Мои плечи обнимает-укутывает жилет из флажолетов гитарных, щемяще грустных и светлых, несмотря ни на что. Поэтому я не знаю, какие слова способны передать... вместо них - протянутый плед, чашка кофе и чердак, где даже птицы молчат в уюте, обретая дом.

Страшно. Тяжело. "Межмирье, мир в мире" - да, именно... у Пауков глаза водянистые, зрачки - иссушенный лёд - ни блеска, ни холода, ни тепла талого.
когда тебя пеленают, склеивают и впихивают обратно, остаётся танцевать, плясать так, чтобы ласточки слетали с тёплого рубероидного настила, всплёскивали крыльями и летели-летели-летели. Я сама держу на себе это гипсовое небо, эту беззвёздность и зелёную, яркую до тёмных пятен мглистость.

Но есть не одно "но" - гораздо большее:
"Живая — грустное слово. Живая — это всегда борьба. С миром, с системой, с людьми и с самим собой".
Если бы можно было поджечь слова, эти бы искрились, горели и светили внутри и снаружи, даже в белом, обесцвеченном "нигде". Потому что она борется сначала вопреки, а потом...
Потом приходит он - изношенная тень в растянутом свитере, крылатый, с сердцем измятым и глазами такими, что только падать, подниматься и тащить его за собой... так, как умеет... ядовитым голосом, молчанием и зелёными волосами, в которых вправду виднеется что-то изумрудное, из снов принесённое то ли русалками, то ли сильфидами.

Жизнь - калейдоскоп, краски которого Химера чувствует теперь под изломом сердца, разделяя их с кем-то. И от этого мне всё же хочется добавить в кофе немного взбитых сливок из облаков, плед расшить цветным стеклом и тихой, звонкой радостью - временем не измерить.
Спасибо вам. Могу только перечитывать вслух и петь душой что-то горько-травяное... с солнцем напополам.