...пока цветет папоротник (джен)

Молодой фельдшер Никитка неторопливо жевал бутерброд с колбасой и то и дело косился на чёрного ворона, сидящего на подоконнике и не сводившего с него, Никитки, глаз. Тёмные глазки-бусинки неотрывно следили за действиями парня, а тому кусок в горло не шёл под таким пристальным наблюдением. Но, как говаривала Прасковья Фёдоровна, ешь, пока хлеб свеж, не то ночь голодным пробегаешь. А ночь сегодня предстояла особенная.

— С полунницей, хозяюшка!

Никитка, запивавший бутерброд чаем, вдруг поперхнулся и закашлялся. Прасковья Фёдоровна, вдумчиво складывающая в большую переносную сумку разнообразные пузырьки с разноцветными жидкостями, обернулась и тут же всплеснула руками:

— Казимир Озерович! И пошто ты мне учеников пугаешь? И так все врачи разбежались. Я же просила, в дом не заходить, из окна звать. Никитка, дыши!

Никитка дышал — с натугой, выпучив глаза. Бутерброд пошёл совершенно не в то горло и чудом там не остался. Совершенно некстати в голову молодого фельдшера пробрался образ его бездыханного тела, Прасковьи Фёдоровны и приёма Хеймлиха. Бр-р-р.

Казимир Озерович (имя-то какое заковыристое!), появившийся в дверях медпункта под самую ночь, на первый взгляд показался Никитке совершенно обычным деревенским мужичком — проплешина на голове, бородёнка жиденькая, с проседью; тёмненький пиджак, застёгнутый на верхние две пуговицы, явно знавал лучшие времена, а сейчас нуждался в починке.

Ну, точно один из местных, какие ежедневно приходили сюда за помощью. То сердечко заколет, то желудок сорвут… Вон, вчера Петровича вообще пришлось из камышей вытаскивать — хондроз прихватил во время рыбалки. Только вот глаз у Никитки был сметливый. Лишь через несколько секунд понял он, что именно показалось ему неправильным в облике гостя — плешивый мужичонка был без штанов, а из-под длиннополой красной рубахи виднелись бледные босые ноги с несоразмерно большими ступнями.

— Да кабы не нужда, Фёдоровна, я бы не пришёл вовсе, — повинился тот, стыдливо спрятав глаза и приложив руку к груди. — Водяница-то моя ненаглядная, супруга, вот-вот разродиться должна...

— Сегодня?! Ещё ж месяц целый!

Мужичок всплеснул белёсыми руками, взметнув фонтан мелких холодных брызг. Несколько из них попали Никитке на лицо и в чай. Завоняло тиной и рыбой. Попил чайку…

— Уж как я её уговаривал, как упрашивал... — посетовал Казимир Озерович. — Аграфена, родненькая моя, не время с русалками резвиться да молодчиков зазывать купаться, а она ни в какую! Традиция, говорит, и всё тут. Вот упрямая баба! А как домой вернулась на рассвете, так схватки и приключились. Еле-еле до заката дотерпели. А теперь уж невмоготу стало... Но я с ней Златозарку оставил.

— Златозарку?! — возмутилась Прасковья Фёдоровна. — Да у этой русалки окромя парней и мыслей-то путных нет. Только ветер в голове свищет!

— Кар-р-р! — встрепенулся ворон, чуть расставив крылья, будто подтверждая её слова.

— Так разумная вроде девка, Фёдоровна, — заступился было Казимир Озерович. — Худого не сделает.

— Худого, может, и не сделает, — махнула рукой та, — а вот помощи от неё до морковкина заговенья ждать придётся. Митрич! Митрич, а ну, живо заводи машину! На озеро, к Аграфене поедем!

— Так на крестинах же он, Прасковья Фёдоровна, — наконец, обрёл голос Никитка. Он старался не рассматривать во все глаза чудаковатого мужичка, пока наставница перепроверяла сумку-укладку.

— О! То-то я Марьяну на соседней улице заприметил, — Казимир Озерович поднял вверх указательный палец. — Знать, не почудилось мне.

— А кто это Марьяна? — поинтересовался Никитка, услышав незнакомое имя, но мужичок продолжал загадочно улыбаться и поглядывать на Прасковью Фёдоровну. А та только покачала головой и молча вручила Никитке сумку.

— Заводи машину, Никитушка, — со вздохом распорядилась она. — Тебе рулить сегодня.

— Кар-р! — донеслось утвердительное с окна.

На том и порешили.

* * *

Завести старенький уазик — дело нехитрое.

