешь, монах, и говорить, что хочешь. Отдай инструменты.
— Небесный лекарь, вы слушаете меня невнимательно, я не обещал вам отдать ваши инструменты, я обещал только сказать, где они.
— Говори, мерзавец, выполни своё обещание, — Инсу в ярости сжимала кулаки, а Синдон сидел на лавке во дворе дома, не шевелясь, и равнодушно смотрел ей в глаза.
— Инструменты. Хирургические инструменты. Милая моя учила меня письму и небесным словам, ты похожа на неё как две капли воды, только ты — не она, ты всего лишь жена человека, которого я хочу уничтожить. Так вот, те ржавые инструменты находятся в покоях короля, инструменты моей милой, а твои инструменты, женщина, были похищены Тансонгваном, отвезены в порт Чансо одним из его учеников и там расплавлены в кузне.
— Что ты сказал? Что ты сказал? — Инсу покачнулась, почувствовав слабость, и с трудом удержалась на ногах.
— Хирургические инструменты были расплавлены в кузне, ваша милость, вам никогда не получить их, вашему мужу суждено умереть до рассвета. Если к тому времени, как вы доберётесь до него, он будет ещё жив, задайте ему один вопрос, всего один. Это всё, что я хочу знать. Спросите его о том, что он подумал, когда Тансонгван предсказал ему смерть от ваших рук. Что он решил тогда, просто не верить или подчиниться судьбе?
Инсу взглянула в пустые водянистые глаза старика, она собственными глазами видела, как мёртвые кости покрывали равнины, и осталась той же, тем же Небесным лекарем, а он стал другим, возможно, потому что она ушла, а он остался, но это был не тот Синдон, жизнь которого она спасла. Поздно было сожалеть, поздно, слишком поздно, даже убить этого изверга было поздно, Инсу поспешила на площадь, к тому времени, как она добралась до цели, уже стемнело.
Площадь была пуста. Он был один. Сердце Инсу зашлось болью, она погладила свой живот: «Тише, тише, маленький, тебе тоже досталось, ну, ничего, сейчас мы спасём папу, ведь без него нам никуда». Он стоял на коленях на высоком деревянном помосте, висел на цепях. Инсу с трудом нашла ступени, она долго ходила вокруг помоста и слушала его тяжёлое дыхание. Судя по редким подавленным стонам, он был в сознании — она звала, но он не отвечал. Наконец, она поднялась к нему, подбежала, упала на колени перед ним, нежно подняла его голову и убрала волосы с лица. Она старалась сделать это как можно нежнее:
— Любимый, глаза открой, посмотри на меня, слышишь? Чхве Ён-сси? Открой, открой глаза, любимый, я же слышу, ты в сознании. Ну, что же ты, виновата я, виновата во всём, а ты решил себя наказать тем, что не видишь меня? Ну, прости, прости меня, — она принялась целовать его, целовала каждую чёрточку лица, пока он не открыл глаза. — Вот и молодец. Смотри на меня. Ну, какой же ты глупый. Сам подумай, как я могу хотеть убить тебя, ведь я тебя люблю, глупый. Я твоего ребенка ношу, а ты — убить. Вот же — обидел. — Он закрыл глаза и явственно застонал. — Сейчас, сейчас, любимый. — Инсу достала ключи от кандалов и подползла к его правой руке, нащупала запор и вскрикнула — кандалы были мокрыми от крови. — Чхве Ён-сси? С руками что? — Он молчал, она поняла: «Зубы сжал — боль терпит». — Сейчас, сейчас, любимый, потерпи. — Инсу нащупала запор и дрожащими руками открыла кандалы. Его тело потеряло опору и пошатнулось. В следующую секунду он повалился навзничь и повис на одной руке. — Чхве Ён-сси? — Инсу закричала от ужаса, он застонал от боли. — Сейчас, сейчас, потерпи. — Он инстинктивно подтянул ноги к груди, принимая позу эмбриона. — Ты замёрз, ты так замёрз? Любимый? Сейчас, сначала кандалы сниму. — Открыть второй замок было сложнее, от того что этот человек уже не мог сдерживать стоны, его трясло крупной дрожью, Инсу слышала, как стучат его зубы, он вдыхал, пытаясь сдержать дрожь, но это у него уже не получалось. Наконец, запор поддался, и вторая рука безвольно со стуком упала на пол. На этот раз он не смог не закричать, и в неверном свете луны Инсу смогла разглядеть отчего — его рука превратилась в кровавое месиво. Запястье было перерезано кандалами, на которые пришёлся весь вес его тела, а кисть была, как будто, топором порублена. — Чхве Ён-сси, что с рукой? — Он молчал и старался не дышать. Инсу накрыла его одеялом с головой — хватило одного — второе бросила в ногах и полезла к нему под одеяло с флягой. — Пей! Быстро давай. — Он послушно попытался сделать глоток, но ничего не получилось. — Ах, какая же я тупая, сейчас погоди, удобнее уложу. — Инсу вылезла из-под одеяла, взяла его за плечи и потянула на себя, он немного поморщился, но, судя по виду, был доволен оказаться у неё на коленях. Инсу поправила одеяло и погладила его по голове. Он зажмурился от удовольствия: «Я давно поняла, любимый, что ласки тебе с детства не хватало. Живи только, вот увидишь, заласкаю всего, будешь просить, чтобы отстала». — Давай, пей! — Он сделал глоток и закашлялся. — Ну, всё, всё, — она обняла его голову и поцеловала в губы. Он уткнулся лицом в её живот, и Инсу показалось, что ребёнок завозился внутри, общаясь с отцом: «У тебя, любимый, все тридцать три удовольствия за раз». Он, как будто, прочитал её мысли, повернул голову и посмотрел на неё долгим полным мольбы и боли взглядом:
— Милая... любой яд приму, только не уходи, потерпи, пока не умру, не оставляй меня. Я был виноват. Прадед мой был виноват. Ты мстишь. Ты пытать меня пришла? Если только тем твоё сердце успокоится — бей, режь, трави — только дитя прости, дитя за мои грехи ответить не в силах. Смилуйся, мне умирать так страшно…
Чхве Ён выпрямился под одеялом, лёг пластом и застонал. Инсу проглотила слёзы и заставила себя улыбнуться ему:
— Так, командир, согрелся немного? Разговариваешь? Это хорошо. С руками что, скажи?
— Вороны поклевали, — ответил он равнодушно.
— Что? Вороны? Это птицы такие? Садились на твои руки и клевали? — лаская голову мужа, Инсу никак не могла измыслить эту жестокость.
— У птиц этих память длинная, а место это лобное только при двух последних королях пустовало, так что они ещё помнят, что здесь можно поживиться, а я очень похож на падаль.
Ужас происходящего судорогой сводил тело Инсу:
— Почему ты их не согнал? — воскликнула она, сжав его голову руками.
— Я мёртв почти, а птицам есть хочется, — объяснил Чхве Ён.
— Вот, придурок! — Инсу запустила руки в волосы мужа так, что он дёрнулся и застонал от боли, и она тут же стала обнимать и баюкать его голову. — Правую руку из-под одеяла доставай — перевяжу, зашить надо, не смогу зашить, нечем, — он послушно потянул руку и застонал. — Вот же, — Инсу залезла к нему под одеяло и осторожно, стараясь не задеть истерзанные пальцы, вытянула его руку за локоть. Он поморщился: — Терпи, сейчас будет больно.
— Когда пытаешь, так должно быть больно. Милая, пожалей, у меня от боли душа разрывается…
— Заткнись, умолкни, сама вижу, — Инсу вскрикнула, — горе моё, ты же вены себе перерезал кандалами. Что же делать? Надо зашить, а зашить нечем, и кровь течёт, не останавливается. Придурок, тебе в твоём состоянии любая кровопотеря смерти подобна. Я не могу понять, ты что специально? Специально? Нарочно?
— Жизнь уходит, устал, долго умирал, ты тоже устала ждать, так быстрее, — Чхве Ён смотрел в глаза жены нежным преданным взглядом.
— Опять чушь несёшь, бредишь что ли? Ты же молниями своими прижечь можешь, прижги? Прижги! — закричала Инсу, её внутренности сводило от ужаса.
— Не могу, сил нет, не перевязывай, так быстрее, — его голос был абсолютно спокоен. — Я и до рассвета управлюсь, чтобы ты не замёрзла.
— Хорошо, перевяжу, шрамы останутся, больно будет, — проговорила Инсу, передразнивая его интонации. — Сам виноват, — произнесла она, копаясь в рюкзаке.
— Конечно, сам, — согласился он. — Таких как я, государственных преступников, всё одно не хоронят, на рассвете стражники придут, тело возьмут, с городских стен сбросят, там уж вороньё первым делом глаза выклюет. Так и зачем силы тебе тратить, перевязывать?
— Ещё раз спросишь, убью, — Инсу сверкнула на мужа глазами.
— Убей, милая, — выдохнул Чхве Ён, его голос заметно оживился, — тот кинжал, что я дарил, у тебя с собой? Резать знаешь где. Я бы помог тебе, но руки ты видела, — он виновато вздохнул и отвёл взгляд. — Сердце проткнуть у тебя сил не хватит, поэтому шею порежь, глубоко не сможешь, не переживай, всё одно быстрее умру. Милая, мне очень больно, смилуйся, убей, — взмолился он и опять нежно посмотрел ей в глаза. — Я и жить не могу, и умирать страшно, пытки нет страшнее тебя не видеть, ребёнка так увидеть хотел. Милая, прости, пощади. — Сердце Инсу зашлось болью, она достала обеззараживающее средства: «Может под общей анестезией? Эти птицы, мало ли что у них на клювах: и трупный яд, и всякая зараза. Любимый, как же больно тебе. Была бы хоть игла». — Она промывала и перевязывала его раны, а он всё жаловался. — Ты видела, чтобы гвардейцы и стражники без оружия по коридорам стояли, каждый гвардеец по два кинжала носит, видать, король приказал. Я хоть на ноги встать не могу, всё одно у кого надо бы отнял и убил себя, когда тебе обещал, милая. Милая, прости... — Инсу не могла сдержать слёзы, они катились по лицу, он не видел, было слишком темно.
— Вторую руку давай.
— Не надо, милая, — проговорил Чхве Ён, оглядывая обмотанную кипельно белой тканью руку, — гляди, кровь остановилась, я от твоих пыток дольше умирать буду, устал уже боль терпеть, смилуйся, просто убей. Шею порежешь, я не сразу умру, пока тело не отобьётся, мне очень больно будет, может тем твоё сердце успокоится…
Вторую руку ей тоже пришлось достать самой. Он не сопротивлялся, терпел боль, но и не помогал. Инсу закончила с перевязкой.
— Слушай меня внимательно, любимый. План у нас такой, — он приподнялся на руках. — Любимый, на руки не опирайся, — закричала Инсу, но было поздно, нечеловеческим усилием он поднялся так, что их лица оказались рядом, а заботливо сооружённые ей перевязи стали пропитываться кровью.
— Я был счастлив, когда только видел тебя, я... — она закрыла ему рот поцелуем.
«Вот теперь, шумный, ты точно счастлив» — подумала Инсу, она обняла его, как ребёнка, чтобы уменьшить нагрузку на руки, и вслух произнесла:
— Медленно опускайся обратно ко мне на колени, — он послушно опустился на прежнее место и уткнулся лицом ей в живот, Инсу стало смешно — оба: отец и сын — с разных сторон защекотали её чрево, — муж мой, разве недостаточно удовольствий на один раз, колени у меня уже болят держать твою тяжелую голову. — Он посмотрел на неё и… улыбнулся, поднял кровавую руку, пытаясь прикоснуться к её лицу, но так и не дотронулся:
— Не буду тебя кровью пачкать, белый цвет тебе к лицу, — произнёс он и застонал, Инсу попыталась поймать в воздухе его руку, но он отрицательно покачал головой, и она оставила свои попытки. — И руки у тебя горячие, и волосы в свете луны огнём горят, и вся ты точно солнце… Послушай, солнце, каким бы мерзавцем ты меня не считала, перед лицом смерти поверь... — Инсу попыталась сказать ему, что не считает мерзавцем, но он как-то жалобно всхлипнул, с усилием втягивая воздух, и слова застряли у неё в горле. — Я никогда бы не причинил тебе боль. — Его рука упала на деревянный настил, Инсу вскрикнула, подхватила его за плечи и прижала к себе. Он положил голову ей на плечо и прошептал в ухо. — Я был счастлив умереть у тебя на руках, — она погладила его по волосам и осторожно уложила на деревянный настил.
— Любимый, потерпи ещё чуть-чуть, я тебя перевяжу и переодену… — проговорила она, проглотив слёзы, и испугалась его взгляда. Он смотрел мёртвым взглядом куда-то вверх и вбок, туда, где несколько секунд назад было её лицо. Она повернула его голову и закричала от ужаса. — Чхве Ён-сси! — зажала артерию, пульс на шее не прослушивался, сердце остановилось. — Любимый, не умирай! — Как завести сердце человека со сломанными ребрами — невозможно! Инсу знала правильный ответ — надо просто наорать на него. Валик под шею, руки в замок, чтобы не сломать то, что осталось целым, три нажатия, нос зажать, рот открыть — три глубоких выдоха и не молчать. — Любимый, живи! Не оставляй меня одну с ребёнком! Не умирай! Вернись ко мне, любимый! Я жить без тебя не могу! Не буду жить без тебя! Останься со мной! Что будет со мной без тебя? Вернись! Не бросай меня! — «Есть пульс слабый, очень слабый. Теперь он должен очнуться». — Очнись! Услышь меня, любимый! Открой глаза. Посмотри на меня. Давай же, умоляю. — «Искусственное дыхание следует продолжить только через поцелуи». — Он застонал, тяжело задышал и замотал головой. Инсу взяла его голову в свои руки и разрыдалась.
— За что ты так со мной, милая? Я был мёртв, как ты того и хотела. Зачем ты воскресила меня? Ты думаешь, мне легко умирать? Это очень жестоко. Мне так больно.
— Больно? Говори быстро, где больно. — Инсу поцеловала мужа в губы. Он не ответил на поцелуй и промолчал. — Дышать больно?
— Больно.
— Как больно? Жжёт или колит? Ты испытываешь боль только на вдохе или только на выдохе, или болит всё время, — Инсу достала иголки из рюкзака и положила его мужу под голову, сняла с него одеяло. Он молчал, дрожал от холода, тяжело дышал приоткрытым ртом и лежал пластом. — Потерпи, любимый, я переодену и перевяжу тебя.
— По-дой-ди, — Инсу развязывала завязки его рубашки и едва расслышала этот шёпот.
— Сейчас, сейчас, любимый. Только накрою тебя одеялом.
Инсу склонилась над ним:
— Бли-же, — простонал Чхве Ён.
— Ты почему так говоришь плохо?
— Милая, не делай так больше, пощади меня, — прошептал он, истратив последние силы, уставился в пространство перед собой бессмысленным взглядом и тяжело задышал.
— Что? Что ты сейчас сказал?
— Милая, — Чхве Ён сглотнул и пошевелился, пытаясь приподняться, чтобы удержать его от губительного для него усилия, Инсу обняла его голову и склонилась над ним ещё ниже, — сколько раз я ещё должен буду умереть, чтобы твоё сердце местью насытилось? Пощади, ты мне всё сердце истоптала.
— Любимый, ну скажи, где больно, умоляю, я тебе иголками боль сниму. Давай, я должна понять, как сломаны рёбра. Любимый, если в грудь ногами били, это совсем плохо, они тебе грудину сломать могли, если грудь сдавили, рёбра могли по бокам сломаться, это другое дело, а если по спине цепями, это совсем другой перелом, — Инсу погладила его по лицу, в неверном свете луны ей показалось, что в уголках его глаз заблестели слёзы.
Он замотал головой, пытаясь сбросить её руки:
— Я не хотел до этого часа дожить… Я же дважды мог умереть счастливым. Твоя месть страшна, твоей пытки нет страшнее. Ты мне лгала с тех самых пор, как вернулась. Мне так жаль. Почему ты сразу не сказала, что хочешь убить меня. Я бы тебе позволил, думаешь, тебе бы сил не хватило, пытать меня? Я даже подумать не мог, что ты мне мстить будешь за прадеда, я же спрашивал, почему не дала умереть, то лёгкая смерть была... Ты же моё дитя носишь, что ты с ним сделаешь? Милая… дитя королеве отдай, умоляю…
Он дёрнулся, и Инсу закрыла ему рот поцелуем. Он замолк и безвольно лежал пластом, изредка моргая и не отвечая на ласки. Она вытерла слёзы и стала ставить иголки, пытаясь снять боль.
— Руки у тебя очень болят, любимый, вот так не будет, — приговаривала она, перемежая каждую следующую иголку поцелуем. — Ну, легче тебе? Ну, не молчи. Потерпи немного, я тебя приподниму, ну, возьми меня за шею, можешь? Вот так, давай. Так, здесь больно, — Инсу с трудом уложила мужа боком себе на грудь и облокотилась спиной о столб, к которому он недавно был прикован, — вот так будет легче дышать. Под спину я тебя поддерживаю, тепло спине? Вторую руку на живот положу, на печень, там у тебя болит?
— Тебе придётся яд самой мне в рот влить, я не смогу сосуд удержать такими руками. Если б я подумать мог, что придётся яд из твоих рук выпить, я бы постарался птиц согнать, — произнёс он и виновато вздохнул. — Позволишь тебя обнять? — она кивнула и проглотила слёзы. Он застонал, скрестил руки у неё за спиной и положил голову ей на плечо. — Синдон для меня тебе Хваго дал? Его тяжело выпить, он всё время наружу рвётся, но я ни капли не выплюну, на тебя не попадёт, не бойся, а душить меня даже не пробуй, пытки не получится, я сразу умру, как мокрую бумагу на лицо положишь, едва дышу. Милая, молю, глаза мне не выкалывай. Позволь смотреть до последнего вздоха. От этого яда я страшно умирать буду, ты на мои муки насмотришься. — Инсу прижалась к его лицу и разрыдалась. Он испугался её слёз. — Я слишком сильно сжал? Прости, не плачь, всё, всё, я отпустил, — он отпустил руки, и ей пришлось прижать его к себе, чтобы удержать тело от падения.
— Прости меня… — Инсу заливалась слезами, лаская его, а он недовольно елозил на её груди, не понимая, что происходит, и слепо тыкался в её лицо своей головой, — слышишь, прости! Моё сердце разрывается от того, что я с тобой сделала, любимый. Я не хотела, я испугалась твоего меча и наговорила тебе гадостей. Я не думала ничего из того, что говорила, а ты так легко поверил. Поверил и решил умереть по моему слову. Тебе теперь больно и страшно, и во всём виновата я, и мне ещё больнее. — Он, наконец, нащупал её губы и коротко поцеловал её.
— Моя милая решила пожалеть меня. Это хорошо, посиди вот так тихонечко, мне так хорошо, я под пыткой или без умру до рассвета, — он нежно посмотрел ей в глаза, потёрся лбом о её шею и прижался к ней. — Только не спи, как умру, ударишь меня покрепче, я, мёртвый, руки отпущу, а не то как одеревенеют, так и не вырвешься, — его слова произвели на неё совсем не то действие, какого он ожидал. Инсу продолжала страдать, заливаясь слезами, и ласкала его голову, вздрагивая при каждом вздохе.
— Ты поверил в то, что я могу желать тебе смерти? Это невозможно! Я не хотела отравить тебя. Тот яд, что мне прислал Синдон, он и вправду мог оказаться тебе полезен, если бы ты не был ранен. Если бы ты позволил мне выпить его, ничего бы не случилось. — Он как-то весь напрягся у неё на плече и вздрогнул, заставив её закричать от ужаса, она попыталась заглянуть ему в лицо, но это было сделать не так просто, он обнял её и весь прижался, а лицо спрятал у неё в волосах. — Любимый, любимый мой! — закричала Инсу.
— Травить не будешь, значит, — прошептал он ей в ухо, — душить бесполезно, что же ты со мной делать будешь? На части тело моё рвать? Нет, милая, я тебе помогать не собираюсь, я уже умер один раз, теперь сам буду выбирать как, а будет это так, умру, тебя обнимая…
— Я не хотела убить тебя, — закричала Инсу и запустила руки ему в волосы, — ну, почему ты не веришь мне? Я люблю тебя! Я жить без тебя не могу.
Он отпустил её и заглянул в лицо:
— Зачем ты мне боль сняла? — спросил он.
Инсу впилась поцелуем ему в губы и прошептала:
— Чтобы не болело.
— Помоги мне на доски лечь, — попросил он, отпуская руки, и Инсу, осторожно поддерживая его голову, помогла ему опуститься на деревянный настил. Он сразу лишился недавно обретённых сил, приоткрыл рот и тяжело задышал.
— Любимый, потерпи немного, я тебя перевяжу и переодену. И на руках надо перевязи сменить, все кровью пропитались, — она осторожно скатала одеяло и стала раздевать его, он затрясся от холода, застонал и потянул к ней руки. — Ну что, любимый, что ты ещё хочешь сказать? — она вернула одеяло на прежнее место и склонилась над ним.
— Если пытать хочешь, то иглы свои убери. Холодом пытать будешь. Ты мне боль сняла, чтобы я больше пыток выдержать мог и позже умер. Я так не хочу. У меня не только тело болит, но ещё и душа разрывается. Ты хотела резать — режь, глаза открыл — выкалывай, только боль мне оставь, я от боли раньше умру.
Инсу застонала и схватилась за грудь.
— Я не хотела убить тебя, любимый! Слышишь? Для меня твоей жизни нет дороже. Я в сердцах сказала тогда, испугавшись твоего меча. Я виновата, виновата во всём, любимый, но не наказывай меня, пощади… Моё сердце не выдержит, если ты оставишь меня убийцей своего мужа, отца моего ребёнка, моего любимого человека. Я сейчас перевяжу тебя, переодену, это больно, но ты потерпи, я перебинтую тебе коленный и голеностопный суставы, мы поспим немного, ты согреешься, и мы пойдём к дядьке твоему, спрячемся у него.
— Убить не хотела, значит? — спросил он, она кивнула и попыталась поцеловать его, но он отстранился. — Меча моего испугалась? Я сам его боюсь. Я слушаю тебя и думаю — мне твоей лжи не пережить — но ведь живу, мерзавец, и сердце бьётся ровно так, точно от удовольствия. Тебя Синдон научил, как меня убить надо? Ты уже со мной расправилась: я под пыткой или без до рассвета не доживу — дитя пощади, как родишь, королеве отдай, не мучай ребёнка: слабыми ядами не пои, на холоде не раздевай, на цепь не сажай. Я сейчас всё выдержу, всё, что ты задумала, чтобы сердце твоё успокоилось. Представить не могу, как ты меня четвертуешь, у тебя сил на то нет, но от того должно быть ещё больнее…
Инсу отчаянно ловила ртом воздух: «Маленький, терпи, папу спасаем, надо его жить заставить», — она погладила свой живот, осторожно приподняла одеяло, легла мужу на плечо и притихла. Успокоившись, она приподнялась и прислушалась к биению его сердца, сердце билось слабо и неровно, она поцеловала его в грудь и вернулась на прежнее место.
— Ты зачем мне боль сняла? — спросил он после нескольких минут проведённых в полном молчании. Она потёрлась о его плечо. — Почему не пытаешь? — она обняла его нежнее, приподнялась и поцеловала в щёку, он приобнял её в ответ, положив свою кровавую руку ей на талию. Она проверила его пульс — он умирал — животу стало тепло от пропитавшей платье крови. — Зачем милая моя лгала, когда я спросил, хочет ли она, чтобы я, убийца и мерзавец, жил и был подле неё?
— Как бы не называли моего любимого эти люди, предателем, преступником, рабом, я знаю, что он лучший из живущих на этой несчастной земле, что ты, воин Корё, герой своей страны, никогда не предавал и не замышлял заговоров, никогда никому не завидовал и никого не боялся, — он промолчал, Инсу проверила пульс: «Соображай быстрее, любимый, каждая секунда на счету, во второй раз могу не откачать тебя», — подумала она и вслух проговорила. — Я не лгала. Сам подумай, зачем мне было врать.
— Ты сама всегда меня бранила, я привык, называла убийцей, мерзавцем, придурком, да и другие слова, которыми ты меня называешь едва ли лучше, хоть я их и не понимаю. С тех пор как вернулась, ругаешь одним словом «лю-би-мый».
— Ругаю?! — вскричала Инсу. — По-твоему, «любимый» — это ругательство? Глупый, какой же ты у меня глупый, отсталый и дефективный. Ну да, это небесное слово ты не знаешь. Что же ты раньше не спрашивал, бедный мой, разнесчастный? Идём ко мне, я тебе объясню. Не лежи, давай поднимайся, сердце должно биться сильно и ровно как от удовольствия. — Она встала на колени и потянула его за плечи, он обнял её под руки и с трудом, скользя по шёлку её белого траурного платья, сел, положил голову ей на плечо и поцеловал в шею. — Теперь слушай, любимый мой. Когда я называю тебя так, это значит, что я тебя люблю, когда люблю значит, я хочу тебя видеть и постоянно скучаю, когда тебя нет рядом, да, что греха таить, даже когда ты рядом, но не смотришь на меня, я по тебе скучаю. Я жить без тебя не могу, умру без тебя, вот, что означает это слово, любимый. Я переживаю за тебя, я чувствую твою боль, как свою, и каждая твоя рана, каждая твоя болезнь оставляет шрамы на моём сердце. Вот, что оно означает, любимый. А ещё я хочу уничтожить твоих врагов, я хочу помогать и поддерживать тебя во всём, вот, что оно означает, любимый. И, главное, оно означает, что я верю, верю в то, что ты переживёшь этот рассвет и будешь жить дальше. Ты будешь рядом со мной, мы вместе будем растить сына, и у нас будут ещё дети. Слышишь, в это я верю. Ты понял меня, любимый?
— Ты сказала, что видеть меня не хочешь, ты сказала, что я должен умереть, как же мне теперь поверить.
Инсу была уверена, что не сможет найти в себе слёзы, но они полились из глаз сами, стоило ей подумать о том, что надо разреветься:
— Не хотела убить, не хотела, в сердцах сказала, меча испугалась. Прости, прости меня, прости. Не хотела яд поднести, думала лекарство, — она заливала слезами его лицо. Он тихонько застонал, подтянулся и поцеловал её в губы.
— Не хотела убить? — повторил он эхом.
— Я спасла Синдону жизнь сто лет назад, он прожил сотню лет в этом страшном мире, я поверила, поверила ему, поверила в то, что он великий лекарь, он не мог не помочь мне. Ты был так избит, ты умирал, я хотела спасти. Монах сказал, что я должна выполнить его условие. Он сказал, что я должна оболгать тебя на Совете. Я выполнила это условие и думала, что он отдаст мне хирургические инструменты, с помощью которых я исцелю тебя. Я думала, каждому злу есть предел. Этот живодёр получил, что хотел, и обманул меня.
— Хотела спасти? — проговорил Чхве Ён. — Хотела, чтобы я с тобой остался и ребёнка увидел? — она, рыдая, впилась в его губы, он страстно ответил на поцелуй. — Ты хочешь, чтобы я жил? — он застонал. — Всё правда, когда в Согёне выходила, когда по дороге не дала умереть, за прадеда не мстила, а всё от того что переживаешь за меня?
— Никогда на тебя зла не знала, никогда, — закричала Инсу, — прадед твой не мучил меня. А если бы и мучил, при чём тут ты? Любимый, любимый мой, только не умирай!
— Спасти хотела? Когда оболгала и убила, Синдон обманул? — он вздрогнул всем телом и крепче прижался к ней, Инсу вскрикнула от ужаса. — Синдон сейчас со смеху помирает, чтоб он лопнул, а я не знаю плакать мне от счастья или смеяться.
— А ты умеешь? — всхлипнула Инсу. — Плакать и смеяться. Ни разу не видела, чтобы ты плакал или смеялся.
— Помоги мне на доски лечь, — простонал он.
— Да, да, любимый, сейчас уложу, перевяжу и переодену, — проговорила она, укладывая его на деревянный настил, он удержал её поцелуем и прошептал:
— Не надо…
— Что ты говоришь? — не поняла Инсу и склонилась над ним, он ещё раз поцеловал её. Она засмеялась. — Я люблю, когда тебе целоваться хочется, но сейчас каждая секунда на счету…
— Я умираю, милая, сердце послушай, осталось несколько последних дыханий, не мучай меня…
— Что ты сказал? — вскричала Инсу.
— Милая… — застонал он.
— Ты собираешься умереть, умереть и оставить меня одну с ребёнком? Ты собираешься убить меня, убить меня и нашего ребёнка? Я без тебя жить не буду, он тоже не родится.
Он потянул к ней руки, она склонилась над ним, и он закрыл ей рот поцелуем.
— Милая, я никогда не причиню тебе боль… — застонал он. — Ты будешь жить, забудешь меня, ты боишься оставаться одна, но тебе помогут. Милая, я убит, на живот мне цепи накинули и четверо этот узел из цепей затягивали, по спине мне цепями били точно плетьми секли, грудь мне проломили, когда со всей дури ногами с разбегу ударили, а потом, как упал от этого удара, вдесятером меня ещё и пинали в грудь и по спине, в сердце мне Синдон нож всадил. Милая, я боролся за жизнь, боролся до конца, но ты, жена, мне яд поднесла, я понял, обманул тебя Синдон, так ты это пойло, от которого я пятый год жить не могу, себе в рот тянешь, я плошку из рук твоих выбил, а ты меня словом убила… Я выслушал, думал, не пережить, когда ты меня, умирающего, одного бросила, думал, в муках умираю, ан нет, ты сказала, мне слишком легко так умереть. Милая, пока сюда тащили, пока приковали, приговор читали, да чиновник этот глумился надо мной, за волосы таскал да прикованного по загривку бил, я думал, лишь бы убили они меня быстрее. Только подумал, как понял, что будет, как умру, мне так страшно было… Умереть страшно, жить невозможно. Милая, жив останусь, что будет, знаешь ли? Небесный лекарь, раба своего пощадите, не мучайте, этот преступник умер, кровью истёк. Не веришь, раздень, посмотри, так не живут, меня тётка чуть ли не сыном единственным звала, и та похоронила, а ты на чудо надеешься. Только для чуда твои инструменты нужны, ведь так?
Он попытался притянуть её к себе, но она вырвалась, сбросила с него одеяло, приподняла его за плечи, не почувствовав веса его тела, сняла нательную рубашку, отпрыгнула от него и закричала от ужаса. Она уже видела это истерзанное тело сегодня утром, но теперь в свете луны всё казалось значительно хуже. Он лежал пластом, дрожал от холода, а из раны в области сердца сочилась кровь. Инсу зарыдала и вернулась к мужу, он попытался поймать её за предплечье, но она не позволила ему прикоснуться.
— Так, слушай меня, — она склонилась над ним, он приподнял голову и потянулся к её лицу, — быстро молнии свои собрал и раны свои прижёг. Давай!
— Не мо-гу, — простонал он и с глухим стуком опустился на деревянный настил. Инсу вскрикнула и укусила себя за палец, села на пол и, покачиваясь, стала снимать с себя одежду. — Эй, ты что де-ла-ешь? — закричал Чхве Ён.
Инсу развязала пояс, сняла халат, белое испачканное кровью мужа шёлковое платье, рубашку и бельё.
— Умрёшь ты к рассвету или нет, не знаю, но если умрёшь, то я к тому времени замёрзну насмерть. Я без тебя жить не буду, у меня от боли сердце разорвётся, забуду, говоришь, не смогу забыть. Если хочешь спасти меня, залечи свои раны, — она легла ему на грудь и теперь удерживала его за локти, не позволяя дотянуться до одеяла.
— Эй, оденься — замёрзнешь! — он перестал дрожать. — Холод дикий.
— Ай, упало! — вскрикнула она, отталкивая одежду. — Чудо, говоришь, надо, сейчас устрою тебе чудо. Как же холодно, — притворно застонала она. — Любимый, согрей меня, замерзаю. Я тебе на грудь легла. Как холодно! Любимый! Любимый мой, замерзаю, — он застонал, его тело осветилось изнутри и задымилось. — Всё, всё, любимый, совсем другое дело. — Она поцеловала его в губы и оделась. — Ну вот, рана совсем по-другому выглядит. На руки тоже посмотрю... Ну, смотри же, кровотечение прекратилось, да и вены, как будто, неделю заживали. Чхве Ён-сси? — он лежал пластом, тяжело дышал и смотрел на неё стекленеющим взглядом. — Ты совсем ослаб? Ну, потерпи. Сейчас я тебя перевяжу и переодену. Бинты с рук заберу, потом найду способ прокипятить их, сейчас приподниму тебя, чтобы бинты домотать, вот так, терпи, немного осталось, голову держи, не запрокидывай. Чхве Ён-сси, любимый, сознание не теряй, всё, всё, свежую рубашку одеваю, одеяло вот, вот оно. Сейчас, сейчас, сначала я, а потом одеяло. Всё, выдыхай, — она целовала его лицо и гладила по голове, согревая его грудь собственным телом, пока его дыхание не стало ровным. — Всё, Чхве Ён-сси, остались ноги, согни колени. Можешь? Давай, не молчи. — Он застонал и согнул ноги в коленях. — Всё, всё, разгибай, я всё поняла. Несколько иголок — и всё будет хорошо. Ты должен будешь встать, и мы с тобой пойдём к твоим, чуть не сказала, родителям.
— Встать... не смо-гу, — прошептал он.
— Сможешь, — уверенно заключила Инсу, — мы уходим сегодня ночью и прячемся у Сурибан. Это приказ короля. Я перебинтую тебе коленный и голеностопный суставы, поставлю иголки, надену обувь, слышишь? Ты замёрз? Мы поспим часа два-три и пойдём.
— Ты знаешь, где дядька мой обосновался?
— Нет.
— Вот и я. Куда пойдём? — его голос звучал слабо, речь прерывалась тяжёлым коротким дыханием. — Я с того света найду способ приглядеть за тобой. Говорят, когда жнец забирает душу, он связывает её верёвкой, у меня хватит сил на то, чтобы разорвать её. Я призраком буду рядом, всегда буду рядом, буду твоим рабом, исполню приговор короля.
— Чхве Ён-сси, любимый, — Инсу положила руку ему под затылок, и его голова, безвольно покачиваясь, лежала у неё на руке, — нет ни жнецов, ни Нефритового императора, ни небес, есть только небытие. Ты умрёшь и никогда больше меня не увидишь, не прикоснёшься, твоё тело сгниёт в земле, а я безутешной вдовой буду поливать твою могилу солёными слезами, пока меня не постигнет та же участь. Ты должен жить!
Чхве Ён застонал и посмотрел на жену полным ужаса и боли взглядом:
— Мне не выжить, я не смогу.
— Отлично, значит, и мне не выжить, и ребёнку нашему не жить, не родиться, ты этого хочешь? Не хочешь, тогда живи. Кто ещё, кроме тебя, сможет защитить нас? Никто! Ты умрёшь и оставишь нас погибать в этом мире. — «Прости меня, любимый, я знаю, что очень сильно сейчас тебя напугала, но ничего лучше в голову не пришло, прости меня» — подумала Инсу, он приподнял обмотанную чистыми бинтами руку, пытаясь прикоснуться к её лицу. На этот раз она поймала его руку в воздухе и прижала ладонь к своей щеке, он застонал от боли, его рука ослабла, и Инсу, испугавшись, отпустила его — истерзанная рука опустилась на деревянный настил — он открыл рот и тяжело задышал. — Чхве Ён-сси! — закричала Инсу. — Прости меня, прости, слышишь, не умирай. Любимый мой, любимый. Господи, охрани. Ну, пожалуйста, живи, умоляю. Виновата я, виновата во всём, не наказывай меня так, любимый, я не выживу без тебя. — Она закрыла его приоткрытый рот поцелуем, он сглотнул, но на поцелуй не ответил. — Не делай так, любимый, не делай так ещё раз, не оставляй меня, мне без тебя жизни нет. — Он закрыл глаза, Инсу баюкала его голову и заливалась слезами. — Чхве Ён-сси! Ну, пожалуйста, глаза открой! Страшно же, не умирай. Я твою смерть не переживу, я во всём виновата. Ты умрёшь и оставишь меня виноватой? Это так жестоко. Ну, пожалуйста, живи, я знаю, больно, умоляю, терпи. Ты же хочешь видеть меня и прикасаться, любимый, ты умрёшь и никогда больше не увидишь меня, не прикоснёшься. Ты умрёшь и оставишь меня беззащитной в этом страшном мире. Твой сын, ты не увидишь, как он растёт, любимый. Я знаю, что тебе очень больно, знаю, что умереть легче, я виновата в этом, но умоляю, прошу, живи. Нет, нет, Чхве Ён-сси! Чхве Ён-сси? — Он дёрнулся, уронил голову на бок и потерял сознание. Инсу нащупала пульс на его шее — пульс был очень слабый, дыхание редкое, но он дышал, организм боролся за жизнь из последних сил и проигрывал. — Чхве Ён-сси, любимый, держись, — Инсу не могла сдерживать рыдания. Она не могла убрать руку с его артерии, она ничего не могла сделать, только верить и умолять этого человека жить вопреки всему и всем. Она закутала его в одеяла и спряталась у него под правой рукой, пытаясь согреть его своим телом. Она дико устала, тянуло в сон, но сон был роскошью, которой она не могла себе позволить. Она изредка задрёмывала и мгновенно, вздрагивая, просыпалась, щупала пульс и проверяла дыхание — его состояние не менялось.
Разбудило Инсу солнце и страшный кошмар. Солнце светило ей в лицо, а кошмар был старым, давно знакомым и оттого ещё более пугающим. Она пыталась бежать, пыталась и не могла, ей было очень тяжело, но она бежала изо всех сил. Теперь она понимала, отчего ей так тяжело — ей мешал живот. Она бежала, выбиваясь из сил, по узкой тропинке, вокруг не было ничего, кроме километров вспаханной чёрной жирной земли. Она бежала, выбиваясь из сил, и добежала, наконец. Задыхаясь, вошла в низкий наполовину вкопанный в землю каменный дом. Пол этого дома был земляным, здесь было явно прохладнее, чем снаружи, яркий свет рассветного солнца пробивался через единственное окно и падал на его лицо. Он лежал прямо на земле, безвольно разбросав руки, Инсу хотела наклониться к нему и проверить пульс, но ей было очень сложно это сделать, ей мешал живот, наконец, она нашла способ — упала на колени и поползла — дотянулась до его шеи, тело было холодным, пульса не было, он был давно мёртв... Инсу закричала от ужаса и проснулась.
— Чхве Ён-сси? — она так заботливо укладывала его, но за то время пока она спала, положение его тела изменилось, и теперь он был значительно дальше от неё. Он лежал, безвольно раскинув руки: его правая рука всё ещё покоилась под её головой, но больше не обнимала её плечи, а левая — живот. — Любимый? — ответа не было. Инсу не смогла побороть охвативший её приступ паники, она подтянулась к нему, схватившись за его руку, упала на его грудь, с трудом удерживаясь на руках, и припала к его губам. — Любимый, ты жив? — он сглотнул и замотал головой. — Ты жив, глупый, ты жив: "Милая, подожди до рассвета", — кто пугал? Рассвет, а ты жив. Рассвет? Чхве Ён-сси, очнись, любимый, рассвет, мы проспали, Чхве Ён-сси, уходить надо, слышишь? — она, наконец, дотянулась до его шеи, пульс был очень слабым. Организм не смог побороть болезнь. — Чхве Ён-сси, любимый, живи, как бы больно и сложно не было, живи, умоляю ради меня и ребёнка живи. — Она осторожно легла ему на плечо и ласкала его, пока не уснула. Пробуждение во второй раз было ужасней, чем в первый — её разбудил лязг металла, Инсу открыла глаза: Чхусок и Токман в сопровождении двух стражников, тащивших тяжёлые кандалы, приближались к лобному месту. Чхусок подошёл к Чхве Ёну, опустился на колени, приподнял его голову и поцеловал в лоб:
— Отмучился, командир, всё, — в его глазах и в глазах Токмана стояли слёзы, стражники с цепями сиротливо мялись в сторонке. — Я сам похороню его. — Чхусок потащил своего генерала за руку и приподнял. — Помоги, Токман, тяжело. Убери эту женщину. — Инсу мёртвой хваткой вцепилась в другую руку мужа.
— Небесный лекарь, отпустите, — проговорил Токман и попытался вырвать руку своего командира из мёртвой хватки жены.
— Стой, оставь его, он только что был жив. Чхве Ён-сси? Любимый, ответь, очнись. — Инсу поднялась, и тело её мужа оказалось в руках удальчи.
— Пойдем, Токман-а, поможешь копать, давай на плечо. Вот так, командир, — Чхусок закинул тело своего генерала на плечо, — пойдём на холм, там тепло и солнечно. Я похороню его там, куда светит солнце.
— Куда? Он жив. Хоронить? Ты заживо его хоронить собираешься? Он жив, он не мог умереть и оставить меня одну с ребёнком. — Инсу подбежала к мужу и нащупала пульс на его шее. Пульс был слабый, редкий, но был. Он умирал. — Чхусок, остановись, сердце бьётся, ты убиваешь его сейчас. Ему нужен абсолютный покой. — Гвардеец остановился:
— За что вы убили своего мужа, Небесный лекарь? Преступник Чхве Ён был приговорён к дохёну пожизненно и должен остаток своей жизни провести в цепях. Вы говорите, он жив, но ему нужен абсолютный покой? Сейчас я опущу это тело обратно на помост. Видите тех двух стражников, видите цепи в их руках, они закуют его в эти цепи и поволокут к клетке, они забросят в клетку истерзанное тело этого человека и повезут в Чансо. Они будут ехать пять дней и делать в дороге всё, что им заблагорассудится, они могут остановиться где-нибудь на сутки и пить в кабаке, они напьются и пойдут к кисен, а он всё это время будет умирать в клетке. Они не позволят ему выйти и не накормят, на улице будет снег или дождь — им всё равно, им не приказывали довести живого. Это будет абсолютный покой? Мы с Токманом выкопаем глубокую могилу, даже если вы правы, хотя я и не чувствую его дыхание, он без сознания сейчас и не заметит перехода от жизни к смерти.
— Оставь его, Чхусок! — Инсу бежала вслед за удальчи, пытаясь дотронуться до лица мужа, наконец, ей это удалось. — Любимый, умоляю ответь, хоть застони, приди в себя, не умирай, не оставляй меня. — Инсу заливалась слезами. — Любимый, любимый, я не переживу твою смерть, любимый, очнись.
— Милая, не плачь, я всё ещё жив. Где ты, милая? Я слышу, но не вижу тебя. Что со мной? Так больно! — Чхве Ён пришёл в себя и застонал.
Чхусок остановился, повернул обратно и вскоре опустил своего командира на деревянный настил.
— Генерал, ты жив!
— Где она? — застонал Чхве Ён. — Приведи её сюда, Чхусок, мне больно не видеть её...
— Я здесь, любимый, здесь и никуда не уходила. Быстро говори, где болит, и умирать не смей, я тебе не прощу.
— Вот она, моя милая... — проговорил Чхве Ён и потерял сознание.
Чхусок отвернулся и, похлопав не сумевшего сдержать слезы Токмана по спине, стал удаляться от лобного места. Инсу подошла к мужу и попыталась осмотреть его. Стражники, немного помявшись, подошли к телу Чхве Ёна и стали заковывать его в кандалы, Инсу, проверявшая реакцию зрачка и считавшая пульс, не заметила, как руки и ноги её мужа оказались в цепях. Он открыл глаза, посмотрел на неё сумасшедшим от боли взглядом и застонал:
— Любимый, где, что? — спросила она.
— Не надо, умоляю, убери это, мне не вынести, слишком тяжело, — простонал он и отключился.
Инсу огляделась в поисках причины мучавшей её мужа боли и заметила стражников.
— Что творите? Не трогайте. Снимите это сейчас же именем Небесного лекаря.
— Приказ короля — заковать преступника Чхве Ёна в цепи и доставить к месту ссылки в Чансо.
— Кого заковать? Преступника? — вскричала Инсу и в ярости сжала кулаки. — Это где здесь преступник? Генерал Корё Чхве Ён, спасший столицу этой страны от нападения «красных повязок», вернувший наместничество Сансон и отвоевавший северные земли, это его ты, мерзавец, преступником назвал?! Я, Небесный лекарь, ученица Хваты, приказываю снять с этого человека цепи и оставить в покое.
Стражники переглянулись:
— Женщина, когда ты Небесный лекарь, сделай так, чтобы преступник сам к клетке пошёл, а то больно тяжело его в цепях тащить, — проговорил один.
— Давай за ноги и волоком, — предложил другой.
— Гляди, этот помрёт по дороге, точно не довезём.
Инсу в слезах закрыла своим телом ступни мужа и легла на его колени:
— Изверги! Любимый, любимый мой, что же я с тобой сделала?! Не умирай, умоляю, живи, встань, поднимись!
— Уйди, женщина!
Стражник схватил Инсу за ноги, пытаясь оттащить её от мужа:
— Чхусок, помоги, — закричала она и потеряла сознание.
Гвардейцы вернулись к помосту:
— Я, командир удальчи Пэ Чхусок, сам доставлю генерала к месту ссылки. Возвращайтесь в Чансо своим ходом.
Стражники переглянулись:
— Приказ получили, — ответил один из них, другой кивнул, и оба поспешили прочь.
Инсу очнулась от того, что рассветное солнце светило ей в лицо, прежде чем открыть глаза она ощупала окружающее её пространство в надежде обнаружить его поблизости, но в этом ей не повезло. Она открыла глаза и отвернулась от солнца — на помосте она была одна. Инсу в панике собрала разбросанные вещи и бросилась бежать. На дороге стояла тяжёлая клетка, запряжённая хилой лошадёнкой. Токман, утирая слезы, завешивал клетку плотной чёрной тканью. Он уже лежал внутри, заботливо укутанный в те самые одеяла, — клетка была ему мала, голова упиралась в прутья, а ступни торчали бы между прутьями, если бы не кандалы, которые мешали им пройти. Дверь клетки была открыта, и Инсу, недолго думая, запрыгнула внутрь, уложила его удобнее, залезла к нему под одеяло и сразу же уснула.
Пробуждение и сон её были ужасны: судьба не щадила её, посылая яркие предостережения о грозящей этому человеку смерти, но проснулась она не от кошмаров, а от его стона. Стон превращался в хрип, и этот хрип разбудил её. Повозка остановилась, и Чхусок, откинув плотную чёрную занавесь, заглянул внутрь:
— Что происходит? — спросил он. Инсу нащупала пульс — такой же слабый, но быстрый. Сердце отчаянно билось, его потрясывало. Инсу вскрикнула. — Что происходит, Небесный лекарь?
— Чхусок, делай, что хочешь, нужен кипяток, прокали мои иглы и сними с него цепи.
— Небесный лекарь, мы доедем до деревни часа через три, — последовал ответ.
— Некогда ждать три часа, Чхусок, он умирает. Делай, что хочешь, только цепи с него сними, нужен кипяток, белая ткань и иглы мои прокали.
— Цепи снять не смогу, ключи не догадались у стражников забрать. Кипяток будет, иглы прокалю.
— Чхусок... — закричала Инсу в панике, тело её мужа конвульсивно дёргалось в её объятиях.
— Небесный лекарь, это всё, что я могу сделать, я поскачу вперед в деревню и принесу вам еды, — проговорил командир удальчи.
Чхусок закрыл занавесь: «Разводи костер, Токман-а, воду кипяти, стоим пока».
— Токман-сси, камней набери и прокали, — Инсу целовала мужа и заливалась слезами: "Неужели, септический шок, с его малокровием это неизбежная смерть. Любимый, не умирай, я рядом и буду с тобой, что бы не случилось, только не умирай".
— Любимый, выпей это. — Инсу поднесла к губам мужа флягу, поддержала его под затылок, чтобы выпрямить шею, но напоить его было не так просто. Его организм отказывался принимать что-либо внутрь, и некогда тёплое вино, уже давно потерявшее свою целительную силу, с бульканьем выливалось из его рта. — Любимый, умоляю тебя не умирай. — Инсу поцеловала его в губы и стала разбинтовывать его руки, как и ожидалось, они загноились. Цепи мешали, не позволяя поднять руки выше, и Инсу с трудом могла отодвинуть кандалы, чтобы получить доступ к венам на запястьях, гной не пошёл выше кистей. — Токма-сси-к, что костер? Угли есть, иглы прокалить надо. — Инсу никогда не приходилось работать в таких условиях, иглами она разрывала кожу на его руках, выдавливала и выбирала гной, промывала раны, он не очнулся и не застонал ни разу, на его лице выступила испарина. Инсу удовлетворилась результатом и перевязала руки мужа. — Токман-сси, кипяток есть?
— Есть, ваша милость.
— Травы возьми, заварить надо, — командовала Инсу. «Вот, любимый, инъекцию сушеницы я тебе сделаю, страшно, но всё равно сделаю, а, чтобы с сердцем всё было нормально, будешь ты у меня спать, пока едем». — Токман-сси, камни из костра доставай, остудить надо немного, а потом под спину ему положим, согреть его надо, только, чтобы не простыл потом. Токма-сси-к, иглы ещё раз прокали, отвар во фляги набери, его надо часто-часто и понемногу поить и сразу новую партию ставь, бинты будешь кипятить.
— Небесный лекарь... — голос Чхусока донёсся снаружи.
— Чхусок, поесть принёс? — спросила Инсу. — Это потом. А сейчас лезь сюда.
— Туда? К вам залезть? — голос гвардейца звучал испуганно.
— Так точно. Поможешь мне командира своего усадить удобнее. Лежать ему здесь всё равно не получится, поэтому будет сидя ехать, вредно это, но, когда ноги в прутья упираются, это ещё хуже. Нам бы нормальную повозку, Чхусок, а в Кэгён можно и не возвращаться.
— Как здоровье командира? — спросил удальчи.
— Он переборет болезнь. Я сделала инъекцию, чтобы повысить свертываемость крови, хотя при его слабом сердце и малокровии — это и опасно, но он уже точно потерял те два литра, после которых наступает смерть, внутренние органы повреждены, и новое кровотечение убьёт его. Остаётся только надеяться. При сепсисе кровь должна быть жидкой, но я надеюсь, что повышение вязкости крови будет незначительным. Он уже дважды мог умереть за прошедшие сутки, но я надеюсь, пока он верит, что я рядом и не оставлю его, он будет жить.
— Он может прийти в себя? — спросил гвардеец.
— Нет, Чхусок, это практически невозможно, — ответила Инсу. — Я буду держать его в состоянии медикаментозного сна всю дорогу до Чансо, чтобы внешние раздражители не влияли на сердце и нервную систему — ему нужен абсолютный покой.
— Если он очнётся, когда я буду внутри, он убьёт меня, — командир удальчи, наконец, высказал вслух то, что беспокоило его.
— Убьёт? — Инсу погладила мужа по голове и поцеловала в губы. — Сейчас не сможет, но я бы на это посмотрела.
Чхусок влез в повозку:
— Что делать?
— Токман-сси, камни тащи. Из камней нужно ему изголовье сделать. — Чхусок, обжигаясь, укладывал большие горячие камни горкой в углу клетки. — Вот так, теперь приподними его, а я одеяло подстелю, чтоб не обжегся он о камни, теперь клади его. Ноги надо выпрямить, сгибать нельзя. Штанины по бокам разрезать, кровоснабжение в ногах нужно контролировать, поэтому я поставлю иголки, чтобы кровь циркулировала правильно. Теперь второе одеяло поверх. Будете помогать мне переодевать его, слышите, и камни менять, как остынут. Надеюсь, тепло будет полезно для его отбитых внутренностей. Всё это палка о двух концах: как с гематомами бороться — полезно, при сепсисе противопоказано. А получается так: хочет жить — будет, не хочет — не будет. В общем, думай, Чхусок, хорошо думай, старайся — думай, как ехать будем. Самим надо есть каждые четыре часа — мне с ребёнком надо хорошо питаться, а то малыш обижается, а так как он в папу весь, то ответ у него на всё один — с этого мира ноги делать. Каждый день надо камни греть, его переодевать, останавливаться для этого, опять же перевязку делать. С одной стороны доехать надо быстрее, с другой — гнать нельзя: простынет, продует — умрёт.
— Милая... — простонал Чхве Ён.
— Он в себя пришёл? — Чхусок испуганно дёрнулся.
— Не пугайся, Чхусок, это бред.
— Не уходи, милая, не оставляй меня... Я не выживу без тебя…
Инсу вскрикнула: «Сердце!» — и стала считать пульс.
— Да, здесь я, глупый, никуда не уйду. Ну, прости, довела я тебя...
— Милая... — стон Чхве Ёна превращался в хрип, его тело конвульсивно задёргалось.
— Он не знает об этом, — проговорил Чхусок.
— О чём? — спросила Инсу, напрасно стараясь скрыть панику в голосе.
— О том, что вы здесь, — объяснил гвардеец.
— То есть как это? — Инсу дрожащими руками достала чистую тряпицу из сумки и перебирала глиняные пузырьки в поисках анестезии.
— Когда мы уложили его в клетку, он пришёл в себя и спросил о вас, Небесный лекарь. Мы сказали, что вы потеряли сознание, увидев его в цепях, и решили оставить вас в Кэгёне. Он похвалил нас за правильное решение, застонал и потерял сознание.
— Любимый, я здесь! — закричала Инсу.
Чхве Ён открыл глаза и оглядел пространство пустым ничего не видящим взглядом, он скрестил скованные цепями руки и потянул к груди, но кандалы помешали ему, тогда он захрипел и закрыл глаза. Инсу, наконец, накинула чистую тряпицу на нижнюю часть его лица и стала по капле дрожащими руками выливать анестезию пополам со слезами.
* * *
— Тойча, впусти меня, — Ногук стояла под дверями покоев супруга.
— Ваше величество, если вы пришли сообщить о смерти генерала, то милостью королевы позвольте ему проснуться. Он заснул только под утро, перебирал бумаги и предавался слезам.
— Тэогун жив, — королева оттолкнула евнуха и ворвалась в покои мужа. — Ваше величество, просыпайтесь!
— Королева, — Конмин открыл глаза и застонал, отодвинул мирно спящую на груди дочь и поднялся. — Чхве Ён мёртв, вороны выклевали ему глаза за ночь, я должен посмотреть на творение рук своих. — Король схватился за грудь и застонал.
Ногук быстро преодолела расстояние, отделяющее её от мужа:
— Генерал пережил эту ночь, ваше величество.
— Дорогая, жена моя, где он? — воскликнул Конмин.
— Тэогун пережил эту ночь, только мы проспали, его заковали в цепи и в клетке повезли в Чансо. Ваше величество, не медлите ни секунды, напишите приказ о помиловании и самым быстрым гонцом отправьте его в Чансо, возможно, он нагонит их по дороге.
Король подошёл к своему столу, взял чистый лист и расправил его:
— Среди бумаг, что достал генерал, есть всё, включая реестр земель Корё, составленный Синдоном. Этот монах больше не нужен мне, только кто сможет справиться с этой задачей, кроме него. — Конмин обмакнул кисть в чернила и стал писать.
— Если вы ещё раздумываете по этому поводу, я облегчу ваши страдания, как только этот монах появится во дворце, я уеду в Могул, в любой монастырь, который вы выберете, и заберу с собой дочь. Мы не останемся в помещении, в которое вхож этот изувер.
Король дописал приказ и поставил печать:
— Чхусок, — крикнул он, — войди.
Гвардеец вошёл в покои короля, и Конмин удивлённо взглянул на него:
— Командир королевской гвардии Чхусок уехал в Чансо сопровождать преступника Чхве Ёна к месту ссылки, — проговорил удальчи, склонив голову.
— Я не приказывал ему этого.
— Приказа командиру королевской гвардии не покидать Кэгён не было, ваше величество, вы должны радоваться тому, что Чхусок решил сопровождать генерала, теперь мы можем быть уверены в том, что он переживёт дорогу, — проговорила королева.
— Послушай меня, удальчи, этот приказ о помиловании и восстановлении в правах тэогуна Чхве Ёна ты отвезешь магистрату провинции Сансон.
— Удальчи Гэук приказ короля исполнит, — произнёс гвардеец и опустился на колени.
— Передай тэогуну, удальчи Гэук, что он полностью оправдан, так как доказательства его вины были ложными, а слова его жены, Небесного лекаря, забыты.
— Приказ короля получил, — гвардеец поднялся с колен, кланяясь подошёл к помосту, забрал свиток из его рук и удалился.
Королева обняла мужа:
— Осталось подождать каких-то две недели, ваше величество. Тэогун вернётся, мы исцелим его раны. Он наденет тяжёлый серебряный доспех, золотые наручи и золотые поножи и будет носить серебряный топорик с тамгой королевского клана, а вы с поддержкой десятитысячной армии получите абсолютную власть в этой стране.
— Я отправил гонца на границу и пригласил Ли Сонге ко двору.
— Ваше величество, скоро всё закончится. Это ужасно, когда монарх не может осуществить задуманное в своей стране, но скоро всё будет по-другому. Тэогун вернётся, и всё будет по-другому, ваше величество, — королева обнимала и ласкала мужа.
* * *
— Командир, слышишь меня? Командир? В себя приди!
Гвардейцы с трудом внесли своего генерала в дом — дверь была слишком низкой для того, чтобы они могли пройти — Инсу вошла за ними следом и забилась в угол. Сбылся её самый страшный кошмар: ещё выглядывая из-за занавесок, она узнала эту дорогу, по обе стороны от которой на сколько хватало глаз простирались вспаханные поля чёрной жирной земли, а этот дом, будто специально построенный для того, чтобы убить его, окончательно вывел её из равновесия. Значит здесь, когда живот станет большим настолько, что ей будет тяжело сидеть и наклоняться, он умрёт. Об этом предупреждала её судьба. Всю дорогу её грела одна единственная мысль, что здесь её ждёт богатый дом, десяток другой слуг, которые помогут ей создать больному закованному в цепи человеку условия для выживания, но её надеждам не суждено было сбыться. Дорога была кошмаром, ночи были кошмаром, дни были кошмаром, вся её жизнь превращалась в один бесконечный сбывшийся кошмар. Судьба не щадила её, предупреждения становились всё ярче по мере приближения к тому, что она считала надёжным и безопасным убежищем. В первой же деревне они попытались снять с него цепи, подъехали к кузне, его, завёрнутого в окровавленные одеяла, вынесли из повозки, но кузнец наотрез отказался сделать то, о чём его просили. Не помогли ни мольбы, ни угрозы, ни щедрые посулы: Инсу валялась в ногах кузнеца и выла, пока её сын не показал, что у него тоже есть гордость, напомнив о себе болью, и им не пришлось уйти. Кузнец тяжело вздохнул и произнёс на прощание фразу, которую Инсу пришлось ещё не раз услышать: «Я знаю, кто этот раб, и что он сделал, но не могу ослушаться приказа короля». В дороге их не оставляли в покое: на въезде в одну из деревень на них напали крестьяне с вилами — и, хотя Инсу не была твёрдо уверена в том, хотели ли они свершить, наконец, народный суд над предателем или просто отбить тэогуна у охраны, это происшествие так напугало её, что она решила впредь объезжать любые населённые пункты стороной. И всё-таки одну деревню они миновать не смогли: крестьяне здесь в предместьях порта Чансо косились на завешенную чёрной тканью повозку с каким-то подобострастием и охотно показывали дорогу к дому генерала Корё. Это укрепило Инсу в несбыточной надежде, что здесь её ждёт избавление от страданий, только на выезде на них напала толпа ребятишек мал мала меньше, которые забросали повозку камнями, и, хотя на этот раз Инсу была уверена в том, что целили дети в Чхусока, а попали в Токмана, эта радушная встреча не вызвала у неё благодарности. Дом генерала, который она ожидала увидеть удобным и богатым, оказался сбывшимся кошмаром.
— Очнись, командир, слышишь? — Чхусок спрыгнул с высокого порога, и Токман осторожно опустил тяжёлое тело ему на руки. Чхве Ён застонал и очнулся:
— Слышу, очнулся, только какой я тебе командир. И очнулся зачем? Пока спал, жена мне снилась, проснулся — и нет её. Что Тэман? Не вижу его, хвостом же крутился вокруг, — его голос такой же тихий и слабый, какой она слышала на лобном месте после клинической смерти, заставил Инсу содрогнуться.
— Подрался он, командир, всё пытался тебя у охраны отбить. Сильно избили его стражники, в госпиталь отнесли, Тоги его лечит, говорила, недели три не отпустит, — Токман последовал за своим командиром и теперь помогал удерживать тело Чхве Ёна, который осматривал окружающее пространство, не пытаясь даже пошевелиться.
— Как хорошо всё складывается. Когда вернешься в Кэгён, Чхусок, скажи ему, что умер я. Передай ему наказ мой, чтобы со службы уходил, женился, уезжал из столицы и жил в своё удовольствие. Скажи, то мои последние слова были, от слёз ещё никто не умирал.
— Послушай меня, генерал, я с тобой не смогу остаться... — прошептал Чхусок.
— Какой я тебе генерал? Прекрати, говорю, — надтреснутый голос мужа лезвием по стеклу царапал сердце Инсу. — Конечно, не можешь, уезжай быстрее, а то король хватится, здесь меня под окном положи, чтобы на рассвете солнце на лицо светило.
Чхусок и Токман уложили Чхве Ёна на земляной пол под единственное окно, и сердце Инсу зашлось болью, да, именно здесь он и лежал.
— Тэогун, держись, дом очень плохой, не дом, а душегубка, ни очага, ни дымохода... — проговорил Чхусок.
