Багряные ноты (гет)

Давным-давно в утонувшем во мраке городе, где единственными источниками пугающего болезненно-белого света были призрачная Луна и разбитые бездомными мальчуганами фонари, на улице Чёртовой Карусели стоял дом из тёмных гранитных плит. Его потемневшие от пыли витражные окна всегда были зашторены чёрной парчой, так похожей на гробовую обивку. Лишь изредка, в праздничные и выходные дни, материя минуты на четыре приподнималась, и два прозрачно-серых, как далёкие звёзды, глаза устремлялись из тьмы на заполненную мужчинами в цилиндрах и женщинами в пышных платьях мостовую. Дом этот принадлежал некогда известному в своём городе учёному, доктору Шарлю Кельвину Блэксвиллу.

В молодости доктор Блэксвилл был богатым и, как ему казалось, счастливым человеком. Он проводил исследования в Королевской академии Высушенного Чертополоха. Все чумные доктора, лекари и профессора поражались уму молодого коллеги и пророчили юному дарованию славу, награды, почёт и звание академика, все газеты писали о его экспериментах, все дамы из высшего общества, спрятавшись за своими украшенными перьями и шестерёнками веерами, судачили только о Блэксвилле, все городские издательства — включая ненавистное самому Шарлю Кельвину «Мёртвое Перо» — спешили издать научные труды доктора.

Но тогда, когда Блэксвилл увлёкся алхимией, которую Королевская академия ещё четыре десятка лет тому назад признала лженаукой, и в Высушенном Чертополохе разразился скандал, связанный с похищением заспиртованной головы с кафедры анатомии и звёздных карт из совмещённой со студенческой обсерваторией библиотеки, профессора отстранили Шарля Кельвина от работы, а газеты подняли его на смех. Лишившись должности и денег, Шарль Кельвин Блэксвилл потерял всех приятелей и всю свою былую известность. Учёные и доктора, которых он прежде считал своими друзьями, стали от него отдаляться. Люди, ещё вчера улыбавшиеся ему и звавшие его на обеды в залах с узорчатыми бархатными обоями изумрудного цвета, теперь даже не разговаривали с ним. Прекрасные дамы, проходя мимо его дома, презрительно хмыкали и прятали лица под парасолями и воротниками из лис. Когда-то тяжёлый кошелёк на золотой цепочке-перевязи, к которой также крепились уже после проданные часы и гребёнка, принадлежавшая, по словам торговца, плакальщице, был пуст.

Блэксвилл, потерявший всё, что имел, обозлился на весь мир и поклялся всем, кто посмеялся над ним или от него отвернулся, что однажды он снова станет известным и влиятельным, что он вновь разбогатеет и продолжит купаться в роскоши, а те, кто уже вычеркнули его из списка гостей дома или коллег, будут ползать перед ним на коленях, вымаливая прощение. С того же дня Блэксвилл заперся в собственном доме и стал проводить свои опыты и эксперименты, направленные на создание Философского камня — легендарной алхимической субстанции, превращающей любой предмет в золото.

Но все его попытки продвинуться чуть дальше в исследованиях оканчивались для Блэксвилла провалами.

Однажды осенью, в то холодное безлунное утро, которое Блэксвилл в очередной раз тратил на то, чтобы смешать какой-то эликсир из сургуча и крови, кто-то четыре раза постучал в дверь прикованным к ней молоточком в виде зажавшей в клыках кольцо летучей мыши. Поначалу доктор решил, что ему показалось, но какое-то странное предчувствие заставило его встать из-за рабочего стола, заваленного картами созвездий, записями, шишками и пробирками с сухим шалфеем, похожим на могильную землю, снять кожаный фартук, карманы которого были украшены золотыми цепочками с подвесками в виде конических колб, четырехконечных звёзд, скелетиков и планет Солнечной системы, бросить на стул защитные чёрные перчатки и подойти к дверям.

