Легенда о Чхве Ёне (гет)

— А тебе везёт, племянник. Мало кому везёт приехать на собственные похороны. Надо сказать, хоронят тебя заживо, зато с почестями: король, королева, весь Совет… а столбы поминальные… Эй Тэман-а, ты хоть раз видел такие столбы? Даром, ты сам столб здоровенный, и как тебя земля только носит, так ещё и на могиле у тебя столбы никак не меньше. Чхве Ён, хранитель королевской семьи Корё, личный телохранитель короля, генерал королевской гвардии… а знаешь племянник: здесь не тебя хоронят, а ту самую королевскую семью, кажись. Слышь племянник, ты на лошади-то держись: к седлу я тебя привязал, поводья на руки намотал, так что пониже склонись к холке-то, чтоб не узнали, и не падай, — названный дядька с трудом привёл племянника в состояние, позволившее усадить его на лошадь, и, едва они выбрались из убежища, наткнулся на длинную похоронную процессию.

— Дядя, некогда здесь стоять, до конца недели я должен быть в Согёне, — проговорил Чхве Ён, покачиваясь в седле и время от времени припадая к холке животного от слабости.

— Слышь племянник: считай, приехали! Дальше Кэгёна тебе, всё одно, не уехать, — Намбо с любопытством обозревал разыгрывающую перед ним трагедию: король, стоя на коленях, рыдал над свежей могилой.

— Дядя, врата… — простонал Чхве Ён. — Скоро полнолуние — врата всегда в полнолуние открывались — она вернётся, вернётся, а меня не будет там. Дядя, чем хочешь умоляю: помоги мне туда доехать, — я сам в седле не держусь.

— Эй, Ён клана Чхве из Чханвона, приди в себя! — Намбо замахнулся, намереваясь отвесить больному племяннику чувствительную затрещину, но тот увернулся. — Эй Ён-а, ты эдак увернулся, а сам на лошади не сидишь. Ну-ну, не расстраивайся так, племянник, сейчас к тётке тебя доставлю, только дай это представление посмотреть: она тебя мигом на ноги поставит. Ён, Ён, Ён-а… эдак ты куда намылился, племянник, эй-эй, в седле же не держишься, Ён-а…

Чхве Ён пустил свою лошадь вскачь и быстро скрылся в толпе праздных зевак. Тёмный, заросший Папён он миновал, будто проехал по прямой дороге, ветки били его по лицу и рукам, но разве это могло остановить его?! День трижды сменялся ночью, а лошадь под ним исходила кровавым потом, но, пока он ещё держался в седле, разве это могло остановить его?! И наконец, гористый подъем, а лошадь уже не могла нести его, но и это не остановило его: он полз, обдирая руки о землю.

«Моя милая сказала бы: “Всё будет хорошо”. Так важно ли что было и будет, если я сейчас увижу её».

И только врата в пустоту, холодный камень и милосердный Будда заставили его остановиться. Полная луна стояла над небосводом, столь же холодная как тот камень, столь же милосердная как этот Будда:

— Милая, вернись сейчас, сейчас! Сколько мне ещё ждать? Я не доживу — сил нет жить дольше — вернись. Помоги мне, спаси меня, милая, останься со мной, — генерал королевской гвардии, который в бою стоил двух тысяч воинов, прокричал в эту пустоту всю свою надежду, вложил в крик последние силы, но пустота осталась глуха к его словам. Он смотрел в эту пустоту, осторожно дыша. — Позволь увидеть тебя, увидеть один лишь раз и прикоснуться, — прошептал он и потерял сознание...

* * *

Инсу шла по коридорам дворца, направляясь в королевский госпиталь, куда же ей было ещё идти.

«Хороший сон», — подумала она и огляделась.

На ней было простое белое платье из грубой холстины, перевязанное вервием, а распущенные по плечам волосы закрывало такое же полотнище, перевязанное неприятно саднящим кожу на лбу очельем. Инсу шла босиком в чём-то наподобие траура, который она видела на похоронах у буддистов.

«Хорошо, что это только сон», — подумала Инсу.

— Только король может пройти в королевский госпиталь, — два бугая в одеждах королевских травников преградили ей дорогу.

«Это же мой сон», — подумала Инсу, — «а значит, король не указ мне сейчас».

— Именем Небесного лекаря расступитесь, — проговорила она — страх отразился на лицах здоровяков, и они ушли с дороги.

«Так-то мой сон, и будете делать, что говорю. Не плохо бы увидеть короля, ему я приказывать не буду».

Инсу шла по коридорам, переходила из одного помещения в другое - все они были пусты и заброшены — прежде здесь кипела жизнь.

— Тоги, Тоги-я, — позвала Инсу, — сестрица, я здесь, выйди ко мне, — сон уже пугал её, и хотелось проснуться.

Инсу оглядывалась по сторонам — госпиталь горел совсем недавно, должно быть, тому несколько дней как.

«Не удивительно, что никого не пускают, и зачем это я, как обычно, вошла без спросу?» — подумала Инсу.

Под ногами было сыро.

«Должно быть, и вода не высохла, как тушили», — подумала она, посмотрела под ноги и вскрикнула — она стояла в луже крови.

Инсу оглянулась в поисках источника кровотечения: в комнате была всего одна лавка, стояла прямо по центру; другая мебель была поломана, разбита, а обломки были сложены у дальней стены; на лавке лежал мужчина, высокий и мощный, его ноги не помещались на ложе, и ступни просто висели в воздухе; в пол возле лавки были вбиты мощные упоры, к которым крепились тяжелые цепи, сковывающие ноги и руки этого человека.

«Вечно я вляпаюсь в историю. Сказали же: «не заходить». Что мог совершить этот человек, если его вот так приковали?» — подумала Инсу, но всё же подошла к лавке.

«Кровотечение, по-видимому, капиллярное, не сильное, но площадь повреждения кожных покровов огромна, поэтому никак и не останавливается? Сколько он так уже лежит? Выглядит, как будто уже умер».

