Эрих (джен)

День был самым обычным, одним из неисчислимой череды дней, когда красный и белый диски играют в салки друг с другом, прячась за раздутыми хмурыми облаками, а единственное, что отмеряет прожитое время — короткая пелена сна, неровная и дырявая, в чьи прорехи вываливаются в мир размытые образы.

Я уже не спал. Лежал, прикрыв ладонью глаза и пытался вытянуть обратно за тонкую рвущуюся нить те неясные обрывки, которые уже растворялись, становились воздухом и улетали в приоткрытое окно.

От звука легких шагов губы растянулись сами собой, расчертив щеки морщинками, но я расслабился и задышал ровнее. Маленькие теплые пальцы провели по щеке, и я, резко подскочив, завопил «Бу-у-у!». Младший брат, испуганно взвизгнул, шустро нырнул под кровать и уже оттуда подал голос:

— Гел, так нечестно! Ты притворялся, обманщик Гел!

— Ладно, вылезай оттуда, Эрих, — рассмеялся я в ответ, выпутываясь из одеяла. — А то боггарт за пятку схватит.

Сперва покрывало выпустило на свет маленький любопытный нос, после спутанный пучок золота, и вот младший братец уже стоял передо мной, ерзая босыми пятками по ковру.

— Куда ты дел Энни? — спросил я притворно строго, разглядывая его неумытую сонную мордашку.

— Я уже не маленький, чтобы за мной эльф бегал, — надулся он. — Мне уже восемь лет, и скоро я буду учиться летать на метле.

— Конечно, будешь, — я опустился на колени рядом с ним, вдыхая сонную теплоту и мягкость. — А на день рождения я привезу тебе настоящего маленького книззла. Только не говори матери, а то он окажется на улице.

— Спасибо, Гел! — Эрих повис у меня на шее, дрыгая ногами, и у меня что-то сжалось и заныло внутри от того, каким маленьким он был. От того, как долго мы не увидимся. — Хочу рыжего! Но не такого рыжего, как у Мартина, а чтобы он был цвета солнца.

— Хорошо, будет тебе солнечный книззл, — я улыбнулся и развернул его к дверям. — А теперь беги переодеваться, а то опоздаем на завтрак. И передай Энни — ей замечание за то, что не заставила тебя умыться.

— Неа, — отозвался Эрих уже из-за двери. — Не буду, она хорошая. Не ругай ее.

На завтрак мы все же опоздали, и от родителей нам достались аперитивом два хмурых взгляда. Я привычно вежливо поздоровался и, выполнив на этом сыновний долг, больше не открывал рот для иных целей, кроме еды. Странно, наверное, что мы с братом обычно не позволяли себе обсуждать при родителях что-то кроме погоды и метел, но для нас за титулами «мать» и «отец», за красивыми венецианскими масками лишь прорастала седыми хлопьями пустота. Вместе мы лишь завтракали и ужинали, реже, и это было самое неприятное — выходили в свет. Тогда нам тоже надевали маски, те больно впивались острыми краям в лицо и оставляли после себя невидимые шрамы.

— Не хочу, чтобы ты уезжал, — глухо посетовал братец куда-то мне в плечо, и я на миг прижал его сильнее, отчаянно жалея, что нельзя оторвать от себя пару лет, как отрывают клок волос. С каждым годом мне все тяжелее было его оставлять, но Эриху оставалось ждать еще три года до поступления в Дурмстранг. Меня к тому времени там уже быть не должно — отец собирался впихнуть в мою бедную голову тяжелый гринготтский сейф с документами, но я уже решил, что бумаги не истлеют за десять лет, которые я проведу ассистентом преподавателя. Всего десять лет я хотел оставить себе, а после… после все изменится. Эрих вырастет, и я без опаски смогу отпустить его.

— Ну что ты, я буду писать тебе каждый день, — выдохнул я в пушистую макушку. — Только не загоняй Фила до смерти, он уже старый.

— Если ты вздумаешь не приехать на каникулы, как в прошлый раз, я заставлю Энни перенести меня к тебе, так и знай!

Я рассмеялся, потрепал его напоследок по волосами и шагнул в камин, вмиг оказавшись за сотни миль от дома.

* * *

Если бы меня спросили, что для меня Дурмстранг, я бы сказал — тишина. Такой тишины, как в этом старом замке, я не встречал еще нигде. Когда я поделился своими мыслями с Альфредом, он лишь сказал, что в моей голове что-то сломалось и предложил проводить к колдомедику.

Тишина в Дурмстранге — это большой спящий зверь. Она пахнет книжной пылью, впитавшейся в камень кровью и старостью. Она ворочается с боку на бок в полумраке коридоров, точит когти о темные потолочные балки и нашептывает сны за пологами кроватей. Иногда неосторожные дети вспугивают ее, и она проносится жалящим ледяным ветром по переходам, пробирается за воротники и спускается стаей мурашек по спине.

Дети не умеют вслушиваться в тишину, улавливать ее ровное дыхание. Они слишком полны жизнью, она выплескивается из них мерцающими огнями на концах палочек, самым искренним на свете смехом и топотом нетерпеливых ног. Но уже через несколько лет, когда тишина пропитывает их прозрачным льдистым воздухом замка, они все чаще начинают слушать.

Сейчас мою тишину расколол дробный стук, и я, взмахнув палочкой, открыл круглое совиное окошко под потолком. Эрих не дождался окончания дня. Совсем недавно я наконец стал разбирать его пляшущие по страницам каракули, и это вдохновило его на ежедневные мучения Фила.

«Гел, я уже соскучился! И у меня есть идея — когда ты приедешь на каникулы, я заберусь в твой чемодан — туда и взрывопотам поместится — и уеду с тобой! Не отговаривай меня, я уже все решил! Эрих».

В ответ я набросал ему коротко «Я тоже уже скучаю, братец, но пожалей мои глаза — зачем столько восклицательных знаков? Идею с чемоданом я бы с удовольствием одобрил, но, боюсь, школьные чары сразу тебя найдут, даже в чемодане. Гел».

Потрепав старого Фила по перьям, я отдал ему клочок пергамента и выпустил в окно. Зная нашего семейного почтальона, я был уверен, что он пожалеет мои нервы и принесет записку Эриху только утром, иначе неугомонный братец вполне может написать мне посреди ночи.

Альфред, проследив за мной одним глазом, недовольно пробурчал:

— В бездну тебя и твоих родичей, Гел, второй час ночи.

— Зависть — плохое чувство, — я увернулся от не совсем чистого ботинка и со смехом упал на кровать. — Все, я уже сплю. Совсем.

— Ты так спишь, что завтра мы будем спать на уроках, — Ал попытался нашарить второй ботинок, не нашел и закопался с головой в подушки. — Смейся, смейся, вот украду твоего брата, и он будет мне слать письма.

— Я же не виноват, что твоя матушка не хочет второго ребенка, — ответил я и провалился в сон.

* * *

Сентябрь пролетел мимо, закутанный в пестрые облака желто-зеленых листьев. Из-за далеких гор раскатами грома слышался кашель приближающейся зимы. Старуха, тяжело опираясь на сучковатую палку, ковыляла вперед, ее изорванный плащ лохмотьями опадал на землю, расстилая белую нетронутую снежную гладь, а под стоптанными сапогами промерзала до корней гор земля.

Ал поежился и застегнул меховой ворот, как всегда проигнорировав согревающие чары. Он иногда был таким смешным, чистокровный волшебник Альфред. Я бы поклялся, что он жил у магглов, если бы не был знаком с его родителями. Но дело было не в происхождении, просто Ал, единственный и любимый сын, чьи родители не носили масок и целовали его так часто, что нельзя было сосчитать, любил этот мир. Он восхищался каждым новым заклинанием и даже уже будучи взрослым считал, что ему необыкновенно повезло родиться магом. Я увидел это в нем сразу, еще в одиннадцать лет, и очень боялся, что со временем он изменится, но Ал отказывался меняться.

Вечером пришло очередное письмо, написанное, к моему удивлению, на целом пергаменте. Весь месяц Эрих закидывал меня короткими посланиями, больше похожими на записи в дневнике, которые он писал на первых попавшихся под руку обрывках: «Сегодня было так тепло, я весь день бегал на улице. Энни совсем старенькая, уже не может меня догнать. Глупая Энни, зачем ей бегать, если она может аппарировать»; «Родители водили меня на прием, мне там не понравилось — очень душно, эти люди выдышали весь воздух и мне стало нехорошо. А еще какая-то старуха долго разговаривала с родителями про мою учебу, и в конце все стали ругаться»; «А у Саймона новая метла! Он хвастался, говорил, что уже умеет летать, но я ему не верю, он всегда врет»; «Гел, когда ты уже приедешь, мне без тебя очень-очень скучно».

Я не знал, смеяться мне или хвататься за голову — Эрих вошёл во вкус и от скуки строчил все, что в голову взбредет.