Блэксвилл приоткрыл дверь и осторожно выглянул из-за неё. Он ожидал увидеть прыщавого мальчишку-газетчика, которому неизвестно зачем понадобилось постучаться в дверь доктора, или попрошаек, каких немало можно было встретить на всех улицах города, но чёрное крыльцо было пустым. Только на одной из четырёх ступенек, подводивших к дверям дома Блэксвилла, лежал грязный серый, как тяжёлое зимнее небо, свёрток. Учёный усмехнулся и, приняв свёрток за раздувшийся от воздуха газетный лист, пнул его острым носом туфли, чтобы столкнуть со своего крыльца. Тогда на грязной ткани выступило кроваво-красное пятно, моментально перекинувшееся на туфлю доктора. Заинтригованный доктор приподнял брови, нагнулся к свёртку и небрежно поднял его. Хлопнув за собой дверью, Блэксвилл отошёл от порога, вернулся к столу и бросил на его поверхность найденный им серый свёрток.

Внутри свёртка оказалось сокрыто новорождённое дитя.

— Младенец, — фыркнул Блэксвилл. — И кто же, раз тебя мне подсунули? Незаконнорожденный ребенок или урод?

Доктор Блэксвилл распеленал ребёнка и увидел две крохотные окровавленные ручки. На каждом пальчике новорождённой — это оказалась девочка — был глубокий кровоточащий шрам.

— И всё-таки ты урод, младенец, — сказал учёный, рассматривая под приделанной к своему браслету-манжету лупой ладошки девочки. Доктор поднял глаза на голову новорождённой, к которой он только что обратился, и увидел на её шейке деревянные бусики с буквами, складывавшимися в имя «Руж». — Так тебя хотели назвать Руж?.. Какая ирония, — ухмыльнулся Блэксвилл. — Ладно. Оставлю тебя у себя. Деваться мне некуда: в газете написали, что тысячный в городе приют для беспризорников ещё только строится… Думаю, от тебя будет кое-какая польза, ведь у меня как раз заканчивается кровь для экспериментов.

Так малышка Руж оказалась в чёрном доме на улице Чёртовой Карусели. Шли годы, и новорождённое дитя выросло в невероятно красивую маленькую девочку с ангельскими ясными глазками, мягкими волосиками, звонким смехом и восхитительной улыбкой. И только один изъян полностью омрачал неземную красоту Руж и превращал её в пыль: как только она касалась чего-то хотя бы одним своим пальчиком, её руки багровели от крови.

Блэксвилл, уставший оттирать пол, стены и свои многочисленные бутылки спиртного от крови, туго забинтовал руки Руж несколькими слоями обрывков ткани, когда она была ещё бессознательным малышом, и строго-настрого запретил малышке снимать повязки и прикасаться к чему-либо, когда она подросла.

Как-то раз любопытная, как любой ребёнок, Руж всё-таки развязала бинты на своих руках. И уже буквально через пару минут она, задорно смеявшаяся и подпрыгивавшая от радости, была в комнате доктора Блэксвилла.

— Папочка! — воскликнула восхищённая чем-то кроха. — Так вот, что ты скрывал от меня все эти годы! Я, оказывается, волшебница! Ты знал?.. Да! — захлопала в ладоши она, и с них полились реки крови. — Ты наверняка знал, что я могу окрашивать всё, к чему прикоснусь, в цвет роз на твоём окне! Вот, ты только взгляни!

И, улыбаясь и смеясь, Руж вприпрыжку побежала по всем комнатам и длинным извилистым коридорам, по пути касаясь всего, до чего она только могла дотянуться, и оставляя кровавые следы. Фарфоровые вазы, столы со встроенными в них механизмами для подачи столовых приборов или газет, лампы с хрустальными подвесками, залитые зельями доктора кресла… Всё, абсолютно всё покраснело от прикосновения Руж.

Наконец малышка добежала до просторного зала дома учёного, в котором стояло старинное пианино, ловко запрыгнула на приставленную к музыкальному инструменту табуретку и посмотрела на белоснежные клавиши, которые она впервые видела так близко: доктор Блэксвилл не подпускал Руж к пианино, боясь, что та его запачкает. Вспомнив запрет приёмного отца, крошка всего одним пальчиком легонько коснулась белой клавиши.

