Хадрат вдруг вспомнила похороны и едва не завыла в голос. Она всё на свете бы отдала за… хоть что-нибудь. Хотя бы клочок одежды… той, что — она успела почувствовать это несмотря ни на какой дождь — ещё хранила тот самый запах. По правде хранила…

Ему бы ведь это ничего бы не стоило! Вообще ничего — но когда этого хелева Скабиора интересовал хоть кто-то, кроме него самого? Себе-то он кое-что ведь оставил на память!

Хадрат с досадой и яростью несколько раз хлопнула ладонью о колено и сжала пальцы в кулак. Почему, почему, почему эти вещи достались ему?! Он исчез, бросил их всех сразу же после войны — чем он заслужил их?! И ведь они все, вся Стая стояли и пялились на него так, словно бы он имел на всё это полное право! Словно забыли, что вообще все их неприятности начались с его появления!

Дрожащими от злости и обиды пальцами она осторожно свернула пергамент в трубочку и, вложив ту в мешочек, завязала его и вновь спрятала под одежду, неловко махнув при этом локтем и сбив им свой полупустой стакан со стола. Виски разлился, и Хадрат, разозлившись ещё сильнее, встала и, пошатываясь, направилась к прилавку, изображавшему здесь заодно и барную стойку, однако на полпути её остановил незнакомец, приветливо протянувший ей едва початую бутыль виски и предложивший ей помочь ему справиться с её содержимым.

…В лагерь она вернулась только глубокой ночью, вполне протрезвевшая и предельно собранная. Прошла беззвучно к своей палатке, равнодушно махнув часовому, и молча начала собирать свои вещи. Последний в небольшой потрёпанный рюкзак отправилась умело сложенная палатка — а затем Хадрат, оглядев лагерь в последний раз, аппарировала, так и не сказав никому на прощанье ни слова.

Её ждали. Высокий мужчина в тёмном плаще с широким надвинутым на глаза капюшоном кивнул и, крепко взяв Хадрат под локоть, аппарировал вместе с ней.