Birds of a feather (джен)

За много лет существования города внутри стен люди привыкли думать о титанах как о страшном мифе. Из обычных граждан их никто не видел, а самому младшему поколению передавали лишь то, чему сами когда-то ужасались. Было абсолютно нормально жить под гнетом неизвестности и принимать как должное мгновенную смерть вне города, веря на слово предшественникам. Единственным назиданием тому служили разведчики, чьи тела возвращали целыми — в лучшем случае. Мы куда охотнее впечатлялись похоронными процессиями, чем историями из книг, а потому в детских головах разведывательный корпус неизменно означал смерть. Наверное, нам всегда казалось нормальным думать, что это трупы глупых людей — взрослые их осуждали даже мертвыми.

«Нечего было соваться за стены», — услышали мы как-то раз от тетушки Сары на кухне. Этот осуждающий тон окончательно заклеймил разведывательный корпус, и неосознанно мы стали этому верить.

— Так, я буду из гарнизона, а вы — проститутками.

Главный в нашей дворовой компании всегда раздавал роли, потому что был немного старше, а его соседкой по дому оказалась особа легкого поведения.

— О, нет, можно, я буду вором?

— Ладно, мы тогда с Франком тебя арестуем.

— Хорошо!

— А тут будет тюрьма.

Алекс, занявший главную роль, очертил среди коробок и прочего мусора воображаемую тюрьму для нарушителей порядка. Так начиналось большинство игр, куда стекались ребята из соседних домов. Нас было много, а, имея отвратительную память на лица, я с трудом запоминала даже имена, до момента, пока не встретила своего лучшего друга. В тот день нам отвели роль пойманных воров, а до суда дело никак не доходило.

— Ого, круто, — я все вычерчивала на земле подобие рисунков, когда девочка обратила на это внимание.

— Думаешь? Я вообще пытаюсь лошадь нарисовать, но не уверена, что похоже.

— Похоже, мне бы тоже хотелось так.

— Это несложно! Давай научу.

— Ну не знаю…

Однако я уже нашла для нее веточку и расчистила поверхность, буквально обязывая к совместному сотрудничеству. С того дня мы всегда были вместе.

Оказалось, Ханна жила в паре домов от нас, но во двор зачастила недавно, когда кто-то из взрослых мог наблюдать за ней из окна. Нам двоим, на самом деле, никогда не нравилось играть в проституток, ведь так девочки привлекали внимание мальчишек. Обычно это позволяло им хватать нас за юбки или руки, поэтому со временем мы отдалились. Вместо этого ходили за покупками, даже когда одному было лень, таскали фрукты в соседском дворе, учились писать на деревянных досках моста и получали нагоняй, задерживались в гостях друг у друга допоздна. Ещё мы обе любили лошадей, мечтали о том, как будем их разводить и кататься в сельской местности.

— Мне так жаль лошадей разведчиков, — однажды грустно сказала Ханна.

— Почему?

— Если погибают люди, то и лошади наверняка.

— Интересно... А титаны их едят? — мелькнула у меня странная мысль.

— Вообще без понятия.

Казалось, мы обе озадачились этим вопросом не на шутку, пока сидели у речки.

— Может, в школе знают. О, спроси у брата!

— Но он в королевской полиции, а не разведывательном корпусе, — напомнила Ханна.

— Но вдруг они там как-то общаются…

— Нет, Юджин говорил, что с разведчиками у них вроде бы плохие отношения.

— Ещё бы, если у них даже лошади погибают.

— Да не говори. Они могли бы пригодиться в поле или торговле.

— Зачем вообще их отправлять за стены.… Ну, и самих разведчиков тоже. Идиоты, они же погибают.

Разумеется, в школе нам объясняли значимость служб города, но общественное мнение, коим были пронизаны все структуры, имело собственную логику. Даже учитель не скрывал своего отношения. Мы говорили об этом, пока Ханна не обратила мое внимание на людей в военном обмундировании. Присмотревшись, мы узнали символику разведывательного корпуса: пара ребят с лошадьми подошли к речке, чтобы пополнить запасы воды, но наше внимание привлек конь необычной масти. С переливающейся под солнцем, как сами колосья, шерсткой, он запоминался густой темной гривой и таким же окрасом ног.

