Царапина (джен)

Песок медленно покрывался чёрными пятнышками — капельками пота, что срывались с подбородка и кончика носа Гарри, остановившегося, наконец, после очередного круга и теперь дышавшего тяжело, прерывисто и часто, жадно пытавшегося поглотить воздуха больше, чем могли принять в себя лёгкие. Физическая подготовка всегда была важна для аврора — даже в войну во многом благодаря ей авроры в открытых столкновениях, как правило, успешно противостояли последователям Волдеморта. У тех были знания заклинаний и умение их использовать, но чисто физическая подготовка и рефлексы, как оказалось, решали многое. Не в схватке с самим Волдемортом, конечно. И теперь, даже когда годы стажировки и обучения были позади, Гарри не пренебрегал бегом и без всяческих посторонних напоминаний.

Правда, сейчас этого совсем не хотелось. Вообще не хотелось ничего делать, даже палочка едва ли не валилась из рук. Мир казался пустым и бессмысленным, что та же пыль, осевшая на одежде. Что могли дать эти круги, которые он пробежал, что могли дать потраченные на тренировки калории, если… Ну вот если сложилась такая ситуация, как сейчас? Что могли дать все его навыки той же Луне, лежавшей непонятно с чем в Мунго, и чьё состояние медленно ухудшалось? Чем были все его силы и возможности — возможностями песчинки, застрявшей в протекторе ботинка? Ничего не стоили? Или, может, это смерть тоже ничего на самом деле не значила? Как там это называл Дамблдор, очередным путешествием или как его там? Может, и все переживания были ни о чём?

* * *

Луна передвигалась уже с заметным трудом — силы постепенно покидали её — и когда она опустилась на стул, Гарри едва сдерживал желание развернуться и убежать. Странно было наблюдать свою беспомощность в реальности — почему-то во времена войны с Волдемортом было в каком-то смысле легче. Сейчас же покрашенная в зелёный с вкраплениями жёлтого и голубого палата, в которой находились, наполняя её собой, деревянный шкаф, столик с тумбой и стульями да кровать возле окна, из которого лился солнечный цвет, — всё казалось блеклым, серым. И единственным живым пятном посреди этого была сидящая в простой мантии Луна, без привычных нелепых украшений и аксессуаров, но всё так же тепло улыбавшаяся ему, как и… как и всегда, наверное. Сколько он её помнил, во все моменты знакомства от неё исходила особенная теплота, неожиданно отчётливо ощутимая именно сейчас, когда она оттеняла и подчёркивала отчаяние Гарри. Интересно, как это всё переносил Рольф или мистер Лавгуд? Нет, Гарри не хотел этого знать. Меньше всего он хотел пересекаться сейчас с ними — было страшно.

— Ты как? — он надеялся, что голос в это мгновение не дрожал. — Что-нибудь меняется?

— Пока нет, — отчего-то интонации её голоса казались мечтательными, — но я работаю над этим. Лучше расскажи, что там у тебя с тем делом о краже подушек, про которое ты мне в прошлый раз говорил? — перевела тему она. — Это всё-таки нарглы, или твой начальник оказался прав?

Гарри действительно рассказывал ей про некоторые дела из тех, которыми занимался сам, или тех, что доставались его коллегам. Это позволяло меньше думать над темой для разговора. Не то чтобы это кому-то из них помогало, хотя у него было подозрение, что Луна на самом деле может сказать больше, чем он сам, а может, даже намекает на что-то, только совсем не прямолинейно. В конце концов, сейчас, когда её голова работала намного лучше и быстрее, нежели тело, она наверняка думала о многом? Не только о расчётах касательно того, как проходит и чем вызван её недуг.

Хотя, конечно, причина того, что с ней случилось, ясна: всего лишь царапина, полученная в последней экспедиции — только растение, о которое она поцарапалась (Гарри так и не смог запомнить сложное его название), оказалось магическим и — что ещё хуже — совершенно неизученным. В цивилизованном мире ничего подобного не росло, а в предгорьях Анд никакого приличного волшебного сообщества попросту не наблюдалось. Да и кто ж знал, что обычная, казалось бы, царапина может довести до Мунго, причём что делать с ней — непонятно. Колдомедики Луну, конечно, исследовали, да и сама она пыталась не то им помочь, не то параллельно рассчитать, что именно происходит и что с этим делать. Гарри попробовал было залезть в её расчёты, но быстро понял, что не смыслит в этом ничего.

