Лестница Иакова (гет)

«...И увидел во сне я: вот лестница стоит на земле, а верх ее касается неба...» Книга Бытия 28:12-16

* * *

Говорят, что вся суть жизни — в удачных случайностях.

Вернее, в случайностях и балансировании на грани, причем в любых масштабах и проекциях. Начиная с орбиты нашей Земли: чуть дальше от Солнца — и все живое на планете замерзнет, а чуть ближе — сварится в собственном соку, или сгорит. И заканчивая… Да хотя бы сахаром в человеческой крови: совсем немного больше нормы, и незадачливому индивиду обеспечены гипергликемия, кома и, наконец, смерть... Меньше — тоже неплохо: гипогликемия, эпилептический припадок, судороги, смерть.

Даже зачатие и рождение в изрядной доле зависит от случая и удачи. А уж то, что каждый среднестатистический взрослый мужчина — уж не в курсе насчет женщин, — это, по сути, чудом выживший в детстве мальчишка, сами мужчины знают лучше всех. Вот только никогда не рассказывают подобные эпизоды своим матерям, не желая добавлять им седых волос.

И я — вовсе не исключение.

Если сесть и разобраться, то дней рождения у меня должно быть как минимум четыре.

Первый — собственно день появления моей скромной персоны на свет.

Второй — это когда в семь лет от роду, играя на стройке, я упал спиной на кучу пакли, и только потом обнаружил, что из левой подмышки у меня выглядывает… железный прут. Торчащая из бетона ржавая арматурина прошла аккурат между телом и рукой, даже не порвав одежды, но вот попади она на пятнадцать-двадцать сантиметров правее, и… Было бы грустно.

Третий раз случился уже в школе, — это когда в шестом классе мы с компанией мальчишек решили сделать самопальную бомбу. Благо, что в промышленном уральском городе с кустарным пиротехническим материалом — наточенным в мелкие опилки магнием, порошковым марганцем, селитрой и порохом, натасканным одним из членов нашей команды из запасов охотника-отца, — у нас проблем не было. Однако что-то не сработало: обмотанный изолентой и стальными полосами алюминиевый баллон из-под «дихлофоса» лишь с шипением покоптил проселитрованной веревкой самодельного запального шнура, но взрываться не пожелал. И когда я, основной создатель этого поделия, выждав какое-то время, пошел его проверять и заглянул в запальную трубку…

Вот тогда я понял, что выражение «у него на голове от страха зашевелились волосы» — вовсе не метафора. Фитиль внутри еще горел, и вот-вот должен был подобраться к основному заряду!.. Следующее, что я помню, — это как я, закрыв лицо рукавом, рыбкой ныряю в бурьян пустыря, а «хлопуха» кувыркается в противоположную сторону. И взрывается, не долетев до земли... Руки тряслись у меня еще где-то с полчаса, а звенеть в ушах перестало только к вечеру.

Ну а четвертый, — и, как я полагал, — последний «добавочный» день рождения состоялся в начале 2000-х годов, в армии, спустя почти два года после моего выпуска из военного училища. Как будто кто-то, управляющий людскими судьбами, посмотрев на меня, вздохнул и сказал:

«— Ну, поигрался в солдатики — и хватит. На тебя у меня другие планы…»

Вот только способ прекращения этой игры был выбран по излюбленному мирозданием принципу: «Все, что ни делается — к лучшему. Но худшим из возможных способов». И мой старенький, но ухоженный танк Т-72Б под номером «132», следующий в составе сводной бронегруппы по некоей специфически-гостеприимной кавказской республике, попал под взрыв радиофугаса.

Впрочем, об этом я узнал уже позже, и со слов заглянувших в госпиталь сослуживцев. Так моя полугодовая командировка и закончилась — резким ударом, темнотой, и приходом в себя спустя сутки: уже лежа на больничной койке, с загипсованными по самую задницу ногами, и одуревшим от анальгетиков.

Подрыв заряда, замаскированного на обочине, перевернул в противоположный кювет шедшую первой БМП-2, махом отправив на тот свет почти весь едущий на ее броне десант. Против 45-тонной махины танка силы взрыва оказалось недостаточно, но зато хватило, чтобы отшвырнуть меня, сидевшего на башне и свесившего ноги в командирский люк.

Как мне сказали, наводчик, находящийся внутри боевого отделения, успел только испугаться; мехвод, ехавший по-походному, с торчащей наружу головой, но с установленным бронещитком, оглох на пару дней. А вот мне, поймавшему контузию, от души приложившемуся обеими ногами об стоящий вертикально на стопоре командирский люк, и еще добавившему самому себе при падении об землю, повезло чуть меньше…

Потом была Москва, госпиталь Бурденко, пять операций на ногах... И довольно,.. хм,.. скромный курс реабилитации, — уже в окружном госпитале по месту службы, и под кодовым названием «почувствуй себя немного лётчиком Мересьевым». И затем ВВК — военно-врачебная комиссия, окончившая мою недолгую армейскую карьеру четырьмя подписями и одной круглой печатью.

Нельзя сказать, что я так уж сильно расстроился. Сама военная служба меня ничуть не напрягала, но вот необходимость существовать в среде узаконенного «армейского дебилизма», часто практикуемый принцип «я — начальник, ты — дурак», и то, что каждый долбодятел со звездами, бОльшими, чем у тебя, мог использовать этот факт как козырный туз против любых — любых! — твоих разумных доводов, порой раздражало просто несказанно.

Танки я любил вполне искренне, в училище поступал осознанно и с желанием. Но учеба, — а затем и пусть не особо долгая служба в реалиях родной армии, — успели заметно разбавить первичный заряд идеализма служения Родине. Так что «на вольные хлеба» я ушел без особых сожалений. Тем более, что у меня имелась гражданская специальность техника электросвязи, полученная ещё перед армией. И идти в механизаторы, как вполне позволял мне мой диплом, или еще в какую-нибудь охрану автостоянок, я вовсе не собирался.