В этот раз письмо письмо отличалось с первых слов, и я удивленно нахмурился, читая пляшущие строчки:

«Гел, что-то странное происходит в доме. Сегодня с утра к нам приходили и приходили люди, человек десять. Вертели меня во все стороны и махали палочками. Родители почему-то очень злились, а отец на меня накричал. Гел, приезжай скорее, я ничего не понимаю и мне страшно».

Сперва я подумал, что Эрих преувеличил, но эта мысль пришла и ушла, сменившись осознанием, что мне брат никогда не врал. Не то чтобы Эриха обходили стороной обычные детские страхи, но он не стал бы разводить панику на пустом месте. Через семь минут я уже стоял возле кабинета директора.

Лех Войцеховский не вызывал во мне неприязни. Он разумно не вмешивался в студенческие междоусобицы, оставляя все на волю старост и предпочитал лично не общаться с учениками. Именно поэтому никто из них не мог сказать, что хорошо его знает.

— Господин директор, — коротко поклонился я, вглядываясь в немолодое, разрисованное узорами морщин лицо. — Мне пришло письмо из дома. Я хотел бы поговорить с братом через ваш камин.

Директор молча взглянул на меня. Только через пару секунд я понял, что так и не представился и поспешил исправиться.

— Что же, герр Гриндевальд, — голос директора можно было назвать тихим, но его было отчетливо слышно от двери. — Ваши родители прислали мне просьбу об этом?

— Нет, мастер, — директор кинул на меня вопросительный взгляд, и я понял, что зря пришел сюда — он никуда меня не отпустит.

— В таком случае не смею вас задерживать. Если родители пожелают с вами связаться, вас оповестят.

Я сжал зубы и, коротко поклонившись, вышел в коридор. Как бы не фантазировал Эрих о прятках в чемодане, Дурмстранг железной хваткой двуглавого орла держал школьников под постоянным надзором. Без воли на то директора или одного из учителей я не смог бы даже выйти за ворота, не то что отправиться домой, потому единственной ниточкой, связывающей меня с Эрихом, оставались письма. Полчаса спустя я отправил брату короткую записку: «Эрих, все будет хорошо, тебе нечего бояться. Расскажи подробнее, что ты видел, о чем говорили родители и, если вспомнишь, имена гостей».

Совиное окошко было распахнуто настежь, и под ним намело уже небольшую горстку снега. Согревающие чары, наложенные на комнату, обиженно шипели, но не могли справиться с порывами ветра, напитанного льдистой темнотой окружающих гор. Альфред отобрал у меня одеяло и сидел откормленной шерстяной гусеницей на кровати, обещая проклясть, если я вздумаю греть его магией, а я мерил шагами комнату, раз за разом прокручивая в голове текст письма. Может, в другой раз я бы не стал волноваться, приписав Эриху обычную детскую впечатлительность, но сейчас я чувствовал, как потихоньку тлело что-то внутри, рассыпаясь легким серым дымом. Не давая мне успокоиться.

Фил ввалился в спальню комком взъерошенных, облепленных снегом перьев, и я сразу перенес его на жердочку к камину. Наверное, стоило лучше позаботиться о старом друге, но сжатое в руках письмо, казалось, обжигало кожу.

«Гел, меня заперли в комнате, я передал записку Энни, но она сказала, что если хозяева запретят, она не сможет больше мне помочь. Такого никогда раньше не было, Гел, недавно заходил отец, и он так на меня смотрел, что мне стало очень страшно. Я смог вспомнить только две фамилии — Ребер и Баррингтон, они пришли в самом начале. Гел, пожалуйста, приезжай быстрее, я не знаю что делать! Эрих».

Из оцепенения меня вывел легкий тычок от Ала.

— Геллерт, закрой окно и немедленно рассказывай, что случилось.

Я молча протянул ему письмо, и Ал, минуту покусав губы, сказал:

— Ребер — распространенная фамилия. Я напишу матушке, она может что-то знать, а насчет Баррингтона — знакомый дяди Вилмора лечился у доктора Баррингтона в госпитале св. Мунго, в Англии. Про других людей с такой фамилией я никогда не слышал.

— Хоть что-то, — я с жалостью посмотрел на заснувшего в тепле филина. — Ал, разреши мне сегодня помучить твою сову — боюсь, Фил не переживет обратной дороги.

— Если она по пути околеет, купишь мне новую, — ухмыльнулся Ал и закопался в гнездо из одеял на своей кровати.

Пестрая сипуха Альфреда, клюнув меня в палец, вылетела в окно, а я еще долго ворочался, борясь с ощущением утекающих сквозь пальцы минут. Не знаю, когда сон победил меня, но я проснулся, чувствуя себя неудачно трансфигурированной мебелью.

— Писем не было, — опередил Альфред мой вопрос, и я устало прикрыл глаза. Хотелось бежать, лететь по коридорам школы, пока ладони не встретятся с шероховатым деревом главных ворот, а после вызвать домового эльфа и, наплевав на все, отправиться к Эриху. Но это разрушило бы мои планы на должность ассистента — такого наглого пренебрежения уставом мастер Войцеховский мне бы не простил.

— Твои родители хоть и не очень приятные, но достаточно взрослые люди, чтобы позаботиться о своем сыне, — Ал бесцеремонно стащил с меня одеяло и уселся в ногах. — Не верю, что с ним может что-то случиться. Успокойся, Гел, ты ведешь себя как истеричная мамаша.

— Ты не сможешь понять, мать с отцом тебя обожают. А наши родители… они другие. Не знаю, что происходило между ними в молодости, но они будто выгорели изнутри, осталась только оболочка. Со стороны этого не видно, но они закрылись ото всех, иногда мне кажется, что они ненавидят друг друга.

— Все равно, зачем им вредить Эриху? Твой брат послушный, тихий и милый мальчик. Вряд ли им есть за что его наказывать, если, конечно, он не собирался поджечь дом.

Я решил последовать совету Альфреда и отвлечься на учебу, но когда в замок прокрался вечер, а вестей от Эриха все не было, даже мой друг предложил на всякий случай послать другую сову — вдруг первая действительно околела в пути?

На следующий день обе совы вернулись. Услышав стук, я подскочил с кровати и, только пробежав полкомнаты, вспомнил, что для этого есть палочка и до окна я все равно бы не дотянулся. Но радость была преждевременна — оба почтальона оказались пустыми. Я на собственном опыте убедился, что у Альфреда совы еще более настырные, чем он сам — если им был дан приказ дождаться ответа, то единственным шансом от них избавиться было оглушить их и выкинуть за пределы дома, поэтому притихшая было тревога вновь поднялась до самого горла, не давая вздохнуть.

Альфред смотрел обеспокоенно, но молчал. Мы оба молчали, боясь запустить первый ком лавины. Я копил в себе этот ком с каждой минутой — на завтраке, на занятиях, даже во время дуэли. Я боялся лишний раз открыть рот, чтобы то, что копилось внутри, не выползло, не обрушилось на наши головы.

К вечеру, когда во мне крепла решимость идти к директору снова, в окно постучал другой семейный почтальон — Фил все еще наслаждался теплом камина, и кинул мне в руки небольшой, перевязанный шнурком пергамент.

«Наш дорогой сын Геллерт, — почерк у матери был идеально ровным, вылизанным, без единой корявой буквы. — Зная, что ты беспокоишься из-за отсутствия писем от твоего брата, мы с твоим отцом решили ввести тебя в курс дела, чтобы ты не утруждал себя излишними тревогами. Твой брат чувствует себя удовлетворительно. В данный момент он проходит обследование для выявления причины его плохого самочувствия. Оснований для беспокойства нет — скоро он пойдет на поправку. Чтобы ты не заразился, мы вынуждены временно запретить вашу переписку, пока твоему здоровью ничего не будет угрожать».

Подписи не было, вместо нее стояла семейная печать.

Я раздраженно перечитал письмо и отдал его Альфреду.

— Да уж, у твоей матери стиль изложения, будто она канцлеру письмо составляла. Хотя моя не лучше, со всеми ее сю-сю-сю, будто мне пять лет, — Ал задумчиво почесал подбородок. — Что это за болезнь такая, что даже письмами обмениваться нельзя?

— Не представляю, я редко болел в детстве и никогда не интересовался колдомедициной, — письмо совершенно не развеяло моей тревоги, но я и сам понимал, что если буду упорствовать, это будет выглядеть паранойей.

Так, в молчаливом напряжении проходили дни. Альфред старался отвлечь меня сперва шутками, потом угрозами, а после, видя, что это не помогает, по-маггловски отдубасил меня кулаками, а после не разговаривал со мной пару дней за то, что я поставил ему на щеке синяк.