Я в нетерпении схватила Ханну за рукав:

— Пошли, посмотрим ближе!

— И что мы скажем?

— Что хотим погладить.

— Ты уверена?

— Нет, но очень хочу…

И хотела не одна. Некий трепет перед людьми служивыми и вообще взрослыми сильно пугал нас, но интерес оказался сильнее.

— Извините, пожалуйста!.. — я дождалась, пока один из солдат заметит нас. Должна признаться, что раньше мы наблюдали за разведчиками издалека, их образы всегда размывались предрассудками и устрашающими лицами, но этот молодой парень совершенно не был таким.

— Да?

— М-можно нам погладить лошадь?..

— Конечно, — он улыбнулся, — только не подходите сзади и будьте осторожны.

Эта неожиданная доброжелательность, поводов для которой даже искать не стали, очень приободрила нас, и мы почувствовали себя увереннее, ведь получили желаемое. Другой же солдат дал свое молчаливое согласие, не отвлекаясь от дела, пока мы боязливо гладили такую красивую лошадь.

— Скажите, а как его зовут? — подала голос Ханна.

— Это Майор, настоящий мустанг. Очень умный и выносливый.

Я тихо прыснула от смеха.

— И он ваш?

— Нет, конечно! Украл у местных, в городе, только никому не говорите.

Мы коротко рассмеялась, чувствуя, как располагает к себе этот парень своей дружелюбной улыбкой и открытым взглядом светло-серых глаз. На нем было военное обмундирование, но я знала, что это не полная экипировка, особенно когда парень снял коричневый пиджак. Был жаркий летний день. Почему-то показалось уже глупым спрашивать о том, едят ли титаны лошадей. Вместо этого мы узнали, что ребята совсем недавно вступили в разведывательный корпус, и скоро назначена экспедиция.

— А титаны правда есть, вы не боитесь их?

Наш собеседник с напарником уже крепили к лошадям восполненные запасы.

— Конечно, нет, — без толики сомнения прозвучал ответ, — за стены берут только готовых солдат. У титанов против нас ни шанса.

— Девочки, — обратился к нам второй, — вам лучше идти домой, скоро будет темнеть.

— Да, спасибо большое, уже уходим.

Но мы стояли там до тех пор, пока силуэты разведчиков не скрылись из виду. Довольные, с наивными улыбками и радостные, мы вдруг почувствовали, что среди разведчиков есть не только хорошие ребята, но и красивые, как тот солдат. Об этом мы хихикали немного позднее, а пока надеялись увидеть их снова. Больше недели возле речки никто не появлялся, хотя мы старательно наведывались туда, но стоило позабыть о затее, как долгожданное случилось. Вновь мы узнали тех самых парней с лошадьми, которых тут же принялись гладить, однако что-то было не так.

— А вы были уже за стенами? — спросил кто-то из нас между делом.

— Да, — после паузы ответил полюбившийся нам солдат и вымученно улыбнулся. Нам стало неловко задавать вопросы, что я поняла по взгляду Ханны, ведь об экспедициях мы знали. — И всех титанов одолели, представляете?

— Серьезно?

— Конечно, они такие медлительные, что можно пешком уйти. Куры быстрее передвигаются.

Он много чего наговорил в ту встречу, и нам показалось, что эти ребята ходят на какие-то особые задания, где все легко. Говорил с улыбкой, а потом даже позволил посидеть на лошади, уговорив своего друга разрешить тоже. Восторг наполнил наши сердца так, что я смотрела во все глаза и кричала слова благодарности, а Ханна не могла перестать улыбаться.

— Е-е-е-е, летим навстречу ветру!

— Разведотряд, выдвигаемся!

И только перед сном я вспомнила, с какой необъяснимой тоской смотрел на нас этот сероглазый солдат. Больше мы его никогда не видели, и я поняла: лошади — самое малое, что можно потерять за стенами.