Небольшая частная фирма, занимавшаяся связью, охранно-пожарной сигнализацией и видеонаблюдением, приняла меня с распростертым объятьями: экономическая ситуация в стране тогда активно развивалась, спрос на профильные услуги рос, и рабочие руки, — а особенно руки ответственные, непьющие, и с прилагающейся к ним не пустой головой, — были нарасхват.

Начав как техник по обслуживанию уже установленных фирмой систем, я уже через полгода стал специалистом по приемке смонтированных объектов, и заимел очень теплые отношения с ребятами, занятыми их обслуживанием. Но зато куда более прохладные — с монтажниками, систематически норовившими сделать работу побыстрее, в стиле «тяп-ляп», и за это вполне предсказуемо нарывавшимися на «А вот это — переделать!».

Попутно я же исполнял в фирме и функции «эникейщика», — то есть, мастера на все руки по компьютерной части, ставившего пиратские «винды» и «офисы», обновлявшего антивирусы, заряжавшего опустевшие картриджи, и исправлявшего различные глюки и последствия классического «Ой, я тут куда-то нажала!..».

Но пока сеть фирмы представляла из себя всего пять «персоналок» и пару баз данных, написанных на коленке в «Access`е», это удавалось совмещать. Однако дела фирмы уверенно шли в гору: персонал рос, арендовались все новые помещения, возникла пара иногородних филиалов, — и однажды технический директор предложил мне отойти от сферы монтажа с приемкой, целиком посвятив себя локальной компьютерной сети предприятия. Конечно же, совмещая несколько близкородственных функций. На что я как-то совершенно не возражал. Ведь ещё со времен армии возможность большей частью отдавать приказы, стоя перед зеркалом, и будучи начальником и подчиненным в одном лице, была если не пределом моих мечтаний, то чем-то очень близким...

Вот так из личинки «эникейщика», питаясь ворохом технической литературы, мануалов и информации из интернета, понемногу начал вылупляться небольшой сисадмин. И в один прекрасный день, где-то по прошествии всего пары-тройки лет, я осознал себя в центре собственноручно сплетенной, уютной паутины из пятидесяти с хвостиком рабочих станций, сканеров и сетевых принтеров, четырех серверов, парой раздельных интернет-каналов, и двумя удаленными сегментами сети в филиалах соседних городов.

Меня вполне устраивала такая спокойная жизнь: оседлая и интересная мне работа с приличной оплатой, плюс частые профильные «халтурки» на стороне. Квартира-полуторка, доставшаяся от отошедшего в мир иной деда, а ещё неприхотливая, крепкая «праворучка» «Honda SMX», несмотря на возраст по-прежнему радовавшая своей изумительной надежностью и удобством. Выходец из небогатой семьи «заводских», — где отец полжизни был фрезеровщиком, а мать — технологом, — я вполне умел радоваться тому, что имел. В том числе, и потому, что очень хорошо помнил «дикий капитализм» 90-х, когда зарплата бюджетникам не платилась по полгода. А я, будучи курсантом, всегда ныкал получаемый на полевых выходах сухой паек, чтобы в ближайшем увольнении унести домой родителям и младшим брату с сестрой эти банки с тушенкой и кашей с мясом, не забывая прихватить пару буханок серого армейского хлеба из столовой...

Да и место службы после выпуска тоже не могло похвастаться комфортом: где офицерская общага на четыре человека в комнате, — после полугода жизни в бытовке спортзала части, — казалась пределом мечтаний. Право, всё же стоит порой пожить какое-то время в дрянных условиях — потом начинаешь больше ценить простые удобства и радости жизни.

Но, как я и говорил, сисадминство не избавило меня от традиционно нагружаемых на нашу братию различных дополнительных обязанностей, что так обожает навешивать на админов любимое начальство, подсознательно считающее всех айтишников главными бездельниками. Так что я дополнительно курировал программирование внутренней АТС, обслуживание кодовых замков на входе, и даже порой привлекался в роли дежурного электрика.

...Вот как раз последнее и послужило поводом для еще одного нештатного «дня рождения». Да притом таких масштабов, что напророчь мне однажды кто-то что-то отдаленно подобное — я бы настойчиво посоветовал этому доморощенному Вольфу Мессингу завязывать с травой. Или, по крайней мере, не опохмелятся техническими и бытовыми спиртовыми растворами…

Впрочем, подозреваю, что этот «ход конем по голове» был припасен тем самым «хозяином судеб» для меня, расслабившегося и радующегося размеренной жизни, как очень своеобразный подарок.

* * *

— Анатолий, друг мой, позвольте отвлечь вас от вашего, — несомненно, — наиважнейшего дела? — и с этими словами в мой серверный закуток, расположенный на втором этаже трехэтажного здания, где наша фирма арендовала весь первый этаж, — как и большую часть второго, — вдвинулось округлое тело Михаила. Нашего начальника склада.

Сотворенный моими руками вычислительный узел фирмы не был ни слишком большим, ни каким-то уж очень шумным, чтобы выделять ему отдельную каморку-серверную. Так что помимо стандартного шкафа из стали и стекла с юнитовым оборудованием, стоящего в углу, с подведенным к нему отдельным воздуховодом от кондиционера, в этой комнате, рядом с закрепленной на стене патч-панелью, находился и мой собственный рабочий стол с персональным компьютером.

Хотя всё же большую же часть кабинета занимали два многоярусных стеллажа с разным «железом»: здесь на полках стояли мониторы, системные блоки и принтеры, лежали по отдельности в антистатичных пакетах компьютерные комплектующие, а также громоздились бесперебойники и аккумуляторы, стопки мышей и клавиатур в упаковке, банки с тонером, собрания всевозможных драйверов — причем на родных дисках, мотки витой пары, коробки и целлофановые пакеты с разъемами, обжимками и пучками патч-кордов...

В общем, все то добро, среди которого любой айтишник чувствует себя подобно шеф-повару на кухне среди своих ножей, кастрюль и сковородок — привычно и комфортно.

