Песнь пепла (джен)

Мертвецы не рассказывают сказки. Это обычные мертвецы, они даже говорить не могут. Только поют, когда им совсем невмоготу молчать. Слышал когда-нибудь их пение, мой маленький друг? Нет? Как странно… Дети всегда отличались бесстрашием, а ты боишься, словно уже вырос…

Вот как? Ты уже не ребенок? Давно не ребенок? Я бы не дал тебе и двух третей от того возраста, что ты называешь.

Только дети не боятся заходить в наши места, или совсем отчаявшиеся… Так всё же. Кто ты? Ты ищешь покоя? Хочешь спеть с нами? Ну-ну, не отводи так пугливо глаза.

Такие, как ты, не поют, они воют, обращаются в волков и гиен, страшатся огня и света, пожирают заблудившихся в тени. Почти так же, как ты недавно проводил своего отца. Да, я видел. Я всё вижу. Он умирал на твоих руках, ты долго не мог решиться и обернуться к нам, я знаю.

Твоя душа почти обратилась в прах и пыль, глупый юнец. Ты сам стираешь её в мелкое крошево.

Тебе до сих пор ещё не страшно? Нет, ты боишься, до дрожи в руках, до стучащих зубов и кровавых искусанных губ.

А я всё же расскажу тебе одну сказку, мой маленький друг.

Когда-то на земле, на этой земле, вместо серой пыли высились вековые леса, ветер колыхал тяжелые колосья, а ветви плодовых деревьев склонялись к земле под тяжестью плодов.

Это было задолго до твоего рождения. Твоей матери не знакома эта жизнь. Твой отец не помнит таких времен. Не твоя вина, что ты живешь в грязи и подобно нищему готов пасть на колени при виде монеты и возненавидеть того, кто ни в чем не нуждается.

Но довольно об этом, я поведу свой рассказ дальше.

Война появлялась незаметно, закутанная в зарево алого заката, подавала неприметные знаки, вспыхивала неожиданным безумием властителей, лукаво подмигивала из-под вуали людской жадности, бесстыдно прижималась со спины, шаря гибкими руками по нашим карманам и телам.

Мы были слепы. Были жадны. Алкали спокойствия и тишины, ради этого прощали изуверов, ради этого склоняли шеи под лощеные туфли юродивых властителей, что кривлялись точно паяцы. Где-то там убивали и калечили, но не нас. Как же страдания невинных, спросишь ты? Пусть так. Быть может, они и не были столь невинны? Разве нашего ума это было дело?

Ты вздрагиваешь? Ты сам привык так жить, давно, с детства: не стоит смотреть в сторону несправедливости и зверств — их все равно не остановить. Милосерднее отвернуться и пройти мимо. Равнодушие безопаснее, чем противостояние. Разве не так ты думал?

Думал. До тех пор пока зверства не пришли в твой дом, не так ли? И твоих сил не хватило, чтоб дать отпор, хоть ты и боролся. Не буду спрашивать, что случилось с твоей матерью и сестрой. Я и так вижу всё по твоим диким глазам и искаженному лицу, не так давно я слышал твой исступленный крик и мольбы дать тебе сил. Ты пришел сюда набраться смелости и сил для мести. Думаешь, я смогу тебе в этом помочь?

Узоры грязи на твоих щеках напоминают мне о тех временах, когда мы послушно терпели. Смирялись с нуждой, с новыми обычаями, новыми временами. Мы возились в грязи, собирали урожай, который уже никому был не нужен.

Когда ты шепчешь так сбивчиво и горячо, я тебя и вовсе не понимаю. Ты говоришь на чужом для меня языке. Я знаю его, но никогда не пойму. Это искаженное, исковерканное жалкое подобие моего прежнего языка. В нем больше нет ни красоты, ни певучести… А я ещё помню те песни, что мы пели в моей юности.

Споем ему, братья? Давайте! Отпугнем других смертных, вспомним былое, навеем ужас на тех глупцов, что верят в собственную безнаказанность! Пусть остановят свое глумление и в страхе бегут из этих мест. Проклятых мест. Нами проклятых...

Слышишь, мальчик? Слышишь, как поют мертвые? Так мы пели когда-то…

Удивительно… живой подпевает мертвецам. Ты знаешь мотив, хоть и не помнишь слов. Значит, ещё не вся культура прошлого ушла из сознания твоих современников.