— Всё пустяки, — говорила о своих проблемах Луна. — В мире есть множество гораздо более важных и приятных вещей.

Гарри не знал, что на это ответить.

* * *

— Интересно, — спросил он Гермиону, подливая себе сливочного пива, — а что, если мы зря беспокоимся, и то, что сейчас происходит, — сущая мелочь? Ну… — он запнулся. — С Луной. С нами. Со всем… вообще.

— Гарри, хватит культивировать коллапс, — резко ответила Гермиона.

— Что? — Он почувствовал, будто только проснулся, вылез из полудрёмы.

— Хватит грузить себя, будто у тебя нет других жизненных интересов, кроме как верить в то, что почудилось.

— Мне кажется, я больше не могу, — признался он.

— Потому что ты думаешь на тему своей беспомощности, — со вздохом пояснила Гермиона. — Займись делом. Пойми, — она снова вздохнула, — никто не может преуспеть во всём. Если мы не можем ничем помочь сейчас Луне, то надо заняться своими делами и делать то, что от нас требуется. Пустые мысли и переживания ничего не дадут. В конце концов, Джинни вот не отменила своё участие в составе сборной и поехала на мировой чемпионат, — продолжала добивать она. — А знаешь почему? Потому что Луна, подруга её детства, не простила бы, если бы Джинни отказалась вдруг от того, к чему так долго шла!

Гарри только кивнул. В принципе, Рон говорил ему примерно то же самое. Даже забавно получилось: ему всегда казалось, будто Рон с Гермионой — те самые притянутые к друг другу противоположности из клишированной фразы, а теперь порой оказывалось, что у них гораздо больше общего, чем на первый взгляд. И, наверное, друг к другу они ближе, нежели к нему. Или это только деструктивные мысли, разъедающие его разум? Гарри тоже хотелось быть с ними на одной волне — да что там, быть со всеми на одной волне. Но отчего-то не получалось. Отчего-то никак не уходила мысль о бессмысленности всех их переживаний.

Вспомнился Запретный лес, 1998 год, второго мая. Интересно, именно там он, наверное, впервые и наиболее отчётливо ощутил эту размытую границу между жизнью и смертью? Да, это можно было списать на эффект от Воскрешающего камня, который позволял мёртвым являться живым, можно было списать на эффект хоркрукса, который позволил одновременно и умереть, и выжить, и снова пообщаться с уже умершим наставником. А можно было понять то, что на самом деле они были рядом всегда, и все границы, которые проведены — иллюзорны. И, возможно, тот же камень нужен был для того, чтоб это понять. Или же «приветствовать смерть как старого друга» — эта фраза из детской сказки, она как раз именно об этом… Или лучше б он нажрался огневиски, а не перебирал в мозгах всякую херню трезвым.

* * *

На этот раз Луна встречала его, сидя на кровати. Лампа освещала стол рядом — и он был весь завален записями. Пергаментная бумага была исчёркана и исписана мелким почерком. На ней находилась тайна, до сих пор не раскрытая, насколько понял Гарри, и даже непонятно, насколько желавшая поддаваться. Ни на сколько, наверное.

На Луне было надето лёгкое бело-голубое платье, а на ногах — разноцветные шерстяные носки. Интересно… хотя нет, Гарри на самом деле вовсе не хотел знать, сама ли она одевалась или ей уже требовалась посторонняя помощь. Или палочка. Глаза придавали лицу какое-то детское и удивлённое выражение, словно она не ожидала, что старый друг придёт навестить её в этот вечер.

— Привет, — поздоровался он чересчур отрывисто. — Смотрю, расчёты двигаются? — Он указал на стол. — Есть какие-нибудь результаты?

