Легенда о Чхве Ёне (гет)

«И ведь любит сгущать краски», — думала Инсу, перебирая в очередной раз в памяти свои познания в истории корёского государства, — «И всё ведь у него соображение в одну сторону работает, чем дальше — тем хуже и страшнее». Небесный лекарь поправила шёлковый балахон, надёжно ли закрывает голову, и сотни метров не прошла она по рынку с детьми, а на неё и сыновей уже подозрительно косились. Торговцы подобострастно кланялись и старались заглянуть под балахон.

— Чхве Хан-сси, ручку дай, ножками шевели, — проговорила Инсу, стараясь нащупать в воздухе ручку младшего сына.

— Матушка, братец хорошо идёт, не тащите его, а то на ножках не удержится, споткнётся, — проговорил Чхон, который по старшинству выполнял обязанности няньки для брата. — «И пестуешь ты братца, сынок, так же как твой отец работает, уж волосок с головки не упадёт, бедняжке не чихнуть, не кашлянуть без догляда». — Инсу не знала, чего ей больше хочется похвалить или поругать сына за старание. Её старший сын был человеком своего времени и твёрдо усвоил одно правило — в отсутствии отца он становился главой семьи — и теперь, слыша его повелительно-покровительственный тон, Инсу так и подмывало отвесить своему наследнику подзатыльник. Небесный лекарь считала, что положила жизнь на воспитание сыновей, она отчаянно старалась, чтобы каждая встреча с отцом становилась для них праздником, и оба нежно любили родителя, а она была для сыновей чем-то средним между надзирателем и золотым Буддой. Чхон слушал её, кланялся, сдувал пылинки, прислуживал, был предупредительно-нежен, но при всём при том, Инсу была в этом уверена, в грош не ставил. Небесный лекарь скосила взгляд и оглядела сыновей из-под балахона.

— Чхон-а-ши, голову опусти, узнают.

Чхве Чхон скосил рот в ухмылке и даже не подумал исполнить материнское распоряжение, Чхве Хан посмотрел на брата и продолжил с интересом глазеть по сторонам. «Вылитый отец», — подумала Инсу, невольно залюбовавшись сыном, — «от макушки до пят, даже повадки одинаковые». Её девятилетний сын мало походил на ребёнка, ростом он догнал мать, не по летам развитое тело уже дышало физической силой, подаренный отцом короткий меч в простых бамбуковых ножнах довершал образ малолетнего воина, а взгляд, этот взгляд огромных широкооткрытых сияющих чёрных глаз в обрамлении длинных ресниц, лишал Инсу всяческих сомнений на счёт того, кому она обязана разоблачением. Инсу огляделась в поисках охраны: оставленный мужем для защиты жены гвардеец нагло соблазнял кухарку и совсем забыл о подзащитной особе.

— Гэук, мерзавец, — прошипела Инсу. Почувствовав материнское беспокойство, малыш Хан схватил её за руку, и Инсу благодарно посмотрела в глаза ребёнку. Поддерживать балахон одной рукой было сложно, но, чувствуя тёплую ладонь ласкового и светлого малыша, Инсу успокоилась. Другую ручку Хана цепко удерживал Чхон, и небесный лекарь утешала себя мыслью, что держит за руки обоих сыновей.

Жена генерала Корё Чхве Ёна положила жизнь на воспитание его сыновей, и Чхон рос до поры таким же, как и младший сейчас, ласковым и светлым, пока его отец в один прекрасный день всё не испортил, взвалив на малое дитя тяжёлое бремя старшинства, объяснив ему правила корёского мажоритета, заставив заботиться о матери и брате и посвятив в свои дела. С тех пор Чхве Чхон стал сумрачен и замкнут, но для младшего сына небесный лекарь не допустит такой участи. Инсу выглянула из-под балахона и улыбнулась ребёнку, пощекотав ноготком пухлую ладошку. Хан просиял в ответ, солнце огнём заиграло на его собранных в аккуратный пучок на затылке волосах, волосы выгорали на концах и приобретали рыжеватый оттенок, а такой же как у брата, но более счастливый взгляд делал мальца всеобщим любимцем. Если Чхон был принцем, которого сторонились и любили на расстоянии, то Хана все тискали и ласкали: челядь и стража играли с ним, тот любопытный помогал им на конюшне, скрашивая своим весёлым нравом их военные будни. Инсу вспомнила сцену недавнего прощания с отцом, когда она подняла сыновей до света, чтобы те проводили генерала на границу. Чхве Ён сидел на кровати, уже облачившись в свою обычную чёрную походную амуницию, и теребил в руках украшенный серебряными пластинами нагрудник, когда его сыновья вошли в двери. Инсу с улыбкой наблюдала, как оживился взгляд генерала, когда младший сын залез ему на колени. Небесный лекарь была уверена, что Чхону хотелось той же ласки, но несчастный при виде отца преклонил колени, сложил перед собой руки и склонился в земном поклоне, коснувшись лбом пола. Инсу с трудом удержалась, чтобы не фыркнуть, но Чхве Ён принимал знаки раболепного поклонения от старшего сына как должное: «Заставь его подняться и обними, придурок», — шипела про себя Инсу, но тэогун давно не нуждался в её руководстве. «Поднимись, сын мой, и подойди ко мне», — произнёс Чхве Ён. «Нежнее, нежнее, несчастный ребёнок, обними же ты его, вот так», — едва Чхон приблизился настолько, что отец мог дотянуться до него, тэогун обнял голову ребёнка своей огромной дланью, с силой прижал к себе и, приникнув к уху сына, стал нашёптывать ему наставления. Инсу схватилась за голову, пока Хан ластился к отцу, Чхон стоял сломанной деревянной куклой и получал подробный инструктаж. Нет, так жить было нельзя, просто невозможно, в глазах старшего сына генерала, когда тот провожал отца взглядом, стояли слёзы, а, вернувшись, Инсу обнаружила на постели оставленный мужем нагрудник, он так и не надел доспех.

Нет, эти восемь лет, несмотря на всё, были для неё день ото дня, ночь от ночи счастливыми. Судьба, которая так мучила их семью, в награду подарила им с мужем здоровых детей и долгую молодость: Чхве Ён не постарел ни на день, только до времени побелевшая в битвах голова выдавала возраст, а ей мутное медное зеркало и вовсе не показывало каких-либо изменений.

— Сестрица, — произнесла Инсу, подойдя к прилавку, — вот этот веер и этот. — Инсу протянула связку монет торговке, но та не торопилась принять плату из тонких одетых в кольца рук госпожи.

