Стретта (джен)

* * *

Рассказывай, жрец, о детях Нут, небесной богини: первым рожденный Осирис повелителем стал Египта — и супругом Исиды, в утробе его полюбившей. Научил он людей земледелью, а Исида дала законы. Овеваемый северным ветром, сотворенный Нилом оазис между выжженных солнцем пустынь стал золотым от пшеницы и красным от винной крови. А Сет краснолицый, пустыни бог и песчаной бури, на Нефтиде женился, младшей своей сестре. Но зависть окутала Сета, черная зависть к брату. Хочет он править Египтом и Исиду в постели ласкать.

На двадцать восьмом году, в семнадцатый день атира он в дорогом сундуке закрывает обманом брата. Кидает сундук он в воду и брата по Нилу сплавляет, чтоб мучили голод и жажда, а может быть, и удушье. Пусть же непогребенным останется, без молитвы! У Египта новый правитель — дуйте, знойные ветры! Храмы Осириса рушьте, возводите храмы для Сета!

Вечером душным и алым Сет говорит Нефтиде:

— Я повелитель Египта, ликуй — ты его царица!

— Где брат твой? — кричит Нефтида, но Сет, ухмыляясь, уходит. Сына она обнимает и на прощание шепчет:

— Шакалёнок мой сероглазый, ты теперь наследник престола. Я с убийцею не останусь, тело буду искать брата, по дорогам пустым и пыльным буду я обходить Египет, схороню — и вернусь, Анубис.

* * *

Великий Нил уходил. Истекал месяц атир — а с ним и ахет, сезон половодья. Дули злые ветра, и день становился короче. Берега реки были покрыты темным, как сажа, илом. Скоро должно было прийти время сеять зерно — и отец Сети, Усерхет, писец управления полями фараона, с утра до ночи был занят. Обычно в это время года он был бодр и деловит, но теперь приходил усталый и хмурый, подолгу беседовал с Нахтом, старшим братом Сети, и после споров лицо отца было упрямым и тревожным, а брата — расстроенным. Взрослые не посвящали Сети в свои разговоры, но обрывки до него долетали — хотя он и так догадывался, о чем они спорят. Его товарищи по школе писцов, дети чиновников и военачальников, шептались о том, что на Египет напали кочевники из пустынь, что армия фараона бьётся с ними — но они все же идут вперёд и ждут только сокрытия Нила, чтобы напасть на их город, Хетуарет, расположенный недалеко от границы. Кто-то радовался и предвкушал военные победы, даже жалел, что слишком юн, чтобы стать воином, — но Сети было не по себе. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как он познакомился с Месом, сыном гончара, и Маи, юным рыбаком. За это время Сети успел с ним подружиться и все чаще убегал после школы, захватив лепешек и фиников — посмотреть, как вытягивают сети, и послушать старого Себекхотепа, сторожившего склады у реки. Он рассказывал о военных походах своей молодости — и его слова о захваченных пленниках и разграблении городов теперь звучали для Сети совсем иначе.

— Кому ты носишь еду? — спросил его Нахт однажды вечером. — Ты что, познакомился с какими-то бедняками?

— Они хорошие люди! Добрые, честные — и очень прилежные. Ведь писал царь из города Ненен-Несу сыну своему Мерикару: «Не делай различия между сыном знатного мужа и простолюдином».

— Что ж, молодец, что цитируешь древних. Хотя не пристали будущему писцу такие знакомства... Но ты узнай, нет ли у них родственников в какой-нибудь глухой деревне. Если гиксосы станут брать приступом город — лучше вам с матерью будет сбежать. А отец и слышать не хочет о том, чтобы вы уехали в деревни, где он бывает.

— Так ты думаешь...

— Фараон наш велик и могущественен, да удлинит Ра его дни. И армия его защитит нас. Говорить иное — грех, и тебе нечего бояться. Но не скупись на еду — и передай им, что младший жрец Нахт упомянет их перед Хапи — пусть Нил будет к ним щедр.

Через несколько дней Нахт шёпотом велел Сети передать его знакомым кошелёк с деньгами и договориться, чтобы те спрятали Сети с матерью, если что.

— Твой брат что, так уверен, что если город падет, деревни не тронут? — передёрнул плечами Маи.

Сети обхватил себя руками за плечи, пытаясь скрыться от страха.