— Отлично, — выдохнул Чхве Ён и, как показалось Инсу, усмехнулся, — как только хвороста наберу, первым делом костёр разведу, чтобы дымом задохнуться. Удружил Синдон, не то что ты, Чхусок, был бы ты мне другом, уже прирезал, а ты оружие, значит, в Кэгёне забыл.
— Тэогун, пол ниже уровня земли снаружи. Дождь пойдет — поплывёшь, — продолжал гвардеец, склонившись над своим командиром.
— Значит, поплаваю. Главное, недолго осталось. Работать не смогу — бить будут, пол дня побьют, пол дня посплю. Сам себя обслужить не смогу, есть, пить не буду, если повезёт — поплаваю, до хвороста точно не дойду, так что дымом задохнуться не получится. А жаль, хоть бы согрелся перед смертью, а то холод собачий.
— Ты бредишь, тэогун? — Инсу хотела задать тот же вопрос только в более грубой форме.
— Брежу. Наяву брежу. А как же иначе? Прекрати так называть меня, говорю. Раб или преступник, так теперь ко мне обращаться следует. — Чхве Ён попытался сесть, но у него это не получилось, он приподнял скованные цепями руки, дёрнулся и застонал, эти действия лишили его последних сил. — Послушай меня, Чхусок, ближе подойди, — прошептал он. Гвардеец опустился на колени, приподнял своего генерала, поддерживая под спину, и склонился над ним, — я тебя о милости попрошу, милостью командира удальчи через три недели приезжай, меч не забудь, король разрешит, убедись, что мёртв я, если нет, то смилуйся, добей, голову отруби. Чхусок, вернёшься в Кэгён, жену мою оберегай, защищай, заботься, она ведь ни в чём не виновата, всё Синдон, слышишь, Синдон её обманул, она спасти меня хотела, слышишь, спасти, — Чхве Ён открыл рот, пытаясь отдышаться, и Инсу вздрогнула в своём убежище, она никак не ожидала повторения этих пугающих симптомов после недели достаточно успешного лечения, набрав достаточно воздуха, генерал схватил гвардейца за доспех, притянул ещё ближе к себе и продолжил прерывающуюся хрипами речь. — Как год пройдёт — женись, знаю же, что нравится она тебе. Ребёнок ублюдком родится — жаль, только не бросай, я надеюсь, дочь будет, она уверяет, что сын. За сына страшно, королева заберёт — воспитает цепного пса, каким я был, не заберёт — Синдон найдёт способ его ещё в зыбке придушить, не хочу, чтобы сын мой так умер.
Инсу дольше не могла слушать такие речи. Она вскочила на ноги и подлетела к мужу.
— Ты что сказал сейчас, мерзавец, что ты сказал? Всё ещё умереть пытаешься? Я ночи не спала, согревала его, переодевала, гной из рук выкачивала, а он — задохнусь, утоплюсь, есть, пить не буду.
— Ты здесь? Ты со мной? — Чхве Ён отчаянно хватал ртом воздух. — Ты откуда здесь взялась?
— Откуда я взялась, придурок? Всё решил. Ты как ребёнка своего назвал? Ублюдком? Своего ребёнка?
— Наше супружество упразднено, женщина. Я — твой раб, изменник и предатель, ты — Небесный лекарь, не помнишь? Ребёнок, рождённый вне супружеского союза, называется ублюдком, — Чхве Ён отпустил Чхусока, опустился на пол и отвернулся к стене, но Инсу не позволила ему абстрагироваться от её присутствия.
— Этот мерзавец ещё и препирается! — вскричала она. — А меня, меня ты кому отдал? Ведь просто взял и отдал, как не нужную вещь выкинул. — Инсу примерялась, чтобы пнуть мужа, и определяла место на его теле, пинок в которое будет достаточно болезненным, но не повредит здоровью. Она замахнулась, он закричал от боли, прежде чем она нанесла удар, и Инсу не сразу поняла отчего. Она стояла на одной ноге, а он, натянув цепи так, что бинты на его руках начинали краснеть от крови, вытекающей из незаживающих ран, держал её за лодыжку. — Любимый, ты чего? — воскликнула Инсу, он сжал зубы, унимая стон.
— Чхусок, слышишь меня? — громкий и сильный голос генерала Корё заполнил собой доставшееся ему жилище.
— Слышу, командир, — ответил гвардеец.
— Видишь эту женщину? Хватай и тащи. Хочешь, свяжи, рот заткни, если мешать будет. Скачи во весь опор до Кэгёна, там дом у неё большой и красивый, смотри, чтобы оттуда она нос не показывала. Никаких лошадей, никаких походов на рынок, покуда меня не похоронят. Это мой приказ, Чхусок. Я заговор издалека чую, а она в нём принимает непосредственное участие. Зачинщик Синдон где скрывается, знает. Меня оболгала и убила. Как преступницу охраняй. За чиновниками следи, помнишь тех, кто на суде надо мной на колени перед королём не падал: слева пятый, шестой и седьмой, и справа пятый, седьмой, восьмой и девятый. За ними особенно следи, остальных охраняй, старайся.
— Любимый, умру без тебя, жить не буду, перестань умоляю, кровопотеря — смерть для тебя, — простонала Инсу.
— Чхусок, что творишь, сказал же, хватай и тащи. Хочешь, чтобы моя жена и ребёнок в таком месте жили?
Чхусок поднялся с колен и схватил Инсу за плечо, она вывернулась из хватки мужа и его друга, взвизгнула и упала на земляной пол, приподняла закованные в цепи руки мужа и положила себе на спину, обняла его грудь и обхватила ноги.
— Что ты творишь, женщина, — прохрипел Чхве Ён, — убери её от меня, Чхусок. Меня мучила ты достаточно, в чём бы виноват я не был, теперь умереть дай.
— Умереть хочешь, мерзавец? Нет, не позволю, умрёшь — собственную жену с ребёнком убьёшь. Я предупредила, что без тебя жить не буду. Езжай, Чхусок, он при тебе не успокоится, мы как-нибудь тут сами разберёмся.
— Я понял, хотел спросить, не надо ли чего, может, еды принести? — проговорил гвардеец.
— Как же не надо, Чхусок, — вскричал Чхве Ён, пытаясь сбросить жену. — Говорю же, убери эту женщину от меня. Хватай и тащи.
— Сам же меня держишь, придурок, а говоришь — убери. Держишь и млеешь от удовольствия. По глазам вижу. Сам держишь, как же я уйду.
— Ничего я не держу, женщина, уходи по добру по здорову. Сказал же, просто уйди!
— Сам держишь, сам, ну, только посмотри на себя, держишь, ведь держишь, — Чхве Ён выбивался из сил, пытаясь отстранить жену, но кандалы мешали ему поднять руки, а она, нависая над его лицом, улыбалась и грозила ему пальчиком, перемежая объятия поцелуями, он одинаково напрасно пытался сопротивляться и тому, и другому.
Чхусок отвернулся и направился к дверям, шум семейной перепалки сопровождал его.
— Уходи, женщина. Всю душу растерзала. Видеть не могу, уходи. В столицу езжай, чтобы ребёнок мой не в грязи родился, — говорил Чхве Ён слабеющим голосом.
— Ну всё, любимый, всё, ты же сейчас заплачешь. Кто же мог подумать, что генерал Корё такой чувствительный. Я думала, тебя ничем не проймёшь. Ну, ничего, не плачь, я тебя сейчас всего расцелую.
— Уходи, женщина! — Чхве Ён вложил в крик последние силы, ему удалось, наконец, сбросить её ноги со своих. Он оттолкнулся от стены, проскользил на спине до противоположной стены и врезался головой в камень, — Инсу не удалось удержаться за его рубашку, ткань затрещала и лопнула по шву, и она оказалась рядом с ним на земле, ни цепи, ни его руки больше не удерживали её. — Чхусок, хватай и тащи, — закричал Чхве Ён.
Гвардеец закрыл за собой тяжелую низкую деревянную дверь и оглянулся, оглядел дом, тяжело вздохнул, покачал головой, похлопал Токмана по плечу и вскочил в седло.
— Ну, всё, всё. — Инсу деловито завозилась возле мужа. — Руки осмотрю. Укольчик тебе сделаю внутривенно, экстракт сушеницы, сама делала, не бойся. Опасно, конечно, но свертываемость крови нужно повысить. Сам виноват, теперь спать будешь, чтобы сердце не травмировать.
— Не смей, не смей усыплять меня. Дорогу я тоже по твоей милости проспал? — проговорил Чхве Ён, уставившись в потолок.
— Да ты в дороге не умер по моей милости! — воскликнула Инсу.
Он застонал:
— Просил же, обещала — к жизни больше не возвращать.
— Да? Не помню. А дом и вправду странный, — проговорила Инсу, следуя за взглядом мужа. — Зачем-то в землю вкопан, а потолок высокий, и крюки эти мощные: два здесь, один там.
— Эти два под размах рук моих как раз, а этот в потолке — мой рост и табуретка. Либо за ребро, либо просто повесят. Уходи, женщина, уходи, пока не поздно. Синдон придёт.
Инсу поднялась на ноги и пошла к двери:
— Ты куда? — воскликнул Чхве Ён.
— Так ухожу, не видишь? Бросаю тебя.
— А, ну так иди, — проговорил он и внезапно оживился. — Постой, — воскликнул он, — одна не выходи — опасно.
— Опасно, говоришь? — переспросила Инсу. — Так, что прикажешь, мне свою охрану в цепях на себе таскать. Ты же хоть корми тебя, хоть не корми — тяжелый.
Инсу вышла из дома и вытерла слезы. Жестокость этого мира превосходила все мыслимые пределы и не укладывалась в голове. «Синдон придёт» — эти его слова несли в себе пугающий смысл.
Двор дома был завален строительными инструментами: брошенная лопата, камни, вёдра, испачканные раствором. Камней было много, и Инсу решила сложить из них очаг на улице, чтобы согреть этого человека, она будет нагревать в костре камни, Инсу огляделась. Сразу за домом был сосновый лес. Как она может изменить судьбу? Очень просто, здесь ты просчитался, изверг, в этом лесу она наберет лапник, чтобы соорудить им постель. Царапая руки, она сложила невысокий очаг и немного очистила дорогу к дому, убрала строительный мусор и прибрала вёдра и строительные инструменты. Может пригодиться. Она вернулась в дом: этот человек лежал на земляном полу и пустым мёртвым взглядом смотрел в потолок. «Так быстро поверил в то, что я ушла, что даже обидно» — подумала Инсу.
— Чхве Ён-сси?
— Что задержало тебя, милая? — ответил он слабым бесцветным голосом.
— Боюсь я за тебя.
— Не бойся. Мне не долго осталось мучиться, только сама уходи, пожалей меня.
— Я на дороге к дому вёдра поставлю. Если кто-то подойдет, ты услышишь. Постарайся отпор дать, хорошо? Я здесь рядом, быстро прибегу.
Он коротко посмотрел на неё и опять уставился в потолок:
— Убери вёдра с дороги, женщина. Ко мне на рассвете гости придут, не дай бог, запнуться. Они, когда злые, больно бьют.
— Что за гости, Чхве Ён-сси? — переспросила Инсу.
— Глупая, уходи, слышишь, совсем уходи. Забыла, к чему приговорили меня? На рассвете стражники придут, поведут в кузню, встать не смогу — будут ногами бить, работать не смогу — высекут, запнуться — может, сразу убьют. Оставь вёдра, милая, оставь.
Инсу разрыдалась и выскочила из дома. Вёдра она оставила на дороге. Нет, этот приговор она видела не один раз, только прочитать не могла, она слышала его, но не придала этим страшным словам значения. Она до сих пор не верила, что приговор короля может быть исполнен.
«Вот, и пригодился твой кинжал, любимый» — думала Инсу, отрезая тонкие сосновые ветки.
Набрав столько, сколько могла унести, она поспешила домой, она сама не заметила, как стала называть эту хижину домом, и теперь не было времени думать почему, должно быть потому, что он ждал её там.
— Чхве Ён-сси? — она сама с трудом не запнулась о вёдра, лапник мешал видеть дорогу, и наделала достаточно шума, но этот человек так и лежал, не шелохнувшись.
— Ты не ушла ещё? Я же тебе всё объяснил, — проговорил он, не пытаясь скрыть раздражение.
— Чхве Ён-сси, тебе надо встать.
— Надо, а я смогу, женщина? — спросил он, изучая потолок.
— А зачем я тебя, по-твоему, в дороге неделю лечила?
— Не знаю, — последовал ответ. — Помучить хотела?
Инсу бросила лапник:
— Идём ко мне, любимый, — проговорила она и полезла ему под цепи. Она обняла его под руки и потянула на себя.
— С ума сошла, оставь, оставь меня, — забился он в её руках.
— Ты хочешь, чтобы я надорвалась и ребёнка потеряла. Если не хочешь, помогай.
Он застонал и поднялся. Удивление на его лице было искренним и неподдельным:
— Значит, не побьют, а только высекут.
Чхве Ён сделал несколько неуверенных шагов и стал помогать жене укладывать лапник. Получалось это у него плохо: уже уложенные слои он задевал цепями и сам на себя злился.
— Любимый, просто стой, я сама устрою нам постель, — произнесла Инсу. Чхве Ён постоял с минуту, а потом упал жене в ноги и схватил её за лодыжки. — Любимый, не надо так, я виновата в твоём состоянии, знаю, ты устал и любишь меня до беспамятства. Не надо, мне больно и стыдно, что я сотворила с тобой такое по собственной глупости.
— Чем ты так ровно срезала эти ветки? У тебя есть нож? — он не мог поднять руки выше, цепи не позволяли, но, медленно перебирая руками и подтягивая цепи, приближался к закреплённому на лодыжке кинжалу. Инсу взвизгнула и отпрыгнула от него. — Ты должна дать мне этот нож, смилуйся, я вспорю себе живот.
— Не смей, — Инсу достала подаренный мужем кинжал из ножен, её глаза наполнялись слезами, — ты, ты...
— Мерзавец, — подсказал он, — дай нож! — Инсу зарыдала и поднесла кинжал к своему горлу. — Ты чего? — воскликнул Чхве Ён.
— Сказала же, что люблю, объяснила, что это значит, — говорила она сквозь слёзы.
— Не трогай это, не смей, — он закричал от ужаса. — Я должен умереть, я умру либо быстро и сам, либо меня будут убивать долго и мучительно. Я устал, ты права, я устал терпеть эту боль. Я пал и на этот раз мне не подняться. Я не смогу защитить тебя, не видишь, я почти труп. Я умру, а ты будешь жить.
Инсу прижала кинжал ближе к шее, лезвие поцарапало кожу: он закричал так, как будто, его режут.
— Сказала, что без него жить не буду, он думает, шучу, — проговорила Инсу сквозь слезы. — Нож тебе нужен? Нож? Возьмёшь, когда я закончу. Я принимаю наказание, — произнесла она.
— Не-еет, — закричал Чхве Ён, он рванул цепи, прыгнул и выбил кинжал из рук жены, она потеряла равновесие от удара, но он успел подхватить её и вместе с ней упал на землю. Этот человек когда-то давно умел плакать, он лежал на земле, обнимая закованными в цепи кровавыми руками её живот и прижимая шеей её голову к своему плечу. Слёзы текли из его пустых остекленевших от напряжения глаз по капле, с явным усилием срываясь с длинных мягких чёрных ресниц, его дыхание — стон пополам с хрипом, и Инсу испугалась за него. Кинжал воткнулся в землю в метре от неё. — Я хотел сказать тебе, но не могу произнести это небесное слово.
— Любишь? Я знаю, это я знаю. — Инсу подняла руки и гладила его лицо, стирая слёзы.
— Только совсем не так, как ты. Я просто никого больше не вижу и видеть не хочу. Для меня не существует ни короля, ни этой страны, ни этой жизни, только ты. Пока ты не вернулась, я жил только ожиданием, я жил, держал меч в руках и сражался только для того, чтобы обезопасить твоё возвращение. — Он сел и, покачиваясь, как умалишённый, баюкал её на своём теле. — Для этого я должен был отвоевать северные земли, чтобы небесные врата оказались на территории Корё. Я воевал, я убивал, я исполнил предначертанное, но ты не приходила, и сил у меня совсем не осталось. Если бы милая моя задержалась хоть на минуту, я бы не жил. Ты вернулась, и я захотел жить. Моя милая так ласкала меня, так заботилась и переживала, что я захотел хорошо жить, для этого я должен был уничтожить этого гада, который хочет погубить меня и весь мой род. Это было сложно сделать, но я был так счастлив, что думал — смогу, и король мне не указ, только ты, Ты так защищала его, этого гада, что я подумал, что не нужен тебе больной и пропахший кровью, а ты, Ты пришла ко мне, когда я лежал обездвиженный, и запретила умирать. — Он прижал её крепче и поцеловал в щёку. — Я тогда решил, что уничтожу монаха, только я не победил. Синдон опередил меня. Я тогда подумал, что не нужен тебе побеждённый, больной и пропахший кровью, ты решила избавиться от меня, я умолял пощадить, но ты была неумолима и убивала меня. Я не мог тебе сопротивляться, с тобой бороться, я умирал, мне было больно, мне никогда не было так больно, даже когда я умирал тогда без тебя, мне не было больно, совсем не больно, а вот сейчас мне больно. — Он склонился над ней, поцеловал её в грудь, плечо, шею, щёку, висок, губы — Инсу почувствовала привкус его крови во рту. — Ты пришла и всё мне объяснила, рассказала, как этот монах победил меня, я был счастлив от того, что ты сказала, но мне было больно. Я знаю, что мне не выжить, и твои слова не меняют ничего. Мне хотелось бы жить, чтобы видеть тебя, видеть и прикасаться, но сейчас поздно, и от этого мне так больно.
— Ты должен жить ради меня и ребёнка.
— Ради тебя и ребёнка я умру, — воскликнул Чхве Ён, — и милая моя уедет в Кэгён и будет хорошо жить.
— Хорошо? Без тебя? — Инсу взяла его голову в свои руки. — Прости меня, слышишь, прости, не убивай. Просто прости.
— За что мне прощать тебя, милая, ты — всё для меня, — он опять поцеловал её в губы, она страстно ответила на поцелуй.
— Вот, понимаешь теперь, ты тоже не видишь в этом во всём смысл. Я тоже не могла понять тебя, когда ты просил у меня прощения.
— Нет, я вижу смысл, ты будешь жить в тепле и достатке, растить моего ребёнка. В этом есть смысл.
— Я, убийца, буду растить сына того, кого убила, смотреть на него и вспоминать…
— Мой сын будет в тягость тебе, милая, — перебил он, — королева обещала забрать и вырастить его.
— Разве я об этом говорю? — возмутилась Инсу. — Если ты бросишь меня на этом свете одну, и я не смогу умереть, твой сын станет для меня единственным утешением и смыслом жизни. Только боюсь, он не захочет остаться со мной, когда узнает, что я сотворила с его отцом. Я говорю о том, что, умерев, ты убьешь моё сердце, моё сердце не будет жить без тебя!
— Милая, ты же знаешь, что не виновата, в моей смерти нет твоей вины, это всё Синдон и я сам. Синдон виноват в том, что обманул тебя, а я в том, что проиграл ему.
— Значит, ты виноват? — он сглотнул и кивнул. — Придурок! Псих! Только это всё отговорки. А виновата во всём я одна. Вот, так-то. — Инсу потянулась к кинжалу, а он отчаянно пытался удержать её и не мог.
— Я не буду умирать, клянусь, — воскликнул он. — Я понял, ты не позволишь мне просто умереть, мне придётся ждать, пока кто-то другой не убьёт меня.
Инсу повисла у него на шее, подтянулась на руках и поцеловала его в мокрый от слёз нос.
— Я не позволю тебе умереть, глупый, я спасу тебя. Вот, увидишь.
Он поцеловал её в губы, крепко прижимая к себе, поднялся и пошёл к окну.
— Будем спать? — спросил он. — Уже вечер.
— Ты ложись, ты с утра ничего не ел.
— Я что-то ел утром? — удивился он.
— Ел, я кормила тебя, как маленького, у меня есть ещё молоко и хлеб, но я их сама съем, ребёнку они нужнее, и пойду соберу хворост. Надо согреть тебя. Я соорудила очаг во дворе, прокалю в очаге камни, немного остужу и положу так, чтобы они грели тебя. Ну, пусти…
— Я с тобой пойду, — проговорил он.
— Ну, куда тебя понесло в цепях?
— Ничего, это лучше, чем лежать и думать, где ты и что с тобой.
— Тогда отпусти меня, и я сейчас кинжал возьму с пола, — она повернулась к нему лицом, встретив его испуганный взгляд. — Так, кинжал мой, ты мне его дарил, а значит, он мой. Стой спокойно, понял. Спокойно, спокойно, — Инсу наклонилась и взяла кинжал с пола, — так, без резких движений. — Она убрала кинжал в ножны, и они оба одновременно облегчённо вздохнули. Она взяла его под локоть, он удивлённо посмотрел на неё и вымученно улыбнулся. — Пошли, — сказала она и подмигнула ему, её сердце обливалось кровью. Он медленно поковылял к выходу и почти выполз через невысокую дверь, она последовала за ним, и они, поддерживая друг друга, пошли к лесу. Она шла по дороге, заглядывая ему в лицо, радуясь, как ребёнок, этой короткой прогулке, сначала она держала его под локоть, потом залезла ему под руку и, ласкаясь, обняла его за пояс — его лицо медленно оживало. Инсу была уверена, что он не оставил мысли о самоубийстве, но знала, что ей под силу убить эту мысль. На опушке она выбрала освещённое уходящим солнцем место и поставила его туда:
— Согни руки в локтях, можешь?
— Ты устала? Хочешь, чтобы я нёс тебя на руках? Я попробую.
Инсу рассмеялась:
— Стой здесь, глупый, и никуда не уходи, слышишь? Я буду собирать хворост, а ты понесёшь его — будет тяжело. — Он послушно подпёр собой высокую сосну и стоял, согнув руки в локтях. Инсу собирала хворост и аккуратно укладывала ветки ближе к сгибам локтей, чтобы пыль и земля с них не попали в его раны на руках.
Он тяжело вздохнул и покачал головой:
— С этим хворостом я не смогу унести тебя даже на спине.
Она рассмеялась:
— Я повешу одну вязанку тебе на спину, возьму ещё одну себе на спину, и мы будем греться у костра весь вечер. Всё-таки я — хороший лекарь, ноги тебя держат, и то хорошо.
Они грелись у костра, Инсу нашла за домом толстые половые доски, оставленные нерадивыми строителями. Чхве Ён перенёс их в дом и устроил им из этих досок настил. Пока он был занят досками, она натаскала и нагрела камни. Ночь они должны были провести сносно, Инсу чувствовала жуткую усталость и голод, выпитое молоко и съеденный хлеб не могли спасти её от этого чувства, а этот человек, ничего не евший с тех пор как очнулся, не выказывал ни малейшего недовольства. Он прижал её к себе и лёг на постеленные на полу под окном доски, то, как они провели этот вечер, чем-то напомнило Инсу то, как они жили в генеральском шатре на берегах Амноккана — в том, продуваемом всеми ветрами шатре — вот, тогда они были счастливы, тогда в том шатре, а не во дворце принца Ток Сона. Уложенные вокруг ложа камни давали достаточно тепла, Инсу согрелась и её разморил сон.
Рассветное солнце осветило её лицо, она заслонила глаза рукой и тихонечко застонала — просыпаться не хотелось. Солнце тут же послушно скрылось: он положил её на бок и закрыл её лицо от солнца своей головой.
— Любимый, — простонала она, — я ещё посплю немного, хорошо? — он поцеловал её в щёку.
— Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля, — громкий неприятный голос доносился снаружи.
— Ён-а, кто там ещё? Пускай оставят нас в покое, — проговорила Инсу сквозь сон. Он поцеловал её ещё раз, на этот раз в губы долгим поцелуем. — Я тоже тебя люблю, — прошептала она.
— Вылезай из-под цепей и не вставай, — проговорил он.
Инсу слишком хотела спать и послушно выполнила всё, что он говорил. Его тяжёлые неровные шаги затихли за дверью:
— Говори тише, стражник, куда я должен идти, веди.
Это было последним, что она услышала перед тем, как погрузиться в сладкий сон: «Идти? И куда ты намылился, любимый?» — успела подумать она.
Во второй раз разбудило её чувство голода, она ощупала ложе и убедилась, что его нет рядом. Инсу открыла глаза:
— Любимый, ты здесь? — позвала она, ответа не последовало. Она поднялась и направилась к выходу. Инсу вышла из дома, за дверью стояла старушка с узелком и переминалась с ноги на ногу:
— Лапушка, ты жена тэогуна Чхве Ёна будешь?
— Я буду, матушка, — Инсу опасливо отстранилась. Старушка подошла к ней и сунула узелок в руки.
— Возьми, красавица, лица на тебе нет от горя. Всё в жизни этой бывает, уж весь век свой выживаю, одно в жизни счастье — мужа уж когда лишилась да сыновей сберегла, и то тэогуну спасибо.
Инсу чувствовала, как все её внутренности сводит от голода, ребёнок недовольно елозил внутри, её муж привык к лишениям, она могла терпеть, но как объяснить это ребёнку в животе она не знала. Как объяснить, что ему придётся разделить участь родителей ещё в утробе матери. Инсу развернула узелок, там лежала ощипанная курица, хлеб и фляга. Она разрыдалась и упала на колени:
— Матушка… — простонала она и лишилась сознания.
— Лапушка, лапушка, да что с тобой? — воскликнула старушка.
Инсу очнулась от её причитаний:
— Ох, и домина, пол ниже уровня земли, ни дымохода, ни очага, одно окно, да крюки пыточные в стену и в потолок вбиты. Как ты здесь, красавица? Не то очнулась? Ну давай пей, пей горяченькое. — Старушка влила в рот Инсу густой куриный бульон. — Ну, как ты, лапушка?
— Где муж мой, матушка? — простонала Инсу.
— Ох, и не думай о том, себя береги. Я уйду, а ты поешь сейчас, а, как не в моготу будет, приходи, тут за полями деревенька наша. В любой дом постучишься — помогут.
— Благодарствуйте, матушка, — Инсу никак не ожидала такой помощи от незнакомых людей в этом страшном мире.
— Да что ты, лапушка?! Муж твой, может, того сам не знает, так весь род мой спас. Мы так ещё рабами не были, да как муж мой помер да с тремя сыновьями на руках оставил меня, мы по миру и пошли. Старший-то в стражу пошёл в Ханян к Ли, извергам этим, — никакой жизни нам под ними не было — но и так хоть немного вздохнули. А тут и трёх лет не прослужил, как идёт королевская сотня под командованием генерала Чхве Ёна на Сансон, говорят, всю стражу перебьют, уж моё несчастное сердце кровью облилось. Так генерал Ханян взял, стража на королевскую сотню с копьями шла, а погибших всего двое — и оба Ли, которых и не жалко, мой сын домой вернулся жив, здоров, я за мужа твоего всех богов молила. А как стали нас из рабов в янины записывать, так все мои сыновья в солдаты подались. Сама подумай, куда нам? Земли нет, да с риса на воду перебивались, мне самой — всё одно помирать, так они как-то проживут, хоть и не долго. Я с жизнью и с сыновьями простилась, а тут пустовавшие земли тэогуну в награду отдают. Приехал он, значит, высокий, красивый, только глаза больные, даже с лошади не слез, детвора наша бегала на него смотреть, все ветки в округе облепили, говорит: «Ни сеять, ни пахать не умею, на что мне земля? Только чтоб не пустовала…» — и уехал. Так нас всех на эти земли янинами и записали, король подъёмные нам выделил да золота — дом генералу твоему строить, все озолотились, сыновья мои все трое женились, так уж внучков качаю. Думали, дом будет, как дворец королевский, а тут старик приезжает гадкий такой на вид, злой, строительством распоряжался, и выстроили эту душегубку, а деньги поделили. Хорошо живём мы, доченька, земли урожайные, налог не платим. А тут говорят, тэогуна за государственную измену осудили да в собственное имение и сослали, мы ждали, на такого человека любопытно посмотреть, уж то не король, а главнее короля, за то, небось, и сослали. А тут ведут его через деревню в цепях, сам запинается, дрожит в исподнем, мне так жалко стало его, старший-то мой и тот его старше будет, такой молодой, я курицу зарезала, ощипала и сюда пошла, так жалко… — Инсу залилась слезами. — Уж как сама ты рабой не стала, не понятно, супружество упразднили что ли, а так жёны государственных преступников рабами в богатых домах и загибаются, может, хоть здесь повезло.
— Матушка… — застонала Инсу.
— Ну, ну, лапушка, поплачь, легче станет, просто поплачь, тут уж горю никак не поможешь. Сыновья мои живы, и то хорошо, мужа не сберегла, так ты о себе подумай да ребёнка сбереги, я-то знаю — одно счастье тебе будет. — Инсу разрыдалась, старушка гладила её по спине, пока она не успокоилась. — Ну и будет, милая…
Инсу проводила старушку и поела курицу, в котелке над сооруженным ей очагом был наваристый куриный бульон, во фляге оказалось молоко, она выпила его и поела хлеба: «Когда же ты придёшь, любимый?» Солнце поднялось в зенит и совсем не прогревало дом, она сложила горячие камни из очага и забилась в угол, голод больше не мучил её, и ожидание стало для неё самой страшной пыткой, она оглядела себя — отпечатки его кровавых рук на белом траурном платье обнимали её живот. Она постаралась положить руки так, чтобы они совпали с этими отпечатками, как будто она держала его за руки. Дверь отворилась, и он появился на пороге — он стоял на коленях — кто-то подтолкнул его в спину, и он упал с высокого порога навзничь, лёг пластом и застонал. Инсу вскочила на ноги и подбежала к мужу:
— Чхве Ён-сси! — она закричала от ужаса. — Чхве Ён-сси? — его спина превратилась в кровавое месиво, рубашки на нём не было. — Что с тобой? — она попыталась дотронуться до его спины, он застонал и зашёлся кашлем. — Любимый, что с тобой? Тебя били? — он замотал головой. — Так, как же? Что с тобой? Ответь, не молчи. — Он промолчал, повернул голову набок и посмотрел на неё. Она испугалась его взгляда, была в нём какая-то безысходность и покорность судьбе, выбежала во двор, зачерпнула миской суп из котелка, прихватила флягу и хлеб. — Ты должен выпить это сейчас же, — она поставила миску на пол рядом с его лицом и сразу поняла, что совершила ошибку. Он отодвинулся:
— Зачем, как скоту? — спросил он. — Если я поесть, как человек, не могу, может, и пытаться не стоит?
Инсу легла с ним рядом на земляной пол, отодвинула миску с супом и поцеловала его в щёку:
— Ну, прости, прости меня, я сидела здесь, ждала тебя и думала только о том, как бы накормить, ты больше суток ничего не ел и не пил. Сейчас я обработаю твою спину, усажу тебя поудобнее и накормлю.
Инсу поспешила к своему рюкзаку, думая о том, хватит ли обеззараживающих средств, чтобы вылечить этого человека, под руку ей попался анестетик:
— Что с тобой случилось? Тебя избили?
— Нет, только высекли, — ответил он равнодушно.
— Что ты сказал? — воскликнула она. — Высекли? За что?
— Работать не смог. Привели в кузню, кузнец показывал куда бить, а я должен был попасть туда большим молотом. Молот я не удержал, вот и высекли, когда бы удержал, не секли. — Инсу смывала кровь с его спины и роняла слёзы из глаз, он лежал, не шевелясь, тихонько постанывая, когда жидкость попадала на разодранную до мяса кожу. — У нас с милой моей всего два пути теперь, — проговорил Чхве Ён, кусая губы. — Первый — милой моей смилостивиться надо мной и убить меня, второй — милой моей оставить меня и уехать в Кэгён.
— Я выбираю третий путь. — Инсу старалась говорить бодро, чтобы он не чувствовал душившие её рыдания. — Останусь с тобой и спасу тебя, только ты должен рассказать мне, что с тобой было. Ни один врач не может лечить, не зная историю болезни.
— Зачем, милая, тебе знать, что со мной было, я расскажу тебе, что со мной будет. Отныне и впредь до самой моей смерти каждый мой день, а я хочу, чтобы он был только мой, будет начинаться с этого крика: «Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля». Я буду подниматься, подходить к двери, открывать её и становиться на колени перед четырьмя стражниками. Стражники будут подносить свои сабли к моему горлу, я буду подниматься на ноги и идти вместе с ними в кузню. С каждым днём сил у меня будет всё меньше и меньше, и если сегодня я не удержал молот в конце концов, то завтра и подавно не смогу работать. Я буду пытаться, милая, я помню, что обещал тебе не умирать добровольно, но сил у меня уже совсем нет, и стражники будут сечь меня до тех пор, пока я не потеряю сознание. Тогда двое из них возьмут меня под руки и потащат сюда. Они притащат меня, откроют дверь и пинком отправят в эту душегубку, от удара я приду в себя, а, может, и не очнусь. Скоро начнутся дожди, и пол этой хижины будет мокнуть от воды, тогда я буду лежать в грязи и грязью захлёбываться. Наступит день, придёт тот день, когда сил встать у меня уже не будет. В тот день эти стражники, покричав перед входом и не дождавшись меня, зайдут в этот дом и будут вчетвером топтать меня и бить ногами, пока не убедятся, что я не могу встать, тогда они уйдут. Я буду ещё жив, когда они уйдут, я же обещал тебе добровольно не умирать. Я хочу, чтобы в этот день тебя здесь уже не было, я хочу, чтобы они не увидели мою жену, когда войдут в этот дом, я ничуть не жалею тебя, милая, ничуть, просто моё сердце разорвётся, если кто-нибудь ещё, кроме меня, посмотрит на тебя таким взглядом. Если кто-нибудь ещё посмотрит на тебя таким взглядом, мне захочется убить его, а, так как сил у меня не будет даже на то, чтобы подняться, я не смогу это сделать, и моё сердце разорвётся. Вот, что со мной будет, милая. С этого дня пройдёт от трёх до пяти дней: они будут приходить каждый день и с каждым днём бить меня всё меньше и меньше. Наконец, наступит день, наступит тот день, когда стражники не придут, и это будет самый страшный день в моей жизни. В этот день дверь этой хижины откроется, и сюда войдёт человек, единственной задачей которого будет причинить мне боль. Я не знаю, что это будет за человек, и могу только предполагать, что он будет делать со мной, но Синдон обещал, что я буду умирать как мой прадед, значит, он снимет с меня эти цепи и прикуёт к этим крюкам за руки, потом он будет резать меня и ломать мне кости, а потом отрубит руки и ноги. Потом он возьмёт большой острый крюк и зацепит его мне под правое ребро, а тот обрубок, что от меня останется, подвесит под потолок. Я буду жив к тому времени, я буду ещё жив, я знаю, я такой же как мой прадед, он сутки провисел на таком крюке и всё умереть не мог. Потом этот страшный человек уйдёт, подопрёт дверь снаружи большим камнем и оставит меня умирать. Я не знаю, как долго проживу после этого, может быть, сутки, а, может, и дольше. Я привык к запаху крови и тлена, вряд ли запах собственных разлагающихся конечностей убьёт меня. Вот только кто будет пытать меня, я не знаю, самому Синдону долго ещё прятаться, пока его грех забудется. Сейчас его на каждом углу каждая собака ищет и не пропустит. Вот, когда тащили меня сюда, примерещилось мне, что это ты будешь, милая. Милая, — он внезапно поднялся, опустился на колени и прижал её к себе, — мне жизни нет, а ты умереть не даёшь, милая, каждый день с рассвета — пытка, эти четверо по приказу короля глумятся надо мной, я думал, остаток дня просто умирать буду, а тут ты душу терзаешь, лечишь, смерть оттягиваешь. Милая, мне умирать так страшно, позволь сейчас, позволь тебе в глаза глядя, — Инсу сдерживала сотрясавшие её грудь рыдания, чтобы этот человек, стоя на коленях и лаская её, не замечал, как дрожит её тело. Она украдкой оторвала тряпицу от своего платья и стала пропитывать её анестезией.
— Прости меня, — проговорила Инсу, — тебя, моего сильного и смелого, сломали, было у тебя всего одно слабое место — глупая и своевольная жена — туда и ударили, так и сломали. И как же ты измучился, любимый, умирая по моему слову, умирая, когда тебе самому так отчаянно жить хотелось. Любимый, я же тогда в сердцах сказала, любимый, испугавшись твоего меча, а ты просто поверил. Вот же, взял и поверил. — Инсу опустилась ему на колени и своими ногами прижала его ноги и цепи, сковывающие руки, к полу, он внимательно слушал её, смотрел преданным и нежным взглядом в глаза, она обнимала его и ласкала, он страстно отвечал на ласку, целуя её, наконец, она взяла его голову в свои руки и, поддерживая его одной рукой под затылок, потянулась к брошенной на бедро тряпице. Он понял её действия по-своему, закрыл ей рот поцелуем и прижался к ней:
— Люб-лю тебя, — прошептал он. — Совсем не обязательно так на ноги давить, я не пошевелюсь. Отпусти цепи, я хоть ноги твои обниму, прижму, тебе так удобнее будет. Давай, то милостивая смерть будет мне, сломленному, сталь хорошая всё за тебя сделает, просто к шее прижми и резко так быстро порежь, если кинжал дашь, я сам всё сделаю. Как отобьюсь, к кузнецу иди, он тебя в Кэгён отвезёт, не откажет. — Сердце Инсу зашлось болью, муж нежно и преданно смотрел ей в глаза в святой уверенности, что она сейчас достанет кинжал и зарежет его. — Люб-лю тебя, давай, — Инсу приложила пропитанную анестезией тряпицу к его лицу. Его глаза расширились от ужаса. — Не… поступай… со… мной… так, — сумела разобрать Инсу.
— Не пугайся и не сопротивляйся, дыши через тряпицу, сейчас уснёшь, — его тело дёрнулось, Инсу надавила на его ноги сильнее, он замотал головой, пытаясь сбросить её руки.
— Я… в… муках… умираю…
— Не видя меня? Знаю, знаю… и от себя меня отпустить боишься… Я всё испортила — я всё исправлю. Я ещё не знаю, что сделаю, может быть, просто спрячу тебя где-нибудь, но я никому не позволю убить тебя. Знаешь, я тут с местными познакомилась, они помогут. Слышишь, спи, дыхание не задерживай, ровно дыши через тряпицу. Вот, псих, не задерживай дыхание, говорю, — его зрачки начинали бегать, он отказывался дышать, сопротивлялся действию анестезии. Инсу отняла руки от его лица. Он судорожно вздохнул:
— Не выходи из дома, не выходи… опасно…
Инсу опять приложила руку к его лицу:
— Ну, поговори у меня, поговори ещё…
— Не на-до…
— Придурок, ты меня на пол дня оставил, значит, тебе считаешь можно? Как будто ты меня всё это время лицезрел? Чего не помер? Тихо, я сказала тихо, без лишних движений. Против логики не попрёшь, так, любимый, — Чхве Ён перестал сопротивляться, задышал глубоко и спокойно, — вот, и хорошо. Эта анестезия медленно действует. Тихо, ты уже надышался, процесс не остановить, будешь сонный и заторможенный, но ты мне и такой нравишься, даже не могу решить, какой больше, — Инсу привстала на его бедрах, и стала по старой привычке ласкать и гладить его лицо. — Я всех их помню, — произнесла она, погладив указательными пальцами его брови, — и за каждый мне больно. Всегда хотела спросить, тебе щёку стрелой проткнули? А вот этот много крови было? — Инсу потеряла равновесие и вскрикнула: её ноги оказались зажаты между его колен, она попыталась вырваться, но не тут-то было.
— Милая, я совсем не против поспать сейчас. Я так и собирался спать, после того как изобьют. Ты, похоже, никуда уходить не собираешься, это плохо, но раз я тебя заставить не могу, то спать будешь со мной. Эта штука на тебя быстрее подействует. — Чхве Ён прижался к её лицу так, что пропитанная анестезией тряпица оказалась между ними.
Инсу разбудил громкий и неприятный звук. Она открыла глаза и огляделась, она лежала под окном на самодельном настиле из досок под одеялом. Этот человек лежал рядом на животе, повернув голову набок.
«Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля» — донеслось снаружи, он застонал, открыл глаза и приподнялся.
— Не вставай и из дома не выходи, — произнёс он и поцеловал её в губы.
«Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля».
Дверь дома распахнулась, и Инсу, не веря глазам своим, наблюдала за тем, как её муж, торопливо приблизившись к двери, опускается на колени в дверном проёме.
— Раб Чхве Ён приказ короля исполнит, — проговорил он.
— Ползи вперёд, не поднимайся, — послышалось снаружи.
— Я выполню всё, что ты скажешь, стражник, только позволь дверь хижины камнем завалить, — голос генерала Корё звучал необычно глухо.
— Разве так ты, предатель, о милости меня просить должен? — услышала Инсу, её муж в дверях согнулся пополам и застонал.
— Дверь камнем, дверь закрыть…
— Не уходи, — закричала Инсу, вскочила на ноги и кинулась к выходу — тяжёлая деревянная дверь закрылась перед ней, она попыталась открыть, но дверь не поддалась. Небесный лекарь села на порог, запустила руки в волосы и разрыдалась. Нет, она просто так не сдастся, Инсу упёрлась в дверь плечом — дверь скрипнула — она выбежала наружу. Где-то метрах в двухстах от дома четыре стражника, окружив её мужа и приставив сабли к его горлу, вели генерала Корё по дороге. Он, горбясь, пытался согреться, но это было невозможно. Инсу вернулась в дом, схватила рюкзак и выбежала обратно. Её муж и стражники скрылись за поворотом дороги, но Инсу знала направление и побежала за ними вслед. В её ушах звучал приговор короля: «Изменник и предатель Чхве Ён должен провести остаток жизни в цепях и до конца жизни выполнять каторжные работы по добыче и обработке металла — дохён. Изменнику и предателю запрещается носить более одного слоя одежды независимо от времени года». Инсу бежала, не чувствуя ног:
— Где кузня, матушка, где кузня? — Инсу хватала за руки всех, кто встречался ей на пути, и переспрашивала направление на каждом шагу. Ей казалось, что её мытарства длятся больше часа, когда она вошла в кузню. Здесь было ощутимо теплее, здесь было жарко. На изуродованной кнутом спине её мужа выступили капли пота: «Час от часу не легче — простынет же» — подумала Инсу.
— Послушай, кузнец, покуда мои тюремщики отвлеклись, заработать хочешь? — говорил Чхве Ён под мерный стук молота и молоточков. Каждый удар отзывался болью в голове Инсу. — Жена моя за мной увязалась сюда, надо обратно в Кэгён увезти, только сама она не хочет. Повозка нужна, хорошая повозка, удобная, только чтобы снаружи запиралась, не то сбежит, и в дороге надо за ней, как за больной, ходить. Мать или сестру свою отправь с ней, как довезёшь, командира удальчи Чхусока спроси, сколько скажешь — столько заплатит.
— Молчать! — Инсу вскрикнула, кнут опустился на спину её мужа, оставив на ней широкий след. Слегка затянувшиеся за ночь порезы мгновенно открылись, Чхве Ён охнул, зашёлся кашлем, не удержал молот и упал на колени.
— Не трогай, не трогай его, — Инсу залилась слезами и заслонила мужа своим телом.
— Отойди, женщина!
— Отойди! — Чхве Ён и стражник вторили друг другу. — Уходи отсюда быстрее, беги, — в голосе Чхве Ёна слышался неподдельный ужас.
— Эй, ребятки, здесь баба в трауре. Развлечение продолжается, теперь не только генерал Корё, но и его жена пожаловала в наши пенаты.
Стражники появились на пороге, перекрыв пути к отступлению. Чхве Ён повернулся на коленях лицом к жене, протянул к ней кровавую руку:
— Идём, я спрячу тебя, заслоню, умоляю, идём сюда.
Инсу проигнорировала его:
— Я, Небесный лекарь, ученица Хваты, прозываемая на небесах Ю Инсу, запрещаю бить моего раба. Этот раб болен, и, пока не выздоровеет, я именем Небесного лекаря запрещаю ему работать.
— Ты не можешь отменить приказ короля, — прошептал Чхве Ён, — бить меня запретить можешь, а работать — нет.
— Женщина, ты пытаешься отменить приказ короля? Этот государственный преступник, изменник и предатель приговорён к дохёну и пытается отлынивать от работы, мы заставляем его, выполняем свои обязанности по приказу короля, а ты пытаешься помешать нам? — стражник замахнулся, собираясь ударить.
Чхве Ён схватил жену за подол платья и притянул к себе, она потеряла равновесие и оказалась, как в раковине, под его телом. Он зажал её колени между своих, обнял её и склонился над ней, спрятав от окружающего мира. Удары сыпались на него со всех сторон, Инсу не могла сдержать слёзы, лаская голову мужа, — он открывал наполненный алой кровью рот, пытаясь дышать, и смотрел пустым умирающим взглядом ей в глаза. Стражники били его до тех пор, пока он не повалился набок.
— Что, может, отмучился, а, тэогун? — произнёс один из стражников и поднёс саблю к горлу генерала Корё.
Чхве Ён повернул голову и посмотрел в лицо убийце:
— Режь, — прохрипел он, — режь, только её не трогай.
Инсу высунулась из своей раковины и схватила стражника за ноги:
— Умоляю, не надо, прошу, умоляю оставь его, — Инсу заливала слезами пыльные сапоги тюремщика.
Солдат сплюнул под ноги:
— На сегодня хватит. Женщина, если муж твой завтра не поднимется, сама приходи, с тобой интереснее будет.
Стражники вышли из кузни:
— Чхве Ён-сси? Чхве Ён-сси? Любимый? — Инсу поднесла руки к голове мужа, он, казалось, уже не чувствовал её прикосновений, смотрел пустым равнодушным взглядом в потолок.
Кузнец подошёл, склонился и поднёс руку к лицу генерала:
— Ещё дышит…
Чхве Ён нечеловеческим усилием поднялся и схватил кузнеца за ворот рубашки:
— Помнишь, что я говорил тебе, кузнец. Вот она, жена моя. Спрячь, в столицу увези.
Это усилие, казалось, было для него последним, он отпустил кузнеца, его тело упало на землю, он закрыл глаза и затих.
— Чхве Ён-сси? — закричала Инсу. — Не умирай, не оставляй меня убийцей собственного мужа, отца своего ребёнка! Умоляю, дыши.
Инсу прислушалась — сердце слабо и неровно билось.
— Я позову брата, и мы отнесём его в тот дом, женщина.
— Да, да, сделайте это, умоляю, — проговорила Инсу, целуя лицо мужа и проверяя его пульс.
* * *
— Ваше величество, милостью короля командир удальчи Чхусок смиренно просит об аудиенции.
— Немедля впусти его, — проговорил Конмин. Он поднялся из-за стола, за которым сидел вместе с женой и дочерью.
— Дама Чхве, — позвала королева, — проводите принцессу в мои покои. — Бора-я, доченька, подожди меня, хорошо? Мы с папой поиграем с тобой, как только закончим с делами, — Ногук поцеловала дочь, и девочка, на личике которой уже появлялось капризное выражение, покорно взяла придворную даму за руку.
Чхусок вошёл в покои короля, опустился на колени и склонил голову. Конмин посмотрел на жену и стал спускаться с помоста, на котором стоял его стол:
— Где генерал, Чхусок? Как его здоровье?
Командир удальчи тяжело вздохнул:
— Прошу простить мне своеволие, ваше величество. В соответствии с вашим приказом преступник Чхве Ён в цепях был доставлен к месту ссылки в собственное имение в предместьях Чансо.
— Ты прощён, командир. Генерал вернулся вместе с тобой? Ты оставил его в лечебнице? Пойдём, проводишь меня, я хочу его видеть. Он в сознании? Он может говорить?
Чхусок поднял взгляд:
— Ваше величество, изменник и предатель Чхве Ён доставлен к месту ссылки в цепях.
Конмин и Ногук переглянулись:
— Я виноват, Чхусок, виноват, но за что ты так наказываешь меня? Я до конца надеялся на то, что Небесный лекарь добудет инструменты, и, судя по тому, что генерал жив, это произошло. Я не мог издать приказ о помиловании раньше, чем узнаю о том, что Чхве Ён исцелён.
Чхусок посмотрел в глаза королю:
— Помилование? Вы сказали, помилование?
— Да, Чхусок, приказ о помиловании генерала Корё Чхве Ёна был обнародован больше недели назад. Он полностью оправдан и восстановлен во всех правах, доказательства его вины признаны ложными. Удальчи Гэук должен был доставить этот приказ магистрату провинции Сансон, он выехал через два-три часа после вашего отъезда. Он должен был нагнать вас по дороге. Разве ты не получил приказ, Чхусок?
Гвардеец не смог сдержать слёзы, они побежали по его лицу:
— Никаких инструментов лекарка не получила. Мы ехали неделю, останавливались и стояли подолгу не раз и не два на дню, но никто не нагнал нас. Лекарка дважды возвращала командира к жизни, его руки загноились, и эта женщина разрывала ему начавшие срастаться раны иглами и выбирала гной. Этот человек, он полностью сломлен и думает только о самоубийстве. Мне было больно слушать его речи, он просил приехать через три недели, чтобы убедиться в его смерти или добить. Тот дом, в котором я его оставил, не дом, а душегубка, пол ниже уровня земли снаружи, единственное окно, солнце в которое светит только на рассвете, дом каменный и там холоднее, чем на улице, в стены и в потолок вбиты пыточные крюки. Этот дом выстроен специально для того, чтобы убить его.
Королева спустилась с помоста и подошла к мужу:
— Должно быть, тот удальчи уже добрался до генерала, и скоро они приедут сюда. Возможно, в дороге они останавливаются так же часто.
Чхусок, окончательно забыв о приличиях, вскочил на ноги и стал мерить шагами покои короля:
— Гэук, мерзавец! Гэук! Удальчи! — крикнул он. Гвардейцы, стоявшие в карауле, вошли в покои короля. — Немедленно разыскать удальчи Гэука, он поехал в Ханян к магистрату, а оттуда должен был ехать в Чансо. Первый и второй отряды проверить дороги, придорожные трактиры и дома кисен. Найдёте его там, можете убить, а тело сюда притащите.
Гвардейцы не успели выйти за пределы покоев короля, когда снаружи раздался голос евнуха:
— Ваше величество, удальчи Гэук смиренно просит об аудиенции.
— Впустите его, — король поравнялся с Чхусоком, королева подошла и обняла мужа за плечи.
— Ваше величество, милостью короля удальчи Гэук, — гвардеец не успел опуститься на колени, Чхусок схватил его за доспех:
— Где генерал, мерзавец, где генерал? Где этот человек, я хочу видеть его, ты привёз его?
Гэук вырвался из хватки своего командира и опустился на колени:
— Я заслуживаю смерти. Генерал Корё Чхве Ён мёртв. Я опоздал, он умер раньше, чем я успел с приказом. Я ехал день и ночь и загнал двух лошадей, я был в Ханяне через три дня после отъезда, к тому времени приказ о помиловании был обнародован, я видел списки с него на каждом столбе и не беспокоился о судьбе командира. Магистрат отказался сразу принять меня, мне сказали, что в какой-то деревеньке недалеко от Ханяна был бунт, и он усмирял волнения народа. Я ждал неделю. Магистрат приехал, принял меня, и к исходу следующего дня мы были в Чансо, но генерал к этому времени был уже мёртв, — Гэук пал ниц.
Чхусок отвернулся от короля, упал на колени, схватился за голову и зарыдал.
Король вырвался из объятий жены и, покачиваясь, направился к помосту. Принцесса Юань закусила губу:
— Как умер Чхве Ён? — спросила она.
— Ваше величество… — воскликнул Конмин, — достаточно, прошу вас, умоляю, моё сердце разорвётся от боли.
— Перед лицом короля, удальчи Гэук, скажи правду, как умер генерал Корё Чхве Ён?
Гвардеец закрыл глаза руками:
— Я многим обязан генералу, я был рабом, а он сделал из меня человека и заставил уважать себя и свою страну, мне было больно узнать о его смерти и незачем лгать. Тэогун Чхве Ён добровольно покинул этот мир, он повесился.
— Повесился? — одновременно воскликнули Конмин, Ногук и Чхусок.
Командир удальчи вскочил на ноги:
— Повесился, мерзавец, повесился, говоришь? — Чхусок пнул гвардейца в грудь. — Чхве Ён повесился? Он мог свести счёты с жизнью, как угодно, но только не повеситься. Он мог вспороть себе живот, порезать горло, броситься на меч… О чём я говорю? Он ничего этого не мог. Он был в цепях и не мог поднять руки выше пояса, у него не было при себе ни меча, ни кинжала. Он не мог накинуть верёвку себе на шею. — Королева подошла к командиру удальчи и взяла его за предплечье, но Чхусок продолжал говорить. — Мы все здесь предали его, все, кого он спасал ценой собственной жизни, проливая кровь, которой у него осталось слишком мало, равнодушно наблюдали за тем, как он умирает в мучениях, не слыша от него ни единого упрёка, но ты, мерзавец, ты погубил его, а я за это убью тебя. — Командир удальчи поднял гвардейца за доспех. — Ты говоришь, двух лошадей загнал да хоть целый табун загнал, три дня ехал, магистрат не сразу принял, в деревеньке окрест от тебя прятался?! Так и скакал бы в эту деревеньку! Магистрата заставил склонить голову и преклонить колени, чтобы выслушать приказ короля, сам, небось, с кисен прохлаждался, пока его ждал. Мерзавец! Убийца! — Чхусок отбросил гвардейца от себя и пинками гнал его к двери. — Когда бы через неделю ты был в Чансо, мы, не приводя его в сознание, привезли сюда, сняли цепи у кузнеца, он бы проснулся и не помнил ничего того, что произошло с ним.
— Ваше величество, — Гэук размазал кровь по лицу и на коленях пополз к помосту, — умоляю дайте мне меч, я перережу себе горло. Я привёз письмо генерала, — гвардеец извлёк из-под доспеха небольшую испачканную кровью белую тряпицу.
Конмин в одно мгновение преодолел расстояние до коленопреклонённого воина взял ткань из его рук, развернул и прочитал вслух:
— «Прощаю всем» — это он начертал, — простонал король и упал в кресло.
Принцесса Юань подошла к мужу и взяла тряпицу из его рук:
— Это писал он, его могли заставить, этот человек сломлен и не смог сопротивляться.
— Королева, этот человек мёртв, — закричал Конмин.
— Ты видел тело генерала, Гэук? — Ногук заломила руки, ей с трудом удавалось сохранять спокойствие.
— Ваше величество, — Гэук подполз на коленях к юаньской принцессе…
— Удальчи, милостью королевы я приказываю тебе говорить свободно.
— Я видел тело генерала, как только его достали из петли, — последовал ответ.
— Опиши это тело, Гэук. Начни с лица.
— Я знаю командира в лицо, это был он.
— Ты узнал его? — вскричала королева. — Ты смог узнать его, Гэук? Повешенных сложно узнать, у них язык вываливается изо рта.
— Нет, лицо генерала было обычным и абсолютно спокойным, как у спящего, я проверил — он не дышал.
— Ваше величество, — воскликнула принцесса Юань, оглянувшись. Конмин сидел за столом и рвал руками стянутые в тугой узел на затылке волосы, — он жив!
Король поднялся из-за стола и пустым взглядом уставился на жену:
— Удальчи, милостью короля продолжай. Его шея? У повешенных остаётся глубокий шрам на шее. Был ли он на шее Чхве Ёна?
— Был, ваше величество.
— Я понял, Гэук, — Конмин спустился с помоста и на нетвёрдых ногах приближался к гвардейцу. — Как он был одет, Гэук?
— Рубашки на нём не было, он был сильно избит и не единожды высечен. Говорят, стражники лютовали над ним.
— Ваше величество, этого достаточно, отправьте Токмана, чтобы он удостоверился в смерти генерала, — Конмин остановил жену взмахом руки.
— Его руки, Гэук, руки этого человека?
— Ваше величество, — Гэук пал ниц, из его глаз потекли слёзы, — кисти генерала были покрыты незаживающими рублеными ранами, — Конмин отвернулся и стал возвращаться к помосту.
— Ты говорил, Чхусок, что ты говорил о его руках? — командир удальчи стоял и молчал под взглядом королевы. — Не молчи, Чхусок, ответь.
— Я говорил… этот человек перерезал себя запястья кандалами, на запах крови слетелись вороны и поклевали ему руки… Я тогда не успел согнать этих птиц… Небесный лекарь перевязала ему руки, но в дороге они загноились, она разрывала ему начавшие срастаться раны иглами, выбирала гной, и после они очень плохо заживали…
— Это был он, королева, это был он, я, наконец, убил его, у меня получилось с третьей попытки.
— Успокойтесь, ваше величество. Удальчи! — Голос Ногук зазвучал отрывисто и жёстко. — Цепи, Гэук, на нём были цепи? Цепи не должны были позволить ему покончить с собой.
— Королева, когда цепи могли удержать его? — Конмин жалобно всхлипнул.
— Этот человек сломлен, ваше величество, а вы собираетесь предать его в очередной раз. Цепи на этот раз не могли не удержать его, они были для него неподъёмным грузом. Сосредоточься, гвардеец, под страхом смерти ответь, были ли на нём цепи?
Гэук замотал головой.
— Мне сказали, что местный кузнец, в кузне которого он отбывал дохён, пожалел его и снял цепи.
— Вы слышали, королева, слышали? Он мёртв, мёртв, — Конмин закрыл лицо руками.
— Ваше величество, успокойтесь… Удальчи, Небесный лекарь, ты видел её?
— Эта женщина… оболгала своего мужа, зачем мне искать её? — произнёс Гэук, его челюсть тряслась от сдерживаемых рыданий.
— Ваше величество, генерал жив… — Ногук подошла к мужу, склонилась над ним и заглянула в глаза. — Ваше величество, возьмите себя в руки! Пускай, он мёртв, вы хотите искупить свою вину перед ним?
— Мне не позволено даже этого. Я бы стал его рабом, но он и так простил меня, он даже Синдона простил…
— Успокойтесь, ваше величество. Найдите её, найдите, она носит его ребёнка, та женщина, что оболгала и убила его, именно она, не вы. Этого ребёнка, его плоть и кровь, вы должны воспитать как собственного сына, если генерал мёртв. Если он жив… Прикажите Токману отправиться в Чансо, он должен найти лекарку и командира, без них не возвращаться. Если командир мёртв, он должен найти, где его могила, и похоронить с ним это — меч Чхве Ёна — на этом или на том свете может принадлежать только ему. Никто больше его не достоин, — королева взяла со стола мужа драгоценный меч.
— Будь по-вашему, — простонал Конмин.
* * *
Инсу накрыла одеялом истерзанное тело мужа:
— Любимый, приди в себя! Слышишь меня, любимый? — она поцеловала его в губы. — Любимый, — Инсу роняла слёзы на его лицо, — ты двое суток ничего не ел и не пил, я должна накормить тебя, очнись. — Чхве Ён застонал и открыл глаза. — Очнулся, — выдохнула она.
— Плачешь? — спросил он. — Больно!
— Любимый, где болит? — задала Инсу глупый вопрос.
— Не плачь надо мной. Прикоснуться хочу. Тяжело… слишком тяжело, мне всё это не вынести, — застонал он.
Инсу вытерла слёзы и вскочила на ноги:
— Сейчас, сейчас, любимый, я сниму с тебя это. Сниму, потерпи.
Инсу выскочила из дома, его хрип: «Милая! Не уходи!» — нёсся за ней вслед. Она пробежала по тропинке и вернулась — завалила дверь камнями, поставила вёдра-ловушки: «Дождись меня, любимый». Она бежала знакомой дорогой, не чувствуя под собой ног.
— Дом кузнеца, сестрица, дом кузнеца, матушка, — она хватала прохожих за руки, они показывали ей направление, и она судорожно следовала ему, не замечая дороги, запинаясь, падая и поднимаясь снова. Наконец, она переступила порог вожделенного жилища и опустилась на колени. — Вы обещали помочь моему мужу, умоляю всем, что вам дорого, всем, что есть в вас человечного, снимите с него цепи. Я богата, кажется, я богата, эта земля, дом в столице — всё принадлежит мне, я отдам вам всё без остатка, только снимите с него цепи.
Кузнец сидел за столом и внимательно что-то разглядывал. Инсу посмотрела на него.
— Поднимись, женщина, посмотри. — Инсу поднялась, подошла к столу и ахнула.
— Да, женщина, ты можешь понять меня. Это моё сокровище, — кузнец вертел в руках хирургические инструменты, с которыми пять лет назад Чхве Ён похитил её с небес, — четыре года назад ко мне пришёл один человек, по виду юанец, и принёс это. Он сказал расплавить в печи, но, когда я увидел это, не смог выполнить его приказ, никогда не видел такой работы. Я обманул его. Женщина, мне не нужны ни деньги, ни земля, я хочу в этой жизни одного — повторить эту работу.
Инсу смотрела в глаза кузнецу, и из её глаз катились слёзы:
— Это моё, отдайте это мне, — произнесла она, — они нужны мне, чтобы спасти мужа. — Кузнец завернул инструменты в знакомую Инсу клетчатую простынь и убрал со стола. — Вы не понимаете, этот человек, он умирает сейчас из-за меня. Этот человек, этот великий человек, ему суждено ещё тридцать восемь лет творить своими руками историю этой страны, а я убила его тридцати четырёхлетним. Вы знаете, что там в этой тряпице? Это хирургические инструменты. Там на небесах их используют для того, чтобы лечить людей. Я не могла рассмотреть то, что лежало у вас на столе. Хотите, я перечислю всё, что там было? Там был небольшой очень тонкий нож — это скальпель. Там были крюки, такие тонкие пластины с захватами, которые используются для того, чтобы отвести кожу и мышцы человека после того, как сделан разрез. Там…
— Ты говоришь, это спасёт того раба. Я знаю, кто он и что он сделал. Я вижу, что он умирает. Ты говоришь, что это спасёт его?