Всего одна крошечная, незначительная капелька крови, просочившись через щель, выеденную в клавише термитами, попала внутрь пианино. Она проворной белочкой пробежала по струне, рождая каждым движением прекраснейший звук, подобный шуму прохладной воды в реке, пению небесных ангелов, смеху молоденькой красивой женщины или голоску первой пташки, очнувшейся после долгого зимнего сна и поющей гимн всевозрождающей весне.

Этот звук позволил доктору Шарлю Кельвину Блэксвиллу услышать следующий. Звон золотых, серебряных, медных и бронзовых монет, которые он мог бы получить, выучив Руж играть на фортепиано. Поражённый, он приблизился к Руж и сел рядом с ней на табуретку.

— Твоё касание — прикосновение Мидаса, обращающее всё и вся в золото, — прошептал учёный, взяв ручку Руж в свою ладонь и осмотрев её. — Вот что, Руж, — сказал он малышке. — с этого дня я буду учить тебе играть на рояле. И, надеюсь, — губы доктора скривились в коварной усмешке. — ты меня не разочаруешь.

Блэксвилл стал учить Руж играть на пианино. Она оказалась способной ученицей, и уже к вечеру могла играть по нотам почти без помощи доктора.

Музыка, которую играла Руж, была самой прекрасной, самой красивой, самой волшебной, самой восхитительной из всех, что только можно было услышать на земле. Но каждый раз, когда кровь просачивалась через дырочки в клавишах и бежала по струнам пианино, пение фортепиано отрывалось от этого мира и воздушным платком нимфы поднималось к самым облакам, становясь неземным.

В ту же ночь доктор взял со старого чердака, на котором хранились его книги, астролябии, скелеты, большой чан с кровью и прочие вещи, ящик инструментов и все свои колбочки, баночки, пробирки и стеклянные трубки. Блэксвилл прорезал в каждой из клавиш по дырке и присоединил к ним трубочки из стекла, опутывавшие каждую струну внутри и извивавшиеся причудливыми завихрениями на крышке фортепиано, где они соединялись со всевозможными ёмкостями из прозрачного стекла. И каждый раз, когда Руж садилась за пианино, в него попадала свежая кровь, трубки и многочисленные колбочки окрашивались в алый цвет, а зал наполнялся прекраснейшей музыкой, ни капли не похожей на грубые, в сравнении с ней, звуки, которые могло породить обыкновенное пианино.

Когда Руж отточила свой навык, доктор Блэксвилл прикрепил к фортепиано колёса, и пианистка начала зарабатывать отцу деньги, играя классическую музыку на улицах городка.

Через четырнадцать лет на День основания города Руж пригласили играть на главной площади перед королевским дворцом. Блэксвилл, предвкушая получение баснословных денег, ни разу за всё выступление не сделал ни одного язвительного замечания Руж. Чарующая музыка наполняла собой не только каждый уголок площади, в котором пировали и пьянствовали горожане, но и все залы, башенки, лестницы и коридоры монаршего дворца.

По одному из таких коридоров бежал, расталкивая всех на своём пути, к своему другу, принцу Вирджилю, королевский советник Элигору. Влетев в нежно-голубую спальню приятеля и едва не сорвав полупрозрачные шторы над входной дверью, Элигору столкнулся с монаршим доктором.

— Доктор? — замер удивлённый советник и сдул с лица налетевшую во время бега прядь волос, чтобы придать себе более-менее пристойный вид. — А что Вы здесь делаете?.. Неужели, — Элигору помрачнел. — Его Высочеству так и не стало лучше?

— Ничуть, — помотал головой лекарь, опустив глаза.

— Что на этот раз?..