* * *

Зима окутала Дурмстранг белой сонной пеленой. Торжественно и немного мрачно прошли мимо зимние празднования, и я практически силой вынудил Альфреда уехать на каникулы домой. О моем возвращении не было и речи, и потому я оккупировал библиотеку, разыскивая информацию о болезни, разучивая новые заклинания и просто читая все подряд. Именно тогда, во время моих хаотичных поисков, мне в руки попалась неприметная темная книжица, тонкая, с мягким переплетом, по виду больше напоминающая дневник.

После того как мне удалось взломать чары, охраняющие записи от посторонних, я убедился, что моя догадка была верна — мне в руки попал дневник Йозефа Майера, бывшего когда-то давно студентом Дурмстранга, который настырно, почти фанатично отыскивал и записывал любую информацию о так называемых Дарах Смерти. Мифические артефакты, они были описаны в сказках барда Биддля, которые любил слушать Эрих перед сном, и я сперва не принял описания Майера всерьез, взяв с собой дневник лишь ради красивых рисунков на полях, но сам не заметил, как зачитался.

— Что-то мне подсказывает, что каникулы у тебя выдались напряженными, — вернувшийся из дома Альфред с беспокойством разглядывал мое мрачное, бледное лицо.

— Как раз наоборот, они были тихими и очень познавательными, — особо выделил я последнее слово. — Правда, только не по части писем.

— Я ожидал чего-то подобного, — кивнул Ал. — Если тебя это утешит, я несколько дней пытал отца насчет людей на фамилии Ребер. Он нашел четверых: младшего клерка в Министерстве, его пожилую матушку, работника госпиталя им. Косселя и студента Шармбатона. Это все одна семья, про других Реберов мне узнать пока не удалось.

— Спасибо, Ал. Я напишу родственнице, которая живет в Англии, надеюсь, она не откажется мне помочь.

Я отправлял письма домой каждый день, но ответ пришел мне лишь один раз. Мать коротко и сухо попросила меня писать им только в том случае, если у меня что-то случится. Она подтвердила, что Эрих до сих пор болеет, и для его выздоровления нужен полный покой, а снующие повсюду совы этому не способствуют.

Дни стали короче, писем из дома больше не было, и я, не имея возможности хоть как-то повлиять на события, закопался с головой в книги. Альфред поглядывал на меня с опаской, но не протестовал — видимо, считал это лучшей альтернативой унынию.

Школьная программа интересовала меня мало — я достаточно хорошо учился для того, чтобы сдать экзамены без подготовки, а вот информация о всесильной палочке зацепила меня всерьез. Я зачитал дневник Майера до дыр, нашел десятки отсылок к другим книгам и рукописям, но самого главного — информации и местонахождении даров не было. Меня не раз посещала идея рассказать все Альфреду, но каждый раз мне будто наяву представлялось его хмурое лицо и недовольный голос: «Геллерт, не шути с магией, иначе она начнет шутить с тобой. На свете не бывает ничего абсолютного, и непобедимая палочка — не исключение, это просто детская сказка».

Год подходил к концу, за это время я перерыл кучу информации по легенде о трех артефактах, послал письмо двоюродной бабке, Батильде Бэгшот — единственной кроме родителей близкой родственнице. Она жила в Англии и, похоронив мужа, вела довольно скромный образ жизни, хотя и имела множество знакомых. Миссис Бэгшот ответила, что хоть и не знает мистера Баррингтона лично, но слышала, что он работает в св. Мунго. Она согласилась помочь мне и узнать больше об этом человеке и о том, что он, возможно, делал в нашем доме.

Я собирался домой, сдерживая внутри комок скрученных нервов. Это было совершенно не похоже на прошлогоднее возвращение, когда Эрих, смеясь, сшиб меня с ног у самого камина и не давал подняться, пока я его не защекотал. Я раз за разом говорил себе, что срываться на родителях глупо, что крики совершенно ничего не решат, но все же мне хотелось, едва выйдя из камина, вывалить им на голову все то, что тлело внутри уже много месяцев.

Дома было тихо. Просторный холл, чей мрамор расплавленным морем отражал свет свечей, был пуст — ни хозяева, ни домовики, ни брат не встречали меня из школы. Оставив чемодан у камина, я, стараясь не перейти на бег, поднялся по лестнице и распахнул двери обеденного зала. Домовики накрывали стол к ужину, раскладывали по скатерти отблескивающие боками ложки, рассыпающие блики тонкие фужеры и тяжелые блюда.

Я не стал садиться за стол — не то чтобы не было аппетита, но сейчас было не время для еды. Через десять минут вторые двери отворились и вошел отец. Он увидел меня не сразу, лишь через несколько шагов, на миг шаг его сбился, и он, кивнув мне, неторопливо сел за стол. Мать вошла минутой позднее и устроилась, по своему обыкновению, на противоположной от отца стороне.

— Добрый вечер, Геллерт, мы ждали тебя после ужина, — ее голос был мелодичным и нежным, но я нахмурился. Она была невероятно красива. Красотой мраморной статуи, росчерками кисти художника. Я никогда не видел в ней живых эмоций — только то, что необходимо, чтобы на приемах выглядеть заботливой матерью. Венера, прекрасный кусок обточенного камня.

— Вы не отвечали на мои письма, — я не смог вытолкнуть из себя обтекаемые вежливые фразы, мне поперек горла встал сжавшийся ком — первый ком готовой сорваться лавины. — Что с Эрихом?

— Мы не хотели беспокоить тебя во время занятий, Геллерт, — с отцом было несколько проще, он никогда не пытался увиливать. — В конце осени врачи обнаружили у твоего брата драконью оспу. К сожалению, болезнь зашла слишком далеко, и он не дожил до Рождества.

* * *

Легко справиться с болью, когда ты порезал руку или упал с метлы. Достаточно лишь выпить зелье или вызвать колдомедика, и вот, через пару часов ты снова в порядке и уже забыл о досадной случайности. Сложнее избавиться от боли, когда ты по глупости выпил непроверенное зелье или угодил под сглаз. Тогда придется пару дней полежать в больнице, вынести неприятные процедуры и ужасающие на вкус лечебные варева.

Как можно избавиться от боли, которая тонкой раскаленной иглой вонзилась в горло и с каждой секундой пожирает плоть, превращая ее в жирный серый прах? Когда любая физическая боль лучше, потому что игла застряла так глубоко, что ее не выцарапать, не вырезать ножом и не вытащить взмахом палочки.

Самое коварное в этой боли, что ее поначалу не ощущаешь. Игла отравлена, она разносит с кровью яд, который замораживает мысли, заставляет каменеть мышцы и медленнее биться сердце. И когда оцепенение наконец отпускает, когда ты думаешь, что тебе показалось, и вовсе не было никакой иглы, она дает о себе знать огненной пульсацией, вырывая из глотки дыхание и подсекая ноги. Яд выливается из тебя, вытекает тонкой струйкой, но это уже не поможет, ты уже горишь внутри, и от этого не излечиться. И ты будешь гореть, будешь тлеть так долго, как только сможешь, огонь ни на миг не покинет тебя, и даже когда твоя оболочка станет легкой, как тончайший пергамент — дунешь, и порвется, — даже тогда это пламя будет внутри тебя. Оно станет частью тебя.

* * *

Дом Фюрстенбергов был окружен со всех сторон цветущим садом. Деревья, тропинки и клумбы составляли причудливые узоры, в пруду сновали красные рыбки, а самый старый домовой эльф, подоткнув длинные полы белой туники, с важным видом подметал дорожки. Я давно не был в гостях у Альфреда и, признаться, соскучился по этой красоте, но сейчас она была для меня серой и застывшей.

Я устало откинулся на резную перегородку беседки и невидящим взглядом уставился в пространство. Врач с самого утра напоил меня зельями, поэтому сейчас мои мысли кружились неторопливо и плавно, как опадающие по осени листья, и я не мог толком на них сосредоточиться. Эрих… брата больше нет, он умер, растаял от тяжелой болезни, в то время как я сидел за книгами в Дурмстранге. Мне даже не дали на него взглянуть, не дали попрощаться. О чем думали родители и сожалели ли они о случившемся — мне неизвестно. Как больно, когда все, к чему ты стремился в жизни, рушится в один миг. Эрих не пойдет в Дурмстранг, я не увижу, каким человеком он станет, не смогу гордиться его успехами, обнимать его и поддерживать. Я хотел помогать ему во всем, пока он не вырастет, хотел увидеть его первую влюбленность и баловать его детей… Почему все так случилось?

Когда я очнулся в кровати, возле меня сидел, держа за руку, бледный и растерянный Альфред, а семейный колдомедик Фюрстенбергов менял на голове компресс. Я почти не помнил, как ввалился к ним в дом через камин, как родители Альфреда суетились, вызывая доктора, и как я в итоге заснул под действием зелий.

— Молодой человек, вам нужно больше отдыхать. Я не могу все время поить вас успокаивающими зельями, поэтому вам стоит отвлечься.

— Да, спасибо.