Инсу пала ниц перед кузнецом:
— Я умоляю, отдайте, я вылечу мужа и верну это. Я, Небесный лекарь, ученица Хваты, прозываемая на небесах Ю Инсу, жизнью клянусь, что верну это, как только вылечу генерала Корё Чхве Ёна.
Кузнец поднялся и протянул Инсу тряпицу, она приняла инструменты двумя руками, склонив голову. Вожделенная тряпица с драгоценным содержимым оказалась в её руках, она прижала её к груди, поднялась, посмотрела на кузнеца сумасшедшим взглядом и бросилась бежать.
Волнение сыграло с ней злую шутку — на обратной дороге она заплутала и вышла к дому только через два часа. Она стояла возле вкопанной в землю хижины и собиралась вернуться обратно к кузнецу. Она забыла о том, что обещала снять с этого человека цепи. Нет, сейчас она просто посмотрит на него и сразу вернётся. «Я иду, любимый, я иду» — прошептала Инсу. Что-то было не так: все расставленные ею ловушки сработали — пустые вёдра были разбросаны по сторонам тропинки, камни, которыми она завалила дверь, убраны, а сама дверь распахнута настежь. Инсу прижалась к стене дома и прислушалась:
— Послушай меня, убийца, я знаю, у вас есть какое-то своеобразное понятие о чести. Послушай меня, я умру сегодня от твоих рук, но ты послушай. Ты знаешь, я мог бы убить тебя, вы пришли ко мне втроём, тебе повезло, что я был не в состоянии убить троих, тебе самому никогда не повесить меня — не дотянешься, я сделал всё, как ты сказал, ты должен выполнить моё условие, — голос Чхве Ёна звучал глухо, волосы на её голове зашевелились от ужаса, приковавшего её к месту, она отчаянно хватала ртом воздух, стараясь остаться в сознании.
— Я сказал, генерал, твоё условие я исполню.
— Я здесь не один, со мной моя женщина, моя жена, когда увидишь её — не трогай, не прикасайся, не убивай, не причиняй ей боль — это моё условие. — Инсу вытерла холодный пот с лица, аккуратно положила хирургические инструменты на камень и полезла за подаренным мужем кинжалом. — Помни, убийца, я написал ту записку, чтобы король поверил, тот гвардеец мог спасти меня, но я лежал мёртвым по твоему приказу, сейчас я затянул петлю на шее, ты должен исполнить моё условие. Поганую смерть выбрал для меня твой хозяин. Цепи намотал, крепче держи, если руки подниму, из петли вылезу. — Чхве Ён отчётливо застонал. — Ну, теперь не тяни, пенёк из-под ног выбей, не самому же мне прыгать.
Инсу вбежала в дом, тело её мужа конвульсивно дёргалось в петле. Мужчина в чёрном удерживал ногой упор в земле, к которому крепились цепи, не позволявшие ему поднять руки, которые он инстинктивно тянул к шее. Убийца оглянулся, Инсу метнула кинжал — она тысячу раз видела, как этот человек делает это, от этого броска зависела её жизнь, как будто в замедленной съёмке вся эта жизнь пролетела у неё перед глазами. Вот, он метнул свой кинжал в убийцу, приставившего нож к её горлу, вот, он несёт её на руках, вот, она в первый раз убивает его, вот, он в первый раз воскресает у неё на глазах, вот, он впервые бросает меч и позволяет заковать себя в цепи, чтобы спасти её, вот, она впервые бросает его, и он пытается покончить с собой, вот, он становится преступником ради неё… вот, он — её жизнь — дёргается в петле. Инсу подбежала, поставила ему под ноги выбитый пенёк, обняла его колени и прижалась к ним:
— Умоляю, стой и дыши, умоляю, только дыши. — Она посмотрела мужу в налившееся кровью лицо, Чхве Ён сбросил сковывающие руки цепи, ухватился за петлю, воздух с хрипом потянулся в дыхательные пути, он закашлялся и сверзился на земляной пол. Инсу опустилась на колени и разрыдалась, ей показалось, что она оглохла и ослепла на мгновение, когда она очнулась, этот человек был рядом и обнимал её, прижав её голову к своей груди. — Ты даже не сопротивлялся, почему ты даже не сопротивлялся? Руки, твои руки, цепи просто намотали на них? Тебе было больно, так больно, что ты сам в петлю полез? Кости целы? Дай, посмотрю. Ну, позволь. Тебя душили? Господи, за что?
— Пойдём к окну, — едва слышно прошелестел Чхве Ён.
— Да, правильно. Там светлее. Я наконец-то смогу переодеть тебя. Я принесла одежду, я хотела одеть тебя ещё тогда в Кэгёне, но не успела. Любимый, ложись, я накрою тебя одеялом.
— Лезь под одеяло, — прохрипел он.
— Нет, сперва ты.
Он лёг на бок, отгородив её взгляд от окружающего пространства, положил её голову себе на руку, взял свободной рукой её ноги под колено и положил к себе на ноги, закрылся одеялом:
— Никуда не уйду, даже если заснёшь, поспи немного.
Инсу послушно закрыла глаза и вскоре уснула. Рассветное солнце разбудило её, она спала в той же позе, этот человек лежал рядом, не обманул, только положение его тела изменилось: он лежал на спине и крепко держал её, правой рукой поддерживая под грудью, а левой нежно обнимая живот. Он был одет: три, нет, четыре слоя — всё, что она взяла, всё и надел, даже волосы прибрал, собрал в хвост на затылке, а лоб перевязал той шёлковой повязкой с тамгой королевского клана, которую она нашла в его одежде и просто кинула в рюкзак второпях. Чёрный рюкзак стоял в углу. Она ощупала мужа — его грудь казалась мягкой от бинтов, которые он намотал на себя в беспорядке. Она заёрзала на своём тёплом и мягком ложе, он недовольно застонал и крепче обнял её. Она поцеловала его в подбородок — выше не смогла дотянуться — он не проснулся, но ослабил хватку, и Инсу выбралась из-под его руки. Её пробуждение давно не было таким приятным. Она свернула одеяло валиком, положила ему под правую руку, чтобы не заметил разницы, он перевернулся на бок и, обманувшись, закопался лицом в одеяло — она улыбнулась и погладила его по голове.
— Ну, вот и всё, любимый. Теперь всё будет хорошо. Ты простил меня, не помню, что я такого сделала, но ты простил. — Его руки тоже были перевязаны иначе: изуродованные полузажившими ранами пальцы вовсе не перебинтованы, зато ладони и запястный сустав перебинтованы очень плотно. — Мог бы разбудить меня, любимый. — Инсу поднялась и аккуратно перешагнула через его ноги. В центре дома стоял пенёк, закрытый чистой белой тряпицей, Инсу узнала своё траурное платье — тот самый драгоценный китайский шёлк, его подарок, всё пошло на тряпки. Она оглядела себя: на ней была его одежда, висела мешком, ему пришлось постараться, закрепляя эти тряпки на её теле. Её запястья, локти, ноги до колена и в особенности грудь и живот были плотно перевязаны обрезками белой ткани — выглядела она в этом, должно быть, комично. — Ты целовал меня, когда переодевал, любимый? Я думаю, что да, но хотелось бы знать наверняка, если да, то я теперь ещё неделю мыться не буду. — Инсу подошла к пеньку, который служил импровизированным столом — кусок варёной курицы и чёрствый хлеб. Инсу взяла еду и направилась обратно к жёсткому ложу, уплетая, она предпочитала смотреть на него. Трапеза была необходимостью. Она убрала одеяло из-под его руки и залезла обратно — он не проснулся.
«Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля» — донеслось снаружи, и Инсу вздрогнула.
Этот человек застонал, его спящее лицо исказилось болью, он подмял её вместе с одеялом под себя, перевернулся на живот и продолжал спать.
«Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля» — Инсу в панике забилась под его телом, пытаясь освободиться. Она отчаянно старалась скинуть его с себя, не рискуя при этом прикасаться к его груди и животу, пыталась приподнять его за плечи. Он пошевелился, потёрся ухом о её висок, она повисла у него на шее, он убрал руки ей под спину и продолжал спать, опираясь на предплечья.
«Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля» — дверь дома открылась, и мерзкое лицо стражника появилось в проёме.
— Чхве Ён-сси! — закричала Инсу в панике. — Умоляю, проснись! — он открыл глаза и удивлённо посмотрел на жену. — Любимый, сзади! — воскликнула она.
Чхве Ён перекатился, увлекая её за собой, пенёк полетел в вошедшего в дверь стражника и угодил тому в живот, стражник сложился пополам и врезался в следовавшего за ним товарища. Генерал Корё вскочил на ноги, первый стражник так и остался лежать на полу, но второй, поднявшись, успел вытащить меч из ножен — Чхве Ён остановил рубивший его плечо меч ладонями и пинком в грудь заставил стражника выпустить оружие. Инсу бросилась к рюкзаку, открыла его: «Вот, любимый, клетчатую простынку ты убрал, всё собрал, только лучше бы ты меня разбудил, а сам выспался нормально» — под свист меча, рассекавшего воздух, мышцы, сосуды и сухожилия, она собирала развешенные на верёвке сушиться прокипячённые бинты:
— Всё? — спросила Инсу, оглянувшись. Чхве Ён стоял в середине дома, держался за грудь, опираясь на окровавленный меч, окружённый мёртвыми телами, и тяжело дышал. Он тоже оглянулся и протянул ей свою руку. — Бери меня за руку, и бежим. — Инсу выскочила из дома, он вылез следом, и они побежали к лесу. Сосновый лес пропускал мало света, Чхве Ён сошёл с тропинки, и они пошли через бурелом, вскоре он остановился и опёрся о сосну, пытаясь отдышаться. — Тебе больно дышать? — спросила Инсу, он кивнул. — Это рёбра. Сколько раз тебе их ломали? Двигаться не хочется так, тебе бы посидеть или полежать, только бы не двигаться, так? Обопрись на меня. Ну, чего ты на меня так посмотрел? Ты избит, я абсолютно здорова, так что можешь опереться без угрозы для своей чести воина Корё. Давай, опирайся, а то заставлю. — Он обнял её за плечи. — А ты знаешь, это символично: с одной стороны у тебя меч, а с другой я — Небесный лекарь. Вот секрет непобедимости генерала Корё Чхве Ёна.
— Этот меч без ножен — на нём далеко не уйдёшь, я уже думаю бросить его, — простонал Чхве Ён.
— Может, остановимся и отдохнём? Ты зря так замотал себе грудь, от этого тебе только сложнее дышать. Раз лёгочное кровотечение восстановилось, а приёма антикоагулянтов не было, то это либо ребро, которое задело сосуд, либо инфекция, либо сердечно-сосудистое заболевание, я склоняюсь к первому варианту, нужен рентген.
— Остановиться не можем. Остановимся — замёрзнем. Зима уже, милая, к утру подморозит, видишь, как ясно. Нельзя останавливаться не только оттого, что поймают.
— Ладно, как скажешь. Опирайся на плечо, не бойся, я тоже тебя обниму, — Инсу обняла его за пояс. Идти с каждым шагом становилось всё тяжелее. Чхве Ён выбивался из сил, сгибаясь всё ниже. — Ты перебил стражу? — спросила Инсу. Ей было страшно идти, не слыша его голос.
— Да, — выдохнул Чхве Ён и застонал, — ещё четверо на моей совести, но, если бы я не убил их, мы бы точно не ушли.
— Я бы тоже их убила, эти изверги били тебя нещадно, — уверила его Инсу.
— У них были на то причины, я, приговорённый к дохёну государственный преступник, не мог работать. Я воин — не убийца, я не убиваю тех, кто не нападает на меня, просто иногда действую на опережение.
— Я знаю, любимый, ты — думающий воин, поэтому иногда действуешь на опережение…
— И это делает меня похожим на убийцу, а ты за это меня ненавидишь, — Чхве Ён повернул своё искажённое болью лицо и посмотрел в глаза жене.
— Глупый, я люблю тебя, как я могу тебя ненавидеть? Эти чувства взаимно исключают друг друга, — Инсу поспешила успокоить его, но он не поверил.
— Любишь? — удивился он. — Каждый из убитых мною стражников был чьим-то сыном, отцом, братом, мужем, как ты, милая, можешь любить меня за то, что я прервал их жизни?
— Ты — мой муж, отец моего ребёнка, они пытались убить тебя, для меня нет твоей жизни дороже, они заслужили эту смерть. По-твоему, я заслужила хоронить своего мужа, обливаясь слезами, жить с чувством вины до конца своей жизни, а их жёны — нет.
Чхве Ён покачал головой, остановился и открыл рот, пытаясь отдышаться:
— Они действовали по приказу короля, я не должен был их убивать, даже если бы они убили меня.
— Вот глупый! Что за приказ? Несколько ничего не значащих слов, написанных на бумажке, или ты думаешь, король хотел заковать тебя в цепи и заставить выполнять каторжные работы до конца жизни? Да, королю одно счастье, когда ты жив и сражаешься своим мечом за независимость его страны.
— Я воин — не убийца, это убийце говорят только имя жертвы, для меня слова имеют значение, они столь же ценны, как те жизни, что я спасаю и отнимаю. Когда слова в приказе таковы, что я не могу его выполнить, из этих слов приходится придумывать оправдание или чем-то жертвовать, чаще всего собственной жизнью.
— Может, остановимся, отдохнём и разведём костёр, чтобы согреться? Ты не можешь идти, — Инсу опасалась за состояние супруга, только близость смерти могла заставить его говорить так много, тем более объяснять ей всё то сокровенное, что копилось под спудом его души годами.
— Дым от костра будет заметен в деревне, нас поймают, я не переживу, если меня ещё раз закуют в цепи, они стали слишком тяжелы для меня. Жить так больно, но так хочется, только сил нет жить.
— Давай я размотаю тебе бинты на груди, ты замотал слишком туго и не можешь дышать.
— Пойдём, милая, мне очень холодно, — Чхве Ён тяжело опёрся на меч, который глубоко вошёл в землю под его весом, он запнулся и упал бы, если бы Инсу не удержала его. — Я слишком много убивал и теперь наказан за это, представить не могу, какие мучения ждут меня на небесах за прерванные жизни, должно быть, мне предстоит увидеть ещё раз, как ты отвернёшься от меня.
Инсу проглотила подступившие к горлу слёзы:
— Знаешь, а для воина, который столько убивал, ты слишком совестливый и ранимый. Ты прошёл столько войн, что твоё сердце должно было ожесточиться и одеревенеть, а оно осталось живым и горячим, — «и больным» — подумала Инсу, — «теперь я понимаю, что хотел сказать Чхусок, с таким сердцем прямая дорога на тот свет, а не на поле боя».
— Моему сердцу всегда было больно, наконец, стало так больно, что оно уже не хотело биться, а потом пришла ты, и стало ещё больнее, только захотелось жить, сердцу — биться, глазам — смотреть, ушам — слушать. Милая, не оставляй меня!
— Ну, чего ты, куда ж я без тебя, никуда не уйду, прогонять будешь — не уйду. Прогонял же — не ушла, — постаралась успокоить мужа Инсу.
Чхве Ён сделал ещё несколько неуверенных шагов и застонал от боли:
— Мы должны перебраться через холм, тогда сможем развести костёр, чтобы согреться.
Инсу видела, что он не может идти:
— Ну ты как хочешь, а я дальше идти не могу, мне нужен отдых, я должна поспать пару часов. Можем закопаться в опавшие иглы — так будет теплее, вот жалко, второпях я не взяла одеяла.
Чхве Ён выпрямился и тяжело вздохнул:
— Милая моя хочет отдохнуть, я знаю способ согреть её. — Он опустился под ближайшей сосной, опершись спиной о ствол. — Садись.
— Как? — спросила Инсу.
— На колено ко мне, — она села ему на колено, он обнял её ноги своими. — Прижмись ко мне.
— А тебе больно не будет?
— Мне будет хорошо, — она прижалась головой к его плечу, стараясь не опираться на его грудь, он воткнул меч в землю и обнял её, закрыв руки в замок. — Так будет теплее, спи, — Инсу почувствовала, что ей действительно хочется спать и быстро заснула в его объятиях.
Разбудила Инсу тупая ноющая боль в виске. Этот человек прижимал её голову к своему плечу собственной головой и отлежал ей висок:
— Чхве Ён-сси, ты мне голову отлежал, — проговорила Инсу, реакции не последовало. — Чхве Ён-сси!
— Командир, командир, очнись…
Услышав знакомый голос, Инсу открыла глаза — Токман стоял над ними и трепал Чхве Ёна по плечу. Инсу обрадовалась, увидев гвардейца:
— Токман-сси, Токма-сси-к, — гвардеец проигнорировал её и продолжал звать своего командира, но Чхве Ён не отвечал, и Инсу забеспокоилась. — Любимый! Ён, Ён-а! — ответа не последовало. Инсу опустилась на колени между его ног и погладила его по голове. — Идём сюда! — произнесла она, притягивая его голову к своему плечу — тело безвольно подчинилось, голова уткнулась ей в плечо:
— Он мёртв, я опоздал, — проговорил Токман и опустился на колени. — Я сделал невозможное, казалось, я загнал трёх лошадей, я ехал день и ночь, не делая ни минутных остановок — я доскакал за сутки, но опоздал. Он не повесился, расправился с убийцами и выжил, а я опоздал. Я похороню его на вершине холма, там, куда светит солнце.
Инсу зажала пальцами сонную артерию мужа, пульса не было.
— Чхве Ён-сси! Что ты сделал, что? Ты согрел меня ценой собственной жизни и ничего не сказал мне? — слёзы потекли из её глаз. — Глупый, ты согрел меня сегодня, а завтра мне опять будет холодно. Тебя не будет рядом, что будет со мной? Ты не можешь умереть и оставить меня одну.
— Небесный лекарь, отойдите, я похороню его и доставлю вас во дворец, — Токман взял Инсу за плечо, — она вздрогнула всем телом и крепче обняла мужа.
— Похоронишь? Он жив! — Инсу зажала сонную артерию мужа: «Он жив, а значит, я сейчас услышу его пульс. Надо успокоиться, я же Небесный лекарь, так, сколько мы проспали, он мёрз, проспали долго. Ты так замёрз, любимый? Гипотермия. Пульс — тридцать пять, сорок ударов в минуту, дыхание поверхностное, оно и так было поверхностным из-за переломов, а под бинтами вообще не чувствуется. Вот, вот он: раз, два, три, четыре, — ещё давай быстрее, — пять, шесть, семь… тридцать… сорок… сорок пять».
— Отойдите, Небесный лекарь! — гвардеец приложил силу и оторвал жену от мужа, тело Чхве Ёна потеряло опору и сложилось пополам. Токман поднял своего генерала на плечо.
— Токман, его нельзя нести так, у него перелом рёбер. Так нельзя, удальчи, он жив, опусти его, мерзавец! — Инсу бежала вслед за гвардейцем.
Токман аккуратно опустил своего командира на лесную тропинку, склонился над ним, приник к его груди и прислушался:
— Я не слышу биение его сердца, не чувствую дыхание, я больше вашего желаю, чтобы он был жив, — Токман поднёс руку к лицу генерала и проверил пульс на шее, — но это не так, вы издеваетесь над мёртвым телом, хватит мучить его. — Он опять взвалил тело себе на плечо, Инсу бежала за ним следом, проклинала и ругала его.
— Слушай лучше, ты что глухой? Он жив, жив, ты хоронить его собрался? Что за придурки королевская гвардия! Изуверы! Изверги! Проклятие! Послушай меня, нам — в другую сторону, нам — в деревню, нам — хотя бы развести костёр, чтобы согреть его!
— Вы хотите сжечь тело генерала? Этого не будет! Король захочет посетить его могилу. Я не смогу закопать его, поэтому просто заложу камнями. Сделаю высокий холм. Не волнуйтесь, ни одно животное не подберётся к нему, я уложу камни очень плотно.
— Придурок! Дебил! Ты совсем не слышишь меня? Пульс редкий, дыхание поверхностное не чувствуется под бинтами, зажми артерию и слушай, а ты пальцы прижал, секунда и всё, дальше пошёл.
Ругаясь, они добрались до вершины холма, и Токман опустил свою ношу туда, куда светило солнце. Инсу добралась до мужа: «Так, согреть его. Согревать надо, начиная с груди. Костёр не развести. Может, это и неплохо, а то в исступлении могу обжечь его».
Инсу попыталась раздеться, но это было сделать невозможно, он так плотно привязал одежду к её телу, что она просто не смогла развязать узлы, разрезать одежду не хотелось, хотя свой кинжал она и нашла в ножнах на лодыжке. Инсу расстегнула широкий ремень, развязала завязки на одежде мужа, осторожно разрезала бинты на его груди и стала согревать дыханием и растирать его. Токман таскал камни — она не обращала на него внимание. Солнце освещало его и помогало ей. «Медленно, слишком медленно, так его не согреть» — думала Инсу.
— Небесный лекарь, приведите в порядок одежду командира и поднимайтесь, — проговорил гвардеец, и Инсу оглянулась — ноги её мужа выше колена были заложены камнями.
— Придурок! — Инсу накинулась на Токмана с кулаками. Он вынес все побои, не пытаясь защититься и не сопротивляясь, склонился над своим генералом, проверил биение сердце, дыхание и пульс на шее, поправил одежду, положил меч под руку и стал выкладывать камни вокруг его тела. — Ты что творишь?! — воскликнула Инсу. — Хоронишь? Тогда вместе хорони, ну давай! — она легла мужу на грудь, ногами отпихнула камни с его ног, обняла шею руками и спрятала лицо в его волосах. Токман тяжело вздохнул, повернулся и стал спускаться с холма. — Куда пошёл? — окликнула Инсу гвардейца. — Раз камней натаскал, очаг сложи и огонь разводи, камни греть умеешь уже, воды тащи, камни водой будешь обливать, чтобы он не обжёгся.
Токман тяжело вздохнул и стал выполнять приказание.
— Он мёртв, лекарка, смиритесь!
— Ты там чего-то бурчишь? Молчи и работай. Как только камни нагреешь, в деревню иди к кузнецу. Приведёшь кузнеца с братом на подмогу, носилки у них есть, захватишь одеяла, телегу или повозку оставишь на опушке и скажи, пускай готовят нам тёплую комнату, пускай протопят, две койки, низкий столик, белой ткани побольше, и койки, и столик должны быть закрыты, понял меня? — Токман промолчал. Инсу зажала сонную артерию на шее мужа, нет не сорок, уже шестьдесят, его тело было абсолютно холодным. — Ты успел, Токман-а, вовремя разбудил нас и помог, не переживай. Кровообращение не остановилось, — произнесла она, когда удальчи подошёл ближе. — Твой командир будет жить. — «А ты, любимый, получишь от меня взбучку, как только очнёшься, чтобы больше таких финтов не было». — Я вместо одеяла, — Инсу осталось только распоряжаться процессом. — Ещё к ногам камни и можешь идти в деревню, поспеши, нужны одеяла, а то меня простудишь. — Гвардеец ушёл, и Инсу проверила пульс — организм задействовал механизмы самовосстановления, пульс был частый, нитевидный, для того, чтобы сердце справилось, нужна кровь, а крови нет. Поторопись Токман, зачем поторопись, а я здесь на что, так, кошелёк с иглами — вот он, любимый, и сердцу так часто сейчас биться не надо, поэтому иголку сюда. Как же сюда? А как же кровоснабжение конечностей? Всё это палка о двух концах: одно лечишь, другое калечишь. Так, как пульс? Сто ударов, пускай будет так. Сейчас я эти бинты, разрезанные, уберу и приведу одежду в порядок, теперь тебе сесть надо — лежать нельзя, тебе так и дышать легче будет, обещаю. Значит, сидим по старой схеме: голову на плечо клади, под спину я тебя поддерживаю, вторую руку — на живот. Он пошевелился и застонал, этот его стон судорогой прошил тело Инсу от пят до макушки — она прижала его голову к себе и разрыдалась. — Ты — живой, живой же, — говорила она сквозь слёзы, покачиваясь, как умалишённая, и баюкая его тело.
Ребёнок внутри напомнил о себе болью, и она спохватилась:
— Всё, милый, всё, мама больше не нервничает, папа живой, а ты потерпи немного, сегодня тебя ещё не кормили. — Ребёнок внял увещеваниям, и Инсу благодарно погладила живот. — Какой ты у меня чуткий, терпеливый и понимающий, — похвалила она сына, — а ещё никогда не сопротивляешься, когда я тебя убиваю, вот, смотри у меня, будешь лапки складывать, — проговорила она и показала своему животу кулак. Мужа она положила на землю и стала складывать порядком поостывшие камни горкой: «Я с одной стороны, он с другой» — Инсу оперлась о каменное изголовье и выдохнула с облегчением — боль в животе отпускала, она ощупала себя — нет, всё нормально, пульс в норме, никаких выделений, ещё раз благодарно погладила живот. — «Любимый мой, а ты меня не видишь сейчас, и как там тебе живётся?» — Инсу завела руку за каменное изголовье и нащупала его ладонь. Пульс через бинты было сложно почувствовать, но теперь для неё, Небесного лекаря, не было ничего невозможного, — она могла сделать биохимический анализ крови на глаз, определять переломы без рентгена… Пульс был сорок ударов в минуту, замирал, Инсу вскрикнула, вскочила на ноги и обежала изголовье. Этот человек сидел и смотрел в небо пустым мёртвым взглядом, её появление изменило его состояние за одно мгновение — Инсу не позволяла себе отпустить его запястье и чувствовала теперь, как его сердце отчаянно бьётся. Её глаза увлажнились. — Вот псих! — воскликнула она. — Придурок! Если под спиной тёплые камни, значит, я где-то рядом, и чего психовать сразу. — Она прижала его к себе. — Успокаивайся, сейчас я иголку уберу, сможешь пошевелиться. — Он зажмурился и сжал зубы, его сердце навёрстывало удар за ударом. — Ну, ты чего? — воскликнула Инсу. Его тело осветилось изнутри, рубашка на груди задымилась, и молния тут же померкла. Он закашлялся и сплюнул на землю кровавый сгусток — молния не помогла. — Ты так пытался согреть нас? — Он закрыл и открыл глаза. — И, как давно не получается? — Он застонал. — Всё, всё, это не помогает, будем лечиться по-другому, я же сказала, что спасу тебя, значит, так и будет, ты же мне веришь? Веришь? — он закрыл и открыл глаза. Инсу рассмеялась, слёзы катились из её глаз, не останавливаясь, она не могла их контролировать. Он поднял руку и погладил её по щеке, пытаясь стереть их. — Ты хоть знаешь, что, если бы мы проспали ещё хотя бы час, ты бы умер? Ты хоть знаешь… — Инсу схватила одной рукой его руку и прижала его ладонь к своей щеке, а другой стала колотить его в грудь. Он зашёлся кашлем, сплюнул кровавый сгусток, струйка крови потекла по подбородку, она разрыдалась, он прижал её к себе. — Прости меня, слышишь, прости, прости, прости… — Инсу повторяла это слово как мантру, он поцеловал её в щёку своими кровавыми губами, оставив кровавый след, и тут же стёр его. Она вытерла слёзы и постаралась ему улыбнуться, наверное, не получилось — осталась только какая-то болезненная гримаса. — Ты видишь, что у тебя в руке? — спросила она. Он скосил взгляд. — Токман нашёл нас и принёс Квигом с собой, ты рад? — Чхве Ён убрал аккуратно уложенную Токманом руку, и драгоценный меч покатился по земле. Инсу подобрала оружие, с трудом сдвинула ножны и посмотрелась в зеркальную поверхность. Меч отразил красный от слёз глаз. — Значит так, чтобы я таких финтов больше не видела, слышишь меня? — Чхве Ён удивлённо посмотрел ей в глаза. — Ты носишь этот меч как часть своего тела и не вздумай рисковать своими конечностями, понял меня? Вот, так. — Она задвинула клинок в ножны, положила его на место, и накрыла меч его рукой. — Значит так, любимый, план у нас такой. Сейчас дождёмся Токмана с кузнецом, они принесут носилки, ты сам идти не можешь, они на носилках донесут тебя до опушки, там на телеге мы доедем до дома кузнеца или кого-то ещё из местных жителей, кто нас примет, и будем у них прятаться. Ты понял меня? — лицо Чхве Ёна исказил ужас, он замотал головой и попытался подняться, это ему удалось с трудом. Он накинул себе на плечо рюкзак, обнял её за плечи и сделал несколько неуверенных шагов, опираясь на меч. — Стой да постой ты, — Инсу удержала его за руку, он покачнулся и зашёлся кашлем, Инсу прижалась к нему и поддержала под руки, — давай ложись обратно, ложись осторожнее, вот так. Ну, что ты за человек? Разве так можно? Совсем никому не доверять? Ты даже представить себе не можешь, что ты сделал для этих людей, и как они тебе обязаны. Ты же свою землю им отдал, вот… — Инсу хотела сказать ему что-то обидное, но сдержалась. — «Ни сеять, ни пахать не умею» — передразнила она. Он дёрнулся, пытаясь подняться, и в отчаянии ударил кулаком в землю. — Всё, всё, ты мне веришь? — он кивнул. — Значит, нам просто помогут, ты понял меня? — он замотал головой и посмотрел на неё несчастным, затравленным взглядом, примерился к мечу, снял и снова надел на него ножны и покачал головой, Инсу легла к нему на плечо и приласкалась. — А ты почему не разговариваешь? — он захрипел и показал рукой на горло. — Вот же, нельзя было разбудить?! Больше так не делай. Ну, может, поспишь немного? Не нравится мне твоё настроение, давай, просто спи, любимый. — Он взял её за руку и закрыл глаза, Инсу лежала и слушала его тяжёлое неровное дыхание, теребя свободной рукой его одежду на груди.
— Небесный лекарь, — Токман с мечом в одной руке и носилками под мышкой в сопровождении четырёх мужчин поднялся на холм, и Инсу приложила палец к губам, призывая к тишине.
— Он спит, — прошептала она.
Токман положил носилки на землю.
— Небесный лекарь, — проговорил гвардеец, не понижая голос, — вам тяжело идти, эти люди донесут вас до деревни. Не сопротивляйтесь, иначе я буду вынужден связать вас, это приказ короля. Я похороню командира и вернусь за вами, мы поедем в Кэгён.
Чхве Ён открыл глаза и, тяжело опираясь на каменное изголовье, поднялся. Это явление произвело на присутствующих такой же эффект, как если бы мёртвый на их глазах встал из могилы. Кузнец с братьями и Токман застыли на месте:
— Токман-а, — прохрипел Чхве Ён, — не заставляй с тобой биться, я не могу позволить тебе убить меня или заковать в цепи, поэтому просто уходи и забудь о том, что ты видел меня живым.
— Командир, ты — живой! — воскликнул гвардеец, на его глазах выступили слёзы.
Чхве Ён замотал головой, пытаясь удержаться в сознании, и сдержал кашель, струйка алой крови потекла из угла его рта к подбородку, Инсу вскрикнула, он свободной рукой завёл её к себе за спину.
— Эта женщина со мной, оставьте нас, мы будем здесь до тех пор, пока я не смогу идти. Мы ничем вас не побеспокоим.
— Командир, — Токман пошёл навстречу своему генералу, до конца не веря глазам, и Чхве Ён закрылся от него мечом.
— Токман-а, не подходи, стой, где стоишь, — Квигом с мелодичным звоном вышел из ножен, его хозяин зашёлся кровавым кашлем и покачнулся.
— Командир! — закричал гвардеец и полез под замах меча, пытаясь удержать генерала Корё под руки.
— Не лезь, не лезь, — прохрипел Чхве Ён, в последний момент он отпустил уже готовый рубить плечо Токмана меч, Квигом зазвенел, рассекая воздух, и, подчинившись воле хозяина, воткнулся в землю. — Я так не могу, — прошептал Чхве Ён и потерял сознание.
— Быстрее! — закричала Инсу. — Кладите его на носилки, закутайте в одеяла, ну, сколько можно повторять: «Тише, тише». Он весь согрелся, а вы заставили его подняться. В его состоянии на него дунуть страшно, а вы? Вот, теперь проверяй! — Она схватила рыдающего Токмана за запястье. — Дыхание слышишь, сердце бьётся, тронешь его — я тебя сама закопаю, понял? Медленно несите, медленно, спешить некуда, ещё не хватало, чтобы продуло по дороге, и так простыл, с его сломанными рёбрами и лёгочным кровотечением ещё и простуда. Гляди, удальчи, что не так — прокляну. — Токман с кузнецом уложили тело генерала на носилки и закутывали в одеяло, пока Инсу суетилась вокруг, проверяя содержимое рюкзака и демонстрируя кузнецу сохранность его сокровища. — Эй, меч его не забудь! — гвардеец с компанией уже спускался с холма, унося на носилках своего закутанного в одеяла командира, когда Инсу окликнула их. Меч золотился в свете солнца и звенел под ветром, ножны лежали рядом. Токман остановился, тело генерала опустили на землю, Квигом вернулся в ножны и оказался под рукой у хозяина.
Судьба была мудра. История сделала ещё один поворот. Инсу не могла до конца понять замысел провидения, она во второй раз шла по лесу, прислушиваясь к его сердцебиению, только на этот раз он не просил её оставить себя и не уверял, что выживет «как-нибудь», он был без сознания. Третьего раза он не переживёт. В тот раз этот человек не ценил жизнь, свою собственную жизнь в грош не ставил, судьба заставила его захотеть жить и не остановилась в своей жестокости, пока он не усвоит урок. Инсу шла по лесной тропе, проверяя его пульс и поправляя одеяла, она стала мудрее, поняла, чем живёт этот человек, уяснила законы его мира, она, наконец, стала лекарем, научилась любить, теперь осталось только спасти его. Закрытая циновкой телега въехала во двор дома кузнеца, Токман откинул циновку, приник к груди своего командира и прислушался, Инсу хотела сделать то же самое, но гвардеец опередил её.
— Сердце бьётся! — воскликнул он.
— Несите аккуратнее, быстрее в тепло, — распоряжалась Инсу. Токман подхватил своего командира на руки и с трудом внёс тяжёлое тело в дом, кузнец открывал перед ним дверь за дверью, Инсу бежала следом, поддерживая голову мужа. Он тяжело перенёс дорогу и всё больше походил на труп, кожа желтела на глазах. Токман внёс его в светлую комнату, оба окна которой выходили на бесконечное вспаханное поле, и уложил на кипельно белое бельё — две койки, низкий по уровню коек столик — всё было убрано белой тканью. Простыни лежали на столике. Все распоряжения Небесного лекаря были выполнены с точностью. — Токман-а, помоги мне раздеть его, — хозяин дома постоял немного в дверях и ушёл, на него не обращали ни малейшего внимания. Тёплая одежда была снята, и этот человек остался лежать чёрным пятном на белых простынях. Инсу присела на койку, погладила его по голове: «Нужна кровь. Господи, как же нужна кровь. Как же мне страшно переливать ему чужую кровь здесь в четырнадцатом веке».
Токман, отдышавшись, поднялся с соседней койки и, склонив голову, проговорил:
— Милостью Небесного лекаря я буду ждать, когда генерал очнётся. Я умоляю милостью небес сказать мне о том, как только тэогун откроет глаза.
— Доспех снимай, — проговорила Инсу.
— Что? — переспросил гвардеец.
— Вас всех один человек говорить учил? Почему, как он, переспрашиваешь? Снимай доспех и на соседнюю койку ложись. Ай, помогу я тебе, сам ты точно не справишься. — Панцирь Токмана был значительно легче, чем тот, что носил её муж, и Инсу быстро сняла его. — Нательную рубашку не снимай, я отрежу тебе рукав, не волнуйся, потом пришью обратно и проколю руку такой вот тонкой иглой, больно не будет, — Инсу достала шприц и показала его гвардейцу. Токман лёг на койку и кивнул. Инсу аккуратно распорола его рубашку по шву и оторвала рукав. — Руку на столик клади, хочешь, усыплю? — гвардеец покачал головой. Инсу проделала аналогичные манипуляции с рукой мужа. «Так, сперва проверить реакцию» — думала она про себя, та операция, что она собиралась сейчас сделать, была описана только в истории медицины, и современной практикой признавалась весьма опасной. Реакции не последовало, кровь переливать было можно. Инсу с беспокойством перевела взгляд с мужа на гвардейца и проговорила: «Я перелью ему немного твоей крови, меньше литра, от ста пятидесяти до семисот пятидесяти миллилитров, это как три чашки. Ты отдашь ему свою кровь?»
— Я обязан ему жизнью, — ответил гвардеец.
«Другого ответа я и не ожидала», — подумала Инсу, — «хорошо, что ты не знаешь, чем рискуешь».
Она работала за двоих, за врача и медицинскую сестру одновременно, перемещаясь от одной койки к другой. Две огромные руки, привыкшие к мечу, — жёсткие ладони, развитые, невооруженным глазом заметные вены, — лежали на закрытом кипельно белой тканью столике. Кровь тонкой чёрной ниткой, ниткой жизни текла от одного к другому. Инсу прервала процесс, лицо её мужа посветлело, а губы приобрели естественный свойственный им оттенок.
— Ты должен беречь себя, — проговорила она, обращаясь к Токману, — сразу не вставай, полежи немного, а потом иди и очень плотно поешь. Мне тоже принеси, если всё прошло хорошо, он скоро очнётся, если нет… — Инсу не хотела думать об этом. — Ты должен беречь себя, ему ещё понадобится кровь. — Токман лежал на койке и напряженно вглядывался в лицо своего командира. — Любимый, открой глаза, мне страшно, — прошептала Инсу. Чхве Ён застонал и повернул голову на бок. Инсу и Токман одновременно облегчённо вздохнули. — Иди и поешь, Токман, можешь вставать, не забудь про меня и попроси хозяйку приготовить жидкую кашу, даже если он в ближайшее время не придёт в себя, я должна найти способ накормить и напоить его, еда ему необходима. — Гвардеец послушно вышел и затворил за собой двери.
— Только не в цепи, слишком тяжело, — простонал Чхве Ён.
— Любимый, любимый мой, — вскрикнула Инсу, — никаких цепей. Инсу взяла его за руку, прижала его ладонь к своей щеке и стала растирать руку выше локтя. Она встала с койки и подошла к его ногам, согнула их в коленях.
— Пи-иить, — застонал он и открыл глаза.
Инсу подбежала к нему и обняла его голову:
— Потерпи, сейчас Токман придёт, и я попрошу его принести воды, — она наклонилась и поцеловала его в губы.
— Хорошо, — проговорил он.
— Хорошо? — переспросила она и рассмеялась. — Хорошо, когда на фоне голодания, кровопотери на грани выживания, лёгочного кровотечения и простуды тебе пить хочется, или хорошо, когда при всём при том тебя целуют?
— Хорошо, что ты цела и осталась со мной. Я думал, что после того как в цепи закуют, тебя прогонят или уведут.
— Какие цепи, любимый? Ну, какие цепи? Что ты опять себе напридумывал? Ты руки и ноги не чувствуешь? Так, надо сесть. Ну, я тебе всё покажу. — Она взяла его за руку и поднесла ладонь к своему лицу. — Вот видишь, никаких кандалов. — Он смотрел на неё, и в его глазах стояли слёзы. — Давай, садись, о стену опирайся, ноги с постели спускай. — Он с её помощью сел. — Ну, ноги закололо? — Он кивнул. — Сейчас Токман придёт, поесть принесёт, только есть сразу не будешь, сначала попьёшь, хорошо? Будешь пить, пока жажда не пройдёт, а потом поешь.
Чхве Ён опёрся о столик и попытался подняться, это у него почти получилось:
— Ну, зачем ты меня раздела? Где одежда? Где твоя сума? Хватай всё, и бежим.
— Ну, куда ты, командир?
— Сбежим, пока Токман не пришёл и цепи не принёс. Он на службе и приказ короля выполнить должен. Где мы? — он распахнул завешенное белой тонкой бумагой окно и посмотрел на поле, в протопленную комнату ворвался морозный воздух. — По полю не уйдём, под ногой мягко, хотя, если подморозило, тогда я окно выставлю. Нет, догонят быстро. — Он схватился за голову и упал обратно на кровать.
Инсу залезла на койку и обняла его за плечи:
— Командир? Ну, послушай меня, командир, никто не закуёт тебя в цепи, нам просто помогают, твой Токман, кузнец… — он схватил её за руку, и Инсу сама не поняла, как оказалась у него на коленях, он прижал её к себе. — Ну вот, теперь я знаю для чего тебе нужны такие большие руки, чтобы обниматься, а меч тут совсем ни при чём.
— Не исчезай, слышишь? Я должен тебя видеть, — прошептал он ей в ухо.
— Небесный лекарь, я вхожу, — послышалось снаружи, и Токман с тарелками в руках вошёл в дверь. Чхве Ён отпустил Инсу, и она села рядом с ним на постель.
Токман застыл в дверях и покачнулся, увидев своего командира сидящим на кровати, и Инсу вскочила на ноги, чтобы забрать еду у него из рук.
— Командир, ты — живой! — воскликнул гвардеец и не устоял на ногах, удальчи упал на колени и пополз к кровати. Чхве Ён равнодушно смотрел в глаза воину, сидел на койке, скрестив руки на коленях. — Командир! — Токман не смог сдержать слёзы. — Командир! — он дополз до кровати и обнял Чхве Ёна. Генерал тяжело вздохнул, сдержал стон от пережавших грудь могучих объятий и, успокоительно похлопывая гвардейца по спине, проговорил:
— Токман-а, не расстраивайся, я всё понимаю. Не тяни, делай, что должен, приказ короля выполняй.
Воин не мог говорить от сдерживаемых рыданий. Инсу сидела рядом и, равнодушно обозревая душераздирающую сцену, уплетала принесённую гвардейцем еду.
— Токман-а, воды принеси, он пить хочет, кувшин тащи, хотя сейчас он, может, и ведро выпьет, — произнесла она, облизывая пальцы. — Кстати, ты сам-то поел? Хорошо поел? Эй, эй, ну хватит уже обниматься, в глаза мне смотри, ты поел? Ты должен хорошо питаться, без твоей крови ему не выжить. Позже, недели через две я сделаю ещё одно переливание, и про кашу не забудь, ему сейчас грубая пища не подойдёт. Слышишь меня, удальчи? — Токман отпустил своего командира, вытер слёзы и кивнул. — Ну, вот и хорошо. Выполняй, старайся.
— Приказ мне был найти лекарку и командира, без них не возвращаться. Если командир мёртв, найти, где его могила, и похоронить с ним меч. Мы сразу поедем в Кэгён? — Чхве Ён посмотрел в глаза гвардейцу. Во второй раз объятия были более тёплыми, Инсу сидела рядом с мужем и страдала от недостатка внимания — он, будучи в сознании, не смотрел на неё уже минут пять. — Приказ о помиловании генерала Корё Чхве Ёна был обнародован больше недели назад. Ты, командир, полностью оправдан, доказательства твоей вины признаны ложными, король просил передать, что слова Небесного лекаря забыты. — Чхве Ён закрыл глаза руками. — Поедем в Кэгён, командир? — спросил Токман.
— Какой Кэгён? — воскликнула Инсу, заталкивая в руки гвардейца пустые тарелки. — Что я тебе сказала? Кувшин воды принеси, он и больше выпьет, но есть тогда не сможет. Кашу приготовить просил? Его перевозить нельзя, чудо, что сидит и на тебя, мерзавец, смотрит. Ты забыл уже, как его живьём хоронил? Три, нет, четыре недели, не меньше. Нет, два месяца будет лежать здесь, никуда не пущу.
— Как же, Токман-а, в убийстве стражников меня не обвиняют? — спросил Чхве Ён.
— Стражников, командир? Каких стражников? Знаю, что убийц к тебе подсылали, три могилы за домом твоим нашёл. Гэук, мерзавец, который приказ о помиловании доставить должен был, тебя повешенным видел, только, когда мы с Чхусоком тебя в цепи закованного в той душегубке бросили, ты, тэогун, уже ни преступником, ни рабом не был.
Чхве Ён сглотнул и покачнулся. Инсу вскрикнула и подхватила мужа под затылок, проверяя его пульс.
— Пошёл прочь, мерзавец, что творишь? Не видишь, он жив едва.
— Милая, посиди тихонечко, — прохрипел Чхве Ён и взял жену за запястье, отстраняя её руку от своей шеи. — Что же стражники, Токман-а? Те, что меня в кузню водили, те, что секли и били каждый день?
— Не было стражников, командир, никто не должен был тебя, генерала Корё, в кузню водить, сечь и бить.
— Вот, я — дурак, — застонал Чхве Ён. Инсу смогла вырвать руку из слабеющей хватки мужа и зажала артерию на его шее, Чхве Ён зашёлся кашлем, кровь фонтанчиком забила из его рта.
Инсу не смогла сдержать слёзы:
— Смилуйся, Токман, уходи, не видишь, плохо ему, сердце заходится. Любимый, ты чего? Что случилось, любимый?
— Командир, командир, ты чего? — закричал Токман, в свою очередь схватив генерала за запястья.
Чхве Ён с трудом перевёл взгляд на лицо жены:
— Милая, какой же я дурак.
— Любимый, не делай так, сердцебиение за сто двадцать перевалило, я тебе переливание сделала, меньше литра перелила, при твоей кровопотере это крохи, в надежде, что остальное организм сам восполнит, а ты уже половину того выплюнул. Любимый! В твоём состоянии необходим полный покой, сердцебиение не выше шестидесяти, горизонтальное положение. Сядь рядом с ним, голову держи, уложи его в постель, Токман. — Инсу бросилась к своему рюкзаку в поисках анестезии.
Удальчи сменил её возле больного, подхватил того под голову, приподнял ноги и уложил в постель.
— Я врагу землю отдал, а он через неё весь Сансон под себя подмял. Земли плодородные, продовольствие в столицу и в армию идёт.
Инсу накинула на нижнюю часть лица мужа чистую тряпицу:
— Я усыплю его, Токман, уходи, не действуй на нервы, — гвардеец поднялся и, утирая слёзы, со страхом наблюдал, как его командир заходится кровавым кашлем. Белая тряпица на лице Чхве Ёна окрасилась кровью. — Успокойся, любимый, умоляю, — закричала Инсу.
— Останься, Токман, я сам за себя постоять не смогу, — Чхве Ён сбросил тряпицу с лица.
— Магистрат провинции Сансон милостью генерала Корё Чхве Ёна просит принять его, — донеслось снаружи.
— Магистрат? Магистрат? — переспросила Инсу шёпотом. — Отлично, переезжаем к магистрату, впусти его, скажи, чтобы свою повозку дал.
Чхве Ён приподнялся на локтях.
— Я, тэогун Чхве Ён, не желаю видеть магистрата провинции Сансон, — рявкнул генерал, — и запрещаю ему и его прихвостням появляться на моих землях. Если магистрат нарушит мой запрет, мой меч остановит его, — проговорил он и откинулся на подушки, Инсу ткнула мужа иголкой. — Милая, — прошептал он, удерживаясь на краю сознания, — стражники магистрату подчиняются, увидит он меня — убийц подошлёт, не увидит — может, подумает ещё...
Инсу и Токман переглянулись, замерли на месте и замолчали, Чхве Ён дёрнулся и отключился:
— Магистрат провинции Сансон милостью генерала Корё Чхве Ёна нижайше просит простить его за беспокойство. Я, магистрат провинции Сансон, хотел предложить генералу свою помощь, я слышал, что его здоровье пошатнулось. Возможно, скромное жилище магистрата генерал найдёт более удобным, чем хоромы кузнеца. Моя повозка ждёт снаружи.
— Ты не слышал, что сказал мой муж, магистрат! — вскричала Инсу. — Мой муж находится на своей земле и не нуждается в твоей помощи, он абсолютно здоров, я именем Небесного лекаря подтверждаю это. А, пока мой муж не взял в руки меч, чтобы выпроводить тебя, убирайся сам по добру по здорову.
Инсу усвоила главный урок, она научилась слышать его ушами и видеть его глазами, она могла себе изредка это позволить. Замысел провидения открылся ей в своей простоте и жестокости, в прошлый раз этот человек отказался от жизни, а в этот раз он отказался от земли, жестокая судьба будет пытать его до тех пор, пока он не научится ценить и первое, и второе. Инсу знала, что будет с ним впредь, в третий раз этот человек откажется от власти, и этой третьей пытки судьбы ему не пережить.
— Магистрат просит прощения за беспокойство, — донеслось снаружи, и удаляющиеся шаги говорили о том, что чиновник покинул дом кузнеца.
Гостеприимный хозяин вошёл в двери с тарелкой каши на подносе, поставил поднос на столик, взял ложку, зачерпнул кашу из миски, отправил в рот, проглотил и сел на пустовавшую койку. Инсу оглядела помещение затравленным взглядом, этот мир всё больше пугал её:
— Я не могу сейчас привести его в сознание, чтобы накормить, — проговорила она. — Токман, принеси воды, пока он без сознания, придётся поить его напёрстком, чтобы не возникло аспирационной пневмонии.
— Я заберу окровавленную простынь и сожгу её так, чтобы никто не видел, — проговорил кузнец, поднимаясь с койки.
Инсу всхлипнула и вытерла нос:
— Объясни, почему ты помогаешь нам, кузнец? — спросила она.
Её вопрос застал хозяина дома в дверях:
— Генерал не помнит меня, но я когда-то был его врагом и пытался проткнуть его копьём, не многим так повезло, как мне, но я был одним из немногих, кого тэогун Чхве Ён пощадил. Моя мать будет помогать тебе, женщина, ходить за мужем.
— Чхве Ён-сси? Чхве Ён-сси, любимый, очнись, ну давай, хватит спать, кушать пора. Чхве Ён-сси? — генерал открыл глаза. — Выспался? — спросила Инсу. — Не пугайся, я тебе иголки поставила, чтобы не психовал, поэтому двигаться ты сейчас не можешь. Сейчас я тебя усажу поудобнее и, как маленького, покормлю с ложечки. — Инсу поднялась и привалила мужа спиной к стене, а его ноги опустила на пол. — Ну, чего ты такой недовольный? Рот открывай, ну, ты чего?
— Милая… — простонал тэогун.
— Значит так, слушай меня внимательно, любимый. — Инсу отложила тарелку, и Чхве Ён проводил её голодным взглядом. — План у нас такой. Я сделала тебе переливание крови, чтобы восполнить кровопотерю, и нервничать тебе нельзя совсем, понимаешь, любимый, где-то внутри у тебя дырка, когда кровь течёт спокойно, она через эту дырку не переливается, а когда сердцебиение учащается, у тебя начинается лёгочное кровотечение. В общем, воин Корё, слушай мой приказ, милостью Небесного лекаря приказываю тебе, чтобы твоё сердцебиение было не чаще шестидесяти ударов в минуту. Выполняй, воин Корё, старайся. Не слышу ответа? Ну ладно, ты не в настроении. Я сама за тебя скажу. Генерал Корё Чхве Ён приказ исполнит. Теперь главное гидратация, ты должен много пить и хорошо питаться, как только я пойму, что кровопотеря восполнена, начнём медикаментозную терапию. Три укола внутривенно через день, гемостатики, так как гемостатики очень опасны для твоего сердца, то всё это время ты будешь спать под анестезией.
— Милая, Токмана позови…
— А вот и не позову. Ты есть хочешь? — он кивнул. — Ну, тогда рот открывай, открывай, кому сказала.
— Милая…
— За тётю, за дядю, за Тэма-сси-ка, за жену его и детишек, за Токма-сси-ка, — знаешь, я решила, что если всех буду перечислять, то ты лопнешь от обжорства.
— Ты про себя забыла, но впредь я буду есть сам, — недовольно пробурчал Чхве Ён, с усилием проглотив еду.
— Я тебе руки мазью намазала, — Инсу продолжала кормить его, не позволяя перевести дух, — чтобы лучше заживало, бинтовать не стала, тот же гемостатик только поверхностно, ну, если ты, конечно, хочешь добавить эту мазь в кашу, то я не против, только сомневаюсь, что будет вкусно. Твои руки — это что-то с чем-то, страшно мне на них смотреть. Всё, каша закончилась, а жаль, теперь водички пей.
— Ты издеваешься надо мной, — заключил Чхве Ён и посмотрел в глаза жены нежным преданным взглядом.
— Ну, немножечко, пока здесь никого нет, могу же я генерала Корё покормить с ложечки, — Инсу деловито завозилась вокруг мужа, вытерла его рот, умыла и стала расчёсывать. — Кроме того, если ты думаешь, что первый раз так ешь, то сильно ошибаешься. В следующий раз приготовлю тебе супчик, сама приготовлю, а то наши хозяева приносят еду и при нас её пробуют, у меня каждый раз сердце кровью обливается, когда я вижу это. Так еду жалко. Ты улыбнулся, ну, только посмотри на себя, ты же улыбнулся.
— Милая, иглы свои убери, я приласкать тебя хочу, — проговорил Чхве Ён.
— Ну знаешь, у тебя в жизни три счастья: спать, есть и ласкаться. Потерпишь, давай обратно спать.
— Милая…
— Вот заладил…
— Токмана позови. Где он? За дверью стоит, охраняет? Токман-а… — закричал Чхве Ён, собрав все силы.
— Вот же, разорался, и откуда силы только берутся, я сказала — спать, не надо было тебя в себя приводить, был бы блендэр или детское питание готовое, того лучше.
— Токман-а…
— Звал, командир? — гвардеец вошёл в комнату и плотно затворил за собой двери.
— Как же не звал? Звал. Его величество знает, что я жив, как думаешь?
— Думаю, что нет, командир, — последовал ответ.
— Плохо. Давай, пока магистрат не очухался, скачи в Кэгён, лошадей не жалей, королю всё расскажи, и второй отряд попроси сюда отправить. Я — дурак, землю врагу отдал, а он свои щупальца до самого Сансона дотянул, магистрат ему служит, уверен я в том, только доказательств нет.
— На спине у тебя доказательства, — Инсу не позволила мужчинам долго абстрагироваться от её присутствия, — только тебе же не видно, уж сколько я слёз пролила, раны твои зашивая, только ты же не видел. Ты же и шею свою не видишь, у тебя, изверг, кожа с шеи напрочь сорвана.
— Милая, иголки свои убери, я подняться хочу, на ноги встать.
— Ты слышишь меня, любимый, или оглох? — Инсу повысила голос, показав, что и у неё есть связки. — Токман здесь останется нас охранять, покуда ты на ноги не встанешь, приказ ему был без нас в Кэгён не возвращаться, или ты пытаешься его заставить королевского приказа ослушаться?
— Милая, послушайся меня, а не то убьёшь ненароком, — проговорил Чхве Ён.
— А ты, любимый, хорошо подумал, прежде чем приказ отдавать. Если считаешь, что хорошо, то подумай ещё раз, потому что, покуда ты спал, у нас тут совет был, мы все варианты просчитали, после того как вводные от тебя получили. Вот, ты Токмана в Кэгён отправляешь мало того, что в нарушение приказа, так уверен ты, что он доскачет, а если магистрат узнает о том, что ты гонца отправил, и убийц к нему подошлёт?
— Токману одно делать надо, лошадь гнать, чтобы не догнали. Милая, иголки убери, — терпение генерала подходило к концу, и голос звучал раздражённо.
— Хорошо, допустим, его не догонят, а если на нас тут без него нападут? — привела ещё один довод Инсу.
— Вот, я и говорю, иголки убери, добром прошу…
— Любимый, не уберу, как ни проси, а будешь нервничать — ещё одной ткну — сознание потеряешь. Сердцебиение не выше шестидесяти — мой тебе приказ, которого ты уже один раз ослушался, теперь я тебе не верю. Да и коли не добром, ты же сделать всё равно ничего не можешь, — Чхве Ён закрыл глаза и сжал зубы. — Ну, ты чего, чего? — воскликнула Инсу и зажала артерию на его шее: сердце навёрстывало удары — Чхве Ён открыл глаза и рот, стараясь отдышаться, молния так и не зародилась, и он был очень этим расстроен.
— Твоя взяла, жена, уложи меня в постель, — проговорил генерал.
— Ну, чего ты так расстроился, ну чего? Ты вообще хочешь на ноги встать, чтобы меч держать и не падать, чтобы молниями своими врагов бить, чтобы жить и не кашлять в конце концов? Хочешь? — он кивнул. — Вот, если хочешь, то слушайся меня. Я тебя на ноги поставлю. — Говорила она, укладывая его на койку, выпрямляя его тело и поправляя одежду. — Твой организм сам восполнит кровопотерю при нормальном питании, ну, в худшем случае через неделю. Потом надо вязкость крови обеспечить, чтобы ты во время операции кровью не истёк — это от трёх до шести дней, потом я тебе грудную клетку вскрою и повреждённые сосуды зашью, сами они не заживут, и о том, чтобы на ноги встать на следующий день, даже не мечтай. После операции я тебе ещё одно переливание сделаю, для этого Токман нужен, а после этого ему самому восстановиться надо сутки, как минимум, вот тогда можешь гнать его на все четыре стороны.
— Тогда поздно будет гнать, — обречённо проговорил Чхве Ён.
— Так, любимый, всё только от тебя зависит, лежи, отдыхай, чем лучше отдохнёшь, тем быстрее я тебе операцию сделаю, может, за неделю управишься или к рассвету?
— Всё одно поздно будет, — заметил генерал.
— Ладно, поздно, а что ты на моё возражение скажешь про то, что на нас без Токмана нападут.
— Ничего не скажу, — вздохнул Чхве Ён и отвернулся. — Скажу, всем троим ехать надо верхом и лошадей гнать.
— Ну, совсем не так. Меня беременную на лошадь посадить собираешься? Я, может, и доеду, только без ребёнка, а ты сам не доедешь точно.
Чхве Ён тяжело вздохнул и посмотрел в потолок:
— Гонца к королю отправить нельзя, так может его к кому другому отправить. Что Тэман мой в Чханвон уехал, как я и завещал?
— Болел он очень сильно, поломали его всего. Тоги-я обложила его досками, как в тесный гроб положила, он пошевелиться не может, а она сидит нам ним и только плачет. Чхусок ему то, что ты просил, сказал. Он, как услышал, обмер, в Тоги вцепился, вот, ни на шаг её не отпускает — одному ему страшно — смотрит и молчит.
Чхве Ён тяжело вздохнул и отвернулся к стене. Инсу легла рядом с ним и стала гладить по голове:
— Остаётся только одна надежда, что тебя, Токман, в Кэгёне дня через три хватятся. Что его величество?
— Не знаю, вроде, как совсем не в себе был, выл во сне, тебя ночами звал, может, уж оклемался.
— Токман, мерзавец, ты как про короля говоришь? — гвардеец поднялся и махнул на своего командира рукой. — Ну, и пусть бы я помер, — воскликнул Чхве Ён, — неужели, изменилось от этого чего? Солнце что ли не встало?
— Для тебя, командир, ничего бы и не поменялось, а для нас… — Инсу, с беспокойством наблюдавшая за мужем, подала гвардейцу условный знак. — Я — спать, — проговорил Токман и упал на соседнюю койку.
— На посту его, видать, сменят, раз он средь бела дня спит, на той койке, я думал, жена моя спит, оказывается он, жена моя, выходит, спит со мной, хоть одно счастье, — недовольно пробурчал Чхве Ён, обречённо вздохнул и закрыл глаза.
* * *
— Её величество будет участвовать в Совете? — спросил Конмин, остановившись у покоев жены.
— Её величеству сильно неможется, и мы опасаемся, как бы болезнь не была заразной, — проговорила дама Чхве, склонившись перед королём. — Принцессу уже отвели в ваши покои.
— Пустите меня к ней, — простонал Конмин.
— Ваше величество, милостью короля не рискуйте своим здоровьем, её величество не хотела бы этого.
Конмин закрыл лицо руками, отвернулся и пошёл к залу приёмов.
— Его величество милостью короля готов выслушать чиновников Совета.
— Чиновник второго ранга Могун И Сэк просит позволения высказаться.
— Слушаю, — проговорил Конмин и опустил голову на ладонь.
— Чиновник второго ранга Могун И Сэк милостью короля готов представить проект плотины на реке Хан. Плотина позволит избежать затопления плодородных участков по весне и раньше приступить к посевам, а излишки воды после сброса в искусственное озеро могут использоваться для орошения полей.
— Чиновник первого ранга Ичжэ Ик Чжэ Хён просит выслушать его.
— Говори, — взгляд Конмина на секунду оживился и тут же померк.
— Строительство плотины на реке Хан возвеличит ваше имя в народе.
— Приказываю выделить деньги на строительство плотины из королевской казны, — проговорил король.
— Ваше величество…
— Ваше величество…
Причитания чиновников вызывали у короля тошноту, и он поспешил вернуться в свои покои, где его ждала дочь, по дороге Тойча всунул ему в руки проект плотины, который совсем недавно вызвал бы у монарха живой интерес.
Конмин вошёл в свои покои, дочь подбежала к нему и с разбегу бросилась на плечи. Глаза короля увлажнились, он взял девочку на руки и прижался щекой к её макушке:
— Скучала без меня, доченька? — Бора кивнула, и Конмин посадил принцессу за свой письменный стол, он уже давно научился бережно относиться к своим зарисовкам, именно они были главными игрушками дочери. Принцесса делала на рисунках отца пометки, что-то дорисовывала или украшала края своими каракулями, пытаясь скопировать отдельные изображения. Это занятие, по мнению матери, воспитывало в юной принцессе усидчивость и всячески поощрялось. И сейчас, просматривая проект по строительству плотины и украдкой поглядывая на дочь, Конмин замечал, что Бора старается копировать за ним каждый жест и каждое движение.