Осознание подобных событий приходит в полной мере лишь с годами, как и судьбоносных поступков. Заложенные ещё в детстве зерна ценностей зреют, подчиняя все единому мотиву. Он может найти разное проявление, но курс останется неизменным. Так я желала правдивости для окружавших меня людей и приходила в замешательство, когда кто-то из детей демонстративно объявлял себя лидером. Остальные же почему-то увлекались его хулиганскими идеями и поступали хуже, чем могли бы поодиночке, но самое страшное, что с ними была и я. В такие моменты мы могли ругаться с Ханной, и, обиженная, она уходила. Не потому, что я могла заниматься чем-то плохим, а потому, что следовала желанию быть в деле с компанией. Мне всегда недоставало общности, причастности к авантюре, хотя я понимала, насколько это неправильно, и внутренний голос прорывался:

— Ребят, это уже слишком, ведь даже картошку кто-то собирает.

— Если трусишь, то проваливай, — Алекс буквально гавкнул на меня так, что ещё одно слово могло навлечь негодование всей компании. Хотя те и так меня не воспринимали.

— На чем мы остановились... Вот, Дидрих отвлечет внимание продавца, главное — заболтать его, а все остальные должны украсть хотя бы по одной картофелине. Кто не сделает этого — во двор больше не ходит.

Нас было семь человек, среди которых даже малыши периодически оказывались, ведь происходящее воспринималась как игра. И хотя я понимала, что это буквально оборачивалось воровством, ничего не могла поделать, ведь поддалась страху быть отвергнутой. В результате мы отправились на рынок. Конкретной цели никто не знал, выбирали на месте, а когда определились, Алекс дал команду всем рассыпаться по разным направлениям. Я обошла один из торговых рядов с девочкой своего возраста, дожидаясь, пока Дидрих займет диалогом продавщицу, но едва это случилось, мне пришлось остановиться. В женщине я узнала маму Ханны, и если бы подошла ближе, то она непременно бы меня узнала, не говоря о том, что мы собрались воровать с ее прилавка. Кроме того, я по умолчанию становилась свидетелем кражи. Все эти мысли пронеслись в моей голове со скоростью попутного ветра, ведь теперь я не могла идти туда, как и вернуться с пустыми руками. Я готова была разрыдаться на месте — так меня одолело чувство вины, а пока этого не случилось на самом деле, один из наших успел своровать первый овощ. Нил под видом прохожего деловито сунул картофель в карман и победоносно зашагал прочь, уступая место следующему, коим должен был стать Алекс. Мне нужно было остановить его любым способом, и я надеялась, что придумаю этот способ до того, как окажусь рядом.

— Здравствуйте! — чопорно поприветствовала я маму Ханны, отвлекая от разговора с Дитрихом. Последний не скрывал своей реакции, увидев меня, и нахмурился.

— Привет, Леона, как дела, давно к нам не заходила, — с улыбкой ответила продавщица, а мне стало ещё более неловко.

— Спасибо, все хорошо, мы просто много гуляем на улице. Скажите, а яблоки у вас с южной части или восточной?

Но прежде чем прозвучал ответ, я резко развернулась и что есть силы толкнула Алекса. Мы знали, что в этом деле он отступать не будет, и потому, даже когда я вмешалась, Алекс всё равно попытался совершить кражу, пройдя близко от прилавка. Тут-то я и решилась оттолкнуть его.

— Больная, что ли?! — закричал Алекс, после чего быстро поднялся и толкнул меня в ответ. Думаю, его сильно задело подобное обращение, отчего он разозлился не на шутку.

— Сам больной!

Мы вновь сцепились, крича ругательства. И хотя Алекс был куда сильнее, я ухватила его ногу и всем весом старалась повалить. Он больно ударил меня по голове, за что получил укус. Все происходило так быстро и кричаще для меня, что я не слышала причитаний рядом, пока Алекса кто-то не схватил за шиворот. До этого момента он все пытался стряхнуть меня свободной ногой, и когда я подняла взгляд, то поняла, что нам помешало: нас разнимал солдат гарнизона.

— Мелкие засранцы, нашли, где драки устраивать.

— Эта ненормальная первая начала!

— Идите выяснять отношения в свой двор, — солдат тряхнул нас обоих так хорошо, что я почувствовала себя котёнком, а вот у Алекса из кармана выкатилась картофелина, что было замечено.