— Он не смог приказать казнить человека, по ошибке сорвавшего один лепесток ромашки с королевской клумбы в большом саду, а не с общественной. Говорит: «Как вообще можно живого человека-то и убивать за такую мелочь?» Палач только наточил свой топор и надел маску, мы все тоже, значит, приготовились казнь смотреть, а Его Высочество приказал отпустить преступника.

— Бедный покойный король, — глубоко вздохнул советник. — Он создавал столько справедливых указов и законов, чтобы его сын не мог их исполнять…

— Что ж, ему простительно: он болен… Как, кстати, дела в соседнем городе, куда ты по его приказу ездил? Давно ты вернулся с дороги?

— Не представляете: только что с коня спешился! И скорее поспешил в стены родного грязного замка… Ой, а в городе всё ужасно. Все такие же, как Его Высочество: кланяются, говорят «спасибо» и «пожалуйста», тюрем и темниц не строят, яды в выпивку для горожан не подсыпают. Кошмар, одним словом! Это что, эпидемия какая-то?

— Может быть, может быть, — задумчиво пробормотал лекарь. — Ну, что там? — обратился он к подошедшей к нему с градусником в руках служанке. — Так… Температура нормальная. Странно, очень странно всё это…

— Я могу поговорить с ним? — спросил, взяв доктора за рукав и заглянув ему в глаза, советник.

— Да, конечно, — дал своё согласие доктор. — Только недолго.

Советник подошёл к кровати принца и сдвинул голубые занавеси балдахина. В постели лежал красивый молодой человек с живыми красивыми глазами и здоровым розовым румянцем на щеках.

— О! Элигору! — обрадовался принц, увидевший советника. — Как же я рад тебя видеть!

— Привет, Вирджиль, — кивнул советник. — Что, отдыхаешь?

— Отдыхаю?.. Ах, это отдых, после которого необходимо ещё одно отдохновение, — печально улыбнулся принц. — Лекари совсем утомили меня своими постельными режимами: я уже и шагу не могу ступить в собственном дворце!.. Что, кстати, в соседнем городе творится? Жаль, конечно, что я не смог поехать с тобой. Доктор запретил мне даже вставать, хотя я чувствую себя отлично…

— Ой, ну и нечего в этом городе делать! Меня поили всю поездку не спиртом, а чаем с сахаром, я только и делал, что плевался там то в одном доме, то в другом. У них ни капли алкоголя!

— Ни капли?.. Как чудесно! Я читал в одной книге, что алкоголь — страшнейший яд.

— Книги! Они тоже читают книги! Знаешь, сколько в городе библиотек? Сорок! Представляешь?! У нас столько эшафотов нет, сколько у них этих, как они говорят, «хранилищ знаний»! Кстати, об эшафотах: у них вообще нет казней. Они ничего не слышали про традицию начинать неделю с гильотины на главной площади…

— Сказочный город! — восхитился принц Вирджиль. — К слову о главной площади… Что это там за музыка? Там что, какие-то гуляния?

— Да, Ваше Высочество. Сегодня День основания города.

— День основания города, в котором я живу, а я узнаю об этом самым последним! — принц всплеснул руками. — Элигору, дружище, ну-ка подай мне мою жилетку и попроси служанок отыскать и вычистить мой камзол, — приподнимаясь с постели, попросил принц. — И заодно выдай Офелии четыре сотни золотых монет: она что-то совсем погрустнела, когда ты уехал. Мне хотелось бы её немного порадовать.

— Ты пойдёшь в город? Но тебе же нельзя вставать!

— И что? Я устал лежать круглыми сутками без дела, пойду хоть посмотрю на столицу. Скажи-ка мне, мой дорогой друг, кто тут принц: я или доктора? Правильно: я. Поэтому я приказываю докторам оставить меня в покое хотя бы на один день и дать повеселиться вместе со всеми на празднике.

— А что скажет королевский доктор?

— Бывать на свежем воздухе полезно. Об этом он сам говорил.

— Свежий воздух! «Свежий воздух» и «наш город» — это антонимы, Ваше Высочество.