— Ваша милость желает простой деревянный веер? Разве может такая вещь спасти от жары мою госпожу? Посмотрите сюда, ваша милость, этот под цвет вашего платья украшен драгоценным шёлком, на котором вышиты мантры, способные защитить мою госпожу от любых несчастий, этот под цвет волос вашей милости покрыт красным золотом, а этот оттенит глаза моей госпожи.

— Мне нужен простой деревянный веер, — повторила Инсу, кутаясь в балахон, — и я не собираюсь им спасаться от жары…

Небесный лекарь не успела договорить, её старший сын прикосновением руки оттеснил её от прилавка.

— Госпожа желает четыре простых деревянных веера и все те три, на которые вы указали, — проговорил Чхон и протянул торговке деньги, та приняла плату и, подобострастно кланяясь, проводила покупателей. Инсу получила покупку из рук сына, который даже не удостоил её взглядом, и, лукаво поглядывая на ребёнка, стала разворачивать подарки, Хан присоединился к матери, принимая новые игрушки и разглядывая затейливо вышитые золотом иероглифы.

— Не знала, что отец уже доверяет тебе казну, Чхон-а-ши.

— Батюшка просил вас не гулять по рынку без охраны, а если уж гуляете, то к торговцам не подходите, — проговорил Чхве Чхон, опустив взгляд.

— Батюшка родимый, — воскликнула Инсу, отпустила балахон, обняла сына и стала ерошить его аккуратно прибранные вьющиеся волосы, — сынок, милый мой, любимый, — причитала она, смеясь, — расслабься, отец твой вернётся к вечеру, живой и здоровый, обещать тебе — обещаю. Я этого урода, отца твоего, изобью за то, что он с тобой делает, ты ж ещё маленький такой, сынок, а он на тебя взвалил…

Чхон попытался отстраниться от матери, но не тут-то было:

— Быстрее уходим, — прошипел он, подхватил брата на руки и утянул мать в ближайшую подворотню. — Что вы себе позволяете, — ругал Инсу сын, прижимая к стене, — нам и так выходить — узнают, а вы балахон сбросили с головы, волосы ваши на солнце огнём горят, батюшка приедет, случись с вами что...

— Сынок, милый мой, любимый, — продолжала ласкать сына Инсу, — братца отпусти, надорвёшься, он уже тяжеленький, покушаем сладенького, а потом домой пойдём. Ничего нам не будет на рынке плохого, даже если узнают, а на вас с Ханом больше чем на меня косятся. Милый мой, не рви мне сердце смотреть как ты мучаешься, ты мал ещё обо мне заботиться и меч носить.

— Накиньте на голову, — простонал Чхве Чхон и вышел из укрытия.

— Идём ко мне на ручки, Чхве Хан-сси, — проговорила Инсу и подняла ребёнка, который, улыбнувшись, прижался к материнской груди и продолжал разглядывать веера.

— Вы слишком беспечны и своевольны, — продолжал поучать сын мать, — сладкого нам и дома приготовят…

Инсу не слушала мальца и, обняв его за плечи, потянула в направлении ближайшей открытой таверны: в том, что они узнаны, не могло быть сомнений. Встречные кланялись сперва Чхве Чхону, потом его матери и заглядывались на ангелочком устроившегося на руках небесного лекаря малыша.

— Сестрица, принеси нам сладкого, мне сыновей угостить, — проговорила Инсу, усевшись на подушках за ближайшим ко входу столиком. Хозяйка, подобострастно кланяясь, засеменила за перегородку.

Обстановка в таверне с появлением семейства губернатора мгновенно изменилась, некоторые посетители расплачивались, кланялись в направлении их столика и уходили, другие двигались за освободившиеся столики ближе. Два парня, по виду сыновья хозяйки, принесли ширму и отгородили столик от основного пространства едальни. Почти без промедления на столике появилось несколько керамических чайников, орехи, сухофрукты и сладости из по-разному приготовленного риса. Хан на коленях матери с готовностью принялся за угощение, а Чхон закрыл глаза и сидел, не шевелясь.

— Чхон-а-ши, — произнесла Инсу, взяв с тарелки самый аппетитный кусочек своего любимого лакомства, и поднесла сыну, — ротик открой.

— Не буду, не нравится, — пробурчал Чхве Чхон.

— Нравится, нравится, кушай давай, и батюшка твой сладенькое любит, хоть и воспитывали его в строгости, а уж ты у меня дитя, которому с малолетства ни в чём отказу не было, и вдвойне. Ведь даже братец Тэман, который сладкого с малолетства не видел, ой как любит, этак и выходит, что наш папа его и приучил, когда откармливал. — Мёд потёк по губам ребёнка, он как мог уворачивался, желая убрать сладкий сок с губ, но мать изловчилась и затолкала ему угощение в приоткрытый рот. — Вот так и кушай, запить не забудь и не строй из себя, чёрт знает что, Чхон клана Чхве из Чханвона. — Дальнейшее сопротивление потеряло всякий смысл.

Выбранная Инсу таверна стояла в людном месте, она с сыновьями расположилась на открытой террасе, откуда была явственно слышна разноголосица рыночных пересудов. Именно желание подслушать настроения толпы и привело сюда небесного лекаря. Она знала, что у мужа есть соглядатаи на рынке, которые собирают сплетни, чтобы тот мог понять настроение народа, только эти слухи не доходили до её ушей, а жизнь с этим человеком научила Инсу тому, что жена должна быть обязательно в курсе всех дел мужа. Сегодня на воду спускался первый выстроенный в Корё по образцу и подобию японских судов боевой корабль, Чхве Ён хотел сохранить это событие в тайне, но, судя по обстановке на рынке, пребывавшем в состоянии радостного предвкушения, родственники строителей всё разболтали, как и сам тэогун сказал о том своей жене, и Инсу ожидала услышать очередное славословие в адрес своего мужа.

— Наш генерал, а наш генерал, — доносились до Инсу обрывки разговоров.

«Мой муж, а мой муж», — переводила она на человеческий язык.

— Этак как он с нихошками…

«Этак спору нет», — продолжала Инсу.

— Видел, каких амбаров они в порту понастроили да чего только не навезли, а он этак идёт и все хранилища осматривает. Они замков понавешали и сидят, генерал подошёл, потрогал и говорит: «Открой», — а те: «Моя твоя не понимай». Так наш генерал, наш генерал собственною ножкой, значит, так двери им и выбил.

— Неужели собственною ножкой?

— Подпрыгнул на месте и как ножкой боднул, а из тех хранилищ малоимущим всё и роздали да тем, у кого детей много. Вот этой одежонкой я и разжился, теперь как бы зима в этом году не лютовала, не продрогну. А нихошки, а нихошки, как он заорал: «Товар незаконный», — так и обделались. Их на лодку погрузили и домой отправили ни с чем, будут знать теперь супостаты…

— Ваша милость, — крик отчаяния прервал приятное забытьё небесного лекаря, — сынок мой занемог маленький, — молодая женщина согнувшись пополам лежала на полу перед Инсу и билась головой об пол, — кровью харкает, а тельце нарывами пошло.