— Гел, приходил твой отец, — Альфред растерянно поджал губы. — Герру Нойманну пришлось битый час уговаривать его, чтобы он оставил тебя у нас, и если бы не вмешательство моего отца, боюсь, он бы забрал тебя.

— Благодарю вас, — я повернул голову к седому улыбчивому мужчине, — мне действительно сейчас совсем не хочется домой. Там я точно не смогу отвлечься.

— Ваш семейный колдомедик не проводил диагностику? Драконья оспа — коварная болезнь, она поражает внезапно, и если тотчас не принять меры… Хотя в вашем возрасте ей болеют редко, но она и взрослого мага сожжет за неделю, если не повезло ей заразиться.

Я устало помотал головой и откинулся на подушки, пока герр Нойманн водил надо мной палочкой, а Альфред, до этого молча сидевший рядом, вдруг подал голос:

— Что-то я не понимаю. Если драконья оспа убивает за неделю, то о каком лечении писали твои родители в течение нескольких месяцев? Или он болел чем-то еще?

— Я не знаю, — голос хрипел, хотелось отвернуться к стене и уснуть, чтобы перестать думать. — Да и какая теперь разница?

— Нет, постойте, очень большая. Если это была другая болезнь, то ваш дом может быть до сих пор заражен, это опасно. Как зовут вашего семейного врача?

— После смерти герра Ламанна отец так и не нанял нового колдомедика. Мы с братом редко болели, так что в нем не было необходимости, а обычные осмотры мы проходили в клинике. Брат писал, что осенью в наш дом приходило множество людей, среди них некие Ребер и Баррингтон. Очевидно, они тоже колдомедики.

Нойманн задумчиво погладил короткую седую бороду и нахмурился.

— В моей практике мне не приходилось сталкиваться с этими людьми, но, насколько я помню, Баррингтон из св. Мунго и Ребер из госпиталя им. Косселя имеют совершенно другой профиль. Они оба специализируются на магическом потенциале и снятии различных сглазов и проклятий, которые могут его снижать. Я уточню эту информацию и зайду к вам завтра, поправляйтесь.

Колдомедик вышел, тихо притворив за собой дверь, и я повернулся к сидящему у кровати Альфреду.

— Ал, на тебе лица нет, иди отдохни. Со мной ничего не случится за пару часов.

Альфред от моих слов вздрогнул и, нахмурившись, помотал головой.

— Я в порядке, Гел, не волнуйся. У меня все не идут из головы слова Нойманна о драконьей оспе. Что-то странное во всем этом, но я не могу понять, что именно.

— Нет смысла во всех этих размышлениях, — я сжал его руку поверх одеяла и бледно улыбнулся. — Доставил же я хлопот твоей семье. Спасибо, что помог.

— Прекрати сейчас же, а то стукну. Для этого и нужны друзья, разве нет? Я пойду посоветуюсь с отцом, отдыхай.

* * *

На следующий день я наконец взял себя в руки и, набравшись сил, спустился к ужину. Дом Фюрстенбергов был, на удивление, небольшим. Всего два этажа, по четыре комнаты в каждом крыле, да огромный сад, закрывающий его со всех сторон. По рассказам Альфреда я знал, что его матушка лично следила за целой дюжиной домовиков, которые ухаживали за этим великолепием, сама заказывала семена и саженцы, а иногда и вовсе по-маггловски возилась в земле. Впервые услышав об этом, я решил, что Ал так шутит — да чтобы благородная дама занималась подобным? Свою мать я бы даже и представить не мог за пропалываем клумб, но, побывав первый раз в гостях у Фюрстенбергов, я понял, что это совершенно особенные люди.

В обеденном зале обнаружился доктор Нойманн, с обеспокоенным видом втолковывающий что-то Альфреду, а так же Глория, которая, забыв об этикете, прямо на обеденном столе быстро черкала что-то на листе пергамента. Увидев меня, она охнула и попыталась улыбнуться, хотя на ее лице отчетливо проступило сочувствие.

— Добрый вечер, фрау Фюрстенберг, герр Нойман, Альфред. Извините, что пришел без приглашения.

— Что ты, Геллерт, присаживайся. И я не помню, когда из Глории превратилась во фрау, — она легко обняла меня за плечи и подвела к столу. — Боюсь, у нас к тебе нелегкий разговор, но мы должны подождать Ральфуса, он скоро придет.

Отец Альфреда не заставил себя долго ждать — он влетел в столовую, сжимая в кулаке несколько пергаментов, и при этом его лицо искажало такое неприкрытое бешенство, что я попытался вжаться в кресло. Ни разу еще на моей памяти спокойный и даже в чем-то меланхоличный герр Фюрстенберг не излучал настолько угрожающую мощь.

— Ральфус, что ты узнал? — для меня было удивительно, что семейный колдомедик зовет Фюрстеберга по имени, но видимо, он был им больше другом, чем врачом.

— Именно то, что ты и предсказал, Оскар, — сжав зубы, прорычал он. — Какое варварство — ради того, чтобы не допустить ослабления семьи, поступать так жестоко!

— Я отправила письма всем знакомым из Министерства, они должны его найти, — тихо отозвалась Глория, не поднимая глаз. — Ральфус… я заберу мальчика. Может, ты и будешь против, но я не смогу поступить по другому.

— Я сам хотел это предложить, — Фюрстенберг подошел ближе и обнял ее за плечи. — Не плачь, все будет хорошо.

Я растерянно смотрел, как Глория промакивает глаза платком, как Альфред, поджав губы, перечитывает документы, которые принес его отец, и в голову закрадывались невероятные по своей абсурдности мысли.

Наконец все сели за стол, и некоторое время в комнате висело напряженное молчание. Я не решался задавать вопросы, видя, как рассержен глава семьи, но, когда ужин подошел к концу, он сам обратился ко мне.

— Геллерт, Оскар передал мне и Глории содержание вашего разговора и то, что ему удалось узнать после, — он задумчиво побарабанил пальцами по столу и продолжил: — Мне тяжело тебе об этом рассказывать, но мы узнали, что твой брат не умер от драконьей оспы.

— Что? — из рук вывалилась и звонко стукнулась об пол ложка. — О чем вы говорите?

— Если бы вы и Альфред не упомянули в разговоре странные обстоятельства болезни и имена двух колдомедиков, я бы не обратил на это внимания, — обратился ко мне Нойманн, нервным жестом протерев очки. — Дети в таком возрасте заражаются драконьей оспой чаще всего, и в большинстве случаев действительно умирают, но ни Ребер, ни Баррингтон не занимаются лечением инфекционных болезней. Как я уже говорил, они специализируются на магическом потенциале, но, говоря по-простому, в народе они считаются специалистами по сквибам. Могу я задать вам не совсем корректный вопрос — у вашего брата когда-либо проявлялись магические способности?

— Ох, — я запустил пальцы в волосы и с силой сжал. Мысли, вопросы, совершенно ужасные в своей логичности подозрения захлестнули с головой, и на несколько секунд я забыл как дышать. Не может быть. Этого. Просто. Не может. Быть. — Я общался с Эрихом только летом и на Рождество, остальное время меня не было дома. И нет, при мне у него ни разу не случались выбросы, но я даже на секунду не задумался, не заподозрил…

— Не казните себя, на вашем месте вряд ли бы кто-то заметил. Эрих был еще мал, и все можно было списать на его возраст.

— Они выкинули его, да? — я сжал руки на коленях, чтобы они перестали дрожать, выдавая мою ярость. — Или убили? Что они с ним сделали?!

Я заметил, что плачу только, когда Глория протянула мне платок.

— Все в порядке, дорогой, он должен быть жив, — она ободряюще сжала мое плечо. — Он где-то в маггловском мире, и мы его найдем.

— Как они могли так поступить, это же их ребенок, их сын? — голос у Альфреда дрожал от возмущения. — Я думал, что этот ужасный обычай все давно забыли.

— К сожалению нет, Альфред, — отозвался Ральфус. — Это не афишируется и считается дурным тоном, но некоторые семьи и в наше время предпочитают выкидывать сквибов в маггловский мир. Сквибы рождаются не так уж и редко, в каждой семье хотя бы несколько раз такое происходило. Но когда ты последний раз слышал, чтобы в старой, богатой семье родился ребенок, лишенный магии? Чаще всего им просто меняют фамилию и оставляют жить в родном доме под видом прислуги. Твой двоюродный дед, кстати, был сквибом, но из-за того, что семья от него не отвернулась, он наладил контакты с маггловским миром и теперь наша семья спонсирует некоторые их предприятия, получая от этого неплохую прибыль.

— Так дядя Вилмор…

— Сын Реджинальда, но при этом он маг.

На минуту повисло молчание, которое нарушила Глория.