— ...Ась? — я сдвинул наушники с одного уха, отвлекаясь от акта высокого творчества — верстки под музыку в «Кореле» очередного рекламного модуля в местную газету. Умея более-менее сносно рисовать, я не отказывался помогать экономить фирме деньги, потому как всяческие рекламные и дизайнерские конторы за разработку даже самой простой графики выкатывали такой ценник, что у меня начинала нервно дергаться бровь.

— Чего изволите, герр Михель? — поинтересовался я у завсклада, с которым у нас сложились полная дружба и взаимопонимание.

Нужен какой провод, чутка гвоздей, саморезов или дюбелей? Да не вопрос — сколько отматывать и отсыпать? Хочу добавить памяти, поймал вирусняк в домашний комп, запорол «винду»? Ну, тащи своего страдальца, чего уж там…

— Да вот, выходил покурить. И обнаружил, что кодовый замок с домофоном на входной двери — того-с, не работают-с. Там вчера наш приходящий электрик новый блок питания воткнул, и видать напортачил чего. Так что завтра поутру коллеги будут скребстись под дверями, как неупокоенная мертвечина в ужастиках. А потом, — и тут Миха ухмыльнулся, — примутся есть мозг уже тебе... Ну и дай новую мышку, а?

— Тады ой. Они и живые-то способны мозги высосать до дна, а уж в виде зомби… Лучше этого не допускать. Лады, пойду, гляну, что там такое случилось, реклама подождет. А мышку… Мышку — держи.

Кинув человеку бело-зеленую лоджитековскую коробочку с электронным грызуном, я сохранил рабочий файл, свернул окно графического редактора, и направился за носимым пластиковым боксом с дежурным набором инструментов, стоявшим на тумбочке под самодельным цветным принтом главной героини аниме «Serial Experiments Lain».

Ага, вы не ошиблись: несмотря на возраст и военное прошлое, — а отчасти, как раз благодаря ему, — я всё так же люблю смотреть аниме.

Еще валяясь в московском госпитале, в палатах которого личные телевизоры и видеомагнитофоны вовсе не были редкостью, я часто натыкался на японскую мультипликацию, которую в те годы на пиратских видеокассетах любили дописывать после фильмов. Среди них попадались вещи как откровенно детские, вроде «Приключений Боско», — так и совершенно недетские, наподобие «Уротцукидоджи». Но наткнувшись однажды на полнометражку «Призрак в доспехах», а потом — ещё и на «Армитаж III», я, как говорится, попал. С детства имея любовь к чтению разнообразной фантастики, и обладая, смею надеяться, живым умом, неплохим воображением, — и сумев не загубить все это длительным ношением фуражки с портупеей, — в аниме я нашел настоящий портал в другой мир. Нет, в целый веер миров, на любой вкус и цвет. А после жизни «в сапогах», и сопутствовавшей ей специфике, мне, возможно, как раз и нужна была некая порция эскапизма, и наличие какого-то светлого окна. Куда, обладая фантазией, можно было время от времени проваливаться и отдыхать душой.

Подколки же друзей и знакомых, порой впоследствии подтрунивавших над моим увлечением — «Ты что это? Здоровый лоб, офицером был, а все детские мультики смотришь?..» — меня совершенно не цепляли. Наоборот, — тогда уже я расплывался в ехидной ухмылке, и начинал в ответ участливо прохаживаться по их «настоящим мужским» жизненным хобби.

Что — да-да, конечно: вместо «китайских мультиков» гораздо лучше почаще ездить на рыбалку, — где больше выпито, чем поймано; не пропускать ни одной пивной посиделки перед телевизором, как истинному члену клуба «животастых друзей хоккея и футбола». А вечерами цеплять в барах и клубах разных девиц, от чьих ненакрашенных лиц поутру порой хочется немедленно выпрыгнуть в окно.

Нет, я не чурался ни дружеских вечеринок с распитием и поеданием всякого, ни разноплановому общению с прекрасным полом, — вот только делал это умеренно и без фанатизма, не то, что некоторые мои товарищи. И понятие о хорошо проведенном времени у меня ассоциировалось большей частью с поездкой на природу, с общением с интересными людьми; с книгой, над которой не грех просидеть и до утра, с просмотренным аниме-сериалом или хорошим фильмом, походом в бассейн или атмосферной компьютерной игрой.

Но уж никак не «Сначала выпили все, что нашли, потом блевали дальше, чем видели, утром болели, чуть не сдохли — в общем, славно отдохнули!»

А самое забавное, что зацепившее меня увлечение японской анимацией и не думало проходить со временем — постепенно менялись предпочтения в жанрах и формате, добавился интерес к азиатскому кинематографу и первоисточнику аниме — манге… Я, разумеется, не стал хрестоматийным отаку, чья жизнь вращается исключительно вокруг его увлечения, но и то, что я — любитель аниме, никогда не отрицал. И не чурался активно общаться с собратьями по диагнозу, как по сети, так и очно.

И уж тем более не стеснялся развешивать по своему рабочему пространству яркие постеры полюбившихся аниме-тайтлов, обустраивая свое логово согласно личным предпочтениям.

Так что, выпроводив осчастливленного новой мышкой Михаила, я подхватил свой походный инструментарий, и захлопнул дверь, на прощанье подмигнув нарисованной Ивакуре Лэйн в школьном пиджачке и портфелем в руках, слегка настороженно глядящей мне вслед со стены...

Сдается мне, она уже тогда что-то знала.

* * *

Миха не соврал — домофон, и кодовая панель с электромагнитным замком и впрямь не подавали признаков жизни, не реагируя на нажатия клавиш, и даже не подмигивая контрольными светодиодами.

Самая первая мысль — пропало питание, — оказалась самой же верной: на клеммах, на которые должны были приходить двенадцать вольт, мультиметр показывал полный ноль. При этом новый блок питания всей системы, установленный прямо в электрощите второго этажа, визуально был исправен, но вот проводная алюминиевая пара, подающая на него от шин «нуля» и «фазы» 220 вольт, доверия совершенно не внушала — болтающиеся, сильно окислившиеся жилы и потрескавшаяся изоляция... За линейное электрическое хозяйство фирмы отвечал, хвала богам, не я, — но, глядя на подобное похабство, в душе у меня начиналась смертельная битва желания сделать все хорошо и как надо, и острого нежелания взваливать на себя чужие обязанности, делая работу за косоруких лентяев.