— Мне всё равно. Я хочу увидеть город — и я увижу его! — принц стал вставать с постели. — Агнесс, милая! — крикнул он служанке. — Срочно в ванную комнату все мои соли, пены, мыла и духи!

Набросив жилетку и пригладив руками свои волосы, принц выбежал из комнаты, пока доктор и служанка, встревоженные его подъёмом, не успели понять, что к чему.

— Куда это он? — спросил лекарь у советника.

— Собирается в город. Изволит увидеть гуляния… Бедный принц! — сокрушенно помотал головой Элигору. — Я только что поговорил с ним… Он так плох!

А на площади горожане во всю отмечали День основания города. Люди дрались, громко смеялись, разбивали бутылки, пели непристойные песни… А в самом центре площади играла на пианино Руж. Блэквилл ходил между окружившим её народом и собирал в цилиндр деньги, поддерживая рукой его отваливавшееся под весом монет дно.

— Папа, — зашептала Руж, посмотрев на Блэквилла. — я больше не могу играть.

С каждым прожитым годом боль в её кровоточащих пальцах действительно усиливалась и причиняла бедной пианистке неописуемые страдания. Иногда учёному даже приходилось использовать плётку, чтобы Руж не переставала играть. Тогда ей приходилось исполнять композиции, превозмогая вдвойне ужасные мучения.

— Молчи и играй, — рыкнул доктор.

— Папа, но у меня болят пальцы, — простонала пианистка. — Очень сильно! Пожалуйста, дай мне хотя бы немного отдохнуть. Хотя бы пару минуточек, папочка! Прошу тебя… Я уже не могу играть, не могу…

— Ты можешь походить по площади, пока я отношу домой деньги, — сказал учёный. — Но тогда, когда я возвращусь, ты снова сядешь за фортепиано. Поняла?

— Да, папочка. Я всё поняла…

Пригрозив пианистке пальцем и объявив всем присутствовавшим на площади о своём уходе, доктор Шарль Кельвин Блэквилл стал возвращаться домой. У Руж наконец-то появилась возможность немного отдохнуть и посмотреть, как и чем живут люди в городе: каждый раз, когда она оказывалась на улицах столицы, она не видела ничего, если не считать чёрных и белых клавиш пианино.

Руж любовалась флагами и гербами, украшавшими заборы и стены домов и лавок, рассматривала по-праздничному разодетых придворных, мелькавших за окнами дворца, смеялась над шутками кутил, невольной слушательницей которых она оказывалась, танцевала вместе со всеми остальными девушками. А увидев слева от дворцовой стены нарядную клумбу, Руж поспешила к ней, чтобы насладиться видом и ароматом цветов.

— Вы тоже пришли полюбоваться цветами? — спросил красивый молодой человек, которого Руж сначала не заметила из-за его пёстрого камзола, сливавшегося с разноцветными бутонами. — Не думал, что в нашем городе мне ещё встретится человек, умеющий созерцать природу и услаждаться ею… Скажите, а Вам нравятся розы? — он осторожно сорвал одну красную розочку, каким-то образом затесавшуюся среди белых, и протянул её Руж, посмотрев пианистке прямо в глаза. — Возьмите вот эту, пожалуйста. Она будет восхитительно смотреться в Ваших волосах.

— Но я… — начала было Руж, уже представляя, как из её пальцев на виду у прекрасного молодого человека польётся кровь, даже если она всего лишь дотронется до мягкого лепестка.

— Вы боитесь, что я могу Вас казнить? — спросил, побледнев и приоткрыв ротик, юноша. — О! Не стоит: я решил отменить указ, запрещавший срывать цветы с королевской клумбы, как только узнал о его существовании. Пожалуйста, примите эту розу. Я очень хочу, чтобы Вы украсили ею свои прекрасные волосы.

Руж, которой ничего не оставалось делать, дрожащими руками приняла подарок молодого человека. Получив розу, она опустила свои ручки на подол, по которому тут же потекли струйки крови.

— Ах, Вы поранились шипами! — расстроился юноша. — Простите меня… Я как-то об этом не подумал.

