Нехорошо человеку быть одному (гет)

Благодаря защитным заклинаниям Грэйнджер, палатку я не вижу, но чувствую, что она где-то совсем рядом. Холодно так, что зубы стучат, касаясь друг друга. Терпеть не могу этот зимний холод заодно с самой зимой. Оглядываясь, зажимаю меч под мышкой и иду к небольшому озерцу, который заметил в просвете деревьев. Задираю голову и смотрю на верхушки деревьев. Этот лес очень старый: он стоит еще со времен завоеваний Вильгельма Завоевателя и давным-давно порос зеленым мхом. Переступаю через огромные корни, вылезшие наружу, и взмахом палочки разбиваю лед на ровной поверхности озерца. Быстро опускаю меч на дно и возвращаю лед на прежнее место. Если не приглядываться — никто и не заметит, что кто-то вообще здесь был.

Теперь — самое сложное. И самое важное. Нужно выманить Поттера сюда, но сработает ли эта часть плана?

Блуждаю по лесу добрый час, отчаянно замерзая и буквально пританцовывая на месте. Танцующий Снейп — это ужасно смешно. Кэрроу бы точно надорвали животы и лопнули, украсив кишками весь замок. В отчаянии останавливаюсь, наталкиваясь на свои же следы, идущие мне навстречу. Дьявол! Мне нужно подойти как можно ближе к палатке, чтобы Поттер заметил моего патронуса. Делаю еще круг в лесу. И, наконец, с трудом различаю чью-то фигуру среди деревьев, почти на опушке. До боли щурю глаза. Точно: черные взъерошенные волосы и съехавшие набок очки. Поттер! Я почему-то не рад его видеть, хотя должен. Личная неприязнь мешает по-настоящему осознать, что Поттер — единственный, кто может разделаться с Лордом. Впервые задумываюсь, здесь, в ледяном лесу, что будет со мной после войны. Что я буду делать? Что буду чувствовать, оставшись без всяких целей и желания жить? И с каждым днем приближаясь к старости?

Достаю палочку, машинально вспоминаю Лили и те солнечные дни рядом с Паучьим тупиком, которые мы проводили вместе каждое лето. Сердце привычно сжимается от боли, но я не обращаю внимания. Иначе с ума сойти можно.

— Экспекто патронум!

Лань изящно выскакивает из моей палочки и направляется к Поттеру. Он заметит, я уверен. Он всегда замечает то, что важно, этого у него не отнять. Облизываю холодные губы и замираю. Я все-таки должен убедиться, что он получит этот чертов меч. И тогда я смогу вздохнуть спокойно хотя бы пару недель. И с удовольствием сжечь эти идиотские карты, заляпанные чернилами.

Вцепившись пальцами, не чувствующими ничего от холода, в склизкую кору клена, вспоминаю робкую улыбку Уизли. Мне давно не улыбались. Слишком давно.

Осторожно выглядываю из-за дерева и снова выдыхаю. Так тихо, что я слышу, как бьется мое сердце.

Фигура Поттера мелькает между деревьями, залитая лунным светом, и я невольно провожу рукой по лицу. Да. Удалось. Теперь можно не сомневаться: он получит меч. Наблюдаю за ним, осторожно выглядывая из-за дерева. Да, это его походка, его движения. Вспоминаю первую встречу с этим мальчишкой на занятии. Если бы он не повел себя тогда настолько нагло, все могло бы сложиться по-другому. Качаю головой. Нет, не могло бы: я ненавижу Джеймса, а внешне он — вылитый Джеймс. Кроме глаз. Но этого недостаточно… Внезапно замечаю где-то справа, за деревьями, другую мужскую фигуру, высокую и плечистую. Неужели Пожиратели? До слез щурю глаза: нет, черт подери, это Уизли! Так вот почему директор пропустил мимо ушей все мои слова о его уходе! Он знал, что этот рыжий тупица вернется.

Хмыкаю. Что же, вышло даже лучше, чем я ожидал. И намного быстрее и проще, чем я себе это представлял. Вы будете довольны мной, профессор. Еще с минуту стою, прижимаясь к клену, потом трансгрессирую в Хогсмид.

Дрожу от холода и решительно поддаюсь своему внезапному желанию зайти в «Кабанью голову» и выпить чего-нибудь горячительного.

— Бокал бренди, пожалуйста, — отрывисто говорю я Розмерте, приподняв голову. Она смотрит на меня так, словно видит впервые. Что я такого делаю, что они меня не узнают?