На следующий день отец сообщил, что его срочно вызывают в другой город, и отбыл. А ещё через неделю к Хетуарету подошли гиксосы. Они шли как раз с той стороны, куда уехал отец, и надежды увидеть его в живых разлетались в пыль под подошвами тысяч солдат. Перед городом разразилась битва, и все — на словах — были уверены, что армия фараона разгромит захватчиков. Но сражение ещё не отшумело, как к ним прибежал Нахт, крикнув: «Гиксосы уже в городе! Бегите!»

Они бросились к камышам, к сторожке Себекхотепа, где надеялись встретиться с Маи, но когда они уже добежали до речки, то увидели вражеских воинов, собравшихся грабить склады. Один из них, хищно усмехаясь, шагнул к беглецам, и Нахт подтолкнул брата с матерью вперед, а сам, неуверенно держа оружие, остановился рядом с Себекхотепом — старый воин собирался умереть так же, как и жил.

— Нахт! — закричала мать, но Сети, крепко держа её за руку, бросился к лодкам, почти таща за собой. Уже готовясь спуститься к испуганно зовущему их Маи, он все же обернулся — и увидел, как брат падает под острым мечом убийцы, пришедшего из пустынь.

* * *

Бредет по Египту Исида, разыскивая мужа — и одиночество горя в цепких тисках ее держит. Словно весь мир отделился от нее гробовою стеною, словно она в реке рыбам на корм плывет — и так же, как и они, лишь беспомощно рот открывает, когда спрашивает о теле — но никто не дает ответа.

— С кем говорить мне сегодня? Злодей в облике друга, а брат, с которым трудился, обернулся врагом. ⁽¹⁾

Она спрашивает деревья: «Скажите, где мой любимый?», она спрашивает созвездья — и богов — но они молчат. А потом проходит неделя — и ее Нефтида находит, плача, сестру обнимает, и вместе они идут.

По дорогам пустым и пыльным, под оком Ра равнодушным идут они в поисках тела — мимо больших базаров, мира и горя мимо, и звезды горят над ними.

— Сливается небо с землёю, тень на земле сегодня, сердце моё пылает от долгой разлуки с тобою...⁽²⁾

Но как бы они ни рыдали — хрипло кричат им птицы, что мир останется прежним, мир останется лживым, мир останется вечным. И так же, наверное, будут играть рядом с храмами дети — они и сказали сестрам, что гроб по реке поплыл.

Тогда, идя вдоль теченья, доходят они до моря, до Библоса финикийцев. Там раскидистая сикомора гроб резной обнимает, как плачущая жена.

Когда, взойдя на корабль, плывут с гробом они в Египет, сестре говорит Исида, глядя сквозь слезы вдаль:

— Как мне жаль, что за годы брака я ни дочь не родила, ни сына. Вот бы знать, что Осириса семя на земле и дальше растёт!

И Нефтида, опустив голову, сестре не желая боли, нехотя говорит ей — будто с обрыва шагнув:

— Я любила его тоже далеко не только как брата. Я годами его ревновала, грусть свою как корову растила, молоко доила для мужа — и он говорил: «Сладко!». Но потом устала быть кроткой и, зарезав себя-корову, я из шкуры своей грусти сшила облик себе Исиды. И взошла обманом на ложе и была — одну ночь — счастливой. А затем родила сына — Анубиса-шакалёнка.

Закрывает глаза Исида — в них песка кинули горстью, из пустынь, красных и страшных: брат предает брата, сестра сестру обманула, не забыть, не простить, не смириться. Ее маленькая сестренка полюбила ее мужа, ее маленькая сестренка обманула их всех — как смела? У сестры от него ребенок — у Исиды его нету. Черная, черная зависть черна, как мех шакаленка. Шакаленок смешной, неловкий, улыбается красной пастью и глаза детские щурит, к тете ручонки тянет... У Осириса есть ребенок. Он продолжится в живом теле.

— Хорошо, — говорит Исида.

* * *

Глядя на упавшего брата, Сети не заметил, как другой кочевник вскинул лук — и ногу Сети пронзила мучительная боль. Он с криком упал — и Маи с отцом, ругаясь сквозь зубы, выпрыгнули из лодки и подхватили его, волоча с собой. К счастью, захватчиков больше интересовало содержимое складов, так что их никто больше не преследовал.