— Ваше Высочество! Ваше Высочество! — кричал вдалеке какой-то мужчина.

Молодой человек обернулся на голос… И Руж поспешила сбежать от него и слиться в толпе гуляк. А розу, которую юноша ей подарил, пианистка спрятала в свой корсаж, чтобы не потерять.

— Подходите, подходите! — кричал какой-то зазывала из окружившей его толпы горожан. — Гвоздь программы! Смертельный номер! Такого вы точно ещё не видели! Подходите, подходите!

Заинтересованная Руж стала пробиваться сквозь гурьбу к первому ряду зрителей, откуда было не только слышно, но и видно, что происходит.

А вот принцу в цветастом наряде, сидевшему на троне, прикреплённому к крыше золотой кареты, всё было видно отлично. Но он, почти не бывающий на улицах своего королевства, не мог понять, на что он смотрит.

— Элигору, — обратился принц, убравший от глаз свой театральный бинокль, к стоявшему за его троном советнику. — А что это там за человек, который едва удерживает поводки бросающихся на что-то собак?.. Я не могу понять, на что они так обозлились: голова какого-то горожанина мешает обзору.

— Прикажете отрубить её, Ваше Высочество?.. Ваш отец всегда так делал.

— Нет, н-надо… Лучше просто расскажи мне, что там. Ты часто бываешь в городе.

— Это традиционное развлечение на наших ярмарках, Ваше Высочество. Сейчас эти собаки, которых Вы видите, загрызут котёнка, которого Вы не видите.

— Как?! — поразился принц Вирджиль и попробовал вскочить с трона, но его остановил, схватив за плечи, советник.

— Тише, Ваше Высочество. Доктор запретил Вам много ходить.

— Но мы должны остановить это! — воскликнул принц, закинув голову на спинку трона и посмотрев на своего советника. — Если я не могу им помешать, то хотя бы ты это сделай! Элигору, скажи, что они ничего не посмеют сотворить с этим несчастным животным!

— Но, Ваше Высочество, это традиция… — пробормотал Элигору.

— Ужасно, просто ужасно, — проговорил, опуская глаза, принц Вирджиль.

То же самое сказала Руж, когда оказалась в первых рядах зрителей и увидела, что происходит.

— А сейчас, — смеясь, заговорил противным голосом человек, державший собак. — Я спущу собак на котёнка! Эй, людишки! Не зевайте! Это случится ровно через четыре секунды! Ра-а-аз, — начал он считать, глядя на вырывавшихся из его рук псов. — два-а-а, три-и-и…

— Стойте! — вскричала Руж.

Она бросилась к котёнку и осторожно взяла его на руки.

— Как Вам не стыдно делать такое с беззащитным животным? — спросила Руж, посмотрев прямо на человека с собаками.

— Посмотрите! — крикнул кто-то из толпы. — Эта девушка душит котёнка! Вон, глядите: у него уже кровь пошла! Давай-давай, продолжай! Это ещё интереснее, чем с собаками!

Руж посмотрела на свои руки. С них действительно текла кровь, но это была её, её собственная кровь, а не котёнка. Она бы и в мыслях не могла сделать такому крохотному существу больно.

Руж окинула взором толпу, ожидавшую от неё лишь одного: убийства маленького живого существа.

— Да вы… Вы чудовища! — воскликнула пианистка и, прижимая котёнка к груди, бросилась с площади прочь, протискиваясь через толпу горожан.

— Что там случилось? — спросил принц Вирджиль у советника, заметив, что гуляки засуетились.

— Там… Там, похоже, одна девушка куда-то утащила котёнка, — неуверенно ответил Элигору.

— Она спасла его! Спасла! — засмеялся принц. — Прелестная! Прелестная девушка!.. Это не она бежит? Во-о-он там, у самых ворот?.. Я, кажется, уже видел её сегодня…

Руж прибежала к дому Блэксвилла на улице Чёртовой Карусели и стала стучать в дверь так сильно, как она только могла: она боялась, что за ней могли погнаться горожане с площади.