Инсу тяжело вздохнула, убрала Хана с колен и стала подниматься:

— Возвращайтесь с братом домой как всё съедите, — проговорила она, обращаясь к старшему сыну.

Чхон не мог вытереть испачканные мёдом губы, мучаясь, отворачивался и прятал лицо, но при этих словах матери выпрямился и схватил её за колени, Инсу уже успела сделать шаг, руки Чхона соскользнули, и она едва не раздавила его ладонь.

— Мал я ещё, матушка, — проговорил Чхве Чхон, — чтобы с младшим братом оставаться, тем более по людному рынку в одиночку к дому его вести. Бросите нас или с собой в чумной дом возьмёте?

— Ваша милость, — подвывала несчастная женщина, свернувшись клубочком у ног лекарки.

Инсу оглядела сыновей.

— Встань, женщина, — повелительно проговорил Чхве Чхон, — поднимись, четырёх травников в твой дом отправлю, они в матери моей паланкине тебя с сыном в госпиталь принесут, туда лекарка и придёт.

* * *

Инсу сидела на кровати и дулась на сына. Уговоры не помогли, и Чхве Чхон приказал сжечь её паланкин, несмотря на то, что у больного мальца оказалась обычная, хотя и сильно запущенная, пневмония. Антибиотики уже сотворили с больным чудо, и несчастная мать ребёнка разрывалась теперь между двумя занятиями: целованием ног небесного лекаря и рук своего выздоравливающего сына. Нет, конечно, вернувшись, муж прикажет сделать ей другой паланкин, но сын лишил её возможности перемещаться по предместьям Ханяна как минимум на месяц.

Чхон теперь, заставив мать даже и всплакнуть, мялся под дверями, не решаясь войти, он конечно же был прав и считал себя таковым, Инсу слышала его вздохи-стоны и, посмеиваясь, ждала, когда сын сядет на пол под дверью: «Батюшка родимый, батюшка родимый», — повторяла она. Её муж сейчас должно быть отчаянно погоняет своего коня, чтобы добраться до неё к рассвету, и это будет его главный подвиг, она представила, как проснётся на рассвете, увидит, как он открывает двери и, улыбаясь, перешагивает порог.

— Чхон-а-ши, я на тебя не сержусь, иди, уложи брата и сам ложись, — проговорила Инсу.

«Да, они будут спать, а он без неё спать не может, и ей без него сегодня не уснуть», — Инсу зажгла лучину, положила на стол два листа бумаги, на которых начертила горизонтальную ось и подписала года: одна бумага — «как есть», другая «как должно быть», — только так она сможет выяснить изменило ли её появление историю Корё, каждая часть веера — историческое событие, Инсу записывала на палочках подвиги своего мужа и приклеивала их на бумагу. Подавление восстания Чо Ильсина, штурм юаньского посольства, уничтожение клана Ци — первый год, а должно быть что? Ничего. Второй год — должно быть подавление восстания Чо Ильсина, а он лежал и подняться не мог, третий год — отражение нападения отряда красных повязок и возвращение Сансона, а должно быть что? Ничего. Четвёртый год — отражение второго нападения красных повязок и возвращение северных территорий, а по истории — опять ничего. Пятый год: «Боже мой!», — Инсу было страшно вспомнить осень и зиму этого года, в этот год он выжил, несмотря на всё, это был год ссылки… В истории этот год был для него удачным, в этот год он, генерал Чхве Ён, взял штурмом юаньское посольство и убил Ци Чхоля, вернул Сансон и отвоевал северные земли. Нет, не её возвращение в тот год изменило историю... Шестой год, когда генерал Чхве Ён был назначен магистратом Ханяна… Этот год он едва ли мог твёрдо помнить, даже пропустил рождение старшего сына, а, очнувшись, стал делать именно то, что от него ждало провидение. И всё же в исторических событиях, какими она помнила их из учебника, была явная нелогичность и несправедливость, которые жизнь как раз и объяснила. Разве живому человеку в один год могло быть по силам сделать всё то, что предписывала ему история? Нет, нет и нет, распределив эти события по времени, разве не поставила жизнь всё на свои места? А его назначение в Ханян, разве это было справедливо? Уничтожить плоды четырёх лет труда?! Это Ли Сонге должен был отправиться на восточное побережье, на свою малую родину, а не Чхве Ён. Нет, история ошибалась, а она, небесный лекарь, расставила всё по своим местам, если бы не седьмой год… Инсу твёрдо помнила, что в тот год генерал взял штурмом с моря японский город Кванджу, но вместо этого её муж сжёг японский флот на острове Цусима. Так, Кванджу не было, не было Цусимы…

Инсу проснулась на рассвете, она не помнила, как добралась до постели и чувствовала себя разбитой, но спать больше не могла, его не было, она решила лежать в кровати до тех пор, пока он не придёт. Он придёт, откроет двери, улыбнётся, переступит через порог — она уложит его в постель рядом с собой, и они будут спать до полудня, нет, до вечера… Двери открылись, Инсу довольно зажмурилась и по кошачьи потянулась на постели:

— Чхве Ён-сси, ты пришёл, я так ждала, ложись, ты устал, я сама тебя раздену…

Чхве Чхон вошёл в двери на ватных ногах, запнулся на ровном месте и едва не упал.

— Сынок, милый мой, — закричала Инсу, вскочила с постели и обняла ребёнка, — маленький мой, что случилось? Ты заболел? Ты что всю ночь просидел под дверями? Мой хороший, радость моя, — она ощупывала лицо сына, Чхон смотрел ей в глаза полным отчаяния взглядом, приоткрыв рот в немом крике, — я же сказала, что не сержусь на тебя, да и как на тебя можно сердиться. Так, температурки нет, ну, ты чего?

— Матушка, — простонал Чхон, упал на пол и обнял колени матери, — смилуйтесь, поедем в Чансо сей же час, поедем.