— Кое-в чём продвинулась, но в общем пока глухо, — призналась Луна, но через секунду улыбнулась. — Но это всё вопрос времени — я представляю себе, что делать дальше. — Говорила она, пожалуй, тише обычного, но от этого её речь казалась ещё мягче и в каком-то смысле добрее.

— Расскажешь? — поинтересовался он.

— Не собираюсь тебя этим мучить, — с этими словами Луна тихо рассмеялась.

— Эй, может, я хотел наконец-то начать просвещаться! — шутливо воскликнул Гарри. Он до дрожи боялся быть сейчас серьёзным. Видела ли она беспокойство или страх за его улыбками, за попытками отшутиться или подбодрить? Наверняка, да. Это сам он мог страдать избирательной слепотой по отношению к ближнему, не замечать самых очевидных вещей, думать о всякой херне. Возможно, он и не понимал толком никого и никогда? И уж точно, насколько он мог видеть за свою жизнь, Гарри не умел утешать — ни ту же Чжоу, ещё на пятом курсе, ни Луну сейчас. Хотя какое Луне, ко всем дракклам, требовалось утешение?! Скорее она была готова кого-нибудь утешить. По крайней мере, все предыдущие разы, когда он навещал её, выходило в итоге скорее так. Всё-таки он завидовал её какой-то особой проницательности — или это было бы правильно назвать взглядом на мир и на людей? Тогда этот взгляд был уникальным. Да и сама Луна была уникальной. Впрочем, в такой ситуации, кроме неё, наверное, никто не мог оказаться. Для этого тоже надо было иметь особый талант…

— Эй, Гарри! — голос Луны раздавался негромко, но настойчиво.

— А! Да, прости… — он смутился.

— Не стоит извиняться, просто не уходи в себя… — она снова улыбнулась.

* * *

Вокруг Хогвартса ничего не изменилось за прошедшие годы: тот же квиддичный стадион, та же хижина Хагрида, то же озеро с одной стороны и лес и горы — с другой. Когда-то Гарри казалось, что после войны, когда замок надо было ремонтировать, всё должно восприниматься иначе — но нет. Хогвартс залечил свои раны, зализал, затянул, не оставив и следа — или даже не заметил их. Словно и не было второго мая, словно и не умирали здесь волшебники и магические существа, словно и сам он не лежал, мёртвый… Возможно, ещё лет через …дцать, когда подрастут те, кому повезло не застать Волдеморта и его почитателей, никто и не вспомнит — и возможно, оно и к лучшему. Отсутствие памяти сотрёт границы между жизнью и смертью, между тем, что было на самом деле и что было додумано, — вся война останется в виде лекции того же Биннса или того, кто его заменит, и, вероятно, даже портреты перестанут вспоминать эти тёмные времена. По крайней мере, портреты деятелей, живших во времена гоблинских восстаний, в результате которых некоторые из них и погибли, на памяти Гарри ничего об этом не говорили. Но сегодня он хотел поговорить немного с особенным портретом, участником, так сказать, событий тех дней. Директор МакГонагалл позволила ему остаться в кабинете с портретами наедине, и теперь он мог говорить.

— Профессор, — он запнулся, но тут же продолжил: — Здравствуйте…

Молчание. Он всё ещё сидел, словно задремав.

— Профессор! — Гарри прокашлялся.

— Да, да, Поттер! — Снейп наконец соизволил открыть глаза и обратить внимание на посетителя. — Говори уже, зачем пришёл, и иди обратно.

— Ну что же ты так невежлив, Северус, — это на соседнем холсте откликнулся внезапно появившийся Дамблдор.

— Я не нанимался быть ему нянькой, — огрызнулся тот. Судя по всему, после смерти характер у Снейпа не изменился.

— Но это же не повод отвечать в стиле обиженного пятикурсника! — как ни в чём не бывало, ответил Дамблдор.

— Профессор, — решил всё-таки перебить их Гарри (директором он Снейпа так назвать и не смог), пока Снейп не обиделся и не ушёл куда-нибудь в другое помещение, — я бы хотел попросить у вас помощи.

— И почему я должен тебе помогать? — с издёвкой переспросил Снейп.