И первое начинало побеждать.

— Ну что ж, будем чтить бессмертный завет Жана Батиста Эммануэля Зорга: «Хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сам!» — вздохнув, произнес я. После чего, зайдя в торговый зал, реквизировал у ближайшего менеджера отдела продаж (или «продажного отдела», как именовали их коллеги в минуты недовольства) чистый лист бумаги, а черный маркер и моток узкого скотча у меня были свои.

Напряжение на электрический щит второго этажа, как ни странно, подавалось от крайней группы автоматов электрощита на третьем: видимо, монтеры, когда-то делавшие в здании разводку, ведали что-то эдакое, недоступное другим, — и это приходилось принимать, как данность.

Написав на листе большими печатными буквами «Не включать! Работают люди!» я выключил два автомата, обесточив нижний щит, наклеил самодельный плакат на металлическую коробку, и пошел вниз.

Новый блок питания, обеспечивающий работу наших средств контроля доступа, не имел названий и шильдиков, но зато обладал корпусом из ядовито-фиолетовой пластмассы с двумя яркими зелеными полосками.

«И кого-то же ты мне, родной, напоминаешь?.. — подумалось мне. — О! Да ты, судя по расцветке, будто от Евангелиона-01 отвалился! Окраска — один в один! Ну да ничего, сейчас мы тебя... хм... синхронизируем, и ты у нас еще поработаешь…»

Я достал отвертку и пассатижи, и принялся отцеплять от блока то гнилое непотребство, что некогда именовалось проводами. Машинально начав негромко мурлыкать под нос тему опенинга «Евы»:

— За-а-анкоку на тенши но йоуни…

Что же послужило причиной всех дальнейших событий, я так до сих пор и не знаю. Может, это прилепленный скотч не удержался на шелушащейся краске щитка, и из-за открытой двери лист с моим грозным предупреждением сорвало сквозняком... А потом кто-то безмозгло-инициативный из мелких фирм третьего этажа, что во множестве арендовали там помещения, проходя мимо, увидел раскрытый щиток и отключенные автоматы, — и решил, что это нехорошо, и что это дело надо поправить...

Я даже не исключаю, что какой-то просто проходящий мимо посторонний человек или клиент внезапно остановился, вздрогнул, и деревянной походкой биоробота с пустыми глазами направился к щитку... И, послушно исполняя волю неких Высших Сил, дернул переключатели вниз.

Скажу честно — я не знаю.

Но в тот момент, когда я, напевая себе под нос, прилаживал на «фазу» новый, двойной оплетки медный провод в 2.5 квадрата, который должен был прослужить долго и надежно, — окружающий мир померк в яркой вспышке и знакомом, громком электрическом треске, мгновенно выгнувшем всё мое тело в непрекращающейся и крайне болезненной судороге...

...А потом все кончилось.

* * *

«Какая су…?!!»

Сознание, камнем рухнувшее в темноту, вынырнуло из нее, казалось, буквально спустя всего миг, — и ярко засияло, как вновь запитанная лампочка.

«Ну, вот какая гнусная тварь полезла своими кудрявыми граблями в щиток, и подала напругу..?! — возникла в голове откровенно злобная мысль. — Узнаю кто — с радостью пожму его мужественное горло! Предварительно поломав ноги и лицо. А узнать я о-оочень постараюсь — ведь, судя по всему, я вполне себе живой!..»

....Вот только незабываемый запах больницы, который невозможно перепутать с чем-то другим, максимально точно указывал на место, где я сейчас нахожусь. Хоть и подтверждал то, что я, как минимум, жив. И этот факт не мог не радовать, ибо всполох и характерный звук электроудара были знатными — бабахнуло на совесть. Для летального исхода, насколько я знал, порой было достаточно и гораздо меньшего.

«Надеюсь, хоть рукам не очень досталось… А то видел я эти электроожоги, которые «с частичной металлизацией кожи». И выглядят паршиво, и заживают долго».

И я тихо, осторожно попробовал пошевелиться и открыть глаза... Тело двигалось, прямо сказать, не очень — голова, словно целиком залитая чем-то тягучим и колыхающимся, еле ворочалась, а глаза сквозь приоткрытые веки видели все вокруг как через основательно запотевшее стекло... И ниже пояса, по моим ощущениям, так будто вообще ничего и не было.

«Надеюсь, это все же не паралич. Очень бы не хотелось…»

Но общее самочувствие моего организма, явно лежащего на кровати и чем-то укрытого, больше походило на до боли знакомый отходняк после общего наркоза — давящая слабость, дезориентация, легкий жар и неприятный привкус во рту. Я поморщился, сглотнул, и прокатившаяся по пересохшему горлу слюна уже сама по себе принесла некоторое облегчение.

Зрение тем временем медленно приходило в норму, плавно набирая резкость, и вокруг меня из пятен и неясных крупных силуэтов начала проступать больничная палата — белые и бледно-голубые стены, потолок с вытянутыми светильниками; широкое, закрытое жалюзями окно, сквозь которые пробивался солнечный свет... А ещё двухстворчатая раздвижная дверь, и небольшое зеркало на стене возле нее.

Чуть повернув голову, и поморщившись от кольнувшей виски боли, я увидел, что вдоль стены у изголовья шла длинная полка, плотно уставленная какими-то медицинскими приборами. Под ней располагались целые блоки розеток и выключателей, а еще ниже тянулась синяя трубка кислородной магистрали с кранами и золотистыми штуцерами.

Аппаратура на полке, насколько я мог судить, была вполне модерновая: не какие-то затертые кнопки и ручки, — нет, сплошь жидкокристаллические экраны и экранчики, и под ними ярко-желтые шнуры датчиков и питания… Надписи все сплошь на японском, с вкраплениями латиницы — уж их-то иероглифы я влегкую распознаю.