— Мой хороший, — Инсу опустилась на колени и заглянула сыну в лицо, придерживая его голову за подбородок и гладя того по волосам, — что с тобой? Ну, хорошо, если ты так хочешь, дождёмся, как отец вернётся, и поедем. — Тело Чхона вздрогнуло в её объятиях, в глазах мальчонки, который с трёх лет ни разу не плакал, заблестели слёзы, Инсу спрятала голову сына у себя на груди, позволяя выплакаться. — Ты устал, маленький, ты устал, родители твои, уроды, не даром бабка твоя нас ругает, свалили всё на ребёнка, но ты у нас такой молодец. — Продолжая гладить ребёнка по голове, Инсу посмотрела перед собой: «Приезжай быстрее, любимый, дитё наше плачет, я успокоить не могу». Увиденное ей в дверном проёме повергло небесного лекаря в ужас: малыш Хан стоял там босой и отчаянно тёр глазки кулачками. Инсу подняла голову старшего сына с плеча. — Скажи мне, что случилось, — Чхон смотрел куда-то в пространство остановившимся взглядом, дышал приоткрытым ртом и как будто ничего не слышал, — Чхон-а, — закричала Инсу, и сын протянул ей клочок тонкой бумаги. Прежде чем развернуть послание, которое, судя по всему, и привело ребёнка в шоковое состояние, Инсу напоила старшего сына водой, завернув в одеяло, усадила на постель и побежала к младшему, но стоило ей подхватить ребёнка на руки, как тот, как будто осознав, что его сейчас пожалеют, зашёлся криком:

— Папа, папа, где папа? Хочу к папе.

Инсу не могла теперь спустить ребёнка с рук, чтобы заняться свитком, Чхон не реагировал на призывы о помощи и увещевания.

— Чхон-а-ши, ты меня слышишь? Возьми братца, Чхон-а-ши, — небесному лекарю никак не удавалось пристроить младшего сына на колени к старшему. Чхон покорно принял и обнял брата, когда мать посадила того ему на колени, но малыш, захлёбываясь отчаянным рёвом, колотил братца кулачками в грудь и пинался.

— Братец плохой! Братец обманщик! Братец сказал: «Придём рано утром к маме, там будет папа. Папа покатает меня на лошадке». Где папа, где?

— Чхве Хан-сси! — прикрикнула Инсу на сына. Тот не привык, чтобы на него повышали голос, и замолк от удивления. — Сиди смирно! — Инсу крепче завернула сыновей в одеяло и, погладив по очереди по голове и того и другого, приступила к изучению китайских иероглифов. Чтение давалось ей нелегко, мало того, что бумага была просалена и символы на ней расплылись, наука, преподанная ей мужем, давалась с неохотой, ещё и доносящиеся с кровати всхлипы мешали сосредоточиться. — Кто прислал это, Чхон-а-ши?

— Командир О, — последовал ответ.

— Токма-сси-к, что ли?

— Прочитайте уже это, матушка. Письмо пришло в ночь, гонца пол часа отпаивали, прежде чем он смог говорить.

Инсу заставила себя собраться и приступила к чтению, с трудом разбирая почерк:

«Ваша милость», — начало для Токмана было слишком официальным с учётом того, что обращался он к ребёнку, которого знал с младенчества и не раз держал на руках, — «не медлите ни секунды и отдайте приказ войскам идти на границу. Я верю, что у тебя получится, брат». — «Вот это уже ближе к правде», — подумала Инсу, чаще всего Токман называл её сына по имени, прибавляя суффикс родственного обращения, и любил больше собственных сыновей. — «Только зачем войска на границе?» — Инсу знала отношение мужа к этому вопросу, Чхве Ён считал, что Ханян не должен оставаться без охраны, он делал столицу твердыней, которую защищали не только неприступные стены, но и не малый гарнизон прекрасно обученных солдат. Инсу хотела спросить о том сына, но, вернувшись взглядом к кровати, не решилась задать вопрос. — «Нихонцы пришли на лёгких лодках и затерялись среди рыбаков, мы не обратили внимание на эти лодки и только твой отец понял, что рыбалка в такой близости к берегу в послеполуденный час лишена смысла. Когда он предупредил нас о приближении врага, было уже поздно. Пушки оказались бесполезны, тэогун велел защищать рабочих и отступать, мы не сразу поняли, что он решил в одиночку встретить врага. Чхон-а, я видел, как он упал, супостаты накинулись на него толпой. Перегруппировавшись, мы вернулись на побережье, нихонцы не забрали своих мертвецов, не подожгли наш корабль, я нашёл его меч, но не его самого. Думаю, что его увезли в Кванджу. Город хорошо укреплён, внезапно напасть не получится, поэтому нужны войска. Переход из Ханяна к побережью займёт не меньше суток. Поторопись».

— Возьмите братца, матушка. Матушка, возьмите братца. — Инсу не слышала слов сына. — Я должен отдать приказ, только не знаю как. У моего отца нет ни печати, ни подписи — ничего, чем я мог бы воспользоваться. Я пойду и скажу им: «Я, сын генерала Корё Чхве Ёна, умоляю вас, идите и спасите моего отца». Мой отец не нужен нихонцам живым, он будет жив, пока говорит, а мой отец будет молчать, это я знаю точно. Сколько он выдержит? Матушка… Что если я отправлю этих людей на смерть, многие из них погибнут, а я получу только истерзанное тело своего отца. Я видел зверства нихонцев, отец брал меня на побережье, там они вырезали целые деревни, не жалели женщин и детей, они говорили: «У вас много пищи, будет меньше ртов — больше пищи, больше пищи, которую мы заберём». Матушка…

«Кванджу, Кванджу…» — только это название вертелось в голове небесного лекаря.

— Город будет взят, он будет жив, — закричала Инсу. — Отдай приказ.

— Отец велел мне не оставлять Ханян. Отец говорил, что здесь слишком много крамолы, чтобы его можно было оставить. Нихонцы знают, кто попал к ним в плен. Они убьют отца, убьют просто из страха.

Инсу подбежала к кровати, схватила сына за плечи и хорошенько встряхнула:

— Маленький мой, пойди сейчас к командиру и скажи ему спасти Чхве Ёна, эти люди обязаны ему жизнями, чинами, процветанием своих семей, они сейчас хорошо живут, они сейчас очень хорошо живут, но они помнят, как жили раньше, и знают, что всем обязаны твоему отцу, пока ещё помнят.

Чхон скинул одеяло, поставил хнычущего брата на пол и пошёл к выходу. Хан побежал за ним вслед:

— Куда братец, куда?

Инсу поймала ребёнка и подхватила на руки.

— К папе поедем, Чхве Хан-сси, ты же хочешь к папе? Ну, не плачь.