Инсу попыталась пощупать пульс и отшатнулась: руки и шея этого человека были перебинтованы так плотно, что под набрякшими от крови бинтами невозможно было нащупать кровеносные сосуды.

— Эй уроды, — закричала небесный лекарь, — этот человек умирает и ничего не сможет вам сейчас сделать, поэтому хоть цепи снимите.

Уроды не услышали или не поняли.

Инсу развязала завязки чёрной нательной рубашки, чтобы послушать сердце, — грудь этого человека была так же плотно перебинтована и кровоточила.

«Всё же придётся положить голову на эти кровавые бинты — вся буду в крови, плохой сон, ненавижу клятву Гиппократа», — подумала Инсу и приникла к груди «преступника».

Он был жив, формально жив: сердце билось быстро, но слабо, воздух натужно тянулся в лёгкие.

— Эй-эй преступник, как тебя там, слышишь меня? — позвала Инсу.

Лицо этого человека было изуродовано болезнью: щёки запали, как будто он давно ничего не ел; губы полопались и были покрыты сухой кровавой коркой, — но меньше всего он походил на преступника. Крупные красивые черты: большие глаза, широкие брови, длинные мягкие ресницы, как у женщины, чувственный рот, прямой нос, — были обманчивы, шрамы на лице этого опасного человека были едва заметны, но явственно свидетельствовали о том, какой образ жизни он для себя избрал. Преступник зашёлся бесшумным кашлем, повернул голову набок, так что Инсу увидела рваное левое ухо - струйка крови потекла из угла рта к подбородку - он сглотнул и открыл глаза. Его взгляд оживился: глаза чёрные, и взгляд будто бархатный с поволокой, взгляд убийцы, в таком тонешь и уже не можешь сопротивляться. Этот человек посмотрел на неё - и из его глаз потекли слёзы. Нечеловеческим усилием он приподнял свои, прикованные цепями к полу руки, сел на лавке и обнял её - она чувствовала, что он силится произнести что-то - обмётанные кровавой коркой губы царапали её ухо.

— Преступник, ты что творишь? — закричала она и оттолкнула его — он не отпустил её, но тело было слишком слабым, чтобы остаться в вертикальном положении, и ей пришлось упасть ему на грудь.

— Милая… — выдохнул «преступник», и Инсу посмотрела ему в лицо. Нет, узнать его было невозможно, но шрам над правой бровью, шрам на правой щеке, два шрама под левым глазом и рваное ухо — совсем недавно она собственными руками любовно прикасалась к этим давно зажившим ранам, представляя себе, как они были получены, и каждый раз её сердце заходилось болью. Как, как могла она не узнать его?

— Чхве Ён-сси, — выдохнула она, её сердце пропустило один удар, — Чхве Ён-сси, — его взгляд стекленел, но он не отводил от неё глаз и не отпускал её, — Чхве Ён-сси, — его руки безвольно ослабли, и цепи утянули их вниз. Инсу поднялась. — Чхве Ён-сси-иии! — «Надо успокоиться, ноги, ноги, кровь должна прилить к сердцу и мозгу, как же поднять ноги, если цепи удерживают их». — Изверги, уроды, снимите с него цепи, — закричала Инсу. — Лёгочное кровотечение, что может быть причиной? И эти бинты, должно быть, душат его. — Инсу отчаянно пыталась размотать бинты, но руки у неё дрожали, а перевязи слиплись от крови и не поддавались. Наконец, ей это удалось: кровь пошла сильнее, но этот человек задышал чаще, — его шея была покрыта красными воспалёнными изодранными плотными перевязями язвами. — Похоже на последствия обморожения, обморожение… — повторяла Инсу. — Но в чём причина лёгочного кровотечения? — Небесный лекарь метнулась к стене: «вот, вот же они, ключи от кандалов!» Дрожащими руками она открывала замки, тяжёлые цепи падали и били её по ногам, обгорелые доски она положила ему под ноги — и вскрикнула, цепи так сильно сдавили щиколотки, что кровоснабжение стоп должно было остановиться. На фоне большой кровопотери это могло привести к печальным последствиям: от временной потери чувствительности стоп до гангренозного воспаления и последующей ампутации. Сохранилась ли чувствительность стоп? Инсу прикоснулась к изуродованным ногам, и Чхве Ён застонал. Инсу бросилась к нему. — Чхве Ён-сси, слышишь меня, не умирай, — она подхватила его под спину и приподняла так, чтобы его голова легла ей на плечо, она покрывала поцелуями его лицо, обмётанные кровавой плёнкой, высохшие губы, впалые щёки, — не умирай, прошу, не умирай.

— Милая, останься со мной, — прошептал он так тихо, но теперь Инсу услышала бы его, даже если он просто подумал об этом.

— Я здесь, глупый, здесь! Я никуда не уйду, даже если будешь прогонять, только не умирай, слышишь?

— Я хотел увидеть и прикоснуться в последний раз, — он смотрел на неё, не отводя взгляда, и в его глазах что-то медленно угасало — Инсу умирала тысячью смертей под этим взглядом — и он как будто понял это и закрыл глаза. В следующую секунду ей пришлось ощутить на себе всю тяжесть его тела, она не удержала его, и он тяжело опустился на лавку.

— Не умирай, прошу тебя! Не умирай…

Инсу проснулась в слезах, на душе было муторно от пережитого кошмара, она пыталась забыться, готовя лекарства. Вся её покосившаяся от времени лачужка была застлана ковром из трав, а во дворе под чистыми белыми тряпицами готовились снадобья — весь последний месяц она провела, обустраивая это жалкое жилище. Небесные лекарства она оставила впрок, а сейчас нужно было освоить ту науку, что преподал ей, небесному лекарю, целитель Чан. Работа никак не шла — страшный сон не выходил у неё из головы. Был ли это просто сон, или с этим человеком что-то случилось, ведь она оставила его обмороженным? Характер обморожения открывается при согревании. Какой степени было это обморожение? По виду могло оказаться любой, повезло, если второй. Лёгочное кровотечение, во сне Инсу тысячу раз спрашивала себя, что могло быть его причиной. Неужели обморожение привело к таким последствиям — этого не могло, этого не должно было случиться…

— Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь, — звонкий детский голос вывел Инсу из задумчивости, — Корё под защитой небес отныне и впредь, король Чхве У завершил восстановление уничтоженной монгольскими варварами Трипитаки. Пагода возвышается над островом Канхва. Люди, люди… люди Корё, услышьте и возрадуйтесь. — Инсу вышла за ворота. Стриженный «под ноль» монашек лет шести-семи бежал через поле и звонко голосил.

