Цербер (джен)

1

— Покажи руки! — требовательно повторяет Петуния и для большей внушительности хмурит тонкие брови.

Племянник непокорно протягивает свои розовые ладони. Они еще небольшие, как и у всех детей, но совсем не такие пухлые и аппетитные, как у Дадлика.

Петуния глубоко вдыхает стерильный кухонный воздух, слегка отдающий ромашкой, и с подозрением спрашивает:

— Надеюсь, ты помнишь, какого цвета твое полотенце?

Гарри поднимает на нее глаза — они невероятно зеленые, как сочная осока под ее окнами.

— Да, тетя. Красное, с белой полоской по краям.

Петуния первая отводит взгляд. Ей и так тяжело смотреть на племянника, а теперь, после года в этом чертовом Хогвартсе, в его глазах появилось новое, пугающее ее выражение. Словно мальчишка понял, что ее запреты ничего не значат, что теперь, вдали от нее, он волен делать что угодно. Разумеется, в этом новом опасном взгляде виноват Дамблдор.

Петуния вздыхает и резким жестом поправляет короткие светлые волосы. Дамблдор! Дамблдор виноват во всех несчастьях, которые случились с ней: он выбрал Лили, а не их обеих; он подсунул этого неуклюжего мальчика на ее крыльцо — на крыльцо самого нормального дома во всем графстве. Подсунул тогда, когда она уже начала забывать, из-за чего так ненавидела сестру и родителей в детстве. Из-за Дамблдора Петунии приходилось постоянно краснеть перед соседями и кое-как объяснять им все возмутительные проделки Гарри.

— Я надеюсь, с твоими оценками все в порядке?

— Мой факультет выиграл Кубок Школы в этом году, — зеленые глаза мгновенно озаряются внутренним светом. Совсем как у Лили.

Петуния насмешливо морщится, негодуя в душе. Дадлик с трудом, с третьего раза сдал все контрольные, и ей хочется, чтобы хоть кто-то оказался хуже него. Но разве сын Лили может быть тупым? Как бы не так! Гарри сообразителен — это Петуния неохотно признает. И это раздражает ее еще больше.

— Факультет. А что именно ты сделал для факультета, позволь спросить?

Гарри смотрит на нее с любопытством — и в то же время нерешительно, словно не знает, стоит ему рассказывать свои нелепые тайны или нет.

— Я помешал Волан-де-Морту возродиться. Наверное, я помог не факультету, а всем, даже вам. Но я не знал, что…

— Марш за стол! — Петуния испуганно передергивает плечами при имени человека, который убил ее сестру. — Меня не интересует, что ты сделал.

Племянник невозмутимо садится за стол и придвигает к себе блюдо с оладьями. Петуния невольно усмехается, искоса смотря на его иссиня-черные волосы. Если бы не этот прямой нос, она бы, не задумываясь, сказала, что он — сын Снейпа. Снейп! Петуния наливает чай и, в очередной раз мысленно торжествуя, проливает несколько темно-коричневых капель на белоснежный стол. Лили не досталась Снейпу, хотя он с нее глаз не сводил. Еще бы! Зачем ей какой-то оборванец из семьи рабочих, когда она могла выбрать себе любого? И осознание того, что волшебники, эти ненормальные существа, тоже страдают, помогает ей взбодриться.

— Горячо, — предупреждает она ровным тоном, поставив перед ним дымящуюся кружку, и с ужасом смотрит на перемазанные сметаной пальцы Гарри. — В вашей школе все едят руками?

Лицо племянника от стыда становится красным. Он поспешно вытирает пальцы о бумажную салфетку, лежащую рядом, и торопливо бормочет неразборчивые извинения.

Петуния коротко кивает, не вслушиваясь. Он наверняка голоден, раз так торопится есть. И чем их только кормят в этом Хогвартсе?

Часы в холле тяжело и методично бьют десять раз, и Петуния, встрепенувшись, вспоминает о завтраке для Дадли, который совсем не готов. С трудом заставив себя повернуться спиной к жующему племяннику, Петуния быстро ставит кастрюльку на плиту и наливает туда полстакана молока. Дадлик по утрам любит сладкую кашу с изюмом и персиками, и Петуния уже улыбается, представив его радостное лицо при виде лакомства.

