Живоглот в сапогах (джен)

Младшему сыну Молли и Артура Уизли, Рональду Билиусу, в наследство от тётушки Мюриэль достался кот.

Это был не обычный кот. Лапы его немного косолапили, шерсть была очень густой и длинной. Мордочка кота была приплюснутой, как будто его когда-то давно хорошенько ударили по этой самой мордочке. И главное — шерсть кота была такой же рыжей, как и шевелюра Рональда Уизли.

Кот всегда вёл себя так, словно знал и понимал всё, что происходит вокруг. Сколько Рон себя помнил, столько он знал этого кота. Когда бы он с семьёй не приходил в гости к драгоценной тёте, кот всегда был в доме. Да и имя коту досталось очень странное — Живоглот.

Тётушка Мюриэль обожала своего кота и всегда говорила, что если бы не он, она не была бы такой богатой и знатной дамой.

Однако Рону казалось, что будучи, по словам тёти, самым её любимым племянником, он мог бы получить в наследство и что-то из недвижимости или драгоценностей.

— Что же мне с тобой делать? — горевал юноша.

— А ты дай мне шляпу и сапоги и увидишь, что из этого получится, — неожиданно человеческим голосом заговорил кот.

Не очень-то поверил Рональд коту, но решил, что хуже всё равно не будет — некуда уже хуже. Дал он коту всё необходимое, и тот в одно мгновение оказался обут в сапоги, да так, что как будто всегда в них и ходил. Шляпа тоже не заставила себя долго ждать — и вот она уже как влитая красуется на круглой кошачьей голове. Живоглот покрутился перед зеркалом и, оставшись довольным своим молодцеватым видом, от радости даже притопнул каблучком сапога.

— Только вот ещё что, Рональд, дай-ка ты мне мешок покрепче — лишним точно не будет.

Тяжело вздохнув от бессмысленности своего занятия, молодой человек всё же исполнил просьбу Живоглота, хоть он и не особо верил в то, что поступает правильно. Взяв из рук своего новообретённого хозяина мешок из толстой парусины, Живоглот, несмотря на то что был в сапогах и мог бы воспользоваться дверью, почему-то этого не сделал, а как последний бродячий кот выскочил в окно, только Рональд и видел его пушистый хвост, мелькнувший в оконном проёме.

А Живоглот время зря решил не терять и сразу же приступил к исполнению задуманного им ранее плана. Притаившись среди густых зарослей орешника и расставив там свой мешок, он, замерев и превратившись в неподвижную рыжую глыбу, принялся ждать, когда же глупая добыча сама попадётся в его ловушку. А долго ждать не пришлось: всё-таки его многолетний охотничий опыт взял своё — и вот уже бедолага кролик оказался в мешке. Живоглот быстро расправился со своей жертвой и тут же, не теряя ни секунды, отправился в сторону огромного величавого замка, в котором проживал много лет старый Лорд Волан-де-Морт вместе со своей юной дочерью, которую, по правде говоря, никто никогда и не видел. Но слухи о том, что она необычайно умная и прекрасная девушка, давно уже распространились за пределами их городка.

Отвесив низкий поклон Лорду, кот сказал:

— Мой Лорд, это кролики для вашей драгоценнейшей змеи Нагайны от моего хозяина маркиза Прюэтт.

Хитрый Живоглот решил не говорить королю истинную фамилию хозяина, так как Уизли давно были в опале у короля и всей его свиты. А вот девичья фамилия матери Рональда пришлась как раз в тему.

— Драко, — приказал Лорд, — забери у почтеннейшего кота его добычу. А ты, кот, — продолжил Лорд, — передай своему хозяину поклон.

Несколько дней спустя кот принес Лорду для его любимой змеи не только кроликов, но и куропаток. Лорд Волан-де-Морт был в восторге от такого подарка. И в этот раз приказал одному из своих слуг провести кота в подземелья, чтобы тот смог выбрать себе любую вещь в подарок.

— Я провожу его, — тихим и низким голосом проговорил Северус Снейп, один из самых преданных Лорду людей.

Живоглот и Снейп вышли из покоев Лорда и направились в подземелья. Здесь было достаточно мрачно и сыро, на стенах горели факелы, других убранств нигде не было видно. И вот спустя несколько минут перед котом открылась дверь в хранилище Лорда, откуда его светлость одаривал своих верных слуг различными драгоценностями, картинами и прочими вещами в знак своего к ним расположения.

