Ananke (гет)

1997 год, декабрь

Начались рождественские каникулы.

Через заледенелое окно своего кабинета Северус наблюдал, как последняя карета, снаряженная фестралами, отправлялась к Хогвартс-Экспрессу — на праздники дети уезжали из замка к семьям. Этот вид вызывал противоречивые чувства — и облегчение, и застарелое ощущение обреченности от неизбежности грядущего.

— Я сомневаюсь, что многие захотят вернуться обратно, — произнес Снейп. —  На каникулы остались только Винсент Крэбб, Грегори Гойл и Драко Малфой. Креб и Гойл — любимчики у Кэрроу, так что вряд ли им понадобится моя защита. А вот Драко… Кажется, он растерял все уважение друзей, когда Люциус впал в немилость у Темного Лорда.

— Он умнее и сильнее, чем кажется. Хоть определенно не настолько умен и силен, как он сам считает, — ответил ему Дамблдор. — Я верю, что мальчик справится самостоятельно.

Северус через плечо бросил взгляд на портрет усопшего волшебника, все еще составлявшего ему компанию в кабинете директора.

— Думаете, я все же должен уехать?

— Прямо сейчас в тебе никто не нуждается, Северус. Профессора смогут позаботиться о себе сами, а большинство учеников далеко, дома, в безопасности. Если же что-то плохое произойдет, я всегда смогу призвать тебя обратно. Хогвартс полностью под моим наблюдением.

— С тех пор, как мне исполнилось одиннадцать, я почти каждое Рождество проводил в Хогвартсе. С прибытием Кэрроу жизнь здесь стала невыносимой, но я все равно могу остаться. Мне больше некуда идти.

— Лучше поезжай домой и отдохни. Ты рухнешь от усталости, если продолжишь работать в таком темпе. Не сможешь больше прикрывать учеников. Они даже не догадываются об этом, но ты очень важен для них сейчас, пожалуй, важнее кого бы то ни было. Используй эти драгоценные дни, чтобы собраться с силами, они тебе еще понадобятся. Мне горько это произносить, но нам следует ожидать, что эта война принесёт еще много бед.

Северус обдумал слова Дамблдора, но все еще не был убежден. Было неправильно оставлять школу без присмотра, пусть и на несколько дней. И в то же время, идея быть заточенным в собственном кабинете, в возможно свои последние вольные дни, ему не понравилась еще больше. Он отчаянно нуждался в передышке от непрекращающегося притворства, которым была пропитана вся его жизнь.

Последние несколько месяцев выдались очень одинокими. После вступления на пост директора Северус держался особняком от всего персонала — за исключением Кэрроу, с которыми он, наоборот, максимально сблизился. Врагов надо держать подле себя. Большую часть своего времени он проводил в кабинете или в личных покоях: проще поддерживать иллюзию, когда не вынужден постоянно смотреть в глаза тем, кому лжешь. Порой бывало, что он днями не обменивался словом ни с кем, кроме Кэрроу.

Одиночество не тяготило его. Можно было даже сказать, что оно ему было в радость — насколько вообще можно было радоваться чему-либо в его ситуации. Лучше так, чем выходить наружу и подставляться под льющиеся отовсюду презрительные реплики. Во всем Хогвартсе не было человека, которого ненавидели больше, чем его — подлого предателя и убийцу Альбуса Дамблдора.

И опять, это не было чем-то новым для него. Его всегда ненавидели, неважно — по какой причине. Он научился справляться с этим еще во время своего обучения, которое иначе бы просто не удалось пережить. Возможно, именно поэтому Дамблдор взвалил все это на его плечи — все остальные бы не вынесли давления неистовой, ежедневной, неослабевающей ненависти, направленной в их сторону.

Иногда он расстраивался. Все презрительные взгляды, которые он ловил на себе, все проклятия, посланные в спину… они были такими беспочвенными. Все считали его предателем, а он всего лишь исполнил просьбу Дамблдора. И тем не менее он не имел ни малейшего желания поделиться правдой с коллегами — большинство из них было откровенными придурками, которые не смогли бы долго хранить его секрет. Однако рассказывать тем, кому он вообще-то доверял, например, Минерве, он не хотел тоже. Она бы не поверила ему, пока не узнала причину столь сильной преданности Северуса прошлому директору. Причину, которая была очень, очень личной.

Поэтому Северус решил сохранить свою тайну.

Он никогда не забывал, что поклялся оберегать учеников. Они не знали об этом и, конечно, не были благодарны, но его это не волновало. Под конец жизни он наконец-то осознал, что больше не переживал, кто и что о нем думает. Он убил юность на то, чтобы добиться уважения от людей, которые ему даже не нравились. Теперь он понял, как переоценивал значимость собственной репутации.

Он уже смирился с уготованным ему будущим, проступающим все четче и четче в конце очередного тяжкого дня. Каков бы ни был исход войны, Северус умрет. Его ждали обвинение в предательстве и последующий за ним приговор, независимо от того, кто выиграет. Такова цена игры на две стороны. Но это уже не волновало его — он практически исполнил все, что был должен, и приветствовал смерть как старого друга. В его мире не было ничего, ради чего стоило бы жить.

Не было, конечно, примерно за тридцать шесть часов до того, как она вернулась.

1979 год, июнь

— Помни, что они магглы. Магглы. Я даже Люмоса перед ними не наколдовала с тех пор, как мне исполнилось одиннадцать, поэтому не ожидай, что сможешь их сразить, демонстрируя свои превосходные навыки по трансфигурации слонов из тумбочек. Не делай ничего глупого, если только отчаянно не хочешь получить кровотечение из носа. Я серьезно.