Ну, по сравнению с другими мелочами, такими, как протереть стёкла и зеркала, загрузить машину да вытолкать, для начала, из сарая. Это в городе «Скорая» разъезжает на «Ситроенах» да на «Фиатах», а в деревнях остались «буханки», у которых на ходу или боковое зеркало отвалится, или дверь обязательно распахнётся. Списанные уже более десятка лет назад, они доживали свой век в области, прежде чем отправиться на автомобильное кладбище и мирно догнить там.

За всеми этими делами Никитка даже позабыл, что едут они не на другой конец деревни, а к пруду, в глушь, и не у обычной бабы роды принимать, а у нечисти лесной. Одно дело, когда тебе об этом только сказывают, а другое, когда всё на твоих глазах разворачивается.

Протирая тряпкой боковое зеркало, он насвистывал нехитрую мелодию, вспоминая, как попал в деревенский медпункт в помощники к Прасковье Фёдоровне. Ему, заурядному выпускнику медучилища, перебивавшемуся с тройки на четверку и чудом сдавшему экзамены, не досталось места в городе. Зато был предоставлен выбор: сюда или в родное село. А чего он там, в родном селе, не видывал? Вот и выбрал Беловодье, дальше которого только лес непроходимый, а ещё дальше — уже соседняя область. Конечно, Никитка ожидал, что здесь, на местном медпункте, будет хоть какая-то молодёжь, но приветствовали его лишь пожилая, полная, добродушная фельдшерица да угрюмый богатырского вида ветеринар. Прасковья Фёдоровна пирогами с зелёным луком и яйцом встретила и ароматным свежезаваренным чаем, пахнущим одновременно смородиной, вишней и мятой… Иван молчаливым кивком и крепким рукопожатием под одобрительное хмыканье. Приняли, стало быть.

* * *

Вот и все стёкла с зеркалами уже отмыты. Теперь — поставить в салон сумку-укладку с лекарствами. Список небогат, лишь самое необходимое — финансирование медпункта хромало уже давно, и, если бы не пробивная мощь наставницы и её громовой голос, да дружба с городским начмедом, не было бы и этого. Каждая ампула лекарства была на счету! А в случаях, когда жизни пациента ничего не угрожало, Прасковья Фёдоровна предпочитала лечить травяными отварами с мёдом, поясом из собачьей шерсти да прочими народными средствами. Нет, вовсе не из ограниченности! Просто нечем было…

Никитка как раз закончил проверять родовую сумку — ту, с которой Прасковья Фёдоровна ходила к бабам на сносях, когда из домика сначала молчаливой тенью вылетел ворон, затем вперевалку вышел босой мужичок, а следом — и сама наставница. Никитка гулко сглотнул и неловко хлопнул дверью — сильнее, чем следовало, и сразу же втянул голову в плечи: нельзя так, отвалится дверь — опять сидеть всю ночь в сарае вместо Митрича, пока не починишь. Другой машины в такую глухомань даже Прасковья Фёдоровна не выбьет.

— Ну, чего уставился, Никитушка? Поехали. Водяного, чоль, ни разу не видывал? — невозмутимо поинтересовалась наставница, глядя как молодой фельдшер искоса таращится на мужичка. Щеки Никитки разом заалели.

Водяной же снова потупил глаза и прокашлялся — негоже смеяться над молодым да неопытным. Он ловко забрался в кабину к Никитке, а пожилая фельдшерица, охая, поднялась в салон — возраст и, скажем честно, избыточный вес не позволяли ей ездить спереди. Никитка прочистил горло и дрожащими пальцами попытался вставить ключ в замок зажигания, когда тяжёлая влажная рука опустилась ему на плечо.

— Пожалуйста, милок, давай поторопимся. Нельзя, чтобы с купальницей моей и деточками худое случилось...

И то ли голос у Казимира Озеровича был таким проникновенным и жалостливым, то ли Никитка вспомнил, что профессия его не должна различать бедных и богатых, умных и глупых, людей и… Ох. Даже в голове не укладывалось! Но перестала трястись рука, а ключ вдруг сам попал в замок, посылая импульс по проводам. И даже мотор зажужжал как-то ровненько, совсем не так, как обычно — кашляя и извергая клубы вонючего сизого дыма. Хорошо зажужжал.

— А это зачем? — осмелев, поинтересовался Никитка у водяного, который аккуратно вставлял несколько листиков папоротника в щелку бардачка.