— Что ты рисуешь, папа? — спросила девочка, её ещё не учили дворцовому этикету, а воспитание заключалось в полнейшей вседозволенности и потакании прихотям, чем Конмин был очень доволен.
— Это плотина, доченька.
— Плотина? — переспросила девочка.
— Да, видишь, милая, в реке пророют канал и сделают два таких больших озера, укрепят берега крупной галькой и вот здесь сделают стену из толстых, толстых брёвен, в стене будет окно, которое будет закрываться сверху вот такой перегородкой. Когда воды в реке будет много, перегородки будут открываться, и вода будет выливаться в искусственное озеро, а крестьяне будут брать из него воду для полива. — Бора клюнула носом и закрыла глазки. — Ты устала, доченька? — спросил Конмин.
— Я очень скучаю, — проговорила девочка.
— Скучаешь по маме?
— Нет, мама скоро придёт, — ответила принцесса. — Я скучаю по генералу. Он обиделся на меня и больше не играет со мной. Папа, со мной никто не играет, только генерал играл. Почему он обиделся?
— Доченька, генерал обиделся не на тебя, — Конмин постарался приласкать ребёнка.
— Но почему тогда он не играет со мной? — удивилась девочка. — Дама Чхве назвала меня «своенравным ребёнком». Генерал обиделся из-за этого?
Конмин прижал к себе дочь и поцеловал её в висок:
— Генерал обиделся не на тебя, милая, он обиделся на меня, я очень его обидел, он обиделся и ушёл.
— Ушёл, папа? А когда он вернётся? Я попрошу у него прощения, мама сказала, что мне достаточно попросить у человека прощения, и он больше никогда никогда не будет на меня обижаться.
— Генерал не вернётся, доченька. Он ушёл туда, откуда не возвращаются, — проговорил король и отпустил дочь.
Девочка пожала плечами.
— Я не знаю такого места, папа. Я думаю, генерал просто спрятался. Я позову его, чтобы он покатал меня на плечах. Когда он катал меня, я видела всё вокруг — далеко, далеко.
Конмин поцеловал дочь:
— Я тоже видел всё дальше и лучше, милая, когда этот человек был рядом.
— Папа, я хочу спать, — проговорила принцесса, она уже не могла бороться со сном. — Только ты посиди рядом, пока я не усну.
Король взял дочь на руки, перенёс в альков и уложил в свою кровать, девочка положила его руку себе под голову, и Конмин лёг рядом, его тоже тянуло в сон.
Конмин шёл по берегу искусственного озера. Берег был обрывист и укреплён крупной галькой. Вокруг озера сгрудились крестьяне, и король, проходя между ними в сопровождении евнухов и удальчи, заглядывал своим подданным в глаза, надеясь уловить в них благодарность и сочувствие, но они все прятали взгляд, и сердце Конмина сковывал страх, он чувствовал исходящую от этих людей угрозу. Он шёл один по обрывистому берегу искусственного озера, и каждый из этих людей вокруг хотел столкнуть его.
— Откройте плотину, — скомандовал король, и стражник, размахивая флажками, побежал, давая сигнал рабочим.
Конмин остановился, наблюдая за тем, как тяжело поднимается мощная перегородка, и вода сначала медленно, а потом всё более уверенно прорывается на свободу. С поверхности озера, почувствовав приближающийся мощный водный поток, с мерзким карканьем взлетела стая воронья, и король перевёл взгляд. В центре озера прикованный к столбам за руки висел человек. Он приподнял голову, и Конмин, не видя его лица, изуродованного гримасой боли, узнал его:
— Ён-а, — закричал Конмин, нахлынувшая вода захлестнула этого человека с головой, и король очнулся от собственного крика.
* * *
— Ён, Ён-а, любимый, проснись, кушать пора, — проговорила Инсу, целуя мужа в щёку.
Чхве Ён недовольно заворочался и открыл глаза:
— Что ты делаешь со мной, жена, я же уже не знаю ночь или день сейчас. Опять сама кормить будешь?
— В окно посмотри, когда не знаешь ночь или день, а кормить буду с ложечки, пока руки не заживут. Скажи спасибо, что бужу, а то глотательный рефлекс ещё никто не отменял, а пищу можешь есть только жидкую.
— Хорошо, хорошо, корми, когда тебе это так нравится, я уже сдался, ты только иголкой меня на ночь не тыкай, чтобы я хоть соображать мог, а то я уже себя забывать стал.
Инсу усадила мужа и опустилась на койку рядом с ним на колени:
— За меня надо две, а лучше три, и это опять за меня, а вот это за наследника, ну, что ты на меня так смотришь? Любишь меня, когда я тебя не кормлю, а когда кормлю — ещё больше.
— Нет, просто жду, когда тебе мучить меня надоест.
— Ах, вот ты как заговорил, ну, погоди же у меня, про иголку не забывай, а у меня, кроме иголки, ещё и анестезия есть. Всё, умница, доел, теперь водички, и ты чего там в прошлый раз хотел — приласкать меня? Иголки не выну, а приласкать приласкаюсь, соскучилась немного. — Инсу потёрлась о плечо мужа.
— И это всё? — спросил он.
— А как, по-твоему, к тебе можно приласкаться, когда у тебя из спины рёбра торчат, я уже молчу про то, как тебя исполосовали. Да, тебя даже целовать боязно с твоей шеей. Эй, муж мой, как вешали, рассказывай.
— Ты хотя бы позволь мне обнять тебя, — последовал ответ.
— Руки свои видел, испачкаешь меня, а у меня, между прочим, обновка вместо твоих тряпок. Кстати, ты как мне одежду к телу примотал, ведь развязать узлы не смогла, пришлось разрезать. Любимый, ты целовал меня, когда переодевал? Целовал? Всю расцеловал с ног до головы? Вот, за сегодняшний день ты второй раз улыбнулся, я считаю. — Инсу вскочила с кровати и покрутилась перед мужем. — Гляди, какое кузнец мне платье подарил, правда, похоже на ханбок, я думаю, здесь это последний писк моды, и ткань такая приятная, хотя и не китайский шёлк, конечно.
— Про китайский шёлк это я понял, остальное — не совсем. Так, жена, говори, что я ещё проспал, кузнец тебе одежду подарил, значит, а я всё думаю, зачем ты меня обездвиженным держишь.
— Ну, ты чего? — Чхве Ён тяжело вздохнул и отвернулся к стене. — Мне же даже на улицу выйти было не в чем. Ты же траур мой порвал.
— А ты его ещё надеть хочешь? — генерал смерил жену осуждающим взглядом, и Инсу испугалась, что обидела его.
— Любимый, ты чего? — она аккуратно обняла его под руки и прижалась лбом к его подбородку. — Он и тебе новое бельё принёс. Я как раз тебя переодеть собиралась.
— Ложись рядом со мной, поговорить надо, — произнёс Чхве Ён и ухитрился поцеловать жену в губы, опустив голову. — Я придумал, как нам сообщить королю о том, что я жив. Значит, говоришь, гонца мы послать не можем. Я согласен. Хотя, когда сразу Токмана отправили бы, он бы успел и доехать, и вернуться, пока магистрат не очухался.
— Токман-а, — закричала Инсу, — идём на совет, — гвардеец не заставил себя ждать и опустился на соседнюю койку. Чхве Ёну стало неудобно, что Токман видит его в обнимку с женой, и Инсу крепче обняла мужа, чтобы скрыть неловкость. — Наш генерал придумал, как с магистратом расправиться.
Чхве Ён опёрся головой о стену.
— Значит, если гонца мы послать не можем, так пускай сам магистрат съездит в Кэгён и расскажет всё обо мне королю.
Инсу помолчала несколько минут, посмотрела на мужа, потом на Токмана, и опять перевела взгляд.
— Ну, Ён-а, ну, голова, — сказала она, наконец. — Как мне самой такое в голову не пришло, конечно, этот человек к тебе убийц подослать должен, со дня на день ждём, он твою смерть засвидетельствовал и вот приедет к королю и скажет: «Здрасте, ваше величество, я генерала Корё бил, не добил и вот своими подвигами похваляюсь». Ну, ты даёшь! — Чхве Ён удовлетворённо фыркнул. — Этак ты, муж мой, фырчишь или смеёшься, а?
— Видишь ли, милая, я, генерал Корё, главнокомандующий северо-восточной армией, чиновник третьего ранга, подсуден только королевскому суду и высочайшему Совету. Так вот мне надо как-то так магистрату досадить, чтобы он поехал в Кэгён жаловаться. Вот, милая, чем магистрат в провинции занимается? Первейшая его обязанность споры решать да суд творить, на это при нём стража есть.
— Ну, это понятно, он судья и прокурор в одном лице, а при нём полиция, — прокомментировала Инсу.
— Так вот, мог бы я тяжбу с янинами затеять, когда их без моего ведома на земли мои записали. Этот вопрос, кроме короля и Совета, точно никто решить бы не мог.
— Слушай, здравая мысль, хорошо, что тебя по голове не били, — произнесла Инсу и погладила мужа по голове.
— Только я не хочу это делать.
Инсу тяжело вздохнула и с сочувствием посмотрела мужу в глаза.
— Чем ещё магистрат занимается, знаешь ли, жена?
— Налоги собирает, — бойко отрапортовала Инсу.
— Вот, правильно говоришь. Что, если я налог откажусь платить, время сбора вот-вот подходит, куда побежит магистрат и что скажет?
Инсу поцеловала мужа в губы:
— Любимый, любимый мой, и ведь ничего у тебя не получится. Ты пожизненно от уплаты налога с этих земель освобождён, и крестьяне эти, покуда ты жив, налог не платят. А всё ты сам виноват: «Ни сеять, ни пахать не умею».
Чхве Ён помолчал минутку:
— Ну, тогда остаётся, только бунт поднять. Долго, конечно, хлопотно, но думаю, мы с Токманом за неделю управимся.
— Что ты сказал, что? Жить надоело? Цепей давно не таскал? Так ты только скажи, я тебя ими вмиг обеспечу, — Инсу отвесила мужу чувствительный подзатыльник.
— За что бьёшь меня, милая? По-моему, план не плох, ты хоть знаешь, сколько стражи осталось в Ханяне? Ни за что не угадаешь — пол сотни, и армии на границе нет, я с твоим кузнецом поговорил, так волосы встали дыбом, ведь и тем не платят, а магистрат жирует на их деньги, от того они и злые. А как армию на усмирение посылать из Кэгёна, кого пошлют? Удальчи или королевскую стражу, другого войска в столице нет. Командиром кого поставят? Чхусока или Анчжэ — оба знают меня. Так что, как магистрату не врать, как не изворачиваться, всё одно узнает король, что я жив, а как армия придёт, я эту армию на магистрата и натравлю. Так что, милая, иголки свои убирай, мази смывай — некогда лежать, дело надо делать, а то так и до смерти долежаться можно. — Чхве Ён прижался к жене, Инсу не смогла сдержать слёзы и разрыдалась. — Милая, что с тобой?
— Не смей, слышишь, не смей, любимый, в петлю лезть сам, — говорила она сквозь слёзы, тяжело вздыхая и вздрагивая всем телом при каждом вздохе.
— Да что ты, милая? — воскликнул Чхве Ён.
Инсу билась в истерике:
— У меня живот растёт, скоро будет и под ханбоком не скрыть, а он, а он — всё лезет мечом махать. Ведь точно убить хочет и меня, и ребёнка, — от страха Чхве Ён сумел пошевелить парализованными при помощи игл руками и обнял жену.
— Ну что с тобой, милая?
— Ты хоть знаешь, что я за этот месяц пережила? — Инсу схватилась за низ живота и застонала, иглы больше не сдерживали Чхве Ёна, огонь пробежал от его груди к рукам, и иглы повылетали из них. — Мне есть было нечего, мне спать было негде, муж мой у меня на руках умирал, сын — в животе, каждый день — одно страдание, мне было холодно и нечем согреться, я исстрадалась вся.
— Милая, милая, что с тобой, где болит? — Чхве Ён положил руку жене на живот и маленькие молнии заплясали на кончиках пальцев, Инсу без сил упала ему на плечо:
— Обещай мне, что жизнью рисковать не будешь. Мне нервничать нельзя, плакать нельзя, расстраиваться, ребёнка своего не жалеешь, меня не жалеешь, мучаешь меня, пытаешь…
— Милая…
— Обещай, — прошептала она.
— Обещаю всё, что только скажешь, обещаю… Жизнью клянусь, что бы ни сказала, всё исполню.
— Себя беречь и меня слушаться, лежать, когда скажу, есть, когда скажу, спать, когда скажу, — прошептала она и потеряла сознание.
— Милая! — закричал Чхве Ён.
Конмин отчаянно погонял свою лошадь. Он неуверенно держался в седле и никогда не предполагал, что сможет ехать так быстро, но, даже осознав это, он не придержал поводья — он очень спешил. Король сразу узнал этот дом, именно таким ему рисовало его воображение, он был сложен из сероватого пористого камня, невысокий с плоской крышей. Конмин подбежал к двери — дверь была завалена снаружи тяжёлым камнем, и у него не хватило сил убрать его. Конмин бросился к единственному окну — оно было зарешёчено редкой железной решёткой, король разорвал закрывавшую окно бумагу, чтобы заглянуть внутрь — запах нечистот и тлена ударил ему в лицо, и Конмин закашлялся, слёзы потекли из его глаз, но запах был не самым страшным. Конмин услышал то, что напугало его больше — тяжкий стон.
— Ён-а, терпи, умоляю тебя, живи, я иду, сейчас я помогу тебе, — Конмин бросился к двери и отвалил запиравший её тяжёлый камень, дверь широко распахнулась от его усилия, и король упал с высокого порога на земляной пол.
Запах был нестерпимым, но Конмин заставил себя подняться и закричал от ужаса, ему захотелось вырвать себе глаза только, чтобы не видеть этого. По полу в беспорядке были разбросаны порубленные конечности четвертованного. Чхве Ён висел на остром крюке, глубоко загнанным под ребро, повесив голову, и Конмин забыл об отравлявшем его дыхание запахе, этот человек был ещё жив. Генерал приподнял голову и посмотрел в лицо королю:
— Ваше величество, — прохрипел Чхве Ён, — против короля не помышлял, в измене не виновен. Смилуйтесь, меч там, у окна.
— Ён-аааааааа, — закричал Конмин и проснулся.
* * *
— Ён, Ён-а, любимый, просыпайся, кушать пора. Давай покушай и дальше будешь спать, — проговорила Инсу. «Любой бунт должен заканчиваться частичным удовлетворением требований бунтующих масс» — подумала она. Чхве Ён открыл глаза. — Ешь, — Инсу протянула ему миску с супом, и Чхве Ён взял её изуродованными глубокими шрамами пальцами и отставил в сторону. — Ну, чего ты хандришь, любимый? Не хандри. — Чхве Ён поднёс свою руку к её щеке и погладил по лицу. Инсу удержала его ладонь и прижалась к ней. — С нами всё в порядке, любимый, ты думаешь, против небес согрешил? Для беременной обморок — это обычное дело. Вот, смотри! — Инсу поднесла его руку к своему животу. — Вот, даже ты со своими руками почувствуешь, слышишь? Это сердечко, сердечко нашего ребёнка. Я не акушерка и не училась этому, но твёрдо знаю одно — наш сын, он весь в тебя, если он сам не захочет, его не убьёшь. Сейчас он держится, цепляется за эту жизнь, он же ещё меня не видел. Всё с нами хорошо, любимый, не хандри. Давай ешь. — Чхве Ён взял миску со стола, покопался в ней ложкой, неловко зачерпнул, отправил в рот и застыл, остановив взгляд на жене. — Чхве Ён-сси? Ну, что с тобой? Любимый, давай, ешь, а то опять сама кормить буду. — Инсу отчего-то вспомнились слова названной тётки Чхве Ёна, которые она сказала о своём покойном муже: «Когда бы я его стала так подле себя удерживать, думаешь, он бы жил так». — Ну, чего ты застыл, любимый? Кушай, давай. Покушай, да я Токмана позову, он тебе подняться поможет, да мы хотя бы по двору погуляем. — Взгляд Чхве Ёна оживился. — Только всё съешь, хорошо? Давай, ешь, ешь и слушай, у меня тоже план есть. — Инсу села ближе к мужу и облокотилась на его плечо. — Мне тут одна мысль в голову пришла, когда я матушку твою вспомнила. — Чхве Ён проглотил ещё две ложки и сфокусировал взгляд на жене. — Ешь! Мой приказ слышал? Выполняй, старайся. Ну так вот, говорил же ты, что Сурибан своими сетями всё Корё опутал, лекарствами торгуют и сплетни собирают. Вот, хочу я найти одного такого торговца и через него выйти на батюшку — дядьку твоего… Ну, чего ты головой качаешь?
Чхве Ён тяжело вздохнул и отставил полупустую миску.
— Мы с тобой, милая, не в Корё, а в Сансоне. Ведь и трёх лет ещё нет, как эта провинция частью нашей страны стала, едва ли ты найдёшь здесь его торговцев, да и дядька мой с тобой говорить не будет. Дядька мой меня похоронил и смирился, может, оно и ладно. Знаешь, а сам я думаю жив я или мёртв?
— Ну, нашёл о чём думать. Ты лучше обо мне и о ребёнке думай, а я всё одно буду твоего дядьку искать, он бы сейчас пришёлся кстати. Так что супчик доедай, и пойдём погуляем, ты прав, пожалуй, столько лежать вредно.
— Нет, милая, это ты послушай. Есть у меня могила в Кэгёне на красной земле, и трава на ней не растёт, так что выходит, четыре года назад, как ты ушла, так я умер. — Инсу отстранилась от мужа, но он обнял её и притянул к себе. — Больше года я лежал, выходит, мёртвый, а потом красноголовых бил, Сансон вернул, вот, король мне эти земли и подарил, а подарил их он мне — живому. Ну, и жил я, выходит, до тех самых пор пока недавно не повесился, а сейчас, значит, я мёртв, а коли я мёртв, магистрат должен с этих земель налог собрать и в столицу отправить. Налог большой и недоимку заметят, а так как я мёртв не совсем, то жизнь моя как рыбья кость в горле у магистрата. Через неделю он должен налог собрать, а значит, за эту неделю либо сказать королю, что жив я, либо совсем похоронить.
— Чхве Ён-сси, муж мой, помнишь, как на холме ты на Токмана с мечом лез, думая, что он, бедняжка, пришёл тебя в цепи заковать. Так, помнишь? — Чхве Ён кивнул. — Любимый, ты на магистрата гаркнул так, что он за дверью в штаны наложил. Неделя пройдёт, узнает король о том, что жив ты, а магистрат и прихвостни его здесь не покажутся. Ты — перестраховщик дикий, повсюду тебе заговоры мерещатся, никому не веришь, разве так можно жить, перестань, угробишь себя и меня заодно. Любимый! — Инсу взяла со столика полу остывший суп и, усевшись поудобнее, стала кормить мужа.
— Постой, я сам! — воскликнул он.
— Да нет уж, ешь! За короля, за королеву можно две и за принцессу ложечку, хоть и не хочется, ну вот и всё, теперь собираться будем.
Чхве Ён вытер рот и тяжело вздохнул:
— Пускай будет по-твоему, жена. Пройдёт неделя, узнает король о том, что жив я, мы с тобой в Кэгён уедем, монаха я собственными руками придушу, всю крамолу его из дворца повытравлю, а потом за Сансон примусь. Земли-то плодородные, продовольствие с них в армию идёт, а когда поставки прекратятся, голодным не повоюешь, так что здесь порядок должен быть.
— Пройдёт неделя, муж мой, я тебе грудную клетку вскрою, разорванные сосуды зашью, второе переливание сделаю, полежишь дня три, четыре, посмотрю на тебя, и поедем в Кэгён, а сейчас собирайся, пошли гулять. — Чхве Ён поднялся, опираясь о столик, и Инсу, не веря глазам своим, наблюдала за тем, как он меняет рубашку и одевается. — Ты чего? — он удивленно посмотрел на жену в ответ. — Ведь и трёх суток не пролежал, позавчера хоронили, полуживого принесли, а ты сейчас сам поднялся!
— Мне обратно лечь? — спросил Чхве Ён, собирая отросшие волосы в хвост на затылке. — Ты же сказала, идём гулять, вот я и поднялся, не волнуйся медленно пойдём, сердце быстро биться не будет, я помню, что обещал.
— С завтрашнего дня начну медикаментозную терапию, через шесть дней операцию сделаю.
— Делай, что хочешь, жена. — Проговорил Чхве Ён, опираясь на меч. — Пойдём, обниму.
Он положил ей руку на плечо, посмотрел в глаза своим насмешливым взглядом и улыбнулся. Инсу посмотрела на его руку и тяжело вздохнула:
— Только шрамы и остались — без страха не взглянешь, как птиц голодных собственным мясом кормил, пожалел значит, — Инсу нервно хихикнула. — Просила же, чтобы не жадный был, вот он и не жадный, последнюю рубашку отдаст: голодный — на тебе мясо, земли надо — на тебе землю, жизнь тебе моя нужна — умру по одному слову, — Чхве Ён прижал её голову к своему плечу и, тяжело опираясь на меч, направился к двери.
— Токман-а, иди, отдохни пока, я сам справлюсь, — произнёс Чхве Ён и похлопал застывшего в дверях гвардейца по плечу.
* * *
— Войди, Чхусок, — Конмин стоял над своим столом и водил тонкой кистью по бумаге, его одежда и волосы были не прибраны, а под глазами залегли тёмные круги.
— Милостью короля командир удальчи Чхусок, — гвардеец вошёл в дверь и замолчал по взмаху руки короля.
— От Токмана нет вестей? — спросил монарх.
— Нет, ваше величество, но он уже должен быть в Чансо, дня через три мы можем ждать его здесь…
— Я знаю, где Чхве Ён, Чхусок, он в том доме, он четвертован, скачи, Чхусок, во весь опор скачи, догони Токмана. Генерал будет просить вас убить его, не делай этого, пусть без рук, без ног, но привези его сюда, слышишь? Я сам всю оставшуюся жизнь за ним ходить буду, — Конмин упал на колени и запустил руки в волосы — его тело сотрясалось от едва сдерживаемых рыданий.
— Милостью короля… — раздался голос евнуха снаружи, но челобитная прервалась на полуслове.
— Какая к чертям милость двери открой, не видишь, у меня руки заняты, — донеслось снаружи.
— Милостью короля…
— Не гнусавь, а двери открой, придурок, — евнух за дверью вскрикнул, как будто его пнули.
— Удальчи! Что за шум посреди ночи? — воскликнул Чхусок.
— Генерала дядька со своей бандой пришёл, командир, — последовал ответ.
— Генерала дядька, — передразнил Намбо, и Конмин, наконец, узнал его голос.
— Намбо, — вскричал король, — впустите его немедля, он пришёл убить меня.
— Ну, слышал, двери открой да поширше, а то это дерьмо не пройдёт. — Двери покоев короля открылись, и Намбо пинком зашвырнул внутрь связанного по рукам и ногам Синдона. Конмин поднялся с колен и вытер слёзы: Намбо или Синдон — он долго решал, какое имя назвать первым. — Ну, мразь, перед лицом короля скажи правду, что ты с моим племянником сделал. Притащил я тебя сюда, как ты и просил, теперь говори.
— Мразь, о том, как Чхве Ён умер, я готов на каждом углу кричать и кричал бы, когда не искали бы меня на каждом углу по милости генерала. Я, Синдон монах храма Пута, любую хворь могу исцелить, хворь этой земли я исцелил. Любого человека исцелить могу, я — величайший лекарь. Ни один лекарь другой так в человеческих душах не читает, как я, ведь сколько человек этому ублюдку в верности клялись, в любви признавались, друзьями, братьями, родственниками назывались — никто не помог. Королева одна мои планы путала и та не справилась. Где она, кстати, в лицо ей посмотреть хочу. Где? — завопил Синдон, корчась на полу.
— Говори, мразь, говори, как племянник мой погиб.
— Что? Племянник твой, так что же ты, родственничек, пил, не просыхая, вместо того, чтобы тело его, истерзанное, с площади пойти забрать? Когда бы до рассвета успел, с тобой был бы племянничек, а потом вместо того, чтобы вдогон ехать, меня полез искать. Нет, нет, всё по порядку расскажу. Хорош был генерал, силён, умён, и на прадеда ничуть не похож, душа у него была чистая. Я ещё, когда пытал его, понял, тряпицу на лицо ему накину, бобовый суп густой лью и в глаза смотрю, а в глазах у него ни злости, ни покорности, ни боли, ни страха, смотрит он сквозь меня в потолок и умирает просто. И ведь почти победил меня генерал, ан нет. Я, Синдон монах храма Пута, и его сильное тело от души чистой излечил — вырвал душу, как ни сопротивлялась.
— Изверг! Дерьмо! Мразь! — Намбо бил монаха ногами.
— Остановись, Намбо! — вскричал Конмин.
— Остановись, не убивай! — вторил ему Синдон. — Я всё по порядку расскажу. — Конмин дрожащими руками налил воды в фарфоровую чашку и поднёс разбойнику, тот, расплёскивая, поднёс воду ко рту, и король, аккуратно поддерживая под локоть, усадил старика в кресло. — Вот она милость короля, — прокаркал монах, отплёвываясь от наполнявшей рот крови.
— Говори, монах, — произнёс Конмин и уселся на помост.
— Не долго тебе осталось, ваше величество, и некому тебя спасти будет, если раньше с ума не сойдёшь, то скоро твой народ убьёт тебя.
— Мой меч, — закричал Чхусок, — внести, я ему голову отрублю. «Мой меч не примет крови этого гада, ваше величество» — вспомнил Конмин слова Чхве Ёна, — «позвольте мне раздавить его голыми руками» — король закрыл глаза и застонал:
— Остановись, командир. Говори по порядку, монах, если жить хочешь.
— Хочу ли я жить? Хочу! Я болен, душой болен, но жить хочу! Всё скажу, всё! Что было у Чхве Ёна в этой жизни — всё. Мать у него рано умерла, отца я убил, щенок должен был, рядом с родителем ползая, издохнуть, ведь яд из ран высасывал, так и до трупного яда бы дососался, отца не бросив, так шли мимо два обалдуя и мальца подобрали, и ведь один сразу в отцы полез. Второй отец значит. Погиб второй отец, это я ни при чём, только дядька ничуть не хуже, так его в гвардию королевскую на смерть отправили, а там третий отец нарисовался. — Синдон взглянул в глаза Чхусоку, и гвардеец не смог выдержать его взгляд. — Как убить человека, у которого два отца, мать, тётка, братьев несчётное количество, причём один из них король, и ради которого женщина с Небес спустилась? Как? Никто не знает, а я, Синдон монах храма Пута, великий лекарь, сделал так, чтобы все они этого человека и убили. Страшно, ох и страшно, он помирал, страшно, когда любимый человек убивает тебя, тут и сопротивляться нельзя — и умирать больно не от того, что ножом режут больно, а от того, что без ножа. Женщина его исцелить хотела, говорила, болен он сильно, так я ей яд для него дал, сказал лекарство от всех болезней, она не дура, так я ей на собаке действие его показал, а она и поверила. Уж, как она его этим ядом поила, я не знаю, только не выпил он. Подумал, убить она его хочет, но не выпил. Не выпил! Но в то, что жена убивает его, поверил! Поверил и сам решил умереть. И ведь умер бы, только слишком легко ему так умирать я решил. Я решил, как ему умереть, Я! — Синдон катался по полу, как умалишённый, и заходился диким хохотом. Конмин зажал уши руками, но Синдон подполз к нему. — Слушай, ваше величество, дальше расскажу. Женщина его, которая ради него с небес спустилась, побежала к его брату названному, к тебе значит, и подговорила тебя, изверг, своего брата невинного в страшном преступлении обвинить. И ты же своего брата обвинил, виновным признал и приговорил, и ведь не как-нибудь приговорил, ты его полумёртвого на судилище притащил, и вы с ней прямо ему в лицо, значит, всё и сказали. Уж, как он прямо там у вас двоих, у жены и у брата, на глазах умереть старался, не видел, но что вам двоим, жене и брату, сказать ему я решил! Я! Я, Синдон монах храма Пута, решил, что милостивая то ему смерть будет, и знал же, как знал, что мать и жена ему помереть не позволят. Как знал, что лучше ему будет на холоде в исподнем, на ногах не держась, на цепях висеть, вот, как тогда ему умереть хотелось, и то я не дал, и то милостивая смерть была. Он уж как старался и то не смог, и птиц с рук не гнал, и запястья кандалами перерезал, но пришла жена и умереть не дала. Любимая жена пришла, а отец с матерью к сыну своему не пришли, отец пил по-чёрному, а мать решила, что живой муж, эта пьяная свинья, ей ближе, чем сына единственного труп, так получается, а Сурибана глава? Почто ты сына единственного бросил, рода своего продолжение? Ни у брата твоего, ни у тебя детей нет, то хороший сын был, хороший? Гордился ты им? Не гордился? Подвёл он тебя, расстроил, предал? Плохой сын смерть заслужил, так ты решил? — Намбо закрыл глаза, его пальцы дрожали. — Вот пережил этот человек ночь, избитый, истерзанный, мои люди его ногами били, цепями били, рёбра ему поломали, он день на цепях провисел, кровью истекая, а поутру к нему отец с братом пришли, в цепи закованного в клетку бросили и повезли по ухабам. В дороге умирать не давали, привезли, в душегубку, которую я построил, кинули и забыли. Это отец и брат, вот этот отец, третий значит, третий… Сколько раз Чхве Ён тебя от меча закрывал, а удальчи? Сколько? Со счёта сбился? Сколько раз ты его тебе предназначавшимся мечом заколотого с поля выносил? Сколько? А ты его в цепи закованного в душегубку и бросил, а ведь ни приказа, ни распоряжения над тобой не было. Ведь сыночек твой к тому времени четверо суток как оправдан был. За что ты так с ним? Обманул тебя сын, подвёл, предал? Плохой сын! — Чхусок схватился за сердце и покачнулся. — Вот с того времени не жил Чхве Ён, ведь не дурак был, все битвы свои сперва в голове продумывал, наперёд все ходы просчитывал, от того и побеждал. Думаю, он, как дом увидел, сразу понял, какая смерть его ждёт, всё посчитал, даже сколько в муках жить осталось посчитал, спутала мне, конечно, королева этим помилованием карты, но и то хорошо получилось. Стражники, которых магистрат по моему приказу послал, ой, как хорошо справились. Ведь жарко ему в кузне было в исподнем, зато после кузни как хорошо поздней осенью высеченному без рубашки на улице. — Синдон запрыгал по полу, радуясь, как ребёнок. — И кузнец, молодец, хотя не знаю, какой ему от того прок, но только любому понятно было, что человеку с венами перерезанными, пальцами, воронами исклёванными, молот тяжёлый не удержать. Мне магистрат каждый день отчёт слал со слов стражников тех, как они над генералом глумились, я всё у сердца храню, в рубашку зашил. И ведь Чхве Ён-и, чтобы хоть косым взглядом, хоть пинком ненароком, хоть подножку им подставил, ведь нет, нет и нет, ни разу, всё только: «Раб Чхве Ён приказ короля исполнит». Вот оно моё сокровище. — Синдон подтянул связанные клешни к груди и похлопал себя по сердцу. — В первый день его высекли, он пол часа выдержал, сознание не теряя, видать уже и так слаб был. — Синдон хихикнул. — Во второй день, его сечь начали, так жёнушка его явилась, стражники с ней бы хорошо на его глазах развлеклись, только он её под себя подмял и спрятал, они его и секли, и ногами били, и топтали — не отпустил. Вот, так бы я долго развлекался, только королева мне своим помилованием все карты спутала. О, моя королева! Одна Чхве Ёну заступница. Позовите её, в её лицо мне перед смертью будет приятно плюнуть. Позовите королеву, я сказал. — Синдон перешёл на визг. Конмин поднялся со своего места, подошёл к старику и пнул его в живот. Синдон задохнулся от пинка и пополз прочь от короля. — Понял, понял, — проговорил он, сплёвывая кровь, — королевы не будет, жаль, сейчас убьёшь или я продолжу?
Конмин посмотрел в глаза плешивого монаха:
— Продолжай, — проговорил он.
— Так вот, из-за королевы пришлось мне поспешить, собирался я Чхве Ёна четвертовать, как только изобьют его так, что он двигаться не сможет, только пришлось мне поспешить. Магистрат, который мне служит, гвардейца с приказом о помиловании задержал, а я к Чхве Ёну трёх убийц подослал, чтобы его повесить. Да, ведь просто повесить я Чхве Ёна не хотел, это совсем не весело, хотел я, чтобы убийцы эти пытали его долго, потом заставили два письма начертать — одно королю прощальное, другое — мне, и чтобы в этом втором письме он всё по порядку, как его пытали, описал. Эй, король, я тебе своё покажу, а ты мне своё, давай меняться.
Конмин поднялся и подошёл к своему столу, открыл ящик и достал испачканную кровью тряпицу. Намбо проводил его глазами.
— Что тебе мой сын перед смертью начертал, скажи, король? — проговорил он, но Конмин проигнорировал его, поднёс лист к глазам плешивого монаха и тут же отдёрнул:
— Твоё письмо, монах! — вскричал король.
— Здесь режь! — проговорил Синдон, показывая на грудь.
— Кинжал! — закричал Конмин. — Кинжал мне! — Чхусок достал из-за пояса кинжал в ножнах и протянул королю. Конмин долго не мог снять ножны, и Синдон, посмеиваясь себе под нос, наблюдал за тем, как у молодого монарха дрожат руки. Справившись с ножнами, Конмин вспорол рубашку на груди старика и достал оттуда аккуратно сложенные квадратиками бумаги.
— Кровавую, кровавую ищи и читай! — пропел Синдон. — А ту другую мне, другую мне. С тех пор как я понял, что на Совете с воззванием просчитался, ничего на свете я больше не желал, чем письмо от Чхве Ёна получить, и ведь начертал же он мне своё последнее, вот оно, моё сокровище, — Конмин схватил бумаги и отошёл к помосту, Синдон дёргался на полу. — Что тебе Чхве Ён начертал, скажи, король, что написал, написал что? Скажи, король! Скажи!
— Заткните ему рот, — проговорил монарх.
— Вслух читай, что мой сын начертал, король! Пусть мне умереть сегодня, чтобы я только знал, как Чхве Ён погиб, без того дух мой не успокоится.
— В петле твой сын умер, в петле, сам ты его в петлю ты и засунул, — прокричал Синдон, прежде чем Чхусок заткнул ему рот.
Конмин развернул большое испачканное кровью полотнище и стал читать.
«Для того чтобы написать тебе, монах, о том, как меня убивали, я платье жены разорвал, за это я проклинаю тебя, но за свою смерть проклинать не буду, за смерть свою я тебе благодарен. Твоих убийц я услышал, когда они к дому ещё не подошли, мне жена на тропинке вёдра оставила, чтобы я слышал, как к дому идут. Я, высеченный и избитый, встать не смог, подполз к двери и стал ждать. Дверь ты такую тяжёлую сделал и низкую для того, чтобы надо мной поглумиться, да только убийцам твоим в неё вползать так же, как и мне, вперёд головой пришлось. Как первый полез, я ему ножными кандалами череп проломил, а второму на шею цепь, что руки от ног не даёт отвести, накинул. Только, пока я этого второго душил, третий залез и мне самому удавку набросил. Душит он меня, я и рад без меры, что умираю, только он душит, а потом отпускает, отдышаться даёт, а потом опять душит — пытает так, такую ты пытку для меня придумал». Конмин отложил исписанное аккуратным убористым подчерком полотнище и закрыл глаза. Присутствующие молчали, Синдон дёргался на полу, пытаясь выплюнуть кляп.
Намбо отчётливо всхлипнул и проговорил:
— Читай, король, сердце разрывается, но ты читай, что бы не сказал изверг этот — не поверю. Пускай мой сын сам расскажет, как умер.
Конмин вытер холодный пот со лба и продолжил.
«Вот представил я, что жена моя войдёт, вернётся, а у меня сил не будет, чтобы защитить её, и будет только она и этот убийца. Вот и взмолился я, что сопротивляться не буду тому, чтобы он, как приказано ему, пытал меня, если он одно моё условие исполнит. Он видит, что ещё могу его убить, ногами своими цепь ему на шею накинув, не зная того, что я отбитый живот согнуть не могу, он и согласился. Велел мне убийца сперва дружков своих похоронить, я три могилы неглубокие выкопал, спешил, торопился, никогда так не работал, на холоде вспотел весь, за час управился, всё боялся, жена вернётся — не вернулась. Убийца с меня удавку снял и кандалы. Так вот, монах, выкопал я три могилы, три. А как ты думал, когда жена моя вернётся, легко ей будет меня собственными нечистотами изгаженного, языком чёрным выпавшим изуродованного из петли доставать? И я подумал, что нет, так что с убийцей мы договорились, что он меня и закопает. Вот, монах, когда захочешь над телом поглумиться — моя могила с восточной стороны первая».
Намбо вскочил со стула и заходил по комнате.
«Только успели в дом вернуться — убийца мне опять удавку на шею — я даже руки к шее не потянул. От удушья мне уже показалось, жена в дом входит — платье на ней белое, а волосы огнём на солнце горят, очнулся, и нет её — а убийца этот мне кисть и чернила в руки тычет, я ему говорю, что письмо не начертаю, руки у меня все покорёжены. Он петлю на крюк приладил, сел на пенёк посреди дома и сидит. Я белое платье жены достал, порвал и стал писать, вот и пишу тебе, монах. Скоро умру в петле. Поганую ты мне смерть придумал, но и на том спасибо — быстро, всего два дня секли и били, я думал, раньше трёх недель не управлюсь. Не прощаюсь, на том свете встретимся, небеса у нас с тобой одни».
Синдон зацепил тряпку за ножку стула и вытянул кляп изо рта:
— Это письмо мне магистрат прислал, а убийца тот до сих пор не вернулся, хотел я его за сердобольность ядом угостить, да не пришлось. Твой посланец, король, живого Чхве Ёна видел, только, когда рёбра сломаны, дыхание не чувствуется, вот он и подумал, что командир его мёртв. Вот, теперь можешь судить меня, король, только за что? За убийство генерала Корё Чхве Ёна? Так каждый из здесь присутствующих к его смерти больше сил приложил, чем я.
— Мразь! — закричал Намбо и пошёл на монаха. — Мразь! Жив мой сын или мёртв, скажи?
— Мёртв Чхве Ён, мёртв, — пролаял монах, — ты его убил, сына своего.
— Убью! — закричал разбойник, Конмин остановил его, загородив плешивого монаха собственным телом. Намбо налетел на слабое тело короля, как на неприступную стену, упал на колени и зарыдал.
— Командир удальчи Чхусок, слушай приказ короля, — проговорил Конмин.
— Слушаю, — Чхусок склонил голову.
— Правое крыло в темнице освободи…
— Пустует, ваше величество.
— В дальнюю камеру этого человека закрой, вели за ноги и за руки к стене цепями приковать, рот завязать, стражам охранять, но ни криков, ни стонов не слушать, а ты забудь о том, что он сидит там.
Синдон рассмеялся, как умалишённый, Чхусок подхватил его за шиворот и выволок из королевских покоев.
* * *
Инсу ночь за ночью составляла в уме план операции, которую она собиралась сделать мужу, разрезала грудную клетку, находила повреждённый сосуд и зашивала его. Дошло до того, что её руки во сне воспроизводили необходимые для проведения операции движения.
— Милая, просыпайся, уж полдень, я без тебя поел, — Чхве Ён целовал её руки.
— Чхве Ён-сси… — простонала Инсу, — у тебя рёбра неправильно срослись… я не могу так больше… Чхве Ён-сси…
— Милая, просыпайся, а не то я тебя тоже с ложечки кормить буду. — Инсу приоткрыла один глаз и обняла мужа за шею, он поднял её на руки и усадил к себе на колени. — Просыпайся, засоня, просыпайся…
— Это не я засоня, а сын твой, — Инсу открыла второй глаз и посмотрела на еду в руках мужа. — Твою кашу я не буду, я кимчи хочу или ещё чего-нибудь остренького.
— Рот открывай. За меня, ещё раз за меня и ещё — за меня, и только за меня…
Инсу закрыла рот.
— Больше не буду, ты мне эту кашу закидываешь, как уголь в топку, чего-нибудь вкусненького хочу, в Согён хочу по рынку гулять…
— Одевайся, пойдём гулять, — проговорил Чхве Ён, убирая тарелку.
Инсу слезла с колен мужа.
— Раздевайся до пояса и ложись. У тебя живот не болит? Тебя же по почкам били, да и мёрз ты. Как бы не пришлось ещё и лапаротомию делать, ложись, ноги в коленях сгибай.
— Милая, — Чхве Ён посадил жену на постель спиной к себе и стал расчёсывать волосы, — тебе вредно так переживать, ты слишком тревожишься. Успокойся, — Инсу разомлела от его прикосновений, но тут же попыталась оттолкнуть его руки.
— Я тебе вчера укол делала? Какой по счёту?
— Третий. Ты каждый день делаешь мне эти…
— Выговорить и не пытайся, как же так, я собиралась делать через день, — Инсу хотела запустить руки в волосы, но Чхве Ён в последний момент легко оттолкнул её руки от головы.
— Не трогай волосы. Ты каждый день спрашиваешь, переживаешь и делаешь на всякий случай…
— Вот… Ты как? Надо сделать анализ крови на свёртываемость. Дай сердце послушаю. Чхве Ён-сси?
Генерал надел на жену платье:
— Милая…
Инсу бухнулась мужу на колени и прижалась к его груди.
— Ладно, пошли гулять, — проговорила она.
— Ну вот, видишь, и зачем было спорить? Зачем так переживать?
Инсу всхлипнула, обнимая мужа:
— Я не представляю, как буду тебя резать, — он улыбнулся и страстно ответил на ласку.
— Пойдём, пойдём. Токман-а, отдыхай. Ты говорила, тебе надо много ходить, пойдём на холм, сегодня солнечно, хотя и немного морозно, пойдём, тихонько через порог, — он захватил меч.
— Послушай, ты чего со мной как с маленькой обращаешься, сам болен, а обращаешься со мной как будто я больна. Нет, я ещё так спать хочу, — она залезла ему под руку, прижалась к груди и обняла за пояс. — Ты тёплый, совсем недавно был холодный, как ледышка, а теперь тёплый, как раньше, ты всегда был такой тёплый до болезни, я грелась у тебя на груди. Не болей, хорошо? Нет, твой организм восстановился, но сердце меня очень беспокоит с твоими нагрузками, ростом и сложением — это очень опасно, и дыхание жёсткое, слышно, что ты болен. Мне так удобно ходить, когда ты обнимаешь, можно спать и ходить, ходить и спать.
— Пойдём и спи, — проговорил Чхве Ён, не пряча улыбку.
Инсу отдыхала после долгой прогулки, стояла в воротах дома кузнеца, опираясь на подпиравшей навес столб, и смотрела на мужа. Он ходил туда-сюда по дороге перед домом, чертил что-то в пыли мечом. «Мой муж был послан мне небесами, и ведь получила именно такого, как и заказывала: сильного, чтобы защищал, — он, защищая, готов свою жизнь отдать; умного, чтобы было о чём поговорить, — он слушает меня, хоть и считает, что говорю я ему полную ахинею; богатого — он богат; красивого — он красив, и, главное, не жадного — он рубашку последнюю готов отдать. И что, если такой оказался только один да ещё в четырнадцатом веке и отчаянно нуждался в квалифицированной медицинской помощи?! Только небеса посмеялись надо мной, я же хотела, чтобы он мне денег дал — он бы дал, всё бы отдал, только куда мне его деньги». Чхве Ён посмотрел на жену и улыбнулся: «И я тебя люблю» — подумала Инсу, что-то просвистело в воздухе над головой, она не обратила внимания и осталась стоять на том же месте, этот человек сделал шаг назад и закрылся мечом, в землю у его ног воткнулась стрела, три другие отлетели, отскочив от меча:
— Все в дом, к окнам не подходить, — закричал он. Инсу не сразу поняла, что происходит, — милая, не стой, быстрее в дом. — На шум выбежал заспанный Токман без доспеха. — Закрой её и в дом уходи, — закричал Чхве Ён, обитатели дома кузнеца спешили укрыться и в дверях образовался затор. Чхве Ён вошёл в ворота и потянул на себя тяжёлые двери, они заскрипели на петлях так, как будто их не затворяли последнее столетие и поддались. Инсу, до конца не понимая происходящего, вошла в дом, снаружи что-то свистело, разрезая воздух, а на сердце у неё было спокойно. Оно всё было полно какой-то беззаботной негой и теплотой: «Только вот зачем мне все эти деньги? Совсем не помню. Проводить исследования стволовых клеток для того, чтобы морщины на лицах людей появлялись позже? Как-то это мелко… Зачем всё это? Так хочется просто жить, жить рядом с ним так просто. Я чётко знаю, как это будет час за часом, день за днём, и от этого всё так просто». Этот человек встал в дверях и стал затворять их, она обняла его сзади за пояс:
— Любимый, я за тобой или перед тобой — не важно, лишь бы с тобой, — он уронил меч и закрыл дверь левой рукой. Инсу ждала, что он сейчас обернётся и обнимет её. — Любимый, что там произошло? — спросила она и вскрикнула, его тело содрогнулось, как от сильного удара, и повалилось на неё, ей пришлось разжать свои объятия, — он свалился на пол, и она не смогла, она и не пыталась удержать его. — Чхве Ён-сси? — закричала она в ужасе, он лежал на спине, три стрелы торчали из его груди. — Боже мой! Господи, за что? За что? — закричала она. — Господи, за что мне это? — она опустилась на колени рядом с телом мужа и, заливаясь слезами, ощупывала его.
— Он мёртв? — спросил её кто-то.
— Господи, за что? За что? — она ласкала его голову и заливала слезами лицо.
— Он мёртв? — кто-то спросил её настойчивее. Она отскочила от тела, села на пол и продолжала заходиться рыданиями. — Он мёртв? — спросили её и взяли за плечо.
— Господи, за что? Что я сделала не так? Я была жадной, да была, я была невоздержана в речах, я хулила тебя, я нарушала твои заповеди, да, всё это было, всё и сразу, но за что мне это? За что? Он пережил то, после чего выживают единицы, зачем было убивать его? Он говорил мне, говорил, что это будет, но я не верила. Ты за это решил наказать меня? Это слишком жестоко. Он отбивал стрелы, у него не было сил, не могло быть достаточно сил, чтобы отбить их все, но он не спрятался, не проявил малодушие, за что? Он обещал мне жить, он закрылся рукой от этих стрел: эту, которая попала в сердце, он держит, будто поймал на лету, эти две, которые пробили легкое, прошли через его руку насквозь. За что? За что ты так наказал меня? — Люди стали расходиться, оставляя безутешною вдову причитать над телом мужа, заскрипели, открываясь, запертые им на засов двери, кузнец собирал разбросанные по двору стрелы, Инсу ничего не слышала, продолжая жаловаться на своё горе, Токман медленно сполз по стене на пол. Солнце спряталось и не светило в окна, Инсу склонилась над мужем и поцеловала его в губы — его дыхание обожгло ей щёку. — Токман-а, — закричала она. — Господи, я же лекарь, почему я не проверила пульс? — Она зажала артерию на шее мужа, пульс был чёткий, ровный, шестьдесят ударов, прослушивался и на руке, выше локтя и на запястье. — Быстрее, — Инсу не думала, что может так кричать, — три высокие лавки, нет, три стола, и подставьте доски под ножки, чтобы было выше, поставить буквой «ти», нет, просто принесите в нашу комнату, я там скажу, как поставить, готовьте кипяток и много белой ткани. Господи, я же не знаю даже как достать эти стрелы, когда они руку насквозь прошили и в грудь вошли, Господи.
— Я стрелы достану, Небесный лекарь, — проговорил Токман.
— Достанешь? Выдернешь? Я тебе достану! Кузнеца с братьями зови, сначала в комнате всё приготовьте, потом его отнесёте туда. Ты со мной останешься — помогать будешь. Любимый, любимый мой, слышишь меня, очнись, посмотри на меня, ну, давай, — он не приходил в себя. -Любимый, очнись, посмотри на меня, назови меня по имени, — она легла рядом с ним на пол, осторожно положила голову ему на плечо. — Любимый, это очень плохо, что ты сознание потерял, ты должен в себя прийти, любимый. — Она поцеловала его в ухо, погладила изорванную шрамами раковину, вокруг сновали какие-то люди, что-то переносили, Токман возбуждённо что-то кричал, ей было всё равно. — Чхве Ён-сси! Приди в себя! Любимый, любимый мой! Ну давай, ну, ты чего? Чхве Ён-сси!
— Небесный лекарь! Небесный лекарь, — она не сразу отозвалась, Токман звал её, — всё готово. — Готово, говоришь! Здесь останься и продолжай звать его, ни на секунду не умолкай, если очнётся, не позволяй ему рукой шевелить, вообще шевелиться не позволяй, а вы трое со мной. — Инсу вошла в комнату, три высоких стола стояли рядом. — Выше, выше, доски подложи под ножки, столы должны стоять устойчиво, и не ниже моего живота, — Инсу проверила устойчивость и высоту стола, — сойдёт, теперь эти два на ту же высоту перпендикулярно этому, вот чёрт, это слово вы не знаете, вот так, поперёк ставьте, теперь всё белой тканью закройте. — Инсу обошла получившуюся конструкцию.
— Небесный лекарь, — кузнец впервые назвал Инсу этим именем, — могу я остаться?
Инсу критически оглядела его:
— Как давно мылся?
— Вчера.
— В чистое переоденься, нижнюю часть лица закрой и оставайся, кузнец. Все за мной, надо его сюда принести.
— Командир, командир… Слышишь, командир? Очнись, командир! Очнись! Очнись! Командир, — Токман слегка охрип, выполняя распоряжение лекарки.
Инсу увидела мужа, и её сердце зашлось болью, он так и не пришёл в себя:
— Любимый, очнись, ну, как же плохо, что ты в себя не приходишь. Приди в себя! — она взяла его за руку, пульс стал чаще, сказывалась кровопотеря, но видимая кровопотеря была небольшой, кровь, пенясь, вытекала из ран на руке и тут же сворачивалась, гемостатики действовали. — Берите двое за плечи, двое — за ноги, под голову поддерживайте, осторожнее, руку, руку не заденьте.
Инсу разложила инструменты, пузырьки с лекарствами, смотрела на мужа и заходилась рыданиями:
— Я представить не могу, как вытащить эти стрелы, если они пробили руку насквозь и вошли в грудь. Наконечник в груди, Господи, за что? — она закрыла лицо руками.
— Милая, не плачь, — эти слова прошили тело Инсу судорогой, Чхве Ён открыл глаза и застонал.
— Ты очнулся! Глаза открыл! — она подлетела к мужу и принялась целовать его. — Хорошо, — проговорила она, утирая слёзы, — только рукой не шевели, лежи и не двигайся.
— Я жутко устал, ты права была, милая, рано мне сражаться, — он приподнял здоровую руку, придержал жену за затылок, стараясь ответить на её ласки, но тут же уронил руку и застонал, — дышать было нечем, а я всего несколько стрел отбил. Ну, не плачь, тебе вредно, ведь всё обошлось.
— Обошлось?! Обошлось?! — истерично вопрошала Инсу. — Как же обошлось, любимый, когда две стрелы в руке торчат, а наконечники в грудь вошли, что, если ребра задеты, а под рёбрами лёгкое пробито, а эта третья — в область сердца вошла, вроде неглубоко только… только… Я представить не могу, как стрелы эти достать.
— Не переживай, милая, Токман стрелы достанет, ты только посмотри, чтобы наконечник был цел, а то яд в теле останется, а потом я раны прижгу, и всё будет хорошо. Токман-а, давай дёрни… Устал очень, спать буду.
— Чхве Ён-сси, не смей глаза закрывать, на меня смотри и говори, говори со мной. А ты, Токман, стой, близко не подходи, не смей трогать его. — Инсу преградила путь гвардейцу. -Достанет? Дёрнет? Сосуды перебиты, нервные окончания задеты, это только в руке, а в груди — кости, а лёгкие, твои лёгкие! Я должна всё зашить, а ты говоришь ему, дёрни! Я тебе дёрну! Жить надоело?! Изверг! Рукой не шевели! Яд в теле, говоришь, останется? Они ещё и отравлены! — Инсу схватилась за голову и застонала.
— Милая, не переживай так, дай я хоть кисть раскрою, устал держать, — Чхве Ён разжал руку, и третья стрела с глухим стуком упала на пол.
Инсу вскрикнула:
— Что? Что? Любимый! — она взяла мужа за руку.
— Не переживай, говорю, вредно тебе. Вот, говоришь, стрелы в грудь вошли — ничего подобного — ну, руку насквозь прошили, ты только проверь, чтобы наконечник цел, а потом Токман стрелу достанет…
— Идём сюда, любимый, руку разогнуть можешь? Убери с груди, — Инсу осторожно разгибала пробитую стрелами руку мужа. — Медленно, осторожно, терпи, пожалуйста…
— Мне не больно… — проговорил он, кусая губы.
— Я сказала, терпи, знаю, что больно, очень больно, ты только потерпи, — Инсу отвела его руку от груди, — стрела насквозь руку пробила, и наконечник вышел, вот, рубашку продырявил… Любимый, наконечник от стрелы отделить надо, а остальное можно будет выдернуть.
— Милая, пускай Токман дёрнет, там уже под наконечник дырка есть.
— Я тебе дёрну! Я боль тебе иголками сниму, будет под местной анестезией, просто я не выдержу, если ты глаза сейчас закроешь. Будет всё равно больно, но ты терпи, хочешь, чтобы не так было больно, пока Токман с кузнецом стрелы разбирают, я тебя целовать буду и за руку держать, за здоровую руку?
— Держи, целуй, Токман уже всё в этой жизни про меня видел, ну, теперь пускай и кузнец посмотрит. Тебе честь не дорога, а мне и подавно.
— Вот, про честь свою вспомнил, ну, ничего — сейчас забудешь. Разбирай стрелу, Токман, дёрнешь — прокляну, осторожно разбирай, сам не поранься и в руке не качай. Ну, начинай. — Инсу поставила обезболивающие иголки и вылила пузырёк обеззараживающего средства на раны мужа. Чхве Ён дёрнулся, сжал зубы, унимая стон, ударил пяткой в своё жёсткое ложе, и Инсу обежала импровизированный операционный стол, чтобы закрыть ему рот поцелуем. — Всё, слышишь, всё. Сейчас Токман стрелы достанет, я тебе руку разрежу, всё внутри зашью, перевяжу, чтобы ни одна связка, ни один сосуд тебе впредь мечом махать не мешали. Да? Хорошо? Глаза не закрывай, на меня смотри. — Инсу погладила его по голове и проверила пульс. — А сердце быстро бьётся, последствие кровопотери, сейчас иголку поставлю, чтобы сердцебиение замедлить, хорошо? Двигаться не сможешь, помнишь? Ещё раз поцелую, не спи, мне страшно.
— Чего ты боишься, жена? — спросил Чхве Ён, приподнимая голову, чтобы ответить на поцелуй.
— Потерять тебя боюсь, — ответила Инсу, нежно глядя ему в глаза.
— Не бойся, покуда сама не прогонишь — я не уйду, — голова генерала со стуком опустилась на импровизированный операционный стол, он застонал от боли.
— Покуда сама не прогонишь!? — Инсу всхлипнула.
— Ну, и чего ты плачешь, милая? Чем я на этот раз тебя расстроил?
— Выходит, прогоню — уйдёшь? — Инсу склонилась над мужем.
— Я попытаюсь остаться, переспрошу тебя, уверена ли ты, что хочешь, чтобы я ушёл, а потом уйду, — Чхве Ён страдал от боли, его тело дёргалось, он кусал губы и неестественно запрокидывал голову, сжимал кулак здоровой руки. Пытаясь отвлечь его, Инсу села на стол рядом с ним и заставила его здоровой рукой обнять свой живот.
— Куда, интересно, уйдёшь, скажи, любимый, если не секрет, — он замолчал, почувствовав подвох в вопросе. — Так, куда уйдёшь, любимый? — Инсу нежно погладила его по голове и поцеловала в губы. — Я, знаешь ли, не просто так спрашиваю, не из пустого интереса, я вот вспоминаю, как ты меня гнал от себя совсем недавно, я же не ушла, так получается, зря, так надо было уйти, я же тебя переспрашивала и не раз, вот, скажи мне, любимый, куда надо было уйти?
— Больно! — проговорил Чхве Ён, с трудом повернул удерживаемую женой в объятиях голову и посмотрел на руку.
— Больно тебе, негодник! Нет, тебе не больно! Как будто, я не знаю, куда ты слинять собираешься! Слиняешь — я тебя догоню и верну, понял! Понял меня, только попробуй! Любимый! — Инсу крепче обняла его голову и потёрлась о его лоб. — Температуры нет. Ну, как там у тебя дела, Токман? Первую вытащил? У-уу, как медленно, только наконечник снял, ну, теперь погоди. Любимый, больно будет, терпи.
Чхве Ён тяжело вздохнул, он опасался что-либо говорить, чтобы не вызвать неожиданную реакцию на свои слова.
— Кузнец, идём, руку держи, и я держу, а ты, Токман, вытаскивай, только не дёргай, а спокойно так вытаскивай, вниз тяни, прямо только, не под углом. — Токман выдернул стрелу, и Чхве Ён закашлялся. — Ты чего? — спросила Инсу, вздрогнув.
— Ничего. Со мной всё в порядке.
— Давай, Токман, вторую разбирай. А ты не кашляй, — Инсу опять подошла к мужу, — больно, да? — Она погладила его по голове. — Терпи, недолго осталось, — он кивнул и отвернулся.
— Токман-а, наконечник дай, что за яд определить надо, — проговорил Чхве Ён.
Токман положил наконечник на протянутую Инсу тряпицу.
— И, как ты интересно определишь, что за яд, любимый?
— Иголку убери, узнаешь, мне рука нужна.
— Ну ладно, убрала, любопытно. — Чхве Ён дёрнулся и закашлял, взял наконечник в руки, посмотрел на свет, понюхал и потянул в рот. Инсу выбила у него наконечник из рук. — Вот, придурок!
— Что творишь, жена? Как же я иначе яд узнаю? — он опять закашлялся и сглотнул. — Вот, не знаю, что за яд, может, и не особо важно, отравиться не успел. — Ставь обратно иголку, милая.
Инсу поставила замедляющую сердцебиение иголку.
— Как дитё малое, всё в рот тянешь. Мало ли что там на наконечнике.
— Лекарка, я наконечник снял, — Инсу подошла к Токману, и они выдернули вторую стрелу.
— Выдыхай, любимый, сейчас я инструменты обработаю ещё раз и буду резать. Ты потерпишь или анестезию дать?
— Спать уже не хочу, проснулся, — простонал Чхве Ён, — терплю, режь как тебе спокойней.
— Мне спокойней тебя слышать и в глаза твои смотреть, любимый, но, если будет очень больно, ты скажи, не молчи. Я четыре разреза сделаю, ты меня понял, небольшие разрезы, могла бы сделать один большой, но лучше сделаю четыре маленьких. Видишь, кузнец, это скальпель, он режет. А теперь крюки давай, шире разводи и держи вот так. Ну, любимый, а ты говоришь: «Дёрни», — если бы он дёрнул, я бы тут концов не нашла, хорошо, кость не задета, зато сосуды. Зажим, кузнец, это зажим называется, я им разорванные сосуды зажимаю, видишь, кузнец? Ты же это хотел видеть? А это игла, кузнец, только не обычная игла. Тебе не больно, любимый?
— Терпимо, — проговорил Чхве Ён между приступами кашля.
— Видишь, кузнец, а всё оттого, что иголки нервы пережали, и болевой импульс к мозгу не идёт. Недолго ещё потерпи, любимый. — Чхве Ён тяжело задышал. — Я грудную клетку тебе не буду сегодня резать, боюсь, пускай рука заживёт. Ты уверен, что ядом не отравился?
— Не уверен.
— Что? — нервно дёрнувшись, переспросила Инсу.
— Уверен, уверен, не переживай.
— Муж мой, я сейчас тут закончу и подойду к тебе, и ты мне в лицо скажешь, уверен или нет. Ну, вот и всё. Иду к тебе. — Инсу обошла импровизированный операционный стол. — Температура? Нет температуры. Сердцебиение? А ты чего нервничаешь так? Кровопотери большой нет, я все сосуды зашила, чего сердце так бьётся? Послушай, посмотри на меня, посмотри на меня. — Глаза Инсу наполнялись слезами — губы её мужа покраснели от проступившей на них крови. — За что мне всё это? Почему ты такой псих? — Инсу подбежала к столику и стала копаться среди глиняных пузырьков. — Сейчас спать будешь. Как же мне страшно.
— Не бойся, — выдохнул Чхве Ён.
— Не бойся?! Ты издеваешься? Ты давно кровь глотаешь? Сядь! Кузнец, уйди! Завтра тебе твоё сокровище верну. — Инсу разрыдалась. — Ты говорить разучился? Нельзя сразу сказать было, как ты говоришь это: «Милая, я отравлен».
— Сердце бьётся, задыхаюсь, — простонал Чхве Ён, отчаянно глотая ртом воздух.
— Кузнец, кипячёной воды быстрее! Ты же этот яд перебороть можешь, давай, пожалуйста, я боюсь тебя резать.
— Поздно бояться. Рубашку сам сниму, — Чхве Ён стал развязывать завязки на рубашке.