— Геллерт, мы с Ральфусом попросили своих родственников в Англии пообщаться с Баррингтоном, и хоть тот был связан клятвой, но, не называя имен, подтвердил, что осенью осматривал маленького мальчика по просьбе его родителей, и ребенок оказался сквибом. К сожалению, кроме этого он ничего не знает — ни куда делся Эрих, ни в каком он сейчас состоянии, но, скорее всего, он попал в приют, так что скоро мы его найдем, — она помолчала минуту и добавила: — Как я уже говорила — я хочу забрать Эриха к нам. Я не могу понять поступок твоих родителей и не собираюсь возвращать им мальчика.

— После того, что они сделали, не называйте их моими родителями, — я едва выдавил из себя слова. — Не найдется проклятья, которое я бы не рад был обрушить на их головы, но до совершеннолетия я связан. Глория, вы сможете раздобыть для меня маггловские карты? Я буду искать в приютах.

— Не волнуйся, мы все займемся поисками, — вздохнул Фюрстенберг, устало откинувшись в кресле. — Наша семья ведет с магглами дела, поэтому мы немало знаем о них. Я разошлю запросы всем знакомым и рано или поздно Эрих найдется.

— Нужно найти его как можно раньше — он совершенно не знает их мир, — в груди больно закололо от мысли, что где-то там совершенно один сидит и плачет мой брат, которого в один момент вышвырнули из дома и как бродячего щенка подкинули к чужому порогу. — Он совсем маленький, он не будет молчать о магическом мире. Я так боюсь, что с ним могут что-то сделать.

— Я уверена, Эрих сильный, он выдержит и дождется нас, — Глория поднялась из-за стола и ласково погладила меня по голове. — Геллерт, тебе нужно отдохнуть. Хотя бы ради брата, чтобы собрать как можно больше сил для его поисков.

— Хорошо, — мне очень не хотелось обманывать ее, но после того, что я узнал, один разговор не терпел отлагательств.

Дождавшись, когда все разойдутся по комнатам, я прокрался к камину и, кинув в него горсть дымолетного порошка, шепотом назвал адрес своего дома.

* * *

Прошло всего несколько суток, но мне казалось, что я вернулся в этот дом спустя долгие годы. Может, из-за того, что луна заглядывала в окно, рассвечивая зал в мрачные черно-серые тона, дом казался мне застывшим и неживым, а может, из-за того, что счастливые воспоминания, которые просыпались внутри при взгляде на шторы, за которыми любил прятаться Эрих, или на любимую им статуэтку грифона, теперь поблекли и вызывали во мне кипящую ярость. Теперь все здесь казалось мне другим.

Я долго стоял посреди зала и представлял, о чем могла думать моя мать, когда решала выкинуть своего сына? Она была здесь, в доме, где он вырос, но вспоминала ли она в этот миг день, когда он родился, или его первые слова? Жалела ли она хоть о чем-нибудь?

Появившаяся Энни заставила меня вздрогнуть. Домовушка была очень стара и нянчила, возможно, еще моего прадеда, поэтому мне было сложно разобрать эмоции на ее сморщенном лице.

— Молодой хозяин, вас ожидают в малой гостиной.

— Энни, — я подошел совсем близко, встал на одно колено. — Энни, скажи — ты знаешь, где Эрих?

Она рванулась из моих рук, но я схватил ее крепче.

— Энни, прошу тебя, ответь, Эрих в опасности, я должен его найти! — она сгорбилась и прижала к глазам маленькие кулачки. Всхлипнула. — Если тебе запретили говорить, просто кивни. Его выгнали из дома? Он у магглов? — она мелко закивала головой, со стороны это больше походило на дрожь. — Ты можешь перенести меня к нему? Или доставить его сюда?

— Маленький хозяин так долго плакал, — сказала она еле слышно, растирая слезы по щекам.

— Он плакал и звал меня, постоянно, и днем, и ночью. Энни все слышала, Энни хотела сойти с ума или умереть, чтобы не слышать, а потом старший хозяин что-то сделал, и теперь Энни совсем ничего не слышит. Простите, Энни не боится умереть для маленького хозяина, но Энни не может ослушаться приказа.

— Ты не виновата, Энни. Я найду его, но мне нужна помощь. Ты можешь намекнуть, где он сейчас?

— Там… дворец у реки и громкие часы на башне.

Когда я разжал руки, Энии с хлопком исчезла, а я поднялся с колен и направился в гостиную.

Меня явно давно ждали — двери были распахнуты, а в комнате витало знакомое напряжение, которое появлялось в те минуты, когда родители вынуждены были проводить друг с другом больше положенного времени. Я остановился в проеме, рассматривая непринужденно читающего отчеты отца и наблюдающую за игрой огня в камине мать.

— Ты задержался, Геллерт, — отец бросил на меня недовольный взгляд и снова повернулся к бумагам. — Теперь наши планы сдвинулись на несколько дней, а еще ты пропустил важный прием. Я надеюсь, ты пришел в себя, и теперь мы сможем заняться делами.

— Мы понимаем, что ты расстроен, — вступила в разговор мать, видя, что я никак не реагирую на их слова, — но ты не должен забывать о своих обязанностях. Ты не можешь позволить скорби взять над собой верх. Мы скорбим не меньше твоего, но при этом…

— Скорбите? У вас повернулся язык сказать, что вы скорбите? Вы?!

— Не смей повышать на нас голос, — она перестала изображать сочувствие, которому я, впрочем, все равно не поверил, и снова отвернулась к камину. — Ты не в себе, иди спать — утром поговорим.

— Нет, мы поговорим сейчас! — я с силой ударил кулаком по стене и шагнул вперед. — Вы считаете, что после того, что вы сделали, я проведу хоть одну лишнюю минуту в этом доме? Где мой брат, отвечайте!

— Мне очень интересно, кто тебе рассказал, — отец отложил бумаги на журнальный столик и раздраженно вздохнул. — Все было бы намного проще, если бы ты ничего не узнал. Пойми, Геллерт, ему будет лучше в маггловском мире, среди таких же, как он. Здесь он бы превратился в изгоя, в позор семьи.

— Не делай вид, что заботился о его благе! Даже если он сквиб, это не делает его отбросом!

— Нет, делает! — мать вскочила из кресла у камина. Я первый раз видел ее такой — с искаженным от гнева лицом, с презрительным оскалом, до неузнаваемости уродующим ее красивое лицо. — Делает! Он никто, выродок! В нашей семье не должен был родиться сквиб, в нас нет ни капли грязной крови магглов. Если кто-то об этом узнает, вся наша репутация, все уважение рухнет в один момент. Это была ошибка, но мы уже все уладили. Не жалей об этом, Геллерт, он того не стоит.

— Человеческая жизнь для тебя — ошибка? Вот так просто — не нужен человек — уберем человека? — я в шоке уставился на эту женщину, которую, видимо, знал еще меньше, чем думал прежде. — Ты его выносила и родила, ты придумала ему имя и теперь вот так легко выкинула его?

— Я зря согласилась на уговоры твоего отца. Я никогда не хотела второго ребенка, и, видимо, не зря. Лучше бы я его вовсе не рожала.

Я немо открывал рот, хватая воздух, пока она, уже успокоившись, неторопливо разглаживала платье и поправляла волосы. Такая красивая снаружи и такая пустая внутри, от этого контраста хотелось выть, хотелось изуродовать ее, чтобы оболочка отражала содержимое. Я с ужасом понял, что был в шаге от того, чтобы убить человека.

— Ты просто пустая бездушная кукла! Вы оба не люди, вы каменные статуи, у домовиков больше чувств, чем у вас!

— Выговорился? — она окинула меня равнодушным взглядом. — Ты ничего не сможешь изменить, так что смирись.

— Мерлин… за что? — я стер с глаз злые слезы. — Да будьте вы прокляты, бездушные твари, будьте прокляты! Вы не заслуживаете того, чтобы жить!

Меня не пытались остановить, когда я бежал коридорами поместья, когда ввалился в камин и, ничего не разбирая перед глазами, упал, запнувшись за решетку по ту сторону. Слезы душили меня, хотелось кричать, выплескивая всю свою ярость, разбить кулаки в кровь и забыть, вычеркнуть из памяти этот год.

Я проснулся в кровати, в комнате, выделенной для меня Фюрстенбергами, и в первый момент подумал, что это был дурной сон. Но спустя минуту резко подскочил, скидывая с себя одеяло. Не было времени спать, нужно было найти брата. Вчерашняя ярость улеглась, оставив после себя усталое опустошение, и я даже удивился своей злости. В конце концов, чего я ожидал? Я никогда не обманывался насчет родителей, не строил иллюзий о счастливой семье. Мы были чужими людьми, которых связывала вместе только общая кровь. Видимо, пожив у Альфреда, узнав ближе его родителей, меня просто одолела зависть. Банальная зависть и обида, что у нас с Эрихом было не так, что нас обделили этим теплом. Я шумно выдохнул и растер лицо ладонями. Не было времени размышлять, нужно как можно скорей начать поиски.