Рыбаки старались плыть по ночам, днём часто прячась в камышах, боясь попасться на глаза чужеземцам, — но и медлить было нельзя. Путь их лежал неблизко — в болота Хеммиса близ города Буто, где у Маи были родственники. Где-то там, наверное, жил и найденный ими жизнь назад беглый раб… Сети пытался думать о том, как будет жить в деревне, о старых приключениях, даже о боли в ноге — только не о том, что могло случиться с отцом. Не о том, что погиб Нахт. Мать целыми днями лежала в лодке лицом вниз и почти не ела — и Сети нечем было её утешить.

Наконец они приплыли в деревню и поселились у родни Маи. Они щедро оплатили своё проживание — но понимали, что остались здесь на долгие месяцы, если не годы, и немногие захваченные с собой ценности этого не окупят, поэтому очень пытались стать своими. Мать Сети помогала женщинам вести хозяйство, а сам он смотрел за детьми, рассказывая им прочитанные в школе легенды, и с нетерпением ждал, когда сможет ходить, чтобы трудиться вместе со всеми. У Сети невыносимо болела нога, он боялся, что наверняка навсегда останется хромым, — нечего было и думать о том, чтобы сунуться в оставшийся далеко на юго-востоке город и попытаться узнать что-то об отце.

Нил уходил под землю — оставался только черный ил. Нил уходил под землю — и казалось, что его погребли тоже. А отец и брат Сети остались непогребенными. Он скучал по ним — но к скорби этой прибавлялось чувство вины. С самого детства его учили, как важно обеспечить себе и своим предкам достойную загробную жизнь, — а теперь он не исполнил перед отцом свой главный долг.

* * *

Везут Осириса сестры на корабле в Египет — готовить обряд погребальный, достойный усопшего бога. Гроб в камышах спрятав, на левый плывут берег Нила, где живут мастера погребений и шакалы плачут по мертвым.

Сет в этот час веселится, как пристало владыкам Египта: преследует в зарослях дельты с гарпуном гиппопотамов. Находит сундук он знакомый, весь в золоте и каменьях, — и с яростью понимает, что брату могилу готовят, и тот проснется в Дуате. Беснуясь, острым мечом он тело на части кромсает, четырнадцать обрубков разбрасывает по полям. Теперь пусть по всей стране мертвого ищут сестры — если дикие звери первым его не найдут.

* * *

Через пару недель в деревне, где поселились Сети и его мать, появился вестник — города сожжены, остатки войска фараона разбиты неподалеку, страна под властью гиксосов, крестьяне должны помочь собрать павших — если, конечно, не хотят, чтобы гиксосы явились попросить лично. Никто не захотел. Сети, сильно хромая, отправился вместе с мужчинами деревни туда, куда указал вестник.

От открывшегося зрелища его замутило. На плодородной равнине, где должно было всходить зерно, лежали тела — изуродованные, с застывшей на лицах мукой и яростью. Он увидел, как чужеземец теребил труп египтянина, вынимая из него застрявший меч, — небрежно, словно стряхивая мусор. А прямо на мертвых кое-где возвышались пугающие обломки, похожие на носилки. Вот только стояли они на дисках — огромных дисках, похожих то ли на точильные камни, то ли на само солнце. Солнце спустилось на землю и позволило чужестранцам лететь на нем, чтобы нести в Египет смерть.

И эти диски оставили следы на умерших — помогая перетаскивать погибших, Сети с ужасом увидел, что по некоторым пролетели эти жестокие солнца.

— Будто зерно молотили, — сказал крестьянин, тащивший тело вместе с ним.

Сети носил тела, поднимал отрубленные руки и клал их к мертвецам — и, пытаясь не выть, как шакал, от горя и ужаса, видел в каждом погибшем отца и брата, которых хоронил все снова и снова, а они вновь оказывались брошенными, безымянными, и некому было положить им в могилу фигурки ушебти и прочитать заклинания отверзания уст.

Страшный солнечный диск из пустыни катился по полю смерти, вращаясь сам из себя.

Мертвые стояли перед глазами Сети, даже когда он помогал Нису сеять зерно и забрасывать его землей, гнал по свежезасеянному полю стадо, чтобы зерно зарылось поглубже. С каждым зерном он продолжал хоронить отца и брата — но они все равно оставались недосягаемыми. Непогребенными. Они не дождутся его в Дуате, на полях Ипувера.