Нет, мальчик, нас никто не завоевывал. Не было захватчиков, не было внешней агрессии. Словно Уроборос, мы поглотили себя сами, переварили и срыгнули остатки — твоё поколение.

Равнодушие — страшная вещь, мальчик. Желание покоя и безмятежной жизни ослепляет, заставляет цепенеть.

Кому вы поклоняетесь нынче? Кто ваши герои? Забавно, в наше время не было более ненавистного имени, чем то, которое ты сейчас назвал. Если отыщешь старые книги, то, быть может, ты поймешь, почему смех мой так горек.

Переврано, оплевано, оболгано все, чем мы жили. Ты, мальчик, живешь в новой эпохе, ты не знаешь своего прошлого. Истинного прошлого. И если ты узнаешь его в полной мере, то не будет большего врага для всех твоих соотечественников, чем ты.

Ты просишь научить? Мёртвые не учат, они лишь плачут о былом, чего уже не вернуть.

У тебя есть шанс построить прежний мир заново. Но готов ли ты взять на себя эту ношу? Ты возьмешь в руки оружие и книги и навсегда забудешь про жалость и снисхождение. Ты будешь идти по трупам и головам, будешь насильно вбивать истину в головы тех, кто не желает её знать. Ты зальешь эти земли кровью предателей и будешь скор на расправу. Ты искоренишь зло, что так глубоко запустило корни в людские души.

Ты возродишь эту страну из праха и пыли. Ты не увидишь её расцвета. На твою могилу плюнет не один человек, но ещё больше принесут цветы, почитая память о тебе. Тебя заклеймят убийцей и тираном, твое имя опорочат в веках и превознесут, как великое.

Ты никогда более не сумеешь быть равнодушным к тому, что видишь, но будешь равнодушен к мольбам преступников, что будут взывать о снисхождении.

Это сложный выбор. Спрашиваешь, какой?

Ты ещё мальчик, ты стоишь на перепутье. Ты видишь меня, говоришь со мной, стоишь на коленях в этой серой пыли. Оглянись, здесь нет ничего, кроме этой пыли. Подумай сам, разве живому возможно говорить с мертвыми?

Этот окровавленный юнец умирает на пепелище, что осталось от его дома и родных, его дыхание ещё не утихло, но сердце уже бьётся чуть слышно. Он лежит на земле, запрокинув голову, и последний раз смотрит в небо, уже не видя его. Знали бы мучители его, что когда-то на этом месте была братская могила, не славных воинов, о нет. Безропотных жителей, что, будто овцы на заклании, до последнего верили, что их беда обойдет стороной. Наши тела давно истлели, но души все еще готовы петь вместе с ветром. О былом, о мести и о силе.

Мы восстаем против заведенного порядка! Мы не хотим тебя, мальчик! Мы отвергаем, отворачиваем твою смерть, и это все, что в наших силах.

Я, мертвый, предрекаю живому тебе горькую судьбу, трудную и несправедливую. Однако решать тебе. Покоя ли ты хочешь или борьбы?

Второй шанс не дается просто так, запомни, мальчик. Если уйдешь в мир живых, твоя жизнь не будет легкой. Сдашься сейчас — обретешь покой, и даже воспоминания, что сейчас режут тебя точно нож, угаснут и поблекнут.

Ты так напряженно размышляешь, не поднимая взгляда. Боишься, что я разгадаю твои мысли? Не бойся, я и так их знаю. Ты не первый, кто в отчаянии сжимает ладонями виски, не в силах сделать правильный выбор.

Правильного ответа нет. Есть только тот, который дашь себе ты сам…

Ты начал таять, так медленно, что сам этого уже не заметишь. Тот умирающий мальчишка дернулся в желании жить. Я за него спокоен. Его найдут и выходят, а затем… кто знает, что будет затем?

Я предрекал тебе тяжкую долю, мёртвые не ошибаются. Поэтому мы встретимся нескоро. Но возможно, когда ты вернешься сюда через много лет, ты расскажешь мне, что твоя борьба была не напрасной, и всколыхнешь этот вечный неумолимый покой. Подари мне надежду, мальчик. Надежду, что хотя бы после смерти я сделал что-то верное и искупил проявленную когда-то трусость.

Равнодушие — удел мёртвых. Но у живых ещё есть шанс…