— Это моя, я купил, — крикнул он, не позволяя задать хоть один вопрос, но солдат явно не поверил:

— Мне кажется, я тебя где-то видел, пацан… Не тебя ли на прошлой неделе поймали за воровство?

Но что бы ни отвечал Алекс, солдат его действительно узнал и сопроводил с места событий под личным конвоем. Стоит ли говорить, как под таким надзором поник наш негласный лидер? Лишь когда они скрылись из виду, я почувствовала облегчение и огромную благодарность к солдату. Для меня это было больше, чем типичный акт дисциплины — солдат сделал то, чего я сама давно желала бы, но боялась. Не просто сказать «нет», но и обладать на то правом законным. Ну и то, что мама об этом не узнает, меня так же радовало.

В тот же день я встретилась с Ханной. От мамы она знала о случившемся, и все наши разногласия оказались неважными:

— Ужас, у тебя рог на лбу растет, — прокомментировала она мою шишку.

— Им можно будет угрожать.

— Так себе угроза, — она сделала паузу. — Расскажешь, с чего все началось?

Я вздохнула и призналась:

— Мы все шли воровать картошку, но когда я увидела твою маму за прилавком, то не смогла так поступить. Пришлось пихнуть Алекса. Прости…

Казалось, Ханна была неприятно удивлена, но, помолчав, сказала:

— Главное, что ты передумала. Теперь понимаешь, почему с ними лучше не водиться.

— Да, пусть катятся. Правда, со мной теперь точно никто играть не будет, но плевать. У меня есть лучший друг, а это круче.

По ее лицу я уже видела встречный ответ, который мы закрепили мальчишеским рукопожатием. Так нам казалось мужественнее. В конце концов, после случившегося у меня и без того отпало всякое желание быть частью той компании.

— Кстати, ты себе представить не можешь, как вовремя вмешался солдат из гарнизона! Но если бы там был твой брат, то нас бы точно отправили в тюрьму.

— Если он служит в королевской полиции, то это не значит, что бросает в камеру каждого встречного.

— А что он тогда делает?

— Занимается делами посерьезнее, вроде расследований или охраной важных зданий.

— Кажется, ты много об этом знаешь. Круто, наверное!

— Мне тоже так кажется, он даже в центре живет и деньги присылает. Тоже так хочу.

— И что тебе мешает?

— Эм-м…. Не знаю.

— Представляешь, вдруг бы мы тоже так могли?

Если Ханна говорила о королевской службе, то я держала перед глазами образ солдата из гарнизона. Чаще этих ребят видели в городе пьяными и равнодушными ко всему, но именно на их фоне сегодняшний солдат казался мне просто героем.

— Вообще папа как-то говорил мне о королевской полиции, но это очень сложно. Нужно быть в десятке лучших.

— Среди скольких?

— Не знаю.

— Тогда давай попробуем, а? Можно будет гонять бандитов, летать на приводе и получать хорошую зарплату!

— Кадетский корпус — это тебе не служба исполнения желаний! Юджин очень сильно выматывался и домой не возвращался месяцами. Ещё их заставляли выживать в лесу, подъем в пять утра, пробежка под дождем и общий душ со всеми.

— У-у-у, как страшно, — хохотнула я на душ, — но об этом можно подумать. В крайнем случае, мы всегда сможем разводить лошадей.

— Мне так больше нравится. Даже если придется убирать за ними какашки.

Мы продолжали говорить об этом ещё какое-то время, пока Ханну не позвали домой. Но даже когда разошлись, я уверена, мы обе одинаково думали, что же такое этот кадетский корпус, и какая жизнь может ждать после него.

Где-то мы слышали, что за стенами можно найти иные миры, необычных животных разных размеров, встретить ярких птиц, отыскать невиданные до сегодняшнего дня ландшафты или же прикоснуться к концу света. У людей за стенами почему-то жажда познаний об окружающем мире сводилась к возможным плодоносным землям и ресурсам. Позднее, разумеется, мы поняли причину подобных взглядов, но до того сами редко помышляли о происходящем вне стен. Я смотрела в небо и не могла вообразить, насколько оно велико, думала про место, где небосвод заканчивается, как выглядит самый край, если он есть? В минуту полного осознания возникло странное чувство великого, возвышенного, и я спросила об этом у папы. Он был человеком занятым, даже замкнутым, но порою говорил интересные вещи.