— Эй малец, — воскликнула Инсу, — идём сюда, я тебя чайком напою. Слышишь, малец!?

— Некогда мне, тётенька, — прокричал ребёнок и припустил быстрее.

— Да постой же ты, — засмеялась Инсу. Этот монашек не первый раз пробегал мимо её хибарки, и она давно хотела спросить его, где тот монастырь, в котором он служит, хотя по опыту знала, что корёсец не каждому покажет дорогу к своему жилищу.

Что-то просвистело в воздухе — бежавший по открытому полю малец пошатнулся, будто споткнувшись о кочку, его тело ещё какое-то время двигалось по инерции, стрела торчала где-то в районе лопатки. Инсу побежала к ребёнку и успела подхватить его прежде, чем тот потерял равновесие: она упала на спину и перекатилась в овраг, увлекая маленького монашка за собой. По полю промчался отряд всадников — земля дрожала под копытами — и Инсу замерла, обнимая тело раненого ребёнка и стараясь не дышать.

— Эй малец, ты — живой? Ну-ка посмотри на меня: смотри, глаза не закрывай. Слышишь? Вот так. Больно, знаю, что больно — молчи и смотри на меня. Сейчас я отнесу тебя к себе домой, достану стрелу у тебя из плеча, зашью рану, дам тебе чаю и таблеток, и ты немного поспишь у меня, но это потом, а сейчас не закрывай глаза и смотри на меня. — Инсу обнимала тщедушное тело монашка и думала, насколько глубоко могла войти стрела в такое слабое тело. У этого ребёнка не было и теперь, возможно, никогда не будет сил, чтобы поймать стрелу, пущенную в спину, или таких мышц, что могли бы остановить продвижение стрелы и повреждение внутренних органов. Да, этот малыш не мог противостоять смерти, но он, этот человек: «Не умирай, не умирай, ты же знаешь, что нам не встретиться на небесах, поэтому не умирай. Там на небесах ты мёртв и похоронен, и я могу только поклониться твоему праху, а здесь ты ещё не родился на свет. Врата откроются, я вернусь и останусь с тобой, с живым тобой навсегда», — проговорила она, баюкая заходящегося смертным страхом на её руках ребёнка. — Так-так потерпи, малец. Сперва обезболивающее. Смотри на меня, малыш, в глаза мне смотри! Слышишь? Если умеешь, можешь тихонечко посчитать, давай: раз, два, три, четыре… Ну вот и молодец, малыш, теперь я только стрелу извлеку: стрела насквозь прошла — уж не знаю хорошо это или плохо, наверное, всё же плохо — ни кости, ни мышцы не остановили её, значит, внутри должно быть всё поломано. Хорошо, что наконечник цел, не раскололся. Это хорошо, остальное всё плохо…

* * *

— Ваше высочество, глава управления по упорядочению земель и податного люда монах Синдон смиренно просит об аудиенции, — протянул евнух, и Конмин вздрогнул всем телом.

— Впусти его… — простонал монарх.

— Ваше высочество, глава управления по упорядочению земель и податного люда Синдон милостью короля готов представить еженедельный отчет.

— Слушаю, — молодому правителю с трудом, но всё же удавалось сохранять спокойный тон.

— Реформа идёт полным ходом, ваше высочество.

— Это я уже слышал, — Конмин сжал кулаки. — Какова численность собранного войска?

— Разве это важно, ваше высочество? Главное, кто поведёт его и научит этот сброд биться, — проговорил монах, хитро посматривая на короля исподлобья.

— Ты дерзишь мне, монах? — король попытался придать своему лицу грозное выражение, но получилась только какая-то болезненная гримаса.

— Спросите меня о здоровье королевы, ваше высочество.

— Монах, — король схватился за голову и застонал.

— Я, монах храма Пута Синдон, главный лекарь этой страны, могу излечить ваше высочество.

— Не смей, не смей приближаться ко мне. Как королева, ты опять что-то сделал ей, опять? Приблизишься к ней, и клянусь, монах, я убью тебя своими руками, убью без суда.

— Королева плачет ночами, ей снятся кошмары, ваше высочество.

— Делай доклад, монах: какова численность войска, как идёт обработка конфискованных земель, нет ли недовольных среди освобождённых рабов, не совершают ли они преступлений, нет ли противодействия конфискации среди землевладельцев. Говори по совести.

— По совести, ваше высочество? По совести, вы мало продумали реформу, прежде чем начать воплощать её в жизнь. Я составил полную опись всех земель в Корё и оценил их пригодность к земледелию. Землевладельцы не хотят расставаться со своими землями и рабами, они могут в любой момент поднять на восстание свои личные армии, но почему-то не делают этого. Возможно, я ещё не перешёл ту черту, которая окончательно подорвёт их терпение. Освобождённые рабы не могут обработать свои земли, так как у них нет средств на покупку инструментов, да и кузнечное дело в Корё не так хорошо развито, чтобы обеспечить их всем необходимым.

— Уйди с глаз моих, монах, уходи, — вскричал Конмин и вскочил с трона.

— Слушаюсь, ваше величество, я продолжу земельную реформу, будучи главой управления по упорядочению земель и податного люда с чрезвычайными полномочиями, милость ваша безмерна….

* * *

— Его высочество посетит королеву, — протянул Тойча, остановившись позади своего господина, уже готового распахнуть резные створки дверей в покои жены.

— Королевы нет в покоях, ваше высочество, — дама Чхве остановила рвение молодого правителя и склонила голову в полупоклоне.