— Держите, профессор, — она ставит бокал на стойку, и я вынимаю из кармана два сикля. Денег я получаю немного, и тратить их не на что, потому что я живу в школе по разрешению Дамблдора. Приятно осознавать, что те отвратительные дни, когда мне ни на что не хватало, даже на нормальную одежду, давно прошли.

Залпом выпиваю бренди и выхожу на улицу, на мороз. Я так и не успел согреться, но смысла торчать в баре нет, поэтому я медленно иду к замку, в тишине и в темноте, слушая хруст снега. Если бы я остался в баре, то обязательно бы выпил еще и еще, а напиваться в Рождество, да еще в одиночку — отвратительно. Пьяный Снейп еще хуже танцующего. В свете фонаря смотрю на старые наручные часы: полпервого ночи. Значит, приглашение Слизнорта уже не в силе, ну и дьявол с ним. Лягу спать. После этого леса, где холодно, как в аду, и даже бренди не помог, ужасно хочется спать. Выпью чаю — и усну.

А завтра, пожалуй, как только уедет поезд, все-таки приду к нему на пунш. Захвачу с собой новую книгу. Ведь нужно заменить кем-то Дамблдора, иначе я точно рехнусь в одиночестве. Кажется, еще я должен поговорить о чем-то с какой-то студенткой по просьбе Минервы. С кем и о чем — я уже забыл.

У кабинета останавливаюсь перед картиной с несколькими рыцарями, играющими в шахматы, из которой мне машет Дамблдор.

— Как все прошло, Северус?

— Рыба заглотила наживку, — устало отвечаю я.

Дамблдор радостно улыбается и чуть ли не пританцовывает, совсем как я там, в темном лесу.

— Браво, Северус, браво! Я вами горжусь! Теперь отдыхайте, вы это заслужили. Вы не представляете, как сильно вы помогли всем нам, и в первую очередь — Гарри.

Киваю и толкаю дверь, удивляясь, что она так легко поддается. Взмахом палочки зажигаю свечи на столе и замираю на месте: на диване, вытянувшись и подложив руку под голову, спит Уизли. Судорожно вспоминаю, что в спешке забыл закрыть дверь. И все равно: какого черта она здесь делает? Обхожу стол и наклоняюсь над ее спящим лицом, украшенным веснушками. Оно довольно красивое и какое-то странно умиротворенное. Что ей снится? Или кто? Отворачиваюсь и с наслаждением протягиваю окоченевшие пальцы к огню, иначе даже чашку не взять.

Понимаю, что не хочу ее прогонять. Не знаю, что творю. Не знаю, зачем она пришла. Но в эту ночь до ужаса не хочу оставаться наедине с говорящими портретами. Я выполнил задачу, я сделал шаг навстречу искуплению — могу я иметь право на передышку? Сердце, вырвавшись из тисков на волю, пускается вскачь. Разрешаю ему побуйствовать, как коню, который застоялся на конюшне. Хуже всего то, что его теперь не успокоить.

Я же все-таки человек. Неужели именно это всех удивляет?

Завтра Дамблдор придумает мне очередное самоубийственное задание — завтра. Не сегодня. Не сейчас.

— Профессор, сэр, простите, я…

Оборачиваюсь.

Уизли, приподнявшись на локте, смотрит на меня сонно, и смущение пунцовой зарей разливается по ее круглым щекам.

— Зачем вы пришли?

— Сказать вам спасибо.

— Это глупо.

Она отрицательно качает головой, садится на диване и заправляет волосы за уши. Наверное, нервничает. Потом вдруг подходит к окну и, открыв его, впускает в комнату рой снежинок.

— У вас очень жарко. Мне кажется, я сейчас задохнусь, — и голос у нее какой-то надломленный.

— Для чего вы пришли?

Уизли переступает с ноги на ногу, как та серебристая лань в лесу, и обхватывает плечи руками.

— Когда в мире, где темно и холодно, как сейчас, вдруг оказывается, что тот, кого ты считал худшим человеком на свете, на самом деле — хороший, это уже маленькая победа, правда?

Молчу, смотря на ее мятую рубашку. Так вот в чем дело. Она хочет мне помочь, а я уже решил, что она испытывает ко мне какие-то другие, неправильные чувства, и приготовился с ними бороться. Разве в меня можно влюбиться, тем более этой хрупкой девочке с копной рыжих волос? Кто о чем, а я вечно о… Нужно что-то сказать, поэтому устало соглашаюсь:

— Правда.

Уизли довольно улыбается и продолжает смотреть на меня этим своим новым взглядом. Не понимаю, что он значит. Беру со стола чертежи и карты и радостно швыряю их в жадный огонь. Они жалобно вспыхивают и мгновенно превращаются в пепел.

