...пока цветет папоротник (джен)

Молодой фельдшер Никитка неторопливо жевал бутерброд с колбасой и то и дело косился на чёрного ворона, сидящего на подоконнике и не сводившего с него, Никитки, глаз. Тёмные глазки-бусинки неотрывно следили за действиями парня, а тому кусок в горло не шёл под таким пристальным наблюдением. Но, как говаривала Прасковья Фёдоровна, ешь, пока хлеб свеж, не то ночь голодным пробегаешь. А ночь сегодня предстояла особенная.

— С полунницей, хозяюшка!

Никитка, запивавший бутерброд чаем, вдруг поперхнулся и закашлялся. Прасковья Фёдоровна, вдумчиво складывающая в большую переносную сумку разнообразные пузырьки с разноцветными жидкостями, обернулась и тут же всплеснула руками:

— Казимир Озерович! И пошто ты мне учеников пугаешь? И так все врачи разбежались. Я же просила, в дом не заходить, из окна звать. Никитка, дыши!

Никитка дышал — с натугой, выпучив глаза. Бутерброд пошёл совершенно не в то горло и чудом там не остался. Совершенно некстати в голову молодого фельдшера пробрался образ его бездыханного тела, Прасковьи Фёдоровны и приёма Хеймлиха. Бр-р-р.

Казимир Озерович (имя-то какое заковыристое!), появившийся в дверях медпункта под самую ночь, на первый взгляд показался Никитке совершенно обычным деревенским мужичком — проплешина на голове, бородёнка жиденькая, с проседью; тёмненький пиджак, застёгнутый на верхние две пуговицы, явно знавал лучшие времена, а сейчас нуждался в починке.

Ну, точно один из местных, какие ежедневно приходили сюда за помощью. То сердечко заколет, то желудок сорвут… Вон, вчера Петровича вообще пришлось из камышей вытаскивать — хондроз прихватил во время рыбалки. Только вот глаз у Никитки был сметливый. Лишь через несколько секунд понял он, что именно показалось ему неправильным в облике гостя — плешивый мужичонка был без штанов, а из-под длиннополой красной рубахи виднелись бледные босые ноги с несоразмерно большими ступнями.

— Да кабы не нужда, Фёдоровна, я бы не пришёл вовсе, — повинился тот, стыдливо спрятав глаза и приложив руку к груди. — Водяница-то моя ненаглядная, супруга, вот-вот разродиться должна...

— Сегодня?! Ещё ж месяц целый!

Мужичок всплеснул белёсыми руками, взметнув фонтан мелких холодных брызг. Несколько из них попали Никитке на лицо и в чай. Завоняло тиной и рыбой. Попил чайку…

— Уж как я её уговаривал, как упрашивал... — посетовал Казимир Озерович. — Аграфена, родненькая моя, не время с русалками резвиться да молодчиков зазывать купаться, а она ни в какую! Традиция, говорит, и всё тут. Вот упрямая баба! А как домой вернулась на рассвете, так схватки и приключились. Еле-еле до заката дотерпели. А теперь уж невмоготу стало... Но я с ней Златозарку оставил.

— Златозарку?! — возмутилась Прасковья Фёдоровна. — Да у этой русалки окромя парней и мыслей-то путных нет. Только ветер в голове свищет!

— Кар-р-р! — встрепенулся ворон, чуть расставив крылья, будто подтверждая её слова.

— Так разумная вроде девка, Фёдоровна, — заступился было Казимир Озерович. — Худого не сделает.

— Худого, может, и не сделает, — махнула рукой та, — а вот помощи от неё до морковкина заговенья ждать придётся. Митрич! Митрич, а ну, живо заводи машину! На озеро, к Аграфене поедем!

— Так на крестинах же он, Прасковья Фёдоровна, — наконец, обрёл голос Никитка. Он старался не рассматривать во все глаза чудаковатого мужичка, пока наставница перепроверяла сумку-укладку.

— О! То-то я Марьяну на соседней улице заприметил, — Казимир Озерович поднял вверх указательный палец. — Знать, не почудилось мне.

— А кто это Марьяна? — поинтересовался Никитка, услышав незнакомое имя, но мужичок продолжал загадочно улыбаться и поглядывать на Прасковью Фёдоровну. А та только покачала головой и молча вручила Никитке сумку.

— Заводи машину, Никитушка, — со вздохом распорядилась она. — Тебе рулить сегодня.

— Кар-р! — донеслось утвердительное с окна.

На том и порешили.

* * *

Завести старенький уазик — дело нехитрое.

Ну, по сравнению с другими мелочами, такими, как протереть стёкла и зеркала, загрузить машину да вытолкать, для начала, из сарая. Это в городе «Скорая» разъезжает на «Ситроенах» да на «Фиатах», а в деревнях остались «буханки», у которых на ходу или боковое зеркало отвалится, или дверь обязательно распахнётся. Списанные уже более десятка лет назад, они доживали свой век в области, прежде чем отправиться на автомобильное кладбище и мирно догнить там.

За всеми этими делами Никитка даже позабыл, что едут они не на другой конец деревни, а к пруду, в глушь, и не у обычной бабы роды принимать, а у нечисти лесной. Одно дело, когда тебе об этом только сказывают, а другое, когда всё на твоих глазах разворачивается.

Протирая тряпкой боковое зеркало, он насвистывал нехитрую мелодию, вспоминая, как попал в деревенский медпункт в помощники к Прасковье Фёдоровне. Ему, заурядному выпускнику медучилища, перебивавшемуся с тройки на четверку и чудом сдавшему экзамены, не досталось места в городе. Зато был предоставлен выбор: сюда или в родное село. А чего он там, в родном селе, не видывал? Вот и выбрал Беловодье, дальше которого только лес непроходимый, а ещё дальше — уже соседняя область. Конечно, Никитка ожидал, что здесь, на местном медпункте, будет хоть какая-то молодёжь, но приветствовали его лишь пожилая, полная, добродушная фельдшерица да угрюмый богатырского вида ветеринар. Прасковья Фёдоровна пирогами с зелёным луком и яйцом встретила и ароматным свежезаваренным чаем, пахнущим одновременно смородиной, вишней и мятой… Иван молчаливым кивком и крепким рукопожатием под одобрительное хмыканье. Приняли, стало быть.