— Это касается не меня, — быстро перебил Гарри, — Луны Лавгуд, а точнее, Луны Скамандер уже…

— Увы, я не смогу помочь ей с тем, что она Скамандер, — снова поддел его бывший профессор. — И мистеру Скамандеру тоже не могу помочь с тем, что она теперь Скамандер.

— Я не про это, — терпеливо ответил Гарри. — Выслушайте, пожалуйста, — сказал он уже резче. — У неё проблема. Она в экспедиции порезалась растением, — он достал бумажку и прочитал латинское название, — и в результате лежит в Мунго, поскольку противоядия никто не знает, — он говорил быстро и почти без пауз — Снейпу сталось бы перебить его ни с того, ни с сего. — Но у неё есть кое-какие наметки по действию этого волшебного яда, и мне кажется, что вы могли бы помочь с тем, чтобы придумать, как же можно это противоядие изготовить.

Профессор на портрете рассмеялся, зло и резко. Впрочем, быстро умолк.

— Нет.

— Нет? Но вы же…

— Нет, — перебил он. — Поттер, если вы шли сюда только за этим, вы идиот, — он развернулся и покинул пространство рамы. Гарри оглянулся. На других портретах его не было — значит, теперь он где-то в другом помещении. А тут… тут уже ничего не напоминало ни о нём, ни о Дамблдоре — кругом был порядок, стояли в ряд книжные шкафы, виднелся в углу омут памяти, да стоял огромный письменный стол, на котором стопками лежал пергамент и письменные принадлежности.

— Гарри… — тихо сказал с портрета Дамблдор, прервав тем самым созерцание директорского кабинета.

— Профессор Дамблдор? Вы можете помочь?

— Увы, — он только пожал с холста плечами. — Видишь ли, мой мальчик, портреты сильно отличаются от людей…

— Но чем именно? Почему профессор Снейп не может помочь? — поинтересовался Гарри.

— Потому что мы, портреты, — как слепки с реальных волшебников, их отражения, но не полноценные личности, — он развёл руками. — Мы можем поддерживать разговор, можем испытывать эмоции или давать ответы, как это делал волшебник при жизни, но мы никогда не сможем решить новую задачу, в том числе не сможем помочь с изобретением чего-либо… — он замолк.

— Так вот что…

— Мне очень жаль, — тихо сказал Дамблдор.

— То есть после смерти в вас ничего не остаётся? — Гарри и сам не мог ответить, почему спросил именно в такой формулировке. — И никакого человека в портрете больше нет?

— Человека в портрете нет с самого начала, если выражаться так, — объяснил Дамблдор. — Человек после смерти идёт дальше, и потому смерть для него — просто очередной шаг, царапина, если хочешь.

Гарри передёрнуло.

— А мы — всего лишь следы, тени этих людей, — продолжал тем временем портрет. — Примерно как Волдеморт в итоге стал тенью Тома Риддла, сам знаешь из-за чего.

— Но, думаю, он бы согласился с вами, что смерть немногим страшнее царапины, — бросил ему Гарри.

— Только подразумевал бы при этом то, что убивать легко, — ответил Дамблдор. — Или то, что сам он после смерти возвращался, что, в принципе, не совсем правильно. Просто он и не умирал — в нём уже нечему было встретить смерть и отправиться в своё путешествие.

— Вы это знаете, исходя из собственного опыта смерти? — уточнил он, уже, в принципе, догадываясь, что услышит в ответ.

— Ты опять забыл, что у меня, в отличие от настоящего Альбуса, никакого опыта нет и не может быть, — грустно улыбнулся нарисованный Дамблдор. — И настоящего знания — тоже. Мне кажется, что тебе в таком вопросе лучше… слышать самого себя.

* * *

Лицо Луны осунулось и достаточно отдалённо напоминало то, что Гарри привык видеть. На нём, измученном и усталом, казались живыми разве что глаза — выделявшиеся даже в то время, когда она была здоровой и полной сил, сейчас они казались выпученными, словно стремились вылезти из орбит и заполнить собой постепенно всё лицо. И двигались в них только зрачки, которые следили за тем, как подходил к ней Гарри, в то время как тело лежало на кровати почти неподвижно, разметав по подушке спутанные бледно-соломенные волосы.