«Это куда ж меня наша «скорая» привезла-то?» — про себя удивился я. — «Где это у нас в городе такая шикарная больничка?.. Да еще и со свободными палатами…»

Пустых коек кроме моей, — причем, коек весьма современных и серьезных, из качественного бежевого пластика и нержавеющей стали, с толстыми ортопедическими матрасами, колесиками и изменяемым наклоном, — в палате было еще две.

Окинув взглядом пустующие места, я обратил взор на себя. Возле моей кровати возвышалась стойка с капельницей, чья прозрачная трубочка тянулась к моей левой руке, закрепленная на коже лейкопластырем, а на указательный палец правой был надет датчик пульса с проводом, идущим до негромко попискивающей коробки над спинкой кровати.

Которая спустя пару секунд начала пищать чуть более учащенно.

Потому что руки, что с капельницей, что с этим кардио-наперстком, были однозначно не мои.

«...Шозанах?!.» — совершенно рефлекторно выкристаллизировалась у меня в голове оторопелая мысль, и этот расхожий интернет-мем выражал ее вернее всего.

«Мне что, совсем напрочь там, у электрощитка, родные лапы отожгло?.. И вот эти приляпали?! «Мы пришьем ему новые ножки, он опять побежит по дорожке»?.. То есть, не ножки, а ручки?.. Блин, ну чушь же редкостная...»

С трудом поднятые к лицу, незнакомые конечности тем не менее послушно, пусть и не очень охотно, согнули и разогнули пальцы. Кисти были белые, однозначно мужские,.. но принадлежали они, скорее, подростку. Или довольно субтильному молодому человеку, — вероятнее всего школьнику или студенту, о чем свидетельствовала заметная мозоль у первого сустава среднего пальца правой руки. Она, как правило, возникает у тех, кто часто и помногу пишет шариковой ручкой — у самого была такая и в школе, и в училище…

Левая ладонь была закрыта повязкой, под которой ощутимо ныло, а вот прочих заметных следов какой-то иной деятельности видно не было: костяшки на правом кулаке не разбиты, — значит, не боксер, и не каратист какой. Ссадин, царапин, тоже нет. Обычные, ничем не примечательные руки. Разве что подушечки всех пальцев левой руки, торчавших из повязки, кроме большого, были слегка огрубевшими. Никак предыдущий их владелец был гитаристом?..

Но все же имеется пока более животрепещущий вопрос — как же я стал их обладателем?

Причем чужие руки плавно переходили в также незнакомые предплечья, локти, — и далее, безо всяких намеков на хирургию. И знакомое мне до последнего шрама и родинки, привычное, родное тело все никак не начиналось.

«А вдруг теперь не свои у меня — не только руки?..» — как-то нехорошо похолодело у меня в животе, а писклявый кардиомонитор зачастил еще сильнее. Мне сразу вспомнилась книжка «Футурологический конгресс» Станислава Лема, где мозг главного героя, Ийона Тихого, после страшной автокатастрофы пересадили в тело юной негритянки. Вот радости-то у мужика было…

Под эти совсем невесёлые мысли мои ладошки рефлекторно прижались к груди, — однако бюста, хвала богам, не обнаружили. Ну, и то хлеб.

Но скрупулезно углубить исследования о своей половой принадлежности, начав было приподымать укрывающую меня белую простыню, мне не дали — входная дверь с негромким шорохом отъехала вбок, и в палату зашла медсестра.

Невысокая, симпатичная, лет двадцати пяти — двадцати семи, и с обеспокоенным лицом азиатского типа, хотя явно нечистокровного. Видимо, показания аппаратуры дублировались на пост дежурной сестры, что и вызвало ее появление. Медработница была в тканевых туфлях на сплошной подошве без каблука, салатового цвета халатике-курточке с короткими рукавами, свободных штанах, и с непривычной заколкой-чепцом на коротко стриженой черноволосой голове.

...Хотя то, что она произнесла, увидев мои открытые глаза, назвать просто «непривычным» было уже сложно...

— Аната га мэ осамащи? — прозвучал вопрос и я отлично понял, что она интересуется, очнулся ли я. Но озвучен-то он был на… Черт! «Аната»? Да это же опять японский!

— Э?.. — только и смог я сипло выдавить из себя в ответ, глядя на нее с легкой опаской.

«Она что, прикалывается, что ли?.. Или то, что я — анимешник, теперь у меня на лбу выжжено?»

А медсестра, подойдя к койке, и бросив взгляд на приборы и уровень жидкости в пакетике капельницы, задала еще вопрос, легко касаясь как раз моего лба:

— Кибун ва до дес` ка?

«Как я себя чувствую?» — мысленно переспросил я. «Интересно, как будет по-японски «малость офигел»? Хотя, сдается мне, уже вовсе не малость…»

— Нани га итаи, Икари Синдзи? Аната ва скоши ковагаттэ иру…

«Нет, ничего не болит. И как это я вас слегка напугал? Чуть не помер на руках, что ли?» — мысленно и машинально отвечал я,.. понемногу осознавая, как именно девушка ко мне обратилась.

Синдзи...

Икари Синдзи.

«Ч-ччто?.. Твою ж мать!!!» — в животе на этот раз не просто все похолодело — там попросту все стянуло в ледяной, колючий ком. — Я?.. Я — что? Кто?! Как?!!»

Мучительно захотелось себя ущипнуть, с вывертом, чтоб аж до синяка, но вместо этого я с трудом сел на койке и прошептал:

— ...Миира, онегай…

Бездумно, — и на японском, что характерно.

Просьба о зеркале удивления не вызвала, хотя медсестра и попыталась меня сразу успокоить:

— Симпай щинайде, хито ва укенай…

«Не беспокойтесь… Да какое мне дело, что лицо не пострадало?! Мне бы его вообще увидеть, — это лицо!..»

То, что голое по пояс тело подростка, с которого сползла простыня, было стопроцентно не мое, ясно было уже и так.

«Ну что, в холодную воду лучше прыгать сразу и с разбегу, не переминаясь на берегу…»

Требуемое зеркало, снятое со стены (видимо, к идее позволить мне встать и самому подойти к нему, медсестра отнеслась без энтузиазма) отразило худощавого подростка лет четырнадцати, с расширенными синими глазами, и темными, растрепанными волосами. Так же, как и медсестра — с заметными азиатскими чертами, но и изрядной примесью европейской крови, или что-то «около того».

И с вполне уверенно узнаваемыми чертами одного очень знаменитого персонажа из не менее знаменитого аниме…

— Икари Синдзи? Дайджобу дэс` ка?— нахмурилась медичка. Видимо, проявившаяся на моем... — да полноте, ни черта не моем! — лице гамма эмоций, как и еще более участившийся писк кардиомонитора, заставили ее уже всерьез обеспокоиться.

Ну а меня… Меня охватывал настоящий ужас, выползающий из самых дальних задворков подсознания, — ужас холодный, липкий и затягивающий, подобно трясине. Но стоп! Это растекающееся море панического, пронзительного страха, от которого начало меркнуть в глазах, а в ушах появился все нарастающий звон, было… тоже не мое!

Это изначальный хозяин тела, наконец, придя в себя и осознав текущее положение дел, испытал настолько всепоглощающий страх потери самого себя, что по ставшему отныне общим вместилищу душ пронесся натуральный ментальный шквал.

— Икари?! — сквозь накатывающий волнами шипящий звон в ушах еле пробился женский вскрик, но я его почти не расслышал — тело помимо воли согнуло спазмом, из-за судорожно взметнувшихся рук, сжавших раскалывающиеся болью виски, из вены вырвало капельницу, расцветив постель россыпью алых брызг. Но я уже этого не видел — взгляд затянуло темнотой, ледяные пальцы удушья и скребущегося где-то глубоко внутри крика ужаса грубо сдавили горло. А затем — будто резко сжавшаяся лапа заставила бешено колотящееся сердце остановиться на полном ходу.

Мир вокруг замер, звуки исчезли, и откуда-то, словно из-за края Вселенной, распространилась, стремительно заполняя собой все мироздание, всеохватная мертвая тишина. Наваливаясь, и неумолимо увлекая нас обоих в какую-то неведомую бездну.

* * *

Сначала, словно сквозь заложенные ватой уши, пришел наплывающий издалека стук — знакомое, мерное и ритмичное громыхание колес, пролетающих рельсовые стыки.

«М-ммм… Поезд… — текуче и сонно колыхнулись мысли, и я привычно повел головой, чтобы вдавить щеку в нагретую подушку. — Опять командировка, опять дорога… Ну, хоть отоспаться можно…» Но подушки не обнаружилось, и уже через несколько мгновений накатило острое и тревожное чувство какой-то… неправильности происходящего. «Что? Я куда-то еду? Командировка?! Какого?!.»

И резко, рывком, пришло осознание всей той дикой фантастики, что со мной приключилась.

Я дернулся, что было сил, и ощутил себя полулежащим на сиденье старой электрички. Вагон слегка покачивало на ходу, а через широкие окна, поверх мелькающих вдалеке неясных, безликих и пустых городских пейзажей, лился свет заходящего солнца, бросая резкие тени, и окрашивая все в густо-оранжевые, контрастные тона. В глаза бросились идущие вдоль бортов длинные диваны сидений, потемневшие от времени деревянный пол и панели стен, круглые лампы на потолке, багажные полки-сетки над окнами, свисающие кольца поручней…

«Ну вот, собственно, и приехали...» — как-то совершенно отрешенно констатировал я про себя, отлично помня, что есть за место этот вагон в мире «Евангелиона». И, осмотревшись, уже даже не особо и удивился: я присутствовал здесь в своем настоящем облике, вернее в облике из своего не столь далекого прошлого — свисающий на спину шлемофон-«чебурашка», руки с плохо оттертыми пятнами смазки, выцветший от стирок когда-то черный, а ныне темно-серый танковый комбез, слегка бугрившийся слева на груди от штатного пистолета ПМ во вшитой кобуре; на ногах — потрепанные жизнью, но еще крепкие берцы-облегченки, привезенные мне в курсантские времена аж из московского Военторга другом-совзводником Андреем... И, как финальный мазок картины — в хлам разодранные штаны на коленях и выше, сплошь в задубевших пятнах засохшей крови.

«Милые гримасы подсознания…»

Правда в отличие от реального прошлого, сквозь прорехи проглядывала не рваная кровоточащая плоть, а вполне себе здоровая кожа.

Странно.. Но почему именно этот образ? Почему, материализовавшись в чужом внутреннем мире, я очутился не в бравой парадке, не в гражданке, как после увольнения из рядов непобедимой и легендарной, а именно таким, как тогда? Вот уж не думал, что то время успело сделать на мне столь заметную зарубку, которая выпирает, стоит лишь немного надавить…

Ведь после ранения, поставившего крест на военной службе и выхода на гражданку, у меня не было ни ночных кошмаров, ни того самого приснопамятного пост-травматического депрессивного синдрома, про который так обожают все писать, и который просто обязаны иметь все участники боевых действий... Кстати очень надеюсь, что устойчивая с детства психика поможет мне и в этот раз. Хотя... Как правило, сами сумасшедшие свое «съезжание крышей» как раз-таки и не замечают….

«Но почему Евангелион-то?! — подумалось с некоторой толикой горечи. В том, что по факту все произошедшее — это состоявшееся «попадание», я уже нисколько не сомневался. — Почему меня не занесло в героя «Тенчи лишнего»? Или в «Вандред», к примеру? Ведь никогда не был страстным поклонником «Евы», — скорее наоборот, зачастую даже провоцировал настоящие ева-срачи, упоминая его не иначе, как «кунсткамерой закомплексованных девиантов»…

Или мне такое счастье как раз за это? Типа, раз недоволен пианистом — попробуй сам сыграть получше? А может, это озвученная мной же мелодия опенинга определила выпавший сектор рулетки? Ха. Тогда еще хорошо, что я не напевал темы из какой-нибудь «Черной Библии» — вот там-то радости было бы полные штаны. Или даже не штаны, а юбку, что на порядок хуже, особенно помня реалии этого забористого хентая… Свят-свят… Нет, уж лучше Ева и Синдзи…»

Ну ладно, что-то мне подсказывает, что предаться размышлениям у меня время еще будет. И в частности, будет ли у меня вообще это время, — очень сильно зависит от того, как я поступлю именно здесь и сейчас.