* * *

Ничем не уступавшая королевской тяжёлая повозка вязла в грязи и терялась в обозе, как назло к вечеру разразился ливень, размывший дороги, единственным утешением от которого для Инсу стало то, что её младший сын под шум дождя забылся тяжёлым сном. Повозку мотало на ухабах, и, подпрыгивая на коленях матери, ребёнок просыпался, открывал глазки и спрашивал: «Мы едем к папе?» «Да, моя радость, да, спи, родной мой», — утешала дитя мать и уже сама чувствовала закрадывающееся в душу сомнение. «Неужели я бы не почувствовала, если с ним что-то случилось?» — нет, она не чувствовала, не чувствовала совсем ничего. «Он выдержит, он безусловно выдержит, он переживёт этот день, он переживёт и неделю, он дождётся меня. Дождётся, конечно, дождётся, только что с ним будет?» — Инсу открыла створку окна, впустив ливень внутрь повозки, чтобы он охладил разгоревшееся лицо. Сейчас её сын мок на лошади рядом с командиром отряда под этим дождём, её старший сын, которому нет ещё и десяти лет, неужели даже детей им сберечь не суждено. Нет, так жить было нельзя, просто невозможно, они должны уйти отсюда, уйти на небеса, если её родители ещё живы там, им помогут, и гори оно всё огнём: эта страна, её история, — только бы он был жив, он и его дети. Инсу закрыла окно, крепче обняла сына и позволила сну овладеть собой, может быть, хотя бы во сне он придёт к ней: «Что он сделал не так? Он живёт, он теперь живёт и улыбается мне, он защищает эту землю, он принял власть. За что на этот раз? За что очередная пытка?» — вопрошала она судьбу, но та упрямо молчала.

Инсу проснулась от того, что её звал сын:

— Мама, мама, я кушать хочу…

Она открыла глаза и осознала, что коляска не двигается, тучи разошлись, а с неба поглядывает неяркое солнце.

— Кушать, мой хороший? Сейчас будем кушать, — проговорила она и вылезла из повозки. Повозка стояла на улице перед до боли знакомым Инсу домом кузнеца, солнце стояло в зените, если муж и приходил к ней этой ночью во снах, то она этого не помнила. — Сиа, — вскрикнула небесный лекарь, жена кузнеца бежала к ней через двор, — сестрица, — Инсу оказалась в крепких объятиях и залилась слезами.

— Ваша милость приехали, сын ваш велел не будить, покуда сами не проснётесь…

Инсу уложила голодного ребёнка на руки женщине:

— Где они?

— Так в госпиталь ушли, — жена кузнеца приняла малыша, — экий стал красавчик, ваша милость, я ж его три года поди как не видала.

— Где папа? — спросил Хан и попытался слезть с рук женщины. — Папа! — Инсу показалось, что её перепонки лопнут от заливистого крика четырёхлетнего малыша, этот крик поднял бы и мёртвого даже со дна моря.

— Накорми его, — бросила Инсу и побежала к госпиталю, по дороге перед ней не раз раскланивались и пытались остановить, но она никого не замечала, здание госпиталя после быстрого бега показалось ей полутёмным, составленные друг с другом операционные столы в большом помещении первого этажа были завалены бумагами. Токман тяжело опирался на копьё и свободной рукой показывал что-то на карте.

— С моря незаметно подойти не можем, корабли заметят, замок на самом краю стоит, оттуда всё далеко видно.

— Как далеко? — Инсу узнала голос сына, его фигурка выделялась на фоне широких спин, закованных в тяжёлые латы гвардейцев и просолённых с белыми разводами чёрных балахонов моряков.

— В ясную погоду всё море просматривается до вот этого островка, — дюжий мужик с жидкой чёрной козлиной бородкой и хитрым прищуром ответил на вопрос мальца, Инсу застыла в дверях.

— Если на лодках до островка, а потом вплавь, — предложил Чхон.

— Ваша милость, так сподручно небольшим отрядом нападать, человек сто-двести, а нас двадцать тысяч, иначе город не взять. Да и как на стены полезем мокрые да заметят.

— Надо с кораблей пушками стены повредить, а потом уже высаживаться да лезть, — проговорил Токман.

— Это ты верно подметил, командир, только вот к этому времени, когда полезем, нам тело тэогуна со стены-то на крюке и вывесят.

— Ночью надо до часа волка выйти, — проговорил Чхон. — Пойдём ночью на кораблях двумя отрядами: сперва первый выйдет, стены расстреляет… Сколько у нас кораблей?

— Так, ваша милость не так много, но и немало, этак двести наберётся… — в витиеватой речи козлобородого моряка слышалась явная издёвка.

— Двести?! — повторил Чхон. — Сколько каждый может людей перевести?

— Так, корабли-то разные, большие и триста вывезут, а малые есть так милостью Небес пятьдесят возьмут. Вот, какой ваш батюшка корабль строил, чтобы команда большая да орудия метательные на борту, так таких у нас не больше двенадцати.

— Сколько людей корабли возьмут, спрашиваю? — Чхон позволил себе повысить голос, и Инсу расслышала отцовские нотки за ещё не начавшим ломаться звонким голосом сына.

— Так, ваша милость, не больше пяти тысяч.

— Пять тысяч, — повторил Чхон и указал своим мечом на карту. — Что за островок?

— Необитаем, — последовал ответ. — Не раз с вашим батюшкой на нём отсиживались, такой каменистый, весь лесом порос, бурелом непролазный, ни для земледелия, ни для жизни не пригодный. А в отлив он узкой полоской суши с тем берегом соединяется.

— Брод есть, — повторил Чхон. — Сколько до островка идти из Чансо?

— Так не далече…

Токман не выдержал и схватил говоруна за грудки:

— Мерзавец, отвечай, что мой брат тебя спрашивает, а не то порешу!

— Охолонись, охолонись, командир, мал генеральский сынок ещё командовать, а тэогун не даром нам отступать приказал, собой пожертвовал, чтобы нас спасти. За то ему вечная память, хороший был генерал, и сынок у него экий ладный, подрастёт, не хуже отца будет, и голова варит. Сам подумай, к чему малец-то клонит, ужели я не разумею?! Как пойдём на островок первый раз, команду высадим, с моря стены расстреляем и отойдём, япошки кинутся стены заделывать, а тут отлив хорошо подгадать и с островка-то по берегу и ударить. Пока ударим раз, первые так полягут, полоска-то узкая, их всех со стен покосят, а как выкосят, так все япошки на стены-то и выйдут, вот тогда из-за островка выйти и второй раз ударить по стенам, глядишь с наскока город и возьмём. Только хочешь серчай, хош не серчай, братец, так тэогун того бы не хотел, покойничек, когда пять тысяч под стенами положим, спасём его или нет непонятно, покуда найдём где держат, его и порешат… Да, он, небось, мёртв уже, япошки, сам знаешь, как пытают, а, коли не мёртв, так ему и жить не захочется после таких пыток. Так тело забрать? Этак нихошки и пришлют королю нашему, тот, знамо дело, умишком слаб, глядишь, голову отрезанную в ящике увидит и околеет.