— Как это нет? — воскликнул Конмин.

— Её высочество милостью короля вчера отправилась в управление литературой Чонбан и с тех пор не возвращалась.

— И вы так и стоите здесь?! Почему вы не вернули её? У моей жены слабое здоровье.

— Королева приказала нам остаться здесь — её охраняют удальчи — а после упразднения Чонбан здание заброшено.

Правитель отвернулся: нет, эти люди теперь по-другому смотрят на него, теперь он им не король, не король, а так жалкий человек или плохой человек, — сам Конмин не мог определиться с тем чувством, которое он должен вызывать у этих людей — отвращение или жалость. Нет, Тойча пока что служит ему, значит, жалость; а эти удальчи, которые склонили головы и потупились, когда он проходил по коридору… у них он вызывает отвращение. Нет, эти гвардейцы просто ненавидят его за то, что он убил их командира, человека, который не раз заслонял их от смерти собственным телом. Нет, отвращение к нему испытывают чиновники Совета, отвращение к нему, слабому королю: королю, который не может защитить себя; королю, который не может защитить свою женщину; королю, который не может защитить своих подданных; королю, который… Конмин вошёл в Чонбан.

Ногук сидела за столом, её длинные чёрные как смоль волосы были распущены, а вид напомнил правителю умирающего генерала: щеки запали, губы обмётаны сухой коркой, лицо отмечено восковой бледностью, а вокруг глаз залегли тёмные тени, — сердце короля пропустило удар и зашлось болью.

— Ваше высочество, — королева подняла взгляд от бумаг, — я читаю летописи. Вы знаете, что вы не первый монарх, который пытается провести земельную реформу. Такую же реформу с теми же целями проводила великая королева Силлы — Сондок: реформа была успешной, привела к небывалому подъёму производительных сил, укреплению правящей верхушки, заручившейся поддержкой мелкопоместных землевладельцев, и позволила Силле покорить соседние государства.

— Да, Силла завоевала Пэкче и на выгодных для себя условиях объединилась с неприступным Когурё — так возникла моя страна, но задолго до этого великая королева Сондок умерла от разрыва сердца, она правила всего три года.

— Вы смерти боитесь, ваше высочество? — проговорила королева с тем налётом равнодушия, который говорил о крайней усталости.

— Нет, королева, я уже всё потерял, я больше не король, вы — всё, что у меня осталось. Я боюсь потерять только вас.

Ногук обречённо вздохнула:

— В таком случае вам следует держать меня подле себя, заслонить своим телом, как это делал генерал, и не выпускать из вида, но вы только больше отдаляетесь.

— Королева, смерть ходит за мной попятам, — воскликнул Конмин, приближаясь к жене, — а я хочу, чтобы вы остались живы и жили, что бы со мной не случилось.

— Что заставляет вас думать о приближении смерти, ваше высочество? — спросила Ногук, не меняя выражения на застывшем равнодушном лице.

— Я всё потерял: все люди, на которых я прежде полагался, теперь ненавидят меня! — Конмин опустился на пол у ног жены и положил голову ей на колени.

— Кто ненавидит вас, ваше высочество? — принцесса Юань сидела в кресле в позе застывшего изваяния и не реагировала на ласки супруга.

— Гвардейцы, которые охраняют меня! — голос короля сорвался на крик.

— Гвардейцы, ваше высочество? — Ногук наклонилась, взяла мужа за подбородок, подняла его голову и посмотрела в глаза.

— Да, гвардейцы! Я убил их командира, я измучил его до смерти, я похоронил его заживо — никто ещё не мог придумать пытки страшнее, чем я подверг его, а он, умирая в мучениях, просто простил меня. Этот человек столько сделал для них, он столько раз заслонял их от смерти, что стал им дороже родственника, а я, слабый, никчёмный король, убил его. Как они могут не ненавидеть меня, как они могут не желать мне смерти?

Королева вымученно улыбнулась:

— Вы знаете, что сказал мне Чхунсок, когда я спросила его, хочет ли он отомстить за своего командира? Вы знаете, что ответил мне этот человек, который назвался отцом или старшим братом Чхве Ёна, ваше высочество? Он сказал, что генерал был воином, который носит смерть на своих плечах, и эта смерть с неизбежностью рано или поздно убила бы его ударом из-за спины, — он отказался винить кого-либо в смерти такого человека. Ваши страхи беспочвенны, муж мой. Кто ещё беспокоит вас?

— Чиновники, — ответил Конмин твёрдо.

— Чиновники тоже хотят вашей смерти? — Ногук и не пыталась скрыть насмешливое удивление в голосе.

— Не знаю, нет — они либо боятся, либо презирают меня. Они боятся, что я поступлю с ними как с генералом, либо не смогу защитить их, и презирают за то, что я слаб, — король вскочил на ноги и стал мерить помещение шагами.

— Так станьте, наконец, сильным, ваше высочество, — королева тоже оживилась. — Действуйте, а потом уже думайте о последствиях, разве не так поступал генерал? Да, чиновники, должно быть, презирают вас за слабость, но в этом только ваша вина. Есть кто-нибудь ещё, ваше высочество?

— Да люди, люди Корё — они все ненавидят меня… все! Зная, как я обошёлся с тем, кто защищал меня ценой своей жизни, кто проливал за меня кровь, как они могут думать обо мне? Я отбираю у них земли, я заставляю их воевать… — Конмин в панике заламывал руки.

— Ваше высочество, — Ногук снова приняла позу застывшего изваяния, — возьмите себя в руки: эти люди хотят жить в свободной стране и готовы пострадать за эту свободу, а если нет, — в глазах королевы промелькнула искра ярости, и голос зазвучал отрывисто и грубо, — то им не стоит жить! Они, возможно, недолюбливают вас, но ни один из них не хотел бы оказаться на вашем месте, так мне сказал Намбо, дядя Чхве Ёна, когда я предложила ему трон короля в обмен на жизнь племянника. Я знаю того, кого вам следует опасаться — это глава управления по упорядочению земель и податного люда с чрезвычайными полномочиями, и следующей его целью буду я, — королева поднялась с кресла и покачнулась, в следующую секунду она оказалась на руках у мужа.

