В последнем Малфой оказался прав – правда, не совсем так, как ему представлялось. В общем, брёл он неспешно по коридорам, открывая одну за другой двери в располагающиеся по обе его стороны комнаты, и вот за очередной из них и увидел… Мерлин, дай сил описать – и забыть. Навсегда. Потому что жить с этим в памяти категорически невозможно.
Остолбенев и протрезвев моментально и, кажется, навсегда, Люциус молча стоял и смотрел, как в одной из гостевых комнат на кровати под серебристо-голубым балдахином Барти Крауч-младший занимается тем, чем часто, выпив, занимаются неразумные и пылкие молодые люди, у которых в такие моменты роль мозга переходит к совсем другой части тела. Но оторопь у Малфоя вызвал, разумеется, не сам этот факт, а, так сказать, партнёрша младшего Крауча, в которой он опознал собственную эльфийку, Либби. И хуже всего было то, что Барти определённо осознавал, что и с кем делает, потому что он не просто… как бы это сказать… страстно обладал ей – он ещё и обнимал это… существо, и, слегка задыхаясь, покрывал горячими быстрыми поцелуями её маленькое личико и большие нежные ушки, шепча:
- Либби… моя Либби… Meine Liebe…
Вдруг Барти резко оторвался и, перевернувшись на спину, сел на кровати, опустив тощие голые ноги на пол – эльфийка соскользнула вниз и, опустившись на колени, оказалась в одной из характернейших и недвусмысленнейших поз, какую только можно представить, и Малфой, который, к несчастью, стоял не прямо напротив них, а под некоторым углом, успел, к своему огромному сожалению и даже, пожалуй, отчаянию увидеть, как рыльце Либби начало ритмично тыкаться Барти в пах.
Люциус крепко зажмурился, надеясь, что это просто галлюцинация от неумеренного употребления огденского виски и коньяка – вот говорили ему, что нельзя напитки мешать, начал вечер с виски – так уж и пей его до конца, кой драккл потянул его на коньяк? Дикая картинка, конечно, исчезла, однако звуки никуда не делись, и «Meine Liebe» и «Либби», произнесённые жарким шёпотом, теперь ещё и перемежались сказанными тоненьким голоском: «Мой господин… о-о-о, мой господи-ин!»