Глаза Живоглота разбежались от увиденного, он не знал на чем остановить свой взгляд, что ему выбрать. Но тут заговорил Снейп.

— Я думаю, это придётся вам впору и окажет немалую услугу в будущем.

Снейп протянул коту измятую, старую и пыльную шляпу. На ней было отверстие, как будто это был рот шляпы.

— Шляпа? — удивился кот и, взглянув на загадочную улыбку Снейпа, добавил: — А что, сгодится для охоты.

— Для охоты, — повторил Снейп.

Северус выпроводил кота из замка и у самых ворот попрощался с ним.

— До встречи, Живоглот.

— До встречи, Северус.

Припрятав свой подарок поглубже в мешок, чтобы ненароком его не потерять, Живоглот, закинув мешок на плечо отправился домой.

* * *

Так продолжалось несколько долгих месяцев. Живоглот каждый день отправлялся на охоту и приносил старому Лорду какую-нибудь диковинную дичь. И Лорд настолько к этому привык, что сам не заметил, как стал ждать появления своего четырехлапого друга. А надо сказать, что Лорд Волан-де-Морт отличался злым и жестоким нравом, и все в округе его боялись и старались как можно дальше держаться от старого мрачного замка и его обитателей. Рядом с ним находились лишь немногие слуги, которым он доверял. Но ни к кому из них он не был привязан душой. Даже к своей единственной дочери он не испытывал никаких нежных чувств, и девушка целые дни напролёт проводила в своей комнате на самой верхушке одной островерхой башни, наедине с толстыми старинными книгами, которых в огромном замке было предостаточно, — казалось, их запасы были неисчерпаемы, чему любознательная девушка была несказанно рада.

Юной миледи Гермионе (а так звали несчастное создание) иногда удавалось выйти и прогуляться в диком запущенном саду замка. Это случалось, когда соратники старого Лорда приносили ему чрезвычайно хорошие новости. О чём именно шла речь, Гермиона не знала — отец никогда не посвящал её в свои дела, но будучи от природы наделённой неплохим логическим мышлением, девушка прекрасно осознавала, что ничем хорошим он не занимается. Её отца никогда не посещали добрые и светлые мысли. Уж кому-кому, а Гермионе это было хорошо известно.

Так и проходил день за днём в жизни юной миледи. В одиночестве, в стенах старого замка проходили сначала её детство, а теперь и юность. Единственным другом девушки стал маленький совёнок, которого она однажды нашла в саду, — наверное, малыш выпал из гнезда. Чтобы птенец не погиб, сердобольная Гермиона забрала его с собой в замок. Зная, что отец, скорее всего, не одобрит этого её решения, она положила совёнка в корзинку, которую всегда брала с собой, а сверху аккуратно прикрыла охапкой собранных цветов. Так, почти что криминальным способом, найдёныш поселился в комнате Гермионы, радуя девушку своим жизнерадостным и подвижным характером. Совёнок торжественно был наречён Сычиком, хотя ничего общего с угрюмым сычом не имел. Просто так получилось.

Казалось, Гермиона была довольна своей жизнью. Она жила строго по правилам замка, никогда ими не пренебрегая и не пытаясь бунтовать. Даже в отроческие годы она так и оставалась примерной дочерью своего холодного и отстраненного, вечно занятого разработками каких-нибудь планов по порабощению мира отца. Но в последнее время что-то изменилось. Гермиона всё чаще стала задумываться о том, что же скрывается за огромными коваными воротами замка. Раньше все ответы она находила в книгах, но в последнее время ей стало этого мало. Ей хотелось увидеть всё своими глазами. Ей хотелось увидеть других людей, а не только книжных персонажей, которые, несмотря на то что были очень любы Гермионе, всё же были лишь плодом её разыгравшегося от скуки воображения, но к ним нельзя было прикоснуться, их нельзя было увидеть — одна сплошная бумага. Толстые пергаментные листы, исписанные множеством разнообразных букв. Про сподвижников своего отца Гермиона даже не думала. Никто из них не вызывал в ней никаких светлых чувств, несмотря на то что лично ей никто никогда ничего не посмел бы сделать или сказать.

А ещё девушку всё чаще и чаще посещало абсолютно новое, неведомое ей ранее ощущение, природу которого она так до конца и не могла понять. Такое своеобразное томление в груди, с каждым днём разгоравшееся в ней всё сильней и сильней и сделавшее Гермиону нервной и тревожной. В ней поселилось ожидание чего-то, что своими стремительными шагами приближалось к ней всё быстрей день ото дня...