— Привет, — поздоровался он, — Зашёл тут узнать, как ты, как продвигаются дела с исследованием… — Не то чтобы он на что-то надеялся по-настоящему, но не мог же он заражать Луну пессимизмом?

— Привет, — едва слышно сказала она. — Да почти всё готово, на самом деле, — она улыбнулась. — Остались разве что некоторые технические нюансы и… — она прервалась на несколько секунд. — И косметические изменения кое-в-чём.

— И тогда ты, наконец, вылечишься и выйдешь? — спросил Гарри. — Но это же замечательная новость!

— Извини, — она едва дёрнула плечами. — Боюсь, что лично мне это уже не поможет.

— Но…

— Нет, — перебила его Луна. — Извини, но не хочу давать тебе ложных надежд, — она снова виновато улыбнулась. — Я просто знаю, что для этого слишком поздно, и лекарство поможет уже не мне. Не надо воспринимать это как конец света, — она снова прервалась ненадолго. — Да и смерть для человека — это на самом деле не более чем маленькое препятствие, которое нужно преодолеть и пройти. Уж тебе ли не знать, да? — она посмотрела на него, будто всё знала про то, что в своё время в Запретном лесу Волдеморт уже убивал его один раз. А может, это ему просто показалось из-за непривычного её внешнего вида…

* * *

Вероятно, то, что Гарри в последнее время зациклился на одной мысли, было нездоровым проявлением, симптомом какой-то болезни. И, возможно, как раз Луна оказалась менее больной, чем он. В конце концов, постоянно думать о ней, о смерти, о том, как же всё-таки правильно воспринимать происходящее — всё это было в некотором роде симптоматично. Ведь в целом, всё уже было ясно. Давно, наверное, ясно, что надежды практически нет, что Луне ничем не помочь, и уж тем более — все переживания бесполезны. Но смотреть на неё, улыбаться, говорить, рассказывая о том, что происходит в его жизни и жизни за пределами Мунго вообще, было тяжело едва ли не физически. И ещё тяжелее было держаться после того, как покинул палату. Луна словно постепенно переходила ту грань, что отделяла живое от мёртвого, и здесь, с ними, оставалось всё меньше её, а скоро она должна была уйти в своё путешествие насовсем. Как Дамблдор. Или Снейп. И в следующий раз он, вероятно, увидит только тело внутри гроба. Покинув Мунго, Гарри аппарировал к дому, зашёл, начал взбегать по лестнице… да так и застыл посередине, расплакавшись. Было горько оттого, что он не мог ничего удержать. Он сел на ступеньки и так и рыдал, наверное, минуту или чуть больше. Кричер не показывался ему на глаза, за что он был лично ему даже благодарен — хотелось остаться одному, — Джинни должна была играть где-то в Китае, и судя по письмам, дела у сборной шли неплохо…

Ступени были холодными, шершавыми и старыми — они наверняка помнили столько Блэков, сколько Гарри знал всего, а также ещё многих, о существовании которых он даже не догадывался, — он не учил имена всех тех, кто был нарисован на гобелене, да и там, насколько он подозревал, все ветви просто не поместились бы. Они уже давно ушли, оставив тут следы, затерявшиеся в годах и новых наслоениях, перешли в совершенно иное качество. В принципе, Луна была права, он и сам едва не перешёл туда же в своё время — или даже перешёл, но сразу же вернулся обратно, и в принципе… ничего страшного, ужасного в этом не было. Просто неизбежная смена состояния, которая в правильном случае была как порожек, отделяющий от улицы внутреннее убранство дома (правда, в случае с домом на Гриммо Гарри скорее казалось, что это нутро — здание ощущалось каким-то… живым, а может, оно и было живым, перешагнувшим рубеж смерти), который пора в определённый момент покинуть. Или, если действительно сравнивать это разделение с травмой, как Дамблдор, то она была бы просто маленькой пустяковой царапиной…

Величиной с Большой каньон.