* * *

Вот и все стёкла с зеркалами уже отмыты. Теперь — поставить в салон сумку-укладку с лекарствами. Список небогат, лишь самое необходимое — финансирование медпункта хромало уже давно, и, если бы не пробивная мощь наставницы и её громовой голос, да дружба с городским начмедом, не было бы и этого. Каждая ампула лекарства была на счету! А в случаях, когда жизни пациента ничего не угрожало, Прасковья Фёдоровна предпочитала лечить травяными отварами с мёдом, поясом из собачьей шерсти да прочими народными средствами. Нет, вовсе не из ограниченности! Просто нечем было…

Никитка как раз закончил проверять родовую сумку — ту, с которой Прасковья Фёдоровна ходила к бабам на сносях, когда из домика сначала молчаливой тенью вылетел ворон, затем вперевалку вышел босой мужичок, а следом — и сама наставница. Никитка гулко сглотнул и неловко хлопнул дверью — сильнее, чем следовало, и сразу же втянул голову в плечи: нельзя так, отвалится дверь — опять сидеть всю ночь в сарае вместо Митрича, пока не починишь. Другой машины в такую глухомань даже Прасковья Фёдоровна не выбьет.

— Ну, чего уставился, Никитушка? Поехали. Водяного, чоль, ни разу не видывал? — невозмутимо поинтересовалась наставница, глядя как молодой фельдшер искоса таращится на мужичка. Щеки Никитки разом заалели.

Водяной же снова потупил глаза и прокашлялся — негоже смеяться над молодым да неопытным. Он ловко забрался в кабину к Никитке, а пожилая фельдшерица, охая, поднялась в салон — возраст и, скажем честно, избыточный вес не позволяли ей ездить спереди. Никитка прочистил горло и дрожащими пальцами попытался вставить ключ в замок зажигания, когда тяжёлая влажная рука опустилась ему на плечо.

— Пожалуйста, милок, давай поторопимся. Нельзя, чтобы с купальницей моей и деточками худое случилось...

И то ли голос у Казимира Озеровича был таким проникновенным и жалостливым, то ли Никитка вспомнил, что профессия его не должна различать бедных и богатых, умных и глупых, людей и… Ох. Даже в голове не укладывалось! Но перестала трястись рука, а ключ вдруг сам попал в замок, посылая импульс по проводам. И даже мотор зажужжал как-то ровненько, совсем не так, как обычно — кашляя и извергая клубы вонючего сизого дыма. Хорошо зажужжал.

— А это зачем? — осмелев, поинтересовался Никитка у водяного, который аккуратно вставлял несколько листиков папоротника в щелку бардачка.

— Вот как переедем Калинов мост, распустятся цветы папоротника, так и время замедлится, — словно дитю неразумному, из салона втолковывала ему Прасковья Фёдоровна. — А то как, по-твоему, мы успеем за одну только ночь всех объехать, всех проведать и подлечить, ежели придется? Вон, у Аграфены роды принимать будем. Али думаешь, это дело пяти минут? Дай Бог, часа за четыре управиться! А с цветочком папоротника мы везде поспеем... Надо будет только за Иваном к Петровне заехать. Верно, я говорю, Казимир Озерович?

— Верно, верно, — отозвался водяной. — Ой, и хорошо же Леший придумал с этим цвяточком! Благодать. А ты поезжай, поезжай, милок. Куда ворон летит, туда и поезжай.

— Интересно, и когда это у нас папоротники цвести стали? — беззлобно так, себе под нос пробормотал Никитка.

— В наших краях, милок, возможно всё. Особливо в особливую ночь. В полунницу, например, — Казимир Озерович многозначительно поднял вверх указательный палец. — Это когда Дивия лунным светом землю озаряет в полную силу. А вот ежели наступает ночь Моранова, то...

Не стал Никитка дослушивать, что там дальше. Мысленно пообещав себе узнать, что за Калинов мост, кто такая Дивия и что за полунница, он выжал сцепление и уже потянулся к рычагу переключения передач, как краем глаза заметил странное зеленовато-розоватое свечение справа.

— Смотри, смотри! — довольно прокряхтел водяной, снова похлопав парнишку по плечу.

А Никитка во все глаза смотрел, как из основания одного из листочков разворачивается тоненький стебелёк, на котором один за одним появляются крохотные нежно-розовые бутончики.

— Каждый бутончик — один час лишнего времени, — пояснил обалдевшему фельдшеру Казимир Озерович. — Как только отцветёт папоротник — так и времени нашему конец наступит.

* * *

Дорога до Белого озера — ухабы да кочки, которые едва успевал выхватывать из полумрака бледно-желтый свет фар. Почти что на ощупь пробираешься. Никитка, стиснув зубы, чтобы не клацали, крепко держался за руль и изредка поглядывал на и без того бледного водяного, который обеими руками вцепился в сиденье. Ну вот, теперь точно следы от мокрых ладоней останутся... За спиной послышалось, как охнула Прасковья Фёдоровна, когда «буханка» в очередной раз подпрыгнула на ухабе и жалобно заскрежетала.

— Помягче там, — беззлобно пробасил сзади Иван, и Никитка неосознанно вжал голову в плечи.

Наконец-то из открытых окон потянуло прохладным влажным воздухом — видать, речушка Огнёвка уже близко. А там через мост — и до озера через лес рукой подать.

Колеса «буханки» глухо зашуршали по деревянному настилу.

Встрепенулся водяной, отлепил руки от сидения, расправил плечи и вдохнул полной грудью. Никитке даже показалось, что тот стал как-то ростом побольше.

— Вот и Калинов мост, — облегченно выдохнул Казимир Озерович. — Почитай, что дома...

