Размеренное спокойствие нашего бытия оказалось обманчивым, и с этим я ничего не могла поделать. Невозможно было признаться Косте, как больно и жутко мне становилось от тех истин, которые с обдуманной жестокостью приготовила для меня Хель. Тогда, в пылу сражения, мне было не до осмысления сказанного — но теперь острые крючья этой болезненной, уродливой правды впивались мне прямо в сердце, пуская метастазы. Конечно, в ту страшную ночь я не услышала от нее ничего нового: зная Костю, зная его храбрость, верность и благородство, я не могла не понимать, что он ни за что на свете не предал бы свою жену. Тем более, что здесь, в аду, речь могла идти только об измене сердцем — самой страшной, самой глубокой и непростительной изо всех возможных измен. Но одно дело — понимать, и совсем другое — услышать свою главную постыдную тайну из уст врага. Увы, я действительно мечтала быть для Кости самым любимым, самым важным человеком. Я хотела этого, я стремилась к этому всегда, и даже забыв о Косте на много лет, не придавая значения давнему и недолгому знакомству с человеком, которого вспоминала печально и светло, я в глубине души надеялась, что настанет день, когда мы свидимся вновь, улыбнемся друг другу, как ни в чем не бывало, может быть, обнимемся, как добрые друзья — и тогда меня отпустит боль, и я почувствую свободу от стыда и чувства вины за свою детскую любовь и ревность, и мы сможем спокойно глядеть друг другу в глаза. Но его уход ясно показал мне, что эта моя невинная фантазия была сродни милосердной лжи, завесой, скрывающей подлинную мечту — безумную и теперь уже совершенно неосуществимую. Такое чувство, что с его смертью я оказалась избавлена от необходимости лгать самой себе об истинной природе этого чувства. Эта идеальная защитная система, возведённая мной, словно замок из бронированного стекла, поразила мое воображение — но ненадолго: со смертью Кости вся эта хитрая конструкция рухнула мне на голову. Как будто в фундамент была заложена бомба, и страшное известие стало сигналом, что в укреплениях и бастионах больше нет нужды, что моя былая страсть более не угрожает спокойной жизни двух семей... Именно двух — потому что не могла же я, оберегая свой собственный очаг, не позаботиться также и о Костином благополучии. М-да, похоже, кое в чем на меня и в самом деле можно было положиться. И это тоже выглядело несколько странно, особенно если вспомнить, какую неистовую ярость у меня вызывала Костина жена. Тогда, в юности, я сама испугалась силы своего негодования, рискующего превратиться в ненависть. Мы не были знакомы (к счастью для меня), но мне достаточно было увидеть ее на фото, чтобы составить мнение о ней, как о женщине жесткой, беспринципной и бескомпромиссной, а к тому же — вульгарной и заурядной. Меня приводила в бешенство ее по-домашнему уютной женщины — души компании, энергичной и веселой, обаятельной и темпераментной. На мой предвзятый взгляд, этот старательно отыгрываемый ею образ имел пугающе мало общего с истинным лицом и намерениями этой хищной и своекорыстной дамы. Впрочем, дамой я ее звала исключительно из нежелания унизить себя, называя ее так, как диктовала мне ревность — и поскольку я была девочкой недоброй и проблемной, но неплохо развитой, то и ревность моя была красноречива и омерзительна. Поэтому, в то время, как вслух я заявила Косте, что его девушка не вызывает у меня восторга, мысленно я возмущалась тем, как быстро и безоглядно он влюбился в эту кошмарную бабищу. Костино доверие к ней, казалось мне, было вызвано тем, что он считал ее намерения абсолютно искренними. И действительно: факты ясно говорили, что Костя нужен ей сам по себе — денег у него не было, и все, что он мог ей предложить, заключалось в его умелых руках, светлой голове и добром сердце. Он день и ночь вкалывал, сводя концы с концами — и она также, поэтому отчасти он был прав: эта дама не была меркантильной, от его присутствия в ее жизни она не выигрывала ничего, кроме... Чистой радости от того, что просыпается рядом с таким замечательным человеком? Увы, боюсь, что нет. Скорее, ее выгода состояла в том, что наконец-то она оказалась "при мужике", да еще таком заботливом, верном и работящем. Он же, в свою очередь, получил жену, которая не обременяла его так, как могла бы обременить я, окажись я на ее месте: абитуриентка, живущая в одной комнате с мамой — наша квартира тогда была еще коммунальной, жили мы впроголодь, а мамин характер сделал бы невозможным не то, что брак — даже самые робкие невинные попытки ухаживать за мной привели бы к неслыханному унижению. Я и раньше понимала все это, но втайне надеялась, что пока я, сцепив зубы, получаю образование, а Костя работает, как вол, наши чувства зреют и однажды мы сможем сказать друг другу, что теперь мы оба готовы...
Но нет. Появление нежелательного третьего лица, этот неожиданный Костин восторг по поводу такой милой и обаятельной женщины, и ее ответный восторг — не суть важно, искренний ли, или умело разыгранный, моя дикая ревность и попытки сдержаться, остаться в рамках приличия, — все это болело во мне, да так и не отболело до сих пор. Все, что я смогла сделать — это запереть в комнате с мягкими стенами сумасшедшую ревнивую девочку, которая так хотела быть любимой, желанной и единственной.