Лобелия (джен)

До заката надо было собрать вещи, чтобы погрузить их на тележку Нибса Коттона, который обещал помочь с переездом. Хотя чего там помогать, сколько тех вещей… Разве что сама она на своих двоих далеко не уйдет, ноги уж не те, вот тут тележка Нибса и пригодится.

Никто ее не торопил со сборами. В конце концов, это по-прежнему ее дом, пусть купленный за бесценок, но бумаги оформлены честь по чести. Только Лобелия сама не хотела оставаться в усадьбе: от воспоминаний так и так никуда не денешься, но здесь они обступали ее со всех сторон и не давали дышать.

Она ковыляла из комнаты в комнату, опираясь на старый зонтик и все больше убеждаясь, что перевозить ей почти нечего. Тут мало что осталось, да и мало что ей нужно теперь.

Лобелия присела на сундук, погладила рукой резную поверхность. Это еще Бильбо наследство, инициалы на крышке — то ли его самого, то ли его отца: у них имена на одну букву, ну и фамилия, разумеется, общая. Хотя Бильбо, конечно, во многом пошел в мать, в Белладонну. В юности это было очень заметно, потом бэггинсовская сторона вроде бы постепенно взяла верх, но Лобелия всегда чувствовала в нем что-то эдакое…

Тогда она звалась еще Лобелия Брейсгирдл и жила в родительском доме. Она была молода и, пожалуй, хороша собой… ну, во всяком случае молода. И дольше, чем простительно возрасту, находилась в заблуждении, что мир ей что-то должен — например, чтобы сбывались ее желания, чтобы что-то получалось так, как ей хочется, только потому, что она это загадала. Скажем, чтобы симпатичный сосед, молодой преуспевающий холостяк Бильбо Бэггинс, обратил на нее внимание. Она была бы ему верной подругой, она стала бы заботливой женой, она простила бы ему странности… если честно, они ей даже нравились — то, что он любил сказки и фейерверки, и то, что порой среди веселья впадал в задумчивость и в его больших ясных глазах как будто отражались странные вещи, о которых в их краю никто и не слыхивал. Ей казалось, если в этот момент поймать его взгляд, она тоже увидит… что? Неизвестно, ей это ни разу не удалось. Он был старше, но не в этом дело. Когда Лобелия вошла в возраст невесты и родители стали поговаривать о женихах, Бильбо все так же не замечал ее, разве что при встрече скажет что-нибудь о погоде и пойдет себе дальше по своим делам, среди которых места для нее не находилось. Она бы, может, ревновала, вздорный характер-то никуда не денешь, и тогда бы он это заметил и что-то понял. Но его даже ревновать не получалось — не к кому, со всеми знакомыми девушками он был одинаково приветлив, но так очевидно не интересовался женитьбой, что они это понимали и устремлялись на поиски более отзывчивых ухажеров. Никак было к нему не подобраться, ни за что не ухватить — со всех сторон он был округлый, ни в чем не знал недостатка, ни с кем не искал близкой дружбы и прямо-таки излучал довольство собой и миром, раскуривая по утрам трубочку на скамейке возле дома.

Но даже тогда в нем было что-то странное. Как будто он ждал чего-то, может, сам того не сознавая. Как будто томился в своей чистой уютной норке, которую, несомненно, любил, холил и лелеял, но из которой ноги уносили его в далекие и вроде бы бесцельные походы по лесам и долинам, даже по ту сторону реки. Лобелия этого не понимала, но нутром чуяла, что Бильбо ей не видать. Сначала расстраивалась, потом злилась, потом почему-то стала ревновать его к его же собственному дому, к чудесному Бэг-Энду, где Бильбо жил так счастливо и благополучно… без нее.

А потом Лобелия вышла за его кузена Отто. Он был младше Бильбо, проще и понятнее, и по-своему неплох. Хозяйственный, деловитый, ну правда немного прижимистый — порой качал головой на ее новые шляпки с цветочками и яркие платья. А все-таки грех жаловаться, жили душа в душу, хоть и бранились подчас, но держались друг за друга крепко. Потом родился Лотто, сначала был такой прелестный малыш в льняных кудряшках, потом вытянулся, стал грубоватым и неловким. Характером он пошел в нее, теперь это ясно: такой же своевольный, упрямый, резкий. Может быть, они слишком тряслись над своим единственным чадом, и темные дела, в которые он пустился, это был его запоздалый бунт и желание все сделать по-своему. Ни для кого это, конечно, его не оправдает и не обелит, она и сама видит, что вышло дурно. Но бедный Лотто, бедный малыш, он же первым и поплатился за свою самонадеянность.

