Исчезнувший вид (джен)

Ньют вытирает потекший от октябрьского холода нос и озадаченно смотрит на довольных лукотрусов. Потом задумчиво проводит рукой по влажным волосам и садится на корточки перед рассохшимся деревянным корытцем, поросшим с одной стороны зеленым мхом. Этой постройке с покосившимися дверьми, пахнущей внутри яблоками и мокрой листвой много лет. Никто не помнит, зачем ее вообще строили, но она стояла в одиночестве и запустении, забытая всеми, и Ньют уговорил Кеттлберна разводить здесь лукотрусов и флоббер-червей.

Постепенно появляются и другие животные, которых раньше привозили на территорию школы для занятия по уходу за магическими существами, а потом отпускали на волю.

Ньют с этим категорически не согласен, хотя его слова пока еще никто не воспринимает всерьез. Ну как можно изучить существо за одно занятие? За один час? Сам Кеттлберн едва ли знает о магических животных больше, чем написано в нудном и глупом учебнике, где гиппогрифам отведено десять унылых строк.

Ньют недовольно шмыгает носом, вдыхая запах прелых листьев и влажной земли, и не понимает, откуда у лукотрусов в корытце взялась эта стайка быстроногих мокриц. Ведь вчера вечером его не выпустили из замка в наказание за испорченное зелье, и он всю ночь не спал, переживая об оставленных без еды питомцах. Кеттлберну ведь на малышей наплевать, он наверняка покормил только тельцов, огненных крабов и гиппогрифа.

— Думала, они все съедят.

Ньют резко оборачивается и поднимается на ноги. Остановившись у дверного порога, как у черты, стоит невысокая девочка в слизеринской форме и каждую секунду то поднимается на цыпочки, то опускается. Она ниже Ньюта, и ей, видимо, это совсем не нравится.

— Им достаточно одной или двух в день, — тихо отзывается он, закладывая руки за спину.

Ее лицо — бледное пятно в ореоле иссиня-черных волос, слегка припорошенное румянцем. Темные вишни глаз смотрят вызывающе и вместе с тем — выжидающе. Ньют невольно закрывает ладонью грудь, чтобы не дать ее взгляду пронзить сердце.

— Откуда ты знаешь про моих лукотрусов?

— Я за тобой подглядывала, — беззастенчиво признается девочка и решительно переступает порог. — Я знаю, что тебе разрешили ходить на уроки по изучению магических существ, хотя ты второкурсник. Помнишь, как меня зовут? Наверняка ведь не помнишь. Ты только животными интересуешься, люди для тебя так — все на одно лицо.

Ньют смотрит на нее растерянно, потом отступает на шаг назад, окидывает незнакомку внимательным взглядом и качает головой. Он сдается сразу же. Ее лицо он помнит, оно мелькает перед ним в Большом зале и на занятиях — оно обычно печально, и в глазах — затаенное одиночество, но имени он не помнит. Имена, фамилии, даты, ингредиенты для зелий отказываются запоминаться надолго. Зато про лукотрусов он может рассказывать до утра: их места обитания, характер, привычки…

— Лита Лестрейндж, — девочка протягивает ему свою маленькую тонкую руку, и на ее бледно-розовых губах выступает лукавая улыбка. — Слизерин.

— Ньют Саламандер, — он пожимает ее со всей серьезностью и уважением, на какие только способен. Девочка кажется ему чужой, но в то же время — удивительно похожей на него самого. И потом, Ньют считает, что протянутая рука — не шутка. Протянутая рука — это всегда начало чего-то нового и волнующего. — Пуффендуй.

Лита отчего-то громко смеется, распугивая лукотрусов, и на мгновение прячет лицо в ладонях. Скрывая внезапно нахлынувшее смущение, Ньют приседает на корточки и смотрит на мокриц, бестолково бегающих из угла в угол деревянного корытца. Лукотрусы опасливо выглядывают из-за кадки с жухлой пальмой и настороженно смотрят на него своими коричневыми блестящими глазками.