— Вот как переедем Калинов мост, распустятся цветы папоротника, так и время замедлится, — словно дитю неразумному, из салона втолковывала ему Прасковья Фёдоровна. — А то как, по-твоему, мы успеем за одну только ночь всех объехать, всех проведать и подлечить, ежели придется? Вон, у Аграфены роды принимать будем. Али думаешь, это дело пяти минут? Дай Бог, часа за четыре управиться! А с цветочком папоротника мы везде поспеем... Надо будет только за Иваном к Петровне заехать. Верно, я говорю, Казимир Озерович?

— Верно, верно, — отозвался водяной. — Ой, и хорошо же Леший придумал с этим цвяточком! Благодать. А ты поезжай, поезжай, милок. Куда ворон летит, туда и поезжай.

— Интересно, и когда это у нас папоротники цвести стали? — беззлобно так, себе под нос пробормотал Никитка.

— В наших краях, милок, возможно всё. Особливо в особливую ночь. В полунницу, например, — Казимир Озерович многозначительно поднял вверх указательный палец. — Это когда Дивия лунным светом землю озаряет в полную силу. А вот ежели наступает ночь Моранова, то...

Не стал Никитка дослушивать, что там дальше. Мысленно пообещав себе узнать, что за Калинов мост, кто такая Дивия и что за полунница, он выжал сцепление и уже потянулся к рычагу переключения передач, как краем глаза заметил странное зеленовато-розоватое свечение справа.

— Смотри, смотри! — довольно прокряхтел водяной, снова похлопав парнишку по плечу.

А Никитка во все глаза смотрел, как из основания одного из листочков разворачивается тоненький стебелёк, на котором один за одним появляются крохотные нежно-розовые бутончики.

— Каждый бутончик — один час лишнего времени, — пояснил обалдевшему фельдшеру Казимир Озерович. — Как только отцветёт папоротник — так и времени нашему конец наступит.

* * *

Дорога до Белого озера — ухабы да кочки, которые едва успевал выхватывать из полумрака бледно-желтый свет фар. Почти что на ощупь пробираешься. Никитка, стиснув зубы, чтобы не клацали, крепко держался за руль и изредка поглядывал на и без того бледного водяного, который обеими руками вцепился в сиденье. Ну вот, теперь точно следы от мокрых ладоней останутся... За спиной послышалось, как охнула Прасковья Фёдоровна, когда «буханка» в очередной раз подпрыгнула на ухабе и жалобно заскрежетала.

— Помягче там, — беззлобно пробасил сзади Иван, и Никитка неосознанно вжал голову в плечи.

Наконец-то из открытых окон потянуло прохладным влажным воздухом — видать, речушка Огнёвка уже близко. А там через мост — и до озера через лес рукой подать.

Колеса «буханки» глухо зашуршали по деревянному настилу.

Встрепенулся водяной, отлепил руки от сидения, расправил плечи и вдохнул полной грудью. Никитке даже показалось, что тот стал как-то ростом побольше.

— Вот и Калинов мост, — облегченно выдохнул Казимир Озерович. — Почитай, что дома...

— Слава богу, почти добрались, — отозвалась из салона Прасковья Фёдоровна.

Дзынь-дзынь. Будто крохотный колокольчик прозвенел. Присмотрелся Никитка, а один из бутончиков папоротника раскрылся. Розовенький такой, а в серединке ниточки-тычинки золотистые светятся и колышутся будто от ветра.

Шлёп-шлёп. Шлёп-шлёп. Никитка бегло глянул по сторонам. Сначала за оконный проем уцепились четыре тоненькие зелёноватые ручонки с перепонками между пальцев, а затем показались две маленькие лохматые головушки с длинными заостренными ушами. Молодому фельдшеру пришлось даже пару раз зажмуриться и тряхнуть головой, чтобы убедиться, что зелёные человечки ему не мерещатся.

— Дядюшка Казимир, дядюшка Казимир! — вразнобой затараторили взволнованные тоненькие голоса.

— А здороваться кто будет? — нахмурился водяной. И тут же заботливо погладил Никитку по плечу: — Не боись, милок, это племяннички моей Аграфены, лесавки.

— С полунницей! — хором поприветствовали те и выжидающе уставились на водяного. Тот одобрительно кивнул.

— Нас Златозарка послала вас встретить, — снова наперебой заговорили лесавки. — Говорит, тётушка Аграфена совсем измаялась... То плачет, то смеётся, то вас, дядюшка, зовёт. И все Прасковью Фёдоровну поминает, спрашивает, когда же она приедет.

— Передайте Аграфене, что в мы пути уже, — донёсся из салона невозмутимый голос фельдшерицы. Две зелёные головушки дружно повернулись в её сторону, кивнули и в ту же секунду исчезли в темноте. — Скажите, Дуб Аукин проехали! — успела выкрикнуть в окно она.