— Папочка! — обратилась она к доктору Блэксвиллу, когда тот открыл дверь. — Они хотели убить этого котёнка! Пожалуйста, давай оставим его у себя!

— Где пианино? — холодно спросил учёный.

— Это не важно, папочка! Я сбежала с площади… Они хотели спустить на котёнка огромных собак, папа!

— Я рассказывал тебе, что из внутренностей котов делают отличные струны?.. Они бы подошли для моего фортепиано…

— Папа! Что за ужасные вещи ты говоришь?! Папочка… Пожалуйста, дай мне войти. Мне кажется, горожане погнались за мной. Они так хотели увидеть, как собаки растерзают этого котёнка…

— Прикати назад пианино и выбрось это животное. Если ты этого не сделаешь, то можешь даже не возвращаться домой.

Блэксвилл хлопнул дверью перед самым носом Руж.

Обнимая котёнка, она села на ступеньки лестницы. Руж гладила несчастного крошечного зверька, шептала ему свои извинения, целовала его залитую кровью пианистки шёрстку и плакала. Она знала, что ей некуда спешить: пианино, залитое кровью, всё равно никому не нужно.

— Так это и есть то самое фортепиано, на котором играет знаменитая пианистка? — спросил, проходя по пустой площади, с которой уже разошлись все кутилы, принц Вирджиль. — Жаль, что я не успел застать её. Это её музыку мы слышали сегодня? — он повернулся к советнику.

— Да, — ответил тот. — Это она. Здорово играет, правда?.. А почему только ты спрашиваешь?

— Я хочу услышать эту музыку ещё раз, — улыбнулся принц. — Элигору, отыщи эту девушку пригласили её во дворец на праздничный вечер по случаю моего двадцать четвёртого Дня Рождения!

Через четырнадцать дней принцу Вирджилю действительно должно было исполниться двадцать четыре года, поэтому на следующий же день доктору Шарлю Кельвину Блэксвиллу вручили конверт с королевской печатью. Учёный, лишь вообразив, сколько денег ему заплатит принц за праздничный концерт, бросился выбирать самый лучший свой наряд и приказал Руж сделать то же самое.

Все две недели Блэксвилл, не жалея Руж и своей потрёпанной плётки, репетировал с пианисткой выступление. Он подготовил её так, что был уверен: всё должно пройти блестяще.

В День Рождения принца доктор Блэксвилл и Руж появились во дворце. Все залы были украшены цветами и флагами королевства, все знатные гости были одеты в красивейшие костюмы с жемчугом и нитями из серебра из золота, все столы с белоснежными скатертями ломились от яств, все свечи на люстрах были зажжены и горели разноцветными звёздочками.

Королевский советник, одетый в белый фрак, проводил доктора и Руж к сцене в золотом зале, где пианистка и должна была давать концерт. Когда все гости собрались и заняли свои места, а на троне, поставленном посреди зала, появился принц, Блэксвилл приказал Руж сесть за фортепиано и начать играть.

Увидев принца, в котором пианистка сразу же узнала подарившего ей розу молодого человека, Руж провела рукой по боковой части музыкального инструмента, как бы смахивая с него пыль, ойкнула и подняла глаза на учёного.

— Папочка, — громко, чтобы все слышали, обратилась она к доктору. — Кажется, я сильно порезалась…

Она бросила на принца ещё один взгляд и увидела, как он, смотря на свои пальцы, что-то рассказывает нагнувшемуся к его плечу и кивавшему советнику. Руж поняла, что речь идёт о ней.

Она опустила голову к чёрно-белым клавишам и начала играть…

Ещё минуту назад шумевший зал вдруг стих. Все слушали волшебную мелодию, льющуюся вместе с кровью из-под пальцев Руж. Мужчины восхищались и снимали свои цилиндры, а женщины что-то шептали друг другу и приоткрывали рты от удивления. Только алчному доктору Блэксвиллу, не слышавшему ничего, кроме звона золотых монет, то, что делала Руж, казалось недостаточным.