В зале повисло напряжённое молчание, Инсу набрала воздух в лёгкие и накинулась на мужика с кулаками:

— Так ты, мерзавец, предлагаешь бросить мужа моего там на растерзание, м-мерз-завец, прокляну, не ты ли у меня в ногах валялся, когда жена твоя два года назад рожала, чтобы я тебе дитё спасла. Сколько сыну твоему сейчас, два года? Я и тебя, и жену, и ребёнка твоего прокляну, когда не сделаешь, как мой сын сказал.

— Успокойся, лекарка, — пальцы Инсу когтили в воздух перед глазами мужика, он удерживал её за запястья, — ужели я тебя вдовую не понимаю. Так-то ты одна меня проклянёшь, а то пять тысяч вдов останутся.

Чхон с силой ударил мечом в стол и присутствующие замерли на местах.

— Один пойду! — проговорил малец. Инсу повернула голову к сыну. — Кто меня до Кванджу на лодке довезёт? Я маленький, юркий, нихонцы не заметят, в город пойду, найду отца, с ним или без него вернусь. Расскажу, как пройти, повезёт, так спасу его, не повезёт — с ним останусь.

— Сынок, сыночек, — Инсу вырвала свои руки из захвата, которым держал её бородатый мужик, и кинулась к сыну, — эти предатели твоего отца спасут, я их заставлю. Ты устал, мой маленький, и голоден, иди к кузнецу и покушай, с братцем сиди, выспись хорошенько, ведь всю ночь в седле, под дождём вымок…

— Возвращайся в Ханян, командир, — проговорил Чхве Чхон, обращаясь к командующему гарнизоном столицы, тот отвесил глубокий поклон и, ни секунды немедля, покинул помещение. — Кто меня на лодке до Кванджу довезёт, спрашиваю!

— Так я и довезу, — проговорил моряк, Чхон отвёл руки матери от своего лица и поцеловал запястье, он тысячу раз видел, как отец делает это, прощаясь, Инсу замахнулась и ударила сына по лицу, Чхон не выдержал пощёчины, не устоял на ногах и повалился на спину.

Небесный лекарь топнула ножкой:

— Не смей, слышишь, в петлю лезть! Ещё один самоубийца на мою голову! Чтобы дома сидел с братом, ни шагу из дома, понял меня?!

Чхон посмотрел в лицо матери полным ужаса и боли взглядом и опрометью кинулся прочь.

— Эй, малец, постой, постой, — закричал бородатый мужик вдогон Чхве Чхону, Инсу сама не поняла, как ощутила тяжесть подаренного мужем кинжала в руке, предатель оказался припёрт к стене, а лезвие ножа царапало его шею.

— Я тебя убью, зарежу, как трус ты погибнешь от рук женщины, — рычала она, вдыхая смрадное дыхание моряка.

— Небесный лекарь, — Токман взял Инсу за плечи, — не пачкайте руки, кроме командира Ли и капитана Со, здесь двадцать пять командиров, которые готовы пойти на смерть ради генерала Чхве Ёна.

Инсу почувствовала, как горячие слёзы побежали по её щекам, она опустила руки, отвернулась и разрыдалась на груди Токмана.

— Эй, — закричал капитан Со, вытирая кровь с шеи, — мальца верните, когда кто думает, что он этак домой побёг, то плохо его знаете. С матери грех снимите, сутки как мужа потеряла, сейчас старшего сына лишится. — Инсу почувствовала слабость в ногах и потеряла сознание.

* * *

— О гибели генерала в Кэгён надо сообщить.

— На что лошадей гонять, говорю же, япошки за нас постараются… Ну как она там, жена, пришла хоть в себя, а не то мне и вправду впору в петлю лезть, как генерала не спас, дитё не уберёг да евойну жену погубил.

Инсу открыла глаза, травница растирала ей виски каким-то сильно пахнущим зельем.

— Чхон-а, — позвала она, — сынок, разбуди меня, когда придёт твой папа, я так устала, и Хана покорми.

— Небесный лекарь, выпейте это, — что-то горячее коснулась её губ, Инсу огляделась и взвыла от ужаса: тот же зал и полутьма, составленные вместе операционные столы и ворох исчерченных бумаг.

— Где мой сын, где Чхон? — спросила она.

— Небесный лекарь, — Токман вошёл в фокус её зрения и взял за руку, — у Кванджу стоит флот сёгуната, нам никак не подойти к городу с моря, скорее всего, генерала увезут из Кванджу, сёгун мог приехать только для этого.

— Токма-сси-к, миленький, я точно из истории знаю, — Инсу поднялась на ноги и покачнулась, — город Кванджу будет взят, он будет жив.

— Небесный лекарь, мы отправили разведку на остров вблизи города, если они увидят генерала, то сообщат в Чансо, а там наготове стоит десятитысячная армия.

— Корабли, Токма-сси-к?

— Флотом управляет капитан Со, — проговорил Токман и отошёл от Инсу.

— Послушайте, мой муж пожертвовал жизнью, чтобы спасти вас… — обратилась Инсу к козлобородому моряку, который, развалившись на стуле, потирал исчерченную косыми царапинами шею.

— Вот я и стараюсь, чтобы его жертва не была напрасной…

Инсу схватилась за голову и застонала:

— Как долго я была без сознания? Где Чхон?

Оставшиеся в госпитале командиры переглянулись.

— Спали вы, ваша милость, — внесла свою лепту в разговор травница, — нельзя себя так истязать в вашем возрасте, я как в себя вас привела — сразу сонного, вот вы, считай, вторые сутки идут, как спали.

— Эй, жена, а меня полечить не хочешь? — спросил козлобородый капитан.

— Думаю, не стоит лекарства тратить, на тебе и так заживает как на собаке…

Инсу всхлипнула и, покачиваясь, направилась к выходу.

— Где мой сын? — спросила она, оглянувшись в дверях. — Вы его вернули?

— Малец весь в отца, мы подумать не успели, он сделал уже, — проговорил капитан Со, почёсываясь.

— Мой сын похож на отца, и это для меня не новость, просто скажите где он. — Козлобородый капитан поднялся и стал медленно отступать в глубь помещения, ожидая очередной истерики от убитой горем вдовы. — Где Чхон? — закричала Инсу.

— Мама! — этот крик заставил её вздрогнуть, она узнала голос сына, прежде чем увидела его изуродованное гримасой ужаса лицо, Чхон нёсся по дороге в направлении госпиталя, и Инсу побежала ему навстречу. — Быстрее домой, мама!

— Домой? Конечно, мой милый, домой, как скажешь. — Инсу попыталась поймать сына в объятия, но он вырвался, схватил её за руку и потянул за собой по дороге. — Прости меня, мой хороший, дай, посмотрю на тебя, я не хотела тебя ударить…

— Мама, быстрее, батюшка дома, мама… — кричал Чхон.

