Кавычки (гет)

Я перестала называть его по имени.

Совсем.

Словно в мозгу сработал защитный механизм. Щелк — и переключился тумблер.

Броня, созданная мною в спешке, теперь каменным обручем сдавливала ребра, но ежесекундно напоминала, что я еще жива. И не позволяла рассыпаться на тысячу осколков, что нещадно жалили изнутри.

Наверное, отныне мои глаза навечно останутся такими же серыми и безжизненными, как и моя душа. А бездонная зияющая дыра в груди, что одним махом может поглотить всю Вселенную, никогда не затянется. И каждый сквозь нее может увидеть мое разбитое сердце, наскоро сшитое грубыми стежками.

С тех пор, как Тагашев закрылся в своем ледяном коконе, установив четкие границы взаимоотношений, я превратилась в механическую куклу, двигающуюся лишь потому, что у нее еще не кончился завод.

Дни и ночи, сменявшие друг друга, теперь сливались в один бесконечный цикл: лекции, тренировки, патруль, дом... И снова по кругу. Если днем я загружала себя занятиями, чтобы не думать о Елизаре, то ночами проникающая в мое сознание девушка-верлаф вытаскивала из самых дальних уголков моей души все страхи и тайные нереализованные желания. И я металась, сгорая в своих кошмарах, захлебываясь воспоминаниями вперемешку с горькими слезами.

Не знаю, что меня удерживало в этом мире и не давало сорваться, рухнув в пропасть. Быть может, мама и Николай, может, друзья, а может, тот, кто неизменно стоял за спиной все последние годы, вечно прикрывая мою задницу, — Макс.

Мой охранник.

Мой черный волк...

* * *

Сегодня Максу все-таки удается вытащить меня из дома, оторвав от бесконечного бездумного штудирования учебников. Возможно, на мое решение поехать с ним за город, проветриться, повлиял несчастный вид мамы — я знала, что ей больно видеть меня в таком состоянии. Хотя не исключено, что и грозный взгляд Светланы сыграл свою роль.

— Идем, — Макс улыбается так открыто, что его теплом можно растопить глыбу льда, — что-то покажу.

Он протягивает широкую ладонь, помогает выбраться из внедорожника, но моей руки так и не отпускает. Просто ведет за собой куда-то через густые заросли. Я доверяю ему, молча следуя за ним.

Осень уже вступила в свои права и, словно вдохновенный художник, неустанно раскрашивает деревья и кустарники пестрыми яркими красками. В этом я ей завидую — моя жизнь уже давно стала блеклой и серой. За деревьями виднеется высокий бетонный забор, слева от которого журчит мелкая речушка.

— Эта стена — все, что осталось от плотины, — поясняет Макс, словно отвечая на мой мысленный вопрос, когда мы проходим через проем в стене.

— Будем играть в сталкеров?

— Ты шутишь, забияка, — он оборачивается, сканируя меня заметно повеселевшим взглядом. — Это хороший знак. Но нет, я хотел показать тебе это... — через несколько шагов мы останавливаемся, и Макс берет меня за плечи, разворачивая к стене лицом. — Я случайно нашел его во время патрулирования... Это ты, Злата... — последние слова он шепотом выдыхает мне в затылок.

Прямо передо мной на огромной стене нарисован портрет девушки. Краска местами пооблупилась, но у меня все равно перехватывает дыхание, так, что щемит в груди. Вроде ничего особенного, но... Черные пряди, подхваченные игривым ветром, обрамляют ее красивое лицо, а прямой открытый взгляд устремлен вверх. И на фоне ясного синего неба ее глаза кажутся невероятно зелеными, сияющими, словно два изумруда.

Слезы накатываются на глаза, а слова застревают в горле, вырываясь тихими надрывными всхлипами. От портрета веет такой легкостью и желанной свободой, каких сама я не испытывала уже очень давно!

Макс молча обнимает меня, крепче прижимая к своей груди. И я чувствую, как трещит по швам возведенная мною душевная плотина. Как крошится стена, а на меня обрушивается весь тот шквал эмоций, что я так старательно сдерживала.

— Ты плачешь, забияка? — удивление в его голосе смешивается с беспокойством. Макс тут же разворачивает меня к себе.

— Ее глаза... — я всхлипываю, уткнувшись носом в его грудь. — Они зеленые...

— Ну да, — тепло усмехается он, мягко поглаживая по голове. — И что?

— А что, если мои теперь навсегда останутся такими серыми? — я поднимаю голову, чтобы продемонстрировать свои безжизненно погасшие глаза.

— Это не важно, — Макс тепло улыбается в ответ. Горячие пальцы невесомо порхают по щекам, бережно стирая соленые дорожки слез. — Потому, что даже если твои глаза останутся серыми, ты все равно будешь самой красивой и обворожительной занозой в заднице. В моей заднице, — усмехнувшись, заверяет меня мой охранник.

Мой...

Три буквы. Но прежде они никогда не ассоциировались у меня с Максом.

Да, возможно из крохотного мягкого пламени свечи никогда и не разгорится пожар, но то тепло, что оно излучает, — уже греет. По-настоящему.

Продолжая нежиться в медвежьих объятиях Макса, я снова вскидываю голову, чтобы еще раз полюбоваться портретом незнакомой девушки, чтобы запомнить все мельчайшие детали, чтобы сделать еще один глоток чистейшей свободы.

* * *

На обратном пути я притворяюсь, что споткнулась, и выкидываю из кармана смятый тетрадный листок, исписанный короткими жалящими строчками. А Макс делает вид, что не заметил этого. Но по его счастливой улыбке и вспыхнувшей в глубине синих глаз надежде я понимаю, что та самая желанная свобода рядом, стоит только протянуть руку и прыгнуть.

А он поймает.

Впрочем, как и всегда.