— Я буду защищать вас: защищать, чего бы это не стоило! Моя королева, жена, дорогая, — монарх нёс жену на руках, не чувствуя веса её тела. — Лекаря, позовите лекаря, — закричал он, уложив её в постель.

— Какого лекаря, ваше высочество? Милостью короля какого?! — произнесла дама Чхве, Конмин схватился за голову и застонал.

— Ваше высочество, прибыли послы из Юань, — протянул евнух за дверью.

— Юань? — воскликнул король.

— Да, ваше высочество, — подтвердил Тойча.

— Разместите послов, соберите Совет… Почему я узнаю обо всём так поздно: прежде я знал о послах раньше, чем они пересекали границу. Я должен вас покинуть, ваше высочество, — проговорил король, обращаясь к жене.

— Чхве Ён жив, ваше высочество, просто поверьте в это, если не верите ему, поверьте мне, — королева удержала мужа за рукав. — Дама Чхве, быстрее приберите мои волосы и приведите в порядок одежду. Я пойду с вами, ваше высочество, помните, что обещали мне. Я буду стоять за вашей спиной.

* * *

Два коренастых посла в дорогих одеждах вошли в зал приёмов, прошли по коридору, смиренно склонив головы, и опустились на колени перед троном.

— Вы слишком учтивы для посланцев моего сюзерена, — проговорил Конмин, — прежде послы империи сами собирали за меня Совет, и видеть вас коленопреклонёнными не скрою мне слишком приятно, чтобы я позволил вам быстро подняться.

— Ваше высочество, нам был оказан достойный приём, и большего мы не ждали. Позвольте передать вам послание императрицы.

— Говорите.

— Императрица Ки смиренно просит своего соседа о помощи в подавлении охватившего её страну восстания красных повязок.

— Императрица назвала меня соседом? — удивился Конмин и обменялся взглядами с женой, юаньская принцесса одобрительно кивнула ему.

— Именно так, ваше высочество, — подтвердили послы.

— Какой же помощи она от меня ждёт?

— Императрица не хочет ослабить защиту дружественного государства от врагов с востока, поэтому просит отправить на север четырёхтысячную армию. Императрице известно, что Корё может себе это позволить.

Конмин оглядел чиновников Совета: его взгляд остановился на занимающем почётное место по правую руку от него Синдоне, — и правитель опустил взгляд.

— Ваше высочество, милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда хочет сказать, что четырёхтысячная армия новобранцев готова выступить в Юань хоть завтра.

— Как ты смеешь, смерд, король не позволял тебе говорить, — Ногук вскочила с места, но супруг взмахом руки заставил её замолчать.

— Я окажу помощь империи Юань как добрый друг и сосед: армии Ынян и Эхо, охраняющие столицу, будут отправлены для подавления восстания красных повязок. Что скажет Совет?

— Совет поддержит ваше решение, ваше высочество, — заголосили чиновники.

— Синдон глава управления по упорядочению земель и податного люда говорит, нельзя отправлять армии Ынян и Эхо — столица и дворец останутся без охраны на случай бунта, — голос старика мерзким карканьем перекрыл разноголосие советников.

— Я доверяю своим подданным, — проговорил король, — нельзя отправлять новобранцев на войну, на которой необученные солдаты могут погибнуть. Я слышал армия красных повязок сильный противник, так ли это?

— Это фанатики, ваше высочество. Они не щадят ни женщин, ни детей, — подтвердили послы.

— Должно быть так, если вы опустились на колени, а ваша императрица назвала меня соседом.

— Совет поддержит ваше решение, ваше высочество.

— Милостью короля, ваше высочество, решение принято Советом, — чиновники согласно кланялись.

— Милостью короля, ваше высочество, измените решение — оно происходит от вашей слабости, угроза бунта велика, — прокаркал Синдон.

— Дерзишь монах — будешь продолжать в том же духе и лишишься должности, — проговорил Конмин и поднялся с трона. — Решение принято Советом и не может быть изменено. Запишите и огласите отныне и впредь приказ короля: армии Ынян и Эхо отправляются на север для подавления восстания красных повязок.

Оставшаяся часть дня прошла, как в чаду: Конмин не помнил как вернулся в свои покои, как начертал ровным почерком приказ и прижал к тонкой рисовой бумаге, наклеенной на драгоценный красный шёлк, королевскую печать, не помнил, кто окружал его и была ли среди этих людей его любимая жена — полностью опустошенный он, не раздеваясь, просидел всю ночь на кровати, и только знакомый голос заставил его очнуться:

— Ваше высочество, милостью короля дама Чхве смиренно просит об аудиенции.

Король привёл в порядок свою одежду и слабым голосом проговорил:

— Войди.

— Ваше высочество, смилуйтесь, — дама Чхве, широким шагом миновав пространство от дверей до помоста, опустилась на колени.

— Что случилось?

— Королева занемогла, — последовал ответ.

— Что? — Конмин поднялся на ноги и покачнулся.

— Королеве неможется: как с вечера всё вас ждала, потом села книжки читать, благо, что ей принесли из Чонбан, а то там уже холодно, так почти до рассвета и читала, а потом легла и заснула, — я уж обрадовалась и будить её сегодня никак не собиралась. Только слышу: стонет, кажется, — так я и подошла, а она вся горит… Смилостивитесь, ваше высочество.

— Жена… — Конмин выбежал из своих покоев, дама Чхве следовала за ним.

— Как успокоительный отвар приготовить или боль снять я могу, ваше высочество, но королева занемогла, а мне даже позвать некого. Вот, названая тётка Чхве Ёна из Сурибан, вроде бы, искусна во врачевании, но как племянник мой помер, так Сурибан совсем в подполье ушли — их теперь не дозовёшься.