— Но Эванс! Как еще я оставлю незабываемое первое впечатление?

Лили сузила глаза и наставила на него палец.

— Слушай внимательно, вот мои условия: если ты не будешь мило сидеть и лопать печенье, пить чай с вежливой улыбкой на лице, смеяться над шутками отца, делать комплименты наряду Петунии — и плевать мне, если она тебе не понравится — и повторять фразу «О да, мистер Эванс. Мы с вашей дочерью спим на разных кроватях и ведем простую, целомудренную жизнь, и уж совершенно точно никто из нас не вступил недавно в секретную организации по борьбе с крайне опасными преступниками» максимально убедительно, то лучше нам вообще туда не приходить!

— Раздельные кровати? Целомудренность? Но это же будет обманом, мисс Эванс? Или вы ваша концепция целомудрия содержит намного более забавные вещи, чем моя?

Джеймс широко улыбнулся и обвил рукой ее талию.

— Ха-ха-ха, — Лили кисло улыбнулась и вывернулась из его хватки. — Если ты для «незабываемого первого впечатления» задумал что-то, что хоть как-то обидит моих родственников, то выбрось это немедленно из головы. Может, лучше всего будет, если ты будешь совсем ничего не делать и помалкивать?.. Так риск, что ты все испортишь, будет минимален.

— Ладно, ладно! — капитулировал Джеймс. — Дышать-то хоть мне можно?

— Да, но не переборщи с этим.

Продолжая ворчать, Лили попыталась пригладить его вихры, торчащие в немыслимых направлениях, поправила ему галстук и взмахом палочки заправила рубашку.

Джеймс попытался принять героическую позу.

— И как я выгляжу? Мужественно, сногсшибательно, неподражаемо?

— Прилично, — Лили вздохнула.

Она позвонила в дверь и внутренне застонала от мысли о неизбежной катастрофе. Идея посадить Джеймса за один стол с Петунией звучала примерно так же умно, как принимать ванну в обнимку с включенным тостером. Но это должно было произойти, рано или поздно. Она уже слишком много раз откладывала официальное знакомство ее «вроде как жениха» со своими родственниками, потому что Лили бросало в дрожь от одной только мысли о горлопане-волшебнике Джеймсе, пытающемся доставить «незабываемое первое впечатление» на потенциального тестя и ее магоненавистническую сестру.

Дело было не в том, что она его стыдилась — она могла легко представить намного худших претендентов на ее руку и сердце — но она слишком хорошо убедилась на собственном опыте, что Джеймса иногда заносило, а после этого людям было сложно увидеть за его напускным высокомерием и хвастовством того хорошего и искреннего человека, которым он являлся. Лили опасалась — нет, она была уверена, — что Петуния, которую передергивало от всего волшебного, и ее отец, который сильно сдал после смерти матери Лили, случившейся полтора года назад, не разглядят настоящего Джеймса. Даже у Лили это заняло целых пять лет.

Их отношения развивались очень стремительно, и она все еще удивлялась, как, во имя всего святого, все закончилось тем, что она начала жить с Джеймсом. Три года назад она едва смирялась с тем, что он вообще существует, и даже не думала о том, чтобы поддаться его неустанным попыткам завоевать ее. Однако что-то поменялось, когда они начали сидеть за одной партой за Зельями во время пятого курса и регулярно взаимодействовать. Она не знала, как и когда это произошло, но внезапно она обнаружила, что в нем есть свое очарование.

Плавно, их взаимные колкости, которые когда-то были их единственной формой общения, перетекли в действительное общение и легкий флирт. Флирт привел к полусерьезному свиданию, а потом и к множеству настоящих. Всё это закономерно закончилось поцелуями — сначала невинными, а потом — страстными… После были держания за руку, любовные послания, объятия, длительные прогулки вдоль озера, символические подарки, шутки, планы на совместный отдых, общие друзья, петтинг, неловкий секс и, наконец, в холодную зимнюю ночь их седьмого курса Джеймс признался в любви. И поставил Лили в тупик, потому что у нее не было для него ответа.

Все случилось так быстро, что всю серьезность их отношений Лили поняла, лишь когда Джеймс предложил ей переехать к нему и Сириусу. И вот теперь они жили вместе, как счастливая маленькая семья, в слегка ветхом, но в целом уютном доме, доставшимся Джеймсу от его покойных родителей.

Ей все еще многое было непонятно в их отношениях с Джеймсом, и в том, что ждет их в будущем. Иногда она представляла себе, каково это — выйти за него замуж, родить детей и совместно их воспитывать. Картинка выходила не очень радостной, оставляя чувство тревожности и беспокойства, будто в этом было что-то неуловимо неправильное. Он ей нравился, действительно нравился, но любила ли она его?

Но опять же, они были очень молоды, вся жизнь была впереди, и можно было отложить все эти вопросы на потом. Сейчас ее все устраивало.

Лили взглянула на Джеймса, который, казалось, совсем не нервничал. В ответ тот ободряюще улыбнулся и сжал ее ладонь. Она тоже улыбнулась, пряча далеко в сознание все свои тяжкие раздумья.

— Я не шутила насчет носа, учти, — прошептала она Джеймсу, пока дверь еще не открылась. — Все зависит от тебя: будь паинькой или страдай.