Стряхивая с бархатной кожицы персика лишние капельки воды, Петуния оглядывается на Гарри и тяжело выдыхает. Вчера вечером он вернулся из Хогвартса, и ей снова придется привыкнуть, что он живет рядом с ней, в ее доме — живое напоминание о том, что она слишком заурядная, чтобы быть волшебницей.

Петуния сердито сжимает губы и снова поворачивается к Гарри спиной, сосредотачиваясь на закипающем молоке. В чем ее нельзя упрекнуть, так это в любви к своему сыну — и она этим гордится. Она дает Дадлику то, чего никогда не получала сама — и то, что она сама, в отместку, не в силах с собой совладать, не дает Гарри: любовь.

Петуния норовисто вскидывает голову. Гарри этого не заслужил? Возможно. А она заслужила? Она — маленькая девочка, до невозможности обычная и не интересная никому, даже собственным родителям?

Петуния с громким звоном ставит белую тарелку с голубым ободком на блестящую поверхность стола и вздрагивает, вспоминая о сидящем позади племяннике. Плевать! Пусть думает о ней, что угодно. Когда-нибудь он ее поймет, если захочет.

Лили то, Лили это! Как редко они вспоминали, что у них есть вторая дочь. «Какое мороженое ты хочешь, Лили? Какое платье? Какую сумку?» И так — до бесконечности. Петунии просто давали деньги — столько, чтобы хватило на самое необходимое, и она часто отправлялась в торговый центр в одиночестве.

А теперь она должна любить племянника, принять племянника как своего собственного ребенка? С чего бы это? Она только-только успокоилась и почти забыла все обиды, почти простила — как этот несносный мальчишка свалился ей на голову. Благодаря Дамблдору.

— Доел? — интересуется она, резко разворачиваясь к Гарри.

Племянник кивает и поспешно вытирает пальцы о салфетку, избегая ее взгляда. Ему наверняка кажется, что она слишком строга, но он даже не догадывается, насколько ей тяжело переносить его присутствие в своем доме. Он не осознает, какая она сильная, что сумела оставить его в своей семье.

— Уберись в своей комнате, потом вернешься и помоешь посуду, — небрежно бросает Петуния и машет рукой в сторону кухонной двери. — И не топай, когда будешь проходить мимо спальни Дадли.

Гарри кивает, и Петуния, не смотря ему вслед, возвращается к дымящейся каше. В кухне приятно пахнет сладким персиком — и одиночеством. Осталось заварить для сына чай с шиповником — и можно взять утреннюю газету и, читая ее за чашечкой ароматного какао, сваренного только для себя, ждать Дадлика. И время от времени любоваться розовой сиренью, робко стучащейся в окно. А на мгновение можно даже поверить, что Гарри снова в Хогвартсе и вернется нескоро. Лет через семь.

2

Дадли смешно похрюкивает, когда ест, и Петуния от умиления вытирает выступившие на глазах слезы. Возможно, она излишне балует сына, как недавно заметила косолапая соседка из дома напротив — нужно обсудить ее с Верноном — но Дадли счастлив и ни в чем не нуждается. Разве не этого желает каждая мать своему ребенку? Разве не к этому стремится? Как хорошо, что Дадли имеет лишь смутные представления о Хогвартсе и том, чему там обучают его двоюродного брата.

Петуния беспокойно ерзает на стуле, пригвожденная к полу мыслью, что, узнай Дадли всю правду — он бы тоже почувствовал себя униженным. Недостойным магии — какой всегда чувствовала себя она сама в ушедшем детстве. И тут же зло встряхивает головой. Чушь какая! Ведь это как раз волшебники ненормальные! Это они должны стыдиться, что отличаются от нормальных людей — так почему она до сих пор чувствует себя обделенной?

— Пойду, проверю, чем так занят Гарри, что до сих пор не пришел убираться после завтрака, — говорит она тонким голосом и торопливо поднимается на ноги.

Дадли не слушает ее, увлеченно смотря какой-то глупый мультфильм по телевизору, который Вернон специально купил на кухню.

Петуния выходит в холл и на мгновение опирается широкой ладонью на перила лестницы. Ей до отчаяния не хочется подниматься в комнату племянника и смотреть в его глаза — в глаза сестры. Каким же ничтожеством был ее муж, раз не смог защитить ее, не смог уберечь ее от зла?

Петуния с тревогой оборачивается к сыну и бесцветно улыбается, глядя, как забавно он пихает ложку, полную каши, в свой пухлый рот.

Чертов Поттер! Только и умел, что выпячивать свое превосходство, свое богатство, свое аристократическое происхождение. Сжав зубы, Петуния поднимается по лестнице, пытаясь остановить хлынувшие в раненую душу воспоминания. Тщетно. Лицо Поттера, такое насмешливое, самодовольное лицо — и его торжествующий взгляд на Лили так и не смогли исчезнуть из ее памяти. А потом она вдруг вспоминает черные глаза оборвыша Снейпа — и почему-то чувствует, что даже он смог бы уберечь ее сестру от смерти. В нем-то никакого бахвальства не было. Только горечь, которую Петуния никогда не пыталась понять.

Поднявшись на площадку, она зло топает худой ногой, обутой в розовую тапочку. Только сентиментальничать не хватало! На мгновение застыв перед большим овальным зеркалом, она выдыхает — осторожно, как все леди, и, успокаиваясь, медленно поправляет прическу. Как-то ей пришло в голову, что Дамблдор не принял ее в школу из-за большого носа и костлявых лодыжек — но эта мысль была отвергнута сразу же после того утра на платформе, которой и существовать-то не может. Сколько там было страшилищ обоего пола!

Петуния хмыкает, довольно оглядывая свою фигуру. Главное, что ей самой и Вернону нравится — а люди найдут, к чему придраться. О да, они всегда находили. Да и рядом с Лили быть красивой казалось невозможно: темно-рыжие волосы и зеленые глаза притягивали к себе все взгляды. А ей — обычной девочке — не доставалось ни одного. Петуния скептически хмыкает. И это все — все эти мысли и воспоминания — из-за того, что Гарри вчера вернулся в ее дом. Все из-за того, что ей снова пришлось взглянуть в его лицо. Что же, в его возвращении есть свои плюсы. Иногда так надоедает мыть посуду и полы! А теперь у нее снова есть помощник.

Петуния без стука распахивает дверь в комнату племянника и кладет руки на худые бока, поджимая губы.

— Что ты так долго здесь делаешь?

Гарри замирает и с видимым недовольством поворачивается к ней. В руках у него какая-то книга в красной обложке. Неприятно пахнет пылью, старым одеялом и птичьим пометом.

— Убираю комнату, как вы просили, тетя.

Петуния проходит вперед и останавливается ровно посередине, с неприязнью оглядываясь. Эта комната — вроде бы ее дом, а вроде бы и нет. От этой мысли ей становится не по себе, и она мгновенно находит предлог, чтобы показать: дом подвластен ей, а не Дамблдору.

— Если она не перестанет ухать по ночам, я вышвырну ее вон, — категорично заявляет Петуния, указывая узловатым пальцем на клетку с совой.

Лицо племянника почему-то перечеркивает улыбка.

— Я поговорю с ней, — обещает он на полном серьезе. — Она больше не будет.

Петуния недоверчиво хмыкает и тут же замечает какой-то разноцветный плакат прямо над кроватью, на котором изображенные люди снуют из одного угла в другой на метлах.

— А это что за непотребство? — спрашивает она, щурясь. — Немедленно снять! И марш мыть посуду. Дадлик, наверное, уже все доел. Ты меня слышишь?

Гарри смотрит на нее так, словно собирается что-то возразить, но в конечном итоге произносит:

— Да, тетя. Сейчас, только Буклю покормлю.

— Немедленно! — верещит Петуния и морщится от звуков собственного голоса. — Если ты не спустишься через пять минут, останешься без обеда. Нечего бездельничать целый день, как в вашей школе.

Прежде, чем закрыть за собой дверь, она успевает услышать тихое, но отчетливое слово, сорвавшееся с губ племянника:

— Цербер.

Петуния делает вид, что не слышит, и торопливо спускается по лестнице вниз, переводя дыхание. Ничего, она снова привыкнет к нему. Привыкнет к его новому взгляду. Цербер, надо же! Это она-то, которая взяла его в своей дом вопреки своей обиде, воспитывала его, тратила на него деньги…

Цербер! Петуния не сдерживается и тихо всхлипывает, смотря на грязную посуду, стоящую около раковины. Раз так — она покажет ему, что на самом деле значит это слово. Она заставит его помогать ей по дому до тех пор, пока он не поймет и не извинится.

Петуния даже не догадывается, что Гарри знает, о чем говорит.