— Слава богу, почти добрались, — отозвалась из салона Прасковья Фёдоровна.

Дзынь-дзынь. Будто крохотный колокольчик прозвенел. Присмотрелся Никитка, а один из бутончиков папоротника раскрылся. Розовенький такой, а в серединке ниточки-тычинки золотистые светятся и колышутся будто от ветра.

Шлёп-шлёп. Шлёп-шлёп. Никитка бегло глянул по сторонам. Сначала за оконный проем уцепились четыре тоненькие зелёноватые ручонки с перепонками между пальцев, а затем показались две маленькие лохматые головушки с длинными заостренными ушами. Молодому фельдшеру пришлось даже пару раз зажмуриться и тряхнуть головой, чтобы убедиться, что зелёные человечки ему не мерещатся.

— Дядюшка Казимир, дядюшка Казимир! — вразнобой затараторили взволнованные тоненькие голоса.

— А здороваться кто будет? — нахмурился водяной. И тут же заботливо погладил Никитку по плечу: — Не боись, милок, это племяннички моей Аграфены, лесавки.

— С полунницей! — хором поприветствовали те и выжидающе уставились на водяного. Тот одобрительно кивнул.

— Нас Златозарка послала вас встретить, — снова наперебой заговорили лесавки. — Говорит, тётушка Аграфена совсем измаялась... То плачет, то смеётся, то вас, дядюшка, зовёт. И все Прасковью Фёдоровну поминает, спрашивает, когда же она приедет.

— Передайте Аграфене, что в мы пути уже, — донёсся из салона невозмутимый голос фельдшерицы. Две зелёные головушки дружно повернулись в её сторону, кивнули и в ту же секунду исчезли в темноте. — Скажите, Дуб Аукин проехали! — успела выкрикнуть в окно она.

— Хорошо! — хором донеслось снаружи.

— А что это за дуб? — Никитка уже оправился от лёгкого шока и теперь надеялся получить ответы. Тем более, что, судя по всему, водяной не прочь был побеседовать. — Особый какой-то?

— Да нет, не особый, — пояснил Казимир Озерович. — Самый обычный многолетний дуб, в каком Аука живет...

— Аука?!

Сзади послышался тихий смешок Ивана. Ну, как тихий... Никитка услышал, от чего его щеки вновь стали пунцовыми. Поглядев на него, водяной вдруг повернулся в салон.

— Фёдоровна, он у тебя совсем неграмотный, что ли? — его настороженный шёпот походил на недовольное бульканье. — И как такому Аграфену доверить можно?

— Да грамотный он, Казимир Озерович, смекалистый, — заступилась за ученика Прасковья Фёдоровна, глядя, как поникший Никитка прислушивается к разговору. — Не переживай. Просто неопытный ещё. Эта ж полунница у него первая.

— Эх, молодо-зелено... — снисходительно вздохнул водяной и ободряюще похлопал парнишку по плечу. — Ничего, навыкнешь ещё.

Темнота леса расступилась совсем внезапно. Вроде вот только ехал среди огромных сосен да густых елей, как вдруг пред тобой открылось огромное пространство, залитое лунным светом. Никитка заметил в небе ворона, кружащего над озером.

— Уж больно быстро приехали, — Прасковья Фёдоровна с сомнением поглядывала в окно. — Никак Лешего работа?

— Отож! — довольно пробормотал водяной. — Таки Кикиморовна с Аграфеной-то моей сестрицы всё же. Вот и помогает.

— И как же мы к вашей Аграфене попадём? — скептически поинтересовался Никитка, разглядев приближающуюся гладь озера. — Неужто на машине прямо в воду въедем?

— А пошто бы и нет? Можно и на машине, — согласился водяной, стягивая с себя старый пиджак и бросив его под ноги.

— Да я же пошутил... — возразил было Никитка.

— Ты, милок, дави свои педали, да держи руль крепче, — усмехнулся Казимир Озерович, закатывая рукава рубахи.

И вдруг ка-а-ак забулькал, как забурлил. А потом вскинул белёсые руки, разбрызгивая мелкие холодные капли, хлопнул в ладоши и резко развёл руки в стороны, словно удерживая невидимую преграду.

— А теперь только не тормози, милок, — подмигнул водяной, расплываясь в широкой улыбке.

— Жми на газ, Никитушка! — потребовала Прасковья Федоровна, и Никитка, к своему удивлению, не посмел отнять ноги от педали газа. Только зажмурился, когда «буханка» на полном ходу в озерную гладь врезалась.

— Глаза открой, дурень, — услышал Никитка насмешливый голос водяного.

Никитка открыл. Но и рот тоже открыл. От изумления. И даже отпустил педаль газа, отчего машина почти сразу встала.

— Это как же... так?..

Изумлению Никитке не было предела. Еще бы! «Буханка» под водой — раз. А окна-то открыты! Два. Но вода стоит себе стеной, словно за стеклом, и даже не пытается в салон проникнуть.

— Магия, милок. Моя магия, — довольно прокряхтел водяной, глядя на такую реакцию Никитки. — Не боись, пощупай.

Никитка потянулся рукой, чтобы потрогать переливающуюся поверхность, но вдруг водная гладь за окном пошла крупной рябью... И ра-а-аз! Рыбий хвост мелькнул. Большой такой хвост, блестящий... Никитка вздрогнул поначалу, но потом почти припал носом к водной стене, старательно вглядываясь в темноту. Авось не померещилось.

И если бы не заметный толчок в плечо, то так и застыть бы Никитке подводным истуканом.

— Вот не можешь ты без своих увёрток, Казимир Озерович! — проворчала Прасковья Фёдоровна, недовольно поглядывая на тёмную мутную воду за окном. — Лучше муть убери. Поехали, Никитушка, Аграфена ждёт. Успеешь ещё наглядеться и пощупать.

