О том, что ковид сильно бьет по психике, слышали многие — но немногие осознают, насколько силен этот удар. Как–то раз вечером к нам на этаж привезли мужика. Он весь звал медсестер, жаловался на плохое самочувствие, задыхался, кричал… а потом исчез из палаты. Ночью пришли мерять температуру, а его нет. Стали искать. Выяснилось, что чуваку стало настолько плохо, что он решил выпрыгнуть из окна. Но он, разумеется, был не первым таким желающим, поэтому все ручки с окон на этаже были сняты, а сами окна забиты гвоздями (да, палаты не проветривались). Мы лежали на девятом, последнем этаже, так что он поперся на чердак — в декабре. Несколько часов он шарился по чердаку в поисках выхода на крышу, пока его не разбил инсульт. Там, на чердаке, его утром и нашли — парализованного, но живого. Увезли в реанимацию, что с ним было дальше — не знаю. Такие истории происходили постоянно: другой чувак, до этого вполне адекватный, случайно разбил градусник во время ежеутреннего замера температуры, аккуратно собрал осколки и ртуть в ладошку и, хихикая, понес все это на пост. Третий каждое утро жаловался на то, что ночью у него болели ноги, и каждый вечер наматывал круги по коридору — каждое утро, каждый вечер. Башню рвало у всех — у кого–то меньше, у кого–то больше — но ощущение, что находишься в психушке, было очень четким.
Нас с женой выписали тридцать первого декабря. Я плохо помню тот день, урывками. Помню, как поднимался на пятый этаж, словно на Эверест (ушло два кислородных баллона). Помню, как кот от меня шарахался. Помню, как смотрели по телевизору что–то новогоднее. Помню, как засунул себе в нос трубки кислородного концентратора. Мне было прям жесть как хреново — я задыхался, не мог ходить и нормально говорить, голова просто отключалась. На следующий день стало еще хуже, к вечеру заколбасило так, что опять пришлось вызывать скорую. Ночью меня снова увезли в больницу. Ту же самую.
И вот тут меня накрыло по полной. Это был абсолютный, бескомпромиссный пиздец. Я был уверен, что умру. Это была не уверенность даже, а какое–то абсолютное знание. Я прислушивался к каждой своей клетке, и каждая клетка отвечала мне — да, чувак, ты умрешь. У тебя не работают легкие. Ты настолько слаб, что не можешь держать в руке пластиковую ложку. У тебя отказывают мозги. И все это останется с тобой — через две недели тебя выпишут, и ты будешь медленно подыхать, с каждым днем ты все больше станешь походить на овощ, пока не превратишься в дряхлую кучу костей, которую кормят с ложечки.
Кроме этого непроходящего психоза были и объективно неприятные штуки. У меня постоянно держался пульс в сто двадцать ударов в минуту. Я вообще перестал спать. От постоянных уколов мне разворотило вены, локтевые сгибы превратились в незаживающие раны — перевязывать мне их отказывались, обрабатывать предложили самому. На ногах, пальцах рук и лице появился грибок. То ли от общего санитарного состояния больницы, то ли из–за собственной неаккуратности я схватил инфекцию мочеполовых путей. У меня стали неметь ноги и стремительно портиться зубы. У меня перестала перевариваться пища — буквально, в унитаз падали ровно те кусочки, которые я съедал несколькими часами ранее. Каждый день вылезала какая–нибудь новая дрянь, вроде резкого скачка сахара в крови или частичной потери зрения. Но хуже всего было то, что я на сто процентов убедил себя в том, что все еще являюсь носителем ковида. Меня выписали тридцать первого декабря, тест на ковид тогда был отрицательным. Снова положили в больницу второго января, в приемном отделении сделали новый тест, и он дал положительный результат. Вывод? Первый тест был ложным. Я все еще болен. Несмотря на лечение, вирус никуда не делся.