— Хорошо! — хором донеслось снаружи.

— А что это за дуб? — Никитка уже оправился от лёгкого шока и теперь надеялся получить ответы. Тем более, что, судя по всему, водяной не прочь был побеседовать. — Особый какой-то?

— Да нет, не особый, — пояснил Казимир Озерович. — Самый обычный многолетний дуб, в каком Аука живет...

— Аука?!

Сзади послышался тихий смешок Ивана. Ну, как тихий... Никитка услышал, от чего его щеки вновь стали пунцовыми. Поглядев на него, водяной вдруг повернулся в салон.

— Фёдоровна, он у тебя совсем неграмотный, что ли? — его настороженный шёпот походил на недовольное бульканье. — И как такому Аграфену доверить можно?

— Да грамотный он, Казимир Озерович, смекалистый, — заступилась за ученика Прасковья Фёдоровна, глядя, как поникший Никитка прислушивается к разговору. — Не переживай. Просто неопытный ещё. Эта ж полунница у него первая.

— Эх, молодо-зелено... — снисходительно вздохнул водяной и ободряюще похлопал парнишку по плечу. — Ничего, навыкнешь ещё.

Темнота леса расступилась совсем внезапно. Вроде вот только ехал среди огромных сосен да густых елей, как вдруг пред тобой открылось огромное пространство, залитое лунным светом. Никитка заметил в небе ворона, кружащего над озером.

— Уж больно быстро приехали, — Прасковья Фёдоровна с сомнением поглядывала в окно. — Никак Лешего работа?

— Отож! — довольно пробормотал водяной. — Таки Кикиморовна с Аграфеной-то моей сестрицы всё же. Вот и помогает.

— И как же мы к вашей Аграфене попадём? — скептически поинтересовался Никитка, разглядев приближающуюся гладь озера. — Неужто на машине прямо в воду въедем?

— А пошто бы и нет? Можно и на машине, — согласился водяной, стягивая с себя старый пиджак и бросив его под ноги.

— Да я же пошутил... — возразил было Никитка.

— Ты, милок, дави свои педали, да держи руль крепче, — усмехнулся Казимир Озерович, закатывая рукава рубахи.

И вдруг ка-а-ак забулькал, как забурлил. А потом вскинул белёсые руки, разбрызгивая мелкие холодные капли, хлопнул в ладоши и резко развёл руки в стороны, словно удерживая невидимую преграду.

— А теперь только не тормози, милок, — подмигнул водяной, расплываясь в широкой улыбке.

— Жми на газ, Никитушка! — потребовала Прасковья Федоровна, и Никитка, к своему удивлению, не посмел отнять ноги от педали газа. Только зажмурился, когда «буханка» на полном ходу в озерную гладь врезалась.

— Глаза открой, дурень, — услышал Никитка насмешливый голос водяного.

Никитка открыл. Но и рот тоже открыл. От изумления. И даже отпустил педаль газа, отчего машина почти сразу встала.

— Это как же... так?..

Изумлению Никитке не было предела. Еще бы! «Буханка» под водой — раз. А окна-то открыты! Два. Но вода стоит себе стеной, словно за стеклом, и даже не пытается в салон проникнуть.

— Магия, милок. Моя магия, — довольно прокряхтел водяной, глядя на такую реакцию Никитки. — Не боись, пощупай.

Никитка потянулся рукой, чтобы потрогать переливающуюся поверхность, но вдруг водная гладь за окном пошла крупной рябью... И ра-а-аз! Рыбий хвост мелькнул. Большой такой хвост, блестящий... Никитка вздрогнул поначалу, но потом почти припал носом к водной стене, старательно вглядываясь в темноту. Авось не померещилось.

И если бы не заметный толчок в плечо, то так и застыть бы Никитке подводным истуканом.

— Вот не можешь ты без своих увёрток, Казимир Озерович! — проворчала Прасковья Фёдоровна, недовольно поглядывая на тёмную мутную воду за окном. — Лучше муть убери. Поехали, Никитушка, Аграфена ждёт. Успеешь ещё наглядеться и пощупать.

Глубоко вдохнул Никитка, чтобы отогнать беспокойные смутные мысли. Обернулся назад, поглядеть, как там Иван да Прасковья Фёдоровна. Не боязно ли им, как самому Никитке? Нет, не боязно. Наставница — хмурится, сердитого взгляда с водяного не сводит. Ветеринар — со скучающим видом в окно смотрит. Будто там что-то разглядеть можно! Никитка снова вздохнул. Видать, и впрямь бояться нечего.