— Стой! Рукой не шевели. Не глотай кровь. — Чхве Ён сплюнул накопившуюся во рту кровь, и алая струйка потекла к подбородку. — Инъекция внутривенно подействует, и не надо будет резать. Ложись, продолжим медикаментозную терапию, тебе будет холодно, я накрою тебя одеялом.
— Ты знаешь, как действует этот яд. Ты говорила, пока есть дырка, это яд. Ты говорила, что дырка сама не заживёт. Не бойся, я верю, что ты сделаешь всё, как надо.
— Любимый, лекарства помогут… — простонала Инсу и схватилась за голову.
— Лежать целыми днями не хочу, надоело, жить хочу. Я тебе верю, ты боишься меня резать, чтобы не боялась, хочешь, я попрошу: «Милая, спаси меня», — или хочешь, я прикажу: «Жена, спаси меня», тогда ты сделаешь только то, о чём я просил, или то, что я приказал.
Инсу посмотрела на него, он посмотрел ей в глаза и ободрительно кивнул — она хотела поцеловать его в губы, но он отстранился и подставил щёку:
— Полный рот крови, — проговорил он.
Инсу взяла чистую тряпицу, закрыла нижнюю часть лица мужа и стала по капле выливать анестезию:
— Просто спи, любимый, просто спи.
* * *
— Его величество почтил наше собрание милостью своей.
Конмин занял своё место на троне.
— Я готов выслушать чиновников Совета. Приближается время сбора налогов. Чиновники должны ответить, каков был урожай, сколько хозяйств будет охвачено, какая доля средств пойдёт в казну и насколько этих средств будет достаточно для того, чтобы удовлетворить нужды двора.
— Ваше величество, милостью короля чиновник второго ранга Могун И Сэк сообщает, что число хозяйств, охваченных сбором налогов увеличилось в два раза по сравнению с прошлым годом. Несмотря на сокращение ставки налога, объём собираемых в казну средств растёт. Число хозяйств, облагаемых налогом, в провинции Сансон возросло на пять сотен.
— С чем связано такое увеличение числа хозяйств в Сансоне? — Чиновники замолчали, по залу пробежал шепоток. Конмин поднял взгляд. — Отвечай, чиновник второго ранга, приказ короля.
— Ваше величество, налогообложению подлежат земли в предместьях порта Чансо после смерти генерала Корё Чхве Ёна. Тэогун в своё время отказался от этих земель, угодья были разделены между крестьянами. Они не платили налог. Магистрат официально подтвердил смерть Чхве Ёна, — произнёс чиновник и подошёл к трону, чтобы передать евнуху короля свиток.
Конмин принял свиток из рук евнуха и отложил, не читая.
— У меня есть повод не доверять словам магистрата Сансона. Чиновники Совета, слушайте приказ короля, повелеваю начать расследование смерти чиновника третьего ранга, генерала Корё Чхве Ёна. Чиновник пятого ранга Мун Каный и чиновники, поддержавшие ложные обвинения, были арестованы, удальчи Гэук, доставлявший приказ о помиловании и засвидетельствовавший смерть генерала, взят под стражу. На основании этих бумаг приказываю чиновнику первого ранга Ичжэ Ик Чжэ Хёну и командиру королевской гвардии Чхусоку начать расследование. Я собираюсь посетить Сансон. — Конмин поднялся, положил свиток на поднос евнуху к другим аккуратно уложенным бумагам и покинул зал приёмов.
«Ён-а, я найду в себе силы, обещаю. Ты умирал так страшно, я отомщу за твою смерть».
Король, будто во сне, шёл по коридорам дворца, мир покачивался перед его глазами, он завернул за угол, направляясь к своим покоям. Навстречу ему шёл Чхве Ён в тяжёлом серебряном доспехе, генерал и король поравнялись, Чхве Ён отошёл в сторону, уступая дорогу, и склонил голову.
«Ён-а, ты пришёл ко мне», — проговорил Конмин, хватая друга за золотые наручи, солнце огнём играло на его доспехе. Чхве Ён поднял взгляд, посмотрел королю в глаза и улыбнулся: «Расследуя мою смерть, ваше величество, вы выявите корни заговора. Чиновники Совета, поддержавшие обвинение, магистрат Сансона. Сансон. Эта провинция очень важна для нашей страны, продовольствие, следите за поставками продовольствия из Сансона. Отпустите меня, ваше величество, мне больно, эти наручи сдавили мне руки», — Чхве Ён пошатнулся и растаял в воздухе, оставив кровавый след своих израненных рук на тыльной стороне ладоней короля.
— Отпустите меня, ваше величество, отпустите, — Конмин держал за руки командира удальчи Чхусока. — Я милостью короля принёс письмо от командующего армией Ли Сонге, он покорно принял все чины и подарки короля, но ко двору отказался явиться.
— Чхве Ён не принимал моих подарков, вздыхал, когда я награждал его чинами и званиями, будто я взваливаю тяжесть этого мира на его плечи, но приходил по первому зову, стоило мне подумать о том, что он нужен мне.
— Ваше величество, вы больны? — спросил гвардеец, опустив взгляд.
— Вести от Токмана, Чхусок?
Командир удальчи опустился на колени:
— Ему был дан приказ не возвращаться без Небесного лекаря, может быть, он ищет её.
Король вытер холодный пот с лица и оглянулся, он стоял перед покоями королевы, никто не остановил его, и Конмин вошёл внутрь.
— Ваше величество, милостью короля я заслуживаю смерти, — дама Чхве опустилась перед ним на колени. Конмин вошёл в альков и опустился на кровать рядом с женой: «Любимая, ты так нужна мне, я не знаю, что делать и думать. Если бы ты открыла глаза и сказала мне твёрдо: “Чхве Ён жив, муж мой, я рядом, а он жив”, — я бы мир перевернул». — Я знаю, о чём прошу, ваше величество, но моего племянника не вернуть, а королева уже сутки в себя не приходит. Названая тётка Чхве Ёна лечила её да только сама занемогла, а теперь некому её лечить. Велите лекаря найти милостью короля.
— Что? — переспросил Конмин.
В глазах дамы Чхве стояли слёзы:
— Её величество уже сутки не приходит в себя, а лечить её некому, ваше величество.
Конмин обнял жену и прижал к себе: «Я найду в себе силы, дорогая, найду, я всё сделаю».
Король спускался в темницы дворца в сопровождении евнухов и удальчи. На лицах стражи восточного крыла застыло выражение боли, воздух был наполнен криками и стенаниями умирающего, Конмин остановился и глубоко вздохнул:
— Ключи от кандалов заключённого и в плошку налейте воды. — Чхве Ён протянул Конмину плошку с водой, проводил её жадным взглядом и сглотнул. «Прости меня, брат», — проговорил король. Конмин вошёл внутрь камеры заключённого, Синдон катался по полу и безостановочно голосил: «Больно. Жить хочу. Пи-иить. Пить». Король подошёл ближе, и старик схватил его за ноги:
— Пощади. Так больно, я не могу так умирать.
Чхве Ён вошёл в камеру, сел на каменный приступок под зарешеченное окно и опёрся спиной о стену, подчиняясь внезапному наитию, Конмин высоко поднял плошку и стал медленно выливать из неё воду на пол, смотря в глаза скорчившегося на полу старика.
Синдон отполз и забился в угол:
— Пощади. Воды-ыыы.
Конмин отвернулся и пошёл к выходу.
— Пощади-ииии, — крик плешивого монаха оглушил его.
— Хочешь, чтобы я пощадил тебя, старик? — Конмин заставил свой голос звучать спокойно.
— Пощади.
— Чхве Ён мёртв, а ты мог бы быть полезен этой стране. Что, если я пощажу тебя? — проговорил Конмин и содрогнулся.
— Буду служить как пёс, — прокаркал монах.
— Стража, снимите с него цепи и выведите отсюда.
Синдон упал ниц и стал целовать ноги короля, стражники вытащили его из клетки, Конмин вышел вслед за ними, железные двери закрылись, король вздрогнул и оглянулся. Чхве Ён остался лежать в темнице на каменном приступке под окном, солнце освещало его лицо.
* * *
— Батюшка, очнись, глазоньки открой, — Чхве Ён проснулся от этого причитания, не открывая глаза, он попытался определить, что с ним и как. Дышать было тяжело и больно, рот не открывался из-за засохшей крови, правой руки не было, левая не поднималась. Он попытался пошевелить пальцами и почувствовал лежащие на них волосы, жена лежала у него на ладони. Чхве Ён вздохнул и повернул голову на бок, попытался поднять правую руку, чтобы обнять жену, грудную клетку прошило острой болью, и генерал застонал. — Батюшка, батюшка, — причитание перешло на крик.
— Уйди, женщина, не видишь, командир мой болен и скоро не очнётся, уходи.
— Батюшка, батюшка, — любопытство пересилило чувство самосохранения, и Чхве Ён открыл глаза. — Генерал Чхве Ён, батюшка, смилуйся, встань, поднимись.
— Кто… — Чхве Ён попытался что-то произнести, но понял, что это ему не под силу, и закрыл глаза. Тут же шершавая рука подняла его голову и поднесла к губам чашку с водой.
— Не пей, касатик, рот прополощи и сюда выплёвывай, чтобы кровь насохшую убрать.
Выполнить это распоряжение было сложно, вода просилась в горло, он с трудом, но справился, положил голову на бок, скосил взгляд — жена спала у него на руке.
— Смилуйся, батюшка, — затянула седая старуха, упав на колени перед ним, — магистрат пришёл налог собирать, говорит, что не законно нас на эти земли янинами записали, налог собирает, земли отбирает, охрани, батюшка…
Чхве Ён замотал головой.
— Какой я тебе батюшка, женщина, сама мне в матери годишься. Почему так называешь? Отдайте ему всё, янины, рабы — земля обрабатываться будет и ладно.
— Батюшка, как же отдать, — старушка от возмущения вскочила на ноги, — как же отдать то, что своей кровью и потом полито.
— Полито потом и кровью, — повторил Чхве Ён, — какая разница куда кровь проливается, везде впитается. Не видишь, женщина, не встать мне, не причитай, отдайте всё, как поднимусь — всё верну.
— Как же, касатик, сыновья мои уже со стражей схлестнулись, пол деревни уже в колодках сидит. Встань, батюшка, охрани, одно тебе надо — показаться, что жив, да слово молвить.
— Показаться, что жив я? А я жив? Я же не знаю, жив я или мёртв. Вроде как мёртв, повесился же, а может жив. Хочешь сказать, как раз узнаю. Хорошо, будет тебе слово, как только жене моей под голову подушку положишь, не разбудив, меня поднимешь, оденешь, и куда там надо живым доведёшь, вот, тогда и будет тебе слово. — Чхве Ён попытался сесть и застонал. — Самому мне это никак не сделать.
Старушка засуетилась вокруг него:
— Сынок, я досочку тебе под спину сейчас принесу коротенькую, — проговорила она и убежала.
Чхве Ён посмотрел на жену и пошевелил рукой, пытаясь погладить, её волосы касались его пальцев — он ловил их в воздухе:
— Умаялась, милая, всю ночь врачевала, — Инсу потёрлась о его ладонь и продолжала спать, он улыбнулся и закрыл глаза.
— Под плечи, под плечи его приподними, сынок, — причитала старушка, Чхве Ён проснулся от этого причитания во второй раз, — теперь я досочку подставлю, — Токман решил подсобить настырной гостье, не видя причин, по которым бы тэогун не мог бы оказать небольшую услугу жителям деревеньки, прогулявшись куда просят. — Генерал, батюшка, спиной о досочку опирайся, а живот сгибай.
— Вот, изверги, — простонал Чхве Ён, — земля им нужна, а меня, значит, в ней так и похоронят. Хоть бы жена проснулась, а то вдруг порвут обратно то, что она зашить уже не сможет.
Чхве Ён сел на лавке, спустил ноги на пол и схватился за грудь, открыл рот, пытаясь отдышаться. Старушка деловито крутилась вокруг, приматывая доску к спине бинтами, Токман помогал ей. Чхве Ён осмотрел правую руку, согнул и разогнул пальцы, рука болела, но работала. Настойчивая гостья затянула его руки в рукава рубашки и стала завязывать завязки. Чхве Ён поднялся на ноги и покачнулся, голова кружилась, его поддержали под спину, не позволив упасть. Он глазом не успел моргнуть, как был одет.
— Токман, предатель, меч мой подай, жену охраняй, на улицу не выпускай, будет дверь ломать, и то не выпускай, понял меня. Ну давай, старайся. — Проговорил он, направляясь к двери. — А ты веди, женщина, где там твоих сыновей отбивать. Сколько стражи с магистратом?
— Да, почём мне знать, касатик, — последовал ответ.
— Это хорошо, что не знаешь, так я знаю, что не больше пятидесяти, точно сдохну. Как вооружены хоть скажи?
— А до зубов вооружены, не ругайся, батюшка, — последовал ответ.
Чхве Ён со своей спутницей вышел за ворота и огляделся. Деревенька была покинута, повсюду была разбросана забытая утварь, не привязанная разбредалась скотина и куры. В отдалении на пригорке Чхве Ён заметил странное собрание и поковылял в том направлении. Магистрат восседал в открытом паланкине, а перед ним, затравлено озираясь, собрались крестьяне: женщины тихонько постанывали, по-видимому, отходя от недавних истеричных рыданий, мужчины частью утешали жён, частью напряжённо вслушивались в слова магистрата, группа наиболее активных была поставлена на колени и закована в колодки, закрывавшие шею и руки, те, кому колодок не хватило, — связаны. Чхве Ён тяжело поднимался на холм, поминутно останавливаясь, и пытался отдышаться, открывая рот. Старушка не отставала от него ни на шаг и, просительно посматривая в глаза, поглаживала по руке.
— Тут некоторые говорят, что покойный генерал от этих земель отказался, чтобы не пустовали они, крестьянам пожелал отдать, и теперь они ваши. Быть может, все слышали о том, и я слыхал, только записей то подтверждающих в реестре земельном нет и не было никогда, а, следовательно, земли эти вами незаконно захвачены, а те, кто приказу магистрата о передаче этих земель сопротивляются, — преступники и будут наказаны. Владелец этих земель мёртв и наследников по себе не оставил, земли будут переданы в собственность магистрата, а вы, приписанные к ним рабы…
— Мы не рабы, в земельном реестре есть записи о том, что мы на эти земли янинами закрепляемся! — стражники вошли в толпу, вытащили из неё очередного крикуна, приставив тому мечи к горлу, поставили на колени перед магистратом и связали.
— Такие записи есть, но отказа покойного генерала от имущества нет, а, следовательно, эти записи не законны.
— Магистрат, — взревел Чхве Ён, набрав воздух в лёгкие, и почувствовал, как грудь взорвалась болью, — как смеешь ты творить суд и расправу на моих землях. Я, тэогун Чхве Ён, чиновник третьего ранга, подсуден только королю и высочайшему Совету. Я, генерал Корё Чхве Ён, по доброй воле отдал свои земли этим людям, чтобы не пустовали, я милостью своей защищаю их, а тебя я предупреждал, появишься на моих землях — и мой меч остановит тебя.
Старушка засеменила в толпу и растворилась среди односельчан. «Вот, теперь я узнаю, жив я или мёртв», — подумал Чхве Ён. — «Если мёртв — убьют, если жив — буду жить, сколько их — тридцать, то, конечно, не убийцы — стражники, да только и у них ума хватит всем вместе напасть. Хорошо, хоть цепей у них в руках нет. Хотя, какая разница, как упаду, так и цепи найдутся. Нет, не будет цепей на меня, просто убьют быстро и не больно. Милая, прости... А, впрочем, какая разница, жив я или мёртв, то мне решать, а я думаю — жив, да и наследник по мне есть. Пошёл ты к чёрту, магистрат». Чхве Ён стоял в одиночестве чёрным столбом на краю плоской вершины холма, а по другую сторону волновалось разномастное человеческое море. Магистрат, невысокий толстенький человечек с коротенькими ножками и блестящими масляными чёрными волосами, подтянулся на ручках и залез на кресло своего паланкина с ногами, испугавшись при виде воина, который в бою один стоил двух тысяч, и возопил:
— Генерал Корё Чхве Ён мёртв. Стража! Самозванца схватить. — Стражники остались стоять на месте. Чхве Ён тяжело дышал, хватая воздух широко открытым ртом, одной рукой он держался за грудь, а другой тяжело опирался на меч. — Схватить самозванца, — пропищал магистрат, и Чхве Ён покачнулся, с трудом устояв на ногах. Стражники схватились за мечи и направились к нему.
«Подходи, окружай, я же мёртв, повешен, стрелами отравленными убит, неужели, всё ещё боитесь. Подходи, все подходи»
Стражники кружили вокруг Чхве Ёна, выставив перед собой мечи. Он стоял в центре этой смертельной карусели, тяжело дышал и опирался на меч. Магистрат расслабился и удобно уселся в кресле своего открытого паланкина:
— Поставьте его на колени, говорят, генерал Чхве Ён ни перед кем не становился на колени, кроме самого короля. Вот и посмотрим.
Один из осмелевших перед нетвёрдо стоящим на ногах человеком стражников ткнул Чхве Ёна мечом в спину, и сразу же ещё двое повторили за ним этот приём. Удары пришлись в закреплённую старухой на спине доску и отозвались болью в незажившей груди, Чхве Ён не устоял на ногах и упал на колени. Магистрат зашёлся высоким неприятным хохотом, генерал поднял голову и посмотрел в его сторону — в следующую секунду Чхве Ён упал на спину, ударом меча в ножнах из-за головы сшиб с ног половину угрожавших ему стражников, другую половину сшиб ударом ног и, оттолкнувшись от земли, поднялся:
— Тот, кто направит против меня меч в следующий раз, лишится руки, — проговорил Чхве Ён и Квигом с мелодичным звоном вышел из ножен. — Я, воин Корё, на своей земле и буду защищать её, а вы, собаки, прочь пошли, прочь. Я предупреждал тебя, магистрат. — Чхве Ён пинками разогнал стражу и направился к возбуждённо подпрыгивавшему на своём месте чиновнику. — Я предупреждаю тебя в последний раз, увижу тебя здесь или ещё раз убийц подошлёшь — жив останусь — тебе — смерть. — Магистрат тоненько пискнул и скомандовал своим носильщикам поднимать паланкин. — Ключи от колодок, в которые ты моих людей заковал, не забудь, а то догоню, магистрат. — Чиновник выкинул на землю связку ключей, и его носильщики заторопились прочь, Чхве Ён стоял, опираясь на ножны своего меча, и тяжело дышал. Толпа крестьян зашевелилась, одни крестьяне похватали брошенные стражей мечи и теперь с улюлюканьем гнали незваных гостей, другие освобождали от колодок и развязывали несостоявшихся преступников, матери, жёны и дочери целовали и обнимали их, на этот раз рыдая от счастья. Чхве Ён убрал меч в ножны и медленно, держась за грудь, направился в деревню к дому кузнеца, дышать становилось всё труднее, сооружённые старухой плотные перевязи перетянули грудь. Он оступился на склоне, кубарем покатился вниз, его тело дёрнулось, остановившись у дороги, и он затих.
— Генерал упал, генерал! — толпа побежала с холма.
* * *
Инсу проснулась от осознания того, что вместо огромной жёсткой ладони мужа у неё под головой лежит мягкая подушка. Она поднялась и, ещё на что-то надеясь, тихонько позвала: «Любимый, ты где?» Ответа не последовало. Подавив приступ охватившей душу липкой, обволакивающей паники, она поднялась и направилась к дверям, но двери не поддались:
— Токман-сси, ты там? — позвала она. — Открой! — Инсу чувствовала присутствие гвардейца за дверью, но он не отвечал. — Токман-а, где он? Открой!
— Командир скоро вернётся, — последовал ответ, — он просил не выпускать вас до его возвращения.
Инсу стала колотить в дверь кулаками и бить ногами:
— Где мой муж, мерзавец, где муж мой? — кричала она в истерике. — Он подняться после операции не мог. Выпусти меня! Выпусти, иначе я убью тебя!
— Успокойтесь, Небесный лекарь, командир вернётся. Команди-иир! — короткий вскрик гвардейца и шум снаружи окончательно вывел Инсу из себя, она с разбегу налетела на хлипкие двери:
— Что там? Что? Что с ним? Что случилось?
Двери распахнулись, и она едва не налетела на носилки. Чхве Ён очнулся от криков жены и попытался открыть глаза — глаза не открывались, сознание утягивало куда-то камнем, обратно в небытие и сон, тело покачивало, потрясывало и уносило.
— Милая, — застонал он.
— Чхве Ён-сси? Что с тобой? — закричала Инсу, тело её мужа на носилках внесли в комнату. — Кладите на стол, нет, с носилок не снимайте, носилки кладите на стол, теперь этот стол поверните, рядом с тем поставьте, подложить под ножки не забудьте. Теперь одновременно поднимайте за плечи и за ноги, и быстро убирайте с носилок. Вот так, теперь прочь пошли, все — прочь. Чхве Ён-сси?
— Лечи его хорошо, женщина, — проговорил один из крестьян, помогавший нести носилки.
— Уж без тебя разберусь, — огрызнулась Инсу.
— Дышать не могу, — простонал Чхве Ён.
— Сейчас, сейчас. Кто это намотал на тебя это всё? — проговорила Инсу, развязывая завязки рубашки на его груди. — А под спиной что?
— Так, доченька, как же иначе поднять его было? Он сам подняться не смог. Вот, пришлось под спину и подложить.
Старушка, то ли чувствуя свою вину, то ли предлагая помощь, то ли просто любопытствуя, оставалась в комнате и никуда уходить не собиралась.
— Зачем было поднимать его на следующий день после операции, лежать ему дня три, четыре, потом вставать. Никаких нагрузок, — Инсу не совсем понимала с кем говорит и кому отвечает, её мир сузился до одного тела, и это тело не принадлежало ей самой.
— Так магистрат приехал налог собирать и земли отымает, говорит, генерал стало быть помер, так и земли не ваши, а мои. Вот, я и прибежала, чтобы батюшка наш поднялся, и всё ему, стало быть, объяснил.
— У-ууу, как же замотали тебя, развязать не могу, аккуратненько разрежу, потерпи ещё немного.
— Задыхаюсь... — Чхве Ён отчаянно хватал ртом воздух.
— Давай помогу тебе, лапушка, приподыму его.
Инсу вместе со старушкой приподняли тело генерала и размотали пережавшие его грудь бинты.
— Я не могу понять, вы заставили его подняться? Вы заставили этого человека встать!? Терпи, Чхве Ён-сси! Я тебе помогу дышать сейчас, ты только сознание не теряй.
— Задыхаюсь... — прошептал Чхве Ён.
— Валик под шею дайте! — закричала Инсу.
— Сейчас, сейчас, простынь сверну, — заторопилась старушка.
— Быстрее! Я не могу понять, вы его подняться заставили?
Инсу склонилась над мужем и стала вдувать воздух ему через рот. Чхве Ён закашлялся и задышал.
— Ты головой не ударялся, любимый, сознание не терял?
— Как же не терял, он кубарем с холма скатился, мы уж думали, помер, — продолжала делиться своими впечатлениями старушка.
— Сейчас я тебя умою, любимый. Вот так, — Инсу осторожно протёрла лицо мужа мокрой тряпицей, которая чудесным образом оказалась в её руке, стоило ей вслух выразить желание очистить лицо мужа от пыли, — попробуй глаза открыть, давай, я тебе помогу, видишь меня? Сколько пальцев?
— Жизнь моя… Я без тебя дышать не могу.
Инсу обняла голову мужа и разрыдалась.
— Ну, куда тебя понесло, любимый, запер меня здесь, сам умотал куда-то, с холма навернулся. Голова не болит? Вроде цел, руки, ноги я проверила, переломов нет, на бинтах — кровь, ты же только после операции, любимый, ну, куда тебя понесло?
— Молчи, устал, качает… Ложись рядом, я спать буду.
— Погоди, я осмотрю тебя, швы проверю на груди и на руке, руки в стороны положи, чтобы лучше дышалось. Легче дышать? — он послушно развёл руки в стороны и застонал. — Я не могу понять, ну, куда тебя понесло?
— Лапушка, так я же объясняю тебе, магистрат приехал, стражу привёл, стали амбары открывать, скотину повытаскивали, посчитали. Мужикам нашим это не понравилось, они им немного наподдавали, наши — этим, а потом те нашим тоже наподдавали, тех, кто дрался, в колодки заперли, преступники говорят. Нас магистрат на холме собрал и говорит: была земля ваша — стала наша, генерал помер, наследников не оставил, земля — собственность магистрата, а вы теперь рабы, вот, я и побежала мужа твоего будить.
— Вы заставили его подняться?! — вскричала Инсу.
— Так, как же было не заставить, когда землю у нас отымают, а самих в рабов и преступников записывают. Так, насилу подняла, всё говорит: «Отдайте да отдайте» — а как же её отдать-то?! Еле довела, через каждый шаг запинался. Как пришли, он магистрату всё сказал, а тот ему, самозванец значит, и стражу натравил, мы думали, убьют, окружили, мечами тыкают, а он тут одним ударом всех и повалил. Вот, какой у тебя муж, красавица, лечи его хорошо.
— Вы заставили его сражаться?! Изверги! Изуверы! Больного человека подняли с постели. Да пускай бы вас всех поубивали, земля ваша, чтобы она вам поперёк горла встала! Чхве Ён-сси, любимый! Ну, за что вы нас мучаете!? — Инсу спрятала голову мужа у себя на груди.
— Так, лапушка, ну, что же ты!? Так, мы по гроб жизни ему обязаны, да только как же было иначе.
— Жена, не переживай, вредно тебе. Я сам виноват, надо было сразу с магистратом разобраться, записи в реестре сделать.
— Вот псих, вечно у тебя никто не виноват! Как убивают — сам виноват, как оболгали — сам виноват, как заковали — сам виноват, как в петлю лезть — и то сам… Ну, за что же мне горе-то такое, Господи! Уйди, карга старая, уйди с глаз моих, чтобы я тебя больше не видела, близко к нему не подходи. Не было у них выбора: мужа моего загубить или самим при земле остаться. — Инсу кинулась на настырную гостью с кулаками, и Чхве Ён удержал её за подол платья, а старушка, тихонько пискнув, выскочила за двери.
— Не плачь, милая. Всё обошлось. Ложись рядом, будем спать. — Инсу, успокоившись и отыкавшись после истерики, легла рядом с мужем и прижалась к нему.
— Ты как? Где-нибудь болит? — спросила она.
— Жив я, милая, жив теперь, точно жив, — Чхве Ён попытался засмеяться и застонал.
— Что с тобой?
— Всё хорошо. Всё болит. Три дня буду лежать, тебя обнимая, пальцем не пошевелю, лишь бы магистрат убийц не подослал, а сам больше не сунется. Спи, милая. Спи, радость моя, сегодня, завтра мы точно живы. — Инсу поднялась на локтях и с тревогой посмотрела на мужа, он открыл один глаз, притянул её к себе одной рукой, поцеловал в губы и вернул на прежнее место. Инсу мечтательно улыбнулась и прижалась к нему сильнее, но уснуть ей не удалось, она тёрлась о него и ворочалась, он не спал, изредка постанывая, Инсу слушала его сердцебиение, проверяла пульс и, наконец, легла ему на живот.
— Ты есть хочешь, — вскрикнула она и соскочила с лавки. — Я сейчас приготовлю поесть и тебя накормлю.
Инсу вышла из комнаты и пошла в кухню, небольшое полуподвальное помещение под домом, здесь на коптящих и дымящих по-чёрному очагах стояли огромные котлы, похожие на современный вок, чтобы разжечь огонь или убрать дым приходилось работать веером. Здесь она давно чувствовала себя хозяйкой, спокойно брала любые продукты, только на хозяйскую еду не покушалась, хотя хозяйка всегда демонстративно оставляла ей на видном месте, накрывая чистой тряпицей. На этот раз прежде чем начать готовить она поела оставленной еды и отнесла Токману. Её мужу такая еда ещё долго не подойдёт, она стала варить суп, овощи должны были развариться до мягкости, чтобы их можно было протереть в кашицу. Сегодня во дворе дома кузнеца было необычно многолюдно, крестьяне возбуждённо обсуждали между собой недавнее происшествие, в котором её больной муж принял непосредственное и очень активное участие. Инсу уселась на порог, сжала кулаки от злости и прислушалась.
— Что женщина та, жена его, когда не вылечит, да он помрёт, нам всем хана.
— Ты попроси его, хоть волю свою записать да подписаться, он же ясно сказал, все слышали, что землю нам отдаёт.
— Ты думаешь, он писать умеет, небось, сколько себя помнит, только мечом и махал, такой-то генерал.
Инсу, ничуть не стесняясь, что её услышат, недовольно фыркнула. Не малограмотным крестьянам было обсуждать её мужа, прямого потомка короля Чхве Чхунхона, генерала, отвоевавшего северные земли, без единой капли крови вернувшего наместничество Сансон, отбившего столицу после нападения красных повязок…
— Да, я сам наученный, пускай наговорит, я запишу, чтоб ему только свою тамгу поставить.
— Военные тамги не носят, они не себе, а хозяину служат, какая у него тамга?
— Вот, чёрт. Матушка, он хотя бы жив там, нет?
— Жив, так жив пока, — Инсу узнала голос старушки, заставившей её мужа подняться с постели, и закусила губу от злости. — Ой, как бранила меня жена его такими всё словами незнакомыми, убить хотела, сам он только и заступался. Уж я, конечно, мёртвого с постели тогда подняла, видела его, как перевязывала, так не живут, да только и он сказал, и я понимаю, нельзя было иначе.
— Так, выживет он, матушка?
— А, почём мне знать, сынок? Когда б меня спросили, сказала бы, нет. Да, только его жена лечит. У него вся грудь изрезана, спина исполосована, шрамы на шее, будто душили да вешали. Нет, не жилец, — Инсу возбуждённо пискнула и поднялась на ноги, вот уж она им сейчас задаст, сейчас никто не помешает ей вцепиться этой старухе в седые патлы, пока муж её не видит.
— Зря вы, матушка, так переживаете, когда читать бы умели, знали бы, что жена у него с Небес спустилась — Небесный лекарь значит. Вылечит она его.
— Так, братец, не хвались, что ученый, вот, я в Кэгён рис возил, так на рынке такого наслушался — волосы дыбом встали. Вылечит она его, говоришь? Небесный лекарь, говоришь? Матушка, когда бранила она вас, то зря, сама она мужа своего и погубила. Я ж его видал, когда он Ханян брал, вот, тогда он был в силе, а как женился, так и угасает. С Небес она спустилась, говоришь, так она не с Небес, она — красноволосая кумихо, демон в обличье человеческом, посланная, чтобы убить его. Ты хоть раз видела, чтобы, хоть один муж перед женой так стелился, как этот генерал, а ведь не последним человеком сказано: «Уважать мужчин, презирать женщин». А когда бы ты, братец, королевский указ читал, так знал бы, что в измене она собственного мужа и обвинила. Его же день обвинили, на следующий оправдали, этак до нас приказ больше недели шёл. Так братец, коли грамотный, скажи, что за наказание жене, мужа оболгавшей, полагается, а?
Инсу забежала в кухню, спряталась за очаг и укусила себя за палец. Мелко порезанные овощи в котле ещё не дошли до мягкости, она зачем-то помешала их и вернулась на прежнее место.
— Да, что вы там говорите, соседи, когда бы я не видела, как она по мужу убивалась, и то бы не поверила. Она же ребёнка носит, как могла она отца собственного ребёнка оболгать? — этот голос тоже был знаком Инсу.
— Что стелется он перед ней, то правда, только от того, что любит, души не чает. — Проговорил кузнец. — Когда стражники в кузне у меня глумились над ним, она прибежала, собой его закрыла, ему, конечно, только хуже от того вышло, да видел я, не могла она его оболгать.
— Эй, братец, на-ка указ королевский почитай. Вслух читай. — Инсу сняла накипь с мяса, вариться ему оставалось не меньше часа, закрыла глаза, заткнула уши, и, облокотившись на косяк, попыталась забыться, но сделать это было очень сложно.
— Ах, выходит и правда то, удивлялась я, как она, жена государственного преступника, рабой не стала, вот как выходит.
— Так-то оно и выходит, матушка. Да, мало ли что там случилось, чего нам неведомо.
— Нет, жена, оболгавшая мужа, заслуживает смерти через побивание камнями.
* * *
— Ён, Ён-а, спишь? Просыпайся, любимый, кушать пора. Глаза открой, давай, ну, тихонечко.
Чхве Ён открыл глаза, попытался подняться и застонал.
— Погоди, погоди, точно не накормлю я тебя так. А неплохую досочку та старушонка принесла, сейчас я кузнеца позову, он тебе изголовье из неё сделает, потерпи.
Инсу поставила миску с супом и направилась к двери, но не дойдя немного остановилась и замерла на месте.
— Токман-а, хозяина нашего позови, нужен он. — Проговорила она и с криком кинулась к мужу.
— Ну, что ты, милая? — проговорил он, поглаживая её по голове. — Примерещилось чего, расстроил кто, поперёк сказал? Ну, ты чего? — Инсу обняла его голову и прижала к своей груди. — Ну, что ты, милая? — она принялась целовать его.
— Чхве Ён-сси, выздоравливай быстрее, хорошо?
— Приказ получил, выздоравливать быстрее, — проговорил он и вымученно улыбнулся.
— Мне здесь совсем не нравится, я в Кэгён хочу, домой, командир.
Чхве Ён закрыл глаза и тихонько застонал.
— Конечно, милая, как только я в седле буду держаться, мы с тобой поедем в Кэгён, только ненадолго совсем, с его величеством поговорю, и сюда вернёмся. У меня тут дела, видишь ли, земли эти очень важны, как магистрат взбунтует или ещё что случись, так снабжение армий продовольствием прервётся, а у меня десятитысячная армия на северной границе стоит. Я, конечно, той армии уже, наверное, не командующий, да только люди от того людьми быть не перестали. Ну, что ты, милая? — Инсу легла рядом с ним на кровать, спряталась под рукой и обняла его ноги своими.
— Лекарка, я вхожу, — голос Токмана донёсся снаружи, и Инсу вскочила с лавки, как ужаленная.
— Как здоровье генерала? — кузнец вошёл и остановился в дверях. Инсу схватила мужа за руку и прижалась к стене. — Чего звали-то? — спросил кузнец, не получив ответа на первый вопрос. Чхве Ён удивлённо скосил взгляд и посмотрел на жену.
— Не знаю, что стряслось у вас там, кузнец, и кто жену мою обидел, да только мне в столицу ехать надо. Ты рис на продажу возил? — кузнец отрицательно покачал головой и посмотрел в глаза Инсу, она ненавистью ответила на его взгляд. — Так вот телегу мне дашь, уложишь меня на неё, циновкой закроешь и тюками с рисом заложишь. Токман, мерзавец, крестьянином переоденется, а жену мою в повозку с матерью своей посадишь, хочешь, сам с нами езжай, хочешь здесь оставайся, рис твой продадут и деньги тебе привезут, мать обратно под охраной в целости и сохранности доставят.
Инсу вздрогнула и пришла в себя:
— Чего это ты удумал, муж мой? Куда намылился? Жить надоело? Помрёшь в дороге. Так, кузнец, звала я тебя, чтобы ты ему изголовье сделал. Он, пока грудь не заживёт, подняться не сможет, а мне его кормить надо. Так что вот эту досочку под таким углом ты и набей на лавку.
— Милая, не волнуйся, доеду, только чтобы в дороге магистрат не прознал, а в повозке, сама знаешь, ехать не смогу, мне лечь надо. — Кузнец взял досочку и вышел. — Жена, ну, ты чего? — простонал Чхве Ён. — Чем расстроена так? Я же вижу, лица на тебе нет, идём сюда, садись, рассказывай.
Инсу потёрла глаза, легла на лавку и свернулась калачиком под его рукой, он согнул руку в локте и положил ладонь ей на плечо.
— Я еду готовила и, что крестьяне говорят, слушала. Они знают, что я оболгала тебя на Совете, когда тебя осудили, и теперь… — Инсу приподнялась, посмотрела в лицо мужу и вскрикнула. Он сжал зубы, сдерживая боль, и схватился за грудь. — Любимый, что с тобой, сердце? Любимый мой!
— Уезжаем немедля. Сейчас я поднимусь, — Чхве Ён попытался подняться, и Инсу удержала его за плечи.
— Не смей, слышишь, не смей, я всё придумала, спрячусь в самом безопасном месте на этой земле, я от тебя никуда не отойду, слышишь? Ни на шаг… Успокойся, спи, выздоравливай, всё будет хорошо со мной, никто меня, генеральскую жену, тронуть не посмеет.
Чхве Ён закрыл глаза и застонал:
— Мне не подняться, меч не удержать.
— Любимый, кровь горлом больше не идёт, внутри я всё посмотрела, несколько сосудов зашила, рёбра правильно срослись, и даже та досочка, которую тебе эта старая карга привязала к спине, при падении спасла. Всё хорошо будет, любимый. Выздоровеешь, уедем в Кэгён, в твоём доме жить будем. Отвоевался ты, всё — демобилизация, восемнадцать лет отслужил верой и правдой, сколько войн прошёл, сколько раз короля спасал, юаньских прихвостней повытравил, власть королю на блюдечке принёс, юаньское посольство штурмом взял, Сансон вернул, армии подготовил, северное приграничье отвоевал, хватит, хватит, в своё удовольствие поживём, счастливы будем, детей растить будем. Всё, всё, только живи, просто живи.
Чхве Ён посмотрел в глаза жены полным страха и боли взглядом.
— По-твоему будет, жена, я обещал, — он тяжело вздохнул и закрыл глаза.
* * *
— Ваше величество, чиновник первого ранга Ичжэ Ик Чжэ Хён готов доложить о результатах расследования гибели генерала Корё Чхве Ёна.
Чхве Ён вошёл в двери зала приёмов, прошёл между чиновниками и встал по левую руку от короля.
— Докладывай, чиновник первого ранга, я слушаю тебя, — проговорил Конмин.
— Ваше величество, я изучил бумаги, которые, не сомневаюсь, вы тоже читали. Как я и говорил вам тогда на Совете, вина тэогуна не доказана. Теперь, очевидно, что он пал жертвой заговора. Заговора, в котором повинен…
Конмин остановил словоизвержение чиновника взмахом руки:
— В гибели генерала повинен магистрат провинции Сансон Ём Лима.
Чиновник первого ранга замолчал.
— Продолжай, — проговорил король.
— Ваше величество, корни заговора идут в Юань и очень опасны, заговор в провинции Сансон может привести к перебоям в поставках продовольствия…
— Приготовьте королевский поезд, я получу все доказательства и накажу магистрата на месте.
Конмин поднялся и вышел из зала приёмов. Солнце играло огнём на серебряном доспехе генерала Корё, Конмин поднял руку и положил тому на плечо, Чхве Ён оглянулся и едва заметно одобрительно кивнул королю.
— Его величество посетит королеву в её покоях, — Конмин вошёл в покои жены.
— Как здоровье королевы? — спросил он даму Чхве.
— Она ещё слаба и не встаёт, — последовал ответ.
Король откинул полупрозрачные занавеси алькова и посмотрел на жену, Ногук ответила на его взгляд и отвернулась. Конмин упал на её кровать, жадно схватил руками её плечи и закрыл рот поцелуем, королева тяжело вздохнула, положила голову на плечо мужа и обняла его под руки:
— Чхве Ён мёртв, ваше величество, мне рассказали о том, как страшно он умирал. Моя болезнь заставила вас предать саму память о нём, мне так жаль, простите меня, это только моя вина.
— Любимая, дорогая, моя королева, — Конмин ласкал жену, — Чхве Ён ждёт меня снаружи, он надел золотые наручи, золотые поножи и тяжёлый серебряный доспех, он теперь носит тамгу королевского клана и не отходит от меня ни на шаг.
Ногук посмотрела в пространство пустым взглядом и беспокойно оглядела мужа:
— Пускай дух Чхве Ёна будет с вами, не с женой же, что оболгала и убила, быть ему, пускай он будет с вами, пока вы не будете готовы отпустить его. Я буду с вами, я не оставлю вас, не предам, пока у меня хватит сил жить, что бы не случилось. Вы нашли эту женщину, она носит его ребёнка?
— Я еду в Сансон, я найду её, если она только не вернулась на небеса.
— Найдите её, сын Чхве Ёна, подобно отцу, станет хранителем королевской семьи Корё, я воспитаю его. Он будет оберегать принцессу.
Конмин вздохнул и отпустил жену:
— Я должен ехать, — Ногук поцеловала мужа в щёку, нежно посмотрела ему в глаза и выпустила из своих объятий.
Королевский поезд остановился возле низкого сложенного из сероватого камня дома, Конмин выглянул из окна, открыл занавешенные драгоценными тканями двери и, оперевшись на плечо Чхве Ёна, выскочил из повозки. Этот дом был именно таким, каким себе представлял его король. Тяжёлая деревянная дверь была распахнута настежь, и Конмин в сопровождении тэогуна и командира королевской гвардии Чхусока подошёл к дому. Король заглянул в дверь, поднял голову и посмотрел в глаза Чхве Ёну, генерал печальным взглядом посмотрел на своё последнее жилище и растаял в воздухе. Конмин склонился и вошёл внутрь. Пол был усеян грязными обрывками какой-то ткани, воздух был тяжёлым и затхлым. Под единственным окном, зарешёченным редкой железной решёткой, на деревянном настиле лежали замшелые одеяла. Конмин осмотрелся, ожидая увидеть обрывки верёвки на вбитом в потолок крюке или следы крови на полу, но уже ничто не напоминало о разыгравшейся здесь трагедии.
— Ваше величество, я узнаю, не видел ли кто Небесного лекаря в ближайшей деревне, — проговорил Чхусок.
Король вышел из страшного дома на свет и тяжело вздохнул, обошёл строение, за домом были три ещё не опавшие, отороченные инеем могилы. «Когда захочешь над телом поглумиться — моя могила с восточной стороны первая» — вспомнил Конмин, ударил кулаками о наст, прихвативший землю крайней с восточной стороны могилы, и зарыдал.
— Ваше величество, этот янин клянётся, что знает, где Небесный лекарь.
Король вытер слёзы и пошёл на голос.
— Ваше величество, нас магистрат притесняет… — крестьянин упал ниц перед королём.
— Все действия магистрата провинции Сансон будут расследованы… — ответил Конмин.
— Генерал нам земли эти отдал, а магистрат говорит, что записей о том в земельном реестре нет.
— Советник, прикажи последнюю волю генерала Корё Чхве Ёна записать. Веди, смерд, где Небесный лекарь?
— Так, где же ей быть, у кузнеца нашего в дому живёт. Эта женщина мужа своего оболгала, гнев короля заслужила и смерть через побивание камнями.
— То не тебе решать, смерд, веди…
Конмин в сопровождении евнухов и удальчи последовал по чёрной, окружённой прихваченной инеем вспаханной землёй дороге вслед за подобострастно кланяющимся и ежеминутно оглядывающимся крестьянином. Дорога показалась королю очень длинной и тяжёлой, он оглядывался в поисках поддержки и не находил её. Генерал Корё Чхве Ён был похоронен в этой чёрной жирной земле и наст уже прихватил его могилу. Конмин остановился возле добротного крестьянского дома и взмахом руки велел своей свите оставить себя. Чхусок последовал за королём.
— За женщиной генерала пришли, кузнец, — довольно улыбаясь, пропел крестьянин, провожавший Конмина.
Невысокий плотно сбитый мужчина с глубокими залысинами пал ниц перед королём:
— Эта женщина носит ребёнка и находится под защитой супруга, милостью короля пощадите её.
Конмин проигнорировал эти слова и уверенно вошёл в дом. Командир удальчи распахивал перед королём дверь за дверью, пока Конмин не увидел застывшего в карауле Токмана. Монарх подошёл к опустившему голову в приветствии гвардейцу, не произнося ни слова, и сам взялся за ручки дверей.
— Почему сразу не привёз её, мерзавец?! — проговорил Чхусок за спиной у короля и, судя по звуку, пнул подчинённого.
— Айшшш. Командир слишком слаб и не выдержал бы дороги, — последовал ответ.
— Что ты сказал, что? — одновременно вскричали Чхусок и Конмин и через приоткрытые двери влетели в комнату. Конмин вбежал в комнату, тело генерала Корё Чхве Ёна полулежало на высокой лавке с мощными ножками. Корпус Чхве Ёна был приподнят над лавкой, так что королю показалось, что покойный генерал смотрит на него, но глаза Чхве Ёна были закрыты. Жена тэогуна, Небесный лекарь, сидела рядом с высокой койкой на табурете и держала мужа за руку.
— Он спит, — прошептала она и прижала палец к губам.
Конмин обошёл лавку и схватился за свободную руку генерала, Чхусок так и оставался в дверях. Рука оказалась живой и тёплой, король убрал рукав наброшенной на тело рубашки и оглядел розоватые едва зажившие шрамы.
— Эти шрамы ужасны, ваше величество, но я едва ли когда-нибудь смогу убрать их, — уточнила Небесный лекарь, — счастье, что двигательная способность кистей сохранилась при таких травмах.
— Он жив? — спросил король и, не отпуская руки, подошёл к голове Чхве Ёна, и положил руку тому под затылок.
— Он ещё очень слаб, местные крестьяне нещадно эксплуатировали его, чтобы отбиться от магистрата, — Инсу поднялась со своего места и накрыла мужа одеялом до подбородка. Конмин успел разглядеть изуродованную шрамами грудь и шею. — Шрамы на шее от петли и удавки непременно заживут, и следа не останется, а вот с остальным придётся смириться.
— Он жив? — переспросил Чхусок и закрыл рот ладонью, будто сказал что-то неприличное.
— Конечно, жив, Чхусок! — воскликнула Инсу. — Смотри у меня, а то этот твой товарищ, Токман, как увидел его, сразу хоронить полез — насилу отбила. Жив он, жив, просто спит, слаб очень.
Конмин поднёс руку к лицу генерала:
— Он дышит! — воскликнул король.
— Конечно, дышит! — удивилась Инсу. — Ваше величество, может, чайку, а? По виду, смотрю, вы и от чего покрепче бы не отказались, да только не знаю, на что хозяин наш расщедрится ради такого гостя.
Чхусок уронил меч, за один шаг преодолел расстояние от двери до постели больного и отодвинул жену от мужа, заняв её место напротив короля.
— Его пытались повесить? — спросил Конмин, отодвигая наброшенное Инсу одеяло и осматривая изуродованную удавкой шею.
— Да, куда там пытались, уж в петле болтался — сам полез, негодник, ведь даже не сопротивлялся. Так, может, ваше величество, покуда он спит, пойдём, а то я тут даже за порог выйти не могу, после того как эти крестьяне на меня вызверились за то, что я мужа своего оболгала. Кто же мог подумать, что они, кроме сказок, ещё и королевские указы читают.
— Кто вытащил его из петли? — спросил король.
— Так сам вылез, сам залез, сам вылез. Я пришла — он в петле дёргается, убийца ему цепи на руки намотал и держит. Держит… — Инсу отошла от постели мужа и подошла к дверям. — А что было дальше — я не помню, — она схватилась за голову, — когда в себя пришла, он меня уже обнимал, а убийцу я больше не видела. Ён-а, Ён-а, — тихонько позвала Инсу.
Чхве Ён замотал головой, открыл глаза и тяжело застонал. Этот стон оглушил короля и Чхусока, Конмин подхватил генерала Корё под спину и обнял.
Конмин стоял на вершине высокого холма и смотрел на море, он никогда представить себе не мог, что вот так преодолеет верхом дорогу от какой-нибудь деревни до морского берега и будет вдвоём с другом смотреть, как далеко внизу волны разбиваются о берег. Ветер бил королю в лицо, он поднял голову и украдкой посмотрел на своего спутника. Чхве Ён стоял тёмным пятном на фоне восходящего солнца и смотрел вдаль, ветер поднимал его отросшие волосы со лба, открывая перевязанный шёлковой лентой с тамгой королевского клана лоб. Конмин блаженно улыбнулся.
— Этот порт должен приносить вашему величеству значительный доход. Выбирая наместника, вы должны учитывать, что перед ним будет много искушений, этот человек не должен поддаться ни одному из них. Порт, плодородные земли, рис, поставки продовольствия в армию, эти земли необходимо беречь и защищать. Держать полсотни стражников в Ханяне смешно, хотя бы две тысячи, конники, лучники и копейщики, лучше арбалетчики, крепость должна быть неприступна, но защита Ханяна не спасёт от всех напастей. В портах необходимо держать какой-никакой, а флот, хотя бы гребные лодки. Небольшие отряды — сто, сто пятьдесят человек — должны размещаться в укреплённых крепостях на побережье. Эти отряды должны иметь возможность в любой момент выйти в море и дать отпор, или напасть на упреждение. Пиратские корабли жечь.
— Я назначил Ли Сонге на должность главнокомандующего десятитысячной армией, стоящей на северо-восточной границе, после того как услышал о твоей смерти, командир. Я подарил ему земли и сделал губернатором северо-восточных территорий.
— Этот малец определённо талантлив, ваше величество. Он хорошо послужит вам, — генерал улыбнулся, и Конмин облегчённо вздохнул.
— Послушай, брат, — Чхве Ён отвлёкся от созерцания морских далей и удивлённо посмотрел в глаза королю, — я мог бы назначить тебя губернатором восточного побережья, если ты хочешь того.
Чхве Ён тяжело вздохнул:
— Я обещал жене вернуться в Кэгён и жить с ней в доме принца Ток Сон Пувона. Я обещал ей оставить службу. Жаль, но это обещание я сдержать не смогу. Мне подойдёт должность личного телохранителя короля.
Сердце Конмина готово было выскочить из груди от счастья:
— Я столько раз предлагал тебе, я столько раз просил тебя… Послушай, брат, те наручи и поножи я ведь ещё не приказал выковать. Я знаю, как тяжёл будет для тебя серебряный доспех, каким позором будет для тебя носить вместо своей тамги тамгу королевского клана.
— Ваше величество, я использовал власть короля, чтобы защитить жену, в одиночку мне этого не сделать. Я использовал власть короля, но не переставал служить ему и выполнять его приказы, а всё оттого, что выбрал себе короля. Я буду и впредь служить ему и этой стране на благо, насколько хватит сил жить, — проговорил Чхве Ён и направился к своей лошади, Конмин последовал за ним и легко вскочил в седло.
* * *
Личный телохранитель короля, хранитель королевской семьи Корё Чхве Ён шёл по коридорам королевского дворца, Конмин радовался, видя перед собой солнечных зайчиков, которые отражались от отполированного до блеска серебряного доспеха генерала. Конмин вошёл в зал приёмов и проследовал к трону, тяжёлая размеренная поступь генерала Корё сопровождала его, задавая своеобразный ритм его движениям, действиям и мыслям.
— Ваше величество, поставки продовольствия из Сансона сократились, — прошептал Чхве Ён и остановился перед троном, Конмин поднялся по ступеням и опустился на своё место. Генерал Корё занял своё место по левую руку от него, заслонив от остального мира.
— Король готов милостью своей выслушать чиновников Совета, — протянул евнух, стоявший перед троном.
Конмин повернул голову направо, королева заняла своё место, здоровый румянец играл на её щеках, и король на секунду залюбовался женой:
— Я жду доклад о поставках продовольствия в столицу, — произнёс он.
— Ваше величество, поставки продовольствия ведутся в соответствии с планами.
— Охрану перевозящих продовольствие караванов необходимо усилить. Всему поступающему продовольствую, как в столицу, так и в армии вести учёт. Я хочу видеть книги, в которых ведётся учёт каждую неделю, обо всех перебоях немедленно докладывать. Проверить склады, среди хранящегося продовольствия не должно быть порчи. Всю порчу выбросить и восполнить запасы.
— Приказ получили милостью короля, — чиновники склоняли головы, и Конмин довольно обозревал Совет.
— Губернатор северо-восточных территорий Ли Сонге просит милостью короля выслушать его.
— Говори генерал, я слушаю тебя.
— Командующий десятитысячной армией клянётся в верности королю, — невысокий коренастый мужчина опустился на колени перед троном.
— Я уверен в том, что ты хорошо послужишь мне Ли сангун.
— Я милостью короля совершил несколько успешных нападений на Ляодунь и считаю, что при постоянном снабжении продовольствием, мы сможем захватить этот город.
— Земли Ляодуня плодородны, генерал? — спросил Конмин, заметно оживившись.
— Плодородны и богаты, ваше величество, — последовал ответ.
Конмин мерил шагами помост, на котором находился его трон, ощущая приятное покалывание в голове. Сколько мыслей, надежд, сомнений…
— Как ты думаешь, тэогун, захватить Ляодунь возможно ли?
— Ли Сонге слишком молод, снабжение армии за Амнокканом зависит от поставок продовольствия в меньшей мере, чем от состояния бродов на реке, а Амноккан буен. Не верьте, если генерал Ли будет обвинять вас в своих неудачах. Северо-восточная армия должна снабжаться продовольствием из Согёна, а не из провинции Сансон, милостью короля генерал Ли должен пересмотреть снабжение своей армии, если собирается перейти Амноккан. Развивать северо-восточные территории, а затем атаковать. Создать укреплённый форпост перед рекой, заставить империю бояться нас, это возможно, но для этого необходимо увеличить численность армий в пять раз. Ли Сонге должен сам справиться с этой задачей. Укреплять восточную границу сейчас эта задача представляется мне более значимой.
Конмин посмотрел в глаза генералу Корё и улыбнулся:
— Я рад, что ты со мной, брат.
— Милостью короля глава комиссии по распределению земель Синдон монах храма Пута смиренно просит об аудиенции, — донеслось снаружи.
— Пускай войдёт, — проговорил Конмин, и Чхве Ён схватился за гарду меча, готовый в любой момент заслонить короля.
Тщедушный старик, тяжело опираясь на клюку, вошёл в двери зала приёмов.
— Ваше величество, монах Синдон милостью короля готов представить еженедельный отчёт. Развитие кузнечного ремесла идёт очень быстро, на данный момент половина хозяйств обеспечена высококачественными инструментами.
— Какие культуры могут расти на северо-восточных землях, монах? — спросил король.
— Ваше величество? — старик поднял удивлённый взгляд.
— Я спрашиваю, какие культуры необходимо посадить на северо-восточных малоплодородных землях, чтобы прокормить огромную армию, монах, — уточнил Конмин.
— Ваше величество, милостью короля позвольте мне обдумать ответ на этот вопрос, — Синдон пал ниц перед троном.
— Подумай, старик, и ответь мне через неделю. Урожай в провинции Сансон будет собран в соответствии с планом?
— Урожай в провинции Сансон ожидается в соответствии с планом, — последовал ответ.
— Это ложь, ваше величество, — меч в руках генерала зазвенел, будучи частично извлечён и с силой возвращён обратно в ножны, — крестьяне, живущие на подаренных мне землях, ожидают недород, монах велел провести сев раньше, чем земля прогрелась, если сейчас не засеять земли, стоящие под паром, то будет недород, а если засеять их, то недород можно ждать на следующий год. Крестьяне предлагают засеять земли, стоящие под паром, и частично перепахать ранее засеянные земли, для этого у них были необходимые излишки, но монах повелел закрыть их в амбарах.
Синдон склонился ниже и коснулся лбом пола:
— Простите недомыслие вашего слуги, — вскричал он.
— На этот раз я прощаю тебя, монах, но впредь не совершай ошибок, — проговорил король.
Синдон поднялся с колен и, пятясь, вышел.
— Генерал, — позвал Конмин, Чхве Ён обернулся. — Прости меня, брат, этот человек полезен мне, он ошибается, но он на своём месте.
— Я слишком хочу жить, чтобы суметь это понять, ваше величество, — проговорил Чхве Ён, и Конмин обеспокоенно оглядел друга.
— Как твоё здоровье, воин Корё?
— Со мной всё в порядке, ваше величество. Я обещал жене сопровождать её на рынок, позвольте мне удалиться.
— Можешь идти, генерал, и приходи ко мне через три часа.
— Приказ получил, ваше величество, — проговорил Чхве Ён и последовал к выходу из зала приёмов.
За дверями его ждал Синдон.
— Ты ждал меня, старик? — спросил генерал. — Чего ты хочешь?
— Пёс короля должен знать своё место, — проговорил Синдон и ударил генерала Корё клюкой в живот. Чхве Ён застонал. — Пёс короля, знай своё место, — Синдон ударил генерала Корё клюкой в грудь. Чхве Ён выронил меч и отлетел к стене. Синдон с трудом поднял руки с зажатой в них клюкой на высоту его шеи, Чхве Ён выхватил клюку из рук старика и сломал пополам.
* * *
Инсу было уже очень тяжело ходить, острый, небольшой незаметный со спины живот был невероятно ей тяжёл. Скоро она увидит своего сына, через пару недель, но Небесный лекарь до конца не собиралась отказывать себе в возможности передвижения, единственным способом комфортного передвижения для неё оставался супруг, вот, рядом с ним она могла ходить на любые расстояния, будучи уверена в том, что он подхватит её, стоит ей устать. Вот, когда он обнимал её, она вовсе не чувствовала своего веса. Инсу тяжело вылезла из убранной драгоценными тканями повозки на руки Чхусока, который донёс её до ворот дворца.
— Генерал ждёт меня? — спросила Инсу.
— Он сейчас на Совете и будет ждать вас перед залом приёмов, — последовал ответ.
Инсу, обнимая живот, пошла к дворцу, она миновала двор и поднялась по ступеням. Гвардейцы склоняли головы при её приближении. «Вот, вот, вот и он зал приёмов, а вот и мой муж перед входом», — Инсу сразу заметила его, солнце огнём играло на его доспехе. Чхве Ён стоял перед дверями и смотрел прямо перед собой пустым абсолютно несчастным взглядом.
«Что это с ним?» — подумала Инсу. — «Расстроен чем, ну, сейчас я приведу его в норму».
Она подавила одышку и набрала воздух в лёгкие:
— Любимый! — закричала она на весь дворец и замахала мужу рукой. Выражение лица Чхве Ёна не изменилось, его внезапно отбросило к стене, его лицо исказилось гримасой боли и стало краснеть, как от удушья. Инсу торопилась, как могла, она бежала к нему, но ей было невероятно тяжело это делать. К тому времени, как она добежала туда, вокруг её мужа собралась толпа евнухов и удальчи, и ей было сложно протолкаться через них.
— Что здесь произошло? — голос короля заставил евнухов и гвардейцев расступится, и Инсу прорвалась к мужу. Он тяжело опирался на сломанную клюку, заострённый конец которой торчал в руке распластавшегося на полу Синдона. Старый живодёр корчился на полу и смеялся в голос, Чхве Ён держал второй обломок клюки в руках, приставив острый конец к горлу врага. — Ён, Ён-а, — позвал король, ответа не последовало, — он нужен мне, брат, отпусти его.
— Я не могу понять, — проговорил Чхве Ён. Он отпустил проткнувший руку монаха обломок клюки, второй обломок глубоко воткнулся в пол, генерал тяжело опирался на эту часть клюки и отчаянно хватал ртом воздух.
— Уведите монаха отсюда, — проговорил король, и евнухи утащили старика прочь. — Ён-а, брат, он нужен мне. — Чхве Ён сплюнул кровь на пол, не удержался на ногах и повалился навзничь. — Ён-ааааааааа, — в ужасе закричал Конмин.
Инсу было невероятно сложно подойти к супругу, хотя она и знала, как это должно быть сделано, она упала на колени и поползла.
— Любимый, слышишь меня? — Инсу с трудом перевернула мужа на спину. Чхве Ён посмотрел в глаза жене, его тело конвульсивно дёргалось, глаза стекленели, Инсу зажала сонную артерию на его шее — его сердце перестало биться. — Любимый, не оставляй меня! — закричала Инсу.
* * *
Конмин не мог найти себе место в своих покоях.
— Ваше величество, королева… — донеслось снаружи.
— Быстрее впустите её… — вскричал монарх. — Как здоровье генерала? — спросил он, едва жена перешагнула порог его покоев.
Юаньская принцесса покачала головой и без сил упала в кресло:
— Небесный лекарь родила мальчика. Это очень слабый и больной ребёнок, они оба с отцом сейчас между жизнью и смертью. Сын Чхве Ёна не хотел кричать, а Небесный лекарь отказывается дать ему имя, пока его отец не очнётся. Я говорю ей, что ребёнок умрёт без имени, а она отказывается меня слушать. Пойдите в королевский госпиталь, ваше величество, едва ли от этого будет толк, Чхве Ён уже третий день не открывал глаз, он не может дышать, но просто хотя бы посмотрите на него и попробуйте поговорить, Небесный лекарь говорит, что он в сознании и всё слышит, но я в это не верю.
Конмин вошёл в королевский госпиталь, взмахом руки заставил свиту остановиться за дверями. В том, что Чхве Ён умирал, был виноват он, но королева об этом не знала. Две лавки стояли рядом: на одной лежал генерал чёрным пятном на белых простынях, на другой полулежала, полусидела его жена. Небесный лекарь полусидела на лавке и ласкала руку мужа:
— Любимый, у нас родился сын, открой глаза, посмотри на него. Любимый, я принесу нашего сына, ты же так хотел видеть, как он растёт. Слышишь меня, любимый? — Инсу отпустила руку мужа, его рука безвольно упала на лавку, она закричала от ужаса и разрыдалась. Конмин постоял в дверях и засобирался уходить, но тяжкий стон остановил его — король подбежал к лавке, на которой лежал Чхве Ён. — Ёна-аааааа, — закричала Небесный лекарь. — Опять? Сейчас, сейчас, дыши! — Конмин подбежал к лавке, Чхве Ён схватился за грудь и оглядел пространство пустым, ничего не видящим взглядом. Небесный лекарь закрыла рот мужа своим и стала вдувать в него воздух. Чхве Ён закрыл глаза и затих. — Любимый, открой глаза! Я сына рядом положу!