Глубоко вдохнул Никитка, чтобы отогнать беспокойные смутные мысли. Обернулся назад, поглядеть, как там Иван да Прасковья Фёдоровна. Не боязно ли им, как самому Никитке? Нет, не боязно. Наставница — хмурится, сердитого взгляда с водяного не сводит. Ветеринар — со скучающим видом в окно смотрит. Будто там что-то разглядеть можно! Никитка снова вздохнул. Видать, и впрямь бояться нечего.

Едва «буханка» снова тронулась с места, как водяной высунул руку в окно, опять забормотал что-то, забулькал. Никитка лишь пару раз моргнуть успел, а вода уже прозрачной стала. Теперь свет фар легко выхватывал из мягкой темноты песчаное дно озера, кое оказалось полным-полно всякого рода коряг, ям да камней, которые только и успевай обруливать.

Вдруг впереди замелькали рыбьи хвосты... Или не рыбьи? Нет, теперь точно не померещилось. Русалочьи! Глянул Никитка в боковое окно — а рядом (ба́тюшки-све́ты!) русалка плывёт. Всамделишная. Светлые волосы длинным шлейфом за спиной развеваются, в волосах гребень сверкает, а хвост переливается да поблёскивает в лунном свете. Сама же русалка улыбается так приветливо, ласково и рукой так маняще машет, к себе, стало быть, зазывает. Только вот куда глаза девать, коль она совершенно голая по пояс. Никитка даже позабыл, как дышать. Сзади невесело хохотнул Иван.

— А ну, не отвлекай парня! — насупил брови водяной, погрозив хвостатой красавице пальцем. Та опешила поначалу, затем нахмурилась, губки обиженно надула, а после взмахнула резко хвостом и поплыла впереди машины.

— Гляди в оба, парень, — тихо заговорил ветеринар. — А то не успеешь оглянуться, как увлекут русалки тебя в омут глубокий, так и останешься под водой навечно песни их слушать да хороводы водить. Красивые они... — Иван вздохнул так безрадостно и тяжело, что в Никитке догадка зашевелилась. — Только красота их минутная да хладная.

— Тормози, милок, тормози!

Задумавшись, Никитка чуть было не врезался в огромное тёмное нечто, с виду похожее не то на каменную глыбу, не то на подводную землянку.

— Ну, слава Дивии, добрались, — вздохнула с облегчением Прасковья Фёдоровна.

Никитка хотел было спросить, как же выходить из машины-то, ежели кругом вода, но Иван уже распахнул дверь «буханки» и смело шагнул наружу. Точнее, в воду. Молодой фельдшер сморгнул, подождал пару секунд и снова сморгнул. Ничего не произошло — ветеринар не хватал ртом воздух, не стремился подняться на поверхность, а спокойненько себе беседовал с водяным. Вот только Никитка с трудом узнал в Казимире Озеровиче того плешивого мужичка, что пришёл к ним давеча вечером. Сейчас это был величавого вида мужчина, шириной плеч не уступавший Ивану. Вместо жиденькой бородки у него теперь шевелились усы — как у сома, а красная длиннополая рубаха, обернувшись вокруг ног, превратилась в шикарный блестящий хвост с тёмным плавником. Ну хоть лысина осталась...

— Никитушка, сумку возьми, — Прасковья Фёдоровна, охая, выбиралась из «буханки». Тот обернулся, внимательно наблюдая за наставницей. Ворчит, поминая неугомонную Аграфену, но, похоже, даже не замечает, что под водой находится. Может, впрямь не так всё страшно?

Взялся Никитка за ручку, вдохнул поглубже, задержал дыхание на всякий случай да и толкнул дверцу. Первый шаг из машины с опаской делал — не ровен час, захлебнёшься. Но вода лишь вокруг тела обтекла, будто самого Никитку невидимой тонкой плёнкой покрыли. Он вытянул руки, покрутил ими, пошевелил пальцами, пытаясь пощупать воду. Странные ощущения... Будто в перчатках медицинских работаешь. Хотя дышалось свободно. Но от запаха тины с рыбой никуда не денешься.

Тёмное нечто, в которое чуть не врезался Никитка, и в самом деле оказалось каменной глыбой. Большой, чем-то на дом похожей. Фельдшер даже разглядел повыше центрального входа несколько отверстий, вроде окон или запасных выходов, в которых туда-сюда сновали золотые рыбки.

— С полунницей, Прасковья Фёдоровна, с полунницей, целительница... — навстречу прибывшим выплыла темноволосая русалка и сразу бросилась к фельдшерице. — Наконец-то вы приехали! Совсем я с Аграфеной умаялась... Сладу с нею никакого нету!

— Ну ничего, Златозарушка, ничего... — та успокаивающе погладила русалку по руке. — Сейчас вмиг управимся. Никита, сумку мою возьми. Нет, нет, во-о-он ту, брезентовую.

И зачем Прасковье Фёдоровне старая армейская сумка понадобилась? Но перечить Никитка не стал, и родовую сумку из машины достал, и ту, что наставница просила. А обернувшись, натолкнулся на заинтересованный русалочий взгляд.

Твою же... И эта голая.

— Это ученик ваш, Прасковья Фёдоровна? — Златозарка указала на него пальцем.

— Никитушка-то? Ученик мой, помощничек, — подтвердила фельдшерица, бросив на неё недобрый взгляд из-под нахмуренных бровей. — А ну-ка, обскажи мне как следует, что с Аграфеной... — и, прихватив русалку под руку, чуть ли ни силком потащила к проходу.

— Хорошенький, — вздохнула та, пару раз повернувшись и одарив Никитку призывной улыбкой. Но Прасковья Фёдоровна сразу одернула её, что-то подробно выспрашивая.

Хорошо, что под водой незаметно, как к щекам кровь приливает. Никитка только головой тряхнул, чтобы мысли прояснились — наказ Ивана до сих пор в ушах звучал. Нырнув вслед за водяным в каменный проход, он едва не споткнулся. Казавшаяся небольшой снаружи, внутри глыба открылась громадной пещерой, из которой вели множество ходов. Высокие своды, украшенные ракушками да сияющими камнями, подсвечивались мягким, нежно-голубоватым светом.