— Королева… — Конмин распахнул решётчатые двери покоев жены и твёрдым шагом направился в альков. — Дорогая, — она вся разметалась по постели: неестественно яркий румянец светился на щеках, и горящее от жара тело инстинктивно искало ещё не нагретые участки, — дорогая, очнись, — проговорил король и поцеловал королеву в губы. Она задышала ровнее, Конмин взял жену за руку, а другую положил ей на пылающий от жара лоб, он непременно хотел кожей ощущать её присутствие. — Что же делать?

— Ваше высочество, милостью короля Синдон глава комиссии по распределению земель готов представить еженедельный отчёт.

Конмин вздрогнул.

— Останьтесь с ней, дама Чхве, — проговорил он шёпотом. — Пускай войдёт, — произнёс он громко и вышел из алькова.

— Ваше высочество, милостью короля Синдон…

— Как здоровье королевы, монах, ответь мне.

— Здоровье королевы, ваше высочество, — Синдон не смог скрыть удивление, — должно быть, королева занемогла, раз вы спрашиваете.

— Королева должна быть жива и здорова, монах: ты должен исцелить её не так, как ты «вылечил» генерала. Она должна быть жива и здорова. Условие твоё я исполню, говори.

— Условие, — повторил монах и посмотрел на закрытый лёгкими занавесями альков, — я скажу вам своё условие, ваше величество. Как только королева будет здорова, вы должны будете созвать Совет и на этом Совете поддержать все мои заявления. Вы знаете, что я найду способ вернуть болезнь королевы на круги своя, если вы не сдержите обещание.

— Что ты сделал с ней, изверг? — застонал Конмин.

— Я пока сам не знаю, ваше высочество, — прошептал монах и, оставив без ответа вопрос короля, направился к алькову.

* * *

— Малец, эй, слышишь меня? Всё-таки повезло тебе, малец: стрела в дюйме от сердца прошла, — ну-ну, лежи так и ручкой не шевели. Сильно испугался, малыш? Ну-ну, поплачь немножко: теперь мы тут долго с тобой будем жить, пока ты снова будешь глашатаем по округе бегать. Считай: лопатка пробита, рёбра повреждены, лёгкое задето, — лежи и не двигайся пока, слушайся меня, малец, а я тебе поесть принесу — гляди, так полежишь, вес наберёшь и уже не будешь таким хилым. Я одного человека знаю, ни одна стрела его не берёт, это от того, что он много спит и хорошо кушает, все о нём так говорят: «Наш командир спит три дня, а потом ест три дня, от того командир такой могучий», — особенно любит это человек рисовый супчик и мясо. Слышишь малец, ну, хватит плакать: мою хибарку с дороги не видать, мы здесь с тобой вдвоём, поэтому не плачь… Не плачь, слышишь? Вот вырастешь большим и могучим как тот командир: стрелы будешь руками ловить, одним ударом троих зарубать, не победить тебя будет не сотне, не тысяче, — а сейчас просто потерпи. Как зовут-то, малец?

— Я Синдон, монах храма Пута.

— Ну вот, монах храма Пута, а я, Небесный лекарь, ученица Хваты, прозываемая на небесах Ю Инсу, могу вылечить любую хворь и мёртвого поднять, так что не плачь.

«Не плачь, малец, а ты командир, где бы ты ни был, не умирай, не умирай!

Если тебе больно, то станет легче, если холодно — я согрею тебя, если страшно — обопрись о моё плечо.

Слышишь, командир?

Ни мечу, ни копью, ни стреле, ни холоду, ни яду не сломить тебя, командир.

Командир, я здесь, командир: здесь у тебя за спиной, я никуда не уйду, останусь с тобой, как бы не было страшно, поэтому не умирай…

Что будет со мной, если ты упадёшь?

Ты должен защитить меня, ты клялся, ты жизнь свою обещал мне — я приду, помни об обещании, командир!»

* * *

— Командир, командир, командир, — Тэман вбежал на холм и отчаянно звал приёмного отца, дядька Чхве Ёна, запыхавшись, тяжело поднялся вслед за мальцом.

— Тэман-а, я здесь, помоги подняться, — Чхве Ён лежал перед вратами и не мог пошевелиться…

— Эй осёл, ты знаешь, что ты теперь не пёс — пса король живьём похоронил — ты теперь осёл, обычный упрямый осёл. — Дядька пнул племянника по ногам. — Ты к этой дырке полз значит, ну что дополз? И что теперь, племянник?

— Я должен вернуться к королю в Кэгён, — Чхве Ён при помощи воспитанника перевернулся на спину и уставился в небо пустым равнодушным взглядом.

— Так племяш, поправь меня, где я буду не прав: этот король… он приказал тебя больного к лавке цепями приковать, так? — Чхве Ён в ответ только помотал головой, — Молчишь, значит так. Он тебя не кормил, не поил, ай, ну прости старика — поить поил, сам поил и прекрасно видел, что ты кровью истекаешь, так? — дядька склонился над племянником, схватил того за подбородок и посмотрел ему в глаза. — Значит так. А теперь напомни-ка, чем это он тебя поил? Ядом кажется, каким? Ах да, кажись, тем самым, от которого твой родный отец помер. Забыл уже, как мы тебя с братом нашли? Ты что пытался? Из ран отца яд вытянуть, так? Помнишь, как отравился? Думаешь, яд тогда поборол, и теперь поборешь?

— Я всё помню, дядя, — Чхве Ён с тяжёлым стоном вырвался из захвата дядьки, совладав с руками, обнял Тэмана за пояс, уткнулся тому лицом в живот и с помощью воспитанника поднялся на колени: ему самому сложно было удержать своё тело в равновесии, и парнишка, нервно посмеиваясь, икая от испуга и обливаясь слезами облегчения, обнимал окончательно ослабевшего беглеца и ласкал его голову.