— Не мучь его, невестка, он мёртв! — названая тётка Чхве Ёна появилась в проходе соседней комнаты с ребёнком на руках, младенец заходился непрестанным тонким писком. — Внука я тебе не отдам, спасу его, пускай сына не смогла спасти, внук со мной останется, на сколько жизни моей хватит, столько ему и отдам.
Инсу подняла руку мужа с груди и стала целовать.
— А вот и второй изувер явился, ну, пойдём мой маленький отсюда, я тебе кормилицу нашла, пойдём. Прав мой муж, прав, давно бы послушала его, глядишь, и сберегла бы сына. — Тётка Чхве Ёна удалилась, унося ребёнка.
— Что с ним? — спросил Конмин. — Он же жив, почему не приходит в себя?
— Не знаю, не знаю, верните мне сына, я не знаю, доспех погнулся от ударов, он не мог дышать, пока этот доспех не сняли. Одновременное сотрясение и сдавливание грудной клетки, на фоне не так давно проведённой операции последствия непредсказуемы. Больше не знаю ничего, хотя бы рентген, лучше магнето-резонансная томография, на ощупь кости целы, возможно, пережаты нервы, и спазм со временем пройдёт, только времени прошло слишком много, пройти должен был давно.
— Значит, доспех, который я приказал выковать для него, его и убил!
— Доспех, который вы приказали выковать?! Монах Синдон, совершенно мудрый монах Синдон, который воплощает в жизнь ваши реформы. Можете и дальше заниматься самоедством, только это не вернёт мне мужа и сына! Верните мне сына! — закричала Инсу.
— Стража! — вскричал Конмин. — Приказ короля — нельзя позволить этой женщине унести ребёнка.
— Отпустите меня, мерзавцы, отпустите! — борьба была недолгой, и вскоре Инсу обняла сына. — Недолго подержи его, невестка, покормить не забудь, а то станется с тебя, потом заберу. — Гвардейцы отпустили названую тётку Чхве Ёна, забрав у неё заходившегося тонким писком ребёнка. Инсу поцеловала сына, развязала одежду на груди и попыталась засунуть ему в рот распухший сосок, Конмин стыдливо отвернулся.
— Давай, давай, маленький, надо кушать, будешь хорошо кушать, много спать, вырастешь большим и сильным, как папа. Ён, Ён-а, глаза открой, посмотри, наш сын у меня на руках, он у нас такой маленький и слабенький и совсем не справится с этим миром без папы.
Чхве Ён открыл глаза, тяжело схватил воздух ртом и зашёлся кашлем.
— Любимый! — вскрикнула Инсу. — Дыши! — Ребёнок оказался на руках у Конмина, посмотрел сквозь него осмысленным взглядом и улыбнулся.
— Что вы собираетесь делать, Небесный лекарь? — спросил король, едва женщина в очередной раз оторвалась от умирающего супруга и вытерла слёзы с лица.
— Не знаю, не знаю, знаю только одно, что там, где находится этот изверг, жизнь которого я спасла, мне не жить. Знаю, что здесь у меня отнимут ребёнка, уже двое хотели это сделать: ваша жена и его приёмная мать.
— Кто это изверг, которого вы спасли? — спросил Конмин.
— Синдон должен был умереть сто лет назад, но я спасла его. Ли Сонге, мерзавец, который убьёт моего мужа, должен был умереть пять лет назад, но я спасла его. Я оболгала мужа, я убила его дважды, мне предсказано, что я стану причиной его смерти, но я ни на миг не оставлю его, и вы ещё считаете себя виноватым?! Вот, — Инсу кивнула на мужа, — этот псих знает о том, что я стану причиной его смерти.
Ребёнок на руках короля зашёлся тонким слабым писком, почувствовав истерику, овладевшую его матерью…
* * *
Инсу училась управлять временем, с тех пор, как она приехала в Чансо, каждый её день был расписан по минутам: забота о муже и сыне, стирка, готовка, и бесконечное, бесконечное ожидание. Отряд, которым командовал её муж, насчитывал сто пятьдесят человек, и эти сто пятьдесят человек часто или уходили, или возвращались с рассветом. Нет, со всем этим можно было смириться, косые взгляды крестьян уже давно не преследовали её, но это томительное ожидание выматывало хуже, чем бег на марафонную дистанцию. Вернётся или не вернётся, если вернётся, то вернётся ли на своих ногах, Инсу научилась засыпать и просыпаться с этой мыслью, просыпаться от малейшего шороха. За исключением этих обстоятельств каждый её день был похож на предыдущий. Вот, и сегодня она проснулась с рассветом и подошла к колыбели, её сын открыл глаза, улыбнулся ей, весело заболтал на собственном мало понятном наречии и отчаянно попытался вылезти из своей постели. В этом он ничем не отличался от отца, по крайней мере Инсу приходилось прикладывать равноценные усилия, чтобы удержать при себе и того, и другого, только с сыном эти усилия пока заканчивались значительно успешнее. Этого самого родителя уже давно не было рядом, и только цветок в чашке рядом с кроватью, увядая, говорил о том, как давно он ушёл. Инсу никогда не меняла воду в этой скромной импровизированной вазе, за которую, пожалуй, несмотря на древность, и в двадцать первом веке не получилось бы выручить приличную цену. Ребёнок пока ещё быстро уставал радоваться матери и уползать от неё на четырёх конечностях, и Инсу со страхом думала о том, когда же это блаженное время закончится. Вот и сегодня её сын поел, поболтал, поиграл с ложками, опробуя на слух звуки, производимые от битья ими по разным предметам, и заснул. Инсу присоединилась к другим женщинам на кухне, кухня уже давно занимала отдельное строение, и здесь Небесный лекарь была настоящей хозяйкой, на этой кухне готовилась не только еда, но и лекарства. Под навесами на холме сушились травы, она — хозяйка — приходила, проверяла и раздавала задания, это блаженное время длилось не больше двух часов, потом она возвращалась к сыну. И так проходил каждый её день, пока она в изнеможении не засыпала, вот и сегодня она заснула в полном изнеможении. Ночью дверь её комнаты открылась, но это не могло её разбудить, он сел на кровать и покачал колыбель, сменил цветок в чашке, тяжело вздохнул и поднялся.
— Стой! — воскликнула Инсу. — Куда пошёл?
— Я разбудил тебя, милая. Спи, спи. Я под дверью лягу.
— Стой! Сюда ложись! — Инсу показала на место рядом с собой.
— Я кровью пахну, помыться не успел.
— Сколько раз повторять, что мне всё равно, чем ты пахнешь. Не успел помыться, лучше скажи: «Захотел тебя видеть, милая, и не мыться решил». Ложись, рубашку я сама сниму с тебя. Ну-ка сердце послушаю, дыши спокойно, нет, сердце у тебя бьётся слишком часто, но лёгкие в норме…, в общем, ты абсолютно здоров, — проговорила она, ощупав его с ног до головы. Он посмотрел ей в лицо своим насмешливым взглядом, притянул её к себе и положил её голову себе на грудь.
— Как вёл себя мой сын сегодня?
— Он весь в тебя, спит, ест и радуется, когда видит меня. Чудесный ребёнок, со страхом жду, когда ходить начнёт. Ты, когда уйдёшь и когда в следующий раз вернёшься?
— Высплюсь и поеду в Чханвон, проведаю Тэмана и Тоги и запишу, наконец, сына в родовую книгу, давно надо было это сделать.
— Значит так, муж мой, сейчас ты выспишься, а завтра мы возьмём Чхона клана Чхве из Чханвона и пойдём на пикник.
— Куда? — переспросил Чхве Ён.
— Туда, муж мой, куда я скажу, и там, муж мой, ты будешь делать всё, что я скажу, и только это. В качестве исключения я позволю тебе взять с собой Квигом и обычное количество кинжалов.
— Милая, я должен записать своего сына в родовую книгу, уж скоро год, как он появился на свет, а записи в родовой книге говорят только о том, что у меня нет сына.
— Любимый, я объясняла тебе десять раз, что в твоей родовой книге у тебя никогда не будет сына, я по глупости своей позволила тебе записать жену, и этого достаточно.
— Милая, ну, что за глупости ты говоришь, ты лишаешь меня сына или заставляешь отказаться от него.
— Глупый, я защищаю твоего сына, я сохраняю его жизнь, разве я не рассказывала тебе о том, как ты умрёшь? Что будет с твоими детьми, после того как тебе отрубят голову по обвинению в государственной измене?
Чхве Ён тяжело вздохнул:
— Милая моя говорит, что я умру через тридцать семь лет, но я не представляю как прожить и половину этого срока, за последние пять лет я умирал столько раз, что с трудом верю в то, что до сих пор топчу эту землю. Выбрось эти глупости из головы, жена. Мой сын, наш сын, наш первенец, может быть, по мне и останется только имя, так пускай он носит хотя бы его.
— Ты правильно заметил, что это и мой ребёнок, поэтому я, его мать, Небесный лекарь, жена воина Корё Чхве Ёна, не позволю записать его в свою родовую книгу. Ты отказываешься ехать на пикник со мной завтра, ты делаешь мою жизнь невыносимой: я вынуждена жить в таких условиях, ты взвалил на меня заботу о своём сыне, о себе, даже о своих людях, — Инсу отвернулась от мужа к стене и притворно всхлипнула, этих усилий было достаточно. Он притянул её к себе и обнял.
— Хорошо, хорошо, завтра я никуда не поеду.
— Ну, вот и молодец! — Инсу поцеловала мужа в губы, он страстно ответил на её поцелуй, Инсу коротко обняла его и отстранилась.
Чхве Ён тяжело вздохнул, положил голову жены на грудь и прижал к себе.
— Магистрат сообщил, что на Цусиме стоит японский флот, я получил приказ напасть на этот остров, завтра я буду выполнять все твои приказания, а потом уйду дня на три.
— На Цусиме стоит японский флот, судов триста, неужели ты думаешь, муж мой, что каждому воину твоего отряда под силу поджечь два судна, — Инсу нежно обняла мужа и закрыла глаза. — Ты, конечно, у меня воин, который в бою один стоит двух тысяч, но только в твоём послужном списке нет Цусимы, а вообще японский флот на этом острове будет сожжён лет через сорок.
— Милая, а ты не думала о том, что лет через сорок на этом острове сгорит тот флот, который супостаты выстроят из пепла кораблей, что мой отряд сожжёт в ближайшую неделю? Милая, я не верю ни в жнецов, ни в Нефритового императора, я знаю, что после смерти меня ждёт только небытие, это ты мне сказала, так и будущее моё не записано на бумаге, а если и записано, то эта бумага легко горит…
Повествование охватывает исторический период от 1357 г. до 1388 г. и привязано к историческим событиям.
Небесный лекарь долго перебирала в голове все свои скудные познания в психологии и готовилась к этому разговору. Нет, так дальше жить было нельзя, невозможно... Нет, этот человек, этот великий человек отдал своей стране всю свою драгоценную жизнь без остатка, уже отдал и не одну... Он чудом остался жив, тридцать пять лет, два серьёзных хирургических вмешательства под общей анестезией, клиническая смерть и не одна, последнее шоковое состояние привело к кислородному голоданию головного мозга, и восстановление функций нервной системы при всех её усилиях и сверхъестественных возможностях его организма заняло больше месяца, а проступившая на его висках ранняя седина стала тому свидетельством. В конце концов, он должен подумать о ней и о сыне, он говорил, что она для него важнее и этой страны, и этого короля. Готовясь к душеспасительному разговору, Инсу поднялась до рассвета и собрала все закуски, которые он любит, разбудила кузнеца и заставила того оседлать лошадей, хозяйка дома принесла ей сшитый под чутким присмотром слинг для ребёнка. Получилось не очень, так и не удалось соорудить подголовник, но Чхон уже давно и уверенно держит головку, так что не беда. Инсу вернулась к дому и застала мужа сидящим на крыльце с ребёнком на руках. Малыш Чхон, пригревшись на руках отца, досматривал сладкий детский сон на свежем воздухе, Инсу умилилась на секунду и встретилась с мужем взглядом, его взгляд отчаянно вопрошал: «В чём я провинился на этот раз, что ты меня оставила?»
— Чхона соберу и едем, — произнесла она вслух, вспоминая недавний рассказ подхватившего простуду Токмана, своего главного доносчика. Воин рассказал, как её муж после нескольких дней подряд проведённых в карауле, позволив себе заснуть, едва не выдал местонахождение отряда японцам, когда звал её во сне. — Сиа, Сиа, — позвала она хозяйку дома, — сестрица, помоги мне.
Чхве Ён молча наблюдал за приготовлениями, к тому времени как Инсу вернулась, обмотанная длинным широким шарфом, Чхон уже проснулся и играл с отцом. Небесный лекарь с удовольствием бы понаблюдала за игрой, ей было интересно узнать, кто кого первый умает, но решила, что у неё ещё будет время поставить над мужем такой эксперимент.
— Давай его сюда, — произнесла она, подойдя к супругу.
— Куда? — удивился командир и обнял сына, будто защищая его от какой-то угрозы. Ребёнок на его руках засмеялся, весело заболтал и потянул ручонки к лицу отца.
— Так, слушай меня, любимый, — проговорила Инсу, заглядывая мужу в лицо, Чхве Ён взял ручку сына губами и замотал головой, смотря в глаза жены, восторгам Чхона не было конца. Инсу с трудом могла продолжать разговор, сдерживая улыбку, — надо закрепить Чхона у меня на спине, видишь эту… ткань, которой я себя обмотала? Так вот, наш сын поедет у меня на спине, сейчас ты устроишь его там в складках и посадишь меня с ним в седло. Понял меня, муж мой?
— Что? — переспросил Чхве Ён, выпустив ручку сына изо рта, и Чхон, приподнявшись, ухватил отца за нос.
— Я говорю, сына мне на спине закрепить помоги, в седло меня посади, и поедем. Я всё собрала: еду, молоко сцедила, лошади осёдланы, — пошли.
— Ты сына моего собралась в этой тряпке на спине везти? — проговорил Чхве Ён, и Инсу думала уже, будет ли правильнее просто проигнорировать эту сказанную в нос фразу или всё же стоит ответить. — Молоко, говоришь, сцедила, а кормить ты его не будешь?
— Ну, во-первых, это не тряпка, а слинг, и детей так носят и в Африке, и в Индии, — совершённое упущение медленно укоренялось в её голове: она так забегалась, что забыла покормить младенца.
Чхве Ён оторвал ребёнка от своего лица и на вытянутых руках протянул матери:
— На, корми, — Чхон в первый раз за это утро посмотрел на родительницу и стал что-то медленно и певуче объяснять ей на своём наречии, в отличие от отца Инсу его не понимала. Она бросилась к лошадям и вскоре вернулась с небольшой керамической бутылочкой, пробку которой ей удалось приспособить под соску. Инсу думала, что её изобретательности в условиях четырнадцатого века мог бы позавидовать любой инженер, ах, если ли бы кто-то смог оценить её усилия. Увидев бутылочку в её руках, Чхве Ён довольно ухмыльнулся: — Эдак я и сам, — Чхон с серьёзным видом зачавкал.
«Ну ладно, муж мой, ладно, покуда будь всем доволен, развлекайся, вечером я тебе всё припомню», — подумала про себя Инсу, а вслух произнесла:
— Теперь поставь его в вертикальное положение и погладь по спинке, — взгляд Чхве Ёна говорил: «И без тебя знаю, женщина».
Инсу фыркнула и с недовольным видом пошла к лошадям, ждать, что он поднимет на руки и усадит в седло, не приходилось, но она привыкла справляться без него. Она оглянулась в воротах, думая, что он за ней не последовал, муж с сыном на руках шёл за ней след в след абсолютно бесшумно: «С ногами порядок», — подумала Инсу и довольно улыбнулась.
— Возьми осторожно, — проговорил Чхве Ён, останавливаясь у коновязи, и протянул жене ребёнка, прибалдевший от еды и развлечений Чхон не возражал, Инсу прижала к себе сына, генерал отвязал лошадей и в раздумьях осматривал сооружённую женой на спине конструкцию.
— Да, да, вот в этот кармашек, а ножки — вот в те дырочки, чтобы по бокам болтались, — Инсу уже наивно полагала, что всё будет так, как она и задумывала. Внезапно она потеряла твёрдую почву под ногами и взлетела в седло, пока она отходила от потрясения, её муж вскочил на коня и забрал сына у неё из рук.
— Поехали, — буркнул он и ударил её лошадь по крупу.
— Ты, ты… — Инсу не находила слов, чтобы выразить своё возмущение, но необходимость управлять норовистым животным заставила её оставить пререкания и замолчать, Чхон с довольным видом подпрыгивал в седле и пытался поймать ручонками разлетающуюся от быстрого бега гриву лошади. Встречный воздушный поток вскоре окончательно успокоил Небесного лекаря, и она вполне благосклонно поглядывала на занятого ребёнком мужа. Нет, когда он был дома, она занималась только госпиталем и кормлением ребёнка, остальное он брал на себя, в эти дни её жизнь была относительно сносной.
К побережью приехали поздно, по дороге сшитый всеми правдами и неправдами слинг был окончательно заклеймён изобретением вредным и бесполезным, улов тоже был не очень, пока муж запекал на углях рыбу, она попыталась приготовить из выловленной им мелочи острый рыбный суп. Специй не было, и суп едва ли мог получиться достаточно вкусным, но её муж ел всё, что давали. В конце концов, Чхон употребил запечённую родителем на углях рыбину, чем привёл того в полный восторг, Инсу молчала о том, к каким ухищрениям ей пришлось прибегнуть, чтобы сделать кушанье пригодным для ребёнка. Выехали в сумерках, Чхве Ён держал сына одной рукой, а другой управлял лошадью, Чхон спал, и его отец, стараясь не разбудить драгоценное дитя, ехал так медленно, что они уже рисковали застать ночь в дороге. Изредка генерал переводил взгляд с сына на жену и тихонько улыбался, Инсу почувствовала овладевшее мужем блаженное расположение духа и подумала: «Пора!».
— Послушай, муж мой, — начала она, стараясь, чтобы её голос звучал как можно нежнее.
— Слушаю, — ответил Чхве Ён и в очередной раз улыбнулся.
— Ну, сколько можно так жить! Я так больше не могу.
— Как? — Чхве Ён вздрогнул всем телом, а Чхон заворочался на руках отца, и Инсу уже подумала было, что поспешила, и муж не дошёл до нужных кондиций, но теперь деваться было некуда.
— Ну, послушай, у нас ведь даже своего угла нет.
— А-аа, ты про дом, — успокоительно вздохнул генерал, — но кузнец нас никуда не гонит, его жена и мать к тебе как к родственнице относятся и во всём помогают, ты говоришь, что тебе тяжело, уедем — и помочь будет некому. — Инсу набрала воздух в лёгкие, чтобы продолжить втолковывать мужу положение дел, но он не позволил ей открыть рот. — Я понял, понял. Я должен перестроить тот дом.
— Для начала просто снести, — успела вставить свою лепту Инсу.
— Я понял, — проговорил Чхве Ён, посмотрел на спящего сына и тяжело вздохнул, — но и милая моя должна понять, что сам я строить не умею…
— А ещё пахать и сеять, — перебила Инсу.
— Мои люди возведением укреплений на побережье и собиранием флота заняты, а когда это будет сделано, я и тогда просить их заняться моим домом не посмею.
— Послушай, любимый, можешь ответить мне честно на один простой вопрос, — Чхве Ён кивнул и уставился в глаза жены нежным преданным взглядом. Инсу поборола желание приласкать его и твёрдым голосом проговорила, — ты кто?
— Твой муж, — ответил он, не задумываясь, Инсу прогнала грозившую вылезти на лицо улыбку и махнула на него рукой.
— Я не о том. В каком ты чине, звании и должности сейчас?
— Чин? Звание? Что? — переспросил он.
Инсу тяжело вздохнула:
— Ну, насколько я знаю, тебя же со всех постов сняли только что чин и оставили. Можно считать, что ты сейчас на почётной пенсии по состоянию здоровья. Тэогун Чхве Ён, чин и этот, как его, ранг, чиновник третьего ранга. Ты подсуден только королю и высочайшему Совету, пользуешься неприкосновенностью, а жить можешь как тебе заблагорассудится, хоть рыбаком оставаться, так что твой этот отряд, укрепления на границе и флот — это исключительно твоя блажь. Хотя, насколько я помню из истории, сейчас ты должен быть магистратом Ханяна…
— Почему не всего Сансона? — на этот раз перебил жену Чхве Ён. — Послушай, я магистратом Ханяна уже был, не помнишь, чем это закончилось?
— Такое не забывается. А сам-то ты помнишь, что вытворял в Ханяне?
Чхве Ён опустил голову и сдавленно проговорил:
— Прости, я не понимал, где я и что со мной, помню, ты меня ласкала, ребёнка на руки укладывала, а потом подходишь, забираешь, отворачиваешься и уходишь, я удержать хотел и понял, что не могу, сказать не могу, схватить не могу и даже за тобой пойти не могу. Я подумал, ты меня бросаешь…
Инсу уже не слушала, она вошла в раж:
— Если бы я увидела тебя таким, на месте чиновников тоже сняла с должности. Так его величество месяц продержался, ты уже стал в себя приходить, когда уезжали, сам на лошадь сел.
— Синдон там тоже был?
— Был. Ржал в голос. Нет, ты только подумай, я тебя в твою амуницию обрядила, на трон твой усадила, подушками обложила, крестьян позвала, чтобы они перед тобой на коленках постояли, вроде того, ты их принимаешь, тебе все дела — пять минут посидеть с грозным видом, как ты умеешь, пока чиновники посмотрят, а тебе мягко, ну, ты и спишь. Я тебе, чтоб не спал, сына на руки уложила, ты мигом воспрял и ну миловаться с ребёнком, это не генерал, а одно название. Чиновники заходят, я у тебя Чхона забрала, ты ребёнка мне отдал чуть ли не со слезами, а сам с кресла мне в ноги скок, уж целовать колени мне ты не успел, раньше чувств лишился. Муж мой, любимый мой, ну как же удобно было в доме магистрата: кухарка была, в доме прибирались, Чхунсок с Токманом за тобой ходили, да и вы с Чхоном та ещё парочка, оба говорить не можете, только подвываете друг другу, я сына тебе уложу на руки, он спит, чудо, что за ребёнок, а так ведь со мной и двух часов не проспит спокойно.
— Не надо было пускать их, — прошептал Чхве Ён.
— Пускать, говоришь, не надо, как же мне было их не пустить. Приехали в Ханян, стражи — Чхунсок с Токманом — они всё в одном лице: и стража, и сиделки. У меня ребёнок больной на руках, муж двухметровый больной на руках без меня дышать не может, как бы я их не пустила?
— Прости меня, — прошептал Чхве Ён, опуская голову всё ниже.
— Меня твои покаяния из себя выводят. Говоришь, строить не умеешь? Крестьяне за твой дом золото от короля получили, а выстроили что? Тебе мавзолей или одиночную камеру, в которой ты должен был загнуться и ведь отчаянно старался, и только я помешала. Так пускай свою ошибку исправят и деньги отработают. Заставь их. — Чхве Ён тяжело вздохнул. — Любимый мой, ты, чиновник третьего ранга тэогун Чхве Ён, нет и не будет в этой стране генерала выше тебя, а как живёшь? Нет, был бы ты один, живи как хочешь, хоть в землю лезь и живьём закапывайся, с тебя станется, так у тебя семья, о жене и о сыне подумай. Опять же тебя магистрат на Цусиму посылает, так не победить тебе, я говорю, не пущу тебя никуда завтра, не пущу, сонным опою или свяжу…
* * *
Нет, она конечно же ошиблась, но и приказ магистрата обманул. Мало ли почему так сообщила разведка, может, здесь и вправду было пятнадцать судов, а потом пришло ещё восемьдесят пять, но теперь их было сто. Лодки оставили с другой стороны острова и путь до пристаней проделали вплавь, пятьдесят человек оставись в деревне, восемьдесят караулили лодки, и небольшой отряд никак не мог противостоять такому противнику. Вынырнув рядом с одним из кораблей, Чхве Ён собирался свистнуть, чтобы приказать своим людям возвращаться, но подплывший следом малец остановил его. Меньше всего хотел Чхве Ён брать с собой мальчонку — старшего сына приютившего его с семьёй кузнеца — мало того, что мал был так и лез всюду, смотрел круглыми от восхищения глазами, ловил каждое слово. Нет, страшно было за мальца и не только из-за того, что не хотелось потом перед отцом за него отвечать, только сам он, качая на руках проснувшегося с рассветом сына, не заметил, как юркий парнишка прибился к отряду:
— Командир, нихошки все на берег сошли, слышь, командир, не ждали они нас. А суда-то какие… Нам бы таких парочку, ну, нихошки строить умеют, — Чхве Ён макнул мальца в воду и тут же выдернул, чтобы тот не захлебнулся и не сучил по воде руками, привлекая внимание, нет, не следовало брать с собой мальца, слаб больно.
— Уходим, — буркнул Чхве Ён, едва сынок кузнеца обрёл равновесие в воде, и свистнул условным свистом.
— Командир, — протянул малец, жалобно посмотрев в глаза генералу, и тот поплыл к кораблю, чего не сделаешь, чтобы порадовать ребёнка, хоть и чужого. По верёвке Чхве Ён забрался на борт и сразу же вытянул якорь. Сынок кузнеца уже стоял за спиной, вода стекала с него, заливая палубу, Чхве Ён подумал, что проплыли они с мальцом одинаково, но тот определённо был более мокрым.
— Сиди здесь и не высовывайся, я трюм проверю, а ты — чтоб не единого звука, понял?! — малец кивнул, его потрясывало.
Генерал взял мальчонку за шкирку, заставил сесть на палубе в угол и спрятаться за бортом, он думал о том, что никогда прежде не отдавал более подробных приказов. Чхве Ён спустился в трюм, и пока его глаза привыкали к темноте, напряжённо прислушивался. Нет, не слух, но другое, выработанное за годы сражений чувство говорило ему о том, что здесь он был не один. Чхве Ён повернулся вокруг собственной оси и ощутил тяжесть меча в руках. Квигом засеребрился в темноте, но его света было недостаточно, и Чхве Ён закрыл глаза — зрение не могло помочь ему, и не стоило тратить силы на бесполезное чувство. Свист меча, рассекающего воздух, и лёгкое прикосновение вызванного им воздушного потока, командир привычно расправился с тремя противниками и открыл глаза, третий из нападавших всё ещё висел на проткнувшем его грудь мече и смотрел в глаза генерала мёртвым взглядом — Чхве Ён сбросил труп с меча и схватился за сердце, отчаянно хватая ртом воздух. В такие минуты он чувствовал себя мёртвым, в такие минуты он не чувствовал в себе сил жить. Вот сегодня, качая сына на руках, он жил, ночью, когда спал рядом с женой, чувствуя на груди её приятную тяжесть, жил, и вчера он прожил целый день, а сейчас эти три воина, только что им убитые, тянули его в небытие. Они ничем не отличались от него, и он рано или поздно разделит их участь, а въевшийся в его кожу запах их смерти и сегодня, и завтра будет отравлять дыхание его жены. Чхве Ён переложил меч из одной руки в другую и посмотрел на лезвие — крови на мече не было — в конце концов, он сам решил защищать восточное побережье, раз уж его жена и сын живут здесь, а сомнения в бою могли стоять жизни воину. «Могли и стоят. Меч или копьё? Если копьё, то проткнёт или пустил влёт?» — успел подумать Чхве Ён. Движение воздуха за спиной предупредило его об угрозе, генерал сделал шаг влево и сомкнул пальцы на древке, повернулся и вслепую ткнул копьём туда, где должен был оказаться противник. Смертный крик сказал ему о том, что копьё в его руках попало в цель, остриё вошло глубоко в грудь врага, но не убило его. Воин лежал, дёргаясь на полу, и кровь била фонтанчиком из его приоткрытого рта. «Вот, также и я», — подумал Чхве Ён. Перед его мысленным взглядом встало лицо жены, тело налилось тяжестью, в глазах мелькали яркими пятнами мантии чиновников и расплывчатые образы не так давно пережитого судилища. Чхве Ён склонился над мёртвым врагом и закрыл ему глаза. Чувства подсказывали ему, что больше здесь никого нет, генерал повернулся к врагу спиной и стал подниматься на палубу — малец, оставленный им в укрытии, не терял времени даром, и весь его отряд уже разворачивал паруса захваченного корабля. Движение конечно же заметили с соседних судов.
— Что творите? — заорал Чхве Ён. — Ложись! Всем лежать, за бортом прятаться! Мерзавцы! Жить надоело!
Соседние корабли ощетинились зажжёнными стрелами. Молнии заплясали по лезвию Квигома, Чхве Ён рубанул воздух перед собой и правый корабль покачнулся на волнах, лучники с трудом устояли на ногах, а стрелы попадали на палубу, вызвав панику. Тем временем японцы с корабля, стоявшего по левому борту успели дать залп. Чхве Ён повернулся и сбил три стрелы перед своей грудью, четыре воина его отряда, пытавшиеся закрыть его, упали перед ним, пронзённые стрелами:
— Я сказал, прятаться за бортом, — заорал Чхве Ён. Несколько стрел задели по касательной его тело. Генерал застонал, молнии заплясали вокруг и светящийся шар завис перед ним в воздухе. В следующую секунду этот шар врезался в японский корабль. — В море выходим, к Чансо правь, — командовал генерал.
* * *
Инсу вытерла слёзы и в очередной раз попыталась забыться сном, она не могла успокоиться с тех самых пор, как проснулась на рассвете и не обнаружила его рядом. Чхон тоже не спал, чувствуя овладевшую матерью горесть, отказывался брать грудь, не плакал и пристально смотрел на неё чёрным отцовским взглядом, чем только больше пугал её. Этот взгляд отчего-то напоминал Инсу, как муж сутки назад, перед тем как лечь спать, потянул к ней сложенные в замок руки и проговорил: «Вяжи!» В конце концов, ей удалось заснуть в обнимку с ребёнком, накормив того из бутылочки. Разбудил её голос старшего сына приютившего её с семьёй кузнеца, малец возбуждённо голосил на весь дом:
— Командир, слышь, командир, ведь горело так, что в Ханяне, должно быть, видно было. Ведь сотню кораблей нихошки потеряли, сотню не меньше… Командир, а корабь-то какой, какой корабь, командир.
Инсу осторожно уложила сына в колыбель и направилась к дверям, они задрожали под тяжестью впечатавшегося в них тела, небесный лекарь вздрогнула и отшатнулась, снаружи донеслось приглушённое рычание:
— Если жить надоело, иди и топись, только меня за собой не тяни. А будешь на весь дом орать, так что жену и дитя разбудишь, забуду, что ты хозяина этого дома сын, и сам убью, запомни и отцу передай, чтобы он за тобой лучше смотрел.
Двери открылись, и этот человек вошёл в комнату, Инсу бросилась мужу на плечи, он поймал её, поднял на руки, обнял и закрыл рот поцелуем.
— Ты больше никуда не уйдёшь, никогда не уйдёшь, не уйдёшь же, — говорила она, вырываясь из объятий и сопротивляясь мешающему говорить поцелую, от него привычно пахло кровью и морем. — Я свяжу тебя или ткну иголкой… Я с ума схожу, чья кровь на тебе, твоя или чужая?
— Бревном у тебя, милая, на руках лежать — уже лежал и больше не буду, — проговорил он и отстранился. Инсу хотела вернуться к прежнему занятию, но он обнял её и прижал к себе так, что она не могла пошевелиться. — Я с Чхоном останусь, а ты должна идти, очень много раненных, нужна твоя помощь. — Он осторожно поставил её на пол и отпустил. Инсу оглядела мужа и кинулась ему на плечи.
— Ведь до тошноты нарубился, любимый, до тошноты, — она поцеловала его, отпустила и быстро вышла из комнаты.
Инсу вышла из дома и направилась к госпиталю, недавно выстроенное по образцу и подобию королевской лечебницы здание было гордостью небесного лекаря. Деревня пребывала в полном смятении, а предрассветная темень, не разгоняемая светом факелов, только ухудшала положение. Инсу вошла в госпиталь и погрузилась в атмосферу стонов и криков:
— Света больше, свет несите, — кричала Инсу, — и не бегайте здесь, огонь дрожит, — в помещениях госпиталя она чувствовала себя Чхве Ёном.
Раненных было много, в основном обожжённые, но самыми опасными оказались раны от стрел. К тому времени, как первая операция была закончена, разгорелся жаркий летний день, а на платье небесного лекаря выступило молоко — ситуация казалась ей катастрофической. Наконец, раздав распоряжения, она могла со спокойной совестью покинуть своих пациентов. Один из раненных поймал её за предплечье и слабым голосом прошептал:
— Наш командир? Наш генерал выжил? — сердце Инсу оборвалось, она выскочила из госпиталя и, не чувствуя под собой ног, побежала к дому. Раз за разом, день за днём, ночь за ночью она переживала этот кошмар, нет, так дальше жить было нельзя, невозможно. Инсу распахнула двери и влетела в комнату, её муж и сын спали в невозможной для человеческого тела позе. Чхон в лёгкой вышитой рубашечке разметался по постели от жары, его головка покоилась на ладони отца, правая нога лежала у того на груди, а левая пяткой угодила родителю в приоткрытый во сне рот. Чхве Ён изредка недовольно всхрапывал, но выплюнуть ножку сына не мог. Бутылочка, в которую Инсу обычно сцеживала молоко, валялась на полу, пробка в ней отсутствовала, а длинная полая тростниковая трубка, служившая той самой соской, была раздавлена. Чхве Ён переоделся и, судя по мокрому пятну на подушке, ухитрился и как-то вымыться, та одежда, в которой он пришёл, была со злостью закинута в угол, и запах крови и моря распространился по комнате. Инсу улыбнулась, подобрала ребёнка и попыталась переложить того в колыбель, но Чхве Ён, освободившись от драгоценной ноши тяжело застонал. Небесный лекарь усмехнулась, её муж развалился на постели, раскинув руки в стороны всем своим видом показывая, куда она должна уложить ребёнка и куда лечь сама. Инсу усмехнулась, осторожно уложила сына и сама пристроилась с краю.
— Умаялась? — спросил Чхве Ён.
Инсу кивнула и прижалась к нему:
— Твои люди будут жить, — проговорила она, — есть тяжёлые, но их жизни ничто не угрожает.
— Они меня от стрел собой закрыли, я не понимаю зачем.
Инсу облегчённо вздохнула, подняла голову и поцеловала его в щёку:
— Просто ты у меня очень глупый, поэтому не понимаешь.
Чхве Ён поднял сына на руки, открыл глаза и сел, опираясь о стену:
— Раздевайся, — проговорил он.
Инсу тяжело вздохнула, коротко поцеловала мужа в губы и, нежно глядя ему в глаза, проговорила:
— Любимый, я же тебе объясняла…
Чхве Ён усмехнулся и ответил на поцелуй:
— Глупая, раздевайся, говорю, жена. Чхон голодный, опирайся на меня, раздевайся и сына на руки бери, тебе и самой будет легче. — Инсу выдохнула и стала снимать испачканный молоком халат. — Ну, бери уже ребёнка, молоком пахнешь, не выношу этот запах.
— Просто скажи, что хочется попробовать, всё, сиди и не двигайся, — проговорила Инсу, взяла сына на руки, привалила мужа к стене своим телом и поднесла ребёнка к груди, — сядь лучше, помоги мне выпрямиться, надо же уже присосался, как ты смог успокоить этого ребёнка, если он был голоден?
— Объяснил ему, что еда будет, когда придёт мама, а пока надо потерпеть, терпеть легче всего во сне, вот он и уснул. Спи, ты устала, я тоже буду спать, как проснусь, поедем в Ханян, будем по рынку гулять.
— Правда? — спросила Инсу, подняла голову и посмотрела мужу в лицо.
— Не дергайся, Чхон поперхнётся.
— А-аа, ну да: тебе же надо доложить магистрату. Возьмёшь меня с собой, а как же Чхон?
— Чхона тоже возьмём с собой, Токман с Гэуком будут сопровождать нас, вы поедете в повозке, я верхом. Теперь спи.
Инсу забылась счастливым сном, муж держал её за плечи, сын лежал на руках, всё было на своих местах, а следующие дни сулили только развлечения.
* * *
Теперь Инсу думала, что её ожидания от обещанных мужем каникул были слишком велики, от того и не оправдались. Она проснулась на рассвете в объятиях мужа, и всё было на своих местах, нет, конечно, ей пришлось долго будить его, но, несмотря на это, уже к полудню они были в дороге. Приготовления к поездке были спешными, но она не единожды нашла себе утешение в этих судорожных действиях: её муж впервые надел в дорогу вышитую её руками одежду, — этот факт не мог не радовать её. То, что он перестал надевать доспех даже в самую тяжёлую битву, волновало её давно, а его любовь к простой и тёмной одежде делала его похожим на ссыльного. Инсу старалась изо всех сил, покупая дорогие ткани, украшая его одежду драгоценными нитями, которые она научилась складывать в то, что она считала народными узорами, но обычно её усилия заканчивались тем, что он переставал носить испорченную одежду. На этот раз он надел вышитый её руками халат и подвязался кушаком, который когда-то запрятал в самый низ сундука, стоило ей вышить его золотой нитью, прибрал волосы и спрятал изуродовавшую его виски седину под шёлковой лентой с тамгой королевского клана. Инсу ехала в повозке, держала на руках мирно дремавшего ребёнка и довольно поглядывала на мужа через приоткрытые створки окна. Всё было на своих местах: её сын спал и ел, муж смотрел на неё и улыбался, — дорога прошла незаметно. Хозяин постоялого двора угодливо поклонился ей и подобострастно залебезил перед её великим супругом, а к ужину тот принёс ей сладости и фрукты, — вот только Ханян встретил её неприветливо, и дело было совсем не в том, что с этим городом у неё были связаны неприятные воспоминания о продолжительной болезни супруга, и даже не в том, что рынок Ханяна не шёл ни в какое сравнение с тем рынком, что так запомнился ей в Согёне, просто, проснувшись на рассвете, она не обнаружила его подле себя, а расшвырявший во сне пелёнки Чхон замёрз в предрассветной прохладе и как никогда нуждался в согревающих объятиях отца, который, вернувшись к полудню, был чем-то так расстроен, что своей сумрачностью испортил ей всё удовольствие от покупок. Чхве Ён отрешённо шёл впереди небольшого отряда из четырёх гвардейцев, которые своими телами защищали главное его сокровище — жену и сына — и Инсу не могла прорваться через стену из тяжёлых доспехов удальчи. Наконец, её муж остановился возле травяной лавки, и она с жадностью набросилась на прилавок, только вот продавец, получив от генерала какой-то условный сигнал, исчез из вида. Нет, так больше жить было нельзя, невозможно… Инсу ударила мужа в спину, сунула ему недовольного с раннего утра своей участью сына, который тут же протяжно запел свою обычную присказку. Небесный лекарь хотела, чтобы младенец отругал родителя, но, судя по интонациям, Чхон жаловался отцу. Наконец, несколько отрезов драгоценного шёлка, редкие травы, зелёный чай, орехи и прочие лакомства пополнили руки гвардейцев — Инсу удовлетворилась покупками, смерила мужа высокомерным взглядом и направилась к постоялому двору. В конце концов, всё вышло так, как она и хотела, ничто не могло помешать ей. Всё было на своих местах, только вот, помогая ей забраться в повозку, её муж проговорил:
— Милая, в худшем случае через три дня, в лучшем через неделю у нас будут гости.
Инсу приняла у него из рук уснувшего ребёнка и спросила:
— Что за гости, Чхве Ён-сси?
— Мои названые дядька и тётка, может, ещё двоих-троих из Сурибан прихватят, — последовал ответ.
Сердце Инсу оборвалось, визиты родственников мужа превращали её жизнь в ад. Нет, привычка этих людей говорить её мужу правду в лицо, ту самую сермяжную правду, которую ему было так полезно слушать, была не лишней, но, стоило ей поддержать этих людей словом или даже взглядом, и они принимались за неё. С другой стороны молчание тоже не помогало, когда Инсу молча прислуживала за столом, эти люди начинали громким шёпотом обсуждать, какое из блюд каким ядом отравлено, и демонстративно вздрагивали, стоило ей приблизиться. И это было только пол беды, потому что главным испытанием для неё в это время было не допустить, чтобы Чхон оказался на руках названых деда и бабки: не дать младенца на руки означало смертельно обидеть гостей, а дать — потерять его, — но хуже всего было то, что его родной отец этого не понимал. Инсу покачнулась и упала на лавку, Чхон проснулся и недовольно закряхтел, собираясь заплакать, Инсу прижала сына к себе, и младенец зашёлся криком.
— Я с сыном в монастырь уеду, — простонала небесный лекарь.
Чхве Ён залез в повозку, забрал сына из рук матери и попытался успокоить:
— Перестань, ты пугаешь Чхона, — проговорил он, качая дитя. — Если так хочешь, то можешь ехать в Могул, я отправлю с тобой пятьдесят человек из моего отряда.
— Почему не сто? — всхлипнула Инсу, Чхон на руках отца повернул головку в сторону матери и, проглотив слёзы, обиженно заныл. Небесный лекарь сдалась: — Хорошо, я остаюсь, — проговорила она.
Чхве Ён закрыл двери повозки и сел на лавку напротив жены:
— Поехали, — приказал он, Инсу залезла на лавку с ногами и забилась в угол.
* * *
Жестокость этого мира превосходила все мыслимые пределы и не укладывалась в голове. Всё, что хорошо начиналось, заканчивалось всегда одинаково плохо. Впрочем, в её случае и начало, и конец были одинаково плохими. Именно такие мысли посещали Небесного лекаря, когда она сидела за обеденным столом в компании родственников мужа, а её малолетний глупый сын переходил с рук на руки и был всем доволен. Инсу следила за тем, как бы вымоленный у смерти младенец не исчез в складках одежды этих разбойников, пока Чхон довольно гулил, а его беспечный родитель копался ложкой в миске с супом. Намбо протянул довольного жизнью ребёнка жене и проговорил:
— Чего звал, племянник, говори, покуда я добрый.
Чхве Ён отложил ложку и выпрямился, судя по его виду, разговор предстоял сложный, и Инсу вся обратилась в слух, не сводя взгляда с удобно устроившегося на коленях названой бабки сына:
— Следить за магистратом и письма королю слать, чтоб не перехватили, для того мне люди нужны.
— Вот же, неймётся тебе, племяш, ведь недавно оклемался, ведь дай бог полгода прошло…
— Так больше, отец, больше, седьмой месяц уже идёт, — проговорила названая тётка Чхве Ёна, подбрасывая заливающего довольным смехом ребёнка на руках.
— Сам будешь приезжать ко мне за письмами, дядя, или пришлёшь кого? — спросил Чхве Ён и вернулся к еде.
— Сам буду приезжать, сам, покуда с внучком поиграю, а потом свезу, ребятки мои намастрились во дворец лазить. Так, племянник, ни за что не поверю, что ты место своё захотел вернуть, чем же тебе новый магистрат досадил?
— Ждали на Цусиме.
За столом воцарилось молчание, Чхве Ён с аппетитом уплетал приготовленную женой еду.
— Что ты сказал? — простонала Инсу.
— Да, сынок, глупая у тебя жена, так уж и быть, объясни ты ей на этот раз, а то ведь греха не оберёшься, — проговорила названная тётка Чхве Ёна, милуясь с ребёнком.
Генерал оторвался от еды и посмотрел в глаза супруге.
— С тех пор, как мой учитель погиб, я кожей предательство чувствую. Магистрат приказал мне на Цусиму идти, там пятнадцать кораблей стоят, так он сказал.
Намбо ткнул жену локтём в бок и проговорил:
— «Если тебе генерал подраться неймётся так, что из штанов выпрыгиваешь, то на Цусиму иди и пятнадцать кораблей жги» — вот как магистрат сказал.
Инсу было не смешно, она смотрела мужу в глаза и собиралась разрыдаться.
— Я пришёл, двадцать человек с собой — на пятнадцать кораблей достаточно, тем более что нихонцы с кораблей на берег сошли, так не пятнадцать кораблей было, а сто. Я приказ отступать отдал, а сам полез, в трюм спустился, вот там меня четверо и ждали. Так не просто ждали, троих я сразу убил, а четвёртый из засады напал. Как из трюма вылез, на соседних кораблях люди оказались. Так выходит, милая, ждали, что приду, знали, как убиваю.
Тётка Чхве Ёна протянула дитя через стол матери, Инсу машинально приняла ребёнка, а названая бабка, освободившись от ноши, стукнула по столу ладонью, Чхон, до того довольно гуливший, замолк и удивлённо воззрился на нарушившую идиллию семейного застолья родственницу:
— Издеваешься над нами, племянник, сколько раз тебя хоронила, уже сосчитать боюсь, а ты всё напролом прёшь.
Инсу знала, что слова действуют на её мужа хуже, чем прямые действия, и просто разрыдалась, прижав к себе сына. Чхон всегда был готов составить компанию матери, едва она собиралась излить свою печаль слезами, но на этот раз, прежде чем поддержать усилия родительницы, он повернул головку к отцу и стал напевно вопрошать того о чём-то.
— Нет, сын мой, никто не обидел нашу маму, она просто плачет, — проговорил Чхве Ён в ответ на взгляд сына. — Сейчас я спрошу у неё, что должен сделать, чтобы она успокоилась, она и перестанет.
Слова мужа осушили слёзы на лице Инсу, она резко прекратила рыдания и посмотрела в его смеющиеся глаза. Небесный лекарь пристально вглядывалась в лицо супруга: «Да, вот они все: шрам над правой бровью, глубокий шрам на щеке, два под левым глазом, рваное ухо, исклёванные руки». Инсу живо представила себе, как вся её жизнь рядом с любимым пройдёт вот так, в вечном страхе за него, как каждый день, каждый час, каждую минуту она будет ждать и молиться всем богам, получая в награду лишь мгновения пылких ласк. Сколько бы она не прожила рядом с ним, эти ласки всегда останутся лишь мгновениями, а её жизнь будет этим бесконечным, напряжённым ожиданием, и сердце будет каждую ночь заходиться предчувствием беды. Инсу прижала к себе сына, и из её глаз потекли настоящие, а не притворные слёзы. Чхон скуксился и надул губки. Родственники оторопело наблюдали разыгравшуюся перед ними сцену. Чхве Ён поднялся с места и подошёл к жене:
— Отдай сына и успокойся, ты пугаешь его, — Инсу оттолкнула мужа и продолжала, обливаясь слезами, ласкать ребёнка. Борьба была недолгой, и вскоре она сама не поняла, как оказалась у него на коленях. — Ну всё, сядь удобнее, нет, между нами Чхона не прячь, ему же дышать нечем, боком повернись, ну, хватит уже, жена, — говорил Чхве Ён, убирая волосы и пытаясь заглянуть в её глаза, — ну, что не так, что случилось?
— Раны твои зашивать, с того света вытаскивать я больше не могу, — причитала Инсу. Чхве Ён прижал её голову к своей груди и закрыл ей глаза одной рукой, другой поддерживая сына. Чхон улыбался и даже посмеивался, протягивая ручки к родителям, которые по его младенческому разумению играли друг с другом в прятки.
— Несчастное дитя, — простонала названая тётка Чхве Ёна, — с отцом покойником и матерью умалишённой кем он вырастет?
— Сыном своих родителей, — осадил родственницу генерал. — Так, дядя, людей дашь за магистратом следить?
Намбо тяжело вздохнул:
— На что тебе племянник за магистратом следить? Кто не знал, что ты на Цусиму идёшь, — только ленивый. Вот, может, твоя жена нихонцам и доложила, или кто-то из людей твоих супостатам подсобил, нет, своим воинам ты веришь — право твоё, верь, — а крестьяне что, янины эти.
— Янины эти, дядя, очень своим благосостоянием дорожат, скончаюсь я сегодня, и им придётся налог выплачивать. Людям своим я верю, они меня от стрел собой закрыли, а, если меж ними крамола и есть, то я найду. Жена моя, небесный лекарь, сама не придумает как меня убить, если ей только не присоветуют, — Инсу дёрнулась на коленях мужа, уложила сына ему на руку и спряталась на его груди. Чхве Ён усмехнулся, Чхон заливисто засмеялся. — Вот видишь, дядя, — проговорил генерал, лаская жену, — а ты говоришь, нихонцам доложила. А кто мою милую научил иголкой меня сознания лишать, не ты ли, тётя? А наш магистрат с нихонцами торговать хочет и посольство им строить собирается.
— Я всегда считал, что Могун Исэк не дурак, выходит, так и есть, а ты, племянник, его замысла не разумеешь? Нихонцы караваны с продовольствием грабят, ведь просто рис воруют, так? — Чхве Ён ласкал жену, не обращая внимания на слова дядьки. Намбо ударил кулаком по столу, но этого было недостаточно, чтобы генерал оторвался от приятного занятия. — Вот как торговать с нихонцами будем, так им и разбойничать будет незачем.
Чхве Ён поднял голову жены и поцеловал её в губы:
— Успокоилась, милая? — Инсу жалобно всхлипнула и утвердительно кивнула. — Сегодня пораньше тебя спать уложу, а то вся испереживалась, издёргалась, ну… — Инсу повернулась на его груди. — Чхона возьми, только сильно к себе не прижимай, задушишь… — она осторожно взяла ребёнка, муж ободрительно улыбнулся ей и, мгновенно изменив выражение лица, оглядел названых родственников колючим взглядом. — Дядя, давно твои люди досыта есть стали?
— Это ты сейчас к чему, племяш? — проговорил Намбо.
— Сам ты дурак, — названая тётка Чхве Ёна махнула на мужа рукой, — будут тебе люди, сынок.
Генерал одобрительно кивнул:
— Так, дядя, всех людей мне отдашь: и торговцев, и нищих-попрошаек.
Намбо удивлённо воззрился на жену:
— Когда вы двое спеться успели? — воскликнул он. — Ведь договорились, жена, что не позволим этому придурку в петлю лезть, заставим дома сидеть, сына ростить. Он же сейчас точь-в-точь братец мой со своим отрядом. Слышь, племянник, поживи спокойно, сам-то ты досыта ешь, сына прокормишь, жена будет много есть, обратно на небеса сплавим.
Чхве Ён прижал к себе жену, закрыв своей огромной дланью её ухо и половину лица, и в свою очередь испытал устойчивость стола, зазвенела посуда, сильный голос генерала Корё заполнил собой небольшое помещение:
— Надоела твоя старая присказка, дядя. Поживи спокойно да поживи, — Чхон посмотрел на отца, коротко вздохнул и на этот раз промолчал, ни о чём не спрашивая родителя. — Как мне жить прикажешь?! В угол забиться? А семью куда девать, под себя подмять? И кем мой сын подо мной вырастет? Или, думаешь, мне остров в океане поискать?! Так нет его. Вот он мой остров. С севера на него монголы идут, с востока — нихонцы, людей как скот забивают, так мне лечь и ждать, когда забьют? Так я лежал уже, когда б не жена, помер.
— Племянник, на что тебе такие силы дадены? Не знаешь? Так я тебе скажу, чтобы ты за себя постоять мог, ведь весь твой клан выкосило, только те предатели, что юаньцам продались, и спаслись, а как был твой род велик, ведь на троне твой прадед сидел, или ты забыл? Так считай, что все они погибли, чтобы ты жил и детей ростил, а ты все их усилия вместе с собой заживо хоронишь.
— Дядя, один мой клан выкосило? Скольких не стало и потомков не осталось, так выходит, каждый и живёт так, как ты мне предлагаешь? Вот, если так, то нет этой страны, только я в такой конец не верю.
Намбо поднялся со своего места с выражением бешенства на лице, и Инсу, выглядывая из-под руки мужа, тихонечко застонала от страха, но старик, совладав с собой, упал на своё место и закрыл лицо руками.
— Дам я тебе людей, сынок, что прикажешь — всё они исполнят, костьми за тебя лягут. Только попомни мои слова, нет на этом свете для меня никого тебя дороже, живу, пока сердце твоё бьётся, — названая тётка Чхве Ёна похлопала мужа по спине. — Так, попомни мои слова, проклятая эта земля тебя за заботу сжуёт, люди эти за то, что ты их от смерти своим телом закроешь, тебе в спину нож воткнут. Будь ты сильнее их, они силе твоей позавидуют, будь богаче, чем бы ты не заслужил, — богатству, счастливее — счастью, будь ты лучше их — чистую душу твою в грязь втопчут.
Инсу опять уложила сына на руку мужу и как-то по птичьи вцепилась в его одежду:
— Ён-а, — простонала она.
Генерал поднял голову жены и поцеловал её в губы.
— Я уже подумал было, что милая моя занемогла раз так долго молчит. — Чхве Ён смотрел в глаза жены насмешливым взглядом, поддерживая её голову под затылок. — Говори, жена.
— Ён-а, батюшку послушай…
Генерал явственно хохотнул, и Инсу вздрогнула от удивления тем абсолютно новым для неё звукам, которые прежде её муж ни разу на её памяти не издавал.
— Милая моя говорит мне спать и есть, на неё смотреть и улыбаться, но сама она, жена моя, сидеть при мне таком не будет. Она посидит, посидит да к другим пойдёт, вот какой госпиталь у неё большой и красивый, больных там много. Жена моя пойдёт тех больных лечить или травы искать, меня к стене привалит, иголкой ткнёт, сына мне на руки уложит, чтобы спал, и уйдёт.
Названая тётка Чхве Ёна явственно фыркнула.
— Ён-а, нечего тебе японцев бить, здесь так много всего сделать надо… Нам самим дом надо построить…
Чхве Ён набрал воздуха, чтобы ответить жене, но Намбо не выдержал и перебил его, ещё раз хлопнув рукой по столу:
— Так, невестка, послушай, разве не выстроили дом? Я же помню, как полгода назад приезжал и видел, как мой племянник лес с крестьянами на дом валил, ведь едва после болезни оклемавшись. С рассвета лес валил, а к вечеру сам бревном валился, рук поднять не мог. Не помнишь, как я тогда разругался с племянником, какой-то протёртой гадостью его с ложечки вместо тебя потчуя, и вот приезжаю я через три месяца мириться и вижу: дом стоит большой и красивый, — обрадовался я, с племянником помирился и уехал. Ещё через месяц приезжаю с внучком поиграть, смотрю: дом стоит, племянник мой, говорят, на побережье уехал, укрепления строит, — я ругнулся, на дом посмотрел и успокоился. В этот раз приезжаем мы с женой — надо сказать, ты, племянник, нас даже по-человечески не встретил — малец какой-то, кланяясь и заикаясь, нас совсем не в ту сторону зовёт, так я же знаю, где живёшь, вот подъезжаю я к дому, а мне и говорят, что это не дом, а госпиталь, а генерал значит с женой не в том дому живут, а у кузнеца гостят…
— Вот правильно говоришь, муж мой, вот правильно, а всё ты, невестка, мужа гробишь, ты только погляди на него, ведь поседел уже, — внесла свою лепту в разговор названая тётка Чхве Ёна, — а будь у меня дитя, я бы к больным близко не подошла, а, когда бы хотела мужа при себе удержать, уже бы вторым пузатая ходила. Надо, так надо вам второго ребёночка, тут одного никак не уберечь.
Инсу повернулась на коленях мужа, закрыла свою голову его рукой, нащупала сына и прижала младенца к себе. Чхон, окончательно уверившись в правильности собственных суждений, тихонько посмеивался и подвывал, поддерживая игру родителей и родственников, которые детально припоминали его матери все совершённые той ошибки.
* * *
Инсу проснулась от протяжного верещания сына и открыла глаза: Чхон подпрыгивал в сплетённой из тростника люльке и тянул ручонки к забытому отцом между койкой и колыбелью мечу, грозя уже выпрыгнуть из своей постели или проломить её дно.
— Не хулигань, — простонала Инсу, погрозила сыну пальчиком и закрыла глаза, но уснуть ей не позволила одна навязчивая мысль: «Где он?», — забытый меч говорил о том, что её муж где-то неподалёку, а духота разгоревшегося летнего дня намекала на то, что она слишком долго спала, чтобы непоседливый генерал оставался в постели, ожидая пробуждения супруги.
Инсу вскочила на ноги и бросилась к колыбели:
— Кушай, мой маленький, кушай, покушаешь и пойдём погуляем, папу поищем... — проговорила она, доставая Чхона из кроватки и освобождая от одежды налившуюся молоком грудь.
Завтракать Чхон привык с чувством: прежде поутру его мать редко куда-то торопилась, либо досматривая последние сны в объятиях отца, либо заливая слезами его вышитую рубашку. Первый вариант, конечно, был предпочтительным, но и со вторым можно было смириться. На этот раз мать с нетерпением поглядывала на него и дёргалась, не позволяя нормально ухватить сосок, отчего он давился и выплёвывал сладкое молоко, вызывая плохо скрываемое раздражение родительницы. Вконец измучившись процессом насыщения, Чхон отпустил мать, ожидая что та, как обычно поднимет его, прижмёт к себе и погладит по спинке. После еды его всегда тянуло в сон, и он в состоянии лёгкого забытья любил исподволь поиграть с мягкими вившимися лёгкими волнами рыжими волосами матери, но ожидаемое объятие было слишком коротким. Вместо этого женщина уложила его на спинку и стала пеленать, Чхон недовольно покряхтывал: его давно не запелёнывали тем более в такую жару. Инсу подхватила сына на руки, приласкала торопливым поцелуем и собиралась уже бежать, когда в дверях наткнулась на названую свекровь. Тётка приветствовала Инсу словами: «Ну, и мастерица же ты спать, невестка! Твой муж просил меня накормить тебя как проснёшься, так что ешь, не отравлено».
Небесный лекарь бросила косой взгляд на еду и смерила приёмную мать мужа смурным взглядом:
— Где он? Куда пошёл?
— Так, в поля со старостой.
Инсу оттолкнула родственницу и бросилась бежать. Чхон на её руках жалобно подвывал, пока этот отчаянный бег не прекратился, младенец срыгнул завтрак на материнское плечо и замолк, Инсу увидела мужа. Он возвышался над окружившими его крестьянами, превосходя их на голову, простая чёрная одежда делала его похожим на ссыльного. Чхве Ён внимательно слушал гомонивших крестьян и смотрел на колосящиеся тонкими зелёными стебельками риса поля.
— Поля должны быть залиты водой, — проговорил староста.
— Если воды не будет, то рис не уродится? — спросил Чхве Ён.
— Истинно так, ваша милость, поэтому мы сажаем рис, когда разливается река, и собираем, когда половодье спадает, река выносит на поля плодородный ил, — последовал ответ.
— Есть ли что-нибудь, что может расти без такого количества воды?
— Юаньцы ростят гречиху и делают из неё лапшу.
Инсу подошла к мужу и тихонько встала рядом, Чхон, заметив отца, зашёлся высоким жалобным подвыванием, и Чхве Ён, оторвавшись от своего занятия, обратился к жене:
— Зачем ты запеленала его, ему же жарко.
— Привет! — проговорила Инсу и протянула мужу окончательно расстроенного несправедливостью жизни ребёнка.
«Жарко, мокро, тесно», — продолжал жаловаться отцу Чхон.
— Послушай, кузнец, отправь людей, чтобы тайно карту нарисовали и источники воды отметили. Пускай поспрашивают, когда и как реки разливаются, плодородность почв отметят. Ты бы хоть носочки на него надела, штанишки и распашонку, — проговорил Чхве Ён, распелёнывая ребёнка, который всё ещё куксился и недовольно постанывал. — Кузнец, золото посчитай, что осталось, и испорченный рис в Юань свези, достань мне эту гречиху, слышишь, — Чхон, частично освободившись от пелёнок оказался на загривке отце, схватил того за волосы и положил свою головку на его макушку. Вот та самая высота, с которой судьбой предназначено ему взирать на мир. Отец согревал своими огромными руками его ноги до колена и, прежде чем уснуть, Чхон косо посмотрел на мать, вот если бы сейчас он мог схватить и её за волосы, то мог бы считать себя вполне довольным жизнью.
Конмин проснулся в объятиях жены от неприятного постукивания и поскрёбывания, которое доносилось из дальнего угла королевских покоев. Монарх тихонько отодвинул уютно, по-домашнему свернувшуюся клубочком юаньскую принцессу, поднялся и приблизился к занавесям алькова. Снаружи кто-то шмыгнул носом, распространяя по комнате запах немытого тела, и просунул грязную руку меж занавесок, король, поборов брезгливость, забрал протянутый ему свиток и развернул: письмо не содержало обычных для формальной переписки приветствий и не было снабжено подписью отправителя, — этого и не требовалось, король узнал знакомый убористый почерк, и сердце монарха забилось в предвосхищении.
«Обеспечить бесперебойные поставки продовольствия из Сансона. Поставкам продовольствия угрожают нихонцы, засуха, восстания и бунты янинов, предательство магистрата.
Первое. Нихонцы нападают с кораблей и только морским караванам угрожают. Виновных в нападениях на сухопутные караваны выявить. Прибрежную границу укреплять: крепости и флот строим, увеличивать численность войск, пиратские корабли жечь. Людей, которые умеют строить корабли, нет. Пока не найдём, суда у нихонцев воровать будем.
Второе. Плодородие земель увеличить возможно. Некоторые земли страдают от отсутствия источников воды — плотины строить. Для строительства приказ короля необходим. Монголы растят гречиху, которая менее требовательна, чем рис. В Юань под видом торговца соглядатай отправлен.
Третье. Янины всем довольны, пока указ о снижении ставки налога действует, тому не долго осталось.