— Я наложила заклинание, — звонкий голос Литы раздается за его плечом. — Так что мокрицы не смогут разбежаться, и лукотрусы не останутся голодными, если тебя снова заставят пересдавать зелье радости. Помочь тебе с ним? Оно же очень простое. Если, конечно, ты захочешь стать моим другом. А я могу притащить тебе интересные книги об опасных зверях, в библиотеке отца их целых пять штук. Лукотрусы, конечно, милые, но такие безмозглые.

Ньют обиженно поджимает губы и выпрямляется. Конечно, ему хочется иметь друга. Настоящего друга. С ним мало кто общается: Ньют умеет говорить только про зверей, а многие к ним странно равнодушны. Он уже столько раз наталкивался на непонимание, что теперь старается не выдавать свою неукротимую любовь к живым существам, у которых пусть и не две ноги, и не две руки, а — лапы, хвосты, клювы — но сердце у них всегда горячее. Животных Ньюту понять легко: они не способны на предательство и не умеют лгать, они искренни и в своей преданности, и в своей ярости. Люди же кажутся ему страницами из учебника по древним рунам, который он видел на столе у старшекурсников, и лицо каждого — отдельная страница, а значение рун на ней приходится искать в словаре.

И сейчас, обидевшись за своих лукотрусов, он набирает в грудь октябрьский воздух, чтобы…

— Извини, — торопливо говорит она, cловно что-то вспомнив. — Я сочувствую утрате: слышала, твои флоббер-черви на прошлой неделе погибли от холода.

— Не погибли они, — Ньют выдыхает весь набранный воздух обратно в осень и поглаживает подобравшегося поближе лукотруса по лепестку. — Кеттлберн их для усыпляющего зелья отдал.

— Все равно у них чувств нет, — задиристо замечает Лита, проверяя, насколько крепок лед его любви ко всем существам, даже самым глупым, и можно ли переманить его на свою «опасную» сторону.

Ньют рассержено затягивает черно-желтый шарф. Он уважает каждую жизнь, даже самую короткую, как у червя или бабочки, и никому не под силу это изменить. Даже этой девочке с темными блестящими глазами.

— Чувства есть у всех.

— Ладно, — Лита соглашается неохотно и, подышав на замерзшие руки, интересуется: — А на гиппогрифа можно посмотреть?

— Нет. Но я могу рассказать тебе о них столько, сколько ты не найдешь ни в одной книге. Моя мама их разводит много лет, — Ньют переступает с ноги на ногу, потом решительно поднимает на Литу свои серо-голубые глаза. Он — экспериментатор и не боится рисковать. Дружить — так дружить. — Зато я могу показать тебе гриндилоу и Лунных тельцов. Только они такие застенчивые, что придется дождаться ночи и спрятаться за кадками с цветами, чтобы их не напугать.

— И все? — Лита морщит нос и засовывает руки в карманы мантии. — Я думала, у нас много существ в школе.

— Много, но в отсутствие Кеттлберна мне разрешено общаться только с некоторыми, — терпеливо поясняет он, забывая добавить, сколько раз нарушал этот запрет. — Утром я покажу тебе пикси и мелких бесов, они сейчас спят. А каждое новолуние в старую хижину у леса приходит глинокок. Я видел его дважды. Если не боишься — я возьму тебя с собой в следующий раз.

Лита гордо вскидывает голову, встряхивая волосами, заплетенными в две тугие косы. В полумраке домика они кажутся юркими черными змеями.

— Я ничего не боюсь.

Ньют улыбается, но тут же настороженно хмурит брови, все еще не веря, что у него появился друг.

— Ты слизеринка. Слизеринцы не дружат с Пуффендуем. Я слышал, как Эйвери недавно говорил…

— Эйвери — дурак, — Лита изо всех сил топает ногой. — Они и про меня много чего говорят. Смеются над моим увлечением животными, смеются, что я — не Лестрейндж, а подкидыш. Даже отец смеется. Летом я рисовала глизня, а он подошел и с яростью разорвал рисунок. Сказал, что я не должна тратить свое время на ерунду.