— А-а-а! — донеслось с правой стороны. — Казими-и-ир! А-а-а!

— Аграфенушка, сокровище моё! — всполошился водяной, метнув растерянный взгляд на фельдшерицу. — Иду, дорогая! Иду, купальница моя ненаглядная! Поспешим, Фёдоровна, поспешим, ро́дная... Сюда, сюда...

Правый коридор завершился небольшой залой, посреди которой прямо в дно была вставлена обыкновенная человеческая ванна круглой формы. В ней-то и лежала разъярённая жена водяного, поглаживая руками огромный живот да хвостом края ванны отбивая. Аграфена, стало быть. Всклокоченные светлые волосы извивались вокруг головы, будто змеи Медузы Горгоны. Свирепость в янтарном взгляде, брошенном на мужа, сменилась мольбой, едва водяница заметила Прасковью Фёдоровну.

— Потерпи, милая, потерпи, родимая... Никитка, сумку давай! — распорядилась она. — Да не эту, ту, брезентовую.

В теории Никитка знал, как протекают роды. Но то у обычной женщины. А как оно у водяниц хвостатых происходит — даже представить не мог. А потому, чтобы не мешаться, отошел к каменной столешнице, на которой возвышались сложенные друг в друга плетеные корзиночки и стопочка не то пелёнок, не то маленьких одеялец. Туда и поставил обе сумки. Порывшись в одной из них, фельдшерица достала несколько пузырьков с разноцветными жидкостями и деревянный акушерский стетоскоп. Откупорив одну из склянок, пропитала буроватой жидкостью тряпицу да на лоб Аграфене приложила. «Анисия водяная» — прочитал Никитка на этикетке. И вправду вроде анисовыми каплями запахло, или это только мерещится? А Прасковья Фёдоровна уже наклонилась, приложив стетоскоп к брюху водяницы и настороженно вслушиваясь.

В зале все замерли, как по команде. Казимир Озерович даже одной рукой Иваново плечо сжал, а второй за сердце схватился.

— Всё хорошо, Аграфенушка... деточки в порядке...

— Слава Дивии, — облегчённо вздохнул водяной, расточая улыбки всем присутствующим и подплывая ближе к ванне. Аграфена яростно шлепнула хвостом по краю ванны.

— Озерович, а ну кыш отсюдова! — замахала на него руками Прасковья Фёдоровна. — Не дело это, чтоб мужик в бабьих делах подсоблял!

— Окстись, Фёдоровна! — возмутился тот, явно желая присутствовать до конца. — Неужто впервинку?

— То рыбы твои усатые, а тут купальница твоя ненаглядная! — на своём стояла фельдшерица, вперив руки в бока. А супротив её грозного вида даже Иван не пошёл. Вытолкала она обоих взашей из залы и снова к Аграфене кинулась живот ощупывать.

Никитка было развернулся, чтобы последовать за водяным, но был остановлен властным окриком наставницы:

— А ты куда собрался? Помогать кто будет?

— Так я же...

Но надрывный плач жены водяного заглушил все оправдания фельдшера. Загородила Прасковья Фёдоровна Аграфену своим необъятным телом, склонилась над ней, поглаживая по голове, что-то тихо приговаривая да поминая Дивию и её лунный свет.

— Никитушка, принеси-ка...

— Никитушка, подвинься-ка...

— Никитушка, подай-ка...

Никитка только и успевал, что выполнять распоряжения наставницы. Вдруг Прасковья Фёдоровна повернулась и сунула в руки обалдевшему ученику небольшой белый громко орущий свёрток, с одной стороны которого выглядывало недовольное маленькое бледное личико, а с другой — блестящий рыбий хвостик.

— Никитушка, держи-ка... Крепче держи, не урони.

Никитка держал. Затаив дыхание и во все глаза разглядывая чудную кроху и её розовенький хвостовой плавник.

— Ну, чего застыл? Клади в колыбельку и живо обратно. Всё только началось!

* * *

— Матушки све́ты! Пять дочерей! — сокрушался Казимир Озерович, нарезая круги по зале, где ровным рядком стояли пять колыбелек, из которых торчали пять рыбьих хвостиков с розовыми и оранжевыми хвостовыми плавничками. — Фёдоровна, и что же я ними делать-то буду?

— Что делать, что делать... Замуж выдашь да внуков нянчить будешь, — довольно усмехнулась та, потешаясь над новоявленным папашей и заботливо поправляя пелёночку в одной из колыбелек.

— А как же наследник? — жалостливо вопрошал водяной, хотя сам так и светился от гордости. Разве что не лопался.

— От балбес! А женихи дочерей, чем не наследники? Перебирай сколько душе угодно, пока не найдешь подходящего, чтобы ему правление доверить.

— Вот ему бы я доверил, — враз подобрел водяной, оценивающе поглядев на Никитку и подкручивая свои усы. — А что... Парень рукастый, головастый, не из пугливых, кажется... А то, что лицом не вышел, так не беда. Водица-то его вмиг приукрасит после утопления...

Никитка закашлялся, задышал часто, с натугой, выпучив глаза.

— Никитушка, нечего под ногами путаться! — вмешалась Прасковья Фёдоровна, мягко так, ненавязчиво подталкивая его к выходу. А то, не ровен час, уведут помощника, оглянуться даже не успеешь. — Я тут уже сама управлюсь. Иди вон, на бережку посиди, погрейся. А машину Иван пригонит.

Легко сказать: иди, погрейся. До берега ещё добраться надо. А как тут доберёшься, когда русалки одна за другой кружат вокруг, то прижимаются да оглаживают будто ненароком, то пощекотать норовят да целоваться всё лезут. Только и успевай отбиваться. Особенно эта глазастая, Златозарка, кажется. Ух и приставучая девица!

И если бы не Ясинка, та светловолосая русалочка, что машину поначалу сопровождала, не добраться Никитке до берега. Спасибо ей, догадалась спрятать под корягой, прикрыв неводом рыбацким, а Златозарку в другую сторону направить.