Четвёртое. Деятельность магистрата вызывает сомнения: в Ханяне слишком много нихонцев, посольство строят и торг с ними ведут. Торговать невозможно, пока продовольствия самим не хватает. В ходе последнего на нихонцев нападения на Цусиме в ловушку мой отряд попал».
Конмин дочитал письмо и с трудом справился с навязчивым щекотанием в носу: «Как там его брат? Здоров ли? Судя по письму, здоров. Сколько они не виделись? Уж скоро год тому. Как он выглядит сейчас?» Король подошёл к своему столу и взял кисть в руки. С тех пор, как друг покинул его, монарх никак не мог привести свои мысли в порядок, даже пылкие утешения, которые дарила ему неосведомлённая о причинах возвышения Синдона жена, не могли помочь. Нет, время шло, а кто-то из его окружения да напомнит о печальной участи, постигшей тэогуна: то дочь спросит о том, когда же генерал покатает её на лошадке, то чиновники в донесении упомянут о былых свершениях и поколебавшей здоровье воина тяжёлой болезни, то гвардейцы посмотрят косо, а Чхунсок поприветствует королеву более глубоким поклоном и искренней улыбкой, то за пологом или резными дверями послышится ему шепот о несправедливых обвинениях, пытках, ссылке и каторге, — тогда Конмин раз за разом перечитывал письма Чхве Ёна, которые его жена умоляла сжечь.
«Чхве Ёну не подняться боле, ваше величество. Я молюсь за него и за его сына, но Будда глух к моим молитвам, Будда глух к мольбам грешников. Чхве Ёну не подняться боле и в том существовании, на которое он обречён, только моя вина», — так говорила она, говорила и ошибалась. Конмин улыбнулся и вернулся к разметавшейся на ложе жене, монах сказал, что королева ждёт ребёнка. С тех пор, как старик «убил» Чхве Ёна и посидел на голодном пайке в темнице, Синдон стал предупредителен и покорен, и всё же тело Конмина сводила оторопь, когда он видел или слышал своего личного наставника в буддийском законе, его тело сводила оторопь, когда Синдон приближался к нему, а на королеву, когда тот щупал её пульс, было больно смотреть, она окружала себя наиболее приближенными к генералу гвардейцами и появлялась в коридорах дворца только в сопровождении охраны. Нет, болезнь Чхве Ёна в очередной раз перевернула жизнь короля Корё, но теперь всё обещало вернуться на круги своя. Конмин приблизился к своему столу и собирался ещё раз перечитать письмо, когда тихий и мелодичный оклик жены заставил его побежать к алькову:
— Ваше величество… — Конмин бросил драгоценное послание на кровать и обнял жену. — Ваше величество, — продолжала Ногук, нервно комкая его одежду, — пошлите за принцессой, я думаю, что мне следует остаться в постели.
— Дорогая, вам нехорошо? — воскликнул король и заглянул жене в лицо.
Ногук тихонько вздохнула и совладала с собой. Королева часто находила утешение в слезах, а со времени болезни Чхве Ёна и вовсе стала плаксивой, и теперь её прекрасные глаза влажно блестели:
— Я сделаю всё, чтобы сберечь это дитя. Ваши покои охраняются лучше, а я опасаюсь… Пошлите за дамой Чхве, пускай она поможет мне одеться, и умоляйте названую тётку Чхве Ёна ходить за мной, у меня сердце заходится, когда я вижу монаха, в ваши покои он не заходит, удальчи выполняют приказ покойного генерала…
Король поцеловал жену в губы, она, по-прежнему, считала Чхве Ёна умершим:
— Я получил письмо из Сансона, оно написано им собственноручно, в этом нет сомнения… — Конмин протянул королеве свиток, и юаньская принцесса, облокотившись на подушки, стала вчитываться в дорогие сердцу короля строки, закончив чтение, она посмотрела на мужа совсем по-другому сияющим взглядом и проговорила:
— Вы собирались начать строительство плотин, ваше величество, но сообщение о гибели генерала и моя болезнь остановили вас, вернитесь к этому начинанию, Совет поддержит, об этом просит Чхве Ён. На карте отмечены участки, где строительство плотины может повысить плодородность почв, — королева протянула мужу карту, которую Конмин прежде не заметил, и добавила, — сохраните это в тайне.
Монарх с трудом подавил желание приласкать эту женщину и ещё раз обнял жену:
— Вы думаете, он здоров?
— Он пишет, что вполне здоров. С отрядом попал в ловушку, ваше величество, призовите магистрата Ханяна ко двору, его отсутствие на какое-то время развяжет генералу руки.
Конмин тяжело вздохнул:
— Могун Исэк предал меня? — спросил он.
— Тэогун не уверен в этом. Затребуйте у магистрата отчёт, встретьте его благосклонно, выслушайте, поговорите с ним о торговле с Нихоном. Вы не можете разрешить свободную торговлю продовольствием, пока в стране есть люди, которые голодают. Обсудите с чиновниками закон о снижении ставки налога. Совет должен дать вам отчёт по сбору налогов, внимательно изучите налоговый реестр. Если чиновники продолжат утверждать, что сбор налогов растёт год от года, то, возможно, ставку налога стоит ещё немного снизить.
Прежде проявлявшая живой интерес к делам мужа юаньская принцесса теперь всё реже посещала заседания Совета, и монарх в битвах с чиновниками всё чаще оставался один.
«Когда, ваше величество, хочешь ребёночка, для себя поживи, чиновников и мужа не слушай, писем не читай, королевскую сотню с собой бери, сама езжай в монастырь, поживёшь так годик-два, глядишь, Будда смилуется и подарит тебе сыночка», — Конмин не раз слышал эту фразу из уст названой тётки Чхве Ёна и считал, что королева слушается старуху.
Король в очередной раз вспомнил лицо друга, каким видел его почти год назад, — безмятежное лицо спящего, лишённое всяческой памяти о постигших его несчастьях... Когда в свете факелов того тайно укладывали в повозку, он изредка просыпался и улыбался, встречаясь взглядом с женой, других он не хотел узнавать, их приближение он просто не замечал или реагировал на него недовольным постаныванием. Пожалуй, только сын, вечно ноющий от слабости младенец, мог заставить генерала оживиться, Небесный лекарь пользовалась этим, чтобы заставить мужа бодрствовать, — во сне его дыхание становилось неровным и не раз пропадало. Именно таким Конмин запомнил друга, когда оглушённый рыданиями супруги он залез в повозку, чтобы попрощаться, и встретился с ним взглядом, лицо генерала исказилось болью, он замычал, пытаясь что-то произнести, приподнялся и потерял сознание от усилия. Монарх едва успел подхватить уснувшего к тому времени на руках отца младенца, который тут же зашёлся своим обычным тонким заунывным писком. В общем, даже и проститься толком им не удалось.
Мысли о до смерти замученном друге не оставляли короля, и он пропускал мимо ушей слова чиновников, а их тягучее пение, говорившее о беспрекословном следовании дворцовому этикету и подчинении монарху, вызывало у Конмина только раздражение. Он то и дело останавливал свой взгляд на сидящем в кресле по правую руку от него Синдоне. Плешивый монах ещё больше постарел и ссохся, тяжело дышал и опирался подбородком о клюку, но за согбенной спиной и одышкой старика Конмин видел хитрый прищур налившихся кровью глаз.
— Ваше величество, — опустившийся на колени перед троном коренастый мужчина в богато украшенном тяжёлом доспехе не мог отвлечь короля от неприятных мыслей, — чиновник четвёртого ранга, чангун Ли Сонге просит милостью короля выслушать его.
Конмин поднял взгляд и осмотрел Совет.
— Советники предлагали мне заняться строительством плотин для улучшения плодородности почв, и я готов последовать их совету. Деньги будут выделены из королевской казны. Чиновники, получившие свитки с точным местом строительства плотин, будут отвечать каждый за свой участок, они наделены полномочиями привлекать любую рабочую силу, а местные власти должны всячески им потворствовать, — королевские евнухи с полупоклонами раздали некоторым чиновникам свитки.
— Ваше величество, — Ли Сонге испуганно вскинулся и тут же упал ниц, ударившись лбом об пол, — командующий северо-восточной армией просит милостью короля выслушать его, — чиновники удивлённо воззрились на проигнорировавшего прошение генерала монарха, в их понимании такое поведение короля означало опалу, которая могла закончиться и смертью воина, но Конмин просто не видел коленопреклонённого губернатора северных территорий.
— Ваше величество, — заголосили чиновники, — люди Корё на северо-востоке страны голодают, как можно заставлять их работать на строительстве плотин, когда их сил не хватает для обработки полей.
Конмин вскочил с трона и ударил кулаком по одному из подлокотников своего кресла в форме головы дракона, не почувствовав боли в руке. Евнух возле трона сдавленно вскрикнул, Ли Сонге сжался на полу, а чиновники вздрогнули:
— В тех грамотах, что я вручил советникам, есть хоть слово о северо-восточных землях?! — гневно вскричал король. — Чиновники сами предложили мне заняться строительством плотин, а теперь, когда это желание звучит из моих уст, они пытаются остановить меня. Что происходит на северо-восточных землях? Почему голодают люди? Почему я не получаю отчёта от губернатора Ли?
— Ваше величество, не гневайтесь на своего слугу, — вскричал Ли Сонге. — В поражении северного войска нет моей вины. Ляодунь был захвачен быстро, при штурме мы потеряли тридцать человек, но удержать город не удалось из-за того, что снабжение войска продовольствием прекратилось, семьсот лучших моих воинов погибли в ходе отступления. Истребуйте отчёт у магистрата Сансона о том, почему мы перестали получать продовольствие с плодородных земель, ваше величество, милостью короля…
«Не верьте, если генерал Ли будет обвинять вас в своих неудачах» — вспомнил Конмин слова своего единственного друга, то, о чём пытался предупредить его Чхве Ён, начинало сбываться. Монарх оглядел зал приёмов и остановил, наконец, свой взгляд на коленопреклонённом войне, почувствовав кожей овладевшую командующим десятитысячной армией панику, его дорогой украшенный золотом и серебром доспех с выбитой на груди тамгой дома Ли сбился на нём. Конмин вспомнил каких усилий стоило ему обрядить в такую же амуницию того воина, глубоко вздохнул и продолжил свою гневную речь:
— Магистрат Ханяна утверждает, что люди Сансона с рассвета до заката, не доедая и не досыпая, гнут спину в поле, чтобы прокормить народ Корё, живущий в неплодородных областях. Ты, чангун, утверждаешь, что проиграл битву и потерял семьсот великолепно обученных воинов из-за недопоставок продовольствия, а магистрат говорит, что северо-восточная армия просто паразитирует на плодах непосильного труда крестьян Сансона, не позволяя этой провинции развиваться. Выходит, один из вас лжёт. Значит, я, король Корё, чтобы выяснить правду, перед лицом высочайшего Совета повелеваю взять тебя, губернатор северо-восточных территорий, под стражу и вызвать магистрата Ханяна, чиновника второго ранга Могуна Исэка ко двору.
— Ваше величество, простите недомыслие своего слуги, — заголосил генерал, — я верой и правдой служил своему королю и этой стране, не щадя своей жизни.
Слова воина привели монарха в ярость:
— Уведите его, — вскричал Конмин и привстал с трона, удальчи потащили генерала под руки, но он вырвался и побежал к помосту.
— Наш король несправедлив к тем, кто верой и правдой служит своей стране, — закричал Ли Сонге, гвардейцы вчетвером повисли на молодом военачальнике, который, как уж, извивался в их руках, грозя вырваться и броситься на короля. — Чхве Ён был замучен до смерти, стоило ему показать свою силу, я превзошёл покойного генерала, и теперь мне уготована та же участь. Наш король слаб и уничтожает всякого, кто грозит превзойти его.
Конмин спустился с трона и подошёл вплотную к воину. Ярость лишала его страха, с каким бы удовольствием сейчас он обнял названого брата, взял за руку, заглянул в глаза, но вместо огромного как скала, сильного как медведь и прямого как острие меча Чхве Ёна, перед ним ползает сейчас этот скользкий и изворотливый змей…
— Ты управляешь армией, чангун, ты обучал этих рабов, которые недавно умели только есть и спать? Ты владеешь землями, губернатор северо-восточных территорий, ты сделал что-то для того, чтобы люди на вверенных тебе землях не голодали? Ты, Ли Сонге, говоришь, что превзошёл Чхве Ёна? — прошипел Конмин на ухо трепыхающемуся в руках удальчи генералу. — Всё это было приобретено кровью и потом Чхве Ёна, а ты получил войско и земли готовыми вместе с чинами и почестями, ничего не сделав, чтобы заслужить их.
Ли Сонге ослаб в руках удерживающих его гвардейцев, и они потащили опального губернатора прочь, выражение праведного гнева на его лице сменилось ужасом.
* * *
Инсу уложила уснувшего на руках отца младенца в колыбель и вернулась к мужу. Чхве Ён к тому времени уже забылся тяжёлым от усталости сном. Инсу обняла возлюбленного за плечи, и генерал застонал во сне, небесный лекарь покачала головой и, заставив спящего мужа сложиться пополам, стала растирать его спину, целуя уши, виски и затылок.
— Мой генерал прилежно учится от рассвета до заката, — приговаривала она, ощупывая позвоночный столб, — наука даётся ему нелегко, неужели туповат? Нет, не может того быть. Командир уже умеет и пахать, и сеять, а его проект по мелиорации почв просто докторская диссертация, достойная золотой медали, чего ж ему не хватает? Знаю, знаю, мой муж учится строить. — Инсу легла Чхве Ёну на спину, закопалась в волосы и потерлась носом о его затылок. — Слышишь, Чхон-а, наш папа учится строить, скоро он будет великим строителем. Так, что ты там говоришь, сынок, а? Ах да, ты прав, сынок. Наш папа великий воин, великий агроном и уже столько всего построил: госпиталь, укрепления на границе… Так понимаешь, малец, — Инсу попыталась передразнить голос мужа, — госпиталь и крепость строятся совсем не так как плотина на реке. — Она поцеловала возлюбленного в шею и продолжила массаж. — Вот ведь так и выходит, что наш папа туповат. Строя эту чёртову плотину, он так измучился и промок, что даже ложку удержать за ужином не смог, вот и не поел толком. А всё это отчего, сынок? А только от того, что папа наш не знает, как надо учиться, ну, мы ему объясним. Вот, любимый, учиться надо постепенно. Сначала надо учиться жить: кушать вовремя, спать, говорить, любить жену и сына, а потом уже всё остальное. А наш папа один урок ещё не выучил как за другой принимается, совсем нехорошо…
Чхве Ён резко выпрямился, повернулся и сжал жену в объятиях, Инсу удержалась от крика неожиданности только благодаря тому, что муж закрыл ей рот поцелуем.
— Любить тебя… — проговорил Чхве Ён, развязывая одежду на жене, снял с неё нательную рубашку и стал целовать грудь.
— Любимый, послушай, Чхон… — прошептала Инсу.
Чхве Ён на секунду отвлёкся, чтобы заглянуть в колыбель, и проговорил:
— Мой сын будет спать. Хочется вот так прижаться к тебе и вовек не отпускать.
Он продолжил целовать её, спускаясь всё ниже к животу, развязал пояс и, приподняв жену, осторожно оглаживая по спине, стянул штаны. Оставшись без одежды, Инсу вцепилась ему в волосы и прошептала:
— Любимый, если понесу от тебя сейчас, Чхона кормить не смогу, молоко испортится. Он мал ещё, чтобы без молока моего жить.
— Мне тётка рассказала, как мой сын на свет появился, — проговорил Чхве Ён, прижавшись лицом к животу Инсу, она стала гладить его по волосам, стараясь успокоить, — как Чхон не хотел с матерью расставаться, как цеплялся за всё и зацепился в конце концов шеей… Милая, это он по малолетству и слабости был такой жадный, я таким не буду. Когда б я мог тебя и сына к себе приковать, не было бы мне моего тела дороже…
— Любимый, успокойся, я с тобой навечно, слышишь, никогда не оставлю… — простонала Инсу, млея от ласк. Чхве Ён поднял голову и посмотрел на жену открытым взглядом, она сама не своя от нежности стала гладить по плечам его сильные руки. — «Ах, поздно, сама виновата», — подумала Инсу и рванула завязки на рубашке мужа. Чхве Ён впился в её губы своими и жадно покрывал поцелуями лицо. — «Ах, поздно останавливать его, только издеваться», — подумала она, лаская его живот, и развязала пояс, он осторожно и медленно вошёл в неё, она тихонько вздрогнула и запрокинула голову, сдерживая стон. Он, поддерживая её под спину одной рукой, другой погладил по волосам, провёл по шее, не удержавшись, поцеловал трепещущую жилку, по груди, склонился к плечу, Инсу упёрлась подбородком ему в затылок, он схватил её за лопатку и прижал к себе так крепко, что она уже точно не могла бы ответить на вопрос, где начинается её и где заканчивается его тело, время остановилось, теперь только биение его сердца отмеряло секунды, в такт его движениям она жила и дышала…
Инсу проснулась с рассветом, приподнялась на груди мужа и огляделась, оба — её муж и сын ещё спали — в последнее время она всё чаще вот так просыпалась, от чего чувствовала себя вполне счастливой. Нет, ссора её мужа и магистрата Ханяна пошла им только на пользу, Чхве Ён перестал выполнять приказы, уже почти полгода не участвовал в стычках с пиратами, и, несмотря на его постоянные разъезды, просыпаться вот так у него на груди Инсу удавалось всё чаще. Теперь, слыша ближе к ночи топот копыт по дороге, она больше затравленно не вздрагивала, обнимая сына, а бежала вслед за своим крепким, болтливым, развесёлым полуторагодовалым малышом во двор, чтобы броситься мужу на плечи. Чхон навсегда сохранил в своей памяти это ощущение от встреч с родителем, это были дни, когда оба, отец и мать, больше и нежнее ласкали его, он очень любил родительскую ласку.
Всё чаще Инсу видела мужа дома и всё-таки недостаточно часто. Небесный лекарь не желала понимать причины, по которым её великий муж оставляет их дом, и, хотя он никогда не уставал объяснять, а она никогда не могла отказать себе в удовольствии подслушать его разговоры, оправдать его отсутствие ей не удавалось. Она знала, что генерал старается защитить восточное побережье и для этого строит флот и укрепления на границе. Потеряв большую часть своих кораблей на Цусиме, нихонцы умерили свои аппетиты, а после отъезда Могуна Исэка в столицу и нападения на суше волшебным образом прекратились. Эти обстоятельства не могли заставить её мужа забросить избранное для себя занятие, он так и продолжал время от времени наведываться на границу, и тогда Инсу знала, что дождаться его к ужину ей уже не суждено. Он приезжал поздней ночью, когда ей, умывшись слезами, едва удавалось заснуть, осторожно подходил к колыбели, оставлял меч рядом с кроватью, менял одежду и укладывался спать под дверью. Он думал, что она не слышит его шагов, никто не слышал, но она чувствовала его приближение даже в самом глубоком сне. Небесному лекарю не всегда хватало выдержки мирно позвать мужа, чтобы уложить рядом с собой в постель, иногда она вскакивала со своего места фурией, разбрасывая слёзы из глаз, хватала его, огромного как скала, за шкирку и точно тряпичную куклу тащила к постели: «М-мерз-завец!» — рычала она, пихая его, — «Пришёл-таки, ночь на дворе, припёрся. Лежи спокойно, не двигайся, понял меня, пр-рид-ддурок, псих, чего на границе забыл, нихонцы тебе жены дороже! Мерзавец, не трогай мою голову, не смей прикасаться ко мне, понял, мерзавец! Мало они били тебя, так я за них добавлю, может тогда ценить будешь» — так причитала она, пока не засыпала в полном изнеможении у него на груди, думая о том, какими ласками завтра с утра будет просить его о прощении и, просыпаясь, не находила его рядом. Не было, нет, не могло быть ничего горше этого горя не найти его рядом с собой поутру, тогда, омыв слезами личико сына, она отправлялась в госпиталь, где находила утешение в борьбе с третьим после недорода и завоевателями бичом корёского государства — заразными болезнями. Её попытки привить янинам какие-то понятия о гигиене пока наталкивались на стену непонимания неграмотных крестьян, которым невдомёк было зачем подобно благородным смывать грязь, которая в любом случае вернётся через четверть часа работы в поле.
Инсу не могла быть довольна, получая мужа к ужину или к ночи, а он, едва вернувшись, всегда находил себе занятие, которое удержало бы его от дома: объезжал поля, сопровождал вместе с собранным войском караваны с провизией, строил плотины, даже в кузне работал. Нет, по здравом размышлении Инсу понимала, что всё это он делает для неё и их сына, тэогун был великим стратегом и понимал, что его жена и ребёнок не могут быть в безопасности в этой погибающей стране. Лаская лицо спящего мужа, Инсу жалела о том, что с детства не считала нужным запоминать даты исторических событий как ненужные и неинтересные подробности. Она была твёрдо уверена в одном: её появление ускорило ход событий на шесть лет, — но что такое шесть лет для шестисотлетней истории, всего лишь статистическая погрешность, — ведь последовательность событий осталась прежней. Воцарение Конмина, восстание Чо Ильсина, уничтожение клана Ци, штурм юаньского посольства, уничтожение десятитысячного войска, отправленного с приказом свергнуть непокорного короля Корё, всем этим событиям она была свидетельницей. Инсу поцеловала спящего мужа в губы, он не отреагировал на её ласки и продолжал спать, Инсу вспомнила как удивлялась, читая историю, тому, как обычный человек из плоти и крови может совершить все эти подвиги за один год, но ведь на самом деле всё было не так.
— На самом деле ты, любимый, умирал и раз, и два, и три, и четыре, и пять, каждая победа тебе жизни стоила, — Инсу целовала мужа, — и ведь трижды ты, любимый, сам себя убивал, пока я не поняла, с кем имею дело. — Инсу собиралась отвесить мужу три подзатыльника вместо поцелуев, Чхве Ён закрылся рукой и застонал. — Даже не стони, изверг, не стони. Просто спи и слушай. — Чхве Ён перевернулся на бок, положил голову на колени присевшей на постели жене и прижался к её животу. Инсу погладила мужа по голове и усмехнулась. — Мне не даёт покоя одна мысль, я точно не помню историю…
— Если не помнишь, не говори, — пробурчал Чхве Ён сквозь сон.
— Так вот, я помню точно, что между воцарением Конмина и восстанием Чо Ильсина прошёл год, а между восстанием и убийством Ци Чхоля ещё четыре года, но в реальности все эти события и штурм ведомства по управлению востоком произошли в один год. — Дальнейшие события восстановили историческую справедливость, — Инсу тихонько вскрикнула, закрыла рот ладонью и обняла голову мужа, спрятав её у себя на груди. — Победа над Ци Чхолем далась тебе нелегко, любимый. И всё бы встало на свои места, если бы не два обстоятельства. Первое нападение красных повязок случилось на шесть лет раньше положенного, насколько я помню, оно должно было быть отражено войсками моего любимого на границе, но командир лежал без ног, без рук, и войск на границе не было.
— Были у меня и руки, и ноги, просто было больно ими двигать, надо было про боль забыть…
— Ты спишь? — спросила Инсу.
— Сплю, — буркнул Чхве Ён и улыбнулся.
— Ну и вот, это первое обстоятельство, а второе — мой генерал, насколько я помню из истории, Ци Чхоля побил, посольство взял, Сансон вернул, северные земли отвоевал — всё в один год. Я в школе про тебя читала и думала, как человек так может, но на самом деле ведь всё было не так. Полтора года лежал?
— Сказал же, не помню, шестнадцать полнолуний прошло, но я пропустил несколько…
— Любимый, — вскрикнула Инсу и обняла его голову крепче. — Мой любимый жил от полнолуния до полнолуния, красных повязок в одиночку побил, Сансон вернул, войска обучал, ведь два года прошло перед тем как второй раз побил, через полгода только северные земли отвоевал, выходит не в один год…
— Я дней не считал, больно было…
Инсу поцеловала мужа в губы, она с точностью могла сказать одно, что на красной земле, где трава не растёт, у него уже есть могила, а значит, он не умрёт, небесный лекарь чувствовала в себе силы жить рядом с этим человеком вечно. Короткой передышки было достаточно, чтобы генерал погрузился в глубокий сон, и Инсу, наконец, посмотрела перед собой, её сын стоял в колыбельке и внимательно разглядывал родителей, регистрируя необычные позы отца и матери. Инсу пихнула мужа под рёбра.
— Что-оо? — простонал генерал.
— Чхве Ён-сси, — прошептала Инсу, — наш сын проснулся.
Чхве Ён перевернулся под одеялом, отодвинулся от жены и нащупал пяткой штаны: «Слишком далеко!»
— Мой сын проснулся, — проговорил Чхве Ён и улыбнулся ребёнку. Чхон, обрадовавшись, что на него, наконец, обратили внимание, довольно заверещал: «Папа! Папа!» — и запрыгал в колыбели. — Мой сын позволит взять себя на руки? — Чхон потянул ручки к отцу, Чхве Ён, осторожно выпроставшись из-под одеяла, взял сына на руки и сел, прислонившись к стене. Это общение отца с сыном отличалось от всего слышанного Инсу в этом мире и искренне удивляло небесного лекаря. — Мой сын будет кушать? — в очередной раз спросил неразумного младенца генерал.
— Кушать хочу, мама покормит, — отозвался Чхон, и Чхве Ён, прижав головку ребёнка к плечу, обратил повелительный взгляд на супругу.
— Лезь быстрее под одеяло, жена, разве не слышишь, сын говорит, его кормить будешь, опирайся на меня, я его тебе на руки положу.
Инсу оставалось только подчиниться: «Как на ручки так сразу: “Папа!” — а, чтобы про маму вспомнить, это надо покушать», — недовольно пробурчала она, перед тем как сын, уставившись невинным взглядом в её глаза, взял грудь, муж обнял её за плечи, поцеловал в ухо и, кажется, сразу погрузился в сон.
— Тэогун Чхве Ён должен выслушать приказ короля, — донеслось снаружи, и генерал застонал. — Тэогун Чхве Ён должен выслушать приказ короля, — глашатай растягивал гласные и делал ударение на согласных, так что его речь больше походила на собачий лай, что вполне соответствовало принятому официальному стилю при обращении к высокопоставленному чиновнику, но обоим потомкам клана Чхве не понравился его тон. Чхон отпустил материнскую грудь и, выплюнув остатки молока, зашёлся криком, его сонный отец заворочался и осторожно отодвинул жену, которая, укачивая, напрасно старалась успокоить младенца.
— Не тронут тебя, сынок, не бойся, даже не увидят, — проговорил он сонно и осторожно поддерживая жену под голову заставил её лечь, Инсу была слишком занята захлёбывающимся криком ребёнком, чтобы сопротивляться, она приподняла сына над собой и, покачивая, старалась успокоить. Чхве Ён поднялся, оделся, не открывая глаз, накинул одеяло на жену и сына, закрыв их с головой, и сам лёг сверху. Оказавшись в темноте, Чхон замолк, тихонько постанывая, покусывал мать за плечо и, беспорядочно перебирая ручонками, царапал материнскую грудь ноготками, Инсу впервые видела его в истерике, прежде, даже будучи слаб и болен, он так не плакал, и теперь, поглаживая сына по головке, она не сразу смогла осмыслить происходящее. — Они не увидят, я не позволю, — сонно повторял Чхве Ён, целуя голову жены, — не бойся, сынок, ничего не бойся. — Он весь сжался, напряг все мышцы и крепко прижал к себе жену, поддерживая одной рукой голову, а другой спину.
— Тэогун Чхве Ён должен выслушать приказ короля, — доносилось снаружи, голос глашатая, должно быть, слышавшего крик ребёнка, звучал уже не так уверенно и почти тихо, но Чхон на груди у матери всё равно недовольно заворочался.
— Тише, тише, маленький, — шептала Инсу.
— Не трогай, они не виноваты, не трогай, делай со мной что хочешь, только их не трогай, — сонно шептал Чхве Ён, и только тогда до Инсу дошло, она фыркнула, выпросталась из-под одеяла, приподнялась, отбросила руки мужа и схватила того за подбородок, Чхон оказался прижат к груди отца, повернувшись, вцепился пальчиками в его нательную рубашку и повис на ней.
— Чхве Ён-сси, проснись, бить не будут! Командир, это всего лишь сон, слышишь? — Инсу с трудом сдерживала прорывающийся наружу смех. — Командир, они тебя тэогуном назвали и приказ не исполнить, а выслушать требуют, любимый, любимый мой. — Чхве Ён открыл глаза, и Инсу всё-таки рассмеялась. — Теперь вставай и одевайся нормально, командир, лучше бы ты доспех достал, но не успеешь всё одно, волосы прибери и хватит уже из себя ссыльного строить. Дописался ты, любимый, до короля дошло, уже не знаю, хорошо это или плохо. Приедем в Ханян первым делом няньку для Чхона найду.
— Ваша милость, я войду, — донёсся снаружи голос кузнеца.
— Нет, кузнец, стой, скажи этим глоткодёрам, чтобы не орали, генерал выйдет сейчас, пускай подождут, мы ребёнка успокоить не можем. Чхон-а-ши, ну, ты чего, маленький мой, отпусти отца, идём ко мне. — Чхве Ён поднялся и, растерянно моргая спросонья, удерживал головку намертво вцепившегося в его рубашку ребёнка, который опять зашёлся криком, оказавшись на свету. Инсу, похахатывая, завернулась в одеяло и старалась оторвать дитя от мужа: «Папа, не ходи туда, папа!» — кричал ребёнок. «Весь в отца», — подумала она, — «и глотка такая же, лужёная». — Чхон клана Чхве из Чханвона, отпусти отца, я сказала, отпусти. — С трудом ей удалось разжать ручки младенца и прижать его к себе. — Одевайся, не стой столбом, — скомандовала она мужу. Чхве Ён схватил халат и выскочил из комнаты. — Нормально оденься, я тебе сказала. Ну, что с тобой, Чхон-а-ши, — продолжала она, укладывая ребёнка на кровать, тот продолжал заходиться криком и сучил ножками по постели, — прежде отец уходил, ты был спокоен.
— Куда папа, куда? — верещал ребёнок.
— Придёт сейчас папа, успокаивайся давай, соберёмся и поедем в Ханян, тебе там понравится, обещаю.
— Где папа, где?
— Оденемся и пойдём к папе, хорошо? — спросила Инсу, состояние сына уже вызывало у неё серьёзное беспокойство.
— Оденемся, к папе пойдём, оденемся, — Чхон соскочил с кроватки и побежал к сундуку, откуда, как он помнил, мать всегда доставала одежду, младенец откинул тяжёлую крышку и стал выкидывать содержимое на пол. Инсу толком не успела одеться сама, а её малыш уже влез в отцовскую рубашку и натянул свои вывернутые наизнанку штанишки. Матери пришлось помочь сыну, который, нервно икая и не переставая изливать своё горе слезами, возбуждённо подпрыгивал в большой не по размеру одежде, рискуя навредить себе. Чхон сопротивлялся её усилиям, и Инсу не нашла ничего лучше, чем просто завернуть его в отцовскую нательную рубашку, подхватить на руки и по стопам мужа броситься прочь из спальни. Прежде она бы вышла, чтобы поприветствовать гостей, тем более что среди них могли оказаться знакомые, но Чхон отчаянно требовал, чтобы его поставили на ножки, грозил вырваться и побежать к отцу, чего она никак не могла допустить и, с трудом удерживая брыкавшегося ребёнка, она просто распахнула выходящее во двор окно. Тэогун стоял на коленях в воротах, его жена подметила брошенную под ноги генерала предупредительным кузнецом циновку, бывший враг за прошедший год стал самым преданным соратником мужа и незаменимым поверенным в делах, генерал стоял на коленях, а незнакомый Инсу чиновник перед ним зачитывал свиток из наклеенной на дорогой красный шёлк бумаги. Ветер не доносил до слуха Инсу слова глашатая. Чхон, увидев отца, сильнее забился на руках у матери, Инсу с трудом удерживала его.
— Чхон-а-ши, прекрати, кому сказала! — прикрикнула на ребёнка Инсу.
— Папа! — заверещал младенец, Чхве Ён не выдержал и оглянулся. Ветер трепал его изуродованные сединой волосы, а на лице читалось страдание, и это выражение на лице отца окончательно расстроило сына. — Папа, папа! — заходился слезами Чхве Чхон и бился головкой о плечо матери. — Папа! — Чхве Ён нашёл в себе силы отвернуться и, склонив голову, принял двумя руками свиток и какую-то длинную палку с блестевшим на солнце шарообразным наконечником.
«Булава», — подумала Инсу, — «мой магистрат, ваше превосходительство… Няньку, кухарку, в общем, пять слуг не меньше — в дом, госпиталь построить в Ханяне, и рынком займусь, уж больно захудалый. Муж мне, конечно, казну не доверит, но…». Чхон сдался и навалился на мать, продолжая тихонько постанывать.
— Успокоился, мой милый, — проговорила Инсу, поглаживая ребёнка по голове и спинке, тот вздрагивал от её прикосновений. — Ну и будет, ведь даже не поел толком, никогда не видела тебя в такой истерике. — Чхве Ён поднялся и что-то говорил чиновникам, указывая в сторону госпиталя и отрицательно мотая головой, гости, очевидно, спорили с хозяином, но небесному лекарю было не до них, она вернулась в спальню, уложила обессиленного истерикой ребёнка в постель и стала собирать вещи: «Всё чёрное выкину, это просто на тряпки, купим новое, ну вот, любимый, первым делом слуг наймём, а потом пошьём тебе новое платье из самого дорогого светлого шёлка, тебе будет к лицу, и белое бельё, смотри у меня теперь, чтобы не ходил нечёсаным, я тебе давно на рынке заколку присмотрела поскромнее чем у Конмина, будет самое и то».
Инсу оглянулась, расшвыривая тряпки, она не заметила, как муж вернулся в их комнату, Чхве Ён сидел рядом с сыном на кровати и своими огромными, изуродованными глубокими шрамами руками стирал слёзы с личика младенца. Чхон смотрел в глаза отцу и тихонько всхлипывал. Инсу поднялась, поцеловала мужа в щёку и взяла в руки лежащий рядом с ним свиток с королевским указом.
— Его величество предложил мне должность губернатора Сансона, — коротко бросил Чхве Ён, не поворачивая головы.
— Губернатор Сансона, — пропела Инсу, разворачивая свиток, она покрутила бумагу в руках, залюбовалась выверенностью линий каллиграфического письма, зачем-то посмотрела на свет, — и как следует обращаться к губернатору?
— Ваше превосходительство, — ответил генерал.
— Ваше превосходительство, — повторила Инсу, — ваше превосходительство должны научить меня читать китайские иероглифы.
— Я этого не хотел…
— А я так не думаю, — пропела Инсу, аккуратно свернула свиток и подняла с пола булаву. — Интересная штучка, а я думала, она тяжелее…
— Мой сын испугался? — Чхве Ён поднял ребёнка на руки и прижал к своему плечу.
— Испугался, — эхом повторил Чхон.
— Мой сын не должен бояться, пока я жив, моему сыну нечего бояться, я защищаю его и его мать. Если моему сыну страшно, то мне больно и стыдно, что я его защитить не могу. Пока я жив, моему сыну надо просто жить, когда я умру, он может бояться, ведь ему придётся думать самому как защитить себя и мать, а я не собираюсь умирать… — генерал ласкал пухлую ладошку сына и целовал пальчики.
— Вот этот факт и вызывает у твоего сына основные сомнения, которые так пугают его. Ты, любимый мой изверг, самоубийца известный, — внесла свою лепту в разговор отца и сына Инсу, Чхон уже мирно посапывал на руках у родителя, успокоившись от его прикосновений и звука голоса.
— Если именно предчувствие моей гибели пугает моего сына, то от того мне совсем плохо, мой сын не должен так думать, это значит, что он не верит в мои силы.
Чхон плотнее прижался к отцу и прикрыл глазки. Успокоительный сон должен был вот-вот сморить его, а пока старший сын генерала ещё изредка моргал, используя все доступные ему чувства, чтобы проверить присутствие рядом с ним обоих родителей. Инсу попыталась забрать сына, но Чхон недовольно заныл, и генерал крепче обнял младенца, ребёнок вцепился в одежду отца и заснул. Инсу вернулась к сундукам, а Чхве Ён сидел на койке, покачиваясь в такт дыханию сына и поглаживая того по спинке.
— Потерпи ещё чуть-чуть, любимый, — произнесла Инсу, сворачивая одежду и исподволь наблюдая за мужем.
Чхве Ён не отреагировал на увещевание и продолжал заниматься наименее характерным для себя занятием: «Пожалуй, и вправду не стоит торопиться», — подумала Инсу, — «глядишь, ещё немного подожду и услышу, как мой муж споёт своему сыну колыбельную. Ах, мой генерал!»
— Что ты делаешь? — Чхве Ён, наконец, подал недовольный голос от лавки.
— Разве не видишь? — удивилась Инсу. — Вещи собираю и думаю, ведь Могун Исэк не жил по твоей заповеди: «Смотри на золото как на камень». Знаешь, дом магистрата в Ханяне, когда я тебя привезла туда в бессознательном состоянии, был просто заставлен всякими милыми безделушками, а кладовые ломились от различных предметов средневековой роскоши, и ведь так я тобой была занята, любимый, что даже ничего с собой взять не догадалась.
— Я отправлю кузнеца в Ханян, чтобы он составил опись имущества магистрата, пошлю список королю, а кузнеца — в Юань. На поддержание войска и строительство плотин деньги нужны да и мало ли для чего пригодятся. Кузнец безделушки те продаст да на рынке о планах юаньцев выведает. Только зачем ты вещи собираешь, жена, никак не пойму.
— Глупости болтаешь, муж мой, сиди и молчи, я вещи соберу и поедем.
— Так куда поедем, жена? — воскликнул Чхве Ён.
— Как это куда, муж мой?! — искреннее удивление в голосе мужа рассердило Инсу. — В Ханян едем, ты у меня теперь губернатор, тебе дом полагается и всякие привилегии…
Чхве Ён тяжело вздохнул, и Инсу смерила генерала Корё лукавым взглядом.
— Собери мне смены три белья, жена, вот как раз то самое, что ты в угол покидала, пойдёт, я с кузнецом поговорю и на границу поеду. Мне в Ханяне свои люди нужны, я укрепления проверю, две тысячи оттуда заберу, а тех стражей, что столицу охраняют, на границу отправлю. Могун Исэк хорошо дознание вёл, суд творил да торговые связи укреплял, мне того не надо будет. А милая моя здесь с сыном останется, мне сюда возвращаться сподручнее, ближе…
Инсу вскочила на ноги и подбоченилась:
— Как это здесь оставаться? Чего это муж мой удумал?
— Я должность отверг…
— В смысле? — сердце Инсу ухнуло с высот недавнего счастья в глубины преисподней.
— Его величество другого магистрата найдёт, а пока хозяина в Ханяне нет, я на все ответственные посты своих людей посажу. Эта провинция важна для нашей страны…
Инсу чувствовала, как её внутренности закипают от раздражения, как на зло, ничего не приходило в голову, чтобы убедить этого человека в ошибочности сделанного им выбора. Инсу не могла отвести взгляд от мужа: Чхве Ён поддерживал сына, прижимая головку младенца к своему плечу, и тот спокойно спал у него на груди, — усилием воли она заставила себя успокоиться, подошла к койке, присела рядом с мужем, обняла и положила его голову себе на плечо. Генерал вздрогнул от неожиданности, но принял ласку, и Инсу крепче прижала его, лукаво поглядывая на своего героя.
— И ты всё сделал, любимый, чтобы король это осознал. Ну и молодец, я так хотела вернуться в Ханян. У меня столько планов. Знаешь, о чём я мечтала, когда не знала тебя, я хотела, чтобы у меня в Каннаме была своя клиника… Для этого я хотела выйти замуж…
Чхве Ён пододвинулся ближе к жене, удобнее устроился у неё на плече и, приподняв голову, заглянул ей в глаза:
— Ты вышла замуж, и твоим мечтам не суждено сбыться, — проговорил он.
— А вот и нет, любимый, мои мечты сбываются… У меня есть своя клиника, мой муж богат и ничего не жалеет для меня, но я теперь хочу большего. Представь, я построю госпитали по всему Сансону, буду лечить людей, все будут знать и уважать меня, я буду делать растительную косметику, я научу этих людей мыться, ты знаешь сколько корейцев погибло в своё время от заразных болезней? Я смогу исцелить их всех… Это не такое уж плохое желание, я тоже думаю о людях…
Чхве Ён поднялся и удивлённо посмотрел в лицо жене:
— Ты рада моему назначению?
— Очень рада, любимый, да ты и сам этого хотел. Ты должен быть сейчас магистратом Ханяна, я это очень хорошо помню из истории. На этом посту…
— На этом посту, — продолжил Чхве Ён слова жены, — я буду занят не только строительством плотин, сопровождением караванов с провизией, укреплением обороны восточного побережья, моими основными обязанностями станут дознание, суд и сбор налогов. Я должен буду встречаться с людьми и выслушивать их жалобы, читать наветы, и каждый мой шаг, каждый мой успех или поражение будет одинаково караться высочайшим Советом. Моя милая говорила мне, что хочет видеть меня дома не только вечером и ночью, моя милая говорила мне, что эти люди не оценят моих усилий, даже если я пожертвую ради них жизнью... Раньше я пытался защитить восточное побережье, чтобы моя жена, сын и те, кто доверились мне, могли спокойно жить. Теперь я должен буду обеспечить бесперебойные поставки продовольствия в неплодородные районы Корё, и засуха не будет мне оправданием, как главнокомандующий восточной армией я должен буду защищать побережье, и каждое поражение и каждая победа может одинаково стоить мне жизни, наветы, зависть чиновников, недовольство крестьян, всё это может погубить меня… — Инсу закусила губу и отвернулась от мужа, Чхве Ён с силой схватил её за плечо и повернул обратно. — Никогда не делай так, никогда, лучше сразу убей, но так не делай, всё будет тебе, всё, что захочешь, только так не делай, — горячечно шептал он, покрывая поцелуями лицо жены, Чхон на руках отца мирно улыбался во сне.
«И ведь любит сгущать краски», — думала Инсу, перебирая в очередной раз в памяти свои познания в истории корёского государства, — «И всё ведь у него соображение в одну сторону работает, чем дальше — тем хуже и страшнее». Небесный лекарь поправила шёлковый балахон, надёжно ли закрывает голову, и сотни метров не прошла она по рынку с детьми, а на неё и сыновей уже подозрительно косились. Торговцы подобострастно кланялись и старались заглянуть под балахон.
— Чхве Хан-сси, ручку дай, ножками шевели, — проговорила Инсу, стараясь нащупать в воздухе ручку младшего сына.
— Матушка, братец хорошо идёт, не тащите его, а то на ножках не удержится, споткнётся, — проговорил Чхон, который по старшинству выполнял обязанности няньки для брата. — «И пестуешь ты братца, сынок, так же как твой отец работает, уж волосок с головки не упадёт, бедняжке не чихнуть, не кашлянуть без догляда». — Инсу не знала, чего ей больше хочется похвалить или поругать сына за старание. Её старший сын был человеком своего времени и твёрдо усвоил одно правило — в отсутствии отца он становился главой семьи — и теперь, слыша его повелительно-покровительственный тон, Инсу так и подмывало отвесить своему наследнику подзатыльник. Небесный лекарь считала, что положила жизнь на воспитание сыновей, она отчаянно старалась, чтобы каждая встреча с отцом становилась для них праздником, и оба нежно любили родителя, а она была для сыновей чем-то средним между надзирателем и золотым Буддой. Чхон слушал её, кланялся, сдувал пылинки, прислуживал, был предупредительно-нежен, но при всём при том, Инсу была в этом уверена, в грош не ставил. Небесный лекарь скосила взгляд и оглядела сыновей из-под балахона.
— Чхон-а-ши, голову опусти, узнают.
Чхве Чхон скосил рот в ухмылке и даже не подумал исполнить материнское распоряжение, Чхве Хан посмотрел на брата и продолжил с интересом глазеть по сторонам. «Вылитый отец», — подумала Инсу, невольно залюбовавшись сыном, — «от макушки до пят, даже повадки одинаковые». Её девятилетний сын мало походил на ребёнка, ростом он догнал мать, не по летам развитое тело уже дышало физической силой, подаренный отцом короткий меч в простых бамбуковых ножнах довершал образ малолетнего воина, а взгляд, этот взгляд огромных широкооткрытых сияющих чёрных глаз в обрамлении длинных ресниц, лишал Инсу всяческих сомнений на счёт того, кому она обязана разоблачением. Инсу огляделась в поисках охраны: оставленный мужем для защиты жены гвардеец нагло соблазнял кухарку и совсем забыл о подзащитной особе.
— Гэук, мерзавец, — прошипела Инсу. Почувствовав материнское беспокойство, малыш Хан схватил её за руку, и Инсу благодарно посмотрела в глаза ребёнку. Поддерживать балахон одной рукой было сложно, но, чувствуя тёплую ладонь ласкового и светлого малыша, Инсу успокоилась. Другую ручку Хана цепко удерживал Чхон, и небесный лекарь утешала себя мыслью, что держит за руки обоих сыновей.
Жена генерала Корё Чхве Ёна положила жизнь на воспитание его сыновей, и Чхон рос до поры таким же, как и младший сейчас, ласковым и светлым, пока его отец в один прекрасный день всё не испортил, взвалив на малое дитя тяжёлое бремя старшинства, объяснив ему правила корёского мажоритета, заставив заботиться о матери и брате и посвятив в свои дела. С тех пор Чхве Чхон стал сумрачен и замкнут, но для младшего сына небесный лекарь не допустит такой участи. Инсу выглянула из-под балахона и улыбнулась ребёнку, пощекотав ноготком пухлую ладошку. Хан просиял в ответ, солнце огнём заиграло на его собранных в аккуратный пучок на затылке волосах, волосы выгорали на концах и приобретали рыжеватый оттенок, а такой же как у брата, но более счастливый взгляд делал мальца всеобщим любимцем. Если Чхон был принцем, которого сторонились и любили на расстоянии, то Хана все тискали и ласкали: челядь и стража играли с ним, тот любопытный помогал им на конюшне, скрашивая своим весёлым нравом их военные будни. Инсу вспомнила сцену недавнего прощания с отцом, когда она подняла сыновей до света, чтобы те проводили генерала на границу. Чхве Ён сидел на кровати, уже облачившись в свою обычную чёрную походную амуницию, и теребил в руках украшенный серебряными пластинами нагрудник, когда его сыновья вошли в двери. Инсу с улыбкой наблюдала, как оживился взгляд генерала, когда младший сын залез ему на колени. Небесный лекарь была уверена, что Чхону хотелось той же ласки, но несчастный при виде отца преклонил колени, сложил перед собой руки и склонился в земном поклоне, коснувшись лбом пола. Инсу с трудом удержалась, чтобы не фыркнуть, но Чхве Ён принимал знаки раболепного поклонения от старшего сына как должное: «Заставь его подняться и обними, придурок», — шипела про себя Инсу, но тэогун давно не нуждался в её руководстве. «Поднимись, сын мой, и подойди ко мне», — произнёс Чхве Ён. «Нежнее, нежнее, несчастный ребёнок, обними же ты его, вот так», — едва Чхон приблизился настолько, что отец мог дотянуться до него, тэогун обнял голову ребёнка своей огромной дланью, с силой прижал к себе и, приникнув к уху сына, стал нашёптывать ему наставления. Инсу схватилась за голову, пока Хан ластился к отцу, Чхон стоял сломанной деревянной куклой и получал подробный инструктаж. Нет, так жить было нельзя, просто невозможно, в глазах старшего сына генерала, когда тот провожал отца взглядом, стояли слёзы, а, вернувшись, Инсу обнаружила на постели оставленный мужем нагрудник, он так и не надел доспех.
Нет, эти восемь лет, несмотря на всё, были для неё день ото дня, ночь от ночи счастливыми. Судьба, которая так мучила их семью, в награду подарила им с мужем здоровых детей и долгую молодость: Чхве Ён не постарел ни на день, только до времени побелевшая в битвах голова выдавала возраст, а ей мутное медное зеркало и вовсе не показывало каких-либо изменений.
— Сестрица, — произнесла Инсу, подойдя к прилавку, — вот этот веер и этот. — Инсу протянула связку монет торговке, но та не торопилась принять плату из тонких одетых в кольца рук госпожи.
— Ваша милость желает простой деревянный веер? Разве может такая вещь спасти от жары мою госпожу? Посмотрите сюда, ваша милость, этот под цвет вашего платья украшен драгоценным шёлком, на котором вышиты мантры, способные защитить мою госпожу от любых несчастий, этот под цвет волос вашей милости покрыт красным золотом, а этот оттенит глаза моей госпожи.
— Мне нужен простой деревянный веер, — повторила Инсу, кутаясь в балахон, — и я не собираюсь им спасаться от жары…
Небесный лекарь не успела договорить, её старший сын прикосновением руки оттеснил её от прилавка.
— Госпожа желает четыре простых деревянных веера и все те три, на которые вы указали, — проговорил Чхон и протянул торговке деньги, та приняла плату и, подобострастно кланяясь, проводила покупателей. Инсу получила покупку из рук сына, который даже не удостоил её взглядом, и, лукаво поглядывая на ребёнка, стала разворачивать подарки, Хан присоединился к матери, принимая новые игрушки и разглядывая затейливо вышитые золотом иероглифы.
— Не знала, что отец уже доверяет тебе казну, Чхон-а-ши.
— Батюшка просил вас не гулять по рынку без охраны, а если уж гуляете, то к торговцам не подходите, — проговорил Чхве Чхон, опустив взгляд.
— Батюшка родимый, — воскликнула Инсу, отпустила балахон, обняла сына и стала ерошить его аккуратно прибранные вьющиеся волосы, — сынок, милый мой, любимый, — причитала она, смеясь, — расслабься, отец твой вернётся к вечеру, живой и здоровый, обещать тебе — обещаю. Я этого урода, отца твоего, изобью за то, что он с тобой делает, ты ж ещё маленький такой, сынок, а он на тебя взвалил…
Чхон попытался отстраниться от матери, но не тут-то было:
— Быстрее уходим, — прошипел он, подхватил брата на руки и утянул мать в ближайшую подворотню. — Что вы себе позволяете, — ругал Инсу сын, прижимая к стене, — нам и так выходить — узнают, а вы балахон сбросили с головы, волосы ваши на солнце огнём горят, батюшка приедет, случись с вами что...
— Сынок, милый мой, любимый, — продолжала ласкать сына Инсу, — братца отпусти, надорвёшься, он уже тяжеленький, покушаем сладенького, а потом домой пойдём. Ничего нам не будет на рынке плохого, даже если узнают, а на вас с Ханом больше чем на меня косятся. Милый мой, не рви мне сердце смотреть как ты мучаешься, ты мал ещё обо мне заботиться и меч носить.
— Накиньте на голову, — простонал Чхве Чхон и вышел из укрытия.
— Идём ко мне на ручки, Чхве Хан-сси, — проговорила Инсу и подняла ребёнка, который, улыбнувшись, прижался к материнской груди и продолжал разглядывать веера.
— Вы слишком беспечны и своевольны, — продолжал поучать сын мать, — сладкого нам и дома приготовят…
Инсу не слушала мальца и, обняв его за плечи, потянула в направлении ближайшей открытой таверны: в том, что они узнаны, не могло быть сомнений. Встречные кланялись сперва Чхве Чхону, потом его матери и заглядывались на ангелочком устроившегося на руках небесного лекаря малыша.
— Сестрица, принеси нам сладкого, мне сыновей угостить, — проговорила Инсу, усевшись на подушках за ближайшим ко входу столиком. Хозяйка, подобострастно кланяясь, засеменила за перегородку.
Обстановка в таверне с появлением семейства губернатора мгновенно изменилась, некоторые посетители расплачивались, кланялись в направлении их столика и уходили, другие двигались за освободившиеся столики ближе. Два парня, по виду сыновья хозяйки, принесли ширму и отгородили столик от основного пространства едальни. Почти без промедления на столике появилось несколько керамических чайников, орехи, сухофрукты и сладости из по-разному приготовленного риса. Хан на коленях матери с готовностью принялся за угощение, а Чхон закрыл глаза и сидел, не шевелясь.
— Чхон-а-ши, — произнесла Инсу, взяв с тарелки самый аппетитный кусочек своего любимого лакомства, и поднесла сыну, — ротик открой.
— Не буду, не нравится, — пробурчал Чхве Чхон.
— Нравится, нравится, кушай давай, и батюшка твой сладенькое любит, хоть и воспитывали его в строгости, а уж ты у меня дитя, которому с малолетства ни в чём отказу не было, и вдвойне. Ведь даже братец Тэман, который сладкого с малолетства не видел, ой как любит, этак и выходит, что наш папа его и приучил, когда откармливал. — Мёд потёк по губам ребёнка, он как мог уворачивался, желая убрать сладкий сок с губ, но мать изловчилась и затолкала ему угощение в приоткрытый рот. — Вот так и кушай, запить не забудь и не строй из себя, чёрт знает что, Чхон клана Чхве из Чханвона. — Дальнейшее сопротивление потеряло всякий смысл.
Выбранная Инсу таверна стояла в людном месте, она с сыновьями расположилась на открытой террасе, откуда была явственно слышна разноголосица рыночных пересудов. Именно желание подслушать настроения толпы и привело сюда небесного лекаря. Она знала, что у мужа есть соглядатаи на рынке, которые собирают сплетни, чтобы тот мог понять настроение народа, только эти слухи не доходили до её ушей, а жизнь с этим человеком научила Инсу тому, что жена должна быть обязательно в курсе всех дел мужа. Сегодня на воду спускался первый выстроенный в Корё по образцу и подобию японских судов боевой корабль, Чхве Ён хотел сохранить это событие в тайне, но, судя по обстановке на рынке, пребывавшем в состоянии радостного предвкушения, родственники строителей всё разболтали, как и сам тэогун сказал о том своей жене, и Инсу ожидала услышать очередное славословие в адрес своего мужа.
— Наш генерал, а наш генерал, — доносились до Инсу обрывки разговоров.
«Мой муж, а мой муж», — переводила она на человеческий язык.
— Этак как он с нихошками…
«Этак спору нет», — продолжала Инсу.
— Видел, каких амбаров они в порту понастроили да чего только не навезли, а он этак идёт и все хранилища осматривает. Они замков понавешали и сидят, генерал подошёл, потрогал и говорит: «Открой», — а те: «Моя твоя не понимай». Так наш генерал, наш генерал собственною ножкой, значит, так двери им и выбил.
— Неужели собственною ножкой?
— Подпрыгнул на месте и как ножкой боднул, а из тех хранилищ малоимущим всё и роздали да тем, у кого детей много. Вот этой одежонкой я и разжился, теперь как бы зима в этом году не лютовала, не продрогну. А нихошки, а нихошки, как он заорал: «Товар незаконный», — так и обделались. Их на лодку погрузили и домой отправили ни с чем, будут знать теперь супостаты…
— Ваша милость, — крик отчаяния прервал приятное забытьё небесного лекаря, — сынок мой занемог маленький, — молодая женщина согнувшись пополам лежала на полу перед Инсу и билась головой об пол, — кровью харкает, а тельце нарывами пошло.
Инсу тяжело вздохнула, убрала Хана с колен и стала подниматься:
— Возвращайтесь с братом домой как всё съедите, — проговорила она, обращаясь к старшему сыну.
Чхон не мог вытереть испачканные мёдом губы, мучаясь, отворачивался и прятал лицо, но при этих словах матери выпрямился и схватил её за колени, Инсу уже успела сделать шаг, руки Чхона соскользнули, и она едва не раздавила его ладонь.
— Мал я ещё, матушка, — проговорил Чхве Чхон, — чтобы с младшим братом оставаться, тем более по людному рынку в одиночку к дому его вести. Бросите нас или с собой в чумной дом возьмёте?
— Ваша милость, — подвывала несчастная женщина, свернувшись клубочком у ног лекарки.
Инсу оглядела сыновей.
— Встань, женщина, — повелительно проговорил Чхве Чхон, — поднимись, четырёх травников в твой дом отправлю, они в матери моей паланкине тебя с сыном в госпиталь принесут, туда лекарка и придёт.
* * *
Инсу сидела на кровати и дулась на сына. Уговоры не помогли, и Чхве Чхон приказал сжечь её паланкин, несмотря на то, что у больного мальца оказалась обычная, хотя и сильно запущенная, пневмония. Антибиотики уже сотворили с больным чудо, и несчастная мать ребёнка разрывалась теперь между двумя занятиями: целованием ног небесного лекаря и рук своего выздоравливающего сына. Нет, конечно, вернувшись, муж прикажет сделать ей другой паланкин, но сын лишил её возможности перемещаться по предместьям Ханяна как минимум на месяц.
Чхон теперь, заставив мать даже и всплакнуть, мялся под дверями, не решаясь войти, он конечно же был прав и считал себя таковым, Инсу слышала его вздохи-стоны и, посмеиваясь, ждала, когда сын сядет на пол под дверью: «Батюшка родимый, батюшка родимый», — повторяла она. Её муж сейчас должно быть отчаянно погоняет своего коня, чтобы добраться до неё к рассвету, и это будет его главный подвиг, она представила, как проснётся на рассвете, увидит, как он открывает двери и, улыбаясь, перешагивает порог.
— Чхон-а-ши, я на тебя не сержусь, иди, уложи брата и сам ложись, — проговорила Инсу.
«Да, они будут спать, а он без неё спать не может, и ей без него сегодня не уснуть», — Инсу зажгла лучину, положила на стол два листа бумаги, на которых начертила горизонтальную ось и подписала года: одна бумага — «как есть», другая «как должно быть», — только так она сможет выяснить изменило ли её появление историю Корё, каждая часть веера — историческое событие, Инсу записывала на палочках подвиги своего мужа и приклеивала их на бумагу. Подавление восстания Чо Ильсина, штурм юаньского посольства, уничтожение клана Ци — первый год, а должно быть что? Ничего. Второй год — должно быть подавление восстания Чо Ильсина, а он лежал и подняться не мог, третий год — отражение нападения отряда красных повязок и возвращение Сансона, а должно быть что? Ничего. Четвёртый год — отражение второго нападения красных повязок и возвращение северных территорий, а по истории — опять ничего. Пятый год: «Боже мой!», — Инсу было страшно вспомнить осень и зиму этого года, в этот год он выжил, несмотря на всё, это был год ссылки… В истории этот год был для него удачным, в этот год он, генерал Чхве Ён, взял штурмом юаньское посольство и убил Ци Чхоля, вернул Сансон и отвоевал северные земли. Нет, не её возвращение в тот год изменило историю... Шестой год, когда генерал Чхве Ён был назначен магистратом Ханяна… Этот год он едва ли мог твёрдо помнить, даже пропустил рождение старшего сына, а, очнувшись, стал делать именно то, что от него ждало провидение. И всё же в исторических событиях, какими она помнила их из учебника, была явная нелогичность и несправедливость, которые жизнь как раз и объяснила. Разве живому человеку в один год могло быть по силам сделать всё то, что предписывала ему история? Нет, нет и нет, распределив эти события по времени, разве не поставила жизнь всё на свои места? А его назначение в Ханян, разве это было справедливо? Уничтожить плоды четырёх лет труда?! Это Ли Сонге должен был отправиться на восточное побережье, на свою малую родину, а не Чхве Ён. Нет, история ошибалась, а она, небесный лекарь, расставила всё по своим местам, если бы не седьмой год… Инсу твёрдо помнила, что в тот год генерал взял штурмом с моря японский город Кванджу, но вместо этого её муж сжёг японский флот на острове Цусима. Так, Кванджу не было, не было Цусимы…
Инсу проснулась на рассвете, она не помнила, как добралась до постели и чувствовала себя разбитой, но спать больше не могла, его не было, она решила лежать в кровати до тех пор, пока он не придёт. Он придёт, откроет двери, улыбнётся, переступит через порог — она уложит его в постель рядом с собой, и они будут спать до полудня, нет, до вечера… Двери открылись, Инсу довольно зажмурилась и по кошачьи потянулась на постели:
— Чхве Ён-сси, ты пришёл, я так ждала, ложись, ты устал, я сама тебя раздену…
Чхве Чхон вошёл в двери на ватных ногах, запнулся на ровном месте и едва не упал.
— Сынок, милый мой, — закричала Инсу, вскочила с постели и обняла ребёнка, — маленький мой, что случилось? Ты заболел? Ты что всю ночь просидел под дверями? Мой хороший, радость моя, — она ощупывала лицо сына, Чхон смотрел ей в глаза полным отчаяния взглядом, приоткрыв рот в немом крике, — я же сказала, что не сержусь на тебя, да и как на тебя можно сердиться. Так, температурки нет, ну, ты чего?
— Матушка, — простонал Чхон, упал на пол и обнял колени матери, — смилуйтесь, поедем в Чансо сей же час, поедем.