Инсу остановилась как вкопанная:

— Ты сказал, отец?

— Мама, быстрее, батюшка дома, он ранен, умоляю быстрее, — кричал Чхон, стараясь тащить за собой мать.

Инсу вырвалась из его рук и вскоре опередила измученного ребёнка. Не помня себя, она пробежала по дороге к дому кузнеца, распахнула двери добротного крестьянского дома, пробежала до спальни и замерла на пороге отведённой им некогда кузнецом комнаты. Её муж лежал на койке головой к двери, отсюда ей был виден только его затылок и то только оттого, что он лежал, как-то неестественно уткнувшись загривком в изножье, а его голова свисала с кровати. Инсу подавила одышку, стараясь ступать как можно тише, вошла в комнату и опустилась на колени перед койкой. Он лежал на самом краю под несколькими одеялами, закрывавшими его тело до подбородка, повернувшись на бок и как-то весь скукожившись будто от холода, его голова и кисти рук свисали с кровати, а ноги, по-видимому, стояли на полу, хотя под наваленными в беспорядке одеялами этого и не было видно. Его глаза были закрыты, и прежде чем заговорить с мужем, Инсу погладила его по голове. Он застонал и проговорил надтреснутым голосом:

— Пришла?

Она утвердительно всхлипнула и поцеловала его в щеку:

— Ты ранен?

— Да, — выдохнул он, — наглотался солёной воды, всего выворачивает, порезы глубокие как уворачивался от копий: левое бедро, правый бок и оба плеча, две стрелы в спине, правое плечо, одна глубоко вошла, и цепи, — кузнеца надо позвать, чтобы кандалы с ног и с рук сбил, но это потом… — он явно боролся со сном.

— Не спи, слышишь? — проговорила Инсу и взялась за край одеяла.

— Погоди, — остановил он её, — я помню не спать и не терять сознание, сейчас есть дело поважнее, Чхон с тобой? Не чувствую его присутствие. Чхон-а, сынок! — слабо позвал Чхве Ён, открыл глаза и пошевелил головой, его лицо сразу же исказилось болью.

Инсу поднялась и сняла первое одеяло с мужа:

— Кто это тебя так в одеяла закутал? Не помню, чтобы у нас здесь их когда-то было так много.

— Чхон, он очень испугался, увидев меня таким, ты должна найти его и успокоить. Послушай меня, мой сын не должен бояться, если ты сейчас не успокоишь его, то он будет бояться всю жизнь. — Инсу снимала одеяло за одеялом, запах моря и крови, исходящий от её мужа, становился всё более явственным. — Успокой моего сына, обними и приласкай, он должен разреветься, он обязательно должен заплакать, иначе…

— Молчи, изверг, не тебе учить меня, как обращаться с ребёнком. Дай, я посмотрю, что с тобой сделали супостаты.

— Чхон, Чхон-а, — слабо стонал Чхве Ён. — Он стоял на вершине того холма, где Токман собирался похоронить меня, когда я его встретил, он просто стоял и смотрел перед собой пустым взглядом, приоткрыв рот, я знаю этот взгляд. Оставь меня, найди его и успокой. Жена, пойди, найди сына и успокой его. Уходи, слышишь, ну, что ты делаешь?

Инсу скинула последнее одеяло и закричала от ужаса. Его раны немного объясняли позу, в которой он лежал, тяжелые цепи утягивали его с постели вниз, а лечь на спину не позволяли две стрелы, торчавшие в правой лопатке, одежда на нём была сильно порублена и пропиталась кровью.

— Чхон-а, сын мой, войди в комнату и подойди ко мне, — донёсся слабый голос Чхве Ёна с койки, и Инсу посмотрела на дверь, её старший сын стоял в дверном проёме. Подчинившись приказу отца, он вошёл и, дрожа от макушки до пят, подошёл к койке. — Вот так, ты молодец. Не бойся, мои раны не опасны, видишь, мне даже не больно. — Чхон как во сне прикоснулся к отцовской спине и Чхве Ён с трудом сдержал стон. — Возьми у матери кинжал и разрежь на мне рубашку. — Чхон присел, задрал материнскую юбку и вытащил кинжал из закреплённых на её лодыжке ножен. Инсу стояла, не шевелясь, её тоже испугал остановившийся взгляд абсолютно сухих глаз сына. Повинуясь отцу, который спокойным голосом руководил его движениями, Чхон разрезал одежду, обнажив спину Чхве Ёна до пояса. — Положи свою левую руку мне плечо, не бойся, нажимай сильнее, вот так, сынок, теперь правой возьми стрелу, нет, не эту, другую, ту, что рядом, она скользит у тебя в руке? — Чхон не отозвался. — Тогда сними с себя кушак и возьми стрелу через него, — скомандовал Чхве Ён, и сын выполнил его распоряжение. — Вот теперь дави левой рукой на моё плечо, а правой выдерни стрелу, давай на счёт три: раз, два, три. — Чхон дёрнул и неглубоко, на три четверти наконечника вошедшая стрела поддалась его усилию. Чхон посмотрел на обмазанный отцовской кровью наконечник в своих руках и зашёлся по-детски громким плачем. — Вот так, сын мой, и наконечник цел, — продолжал говорить Чхве Ён, коленки Чхона затряслись, его отец с трудом поднял скованные цепями руки и притянул сына за пояс к себе на кровать, кровь брызнула из его раны от усилия, с которым он подвинулся, чтобы уложить ребёнка рядом с собой. Чхон заходился плачем и, прерывая речь всхлипами и икотой, жаловался отцу:

— Я ничего не смог сделать, совсем ничего…

— Это не страшно, никто ничего не смог сделать, даже Токман, там было двадцать семь командиров, и никто ничего не смог сделать.

— Я понял, что слишком мал…

— Ты скоро подрастёшь, а твой отец не так стар, чтобы не выпутаться из такой переделки и оставить тебя одного.

Чхве Ён гладил сына по голове, а Чхон теребил цепь на его руках и всхлипывал, слёзы текли из его глаз и носа, собираясь в трагически изогнутых носогубных складках и перетекая в рот.

— Ты не оставишь меня? — спросил Чхон, и Инсу удивилась, как ей раньше казалось, не принятому между отцом и сыном равному обращению.

Чхве Ён поцеловал сына в висок и отрицательно покачал головой. Чхон удовлетворённо закрыл глаза.

— Спи, сынок, спи, — проговорил генерал.

— Я возьму Кванджу и уничтожу флот сёгуната, — проговорил Чхон, засыпая.

