In Extremis (джен)

Если бы кто-нибудь спросил Доркас Мэдоуз, что у нее на уме, она не сразу нашлась бы с ответом.

Было ли тогда у них время на досужие размышления? Их война не просто затянулась — она была почти проиграна. Десятки магических семей были вырезаны, а магглорожденных уже даже не пытались сосчитать. С каждым месяцем членов Ордена Феникса становилось всё меньше, тогда как террор Пожирателей Смерти лишь ширился.

У них не было времени, чтобы тратить его впустую. Доркас считала, что все усилия должны быть направлены на борьбу с Врагом, что каждое мгновение следует расходовать с пользой, и оттого бессмысленные, жалкие попытки других радоваться жизни казались ей оскорбительными.

Праздность, слабость, маленькие удовольствия — не более, чем пир во время чумы. Пока кто-то из Ордена играл свадьбы и отмечал рождение сыновей — она хорошо относилась к Поттерам и Лонгботтомам, но была рада, что смогла пропустить их торжества, — гибли люди. Везде. Магглы и маги, жертвы кровавой бойни, устроенной Волдемортом. Зачем, какой толк был продолжать жизнь, если привычный мир вокруг вот-вот обратится в пепелище? Дети требовали заботы и ухода, неустанной защиты, времени, которое следовало потратить на разработку тактических планов, на оборону и наступление. Война не терпит слабости, лишает права на маленькое и глупое личное счастье. Стоило признать, что юные Фрэнк и Джеймс, даже став отцами, продолжали участвовать в рейдах — и за это Доркас их уважала. Эти двое хотя бы понимали, что, если не будут воевать ради своих детей, дело сопротивления погибнет вместе с их семьями.

И никакой Фиделиус не спасет. Ни одного из них. Только не от Темного Лорда.

Кто-то мог бы сказать, что Доркас Мэдоуз слишком мрачно смотрит на реальность. Альбус Дамблдор, которого все они, его воспитанники, по привычке называли директором, твердил, что нужно видеть светлое даже в самый темный час, что именно эта способность отличает их от Пожирателей Смерти. И лишь бесконечное уважение к опыту и мудрости лидера Ордена мешало Доркас опуститься до грубости в ответ на подобные слова.

Когда-то она мыслила так же наивно. Позволила себе расслабиться, поверить в иллюзию, что во время войны нельзя предаваться отчаянию, что нужно радоваться жизни, посещать друзей, надеяться на лучшее и не давать противнику сломить их общий дух.

Ее не оказалось рядом, когда ее семью убивали. Жестоко, мучительно, без всякой пощады — детей и стариков, всех, каждого.

Доркас Медоуз было всего двадцать три, но для нее не существовало больше ничего, кроме мести и чувства вины. Никто в Ордене не сражался с подобной страстью, никто из них не был столь же безрассудным и отчаянным, как она. Самодисциплина, граничащая с самоистязанием, стала чем-то обыденным и совершенно естественным, единственно правильным. Быть может, Мэдоуз и впрямь свихнулась от боли и невозможности изменить прошлое, но, лишь оказываясь в самой гуще сражения, она чувствовала себя живой. Только в борьбе находился смысл, только гибель врагов, только возмездие приносили недолгое удовлетворение. Око за око. Как можно верить в сладкую ложь, как можно тешить себя иллюзией мнимого благополучия, если каждый шаг, каждый проигранный бой, каждая безжалостно уничтоженная семья приближают их к окончательному поражению? Пока ее мягкотелые соратники боролись, чтобы выжить, чтобы продлить хоть на минуту свои жалкие радости, Доркас Мэдоуз жила, чтобы сражаться и мстить.

И лишь иногда ей хотелось, чтобы кто-нибудь просто спросил: «О чем ты думаешь?»

«Я думаю о смерти», — ответила бы Доркас.

Но ее никто не спрашивал.