— Мой хороший, — Инсу опустилась на колени и заглянула сыну в лицо, придерживая его голову за подбородок и гладя того по волосам, — что с тобой? Ну, хорошо, если ты так хочешь, дождёмся, как отец вернётся, и поедем. — Тело Чхона вздрогнуло в её объятиях, в глазах мальчонки, который с трёх лет ни разу не плакал, заблестели слёзы, Инсу спрятала голову сына у себя на груди, позволяя выплакаться. — Ты устал, маленький, ты устал, родители твои, уроды, не даром бабка твоя нас ругает, свалили всё на ребёнка, но ты у нас такой молодец. — Продолжая гладить ребёнка по голове, Инсу посмотрела перед собой: «Приезжай быстрее, любимый, дитё наше плачет, я успокоить не могу». Увиденное ей в дверном проёме повергло небесного лекаря в ужас: малыш Хан стоял там босой и отчаянно тёр глазки кулачками. Инсу подняла голову старшего сына с плеча. — Скажи мне, что случилось, — Чхон смотрел куда-то в пространство остановившимся взглядом, дышал приоткрытым ртом и как будто ничего не слышал, — Чхон-а, — закричала Инсу, и сын протянул ей клочок тонкой бумаги. Прежде чем развернуть послание, которое, судя по всему, и привело ребёнка в шоковое состояние, Инсу напоила старшего сына водой, завернув в одеяло, усадила на постель и побежала к младшему, но стоило ей подхватить ребёнка на руки, как тот, как будто осознав, что его сейчас пожалеют, зашёлся криком:
— Папа, папа, где папа? Хочу к папе.
Инсу не могла теперь спустить ребёнка с рук, чтобы заняться свитком, Чхон не реагировал на призывы о помощи и увещевания.
— Чхон-а-ши, ты меня слышишь? Возьми братца, Чхон-а-ши, — небесному лекарю никак не удавалось пристроить младшего сына на колени к старшему. Чхон покорно принял и обнял брата, когда мать посадила того ему на колени, но малыш, захлёбываясь отчаянным рёвом, колотил братца кулачками в грудь и пинался.
— Братец плохой! Братец обманщик! Братец сказал: «Придём рано утром к маме, там будет папа. Папа покатает меня на лошадке». Где папа, где?
— Чхве Хан-сси! — прикрикнула Инсу на сына. Тот не привык, чтобы на него повышали голос, и замолк от удивления. — Сиди смирно! — Инсу крепче завернула сыновей в одеяло и, погладив по очереди по голове и того и другого, приступила к изучению китайских иероглифов. Чтение давалось ей нелегко, мало того, что бумага была просалена и символы на ней расплылись, наука, преподанная ей мужем, давалась с неохотой, ещё и доносящиеся с кровати всхлипы мешали сосредоточиться. — Кто прислал это, Чхон-а-ши?
— Командир О, — последовал ответ.
— Токма-сси-к, что ли?
— Прочитайте уже это, матушка. Письмо пришло в ночь, гонца пол часа отпаивали, прежде чем он смог говорить.
Инсу заставила себя собраться и приступила к чтению, с трудом разбирая почерк:
«Ваша милость», — начало для Токмана было слишком официальным с учётом того, что обращался он к ребёнку, которого знал с младенчества и не раз держал на руках, — «не медлите ни секунды и отдайте приказ войскам идти на границу. Я верю, что у тебя получится, брат». — «Вот это уже ближе к правде», — подумала Инсу, чаще всего Токман называл её сына по имени, прибавляя суффикс родственного обращения, и любил больше собственных сыновей. — «Только зачем войска на границе?» — Инсу знала отношение мужа к этому вопросу, Чхве Ён считал, что Ханян не должен оставаться без охраны, он делал столицу твердыней, которую защищали не только неприступные стены, но и не малый гарнизон прекрасно обученных солдат. Инсу хотела спросить о том сына, но, вернувшись взглядом к кровати, не решилась задать вопрос. — «Нихонцы пришли на лёгких лодках и затерялись среди рыбаков, мы не обратили внимание на эти лодки и только твой отец понял, что рыбалка в такой близости к берегу в послеполуденный час лишена смысла. Когда он предупредил нас о приближении врага, было уже поздно. Пушки оказались бесполезны, тэогун велел защищать рабочих и отступать, мы не сразу поняли, что он решил в одиночку встретить врага. Чхон-а, я видел, как он упал, супостаты накинулись на него толпой. Перегруппировавшись, мы вернулись на побережье, нихонцы не забрали своих мертвецов, не подожгли наш корабль, я нашёл его меч, но не его самого. Думаю, что его увезли в Кванджу. Город хорошо укреплён, внезапно напасть не получится, поэтому нужны войска. Переход из Ханяна к побережью займёт не меньше суток. Поторопись».
— Возьмите братца, матушка. Матушка, возьмите братца. — Инсу не слышала слов сына. — Я должен отдать приказ, только не знаю как. У моего отца нет ни печати, ни подписи — ничего, чем я мог бы воспользоваться. Я пойду и скажу им: «Я, сын генерала Корё Чхве Ёна, умоляю вас, идите и спасите моего отца». Мой отец не нужен нихонцам живым, он будет жив, пока говорит, а мой отец будет молчать, это я знаю точно. Сколько он выдержит? Матушка… Что если я отправлю этих людей на смерть, многие из них погибнут, а я получу только истерзанное тело своего отца. Я видел зверства нихонцев, отец брал меня на побережье, там они вырезали целые деревни, не жалели женщин и детей, они говорили: «У вас много пищи, будет меньше ртов — больше пищи, больше пищи, которую мы заберём». Матушка…
«Кванджу, Кванджу…» — только это название вертелось в голове небесного лекаря.
— Город будет взят, он будет жив, — закричала Инсу. — Отдай приказ.
— Отец велел мне не оставлять Ханян. Отец говорил, что здесь слишком много крамолы, чтобы его можно было оставить. Нихонцы знают, кто попал к ним в плен. Они убьют отца, убьют просто из страха.
Инсу подбежала к кровати, схватила сына за плечи и хорошенько встряхнула:
— Маленький мой, пойди сейчас к командиру и скажи ему спасти Чхве Ёна, эти люди обязаны ему жизнями, чинами, процветанием своих семей, они сейчас хорошо живут, они сейчас очень хорошо живут, но они помнят, как жили раньше, и знают, что всем обязаны твоему отцу, пока ещё помнят.
Чхон скинул одеяло, поставил хнычущего брата на пол и пошёл к выходу. Хан побежал за ним вслед:
— Куда братец, куда?
Инсу поймала ребёнка и подхватила на руки.
— К папе поедем, Чхве Хан-сси, ты же хочешь к папе? Ну, не плачь.
* * *
Ничем не уступавшая королевской тяжёлая повозка вязла в грязи и терялась в обозе, как назло к вечеру разразился ливень, размывший дороги, единственным утешением от которого для Инсу стало то, что её младший сын под шум дождя забылся тяжёлым сном. Повозку мотало на ухабах, и, подпрыгивая на коленях матери, ребёнок просыпался, открывал глазки и спрашивал: «Мы едем к папе?» «Да, моя радость, да, спи, родной мой», — утешала дитя мать и уже сама чувствовала закрадывающееся в душу сомнение. «Неужели я бы не почувствовала, если с ним что-то случилось?» — нет, она не чувствовала, не чувствовала совсем ничего. «Он выдержит, он безусловно выдержит, он переживёт этот день, он переживёт и неделю, он дождётся меня. Дождётся, конечно, дождётся, только что с ним будет?» — Инсу открыла створку окна, впустив ливень внутрь повозки, чтобы он охладил разгоревшееся лицо. Сейчас её сын мок на лошади рядом с командиром отряда под этим дождём, её старший сын, которому нет ещё и десяти лет, неужели даже детей им сберечь не суждено. Нет, так жить было нельзя, просто невозможно, они должны уйти отсюда, уйти на небеса, если её родители ещё живы там, им помогут, и гори оно всё огнём: эта страна, её история, — только бы он был жив, он и его дети. Инсу закрыла окно, крепче обняла сына и позволила сну овладеть собой, может быть, хотя бы во сне он придёт к ней: «Что он сделал не так? Он живёт, он теперь живёт и улыбается мне, он защищает эту землю, он принял власть. За что на этот раз? За что очередная пытка?» — вопрошала она судьбу, но та упрямо молчала.
Инсу проснулась от того, что её звал сын:
— Мама, мама, я кушать хочу…
Она открыла глаза и осознала, что коляска не двигается, тучи разошлись, а с неба поглядывает неяркое солнце.
— Кушать, мой хороший? Сейчас будем кушать, — проговорила она и вылезла из повозки. Повозка стояла на улице перед до боли знакомым Инсу домом кузнеца, солнце стояло в зените, если муж и приходил к ней этой ночью во снах, то она этого не помнила. — Сиа, — вскрикнула небесный лекарь, жена кузнеца бежала к ней через двор, — сестрица, — Инсу оказалась в крепких объятиях и залилась слезами.
— Ваша милость приехали, сын ваш велел не будить, покуда сами не проснётесь…
Инсу уложила голодного ребёнка на руки женщине:
— Где они?
— Так в госпиталь ушли, — жена кузнеца приняла малыша, — экий стал красавчик, ваша милость, я ж его три года поди как не видала.
— Где папа? — спросил Хан и попытался слезть с рук женщины. — Папа! — Инсу показалось, что её перепонки лопнут от заливистого крика четырёхлетнего малыша, этот крик поднял бы и мёртвого даже со дна моря.
— Накорми его, — бросила Инсу и побежала к госпиталю, по дороге перед ней не раз раскланивались и пытались остановить, но она никого не замечала, здание госпиталя после быстрого бега показалось ей полутёмным, составленные друг с другом операционные столы в большом помещении первого этажа были завалены бумагами. Токман тяжело опирался на копьё и свободной рукой показывал что-то на карте.
— С моря незаметно подойти не можем, корабли заметят, замок на самом краю стоит, оттуда всё далеко видно.
— Как далеко? — Инсу узнала голос сына, его фигурка выделялась на фоне широких спин, закованных в тяжёлые латы гвардейцев и просолённых с белыми разводами чёрных балахонов моряков.
— В ясную погоду всё море просматривается до вот этого островка, — дюжий мужик с жидкой чёрной козлиной бородкой и хитрым прищуром ответил на вопрос мальца, Инсу застыла в дверях.
— Если на лодках до островка, а потом вплавь, — предложил Чхон.
— Ваша милость, так сподручно небольшим отрядом нападать, человек сто-двести, а нас двадцать тысяч, иначе город не взять. Да и как на стены полезем мокрые да заметят.
— Надо с кораблей пушками стены повредить, а потом уже высаживаться да лезть, — проговорил Токман.
— Это ты верно подметил, командир, только вот к этому времени, когда полезем, нам тело тэогуна со стены-то на крюке и вывесят.
— Ночью надо до часа волка выйти, — проговорил Чхон. — Пойдём ночью на кораблях двумя отрядами: сперва первый выйдет, стены расстреляет… Сколько у нас кораблей?
— Так, ваша милость не так много, но и немало, этак двести наберётся… — в витиеватой речи козлобородого моряка слышалась явная издёвка.
— Двести?! — повторил Чхон. — Сколько каждый может людей перевести?
— Так, корабли-то разные, большие и триста вывезут, а малые есть так милостью Небес пятьдесят возьмут. Вот, какой ваш батюшка корабль строил, чтобы команда большая да орудия метательные на борту, так таких у нас не больше двенадцати.
— Сколько людей корабли возьмут, спрашиваю? — Чхон позволил себе повысить голос, и Инсу расслышала отцовские нотки за ещё не начавшим ломаться звонким голосом сына.
— Так, ваша милость, не больше пяти тысяч.
— Пять тысяч, — повторил Чхон и указал своим мечом на карту. — Что за островок?
— Необитаем, — последовал ответ. — Не раз с вашим батюшкой на нём отсиживались, такой каменистый, весь лесом порос, бурелом непролазный, ни для земледелия, ни для жизни не пригодный. А в отлив он узкой полоской суши с тем берегом соединяется.
— Брод есть, — повторил Чхон. — Сколько до островка идти из Чансо?
— Так не далече…
Токман не выдержал и схватил говоруна за грудки:
— Мерзавец, отвечай, что мой брат тебя спрашивает, а не то порешу!
— Охолонись, охолонись, командир, мал генеральский сынок ещё командовать, а тэогун не даром нам отступать приказал, собой пожертвовал, чтобы нас спасти. За то ему вечная память, хороший был генерал, и сынок у него экий ладный, подрастёт, не хуже отца будет, и голова варит. Сам подумай, к чему малец-то клонит, ужели я не разумею?! Как пойдём на островок первый раз, команду высадим, с моря стены расстреляем и отойдём, япошки кинутся стены заделывать, а тут отлив хорошо подгадать и с островка-то по берегу и ударить. Пока ударим раз, первые так полягут, полоска-то узкая, их всех со стен покосят, а как выкосят, так все япошки на стены-то и выйдут, вот тогда из-за островка выйти и второй раз ударить по стенам, глядишь с наскока город и возьмём. Только хочешь серчай, хош не серчай, братец, так тэогун того бы не хотел, покойничек, когда пять тысяч под стенами положим, спасём его или нет непонятно, покуда найдём где держат, его и порешат… Да, он, небось, мёртв уже, япошки, сам знаешь, как пытают, а, коли не мёртв, так ему и жить не захочется после таких пыток. Так тело забрать? Этак нихошки и пришлют королю нашему, тот, знамо дело, умишком слаб, глядишь, голову отрезанную в ящике увидит и околеет.
В зале повисло напряжённое молчание, Инсу набрала воздух в лёгкие и накинулась на мужика с кулаками:
— Так ты, мерзавец, предлагаешь бросить мужа моего там на растерзание, м-мерз-завец, прокляну, не ты ли у меня в ногах валялся, когда жена твоя два года назад рожала, чтобы я тебе дитё спасла. Сколько сыну твоему сейчас, два года? Я и тебя, и жену, и ребёнка твоего прокляну, когда не сделаешь, как мой сын сказал.
— Успокойся, лекарка, — пальцы Инсу когтили в воздух перед глазами мужика, он удерживал её за запястья, — ужели я тебя вдовую не понимаю. Так-то ты одна меня проклянёшь, а то пять тысяч вдов останутся.
Чхон с силой ударил мечом в стол и присутствующие замерли на местах.
— Один пойду! — проговорил малец. Инсу повернула голову к сыну. — Кто меня до Кванджу на лодке довезёт? Я маленький, юркий, нихонцы не заметят, в город пойду, найду отца, с ним или без него вернусь. Расскажу, как пройти, повезёт, так спасу его, не повезёт — с ним останусь.
— Сынок, сыночек, — Инсу вырвала свои руки из захвата, которым держал её бородатый мужик, и кинулась к сыну, — эти предатели твоего отца спасут, я их заставлю. Ты устал, мой маленький, и голоден, иди к кузнецу и покушай, с братцем сиди, выспись хорошенько, ведь всю ночь в седле, под дождём вымок…
— Возвращайся в Ханян, командир, — проговорил Чхве Чхон, обращаясь к командующему гарнизоном столицы, тот отвесил глубокий поклон и, ни секунды немедля, покинул помещение. — Кто меня на лодке до Кванджу довезёт, спрашиваю!
— Так я и довезу, — проговорил моряк, Чхон отвёл руки матери от своего лица и поцеловал запястье, он тысячу раз видел, как отец делает это, прощаясь, Инсу замахнулась и ударила сына по лицу, Чхон не выдержал пощёчины, не устоял на ногах и повалился на спину.
Небесный лекарь топнула ножкой:
— Не смей, слышишь, в петлю лезть! Ещё один самоубийца на мою голову! Чтобы дома сидел с братом, ни шагу из дома, понял меня?!
Чхон посмотрел в лицо матери полным ужаса и боли взглядом и опрометью кинулся прочь.
— Эй, малец, постой, постой, — закричал бородатый мужик вдогон Чхве Чхону, Инсу сама не поняла, как ощутила тяжесть подаренного мужем кинжала в руке, предатель оказался припёрт к стене, а лезвие ножа царапало его шею.
— Я тебя убью, зарежу, как трус ты погибнешь от рук женщины, — рычала она, вдыхая смрадное дыхание моряка.
— Небесный лекарь, — Токман взял Инсу за плечи, — не пачкайте руки, кроме командира Ли и капитана Со, здесь двадцать пять командиров, которые готовы пойти на смерть ради генерала Чхве Ёна.
Инсу почувствовала, как горячие слёзы побежали по её щекам, она опустила руки, отвернулась и разрыдалась на груди Токмана.
— Эй, — закричал капитан Со, вытирая кровь с шеи, — мальца верните, когда кто думает, что он этак домой побёг, то плохо его знаете. С матери грех снимите, сутки как мужа потеряла, сейчас старшего сына лишится. — Инсу почувствовала слабость в ногах и потеряла сознание.
* * *
— О гибели генерала в Кэгён надо сообщить.
— На что лошадей гонять, говорю же, япошки за нас постараются… Ну как она там, жена, пришла хоть в себя, а не то мне и вправду впору в петлю лезть, как генерала не спас, дитё не уберёг да евойну жену погубил.
Инсу открыла глаза, травница растирала ей виски каким-то сильно пахнущим зельем.
— Чхон-а, — позвала она, — сынок, разбуди меня, когда придёт твой папа, я так устала, и Хана покорми.
— Небесный лекарь, выпейте это, — что-то горячее коснулась её губ, Инсу огляделась и взвыла от ужаса: тот же зал и полутьма, составленные вместе операционные столы и ворох исчерченных бумаг.
— Где мой сын, где Чхон? — спросила она.
— Небесный лекарь, — Токман вошёл в фокус её зрения и взял за руку, — у Кванджу стоит флот сёгуната, нам никак не подойти к городу с моря, скорее всего, генерала увезут из Кванджу, сёгун мог приехать только для этого.
— Токма-сси-к, миленький, я точно из истории знаю, — Инсу поднялась на ноги и покачнулась, — город Кванджу будет взят, он будет жив.
— Небесный лекарь, мы отправили разведку на остров вблизи города, если они увидят генерала, то сообщат в Чансо, а там наготове стоит десятитысячная армия.
— Корабли, Токма-сси-к?
— Флотом управляет капитан Со, — проговорил Токман и отошёл от Инсу.
— Послушайте, мой муж пожертвовал жизнью, чтобы спасти вас… — обратилась Инсу к козлобородому моряку, который, развалившись на стуле, потирал исчерченную косыми царапинами шею.
— Вот я и стараюсь, чтобы его жертва не была напрасной…
Инсу схватилась за голову и застонала:
— Как долго я была без сознания? Где Чхон?
Оставшиеся в госпитале командиры переглянулись.
— Спали вы, ваша милость, — внесла свою лепту в разговор травница, — нельзя себя так истязать в вашем возрасте, я как в себя вас привела — сразу сонного, вот вы, считай, вторые сутки идут, как спали.
— Эй, жена, а меня полечить не хочешь? — спросил козлобородый капитан.
— Думаю, не стоит лекарства тратить, на тебе и так заживает как на собаке…
Инсу всхлипнула и, покачиваясь, направилась к выходу.
— Где мой сын? — спросила она, оглянувшись в дверях. — Вы его вернули?
— Малец весь в отца, мы подумать не успели, он сделал уже, — проговорил капитан Со, почёсываясь.
— Мой сын похож на отца, и это для меня не новость, просто скажите где он. — Козлобородый капитан поднялся и стал медленно отступать в глубь помещения, ожидая очередной истерики от убитой горем вдовы. — Где Чхон? — закричала Инсу.
— Мама! — этот крик заставил её вздрогнуть, она узнала голос сына, прежде чем увидела его изуродованное гримасой ужаса лицо, Чхон нёсся по дороге в направлении госпиталя, и Инсу побежала ему навстречу. — Быстрее домой, мама!
— Домой? Конечно, мой милый, домой, как скажешь. — Инсу попыталась поймать сына в объятия, но он вырвался, схватил её за руку и потянул за собой по дороге. — Прости меня, мой хороший, дай, посмотрю на тебя, я не хотела тебя ударить…
— Мама, быстрее, батюшка дома, мама… — кричал Чхон.
Инсу остановилась как вкопанная:
— Ты сказал, отец?
— Мама, быстрее, батюшка дома, он ранен, умоляю быстрее, — кричал Чхон, стараясь тащить за собой мать.
Инсу вырвалась из его рук и вскоре опередила измученного ребёнка. Не помня себя, она пробежала по дороге к дому кузнеца, распахнула двери добротного крестьянского дома, пробежала до спальни и замерла на пороге отведённой им некогда кузнецом комнаты. Её муж лежал на койке головой к двери, отсюда ей был виден только его затылок и то только оттого, что он лежал, как-то неестественно уткнувшись загривком в изножье, а его голова свисала с кровати. Инсу подавила одышку, стараясь ступать как можно тише, вошла в комнату и опустилась на колени перед койкой. Он лежал на самом краю под несколькими одеялами, закрывавшими его тело до подбородка, повернувшись на бок и как-то весь скукожившись будто от холода, его голова и кисти рук свисали с кровати, а ноги, по-видимому, стояли на полу, хотя под наваленными в беспорядке одеялами этого и не было видно. Его глаза были закрыты, и прежде чем заговорить с мужем, Инсу погладила его по голове. Он застонал и проговорил надтреснутым голосом:
— Пришла?
Она утвердительно всхлипнула и поцеловала его в щеку:
— Ты ранен?
— Да, — выдохнул он, — наглотался солёной воды, всего выворачивает, порезы глубокие как уворачивался от копий: левое бедро, правый бок и оба плеча, две стрелы в спине, правое плечо, одна глубоко вошла, и цепи, — кузнеца надо позвать, чтобы кандалы с ног и с рук сбил, но это потом… — он явно боролся со сном.
— Не спи, слышишь? — проговорила Инсу и взялась за край одеяла.
— Погоди, — остановил он её, — я помню не спать и не терять сознание, сейчас есть дело поважнее, Чхон с тобой? Не чувствую его присутствие. Чхон-а, сынок! — слабо позвал Чхве Ён, открыл глаза и пошевелил головой, его лицо сразу же исказилось болью.
Инсу поднялась и сняла первое одеяло с мужа:
— Кто это тебя так в одеяла закутал? Не помню, чтобы у нас здесь их когда-то было так много.
— Чхон, он очень испугался, увидев меня таким, ты должна найти его и успокоить. Послушай меня, мой сын не должен бояться, если ты сейчас не успокоишь его, то он будет бояться всю жизнь. — Инсу снимала одеяло за одеялом, запах моря и крови, исходящий от её мужа, становился всё более явственным. — Успокой моего сына, обними и приласкай, он должен разреветься, он обязательно должен заплакать, иначе…
— Молчи, изверг, не тебе учить меня, как обращаться с ребёнком. Дай, я посмотрю, что с тобой сделали супостаты.
— Чхон, Чхон-а, — слабо стонал Чхве Ён. — Он стоял на вершине того холма, где Токман собирался похоронить меня, когда я его встретил, он просто стоял и смотрел перед собой пустым взглядом, приоткрыв рот, я знаю этот взгляд. Оставь меня, найди его и успокой. Жена, пойди, найди сына и успокой его. Уходи, слышишь, ну, что ты делаешь?
Инсу скинула последнее одеяло и закричала от ужаса. Его раны немного объясняли позу, в которой он лежал, тяжелые цепи утягивали его с постели вниз, а лечь на спину не позволяли две стрелы, торчавшие в правой лопатке, одежда на нём была сильно порублена и пропиталась кровью.
— Чхон-а, сын мой, войди в комнату и подойди ко мне, — донёсся слабый голос Чхве Ёна с койки, и Инсу посмотрела на дверь, её старший сын стоял в дверном проёме. Подчинившись приказу отца, он вошёл и, дрожа от макушки до пят, подошёл к койке. — Вот так, ты молодец. Не бойся, мои раны не опасны, видишь, мне даже не больно. — Чхон как во сне прикоснулся к отцовской спине и Чхве Ён с трудом сдержал стон. — Возьми у матери кинжал и разрежь на мне рубашку. — Чхон присел, задрал материнскую юбку и вытащил кинжал из закреплённых на её лодыжке ножен. Инсу стояла, не шевелясь, её тоже испугал остановившийся взгляд абсолютно сухих глаз сына. Повинуясь отцу, который спокойным голосом руководил его движениями, Чхон разрезал одежду, обнажив спину Чхве Ёна до пояса. — Положи свою левую руку мне плечо, не бойся, нажимай сильнее, вот так, сынок, теперь правой возьми стрелу, нет, не эту, другую, ту, что рядом, она скользит у тебя в руке? — Чхон не отозвался. — Тогда сними с себя кушак и возьми стрелу через него, — скомандовал Чхве Ён, и сын выполнил его распоряжение. — Вот теперь дави левой рукой на моё плечо, а правой выдерни стрелу, давай на счёт три: раз, два, три. — Чхон дёрнул и неглубоко, на три четверти наконечника вошедшая стрела поддалась его усилию. Чхон посмотрел на обмазанный отцовской кровью наконечник в своих руках и зашёлся по-детски громким плачем. — Вот так, сын мой, и наконечник цел, — продолжал говорить Чхве Ён, коленки Чхона затряслись, его отец с трудом поднял скованные цепями руки и притянул сына за пояс к себе на кровать, кровь брызнула из его раны от усилия, с которым он подвинулся, чтобы уложить ребёнка рядом с собой. Чхон заходился плачем и, прерывая речь всхлипами и икотой, жаловался отцу:
— Я ничего не смог сделать, совсем ничего…
— Это не страшно, никто ничего не смог сделать, даже Токман, там было двадцать семь командиров, и никто ничего не смог сделать.
— Я понял, что слишком мал…
— Ты скоро подрастёшь, а твой отец не так стар, чтобы не выпутаться из такой переделки и оставить тебя одного.
Чхве Ён гладил сына по голове, а Чхон теребил цепь на его руках и всхлипывал, слёзы текли из его глаз и носа, собираясь в трагически изогнутых носогубных складках и перетекая в рот.
— Ты не оставишь меня? — спросил Чхон, и Инсу удивилась, как ей раньше казалось, не принятому между отцом и сыном равному обращению.
Чхве Ён поцеловал сына в висок и отрицательно покачал головой. Чхон удовлетворённо закрыл глаза.
— Спи, сынок, спи, — проговорил генерал.
— Я возьму Кванджу и уничтожу флот сёгуната, — проговорил Чхон, засыпая.
— Конечно, мой сын сделает это, я расскажу ему как незаметно подойти к городу с моря, — проговорил Чхве Ён. — Мой сын усердно трудился, пока я был в отъезде, он очень устал и должен отдохнуть, чтобы восстановить силы.
— Мама собиралась пойти в чумной дом, я послал туда гвардейцев и приказал принести больного в госпиталь в её паланкине, а потом паланкин сжёг, матушка так обиделась на меня, что даже заплакала…
— Мой сын поступил мудро, он хорошо следил за матерью и братом, пока меня не было.
— Папа! — Чхон вздрогнул и открыл глаза, слёзы всё ещё катились из них.
— Что? Засыпай!
— Ты обещал, что не оставишь меня.
— Мой сын не должен бояться, что потеряет меня. Этого не случится, я обещал, а сын должен мне верить. Спи.
— Хан побежал за кузнецом, он скоро придёт, — проговорил Чхон сквозь сон.
— Он уже пришёл и мнётся в дверях, сейчас прикажу твоей матери, чтобы она взяла твоего братца на руки, и пойду с кузнецом, чтобы он сбил с меня цепи, но прежде я должен убедиться, что мой старший сын заснул.
— Хан хорошо бегает, пускай мама держит его крепче.
— Не волнуйся, кузнец тоже держит его руку, засыпай.
Чхон задышал глубоко и спокойно, обнял голову отца и улыбнулся во сне.
— Теперь лечи, — простонал Чхве Ён, уткнулся головой в плечо сына и потерял сознание.
* * *
Конмин поднял голову и удивлённо оглядел Совет:
— Я не понимаю к чему вы клоните, — проговорил король.
— Ваше величество, — заголосили чиновники, — тэогун взял нихонский город Кванджу и сжёг флот сёгуната.
— Я уже не в первый раз слышу от вас о подвигах Чхве Ёна…
— Ваше величество, говорят, что в битве он подобен божеству…
— И я должен быть рад, что это божество охраняет восточное побережье моего государства, о чём Совет милостиво напоминает мне. Я рад.
— Ваше величество, генерал похитил у вас любовь народа. Они называют вас умалишённым, а его превозносят…
— Ваше величество, говорят, что его люди не умирают, а раны излечивают за день…
— Ваша величество, — чиновники продолжали заходится протяжным стоном. Конмин невольно повернул голову и посмотрел на место, которое должна была занимать его жена, королевы не было, и ему было не у кого спросить о том, как заставить этих говорунов замолчать.
«Ваше величество, я уезжаю в монастырь Могул, — проговорила королева и отвернулась от него. Она не отворачивалась от него, когда они потеряли своего нерождённого первенца, она не отворачивалась от него, когда он потерял Чхве Ёна, она не отвернулась от него, когда умер их младенец. Она билась в истерике, обвиняя Синдона во всех несчастьях, и тогда не отвернулась от короля, который продолжал защищать старого монаха. А в ту ночь она сидела на кровати, повернувшись к нему спиной.
Дорогая, могу ли я узнать о причине вашего отъезда? — король тогда обнял жену со спины и ласкал её голову, наблюдая за тем как чутко и податливо она отвечает на его ласки.
Я не могу понять, почему вы держите Синдона при дворе…»
«Она не могла понять, он не мог понять».
— Я не могу понять, к чему вы клоните, — Конмин вскочил с трона и ударил кулаком по затылку резного позолоченного дракона, который служил подлокотником его трона, — говорите прямо.
— Ваше величество, тэогун не появлялся при дворе с тех пор как получил должность магистрата Ханяна, а должность губернатора Сансона и вовсе получил заочно. Он должен прибыть ко двору, чтобы доказать свою верность вашему величеству.
«Мой брат не может приехать ко двору, пока здесь этот монах…» — подумал Конмин и промолчал, опустившись на своё место и закрыв глаза рукой.
— Ваше величество, несмотря на все заслуги генерала, главный вопрос заключается в том, можете ли вы управлять этим божеством. Если это не так, то следует избавиться от такого губернатора. Заставьте тэогуна прибыть ко двору, склонить голову и преклонить колени.
— Всё, что было сделано губернатором Сансона до сей поры, было только во благо этой страны.
— Ваше величество, не позволяйте вашей дружбе с этим человеком туманить ваш разум…
— Да как вы смеете рассуждать об умственных способностях своего короля, — вскричал Конмин.
— Ваше величество, мы работаем без неприятия и стеснения во благо этого государства и готовы пожертвовать жизнью, если окажемся неправы.
Конмин поднял голову, с тех пор как могун Ли Сэк сменил своего покойного учителя на посту главы Совета, король никак не мог совладать с чиновниками, особенно донимали его эти трое: Ли Иним, Лим Гёнми и Ём Хынбан. Все трое потомки знатных семей, имеют земли и влияние, последний отличился в битвах за Ляодунь и был назначен по просьбе Ли Сонге, который надёжно защищает северную границу. «Они готовы пожертвовать жизнью. Пусть будет так! Мне нужен всего лишь повод, чтобы распустить этот Совет и обвинить чиновников в предательстве», — подумал король. — «Брат, тебе придётся ещё раз помочь мне в ловле кроликов».
— Вы обвиняете губернатора Сансона и готовы пожертвовать жизнью, если он докажет свою невиновность…
— Ваше величество, генерал собрал двадцатитысячную армию и флот из двухсот кораблей…
— Эта армия и флот защищает восточное побережье…
— Ваше величество, важно не то, что она защищает, а то что она была создана без прямого приказа, а, значит, не подчиняется королю Корё.
— Ваше величество, мы потратили столько сил на то, чтобы установить дипломатические отношения с Нихоном и вступить в переговоры с сёгунатом, а он сжигает флот, берёт штурмом города и изгоняет торговцев…
— Чем торговали те нихонцы? Они перебивали цены корёсцев на рынке, и те не могли продать свой товар. Вы обвиняете генерала Корё в том, что он собрал двадцатитысячную армию без приказа короля? Это преступление будет стоить ему жизни, но вы хотите большего? Его любит народ, люди этой страны считают, что благодаря ему они ели досыта эти девять лет. Известны ли вам настроения людей в Сансоне? Мне говорят, что они поют и танцуют от радости, славя его. Воины не только двадцатитысячной армии боготворят его. Что будет, если я приговорю его? Что мне делать с недовольством народа?
— Ваше величество, тем паче вы должны избавиться от такого противника, если он останется на своём посту, то вы можете потерять провинцию Сансон, а то и всю страну…
Конмин вскочил с трона, ему с трудом удавалось сдерживать клокотавшую внутри ярость:
— Кто обвиняет генерала Корё? — воскликнул он.
Чиновники склонили головы и замолчали.
 |
|
|
Мне для полного счастья не хватает одного: моего любимого комментария. Прочитала правила, вроде бы, не нарушаю, поэтому...
Показать полностью
Жули: "Это самый потрясающий фанфик за последние несколько месяцев моих поисков. Нет, это вообще самый оригинальный фанфик за всю историю моего фикбукерского опыта! Щас все поясню)) Во-первых, персонажи у вас получились ну очень правдоподобными. Хотя, конечно, иногда и казалось, что Генерал слишком уж "нежен" и "покорен", а Доктор слишком уж много причитает подобно вдове в каждом абзаце, но, просто представив в целом Такую ситуацию, понимаешь, что такое повеление... эт ещё ниче. Во-вторых, сюжет получился ну прям как в авантюрном романе: одно ещё не успело исчезнуть за горизонтом предыдущей страницы, как началось следующее. Какая-то медицинская трагедия получилась)) простите за выражение... Читая о страданиях Чхве Ена, думала, что и на Кресте, наверное, так не мучались и не болели. Да уж, вы заставили меня поплакать! За что спасибо)) В-третьих, спасибо за эту потрясающую "средневековую" речь. Да и вообще словарный запас автора меня, наверное, впервые не беспокоил. А уж это волшебное "Милая моя", " Жена моя" я никогда не забуду, до сих пор во снах мне снятся ))))) Простите, но без "но" я не могу. Это не столь существенно, считайте, что я по привычке придираюсь))), но мне показалось, что в сценах общения с Док (ну или Токи) не хватало подвижности картинки, я эту бедняжку не только не слышала, но и не видела (простите за каламбур). И здесь явно не хватает отступов между сюжетными линиями! Переход между эпизодами в провинции и во дворце ВООБЩЕ никак не обозначен! Это не есть хорошо, уважаемый Автор. ООО! Святые Небесные Доктора! Я буду перечитывать это, пока могу видеть (дай бог)! Даже не знаю, как ещё можно выразить свою радость появлению вашего произведения! Спасибо огромное за небывалое удовольствие чтения! Успехов, дорогой Автор)))" 1 |
|
 |
|
|
Автор, вы, однако, умеете вселять ужас в сердца как читателей, так и ваших героев!
Ваше произведение способно поразить даже бывалого читателя. Впервые встречаю такое, чтобы герой умирал на протяжении всего произведения, и примерно раз в две страницы упорно пытался отбыть на тот свет. Нет, это в общем-то духу канона не слишком противоречит, но все же к концу читатель уже и не знает: то ли желать героям хеппи энда, то ли поскорее отмучиться. К сожалению, очень резкие перескоки от одной сюжетной линии к другой не придают этому фанфику шарма, а постоянные мороки и видения героев только ещё больше запутывают читателя. Не могу сказать, какое именно впечатление произвел на меня Ваш фанфик. Положительным не назвать, но и совсем отрицательным - тоже. 1 |
|
|
|
|
Рони,
Показать полностью
огромное спасибо за комментарий! Я чувствовала, что с фанфиком что-то не так... В общем, теперь мне немного стыдно, но исправляться поздно... Ещё раз спасибо за то, что прочитали. Вы скажете, что я больная, но мне захотелось дать развёрнутый ответ по пунктам. Цитата сообщения Рони от 21.04.2017 в 18:03 Впервые встречаю такое, чтобы герой ... примерно раз в две страницы упорно пытался отбыть на тот свет. Ну, это всё-таки художественное преувеличение, я посчитала за эти две части (221 страницу формата А4 11 шрифтом) герой "умирает" восемь раз, то есть раз в 27 страниц. Вот... Цитата сообщения Рони от 21.04.2017 в 18:03 Нет, это в общем-то духу канона не слишком противоречит, но все же к концу читатель уже и не знает: то ли желать героям хеппи энда, то ли поскорее отмучиться. Лично я желала герою отмучиться уже на этапе 12 серии канона. Прочитала я комментарий: "Ну, убейте вы его наконец", - и обеими руками к нему присоединилась. В каноне герой переживает клиническую смерть и 1 раз пытается добровольно на тот свет отбыть. Замечу, что у меня в фике не пострадал ни один ребёнок, поэтому уровень жестокости канону соответствует. Мне было очень приятно понять, что герой вызывает у читателей жалость, а автор в свете мучений героя неприятие, и я конечно же читала все выложенные работы по фандому, в том числе и на фикбуке, и вот совсем мне не хочется мучить несчастную женщину выкидышами, претит вещизм в исполнении генерала, который смотрит на золото как на камень... Да, моему герою желают отмучиться все: первой его родная тётка, затем его удальчи и даже названые родственники в конце концов и только жена до конца за его жизнь борется, в этом сила их любви... Цитата сообщения Рони от 21.04.2017 в 18:03 ...очень резкие перескоки от одной сюжетной линии к другой ..., а постоянные мороки и видения героев только ещё больше запутывают читателя. Как же здесь без мороков и видений? В каноне герой убегает в сны от действительности. Здесь он у меня этим уже не грешит, а вот король, который вошёл в историю сумасшедшим... только при помощи мороков я могла показать, что он всё время готов сойти с ума. Да, и мой дорамный опыт, который, слава тебе Господи, на "Вере" закончился, говорит о том, что корейцы любят очень резкие перескоки от одной сюжетной линии к другой. Мне очень бы хотелось, этот фик обсудить, меня многое не устраивает в нём: вызывает вопросы логика Инсу, напрягает бессилие генерала после предательства жены, ведь в ссылке он не так уж плохо себя чувствует и вполне может расправиться с этими стражниками сразу, но не делает этого, птички тоже совсем лишние, но их никак не убрать. Обсудить не получилось на фикбуке и здесь тоже не получается... А вообще эта жизнеутверждающая вещь о том, что нельзя добровольно отказываться от того, что само идёт в руки, иначе будут пытать... |
|
 |
|
|
Какого хрена КонМин у вас такой идиот? То и дело противоречит сам себе, не разобравшись, прогоняет проверенных людей, доверяя чужаку, которого знать не знает, даже ничего про него не выяснив! И это политик? Это король? Больше похож на бестолкового ребёнка! Не понравилось!
1 |
|
|
|
|
Izyel
Показать полностью
У меня второй комментарий! Автор подпрыгнул до потолка и сделал в нём дырку. Потолок не жалко, автор на работе. А вот моя кость, в которой что-то перекатывается, боюсь, пострадала... Огромное спасибо! А насчет идиотизма Конмина... Исторические факты свидетельствуют против него. Я читала историю Кореи в двух томах в авторстве Тихонова и Ким Мангиля. И там написано, что Конмин вошёл в историю как король, сошедший с ума после смерти жены, и корейцы относятся к нему именно так, они забыли и его реформы, и попытки поддерживать независимость страны... Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 08:38 Какого хрена КонМин у вас такой идиот? Я тоже задавалась этим вопросом и я уже говорила, что считаю, что с фанфиком что-то не так. Теперь оправдания... Ну, подумайте сами, кому вы доверите - принцессе вражеского государстве, пусть и собственной любимой жене, или лекарю, который по слухам может вылечить любую хворь и поднять мёртвого. Я делаю выбор в пользу лекаря. Это первое... Потом Конмин ставит себя на место Чхве Ёна и принимает решение по своим меркам, а люди они абсолютно разные, просто противоположные... Второе... Если вы заметили, то рассказ построен по принципу Инь-Янь. Инь-Янь это две пары: Конмин - Ногук, Чхве Ён - Инсу. Соответственно, если в одной паре всё хорошо, то в другой - плохо. Поднять Ногук, опустить Конмина, поднять Конмина - опустить Чхве Ёна. Если вы читали другие работы, то там Конмин не такой идиот, зато Ногук больная женщина, у которой постоянно выкидыши. Я не хочу так издеваться над женщиной. Поэтому опускаю Конмина... Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 08:38 То и дело противоречит сам себе Пожалуйста, укажите где, где конкретно он сам себе противоречит, очень прошу. Я уже не вижу... Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 08:38 прогоняет проверенных людей Кого он прогнал? Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 08:38 доверяя чужаку, которого знать не знает, даже ничего про него не выяснив! Он выяснил для себя главное, это лекарь, который может вылечить любую хворь и поднять мертвого, а его единственный друг, почти брат, смертельно болен, и это единственный шанс его вылечить. Это, кстати, Конмин выяснил на собственном примере, у него головка болела... |
|
|
|
|
Anastasia1986 , про противоречия: КонМин приходит в первый раз в лечебницу и читает во взгляде Чхве Ёна, что тот хочет жить. Тот знаками это подтверждает. А в следующий момент он доказывает жене, почему тот не хочет жить. И не слушает её доводов о том, что генерал не стал бы самоубиваться таким странным и болезненным способом. Более того немая лекарка не стала бы ему в подобном мазохизме помогать. Значит, она пыталась его так лечить. Однако он объявляет её в розыск только потому что чужой чувак заявил, что она пыталась Ёна убить.
Показать полностью
Во-вторых, он подпустил к самому доверенному человеку незнакомого лекаря - КонМин обязан был всё про него разузнать, тем более, что тот сразу начал лезть во все щели и проситься в руководящие должности. При этом намертво отсекая всем проверенным людям доступ к генералу. Подозрительно, как ни посмотри. Что касается самого КонМина как исторической личности, то, что многие его запомнили только как обезумевшего после смерти жены, не значит, что он безумным был и до этого. Насколько я понимаю, данной дорамой корейцы наоборот хотели людям напомнить, что КонМин был первым из королей, кто выступил против Юаней и боролся за независимость Кореи. А вы его так опускаете. Ах да, ещё хочу заметить - монах открыто признался, что убил Чхве Ёна ради мести, на что КонМин ему отвечает, мол, ок, что поделать, иди дальше занимайся земельным вопросом. Это нормальная реакция короля, по-вашему? Когда Синдон вдруг стал ему так необходим? Чем он подтвердил свою компетентность? Да его казнить мало за убийство генерала, а король его оставляет на важной госдолжности! Тем более, что дядя КонМина всё ещё жив и может замышлять заговор против него в будущем, а монах - его открытый сторонник! Где тут логика?! 1 |
|
|
|
|
Izyel
Показать полностью
Автор получил желаемое и притух на ночь... Автор воспрял и щас всё объяснит или попытается... Итак, каноничный Конмин, он такой тонко чувствующий, совестливый и легко ранимый. И не идиот, а король, политик... Главная сильная сторона Конмина - умение выслушивать. Он выслушивает всех, даже тех, кто его ругает. Вторая сильная сторона Конмина - это умение принимать решение. Он самостоятельно принимает решение. Спросите своих родителей, бабушку, дедушку, почему они голосовали за Ельцина в своё время. И они вам ответят (по крайней мере, мне так ответили), что голосовали за него из-за того, что он был самостоятелен в принятии решений. Третья сильная сторона Конмина - это твёрдость. Твёрдость в умении настоять на принятом решении. Если решение принято, то кто бы что не говорил, каких бы препонов не ставили ему на пути, он будет последовательно настаивать на принятом решении и воплощать его в жизнь. Это всё. У Конмина есть один такой очень не хороший пунктик: проверяя верных ему людей, он заставляет их жертвовать жизнью. "Ах, ты поднёс меч к горлу и резанул. Ах, ты проткнул себе печень! Вот теперь я тебе верю". И не будем забывать Ки Чхоля, который в последней серии, давая высокую оценку королю, говорит, что тот бросит Чхве Ёна в глубины ада... И главная слабость Конмина - отсутствие веры в себя. Вспомним, что в соответствии с каноном всем нашим героям не хватает веры... Теперь давайте разберёмся кто такой король, политик: это тот, кто принимает решение, распределяет обязанности, отслеживает выполнение, короче управленец верхнего стратегического уровня. Здесь важен образ президента из "Городского охотника". Я смотрела его до "Веры". У президента было много задач, много сфер, в которых требовалось принять решение, он сконцентрировался на двух задачах, остальными пожертвовав. Вот так и получается, что приводя в жизнь свои решения, политику приходится чем-то жертвовать и что если этим чем-то окажется чья-то маленькая жизнь... Конмин во второй серии открыто об этом заявляет Чхве Ёну: "Ну, поклялся ты жизнью, твои проблемы. Подохнешь, мне что с того - страна важнее". Итак, главная положительная черта Конмина: у него есть одно существо, которое ему важнее страны, но это не Чхве Ён, а его жена, его "мир мужа", мужчины. |
|
|
|
|
Вот теперь посмотрим на противоречия:
Показать полностью
Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 12:53 Однако он объявляет её в розыск только потому что чужой чувак заявил, что она пыталась Ёна убить. Когда Конмин видит Чхве Ёна у небесных врат, видит обмороженным... /* наш король очень впечатлителен и немного брезглив, вспомните его реакцию на сороконожек*/ видит потом его муки в дороге /*они едут не меньше трёх дней*/ и ставит себя на место генерала, вспоминает как чувствовал себя, когда похитили Ногук... От этих вводных король принимает решение: "Смерть есть благо для Чхве Ёна. Чхве Ён хочет умереть, чтобы отправиться на небеса к возлюбленной". При этом, возможно, он и прав на данный конкретный момент, пока генерал ещё в острой фазе переживаний. Итак, решение принято: "Я не могу позволить ему отправиться на небеса, потому что он нужен этой стране. Страна дороже чувств единственного друга". Дальше твёрдость, кто бы что бы не сказал, на этом стоим. Выбрать способ воплощения решения при следующих вводных: в госпитале была резня, многие травники погибли, погиб королевский лекарь. Приказ: "Найти нового лекаря". И вот это его решение три дня не могут воплотить в жизнь. Три дня... Наш король мучается и страдает три дня, возможно, не спит, не принимает утешения от жены и проч. Возможно, лекарей находят и приводят, но те не берутся за лечение столь высокопоставленного пациента: "А вдруг помрёт ненароком? Зарежут же..." В итоге, когда лекаря находят, его реакция: "Наконец-то, наконец-то! Лечи! Лечи быстрее!" Теперь он-таки приходит навестить друга и пытается уговорить того жить и понимает, что тот хочет жить. Он "говорит с ним сердцем", но Конмин не верит себе, обычно он переспрашивает в такой ситуации у жены: "Я понял его сердце вот так и так... Это верно? Это правильно?" Сейчас же он получает ответ не от жены, он получает весомые доказательства обратного, и здесь главное не слова того чувака, а язвы на теле и плохое состояние друга. Позже Чхве Ён скажет, оправдывая короля, что во всём была виновата его слабость. Итак, решение уточнено: "Чхве Ён хочет умереть. Я нашёл для него лекаря. Тот взялся за лечение и вылечит его". Дальше твёрдость, и Конмин просто упирается в это своё суждение рогом, а все возражения - это те самые второстепенные подробности, которыми Конмин как политик жертвует. Вот, для Конмина, как я его прочитала в каноне, здесь противоречия нет... Катя, если терпения хватит дочитать, оцените, пожалуйста, канонное прочтение персонажа просто: да-нет, попал-мимо. |
|
|
|
|
Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 12:53 Во-вторых, он подпустил к самому доверенному человеку незнакомого лекаря - КонМин обязан был всё про него разузнать, тем более, что тот сразу начал лезть во все щели и проситься в руководящие должности. При этом намертво отсекая всем проверенным людям доступ к генералу. Подозрительно, как ни посмотри. Здесь опять та же логика. Логика политика, если у Конмина в каноне по вашему мнению нет такой логики, пожалуйста, напишите, что не согласны с моим прочтением персонажа. Итак, решение принято: "Этой стране нужна земельная реформа". Между прочим, исторический факт. Конмин при помощи Синдона проводил земельную реформу. Дальше твёрдость... Чиновники отсоветывают... И опять соломинка - Синдон, он согласился, он всё сделает. Остальное - второстепенные подробности, жертва. Итак, первые два первостепенных решения приняты и найден человек, который воплотит их в жизнь. Разве это не король? Разве это не политик? Это король. Это король с шахматной доски: он делает маленький шажок, остальное делают фигуры вокруг. Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 12:53 Что касается самого КонМина как исторической личности, то, что многие его запомнили только как обезумевшего после смерти жены, не значит, что он безумным был и до этого. Люди не сходят с ума ни с того ни с сего. Для этого должны быть предпосылки. Они есть у Конмина: это борьба противоположностей, а именно логики политика и той совестливости, за которую его так уважает Чхве Ён. Я стремилась показать эти предпосылки сумасшествия. У меня он не безумен, но в любой момент готов сойти с ума. Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 12:53 Насколько я понимаю, данной дорамой корейцы наоборот хотели людям напомнить, что КонМин был первым из королей, кто выступил против Юаней и боролся за независимость Кореи. Он не был первым. Первым был Чхве Чхунхон. Чхве Ён кстати его прямой потомок по мужской линии. И... так уж рассудила человеческая память и история. Да, Инсу как раз-таки и попадает во времена диктатуры клана Чхве, когда Корё активно боролась против Юаней... |
|
|
|
|
Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 12:53 Ах да, ещё хочу заметить - монах открыто признался, что убил Чхве Ёна ради мести, на что КонМин ему отвечает, мол, ок, что поделать, иди дальше занимайся земельным вопросом. Это нормальная реакция короля, по-вашему? Это нормальная реакция политика. Первую задачу он запорол, вот труп - свидетельство, совесть его накажет. Второе решение должно быть воплощено в жизнь. Мертвого не воротишь. Жертва. Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 12:53 Когда Синдон вдруг стал ему так необходим? Чем он подтвердил свою компетентность? Первым отчётом. У королевы эмоции, у него тоже эмоции, он тоже хочет обнять тело, порыдать над ним, позвать, потрясти, но он король! Цитата сообщения Izyel от 04.07.2017 в 12:53 Тем более, что дядя КонМина всё ещё жив и может замышлять заговор против него в будущем, а монах - его открытый сторонник! Тонко подмечено. Вот только дядя по моему разумению пошёл на корм рыбам где-нибудь в водах Чансо, Тансогван не мог простить ему использование своей печати, тем более дядины способности Тансогвана не впечатлили, а вот Синдон справится с задачей лучше. Его цель глубже чем месть и дальше будет об этом. Нет, он безусловно мстит, но не только Чхве Ёну, он мстит стране, которая сжевала его и выплюнула, не подавилась. Да, и повторюсь. Мой любимый персонаж - королева. И по принципу Инь-Янь я создавала все условия для неё, чтобы ей раскрыться и начать действовать. Удалила Чхве Ёна, опустила Конмина. Я опущу его ещё ниже... Вот я зверь! |
|
|
|
|
Anastasia1986 , по поводу канонности КонМина спорить не буду - это вопрос взглядов, такие споры можно вести до посинения ))
Хочу только попросить обратить внимание на ещё одних немаловажных персонажей - СуРиБан. Они - главные информаторы КонМина, которых привёл и убедил служить королю именно Чхве Ён. Если бы они узнали, что король не только позволил убийце добраться до их почти родственника, но и после всего оставил его на важной должности - они без промедления от короля бы отвернулись. И КонМин ничего бы не смог сделать, даже если бы перерезал в наказание их всех. А без информации он почти бессилен. Кроме того, если Синдон мстит всей стране - что ему мешает отравить короля с королевой? Перетянуть на свою сторону министров или запугать их? Да и какой смысл Тансогвану спасать дядю КонМина, чтобы потом убить, если именно его вмешательство спасло принца от неминуемой гибели? Конечно, хозяин - барин, и вы вправе писать, как вам нравится, но мне данное видение персонажей не понравилось. В остальном, успехов и вдохновения))) 1 |
|
|
|
|
Цитата сообщения Izyel от 05.07.2017 в 10:46 Хочу только попросить обратить внимание на ещё одних немаловажных персонажей - СуРиБан. Они - главные информаторы КонМина, которых привёл и убедил служить королю именно Чхве Ён. Если бы они узнали, что король не только позволил убийце добраться до их почти родственника, но и после всего оставил его на важной должности - они без промедления от короля бы отвернулись. И КонМин ничего бы не смог сделать, даже если бы перерезал в наказание их всех. А без информации он почти бессилен. Что и происходит в третьей главе. Вот цитата: Придворная дама вбежала в покои королевы: — Ах, ваше высочество, беда! Сурибан отказываются служить, племянника моего названный дядька народ на рынке мутит. В городе неспокойно, реформа не только богачам не по нраву, но и не все рабы свободы хотят. Так жили и знали как и чем, а то опять же надо за кусок хлеба бороться. Цитата сообщения Izyel от 05.07.2017 в 10:46 Кроме того, если Синдон мстит всей стране - что ему мешает отравить короля с королевой? Ну, как говорит Ки Чхоль: "Это совсем не весело!" Просто отравить их он не хочет, он хочет понаблюдать за тем, как всё это летит в тартарары Цитата сообщения Izyel от 05.07.2017 в 10:46 Перетянуть на свою сторону министров или запугать их? Что и происходит в пятой главе: — Ваше высочество, я готов обвинить в государственной измене всех чиновников Совета, которые согласились служить королеве. Я готов сейчас же арестовать всех удальчи, запереть и сжечь их заживо в казармах, это будет достойным наказанием для предателей и заменит четвертование. — Чхусок вздрогнул, повернулся спиной к монаху и пал ниц перед королём. — У меня для этого достаточно людей и оснований. — Монах, — король схватился за голову и застонал. — Я готов представить вам кандидатуры новых чиновников Совета — всё это мои люди — и я готов поручиться за их верность. Вот приказ о назначении меня канцлером и передаче мне королевской печати. Цитата сообщения Izyel от 05.07.2017 в 10:46 Да и какой смысл Тансогвану спасать дядю КонМина, чтобы потом убить, если именно его вмешательство спасло принца от неминуемой гибели? Ну, хорошо, пускай дядя жив. Но особого доверия у Тансонгвана к нему все равно нет. Синдон будет значительно эффективнее... Огромное спасибо, я отвела душу... Вы мне просто елей на душу вылили. |
|
|
|
|
К вопросу был ли Конмин идиотом. Эта хрень не отпускает меня! Отпусти меня, хрень!
Показать полностью
Итак, исторический факт: в 1365 году Чхве Ён на 6 лет был отправлен в ссылку по велению Синдона. Ежу понятно, что месть, зависть и проч. тут не при чём, а если и при чём, то точно не во первых строках, и можно отринуть все корейские страсти и воспользоваться римской формулой: "Кому выгодно?" Вот, и дело всё было в землице, в ней родимой, и расправился Синдон не со злейшим врагом, а с крупнейшим на тот момент землевладельцем. Ясно, как божий день, что никаким бессеребником Чхве Ён не был, отделался легко, но через все положенные унижения не пройти не мог. Тут одного ангста для заслуженного генерала достаточно, такое падение! А и клеть по любому была и исподнее, хорошо, если пыток не было... Вот, ежу понятно, что такое решение через короля не пройти не могло. Теперь вопрос на засыпку: "Почему наш Конминчик Ёнчика заслал?" Вариант 1: Генерал взял слишком много власти, и король избавился от соперника. Ну, в таком случае можно сделать Конмина таким хитрым и изворотливым, этаким человеком с гнильцой... Вариант 2: Обманул Синдон Конмина. Тогда Конмин – идиот. Вариант 3: Приходит этак Конмин к генералу и говорит: "Слушай, брат, землицы у тебя чересчур, я дал, я взял, а ты съезди пока в ссылочку, глядишь, и жинка твоя воздухом морским подышет, ей полезно!" Ну, генерал значит погоревал, погоревал, ну, что для любимой жены не сделаешь, в темнице посидел, посидел, на коленках постоял, постоял и поехал. Вот, от одного такого предположения меня с души воротит. Вариант 4: Приходит этак Чхве Ён к Конмину и говорит: "Слышь, ваше вашество, достал ты меня, в печенках сидишь уже, отправь меня хоть в ссылку, лишь бы тебя не видеть. Я и в клети посижу, и на коленках постою и землицу отдам". Ну, Чхве Ён, конечно, самоубийца и мазохист, ну, не дурак же и жинка к тому времени у него не померла, чего уродоваться? Вот, мой вариант второй. Теперь, сама реформа не была закончена, это известно. Значит, совершенномудрый Синдон проводил реформу с 1365 до 1371 и ни фига... Нет, понятно, проюаньская верхушка и проч., но не попахивает ли всё это саботажем? Вот, я всё... |
|
 |
|
|
Ну нет, не могу это читать, это уже совсем чернуха, три главы кошмара. С таким мироощущением, лучше писать не истории о любви сквозь время, а детективы и ужастики. Все это может и переплетается в какой-то степени с историей Коре, но не вяжется с новелой «Вера». Попытка поженить кролика с лягушкой. Представить себе Чхве Ена в таком ужасном состоянии, плачущим и жалующимся на боль- это вообще не он. Королева на коленях на грязном полу перед дядюшкой Сурибан.. не она. Король пусть и не героическая личность, но уже и не двадцати однолетний юнец и стал уже неплохим политиком. Вот пожертвовать Еном он наверное мог и в ссылку его сослать легко, но кошмариться из за него по ночам и т д? Все характеры изменены. Все на разрыв, все гипертрофировано. Если в четвертой главе все будет в том же духе, то лучше пусть все закончится сейчас. Мне больше нравится вторая история “ Дар с небес», она хоть и оторвана от реальной истории, но зато в духе новеллы.
|
|
|
|
|
tatusenka
Показать полностью
Я понимаю, что если вы написали это сюда, то ждёте от меня ответа. И я вам отвечу, хоть давно отписалась от комментариев, что легко можно видеть. Фанфик заброшен. Представить себе Чхве Ена в таком ужасном состоянии, плачущим и жалующимся на боль- это вообще не он. 1. То есть первые пять серий канона мимо? Или вы их пропустили как элемент "чернухи"? Проткнуть себя мечом, не позволять лечить, терпеть ужасную боль (он гниёт заживо, у него абсцесс) - это не Чхве Ён.2. Кому он жалуется? Королю? Гвардейцам? Он вышел на площадь и жалуется на боль? Он жалуется на боль жене, единственному другу, приёмной матери, там, где их никто не видит и не слышит. Он говорит жене: "Если я тебя обидел, то ты мне уже достаточно отомстила. Хватит, больше не мучай!" Королева на коленях на грязном полу перед дядюшкой Сурибан.. не она. Грязь на полу и необходимость встать на колени - это детали. Тут вопрос в другом. На что готова любящая женщина ради того, чтобы вымолить прощение для любимого. На что готова королева ради того, чтобы избежать восстания в Кегёне? Вы считаете, что она не встанет ради этого коленями на грязный пол перед торговцем? Нет, это не та Ногук, которая в шестой, если мне память не изменяет, серии пошла в дом Ки Чхоля, чтобы предложить себя в заложники в обмен на Чхве Ёна и Ю Инсу.Король пусть и не героическая личность, но уже и не двадцати однолетний юнец и стал уже неплохим политиком. Вот пожертвовать Еном он наверное мог и в ссылку его сослать легко, но кошмариться из за него по ночам и т д? То есть с тем фактом, что король-политик пожертвовал Ёном, единственным другом, вы готовы согласиться. А с тем, что, сделав это, он испытывает муки совести, нет? Вы уникум, даже среди местных трёх комментаторов. Хорошо, давайте закроем глаза на то, что Конмин провёл 9 лет в заложниках (исторический факт). Давайте закроем глаза на то, что канонному Конмину 25 лет. Так себе возраст по нашим меркам, по тому времени, конечно да - через 5 лет можно и в гроб. Не будем учитывать, что необходимость принимать решение в условиях ограниченных ресурсов, чем-то жертвовать, выматывает душу даже у взрослых сильных мужчин (посмотрите, как быстро стареют наши руководители). Давайте не будем замечать его тонкой душевной организации, увлечений рисованием и каллиграфией. Просто политик. Циник. Я не буду говорить о последствиях его ошибки, о гвардейцах, которые смотрят косо, об угрозе бунта в столице. Тогда как поступить с 20, 21, 22 сериями канона, когда похищают Ногук, и король оказывается ни на что не способен?Если в четвертой главе все будет в том же духе, то лучше пусть все закончится сейчас. Боже, вы дочитали только до четвертой главы. А где там генерал жалуется на боль в первых трёх главах? Он там вообще ни на что не жалуется, его там нет. У него там слов нет. Он молчит, как рыба))) Короче, дальше не читайте. Там будет только хуже.И наконец, мы подошли к цели вашего комментария. О, да! Мне больше нравится вторая история “ Дар с небес», она хоть и оторвана от реальной истории, но зато в духе новеллы. Если вы пришли сюда, чтобы прорекламировать "Дар с Небес", то вы пришли не туда. Фанфик висит здесь уже 4 года, имея 8 читателей. И никто после вашей рекламы за даром с Небес не побежит.Ну и к вопросу соответствия канону. С таким мироощущением, лучше писать не истории о любви сквозь время, а детективы и ужастики. Все это может и переплетается в какой-то степени с историей Коре, но не вяжется с новелой «Вера». Во-первых, моё мироощущение тут ни при чём. Во-вторых, вы путаете любовь, пронесённую сквозь время, с влюблённостью, которая проходит через три года и разбивается о быт. В-третьих, вы путаете "Веру" с мелодрамой. Канон не о том. Вы его не знаете. Пересмотрите канон, прочитайте историю клана Чхве, там пищи для размышлений хватит на несколько лет. Если не из уважения к созданному Ли Минхо образу великого полководца и однолюба, то хотя бы в память великого режиссёра, покончившего с собой после завершения "Веры". |
|
|
|
|
Дорогой автор! Я пока прочитала только три главы. И мне очень интересно. Внутренних противоречий не возникает, героев вижу вполне канонными и исторически достоверными.
Даже захотелось пересмотреть дораму. Спасибо, автор! |
|
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу