Час (гет)

Все — мертвое. Все — застывшее. Живы только глаза. Слов тоже нет, да и говорить — нечего. Что можно сказать, когда понимаешь: этот человек — твоя пропасть. Понимаешь сразу, в одно мгновение, по наитию и без дрожи.

И все, к чему ты стремишься: власть, наука, роскошь и твоя полная скептицизма и презрения оболочка — вдруг разбивается о поворот головы, о движение еще незнакомых губ, о расширившиеся зрачки, о сбившееся дыхание.

Мариса прищуривается и энергично пожимает его руку сейчас — точно так же, как и тогда. И Азриэл снова вздрагивает, как и в тот вечер, полный мишуры и притворства. И его суровый деймон-леопард поводит хвостом из стороны в сторону.

— Чаю? — спрашивает он тихо и откидывается в кресле, но блеск глаз невозможно утаить. — Или, может быть, вина?

Мариса отрицательно дергает головой и яростно закусывает губу. Она не за этим пришла! Она пришла, чтобы шагнуть, но времени у нее совсем мало. Она из тех, у кого даже на падение есть минут шестьдесят, не больше.

— Я несколько раз видел твою машину в окно, — Азриэл легко переходит на «ты». Неужели в ее взгляде настолько легко читаются желания? — Но ты не выходила.

— Нелегко решиться на непоправимое, — Мариса холодно улыбается и приподнимает острый подбородок. — В конце концов, я здесь.

Еще можно уйти. Прямо сейчас. Не падать в эту пропасть. Дверь совсем близко — в паре метров. Слегка приоткрыта. Озимандис нервно переступает с лапы на лапу и смотрит на нее выжидающе.

Мариса стискивает бледные руки. Какой смысл бежать? Куда? Она никогда не убегает от неизбежности: ни из-под ненавистного венца у размалеванного алтаря, ни от научной работы, сухой, как горло после болезни, ни с приемов, от которых в груди поднимается волна тошноты.

Разве она убежит от того, кто смотрит на нее с таким восхищением и так трепетно? Кто еще может поделиться с ней своим теплом? Эдвард холоден, как лед для шампанского. Родители звонили ей так давно, что она уже не помнит, как звучат их голоса. Кто откажется от тепла, даже если оно разбивает на куски твою цельность?

— Какая ты бесстрашная, — замечает Азриэл тихо и слабо улыбается.

У них разные цели: он не скрывает своего неповиновения Церкви, ему неприятен Жертвенный совет, и наверняка все его мысли для нее неприемлемы и отвратительны, но в нем чувствуется сила, которая притягивает Марису к себе. Он другой, и ей хочется исследовать его, как очередной экспонат.

Мариса резко поднимается с кресла — и Азриэл поднимается следом. Он не так красив, каким показался ей в тот вечер, но ей приятно смотреть на его правильные, мягкие черты овального лица, заглядывать в темно-серые глаза. Может быть, это и есть любовь, в которую Марисе не хочется верить? Любовь слишком нематериальна, чтобы быть важной, и слишком опасна, чтобы ее недооценивать. Любовь представляется Марисе похожей на Пыль, и от этой мысли по коже бегут мурашки.

А потом все исчезает.

Пальцы Азриэла изучают ее лицо. Теплые, слегка дрожащие пальцы. Мариса прикрывает глаза и выдыхает. Ей кажется, что Азриэл не просто касается ее: он снимает с нее всю мишуру, всю неприступность, сдержанность и независимость, что она надевает каждый день, словно блузку или свитер. Мариса сама не знает, какая она настоящая, какая она обнаженная. Настоящие люди никому не нужны. У них слишком много низменных потребностей: еда, сон, дружба, любовь, и Марисе никогда не хотелось оставаться среди них — таких естественных, но таких никчемных. Чего они добиваются? Готовят ужин и растят детей? Это — не для нее. Ей хочется, чтобы ее знали. Чтобы о ней помнили.

Еще можно оттолкнуть Азриэла, схватить сумочку и убежать — и никогда не бояться последствий этого безумия, не врать мужу, не краснеть перед членами Жертвенного совета. Мариса уже кладет руки на широкую грудь Азриэла, но вместо того, чтобы оттолкнуть, только исступленно сжимает полы его синего пиджака и запрокидывает голову, подставляя шею его торопливым поцелуям.

Если сбежать, то вся сладость близости останется недоступной, как десерт на витрине, когда в кармане — пустота. И все, что важно, что ценно, поблекнет от разочарования, от досады, что она могла получить желаемое — и упустила. Падение опасно, но пресная жизнь еще хуже, а женщина всегда должна оставаться женщиной — и уступать своим темным желаниям. Десерт со сливками — или мужчина. Почему бы и нет? Завести любовника не намного рискованнее, чем стать главой Жертвенного совета. Нужно просто закрыть глаза — и отдаться.

На секунду у Марисы перехватывает дыхание. Любовник — от слова «любить»? Сейчас в ней говорит желание, неутолимое, кипящее, долгожданное, которое Азриэл разжег своими чертовыми глазами. Ей не хочется оставляться себя без наслаждения, в конце концов, она заслужила его после года в холодной постели! Но если она полюбит этого человека…

Ей снова становится страшно — и сердцебиение гулом отдается в висках. Что, если эта встреча, если этот Азриэл изменят ее? Что, если она — успешная женщина, уверенная в завтрашнем дне, а к вечеру превратится в мечтательную девочку, которой никогда не была?

Нет, глупости. На падение у нее ровно час. И сегодня — и всегда. Невозможно влюбиться за шестьдесят минут молчания.

Мариса улыбается сама себе и бесстыдно позволяет Азриэлу подхватить себя на руки. Он несет ее вверх по лестнице, в спальню, где жарко натоплен камин и приторно-сладко пахнут белые розы.

Раскинувшись на белье, Мариса совсем забывает, что час — это почти четыре тысячи секунд отчаянно бьющихся сердец.