Ньют снова делает шаг назад и пристально разглядывает ее лицо со сверкающими от негодования глазами.

— Ты Лестрейндж, — говорит он наконец. — Только глубоко внутри. Так хочешь посмотреть на Лунных тельцов? У них недавно малыши появились и уже успели подрасти. Но придется подождать до полуночи. Если что, у меня бутерброды есть.

Лита с сомнением засовывает руки в глубокие карманы мантии и тут же вынимает их. Потом поочередно поправляет косы. Переминается с ноги на ногу. Ньют смотрит на нее выжидающе и нащупывает рукой бутерброды в сумке, надеясь, что они еще не превратились в крупные крошки с прилипшим к ним маслом и сыром.

— А их много? Малышей? — интересуется Лита, небрежно откидывая тяжелые косы за спину.

— Десять, — Ньют вовсю улыбается и достает помятые бутерброды из сумки. — Хочешь?

Лита кивает — кивок дается ей с видимым усилием, словно она заставляет себя сделать шаг навстречу. Они садятся на низкую скамейку напротив корытца с мокрицами и усердно жуют пахнущий острым сыром хлеб. За окном небольшой деревянной постройки — темно, но сквозь неплотные, рваные тучи время от времени проглядывает новорожденная луна. Ньют взмахивает палочкой и зажигает несколько свечей, стоящих на высоком коричневом комоде с потертыми медными ручками.

Лукотрусы потихонечку обступают их, забираются на одежду, с едва слышным свистом вдыхают запах хлеба и тут же смешно чихают.

— Когда я рядом с ними, я не чувствую себя одиноким — наоборот, я чувствую себя дома, — Ньют помогает самому маленькому лукотрусу перебраться на колено Литы. — Я бы хотел всю свою жизнь посвятить только им. Авгуреи, глинококи, пятниноги, сфинксы, крылатые кони, кельпи и множество других — почти все они не изучены. Никому не интересны, и не перестаю гадать, почему. Ведь они прекрасны! Может, потому, что в энциклопедиях о них только сухие факты? Да и на занятиях не получится изучить акромантула или химеру — и опять остаются черствые пугающие факты. Как выжженная солнцем трава. Поэтому я хочу стать первым магозоологом, который изучает не только отдельные, самые выдающиеся виды вроде троллей или единорогов. Я хочу изучить всех и рассказать о них волшебникам.

— Значит, у тебя есть Мечта, — Лита задумчиво ломает большой кусок бутерброда на две неравные части. — Настоящая, живая, с заглавной буквы. Судьбоносная. У меня ее нет.

— Так не бывает.

— Мечта — это что-то цельное, это что-то важное, ради чего ты можешь отдать все другое. Мечта обязательно забирает что-то дорогое, иначе не сбудется. Я люблю животных, но не всех, я хочу, чтобы меня понимали — но я хочу это не от всех. Ты говоришь о существах так, словно они — твое предназначение. Я вот ни для чего не предназначена. Я пока просто существую.

Ньют поеживается и натягивает колючий шарф на подбородок.

— Так говоришь, словно мечта — это живое существо.

Лита проглатывает последний кусочек и кивает головой.

— Если что-то в твоем сознании начинается с заглавной буквы, рано или поздно оно потребует жертв.

Ньют пожимает плечами: откуда ей знать наверняка? И, поднявшись со скамейки, он решительно протягивает Лите руку:

— Пошли, они как раз проснулись. Только тихо, иди на цыпочках, у них отличный слух.

Притаившись за пузатыми кадками с жухлыми пальмами и высокими, колючими алоэ, они наблюдают за игрой Лунных тельцов, касаясь друг друга плечами. И когда Лита оборачивается к Ньюту, сияя темными вишнями восхищенных глаз, он понимает: рядом с ним наконец-то сидит его первый друг.