* * *

Выбраться на берег оказалось сложнее, чем под воду попасть. Вода будто не хотела отпускать, удерживала, вокруг тела обвивалась. Упал Никитка лбом в землю, задышал часто полной грудью. А воздух-то какой чистый да свежий после водицы озерной! Перевернулся он на спину, раскинул руки и засмеялся радостно — вот оно, небо родное! А в небе тёмном луна полная серебрится в россыпи звёздной. Никогда ещё прежде Никитке не дышалось так сладко!

— Кар-р-р! — раздалось сверху знакомое да хриплое. С возвращением, стало быть.

— Никитушка... — прозвенел серебряным колокольчиком голос Ясинки, вынырнувшей около берега. — Никитушка...

— Чего тебе? — Никитка приподнялся на локтях.

— Коли потонешь вдруг аль утопишься, — хихикнула русалочка, — милости просим в наше Белое озеро. Я буду ждать тебя, — и, помахав ему напоследок рукой, нырнула обратно под воду, только хвост сверкнул в лунном свете.

Никитка обратно на землю откинулся. Осталось только Ивана с Прасковьей Фёдоровной дождаться. Если он правильно расслышал, то водяной просил Ивана стаю сомов своих, скакунов чистопородных, посмотреть. Что-то не то у красавца Пёстрого с левым плавником, то ли кривит вправо, то ли вбок косит... Хотя Никитка думал, что водяной попросту хотел похвастаться, а Иван единственный, кто мог бы оценить "скакунов" по достоинству.

Совсем закоченел Никитка в мокрой одежде, дожидаясь наставницы с ветеринаром. Побегать бы, размяться да согреться, но никак не покидало ощущение, что не только ворон с дерева, весь лес за тобой наблюдает. Сплюнул в сердцах да поднялся на ноги, разминая затекшие мышцы.

— Помоги-и-и-те-е!

Тихо так, пискляво. Никитка крутанулся на месте. Может, почудилось?

— Помогхр-р-р... — всплеск, — ги-и-те!

Нет же, точно кто-то бултыхается под ветками ивы. Не раздумывал Никитка, ухватился одной рукой за ствол ивы, наклонился, сцапал зверька за шкирку да на землю подальше выбросил. Глядит, а чудной зверёк-то какой, чуть больше енота. Тельце тщедушное короткой шерстью покрыто, цвет которой при лунном свете серебром отливает. Ручки да ножки тонюсенькие, мордашка заострённая, словно лисья, да ушки топорщатся. Даже хвост у зверька имеется. Тоже тонкий, будто крысиный, но длинный и с кисточкой на конце.

— Кар-р-р! — одобрительно отозвался ворон. Никитка прищурился, силясь разглядеть среди ветвей чёрную птицу. Но где уж там.

Зверёк встал на четвереньки, откашливая воду. Затем принялся совсем по-собачьи отряхиваться, разбрызгивая по сторонам мелкие капли. Наконец, уселся на землю, раскидав тонкие ножки.

— Ты кто такой? — полюбопытствовал Никитка. Уж больно диковинным зверёк выглядел.

— Анчу́тка я, полевой, — голосок у чудо-зверька был тоненький, под стать его тщедушному тельцу.

— Кто?

— Ну... — тот задумался, — бесёнок по-вашему. В поле картофельном живу. Микишкой кличут. А тебя как звать-величать?

— Никитка.

— Спасибо, Никитка. Спас ты меня от горькой участи стать прислужником подводным, у русалок на побегушках быть. Я теперь тебе жизнью обязан.

— Да ничем ты мне не обязан, — отмахнулся тот. — Побегай лучше да попрыгай. Быстрее обсохнешь да согреешься. Глядишь, и не простудишься.

— Апчхи! — смачно чихнул бесёнок и поёжился. — Дивия высушит, — и снова вскинул головёнку, внимательно разглядывая Никитку. — А ты, стало быть, новый знахарь?

— С чего ты взял? Может, я прохожий. Рыбачу тут, к примеру.

— Не-а, — замотал головой Микишка. — Во-первых, на Петровича ты не похож — ни удочки, ни снастей. Во-вторых, только знахари нас и видят в полунницу. А значит, ты с Прасковьей Фёдоровной приехал. А в третьих, коль у озера сидишь, значит, она роды у Аграфены принимает.

— Что, шибко умный? — беззлобно усмехнулся Никитка. — Откуда про Аграфену знаешь?

Бесёнок фыркнул, а затем склонил голову, почесав нос.

— Так кто ж не знает про жену водяного. Пчхи! Теперь нос от воды чешется... Пчхи!

— Слушай... Все сегодня говорят про эту полунницу да Дивию.

— Так ты на небо погляди, — Микишка вскинул ручонку, тыча пальцем вверх. — Луна-то по-о-лная!

— А Дивия тогда кто такая?

— Богиня лунная, именно её сила и позволяет вам, знахарям, нас видеть в полунницу.

— А ночь Моранова? — продолжал выспрашивать Никитка.

Не успел он договорить, как бесёнок оглянулся затравленно, придвинулся ближе и прижал палец к губам.

— Тс-с! Не велено нам об этом сказывать.

— Неужто жуть жуткая?.. — усмехнулся было Никитка, но под испуганным взглядом Микишки замолчал.

— Не жуть, — тот вдруг стал серьёзным, — а сама смерть. Ночь Моранова — тёмная ночь, ночь самой смерти. Когда Дивия не может земли своим светом коснуться, не может уберечь землю от сил тёмных...

— А по-нашему?

— По-вашему... — задумался бесёнок. — А! Когда луны совсем нет.

— Новолуние... — догадался Никитка.

— В эту ночь самые жуткие тёмные твари наружу выходят. Бывает, и к знахарям приходят...

— Зачем? — не на шутку испугался фельдшер.

— Ну, как зачем? — пожал плечами анчутка. — Затем, зачем и мы. Али думаешь, тёмных никакая хворь не берёт? Тоже порой что-нибудь да прилипнет. Вот, кстати, прошлой ночью Морановой Иван Ягинишне зуб дёргал...