Спустившись к завтраку, я застал в комнате только Альфреда и его матушку. Я остановился в проеме, разглядывая ее: милое лицо, которое все же нельзя было назвать красивым — самая обычная женщина, но то, с какой нежностью она смотрела на сына, делало ее по-настоящему прекрасной.

— Геллерт, как хорошо, что ты пришел. Мы так волновались за тебя, куда ты вчера пропал?

— Простите, я не хотел вас тревожить, — мне действительно было стыдно, что я поддался порыву и сбежал, не предупредив никого. — Я был дома. Мне не хотелось бы говорить о том, что там происходило, но старая домовушка Эриха сказала, что он в месте, где у реки большой дворец и громкие часы на башне. Вряд ли она могла бы рассказать больше — не смогла бы пойти против воли хозяина.

— Громкие часы, дворец? Даже не знаю. Часы могут быть на любой площади в любом городе, но вот остальное… Где может быть это место?

— Не знаю, я почти не бывал в маггловском мире и ничего похожего не видел.

— Гел, я напишу дяде Вилмору, он постоянно бывает у магглов и может нам что-то подсказать, — предложил Альфред и я благодарно кивнул.

— Хорошая идея, спасибо.

В обед, вместо ответного письма, Вилмор Фюрстенберг прибыл через камин сам. Это был несколько тучный, но очень веселый мужчина, который, едва шагнув из камина, успел обнять Глорию, взъерошить Альфреду волосы и пожать мне руку.

— Ах, как я рад, как у вас хорошо! — он со счастливой улыбкой развел руки в стороны и шумно вздохнул. — Прекрасный воздух, прекрасный дом, мне как всегда у вас легче дышится. Атмосфера такая приятная! Я не совсем понял, что ты хотел у меня узнать, Альфред, почерк у тебя как и прежде ужасный.

— Я тоже рад тебя видеть, дядя, — улыбнулся Ал. — У нас к тебе серьезное дело, пойдем в гостиную, матушка тебе все объяснит.

— Дело в том, Вилмор, что мы ищем одного человека, — сказала Глория, когда все расселись. — Это брат Геллерта, он попал в маггловский мир, и его нужно как можно быстрее найти.

— Ох, дорогая, ты не представляешь, как много магглов, их города как муравейники, там будет нелегко найти кого-то.

— Эрих еще ребенок, мы думаем, что он попал в детский дом.

— Хорошо бы так, дорогая, тогда его легче будет отыскать. Но если он будет бродяжничать, мы не сможем его найти, у магглов очень много бездомных детей. Вы знаете, где примерно он может быть, в каком городе?

— Мы даже не уверены, в какой он стране, — сказал я. — Но домовик сказал, что он в том месте, где громкие часы на башне и дворец у реки. Альфред говорил, что вы часто бываете у магглов, вы где-нибудь видели что-то похожее?

— Часы, дворец… — откинувшись в кресле, пробормотал Вилмор. — Мне в голову приходит только Лондон. Вестминстерский дворец стоит на берегу Темзы, и у него есть высокая башня с громкими часами. Но я могу и ошибиться, в Европе множество дворцов.

— Нужно начать поиски хоть с чего-то. Дядя, а ты сможешь достать нам маггловские карты Лондона? И узнать, где находятся приюты?

— Дайте мне пару часов, и у вас все будет.

* * *

Я еще раз сверился с картой и пошел вперед, к пересечению двух плохо освещенных улочек. Лондон оказался совсем не таким, каким я его себе представлял — темные грязные подворотни, толпы нищих, горы мусора, который никто и не думал убирать, а за углом, в двух шагах, богатые коттеджи, ювелирные лавки и рестораны. Нищета и роскошь здесь шли в ногу — сдвинешься в сторону и окажешься в сточной канаве.

Здание приюта было наполовину скрыто нависающими сверху ветвями. Маленький и темный дом скрипел от ветра, грозя развалиться на части, и я с опаской открывал одну за другой двери, находя за ними озлобленных, больных и несчастных детей. Я чувствовал себя чудовищем, понимая, как выгляжу в их глазах. Каждый раз, открывая двери, я сперва видел проблеск надежды на их лицах, а после мне в спину неслись оскорбления и плевки за то, что я — снова не тот, кого они ждали, не тот, кто заберет их к себе.

Один приют сменился другим, потом третьим, и везде я видел лишь грязь и нищету. В одном из приютов я застал телегу, на которую грузили тела — на лекарства не было денег, и дети гибли десятками, запертые в душных комнатах, без нормальной еды и света.

— Эй, парень, хватит глазеть, ты не в цирке, — прикрикнула на меня растрепанная женщина в засаленном фартуке. — Если хочешь забрать ребенка — иди к миссис Форн.

— Нет, я кое-кого ищу… одного мальчика.

— Ты о Билли, что ли? Так он на заднем дворе, обслуживает клиента.

— В смысле, обслуживает? — я неплохо знал английский, но мне все равно показалось, что я ослышался.

— В известном смысле, ртом, — хихикнула она и сделала неприличный жест. — А может, тебе и я подойду? Для такого красавчика даже скидку сделаю.

Рвало меня долго и мучительно. Даже когда в желудке ничего не осталось, меня продолжало трясти. Хотелось уничтожить, стереть всю эту мерзость. Первый раз в жизни я чувствовал такое отвращение к людям. Если родителей я презирал за их бездушие, то эти существа вызывали желание раздавить их, как мерзких насекомых.

Отдышавшись, я через силу вернулся в детский дом. В это раз я намного быстрее обошел все комнаты и расспросил персонал. Мне хотелось как можно скорее найти брата и сбежать отсюда, чтобы не видеть эти лица.

Был уже вечер. Шум города постепенно стихал, лишь изредка отдаваясь далеким цоканьем копыт по мостовой, и я совершенно без сил плелся вперед. На сегодня остался последний приют — маленькое кособокое строение на окраине Лондона, скрытое за кованой оградой, заросшей плющом. Смотрительницу я не застал, и по коридорам меня провожал сгорбленный сторож, который кашлял так громко, что я боялся, как бы он не рассыпался.

— Не знаю, кого вы тут ищите, мистер, да только здесь нет нормальных детей. У нас давно никого не забирали — боятся заразы. Всю зиму болели, я думал, никого не останется.

— Почему правительство не дает вам денег на лекарства?

— Хах, да, может, и дает, только мы их не видим. Раньше были работные дома, и кто покрепче, мог заработать себе на хлеб, а сейчас и их прикрыли. Потому мы и закрываем глаза на то, что наши ребята воруют — как тут не воровать, когда жрать нечего?

Я открыл дверь в следующую комнату и вздохнул. Нет, опять не то. На трех двухъярусных кроватях ютились тощие грязные дети, но среди них не было знакомого лица. Я уже повернулся, чтобы выйти, когда заметил у одной из девочек платок со знакомой монограммой.

— Откуда это у тебя? — я шагнул к ней, и девочка сжалась на кровати, прикрыв голову руками.

— Не трогайте ее! — вперед вышел оборванный мальчишка с расцарапанным лицом. — Она его не крала, это подарок.

— Я ничего ей не сделаю и платок не заберу — мне интересно, где мальчик, который его тебе дал? Я его ищу, он мой брат.

— Я… я не знаю, он постоянно убегал, а потом исчез, — она прижала платок к груди и робко спросила: — Вы Геллерт, да? Он вас ждал.

— Да, я Геллерт, — я с трудом проглотил вставший в горле ком. Исчез. Он сбежал, или его увезли? Может, перевели в другое место? Я повернулся к сторожу. — Могу я поговорить со смотрительницей? Вы знаете, когда она вернется?

— Обещала к ночи быть, а там кто знает? Если вы не будете больше смотреть ребятишек, закройте дверь, им спать надо.

Я вышел на улицу и устроился на скрипучей скамейке во дворе. Несмотря на лето, над Лондоном висел липкими клочьями туман и было зябко, как весной. Луна освещала запущенный дворик, заросший сорняками, и мир казался черно-белым и плоским, как на колдографиях.

Калитка скрипнула, и я встал, различив у входа чью-то тень. Женщина шла, закутав плечи в шерстяной платок и осторожно ступая на темную дорожку. Я не двигался, ждал, пока она подойдет ближе, и наконец она меня заметила.

— Что вы здесь делаете? Приют закрыт на ночь, посторонним сюда нельзя.

— Я пришел поговорить с вами о моем брате. Он жил у вас какое-то время.

В темноте я не мог разглядеть ее лицо, но мне показалось, что она нахмурилась.

— Тогда заходите внутрь, я не собираюсь разговаривать с вами на улице.

Смотрительница оказалась высокой сухой женщиной с длинными узловатыми пальцами и недоверчивыми глазами. Она не предложила мне сесть и долго сверлила взглядом.