— Вспомни, где ты! — закричал он, хлестнув пианистку плетью. — Играй лучше! Почему так медленно? Эта композиция должна исполняться в четыре раза быстрее!

Руж, сжав от боли губы, стала играть быстрее. Она вкладывала в музыку все свои жизненные силы, думая о том, как, наверное, радуется принц, слушая восхитительные классические мелодии, звучание которых улучшала текущая по струнам кровь.

— Быстрее! — гаркнул Блэксвилл, ударив Руж ещё раз. — Ты же можешь играть лучше! Почему ты так плохо играешь?!

Вскрикнув и замерев на секунду, Руж пришла в себя и продолжила играть, пытаясь делать это как можно быстрее.

— Давай же, давай! Лучше! Лучше! — подгонял пианистку, стегая её плёткой, доктор.

Руж продолжала играть, пытаясь не обращать внимания на боль. Кровь бесконечным потоком лилась из её пальчиков, и все колбы, пробирки, бутыльки и баночки, присоединённые к пианино, наполнялись краснели, как обжигающий огонь, и лопались, осыпая полы осколками и заливая их красной жидкостью. Кровавая лужа под фортепиано разрасталась и расползалась с необычайной быстротой. Когда её края достигли зрительских мест, все гости стали возмущаться: они боялись, что испачкают свои бальные наряды в крови. Один только принц молчал. Он, бледнел и дрожал, видя истерзанную пианистку, плакавшую от сильнейшей боли, но продолжавшей играть на фортепиано для пригласившего её принца. Вирджиль давно слышал про пианистку, игравшую дивные мелодии на рояле с помощью своей крови, но он и подумать не мог, что создание такой фантастической музыки — это адские муки.

— Быстрее! Быстрее! — вопил Блэксвилл.

— Остановитесь, пока я не приказал моему палачу казнить Вас! — вдруг поднявшись с трона, сказал принц так уверенно и грозно, что все присутствовавшие поверили ему и засомневались в его невероятном добродушии. — Как Вы можете так издеваться над этой девушкой?! Немедленно прекратите!

Блэксвилл, не ожидавший такой реакции принца, замер. Совсем белая от потери крови Руж глазами, полными слёз счастья, взглянула на Вирджиля и, попытавшись сказать ему хоть пару слов благодарности, потеряла сознание.

Руж пришла в себя в роскошной розовой спальне, достойной настоящей принцессы. Её измученные руки были перевязаны — но не туго и грубо, как тряпками Блэксвилла, а аккуратно, с заботой — бинтами, вкусно пахнущими целебным розовым маслом. Перед кроватью, в которой Руж лежала, стоял на коленях принц Вирджиль, державший в руках принесённую пианистке фарфоровую чашку с горячим чаем.

— Пожалуйста, простите меня за всё то, что сегодня произошло, — искренне извинялся принц.

Принц Вирджиль поведал Руж, что она понравилась ему ещё на празднике в города, когда только она одна пришла полюбоваться цветами и когда она единственная бросилась спасать маленького беззащитного котёнка от разъярённых собак. Вирджиль ещё тогда мысленно поклялся себе, что сделает эту единственную во всём городе девушку, хранящую в груди доброе сердце, а не камень, своей женой. И вот тогда, там, во дворце, принц сделал Руж предложение. Руж не смогла отказать человеку, в которого она тоже влюбилась с первого взгляда.

Руж и принц Вирджиль, ненадолго забывший о своей доброте для того, чтобы выслать из страны Блэксвилла и всех гостей его праздника, волновавшихся только о чистоте своих костюмов, поженились и до сих пор живут в своём дворце. Их чистые сердца возродили доброту в душах всех остальных жителей королевства, и для всех началась новая, счастливая жизнь.

Поговаривают, что больше всего повезло принцессе Руж: кровоточащие шрамы на её руках якобы излечились поцелуями принца Вирджиля. Или, может быть, сам принц заставил всех в это поверить, ведь он действительно не видел в своей принцессе никаких недостатков.