— Иван?! Ветеринар наш?!

— Он самый. Кстати, его вся местная нечисть очень уважает. Тут прошлой осенью Горыныч залётный объявился. И надумалось ему коз воровать да амбары рушить. Так Иван его разве что в узел не завязал. Да ты не переживай, бой был честным. Но с тех пор Горыныч больше не хулиганит, наоборот, прилетает к Ивану в гости, под утро в шахматы сыграть.

Никитка рассмеялся, представив ветеринара за шахматной доской вместе со змеем Горынычем.

— Хороший ты. Незлобивый... — вздохнул Микишка. — Наверное, тебе бы алатырь поддался... — и вдруг замолчал на полуслове, зажал себе рот обеими ручонками.

— Что еще за алатырь? — заинтересовался Никитка, услыхав незнакомое слово.

Но бесёнок только замотал головой, крепче прижимая ладошки. Сильно так замотал. Видать, проговорился, о чём не следовало.

— Да и не важно, — не стал допытываться Никитка. — Слушай, а ты Марьяну часом не знаешь?

— Берегиня она, — с готовностью ответил Микишка. — По домам ходит, деток от дурного глаза бережёт. Ежели увидишь где в избе вот такой символ⁽¹⁾ аль такой⁽²⁾, — он принялся веточкой на земле линии чертить, — знай, этот дом берегиня оберегает. Можешь смело в этот дом входить.

— А если вот такой⁽³⁾? — фельдшер взял другую палочку, начертив похожий символ, но перевёрнутый.

— Где ты видел его?

— Не важно. Видел и всё, — отмахнулся Никитка.

— Не ходи туда больше. Там зло обитает, сама смерть захаживает... — со страхом в голосе произнес анчутка.

Никитка молчал. Не мог поверить он, что кузнец Николай с нечистой тёмной силой водится. Да и дочка его, Дарья, не похожа была на ведьму. Светлая девушка, приветливая. А может, ему просто померещился в ку́знице тот символ?

* * *

Совсем позабыл Никитка про мокрую одежду. Лишь когда выезжающую из озера «буханку» увидел, вспомнил, что негоже в таком виде в салон садиться — неделю потом отмывать от запаха тины придётся. Да только отчего-то дискомфорта он больше не испытывал.

— Я же говорил, Дивия высушит, — подсказал Микишка удивлённому фельдшеру, ощупывающему свою одежду.

— Поехали. Дел сегодня невпроворот, — пробасил из окна Иван. — Фёдоровна с детками водяного осталась, позже заберём. А я смотрю, у тебя хвостик завёлся, — усмехнулся он, разглядывая анчутку, что прятался за Никиткиными ногами, сжимая в ручонках свой тоненький хвост.

— Да я его из воды вытащил, — пояснил тот.

— Спас, стало быть, — одобрительно хмыкнул ветеринар и вдруг поманил бесёнка: — Ну-ка, поди сюда. Сгодишься как проводник?

— Сгожусь, целитель, сгожусь! — встрепенулся Микишка, выскочив вперёд. — Я стольких знаю, всех уведомлю, всех приглашу...

— До́бре. Полезай назад, — согласился ветеринар, махнув ему рукой.

Обрадовавшийся бесёнок мигом в салон заскочил да на лавочку уселся, хвост под себя поджав, а потом пальцами вдруг щёлк! — и в разные стороны светлячки крошечные полетели.

— Это послание для всех немощных, — объяснил Иван, — что можно на приём приходить.

— На приём... — побледнел было Никитка. Он только что удобно устроился на пассажирском сидении и был несказанно рад, что рулить не придётся. — Так это ещё не всё?

— Не боись, парень, — Иван ободряюще хлопнул его по плечу, — управимся. Я и сумку Фёдоровны прихватил, — он кивком указал назад. Никитка обернулся, а там анчутка уже протягивал ему старую армейскую сумку. Ту самую, брезентовую. — Там всё, что может нам пригодиться.

Поставил Никитка сумку на колени, заглянул в неё... А там пузырьков да баночек всякое множество. И на каждой этикеточка аккуратненько приклеена, да красивым ровным почерком название выведено.

— Тонкая работа, — подал голос Микишка, выглядывая из-за Никиткиного плеча. — На Марьянин почерк похоже.

— Она, голубушка, подписывала, — подтвердил Иван. — В прошлую полунницу.

Дзынь-дзынь.

Поглядел Никитка, а уже четыре бутончика папоротника раскрылись...

А дальше так всё завертелось, так закружилось, что очнулся Никитка, только когда «буханка» к медпункту родному на заре вернулась.

И кто только этой ночью не заглядывал в старую лесничью сторожку, служившую временным медпунктом! Взять хотя бы алконоста с вывихом крыла, который кое-как вправил Иван. Она же не сидит спокойно, то крылом дёрнет, то хвостом под ногами метёт, то на другое место перескочит. Дурная баба! А всё потому, что не крыло её беспокоило, а язык. Только начни спрашивать, так и пойдёт чесать им без у́держу. Кое-как спровадили да вздохнули с облегчением. Только посидеть в тишине удалось лишь минуточку — лесавки следующего пациента под руки привёли. Боли-бошка хныкал, за голову хватался, на головокружение жаловался. Сказывал, совсем грибники его замучили, целыми толпами в лес ходят! Пока всем голову заморочишь, тропы запутаешь, так и сам с дороги собьёшься.

Бука ещё был. Тот решил накануне на солнышке чутка погреться и без солнцезащитного крема. Это с его-то анатомией! Наложил ему Никитка картофельные противоожоговые повязки, напоил чаем мятным, прохладным, да велел до следующего заката вообще носа из дому не высовывать.