— Конечно, мой сын сделает это, я расскажу ему как незаметно подойти к городу с моря, — проговорил Чхве Ён. — Мой сын усердно трудился, пока я был в отъезде, он очень устал и должен отдохнуть, чтобы восстановить силы.

— Мама собиралась пойти в чумной дом, я послал туда гвардейцев и приказал принести больного в госпиталь в её паланкине, а потом паланкин сжёг, матушка так обиделась на меня, что даже заплакала…

— Мой сын поступил мудро, он хорошо следил за матерью и братом, пока меня не было.

— Папа! — Чхон вздрогнул и открыл глаза, слёзы всё ещё катились из них.

— Что? Засыпай!

— Ты обещал, что не оставишь меня.

— Мой сын не должен бояться, что потеряет меня. Этого не случится, я обещал, а сын должен мне верить. Спи.

— Хан побежал за кузнецом, он скоро придёт, — проговорил Чхон сквозь сон.

— Он уже пришёл и мнётся в дверях, сейчас прикажу твоей матери, чтобы она взяла твоего братца на руки, и пойду с кузнецом, чтобы он сбил с меня цепи, но прежде я должен убедиться, что мой старший сын заснул.

— Хан хорошо бегает, пускай мама держит его крепче.

— Не волнуйся, кузнец тоже держит его руку, засыпай.

Чхон задышал глубоко и спокойно, обнял голову отца и улыбнулся во сне.

— Теперь лечи, — простонал Чхве Ён, уткнулся головой в плечо сына и потерял сознание.

* * *

Конмин поднял голову и удивлённо оглядел Совет:

— Я не понимаю к чему вы клоните, — проговорил король.

— Ваше величество, — заголосили чиновники, — тэогун взял нихонский город Кванджу и сжёг флот сёгуната.

— Я уже не в первый раз слышу от вас о подвигах Чхве Ёна…

— Ваше величество, говорят, что в битве он подобен божеству…

— И я должен быть рад, что это божество охраняет восточное побережье моего государства, о чём Совет милостиво напоминает мне. Я рад.

— Ваше величество, генерал похитил у вас любовь народа. Они называют вас умалишённым, а его превозносят…

— Ваше величество, говорят, что его люди не умирают, а раны излечивают за день…

— Ваша величество, — чиновники продолжали заходится протяжным стоном. Конмин невольно повернул голову и посмотрел на место, которое должна была занимать его жена, королевы не было, и ему было не у кого спросить о том, как заставить этих говорунов замолчать.

«Ваше величество, я уезжаю в монастырь Могул, — проговорила королева и отвернулась от него. Она не отворачивалась от него, когда они потеряли своего нерождённого первенца, она не отворачивалась от него, когда он потерял Чхве Ёна, она не отвернулась от него, когда умер их младенец. Она билась в истерике, обвиняя Синдона во всех несчастьях, и тогда не отвернулась от короля, который продолжал защищать старого монаха. А в ту ночь она сидела на кровати, повернувшись к нему спиной.

Дорогая, могу ли я узнать о причине вашего отъезда? — король тогда обнял жену со спины и ласкал её голову, наблюдая за тем как чутко и податливо она отвечает на его ласки.

Я не могу понять, почему вы держите Синдона при дворе…»

«Она не могла понять, он не мог понять».

— Я не могу понять, к чему вы клоните, — Конмин вскочил с трона и ударил кулаком по затылку резного позолоченного дракона, который служил подлокотником его трона, — говорите прямо.

— Ваше величество, тэогун не появлялся при дворе с тех пор как получил должность магистрата Ханяна, а должность губернатора Сансона и вовсе получил заочно. Он должен прибыть ко двору, чтобы доказать свою верность вашему величеству.

«Мой брат не может приехать ко двору, пока здесь этот монах…» — подумал Конмин и промолчал, опустившись на своё место и закрыв глаза рукой.

— Ваше величество, несмотря на все заслуги генерала, главный вопрос заключается в том, можете ли вы управлять этим божеством. Если это не так, то следует избавиться от такого губернатора. Заставьте тэогуна прибыть ко двору, склонить голову и преклонить колени.

— Всё, что было сделано губернатором Сансона до сей поры, было только во благо этой страны.

— Ваше величество, не позволяйте вашей дружбе с этим человеком туманить ваш разум…

— Да как вы смеете рассуждать об умственных способностях своего короля, — вскричал Конмин.

— Ваше величество, мы работаем без неприятия и стеснения во благо этого государства и готовы пожертвовать жизнью, если окажемся неправы.

Конмин поднял голову, с тех пор как могун Ли Сэк сменил своего покойного учителя на посту главы Совета, король никак не мог совладать с чиновниками, особенно донимали его эти трое: Ли Иним, Лим Гёнми и Ём Хынбан. Все трое потомки знатных семей, имеют земли и влияние, последний отличился в битвах за Ляодунь и был назначен по просьбе Ли Сонге, который надёжно защищает северную границу. «Они готовы пожертвовать жизнью. Пусть будет так! Мне нужен всего лишь повод, чтобы распустить этот Совет и обвинить чиновников в предательстве», — подумал король. — «Брат, тебе придётся ещё раз помочь мне в ловле кроликов».

— Вы обвиняете губернатора Сансона и готовы пожертвовать жизнью, если он докажет свою невиновность…

— Ваше величество, генерал собрал двадцатитысячную армию и флот из двухсот кораблей…

— Эта армия и флот защищает восточное побережье…

— Ваше величество, важно не то, что она защищает, а то что она была создана без прямого приказа, а, значит, не подчиняется королю Корё.

— Ваше величество, мы потратили столько сил на то, чтобы установить дипломатические отношения с Нихоном и вступить в переговоры с сёгунатом, а он сжигает флот, берёт штурмом города и изгоняет торговцев…

— Чем торговали те нихонцы? Они перебивали цены корёсцев на рынке, и те не могли продать свой товар. Вы обвиняете генерала Корё в том, что он собрал двадцатитысячную армию без приказа короля? Это преступление будет стоить ему жизни, но вы хотите большего? Его любит народ, люди этой страны считают, что благодаря ему они ели досыта эти девять лет. Известны ли вам настроения людей в Сансоне? Мне говорят, что они поют и танцуют от радости, славя его. Воины не только двадцатитысячной армии боготворят его. Что будет, если я приговорю его? Что мне делать с недовольством народа?

— Ваше величество, тем паче вы должны избавиться от такого противника, если он останется на своём посту, то вы можете потерять провинцию Сансон, а то и всю страну…

Конмин вскочил с трона, ему с трудом удавалось сдерживать клокотавшую внутри ярость:

— Кто обвиняет генерала Корё? — воскликнул он.

Чиновники склонили головы и замолчали.