Весь этот эмоционально–информационный коктейль привел к следующему результату: я решил, что не имею права возвращаться домой к жене. Если я вернусь — то снова заражу ее ковидом, а в нагрузку еще грибком и инфекциями. Ее ослабленный организм этого не перенесет, и она погибнет. Выход один: покончить с собой. В этот раз о выписке меня предупредили за несколько дней, и все эти несколько дней я ходил и обдумывал, как лучше выпилиться. Феназепам? Столько у меня его нет. Уйти в другое отделение и выпрыгнуть из окна? Так я по палате–то еле хожу. О, идея! У меня же пульс высокий! Буду как можно быстрее ходить по коридору, пока сердце не остановится! Да, я действительно ковылял по коридору в надежде, что вот–вот упаду замертво. Еще я нашел открытую щитовую (увы, оголенных токоведущих частей там не нашлось), утыкался лицом в подушку и даже пытался задерживать дыхание, чтобы отрубиться. Всякий раз засыпая, я представлял себе: вот бы завтра просто не проснуться! Короче, я был настроен серьезно, вы понимаете.
День второй выписки я помню очень хорошо. До самого последнего момента я прорабатывал в голове варианты откинуться — и когда жена приехала меня забирать, а я все еще был жив, пришла такая паника, какой я в жизни не испытывал. Я ощущал себя ходячим трупом, биологической бомбой, последним говнюком и безвольной сволочью одновременно. Я сложил все вещи в два пакета, сам дотащил их до машины и положил в багажник. Я не разрешал жене дотрагиваться ни до чего, что было со мной в палате (включая меня самого). Когда мы дошли до порога нашей квартиры, она орала на меня и заталкивала в квартиру волоком, а я упирался и говорил, что не хочу ее убивать. Она буквально насильно раздела меня и засунула в ванну — благо, это было несложно: к моменту второй выписки я весил 53 килограмма. Она терла меня мочалкой, а я прикидывал, получиться ли у меня утром незаметно выйти из квартиры, уехать на Иртыш и утопиться в какой–нибудь полынье.
На самом деле первый месяц дома был еще хуже, чем время, проведенное в больнице. Жена не отходила от меня не на шаг, а я каждую секунду в голове или умирал сам, или убивал ее (не буквально, а заражая грибками, инфекциями и т.д.). У меня точно так же не было сил (чашку с чаем не мог поднять), я не мог спать, не хотел есть, у меня все болело. Мне не хотелось вообще ничего: ни книг, ни фильмов, ни интернета, ни игр, ни общения. Все, что мне было нужно — просто лежать.
Первые поездки по врачам показали, что грибка у меня нет (разумеется, я этому не поверил), зато есть проблемы с желудком, печенью, мочеполовой системой, кровью и селезенкой, плюс — общий воспалительный процесс неясной этимологии (а этому я поверил с радостью). Мне было трудно дышать. В башке происходило такое, о чем и вспоминать–то страшно. И все это длилось, длилось, длилось (а кое–что длится и до сих пор)... не представляю, как жена все это вынесла. Вспоминая себя тогдашнего, я удивляюсь, как она не убила меня сама — я был абсолютно неадекватен, беспомощен и непроходимо туп. Я писал в блог какую-то дичь, был уверен, что жить осталось чуть–чуть.
Острая фаза кончилась внезапно. Буквально в один из дней я проснулся другим человеком. Вот еще вчера я под лупой осматривал свои пальцы, пытаясь определить вид поселившегося на них грибка — а сегодня мне это абсолютно безразлично, почему бы ютубчик не глянуть? Я вдруг ощутил в себе жизненные силы (ощущение, которого я не испытывал очень давно), здоровый аппетит и желание снова пойти в спортзал. Я начал общаться с коллегами по работе, выполнять какие–то мелкие поручения, даже в магазин пару раз сходил. Будто кто–то рубильником щелкнул. С тех пор с каждым днем мне становилось все лучше. Чем больше я ходил, что–то делал, вообще шевелился — тем лучше себя чувствовал. И дело даже не в физическом состоянии (хотя и это тоже), начал рассеиваться этот чудовищный туман в голове. Сейчас я смотрю на человека, которым был с декабря по февраль, и воспринимаю его как абсолютного чужака. Я его не знаю и знать не хочу. Это был не я. Слава богу, эта тварь из меня ушла.