— Предупреждаю сразу — мои подопечные не продаются. Если вы из этих, то поищите другой приют.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Как же, не понимаете. Приходят всякие богатеи, трясут кошельком. Только я не хочу, чтобы вы сначала забрали ребенка, а через пару недель вернули покалеченного. Хватило мне Теда, который утопился в речке. Раз богатые, то трахайте шлюх в борделях, а не детей.

— Извините, миссис, но я действительно только пришел спросить о брате. Его зовут Эрих, восемь лет, светлые волосы, голубые глаза. Он попал к вам в конце осени.

— А, этот, — она скривилась и отошла к окну. — Да, он здесь жил. Первое время ревел постоянно, кого-то звал, от всех шарахался. Потом сбежал, нашли его через два дня.

— Нашли? — голос не слушался и мне пришлось откашляться.

— Да. Он недалеко убежал, полисмен нашел его в парке. После розг, конечно, присмирел, но через месяц снова удрал.

— Розги?! Вы его били? — я сжал кулаки и шагнул вперед, но смотрительница даже не повернулась в мою сторону.

— Конечно били. У нас есть правила, и тот, кто их нарушает, будет наказан. Наш приют не самый худший в Лондоне, и сбегать отсюда глупо — на улице дети быстро умирают.

— Где он сейчас?

— А вы как думаете? Только ненормальный будет сбегать из приюта в середине зимы, а у нас и так была эпидемия. Жил бы спокойно, сейчас бы тут сидел, а так не терпелось ему, все брата искал, вот и увидитесь теперь на том свете.

Я до хруста сжал зубы, проклиная все — и родителей, и магглов, но главное — себя. Потому что, приди я на несколько месяцев раньше, Эрих бы остался жить. Почему, почему он не дождался меня, зачем сбежал? Если бы я только прислушался к себе, если бы только приехал на Рождество домой, все могло быть по другому.

— Куда дели тело?

— Как обычно, забрали всех, отвезли на телеге за город и сожгли, чтобы болезни не разносить. Не понимаю я, раз вы не из бедной семьи, зачем было ребенка отдавать?

— Я тоже не понимаю.

Я шел по ночному Лондону, не разбирая дороги. Мне нужно было что-то делать, хотя бы бессмысленно перебирать ногами, чтобы сосредоточиться на этом и ни о чем не думать. Шаг, другой, третий. Туман оседал на мостовую мелкой водяной пылью, и она отражала свет фонарей. Будто прошел дождь.

Я не знаю, долго ли я блуждал так. Пару раз меня пытались ограбить, и я с несвойственным мне удовольствием приложил оборванцев боевыми проклятиями. Мне было все равно, умрут ли они после этого. Меня абсолютно не волновало ничто на свете, важно лишь было вовремя переставлять ноги, чтобы не упасть, и считать шаги.

Когда небо над городом начало светлеть, а я понял, что скоро упаду и не поднимусь, то сжал в руке портключ и перенесся в поместье Фюрстенбергов.

* * *

Следующие дни были какими-то бессвязными, будто перед глазами мелькали обрывки колографий. Я бродил по саду, что-то ел, с кем-то разговаривал, но если бы меня спросили, я не смог бы вспомнить деталей. Я не заметил, что в какой момент через камин прибыла миссис Бэгшот, но когда она обняла меня, стало немного легче.

— Геллерт, думаю, тебе стоит поехать со мной. В Годриковой Лощине очень спокойно, ты отдохнешь и придешь в себя. Поживи у меня пару недель, а потом решишь, что делать дальше. Да и Альфреду, я думаю, хочется побыть с семьей.

— Ты как всегда права, — я не так уж хорошо ее знал, но сейчас был очень благодарен за поддержку. — Я не против, все равно у меня не было никаких планов.

Альфред не хотел меня отпускать, но я видел, как расстраивает его мой вид, поэтому все же предпочел уехать. Хоть он и был моим лучшим другом, а может, как раз из-за этого я хотел, чтобы он как можно быстрее забыл эту историю и снова начал улыбаться.

Годрикова Лощина оказалась маленькой деревенькой, тихой и немного сонной. Батильда после смерти мужа жила одна, и весь второй этаж дома был в моем распоряжении, включая большую библиотеку. Я не знал точно, осталась ли она от мистера Бэгшота, или Батильда собирала ее сама, но я нашел для себя множество интересных книг и часами сидел на лавочке в саду.

Однажды утром именно там, на одной из заваленных книгами полок я нашел безобидную с виду книжицу, которая всколыхнула во мне множество мыслей и воспоминаний. Она стояла, зажатая с обеих сторон тяжелыми ветхими томами, и я с трудом вытащил ее. «Сказки барда Бидля», то же издание, что я читал Эриху в детстве. Я сел прямо на пол, прислонился спиной к стеллажу и страницу за страницей разглядывал причудливые иллюстрации, пока не дошел до той, что заставила сердце болезненно сжаться — на ней Кадм Певерелл с помощью Воскрешающего камня призвал из мира мертвых свою любимую. Я усмехнулся и перевернул лист. Как жаль, что это всего лишь сказка.

Вечером Батильда нашла меня в саду на скамейке и попросила составить ей компанию.

— У моей знакомой, Кендры, сыновья сегодня вернулись из Хогвартса. Она звала меня в гости. Сходи со мной, быть может, подружишься с мальчиками.

— Из меня сейчас неважный собеседник, но я не против составить тебе компанию.

— Спасибо, Геллерт. Только я хочу тебя попросить — не спрашивай о самочувствии их сестры, Арианы. С девочкой случилась беда, и с тех пор она немного не в себе.

— Я ведь не неотесанный чурбан, бабушка, — я отвесил ей шутливый поклон. — Можешь не волноваться, я буду предельно тактичен.

* * *

Семейство Дамблдоров, как оказалось, жило от нас через дом, и я до сих пор не сталкивался ни с Кендрой, ни с Арианой только потому, что они обе старались как можно реже появляться на людях. Не представляю, как нагловатая и шумная Батильда познакомилась с Кендрой, из которой слова лились по капле в час, но, как ни странно, они действительно дружили.

— Спасибо, что пришла, — мягко улыбнулась миссис Дамблдор, чем очень напомнила мне Глорию. — А это твой внучатый племянник?

— Да, это Геллерт, он пока что живет у меня. Ему скучно целый день общаться с престарелой родственницей, поэтому я надеялась, что он подружится с твоими мальчиками.

— Я была бы очень рада, Альбус и Аберфорт сейчас мало с кем общаются. Пойдемте в обеденный зал.

Ужин проходил в основном под аккомпанемент Батильды, которую совершенно не смущало то, что она говорит и за себя, и за собеседника. Кендра лишь изредка вставляла свои замечания, а остальные и вовсе молча поглядывали друг на друга. Если бы Батильда не предупредила меня о болезни Арианы, я бы вряд ли что-то заметил — девочка вела себя спокойно и тихо, единственной ее странностью было то, что она совсем не разговаривала. Аберфорт показался мне человеком скромным, может, даже инфантильным, а вот Альбуса я воспринял как темную лошадку. Он то и дело бросал на меня по-взрослому проницательные взгляды, но когда наши глаза встречались, лишь вежливо улыбался.

Когда ужин был закончен, дамы остались на веранде, а мы отправились в небольшой сад за домом. Ариана явно любила это место — как только мы вышли, она села в траву и больше не обращала на нас внимания, играя с цветами.

— Геллерт, ты учишься в Дурмстранге? Миссис Бэгшот иногда рассказывала о тебе, — отстраненно заметил Альбус, и я ухмыльнулся про себя. Этот рыжий мальчишка напоминал мне хитрого лисенка, который слишком умен, чтобы совать нос в капкан, но не может обойти его стороной из любопытства.

— Да, я перешел на последний курс. А вы учитесь в Хогвартсе?

— Мне остался еще год, Аберфорту — три. Мне всегда было интересно, как обучают в Дурмстранге. У нас об этой школе ходят не очень хорошие слухи, — Альбус сорвал травинку, машинально сунул ее в рот, но тотчас скривился и выплюнул.

— Большей частью это выдумки самих студентов. Многие считают почетным учиться в школе, овеянной дурной славой.

— Судя по всему, ты не из их числа.

На это я только хмыкнул и пожал плечами. Альбус в ответ рассмеялся, и я не смог не улыбнуться вместе с ним. Чего-чего, а обаяния этому мальчишке было не занимать.

— А я многое слышал о Хогвартсе. Зачарованный потолок Большого зала, Черное озеро, лес, кишащий опасными тварями — мне хотелось бы все это увидеть.

— Лес и озеро может посмотреть каждый, но внутрь школы тебя не пустят, — Альбус задумчиво сорвал цветок и стал обрывать с него лепестки. — Только если ты не придешь в замок преподавателем.

— Что же, нет никаких секретных ходов? — поддел я его, и Альбус, бросив цветок в траву, развернулся ко мне спиной.