— Нет, вы с моим покойным братцем, конечно, оба дураки, пёсье племя. Нет бы, пока руки и ноги целы, жить на земле и радоваться, но вам же надо куда-то бежать, что-то делать. Эй Чхве Ён-и, ты с колен-то встать можешь?! Ведь на коленях стоишь и только от того, что этот парень держит тебя. Руки-то у тебя, Чхве Ён-и, меч удержат, хоть обе сразу? Давай проверим? Ведь нет же, а туда же. Братец мой покойный в тебя всю свою душу вложил, так для того, думаешь, чтобы ты так же, как и он, помер? Ну уж нет! Не знаю, что братец о том думал, а ты мне как память о нём дорог: я тебя сам на цепь посажу, раз тебе так хочется на цепи сидеть, а изуверу этому не отдам.

— Я должен вернуться к королю в Кэгён, дядя, — повторил Чхве Ён и, наконец, посмотрел родственнику в лицо.

— И что вернёшься к королю, будешь ему руки лизать или в могилу ляжешь, а к следующему полнолунию вылезешь и сюда поползёшь? Эй Тэман-а, а ну-ка брось его: посмотрим, как далеко он уползёт. Брось Тэман, кому говорю — брось, — несчастный малец переводил взгляд с одного командира на другого и никак не мог решить, чью сторону выбрать: пожалуй, во взгляде Чхве Ёна он уловил какой-то намёк на позволение и тут же отпустил его. — Ну вот, теперь ползи куда хочешь, племянник, хоть в Кэгён.

Генерал королевской гвардии тяжело поднялся с колен и сделал несколько нетвёрдых шагов — его тело пронзила судорога — и он повалился на землю.

— Если по совести, Тэман-а, то я верю, что он доползёт и до Кэгёна, и даже до восточной границы, — разбойник Намбо доверительно наклонился к уху уже пожалевшего о своём решении парнишки и удержал того за плечи, не позволив сразу же бросится на помощь, — так что, пока он с мыслями собирается, давай: хватай его и тащи. Я здесь неподалёку монастырь знаю — лекари там не плохие — опять же свою кралю привезёшь, уж получше будете жить, чем в вашей землянке-то.

* * *

— Его высочество посетит королеву, — Конмин вошёл в покои жены.

— Как здоровье её высочества, дама Чхве? — спросил он с порога.

— Её высочеству значительно лучше милостью короля, — последовал ответ.

— Муж мой, — принцесса Юань отвела занавеси алькова.

— Жена, дорогая, зачем же вы встали? — Конмин подхватил Ногук, не позволив ей спуститься в комнату.

— Мне значительно лучше, ваше высочество, я чувствую себя вполне здоровой.

— Я настаиваю, чтобы вы оставались в постели.

— Ваше высочество, я слышала, вы не отходили от меня, — Ногук нежно ответила на ласку мужа: обняла его за плечи и теперь гладила по голове.

— Я опасался оставлять вас одну, — прошептал король.

— Кто лечил меня ваше высочество?

— Дама Чхве, конечно.

— Дама Чхве? Не знала, что вы — лекарь, дама Чхве?

— Я не лекарь, ваше высочество, — проговорила придворная дама, склонив голову и спрятав взгляд.

— Но вы смогли исцелить меня, примите мою благодарность, — не унималась королева, лаская супруга.

— Милость ваша безмерна, ваше высочество, — ответила дама Чхве.

— Королева прошу, ложитесь в постель, — Конмин прикладывал значительные усилия, чтобы вернуть жену под сень полупрозрачного полога из драгоценных тканей, но вместо этого сам попадал под власть её глаз.

— Ваше высочество, я лягу только при одном условии: если останетесь со мной до тех пор, пока я не усну. Вы же опасаетесь за мою жизнь, теперь видите: вас не было рядом, и я была больна, но стоило вам спрятать меня за своей спиной, как даже дама Чхве -совсем не лекарь — смогла исцелить меня.

— Я должен созвать Совет, ваше высочество, — проговорил король с тяжёлым вздохом.

— Что за спешка, милый? В таком случае я буду присутствовать на Совете, — Ногук светло улыбнулась.

— Нет, королева, вы останетесь здесь.

— Я должна стоять у вас за спиной, помните об этом.

Конмин не мог долее сопротивляться чарам этой женщины: она тихонечко обнимала и ненавязчиво нежно гладила по волосам, — всё его существо расслаблялось от мирной истомы. Король вглядывался в лицо жены: прекрасные черты и нежный румянец, игравший на ещё бледной после болезни коже.

— Хорошо, поступайте, как желаете нужным, — услышав эти слова, она обрадовалась, как ребёнок.

— Дама Чхве, одеваться быстрее и волосы соберите попроще — голова слегка кружится.

— Дама Чхве, — король отозвал придворную даму ближе к дверям — туда, где весело щебетавшая объяснения о причёске и платьях королева не могла слышать разговор, — этот монах приходил в моё отсутствие?

— Приходил, но только когда её высочество спала, и я не оставляла их наедине ни на секунду.

— Вы уверены, что он ничего не мог ей сделать?

— Уверена, ваше высочество.

— Ваше высочество, вы не пытались связаться с Сурибан? — голос королевы весёлым звонким щебетанием разливался по комнате. — Я подумала, что названая тётка Чхве Ёна могла лечить меня, и вы могли узнать у неё о здоровье генерала.

— Нет, моя королева: Сурибан исчезли, скрылись. Поговаривают, что Намбо видели на похоронах племянника, а после он уехал из Кэгёна. Он, должно быть, ненавидит меня.

— Уехал, говорите… Ваше высочество, Чхве Ён жив, слышите меня! — вскричала Ногук. — Намбо нашёл его, ваше высочество. Подходит уже пятый месяц с тех пор, как генерал нас покинул… Он тяжело болен, ваше высочество! Если б только мог, то отчаянно пытался бы вернуться к вам. Найдите Сурибан: найдёте их — найдёте генерала, возможно, нам удастся помочь ему.

* * *

— Их высочества король и королева Корё почтили наше собрание.

Чиновники Совета кланялись и падали ниц.

— Милостью короля я готов выслушать Совет, — проговорил Конмин.

— Ваше высочество, Синдон милостью короля глава управления по упорядочению земель и податного люда.