Хорошо, что Микишка всё время неподалёку был. Смышлёный бесёнок. Подсказывал да травку нужную подавал. К примеру, если бы не помощь анчутки, ни за что бы Никитке с жижем огневым не справиться. А как с тут с ним управишься, коль он вспыхивает ярким пламенем каждую минуту? А его лихорадило, да такой чих разобрал, что ближе, чем на метр, к нему не подступишься. Так Микишка порылся в сумке, достал какой-то пузырёк, пробочку вытащил и огневику кинул. Да так ловко, что тот легко поймал. А как выпил всю жидкость, так и пламя само угасло. А там в ход лимонно-мятная настойка пошла с малиновым вареньем.

Не успели с огневиком разобраться, как следующая пациентка пожаловала. Да не одна, с сопровождением. Оказалось, Яга Ягинишна к водяному приходила — поздравить с рождением дочерей, да и предложила Прасковью Фёдоровну до сторожки прямо на избушке подвезти. И почти дошли уже, как избушка оступилась и подвернула одну из курьих ножек. Кое-как доковыляла!

Иван ногу осмотрел, повязку тугую наложил и велел у сторожки пока пожить. С недельку так.

Ещё Никитка запомнил Волкодлака Сергеевича — оборотень по-нашему, который слёзно просил племянничка заморского посмотреть — Чупа Каброчка. Зуб у того разболелся, кусать никого не может, только воет да воет.

Последним был Дрёма. За горло держался, шептал натужно. Отваром медовым напоили, настойки календулы и ромашки с собой вручили. Клятвенно обещал Прасковье Фёдоровне полоскать горло каждый час и всю неделю дома сидеть, никуда не ходить, никого не баюкать.

Почти к рассвету полуденница привела целую толпу анчуток полевых, собратьев Микишкиных. Ох и хохотал над ними Иван, как хохотал! Никитка никогда прежде его таким развесёлым не видел. А те что удумали? Выследили, где Микишка свои запасы прячет, да ринулись туда картошку лопать, пока хозяин запасов отсутствует. Да только не знали бесенята, что сметливый анчутка свои запасы особым зельем поливает, что вызывает оспу картофельную. Пришлось Никитке каждый прыщик на тельце каждого бесёнка зелёнкой прижигать. А что б Иван с Микишкой не потешались над его сородичами, и их к делу приладил. Вскоре всех анчуток обработали. Стоят они группкой, мордашки опустили, уши повесили, а на рыжей шёрстке зеленые пятна красуются, будто горошины. Вот потеха! Никитка сам едва сдерживался, чтобы на засмеяться в голос.

* * *

Долгая была ночка. Никитка так устал, что едва на ногах держался. Одно радовало — справился.

Иван с Прасковьей Фёдоровной в дом пошли, а он решил во дворе постоять, держа в руке веточку папоротника и всё посматривая на последний цветочек. Любопытно же. Вот-вот отцветёт...

— С полунницей...

И голос-то такой, словно золотые колокольчики на ветру колышутся. Обернулся Никитка и обомлел. Такой девы красной он ещё не видывал. Как в сказке, ни словом ни сказать, ни пером описать. Сарафан алый шелковый в пол, цветами да листьями вышит. Кожа чистая, молочная, светится изнутри, так и манит прикоснуться, погладить. Волосы что нити золотые, в косу заплетены, а коса та ниже пояса. А глаза — что небо предрассветное, тонуть, да и только.

— С пол...лунницей... — запнулся Никитка.

— Опоздала я... Прасковья Фёдоровна отдыхает уже, видимо. А ты, наверное, Никита, помощник её?

Никитка только и смог, что кивнуть.

— Я обещала Прасковье Фёдоровне травник закончить... Вот, выполнила обещание, — она протянула ему небольшую книжечку в кожаном переплёте. — Передай поклон низкий от Марьяны, пусть здравствует. А я в следующую полунницу обязательно загляну.

И только сказала, как свет солнечный Никитке глаза застил. Он проморгался — ан никого во дворе и нету. Только в траве что-то поблёскивает.

— Потеряла, наверное. — вздохнул Никитка, поднимая замысловатую вещицу. — Вернуть надо бы...

— Поди, приглянулась тебе Марьяна? — полюбопытствовал Микишка.

Но фельдшер не ответил, лишь неопределённо пожал плечами, продолжая рассматривать переливающуюся камнями серебряную лунницу. Анчутка приподнялся на цыпочки, заглядывая Никитке в руку. Затем стрельнул по сторонам чёрными глазищами и настойчиво дёрнул за штанину.

— Марьяна не теряет свои вещи без надобности, — быстро зашептал бесёнок. — Обронила она. Специально. Чтобы вернул ты ей украшение. Точно тебе говорю.

— И почему я должен тебе верить?

— Ты помог мне, а я помогаю тебе. Всё честь по чести.

— И когда вернуть можно?

— Лучше в полунницу, конечно, но... — Микишка быстро оглянулся по сторонам. — Но можно и в другую ночь, — зашептал он, внимательно так вглядываясь. — Только не боязно ли тебе будет?

— Нет, не боязно, — утвердительно кивнул головой Никитка.

— Тогда свидимся, — разом повеселел бесёнок и лукаво так заулыбался. — На мосту Калиновом, когда в ночь Моранову вспыхнет синим пламенем вновь свеча ночная та.

— Что за свеча ночная? — поинтересовался было Никитка, но не ответил Микишка. Ухмыльнулся, хитро глазки прищурил, щёлкнул пальцами — и поминай, как звали. Бесёнок и есть. — Значит, свеча ночная да мост Калинов, — тихо повторил он, пряча в карман серебряную лунницу. — В новолуние... Мда. Загадочка...

Занималась заря розопёрстая,

Небосвод расписав алым росчерком.

Колыхалась свеча одинокая

Под мостом, тёмным знаком отмечена...

1) Руна «Мир» http://ezo.khabob.ru/sites/default/files/runa-mir.jpg

Вернуться к тексту

2) Руна «Берегиня» http://ezo.khabob.ru/sites/default/files/runa-bereginya.jpg

Вернуться к тексту

3) Руна «Чернобог» http://ezo.khabob.ru/sites/default/files/runa-chernobog.jpg

Вернуться к тексту