Встав и ухватившись за поручень-кольцо, я огляделся по сторонам, но притулившегося на сиденье меланхоличного подростка с кассетным плеером как-то нигде не наблюдалось... О! Зато в самом дальнем углу, за крайним рядом, обнаружилась чья-то макушка с темными, непокорно торчащими вихрами.

Что ж, пойдем налаживать контакт с хозяином этого вагончика.

Паренек обнаружился сидящим прямо на полу, прижавшись спиной к стенке вагона, подтянув к себе ноги в школьных форменных брюках, и обхватив их руками. Поверх коленок, обтянутых черной тканью, на меня уставилась пара расширенных глаз насмерть перепуганного и загнанного в угол зверька.

«Хех… Даже и не подумаю приближаться…»

Не спеша опустившись на дермантин сиденья напротив, я пошарил по карманам, вытянул сигарету из помятой твердой пачки красного «Винстона», и щелкнул зажигалкой. Курить я бросил уже давно, провалявшись почти год по госпиталям, но тут-то какая разница?.. Ф-фуухх… Какой, однако, интересный этот внутренний мир: табачный дымок здесь имел до боли знакомый вкус, и по ощущениям был такой же, как и в реальной жизни. Аж в голове слегка зашумело от долгой отвычки.

Спокойно глядя на Синдзи, я убрал пачку, порылся в нагрудном кармане, и, наклонившись вперед — подросток при этом вздрогнул, и еще сильнее вжался в стенку вагона — протянул ему пластинку жевательной резинки, что всегда таскал с собой. Курить или не курить, это личное дело каждого; но вот заставлять всех прочих обонять малоприятный аромат печеных легких из пасти курильщика — как минимум некультурно.

Помедлив пару секунд, осторожно, — очень осторожно, — Икари-младший взял ее. Но не спешил разворачивать и совать в рот, просто держал в руке, и не отводил от меня взгляда.

Боится.

Ну, еще бы… Не знаю, как я бы сам повел себя, обнаружив в голове невесть откуда взявшегося, автономного постояльца, захватившего «рычаги управления» телом. Который вдобавок еще и гораздо сильнее меня. И которому, кстати, по ощущениям — так вполне по силам просто раздавить и уничтожить основную личность.

— К-кто... вы? — наконец раздался робкий вопрос, разбивший тишину затянувшейся паузы. На японском или на русском он прозвучал — я так и не разобрал. Просто Синдзи сказал, а я это отлично понял.

— Не твоя личная шизофрения, не бойся, — запрокинув голову и выдохнув в потолок клуб дыма, спокойно ответил я. — Кто я такой, я отлично знаю и помню. И кто ты — тоже достаточно хорошо представляю. И что мы с тобой — не одно и то же, тем более прекрасно осознаю. Но вот как я очутился у тебя «в гостях», понимаю как-то не очень… Вернее — совершенно не понимаю.

— Но как…?

— Говорю же — понятия не имею, — я закинул ногу на ногу, сверкнув в разодранных штанах голой коленкой, и откинулся на спинку сиденья, демонстрируя спокойствие, расслабленность и полнейшее миролюбие. — Последнее, что я помню из той своей жизни, — это как меня шарахнуло током. Хорошо так, от души... Шансов выжить после такого пятьдесят на пятьдесят. Найти бы еще того поганца, что дернул автомат в щитке, — но, боюсь, уже увы… Очнулся я на больничной койке, и очень быстро выяснил, что немного не в себе. Вернее, совершенно не в себе, — а в тебе. Как бы пошло это ни звучало. А потом кое-кто тоже очнулся, сходу поднял жуткую панику, и в итоге мы оба оказались здесь.

— Меня тоже… — в глазах подростка ненадолго мелькнула задумчивость.

— Что — тоже?

— Ударило… электричеством.

— Вот как… Любопытно… — отметил я, продолжая дымить. За неимением урны или пепельницы, пришлось отодрать золотинку от пачки, свернуть мини-кулечек, и мусорить туда. — Перенос душ в некие «отраженные реальности» или альтернативные миры посредством параллельного двойного электрошока. Это ново и свежо, черт возьми…

— А…альтернативные миры? То есть — другие?.. То есть, вы… — А никто никогда и не говорил, что Синдзи глупый или тупой. От таких вестей паренек понемногу начал оживать, страх и затравленность почти исчезли из его взгляда, уступив место изумленному недоумению. — Но, ведь этого не может быть.

— У-уу, парень, как все запущено… — иронично усмехнулся я. Вьющаяся лента голубого табачного дыма с кончика сигареты уходила вверх, расплываясь и плетя дивные узоры, обретающие форму и объем в красноватых лучах солнца. — А сидеть в воображаемой электричке, беседовать с совершенно чужой личностью и жевать жвачку — это что, как бы в порядке вещей?.. Да ты жуй, кстати, жуй. Она мятная.

И Синдзи послушно развернул пластинку и сунул ее в рот, задвигав челюстями.

Уже лучше, контакт понемногу налаживается. Жаль, что в наличии только жвачка, сюда бы пару пирожков каких, или хотя бы «Сникерс». Еда — она вообще хорошо успокаивает, и настраивает на позитив. Даже в воображаемом пространстве. Но и сейчас подросток понемногу начал оживать.

— Так вот, если уж случилось нечто невероятное, и я угодил сюда к вам, то первое, что мне приходит в голову, что «попал» тут не только я, а мы оба. Причем попали, — а вернее, влипли, — мы очень даже крепко. Хотя бы потому, что теперь сидим с тобой в одной лодке, и выбраться из нее по отдельности, похоже, не сможем. При всем своем желании. Разве что попробовать снова схватиться за оголенный провод под хорошим напряжением... Хочешь попытаться?