— Так я тебе о них и рассказал, — фыркнул он и вдруг сорвался с места. — А ну прекрати!

Я обернулся и увидел, что Ариана, которая до этого тихо сидела на траве, закопалась руками в землю и выдергивала из нее пучки корней, не обращая внимания на то, что пачкает руки, лицо и свое красивое платье.

— Дура! — Альбус подбежал и, выхватив у нее пучок травы с налипшей землей, вышвырнул его через ограду. — Хватит вести себя как животное, не позорь меня!

Она посмотрела на него большими голубыми глазами и стала вытирать грязь с лица, при этом еще больше пачкая себя, но Альбус перехватил ее руку и потащил в дом.

— Извини за это, — я совсем не услышал, как Аберфорт подошел так близко, и потому вздрогнул. — Ал никак не может смириться с тем, что теперь она такая. Но Ариана не виновата, она просто не осознает, что делает.

— Ее болезнь — она не лечится? — я не собирался лезть в чужую семью, но мне очень хотелось хоть чем-то помочь Ариане. Раз я не смог защитить Эриха, то, может, хоть ее…

— Колдомедики осматривали ее, наверное, сотню раз, но все без толку. Несколько лет назад на нее напали маггловские подростки. Я тогда был в школе и не видел, но мама говорила, что Ариана была в ужасном состоянии. Наш отец… он отомстил им, но это не помогло Ариане, а он сам сейчас в тюрьме, — Аберфорт помолчал пару секунд, потом заглянул мне в глаза. — Не знаю, что они с ней сделали, но он их всех убил.

Аберфорт прервался на полуслове и, вздрогнув, отошел от меня на шаг. Я обернулся и встретился взглядом с бешеными глазами Альбуса.

— Ну, что ты замолчал? Давай, расскажи ему что-нибудь еще! Как будто сумасшедшей сестры и папаши-убийцы мало! Вся округа об этом знает, но как только появился человек, которому ничего неизвестно, тебе нужно было поделиться грязной семейной тайной. Не умеешь держать язык за зубами — тогда отрежь его и выкинь!

— Мама рассказала, что Геллерт недавно потерял брата, — глухо отозвался Аберфорт. — Я подумал, что он сможет понять нас.

— Его брат умер от болезни, а не сгнил в тюрьме из-за своей глупости. Опомнись, Аберфорт, отец бросил нас, месть ему была важнее семьи!

— Ты ставил себя на его место? — я встал между ними и в упор посмотрел на Альбуса. — Ты бы смог спокойно жить дальше, зная, что где-то ходят люди, искалечившие твоего ребенка?

— Для всего этого есть авроры, — скривился он. — Если бы отец пошел в Аврорат, а не стал направо и налево швыряться проклятиями, то не сел бы в тюрьму.

— Закон не всегда работает так, как нужно, — из горла рвалось рычание, перед глазами мелькало лицо матери в тот момент, когда она говорила об Эрихе, как о сломанной вещи, и я чувствовал, что еще немного — и я сорвусь. — Закон не наказывает родителей, которые выбрасывают своих детей-сквибов в маггловский мир! Все об этом знают, но не делают ничего! И авроры не схватили бы тех людей просто потому, что они магглы, они как из другого мира, а значит — их бы никто не наказал. Будь я на месте твоего отца — я бы тоже отомстил.

— Будь я на его месте — я стер бы всем память. И себе, и магглам, и всей семье. Какой смысл был в его поступке, если он сделал только хуже?! Да лучше бы они убили ее, чем так...

Альбус упал на траву, всхлипнул, схватившись за разбитую губу, и я поймал себя на том, что если бы он не замолчал, я бы бил его и дальше, до потери сознания.

— Заткнись! Не смей говорить такое, иначе я сам прокляну тебя! Твоя сестра жива, ты можешь обнять ее, поговорить с ней! А мой брат умер в грязном маггловском приюте! Как бы я хотел, чтобы ты оказался на моем месте, тогда бы ты понял, что ты только что сказал!

Я развернулся и бросился прочь, понимая, что если останусь, то в ход пойдет палочка. Слова Альбуса всколыхнули во мне такое бешенство, которое я последний раз испытывал разве что к родителям. Но я понимал, что в отличие от них, Альбус просто еще не может понять, как ценно, что его родные живы.

* * *

Батильда вернулась домой только к вечеру. Я не стал от нее запираться и спустился в кухню, где она уже разливала чай.

— Какой насыщенный сегодня был день, — подмигнула мне она, но после серьезно добавила: — Не сердись на Альбуса, он еще совсем ребенок и не понимает многих вещей. Из двоих братьев Аберфорт хоть и младше, но порой разумнее, но и Альбус не злой, но просто очень любит отца и скучает по нему.

— Я уже и сам понял это, бабушка. Наверное, стоит сходить извиниться, я зря его ударил.

— Ну, Альбус частенько бывает заносчив, поэтому ему не повредит небольшой урок. На самом деле, я хотела поговорить с тобой о другом, — она призвала из соседней комнаты газету, в которой я узнал немецкую магическую передовицу. — Не представляю, как ты к этому отнесешься, но хочу, чтобы ты знал — ты всегда можешь остаться у меня, если не захочешь жить один.

Я недоуменно нахмурился и развернул газету. На первой странице не было ничего интересного, но вот со второй на меня смотрело мое же собственное лицо. Фотография была сделана год назад — мать, отец, и я с Эрихом стояли у собственного дома. Я держал Эриха за руку, мать, как обычно, растягивала губы в улыбке. Я некоторое время не мог отвести глаз от брата, поэтому не сразу обратил внимание на заголовок: «Таинственная гибель известной семьи! Кто виновен — тайные враги или политические конкуренты?». В статье говорилось о том, что однажды вечером адвокат герра Гриндевальда прибыл на запланированную встречу и застал дом своего нанимателя в огне. Он сразу же оповестил все службы, но, к сожалению, когда огонь удалось потушить, от некогда огромного поместья мало что осталось. Эксперты сошлись во мнении, что это был не обычный пожар, потому что здание вспыхнуло буквально со всех сторон, и огонь очень быстро распространился по дому. Теперь же встал вопрос о наследовании всех дел и состояния Гриндевальдов, так как выяснилось, что близких родственников у них почти нет.

— Я даже не знаю, что сказать, — я невесело усмехнулся. — Разве что, если ты хочешь получить много-много денег, тебе придется меня убить.

— Не говори такого даже в шутку, — Батильда шлепнула меня по руке газетой. — Я не требую от тебя ответа прямо сейчас, но ты должен решить как можно скорее, чем будешь заниматься дальше. Охотников до чужого имущества на такой кусок набежит очень много, поэтому тебе нужно как можно быстрее появиться в Германии и принять наследство.

— Да, я это понимаю. Знаешь, Батильда, я ведь только что узнал о гибели родителей, но я ничего не чувствую. Они были не самыми лучшими людьми, это так, но неужели теперь я стану таким же черствым, как они?

— Ты просто еще не понял этого до конца. Все придет со временем.

Она ласково взъерошила мои волосы и отправилась к себе, а я взял в руки сборник сказок и вышел в темноту летней ночи. Под дрожащим светом Люмоса картинки в книге будто оживали, и мне чудилось, что со страниц на меня смотрят братья Певереллы, которым тоже не удалось обмануть Смерть. Я долго размышлял, могло ли быть так, что я был виновен в смерти родителей, ведь проклятья, брошенные от всего сердца нередко попадают в цель, но так и не смог ничего решить для себя. Было ли это по моей вине, или наш дом сгорел из-за политических дел отца — я не знал этого и потому постарался выкинуть эти мысли из головы.

— Не спишь? — я вздрогнул и, подскочив со скамейки, ткнул палочкой в грудь Альбуса.

— Идиот, кто же так подкрадывается?

— Я не скрывался, просто ты слишком ушел в себя, — он тяжело вздохнул и сел рядом на скамейку. Поднял лицо к темному небу. — Знаешь, я много думал над твоими словами и потому пришел извиниться. Миссис Бэгшот рассказала мне про Эриха и мне действительно очень стыдно, что я такое сказал. Я на самом деле люблю своего отца и отчасти понимаю, почему он так поступил, просто мне очень больно от того, что он там, где-то на холодном острове посреди моря, и ему плохо. Если бы можно было вернуть все как прежде — когда Ариана была здорова и мы были все вместе. Я бы все за это отдал.

— Я думаю точно так же, когда вспоминаю Эриха, — я провел пальцами по картинке с Кадмом Певереллом. — Как бы я хотел вернуть его назад.

— Геллерт, можно я буду приходить к тебе иногда? Если у тебя нет других дел.

— Я скоро уезжаю обратно в Германию, но я вернусь и буду рад снова встретиться. А пока пусть эта книга побудет у тебя.

Альбус забрал у меня сборник сказок и улыбнулся.

— Знаешь, мне кажется, это будет началом чего-то хорошего.