Поплатилась и она: нельзя желать чужого, никого это не доводит до добра, тут правду говорят все старые сказки, до которых Бильбо был такой охотник и которые она сама слушала невнимательно. В этом все дело: у Бильбо, кроме его уютной норки, битком набитой сундуками, узорной вышивкой и серебряными ложечками, было еще что-то. Что-то такое, чем он дорожил и к чему в конце концов ушел, оставив усадьбу племяннику. Теперь-то она его хорошо понимала. Всю жизнь собираешь хлам, а потом вдруг видишь, что он ничего не стоит. И сначала хочется просто оставить дом и убежать в неизвестность без носового платка — не навсегда, конечно, на время. Пусть на продолжительное, но только на время. Чтобы потом вернуться, а дом ждет тебя, и ты вздыхаешь с облегчением и искренне думаешь, что не любишь приключения, и даже просто перемены не любишь, а только хочешь, чтобы так было всегда — камин, кресло и чайник на плите начинает петь. Но вот чуть осмотришься, отдышишься, и тянет опять куда-то навстречу неведомому. И однажды может утянуть навсегда, что и случилось под конец с Бильбо. У нее все совсем не так, но теперь она ясно видит, что им двигало, даже странно, что раньше этого не понимала. А Бильбо чувствовал, уже в юные годы, когда впервые удрал из дому, что нельзя себя сохранить в вещах — ни душу свою, ни память, набитую пустяками. Ни в любимом кресле, ни в чашке, ни в книжке… ни в чем. Не имеет это все ценности, будет поглощено потоком, который и все остальное вымывает и уносит. Поплывут щепки, листочки, бумажки — и ничего не останется. Но пока этого не понимаешь, все тащишь на себе скарб, все кажется, что это важно и найдет применение и будет кому-то нужно, ведь не для себя одной живешь. Но выясняется, что не нужно — никому, да и тебе самой не очень. Вообще так мало надо тебе самой, если всерьез, и то, что надо, не приобретешь за щепочки и бумажки, не упрячешь в шкатулки, сундуки и воспоминания.

Этот мальчик, Фродо, он тоже все понимает. Она видела это по его глазам, узнавала в них знакомое выражение. Только для нее это итог долгой жизни, в конце которой она потеряла все, чем стоило дорожить, а он ведь еще так молод. Видать, эта история, в которую он попал, когда ушел из Шира… она слышала ее не раз, но чего-то не понимала — что ни говори, разум уж не тот, нет былой остроты. Да и неважно, что на самом деле с ним приключилась, но это его подкосило, высосало жизненные соки. Жаль, жаль, она бы порадовалась последние денечки, глядя, как он живет в Бэг-Энде, где так мало и так несчастливо довелось пожить Лотто.

Ей и самой недолго осталось, она это чувствовала. Что ж, пора и на покой, к Отто, и так неплохо пожила. Иногда ей казалось, Отто что-то понимал — ее странную тягу к Бэг-Энду, слишком уж страстную неприязнь к Бильбо. И то, как он посмотрел на жену, когда увидел в ее руках серебряные ложечки. «Хоть что-то же я должна была получить с этой паршивой овцы!» — сказала тогда Лобелия, как будто бы в сердцах, в ответ на его вопросительный взгляд. Отто всегда ее поддерживал, но тут промолчал — может, мысленно прикидывал, какие у них шансы заполучить в наследство весь Бэг-Энд, а не только жалкие ложечки. Наверное, так. Откуда бы ему знать, что эти ложечки Лобелия помнит с детства, когда Белладонна, мать Бильбо, женщина щедрая и несколько безалаберная, с легким сердцем выдавала их детям, которых угощала клубникой со сливками на дне рождения сына. Лобелия самая первая из всех чисто вылизала тарелку и потом долго разглядывала ложечку с монограммой Белладонны — это было ее приданое, когда она выходила за отца Бильбо. Тогда Лобелии казалось вполне естественным, что однажды она сама выйдет замуж за Бильбо и это уже, в общем-то, почти ее собственные ложечки.

Стук в дверь прервал ее размышления. Нибс Коттон со своей тележкой уже здесь, а везти и нечего, кроме самой Лобелии да ее зонтика. «Сейчас, Нибс, иду!» — крикнула она, с трудом поднимаясь на ноги. Пусть все остается молодым, им нужнее. Если не Фродо, так другой кто будет здесь жить — может, Сэм переедет к нему поближе. Нибс говорил, Сэм вроде жениться надумал на его сестрице, как бишь ее… Астра? Примула? Там и дети пойдут, в хозяйстве ничего лишним не будет.

Она двинулась было к выходу, но вдруг остановилась. Поколебалась мгновение, а потом свернула на кухню. Кряхтя, сняла с сундука стопку сковородок, откинула крышку… тут они, никуда не делись. Внутренне посмеиваясь над собой, она вынула ложки из сундука и сунула их в карман. Бильбо бы тоже посмеялся, если бы узнал. Где-то он сейчас? Тоже уж давно не мальчик. Успеет ли еще повидать свой любимый Шир? Что бы там ни говорили о красоте разных далеких стран, а все-таки Шир ничуть не хуже. И несмотря ни на что, не так уж это и плохо — оставаться здесь, ждать, любоваться этими холмами. Они очень красивые.