— Говори, — королева не отводила взгляда от лица супруга, и под этим взглядом Конмин вспоминал недавние ласки жены.

— Ваше высочество, милостью короля выслушайте меня, — плешивый монах не часто позволял себе такую учтивость, но не характерное поведение не насторожило молодого правителя, который ощущал только безмятежное спокойствие.

— Говори, — милостиво согласился он.

Старик с невиданным для своего возраста проворством опустился на колени:

— Ваш слуга хочет напомнить вам о приказе, который вы издали незадолго до смерти принца Ток Сон Пувона — приказе о расформировании управления литературой Чонбан.

— Правду говоришь, монах, был приказ, продолжай.

— В этом приказе, кроме утекающих мимо казны налогов, была упомянута вредная литература, присутствующая в Чонбан. С тех пор здание было закрыто и заброшено.

— Так и было, монах, продолжай.

— Но в последнее время, ваше высочество, Чонбан использовался довольно часто. Спросите меня милостью короля, ваше высочество, кто день за днём совершал это преступление.

— Кто? — эхом повторил король.

— Это была королева, — воскликнул Синдон, и Конмин вздрогнул всем телом.

— Ваше высочество, — не отрывая от лица супруга нежного взгляда, принцесса Юань медленно поднялась с места, удерживаясь за подлокотники своего кресла, — я имею право защищать себя, прошу выслушать меня милостью короля.

— Я, Синдон глава управления по упорядочению земель и податного люда, хочу вызвать свидетеля, — безродный старик позволил себе перебить дочь императора Вей.

— Как ты смеешь обвинять королеву, смерд, ваше высочество, милостью короля глава Совета, советник первого ранга, икджэ Ли Чжэхён просит заткнуть рот этому монаху, — несколько чиновников во главе с главой Совета повскакали со своих мест и бросали на подобострастно склонившегося пред троном старика осуждающие взгляды.

«Ваше величество, этот человек говорит неподобающие вещи в присутствии короля. Одно ваше слово, и я, командир удальчи Чхве Ён, перережу ему горло».

Король вспомнил, как он когда-то чувствовал себя, стоя за спиной генерала перед более грозным противником — Ки Чхолем.

«Где ты генерал, где? Ты нужен мне, я погибаю без тебя».

Командир королевской гвардии, огромный и мощный, за которым так спокойно было стоять, оглянулся и посмотрел в душу короля своим насмешливым взглядом, страхи и сомнения под этим взглядом казались Конмину незначительными. Чхве Ён смотрел в глаза королю, и его лицо на глазах монарха менялось: улыбка исчезла с его лица, сменившись гримасой страдания, под его глазами залегла чернота, щёки впали, губы высохли и покрылись кровавой коркой.

«Ён-а, не оставляй меня», — закричал Конмин.

— Продолжай монах, — проговорил король, очнувшись от наваждения, его лицо покрывала смертельная бледность.

— Командир удальчи Чхунсок, ответь мне, вызывала ли королева тебя в свои покои. Перед лицом короля преклони колени, склони голову и скажи правду…

Чхунсок опустился на колени, склонил голову и произнёс:

— Вызывала, ваше высочество.

— И о чём она тебя спрашивала, командир, — монах продолжал допрос, королева нежно смотрела на закрывшегося от её взгляда ладонью супруга.

— Её высочество милостиво спрашивала меня, хочу ли я отомстить за смерть генерала.

— Согласился ли ты мстить, Чхунсок?

— Согласился, ваше высочество, — проговорил гвардеец.

По залу пробежал возбуждённый гул.

— Нет, ваше высочество, — королева выпрямилась и повернулась лицом к Совету, — командир удальчи согласился защищать меня, чтобы я могла отомстить за смерть генерала.

— Так ли это, командир? — спросил Синдон.

— Королева всегда говорит правду, ваше высочество, — ответил гвардеец и благодарно посмотрел в глаза юаньской принцессы.

— Теперь я вызываю главу Совета, советника первого ранга Ли Чжэхёна.

— Смерд не имеет права вести допрос, ваше высочество, милостью короля я не буду отвечать, — проговорил советник.

— Отвечай, это мой королевский приказ, — проговорил Конмин, встретившись взглядом с плешивым монахом.

Советник первого ранга тяжело опустился на колени.

— Приходила ли к тебе королева? — спросил Синдон.

— Нет, не приходила, — последовал ответ.

— Созывала ли королева Совет?

— Да, созывала, — чиновник посмотрел в глаза принцессы, и она одобрительно кивнула ему.

— О чём королева просила Совет?

— Свергнуть монаха Синдона королева хотела, ваше высочество, — советник пал ниц.

— Введите свидетеля, — Синдон усмехнулся, торжествующая ухмылка не сходила с его лица.

Дюжего вида травники ввели под руки простого горожанина.

— Видел ли ты эту женщину, смерд, и, если видел, то где? — спросил Синдон.

— Как же не видел, видел, разве такую забудешь?! В таверне три месяца тому назад.

— Что она делала там?

— Стояла на коленях и плакала, просила поверить, что муж её не виновен в смерти какого-то пса, и предлагала трон короля за его смерть, — Конмин застонал, разгадав замысел монаха, и закрыл лицо руками.

— Я, глава управления по упорядочению земель и податного люда, обвиняю королеву в государственной измене.

— Ваше высочество, — Ногук спустилась с помоста и опустилась на колени перед мужем, — я, королева Корё, перед лицом своего супруга и короля скажу правду.

— Виновна ли ты, королева, в государственной измене? — Конмин поднял глаза и посмотрел на жену.

— Я не виновна, ваше величество.

— Ваше высочество, слово королевы, — заголосили чиновники.

Конмин поднял голову и оглядел Совет, его взгляд остановился на лице плешивого монаха.

«Я смогу вернуть болезнь королевы на круги своя», — вспомнил король слова старика.

— Именем короля Корё я принцессу Юань, дочь императора Вей, королеву Корё обвиняю в государственной измене, признаю виновной и приговариваю к ссылке в монастырь Тхэгу.