* * *

Острым серпом на части разрезано тело Осириса, разбросано по полям. Ищут его сестры, плача о своем брате, дивясь жестокости Сета.

— Вот нога, — говорит Нефтида. — Однажды, на арфе играя, я засмотрелась на пальцы, в сандалиях, и украдкой их коснулась потом. О, если бы только смела — таясь, масла лила бы и в волоса б заматывала ноги его, как в мех. Он — мне лишь руку на голову, спокойно так: «Встань, сестра!»

Мертвые пальцы целуя, ликует, смеется Нефтида, кладет обрубок в мешок. И дальше под солнцем палящим идут Нефтида с Исидой.

— Вот рука, — говорит Исида. — Он растирал ей ячмень меж камней, обучая людей земледелию, он ей командовал войском, он ей управлял страною — и груди мои сжимал.

Так бродят они по Египту, нищенки в темных одеждах, с мешком за плечами, с улыбкой безумной и с верой в свое колдовство. Найдя, монументы ставят — четырнадцать могил. Пусть же беснуется Сет, не желавший погребать брата!

— Голова! — восклицает Исида, — и целует супруга в губы.

Но как ни искала Исида, но как ни искала Нефтида — не находят они того, что является в снах сладострастных, — стебля, который пронзал их, прорастая сквозь них наслажденьем. Съели его рыбы лепидот, оксиринх и фраг. И Исида берет в руки глину и лепит знакомые формы.

Как в далеком Шумере собирали на стенах картины из глиняных палочек-конусов — так они собирают брата, мужа, любовника — вместе. И Исида колдует, шепчет страстные речи — соединяются вместе разрубленные куски. Шепчет она все нежнее, вспоминая брачные ночи, и глиняная игрушка — прирастает, становится плотью.

— О желанный, как я скучала, по тебе тосковала ночами. У сестры от тебя есть ребенок — у меня и ребенка нету. Подари мне живую память — я добуду ему трон Египта!

В сокола обратившись, обнимает Исида мужа — будто птенца в перья прячет, качает его на крыльях. Словно белые птицы, к солнцу летят они, в небо — где время забудет о них и печаль не отыщет вовек.

* * *

— Пшеница взошла! — крикнул соседский мальчик.

Сети пошел на поле, чтобы увидеть первые ростки — а его мать делала лепешки, растирая зерно жерновами. Сети вспоминал объяснения в свитках: из полбы, умершего зерна, создавали новый хлеб, означающий воскресение. Живя в городе и не зная ничего, кроме своих табличек и свитков о древних вельможах, Сети не видел так многого. Это чудо превращения крохотных зерен в нежные зеленые всходы пшеницы возвращало Сети надежду. Надежду на то, что мертвые не исчезнут бесследно — а тоже пошлют им привет. Там, в полях Ипувера, где сам Ра благословляет посевы, плывя мимо на своей ладье Месектет… Там их нет. Наверное. Надо спросить жрецов.

Вскоре в деревне пронесся слух, что снова воздвигли в стороне от соседнего города стелу Осириса, дарующего плодородие. Это было запрещено — ведь гиксосы разрушили старые храмы и славили Баала. Говорили, что это чужое имя для Сета, ставшего теперь верховным божеством. Но пока стелу не разбили, люди все же шли — и Сети тоже отправился возложить дары древнему богу, подарившему Египту золотой век:

— О ты, чье дерево зелено, Бог, что на своем поле! О Бог, что открывает бутоны цветов сикоморы! ⁽³⁾

* * *

Обнимает Исида мужа — а Нефтида приводит Тота, бога мудрости, чтобы помог он Осирису сделать могилу.

— Погоди, ведь я же колдунья, какой нет равных в Египте. Сохрани мне нетленным тело — я смогу его оживить!

Тот, помедлив, кивает — и делает вечное тело, первую мумию, «zet». Нефтида, сестру крепко обняв, к своему возвращается сыну — а Исида, от Сета скрываясь, одна в камыши идёт.