Паренек молча помотал головой.

— Вот и я тоже как-то не хочу. А самое главное, — и я наклонился вперед, уперев локти в колени, — так уж вышло, что я знаю очень многое, что произойдет в ближайшем будущем вашего мира. В будущем ближайшем, но печальном и недолгом.

— Почему — недолгом? — вполне ожидаемо спросил Синдзи.

— Потому что если все пойдет так, как должно было идти без меня, подселившегося в твою бренную тушку, жить вашей Земле и всем людям на ней осталось как бы не меньше года.

— А… потом?

— А потом — все. Аллес капут. Человечество уйдет в прошлое, все до единого человека. И в том варианте событий, которые я знаю, именно ты сыграешь ключевую роль спускового крючка Апокалипсиса.

— Я.. я?..

— Да не трясись ты! — снова занервничавшего подростка надо было срочно успокоить. — Никто тебя ни в чем не обвиняет, ты пока что еще ничего не успел натворить. Да и то, что сделал в том будущем, которое я знаю, ты сделал не сам, а с подачи своего отца, и еще много кого…

— Отец… — и вот тут от Синдзи повеяло буквально ощутимыми страхом, неприязнью и концентрированным одиночеством.

«Вот же, а?.. Только помяни!..»

Черные тени, пролегшие по лицу опустившего взгляд мальчишки, стали еще темнее и глубже, состарив его разом лет на пять. На какое-то мгновение мне показалось, что он снова подтянет к груди колени, отвернется, и вновь закуклится сам в себе.

— Так, отставить! — Пресек я надвигающийся приступ негатива и меланхолии. — Твоего дражайшего родителя мы обсудим как-нибудь позже. А пока… Где тебя долбануло током? И самое важное — когда? Поверь — от этого очень многое зависит.

— В... в школе… — ответил несколько опешивший, но явно отвлёкшийся и посветлевший Синдзи. — Завтра будет школьный фестиваль. И я помогал вешать гирлянды на светильники в классе, — длинные такие, держал лестницу. Тошио потянул слишком сильно, один из них сорвался с потолка, повис и коснулся лестницы и… Искры, удар… И все… Это было в четверг, 7 августа…

— А год? Год какой? — еще сильнее подавшись вперед от нетерпения, спросил я.

— 2014.

Я выпрямился и почувствовал, что помимо своей воли расплываюсь в торжествующей улыбке. 2014! Евангелион вашу бабушку! Да на нашей улице праздник — Новый Год с мешком подарков и перевернувшийся грузовик с пряниками! До каноничного приезда Синдзи в Токио-3 еще целый год! Это же просто прорва времени… Можно многое успеть, к еще большему подготовиться. А самое главное — железно залегендировать весьма ощутимое грядущее преображение Икари Синдзи!

«Оу, е-ее!» — Я мысленно предвкушающе потер руки.

— Вы… вы рады? — неуверенно интересуется парень, видимо, глядя на мою лучащуюся счастьем физиономию.

— Ох-хо-хо… Синдзи, ты даже не представляешь, как я рад! До начала событий, вогнавших ваш мир в самоубийственный штопор, еще год, или даже чуть побольше! Это просто бесценный дар при таком раскладе!

Добив сигарету парой могучих затяжек до самого фильтра, я затушил окурок в самодельной пепельнице, сунул ее в карман, встал и протянул руку Икари:

— Ну что, Синдзи-кун, раз уж мы с тобой оказались в ситуации эдакого вот тандема, предлагаю постараться спасти этот ваш, и без того изрядно покореженный, мир.

— Но... вы же можете сделать это и сами? — полувопросительно-полуутвердительно произнес насторожившийся Синдзи. — Раз вы… тут... а я...

«Ага, а вот в этом плане парнишка вполне соответствует канону — от трудностей и всего непонятного предпочитает дистанцироваться. А ну-ка — не убегать, не убегать, Икари Синдзи-кун!»

— Могу попробовать, — и попробую в любом случае, будь уверен. Но с тобой шансы очень сильно повышаются. Я бы сказал даже, что на порядок. Начиная от того, что я фактически не знаю вашу здешнюю жизнь, и заканчивая некоторыми очень специфичными моментами.

«Ага, — подумал я про себя. — Например — пилотирование Евы… Которая, не почуяв родственную душу, может вместо синхронизации послать меня далеко и надолго. Или вообще растворить в LCL, вдогонку к Юи Икари».

— Не люблю говорить банальности и штампованные фразы, но ты мне нужен, Синдзи. И я не шучу.

Паренек уставился на меня во все глаза, и я даже не возьмусь описывать, что именно в них было. Сдается, ему впервые за всю свою жизнь довелось услышать сказанное прямым текстом, что он кому-то действительно нужен.

— Да и ты — разве не будешь рад какой-никакой, но компании? — продолжил я. — Обещаю по ночам не храпеть, и песни громко не горланить... А еще я знаю очень много всякого интересного. Ну, так как, ты со мной? Поверь, ваш нынешний мир, конечно, довольно паршивое место. Но в любом случае, он лучше того, что уготовили вам всем некоторые сволочные личности. Ну и лично мне еще тоже хочется пожить, пусть даже в таком странном симбиозе.

— Д-да… — парень тоже протянул руку и робко улыбнулся. — Ой, простите, я даже не спросил, как вас зовут.

— Анатолий. Анатолий Казанцев. Можно просто Толя.

— Анаторий? То...ря? — произнес на японский манер, меняя «л» на «р» Синдзи, и снова не наигранно удивился. — Торя-сан, вы… Вы — русский?

— Он самый, — ответил я, пожимая ему ладонь. — Приятно познакомиться, Синдзи.

Легким рывком подняв парня с пола, я кивнул ему на место рядом, снова доставая сигареты. Уж тут-то вреда для здоровья точно нет никакого, смоли — не хочу.

— Давай, садись, партнер. Полагаю, в этом уютном вагончике времени у нас полно, так что проведу тебе краткий ликбез по ситуации, в которую мы угодили... И весь этот мир заодно.