Негориус поклонился Бозелу, и его рука легла на рукоять Шипа.
Если бы шлем позволял видеть его лицо, на нем наверняка читалась бы решимость идти до конца.
По крайней мере, такая решимость читалась на лице Бозела.
Это должен был быть тяжелый бой. Долгий бой, к концу которого оба противника истекали бы кровью от многочисленных ран на теле и шатались бы от усталости. Это должен был быть бой, исход которого решила бы не грубая сила или мастерство фехтовальщика, но решимость и воля к победе.
В общем, это должна была быть одна из тех рубок, которые так нравились зачарованному мечу Бозела.
Но ни фига не вышло.
Негориус дернул рукой, латная перчатка соскользнула с эфеса Шипа, и у постороннего наблюдателя могло бы сложиться впечатление, что Негориус пытается танцевать. Меч остался в ножнах.
Джентльмен мог бы предоставить противнику вторую попытку, а истинный джентльмен — третью и даже четвертую, сколько бы их ни понадобилось, чтобы соблюсти условия честного поединка, но Бозел не был джентльменом.
Он был драконом, а все драконы — прагматики. Любитель Рубок врезался в сочленение доспехов между панцирем и шлемом, Негориус дернул головой, теряя свой головной убор и в то же время брызгая фонтаном крови в стиле Квентина Тарантино.
На лице Негориуса было написано изумление в самой его крайней степени. Это выражение оставалось там и тогда, когда второй удар Бозела отделил голову от туловища, и она покатилась вниз по склону горы, подпрыгивая на кочках, как футбольный мяч.