* * *

Однажды в деревне появилась черноволосая молодая женщина по имени Шентаит. Она сказала, что бежала от гиксосов, и стала браться за любую работу — помогала ткать, прясть и молоть ячмень, но никогда не оставалась в деревне дольше нескольких часов, даже если ей предлагали. Она получала за работу немного еды и уплывала на своей лёгкой лодке. Это удивляло жителей деревни и вызывало у них подозрения. К тому же, из-за гиксосов, чьи посланники требовали непомерно большой дани и топтали посевы, еды еле хватало на самих жителей, и Шентаит все чаще отвечали, что работы нет.

Тогда Сети стал откладывать из своей порции финики и ячменную лепешку для Шентаит. Он встречался с ней на закате — та веслом рассекала золотые волны Нила, останавливала лодку у берега и, принимая дары, улыбалась и рассказывала о своих странствиях. Сети влюблялся в нее с каждым днем, но не решался заговорить об этом. Иногда он отводил прядь тёмных волос, если те падали ей на лицо, и она грустно улыбалась в ответ — но когда Сети однажды попытался её поцеловать, она резко отстранилась и покачала головой с такой горькой усмешкой упрямо сложенных губ, что он опустил голову и больше таких попыток не предпринимал. Она болтала с ним и уплывала, а он подолгу смотрел ей вслед, любуясь тонким силуэтом в белом платье и золотыми отблесками на весле.

* * *

Искать свежего хлеба умелой работой ткацкой Исида идёт в город Буто. Вернувшись, находит Гора, золотого, младенца невинного, сироту, обливающим землю слезами своего глаза. Тело его неподвижно, сердце его бессильно — горько плачет Исида и громко зовет на помощь.

Рыбаки к ней приплывают, но младенцу помочь не умеют — и к Ладье миллионов лет возвышает она тогда голос.

— Гор укушен, о Ра! Мальчик топей города Атху, золотое мое дитя, наследник трона Египта. Груди мои переполнены, но внутри меня пустота. Бурдюком с водой я была — и меня пробили насквозь, поглощает живую влагу жадный горячий песок. Для меня без сына остаться — что без воды в пустыне. Не козни ли это Сета, желавшего гибели Гору? Остановитесь, гребцы! Не плывите вы с Солнцем дальше! Пусть ладья не двинется с места, пока не очнется Гор. Гор в объятиях яда, зло сразило его!

Сходит с ладьи к ней Тот, сведущий в заклинаньях:

— Не бойся, богиня Исида! Я пришел с дыханием жизни, чтоб исцелить младенца. Так удались же, яд — уста Ра тебя заклинают. Солнце остановилось, ладья Ра не двинется с места, пока яд не уйдет из Гора. Будет бродить дух тьмы, не откроется новое время, пока яд не уйдет из Гора. Яд умер, ликуют сердца: жив для матери Гор! ⁽⁴⁾

* * *

Однажды Сети отправился вместе с рыбаками на болото и услышал отчаянный женский плач. Они поплыли в ту сторону — и увидели Шентаит, громко рыдающую над бьющимся в судорогах младенцем. Понимание, что у нее есть сын, о котором она ничего не сказала, мелькнуло глухой удивленной обидой — но главным было не это. Совсем рядом с ребенком лежал скорпион — и Сети бил его веслом изо всех сил, еще и еще, мстя за слезы Шентаит и боясь, как бы тот не укусил и ее. Но убийство не могло помочь вылечить младенца, и Шентаит, рыдая, молилась богам — а те, как всегда, были глухи. Сети с ужасом вспомнил пустоту в глазах матери — но снова ничего не мог сделать, кроме как смотреть с отчаянием и сочувствием, бесполезными и беспомощными.

А потом с небес вдруг спустилась золотая ладья — и Сети вместе с рыбаками пал ниц, не смея поднять глаз, чтобы не ослепнуть от сияния Солнца, слушал и не верил своим ушам, узнавая, кем оказалась женщина, в которую он смел влюбиться. Наконец великий Тот шагнул обратно в ладью и вознесся на небо.

— Сети, подойди. Ты добр и смел — а Исида умеет быть благодарной.

Он послушно приблизился, и тонкие пальцы Исиды вдруг легли ему на бедро — он замер от изумления, заливаясь краской. Но тут же понял, в чем дело: колдунья читала заклинания, и от ее рук расходилось золотое сияние. Нога перестала болеть. Он несмело поднял глаза — Исида улыбалась с доброй насмешкой. А потом она вернулась к сыну и взяла его на руки. Сети забрался в лодку — и рыбаки, бормоча молитвы, быстро погребли прочь.