Мы молча садимся друг напротив друга. Не знаю, чего на самом деле от меня ожидает Уизли, я лично просто устал и мечтаю зарыться в одеяло и уснуть. И одновременно не хочу ее отпускать. Одиночество моей комнаты навсегда растоптано — из-за нее. О чем с ней можно говорить? Я привык, что всем от меня что-то нужно. Я привык сам использовать людей для каких-то целей, а разговаривать я не умею. Я много чего не умею.

Уизли, видимо, это отлично чувствует и произносит, пытаясь завязать пусть даже неуклюжий разговор:

— Что вы читаете?

— Я ничего не читаю. Только пособия по зельеварению.

Она пожимает плечами, но не сдается. Светит, как та упрямая звезда на вершине ели.

— Какая ваша любимая команда в квиддиче?

— Я не интересуюсь квиддичем. Пустая трата времени.

В ее глазах читается явное желание меня ударить, и это почему-то меня смешит. Черт подери, я невозможный собеседник! Я совсем разучился говорить о том, что не касается Лорда, Поттера, пророчеств и прочей ерунды, которая никак не связана с нормальной жизнью.

— У вас есть сова?

— Я не люблю животных. От них воняет.

Раздраженное молчание. Со странным сожалением думаю, что она сейчас уйдет.

— Вы со всеми людьми так разговариваете? — насмешливо интересуется Уизли. — Я тут стараюсь…

Прерываю ее жестом, и она сразу яростно сжимает свои коралловые губы. Смотрю на них с мгновение, потом замечаю:

— Я понимаю, что вы делаете, Уизли. К сожалению, я сложнее, чем ваш драгоценный Долгопупс или Поттер. И несравненно лучше обоих в зельеварении.

Уизли звонко смеется, прикрывая рот маленькой ладонью. Не понимаю, что смешного я сказал? Беспомощно оглядываюсь на портрет Дамблдора, но его нет на месте. Беззвучно чертыхаюсь и поднимаюсь на ноги.

— Давайте прекратим этот цирк и разойдемся, — невозмутимо предлагаю я, но, видимо, глаза меня предают. Они-то лгать не умеют. Они-то просят остаться. — Вам давно спать пора. Утром поезд.

— Я не уйду, — она смотрит на меня открыто и смело, словно решается на что-то.

— Я даже слышать ничего не…

Уизли мгновенно оказывается рядом со мной. Ближе, чем мне бы хотелось. И все же недостаточно близко. И мое сердце, которое я забыл запереть обратно, как забыл запереть дверь, толкает меня навстречу к ней. Сегодня — все еще Рождество, со своей чертовой надеждой, которая заставляет меня забыть, что этой девочке — шестнадцать, а мне — тридцать семь. Которая заставляет вспомнить, что под всеми этими черными одеждами, там, в темной душе, я — мужчина. Кажется, из нас двоих дурак именно я. Думал, что знаю о себе все, но опять ошибся. Приготовился бороться с девчачьей влюбленностью, но, кажется, как идиот увлекся сам. О чем я только думаю? Я старше ее, и я — лучший слуга Темного Лорда, а она наверняка все еще без памяти влюблена в Поттера. Она нежная — во мне нежности нет. Во мне вообще ничего нет, я иду к четкой цели, для достижения которой все чувства излишни. Хуже того — опасны. Опасно все это бередить, вытаскивать наружу, раскапывать, запутываться, биться, разочаровываться, запихивать обратно. Проклятое Рождество, что оно со мной делает?

Застываю на месте, не в силах пошевелиться, боясь совершить какую-нибудь непоправимую глупость. Снова холодеют пальцы.

— Уходите, Уизли, — голос дрожит и хрипит — наверное, после мороза. Но, на самом деле, совершенно не из-за этого. Просто мой личный ящик Пандоры снова безвозвратно открыт. — Пожалуйста.

Но Уизли упрямо качает головой, делая шаг вперед, и отсветы камина покрывают ее бледную кожу розоватыми пятнами. Мы оказываемся совсем рядом, и я слышу сладковатый и одновременно пряный запах ее волос.

— Нехорошо человеку быть одному, — тихо произносит она и, протянув руку, касается моей ладони. — Особенно в Рождество.

Я киваю, внезапно сдавшись, и сжимаю ее горячие пальцы в своей холодной ладони.

И тогда улыбка рассветом озаряет ее нежное лицо.

В это мгновение я жалею, что сам не умею улыбаться.