— Да не оскудеют ваши дома, добрые люди, — сказала богиня вслед лодкам.

Через несколько недель Сети, возвращаясь домой, увидел, что перед его хижиной стоит человек в одеждах младшего жреца, о чем-то беседующий с его матерью.

— Нахт! — крикнул Сети, бросаясь к нему.

Но жрец обернулся — и Сети понял, что ошибся. Это был не его брат.

— Ты Сети, сын Усерхета? Меня прислали из храма Осириса в Абидосе. Не дивись так — милостью богов осталась наша земля свободной от чужеземцев. Старшему жрецу было видение, и тебя повелели взять в школу жрецов и кормить вас с матерью за счет храма.

* * *

Так Сети оказался учеником жрецов. В Абидосе, городе великого храма и великих мистерий, он прошёл долгое обучение и узнал, что оплакивание и воскрешение были вечными:

Что это такое, «то время, в котором мы пребываем»? Это погребение Осириса и возведение на престол его сына. ⁽⁵⁾

И вновь умирал Осирис, и вновь рыдала Исида, и в семнадцатый день атира жрецы на четыре дня накрывали черным льном статую коровы, разделяя с вдовой ее траур. И вновь рождался Гор, и спасался от скорпиона, и воскрешал отца, и жрецы воздвигали столб джет, означающий воскресение, и попиралась смерть, и возрождалась природа. И каждый умиравший фараон называл себя тоже Осирисом и продолжался в сыне. Сети хоронил их и воскрешал, приносил жертвы, шептал обряды отверзания уст и лил на саркофаги масла. С каждым храмовым праздником и с каждым новым усопшим он вновь и вновь проходил по круговороту смерти, и его собственные погибшие — отец, брат, а потом и мать — вставали перед глазами, а еще — черноглазая нищенка, в которой явилась ему мать бога и предрекла служение. Это было его чудом и его любовью — невозможной, недосягаемой, уже почти неземной (о, как сложно было запретить себе ее желать!) — но хоть он и не уставал восхищаться оказанной ему милостью, божественное откровение уже не удивляло его. Каждый год, каждый день, с каждой смертью история Исиды повторялась заново — так почему же один из витков не мог затронуть его? Много позже он встретил еще одну темноволосую нищенку с сыном, бежавшую от гиксосов по разоренной стране, и взял ее в жены, замыкая круг и видя в благодарной улыбке потрескавшихся от жары губ тень золотого весла.

Теперь Сети — жрец и полноправно входит в темные храмы, совершая старинный обряд в честь Исиды. Скоро великий праздник — мистерия в честь воскресения Осириса. Младшие жрецы замирают поодаль, ожидая его указаний, и он берет свиток и начинает читать:

— Да будет очищен весь храм, и да будут введены две женщины, чистые телом, девственницы, и да будут удалены волосы с их тела и надеты парики на их головы, и да будут написаны имена их на плечах их, чтобы изображать Исиду и Нефтиду, и да поют они песни из этого свитка...⁽⁶⁾.

Так рассказывай, жрец, о детях Нут, небесной богини...

Он празднует воскрешение соперника — счастье своей любимой. Женщина, которую он никогда больше не увидит, снова придет сейчас в новом облике, снова обнимет другого, зачиная на его глазах сына, и снова перевернет его жизнь, вовлекая в круговорот вечной смерти, и снова улыбнется ему, вознося до жреца, и сделает его себе нужным — не дающим ее забыть — и примет его дары, и продолжит сходить на землю. А однажды и сам он ляжет в колыбельную тьму саркофага, и опять заплачет Исида — и обнимет уже его.

1) Разговор разочарованного со своим Ба.

Вернуться к тексту

2) Плач Исиды и Нефтиды.

Вернуться к тексту

3) Тексты пирамид, § 699.

Вернуться к тексту

4) В этот отрывок включены частично измененные фразы из мифа «Исида и Гор в болотах Дельты». Текст заклинания Тота использовался также как заговор при исцелениях.

Вернуться к тексту

5) Тексты Саркофагов IV, 193 d-e.

Вернуться к тексту

6) Ремарка к Плачу Исиды и Нефтиды.

Вернуться к тексту