— Кто его знает, что там. Тут, по крайней мере, спокойно.

— Разве тебе не интересно?

— А зачем?

Этот простой вопрос вызывал во мне замешательство: я всегда считала, что к мыслям старших нужно прислушиваться, и предавала собственный ход мыслей вечному испытанию. Со мной оставался только голый интерес — без дальнейшего проявления. В тот момент я и правда не могла представить рациональной причины для того, чтобы узнать мир за стенами, — кроме как обычное любопытство. В другой раз старший мальчишка насмешливо улыбнулся на мой интерес: «Через пару лет и ты сломаешься». Стало обидно, возмутительно и даже грустно. Мне нужен был союзник или кто-то, кто будет заинтересован как я, наверняка такие люди были. Мама была одной из немногих, кто поддержал разговор:

— Не знаю, в своё время я об этом не думала. Только когда стала старше.

— Почему? Почему никто ничего не знает о нашем мире? Наверняка же там что-то интересное, как так...

— Когда люди думают о том, как свести концы с концами, то их вряд ли будут интересовать вопросы бытия. Многие голодают, не говоря о подземном городе, на хорошие продукты всегда дефицит, сама знаешь.

Так и было: редко в нашем доме вообще появлялось разнообразие блюд, а маме после развода с отцом приходилось пропадать на работе. Часто я была предоставлена сама себе, пока на лето меня не отправляли к дедушке с бабушкой. Когда я думала об этом, окружающий мир действительно становился мрачным, безрадостным, и страшно было даже помыслить сдвинуться с насиженного места. Так все краткие вспышки интереса оставались в прошлом и заставляли искать радости в том, что считало необходимым общество. Прежде всего — стабильная работа и спокойное проживание поближе к центру. Другие же находили себя в сельских работах, довольствуясь своими трудами и относительной независимостью, до тех пор, пока все земли не стало приватизировать правительство. Говорили, что земля истощается и необходимо перераспределение ресурсов, нагрузки. Однако на деле земли раздавали власть имущим, которые значились, как временные управляющие, и люди были вынуждены считаться с их указаниями, оставляя за собой право обрабатывать хоть какой-либо участок в свою пользу. В свое время бабушкина семья была перенаправлена в земли к северо-востоку от стены Роза, и до сих пор нашей семье удавалось сохранить их за собой, к счастью. Там я часто проводила время ещё до тесной дружбы с Ханной и, сидя по вечерам на чердаке, чувствовала что-то светлое.

Теплые летние дни позволяли ещё долго любоваться небом. Спокойное, умиротворительно-голубое, оно постепенно темнело. Вдалеке слышалось пение сверчков, пахло сеном и не покидало ощущение трепетного страха, когда тебя обнаружат в запрещенном месте — взрослые свято верили, что однажды, пол проломится от ветхости. Иногда мне удавалось смотреть сквозь небольшое окошко на чердаке, где я видела стену: такую монументальную там, но столь хрупкую отсюда. Вскоре родилась моя мечта о том, чтобы увидеть те далёкие земли, хотя бы просто оказаться на стене или же заглянуть за ворота. Это побуждало, для начала, забраться на самое высокое дерево. Какое-то время я носилась по округе, разыскивая подходящую растительность, и выдумывала механизмы, позволяющие забраться на нее. Иногда это удавалось, а в другой раз прогоняли соседи или ветки находились слишком высоко. Мне было совершенно очевидно, что вида иного, нежели с чердака, я не получу, но сами попытки сделать хоть что-то уже успокаивали. И совсем скоро у меня созрел план.

Когда наступали холода, меня возвращали к маме, в наш Берген, что находился на севере стены Марии. В тот раз я с нетерпением ждала дня прибытия, ведь мне безумно хотелось поделиться своей идеей с Ханной. Те несколько месяцев моего отсутствия мы вели переписку: очень криво выводили буквы, делились событиями и дорисовывали узоры с животными. Наконец мы нашли друг друга во дворе вечером того же дня, когда я приехала.

— Скажи, Ханна, а разведчики еще не возвращались?

— Нет, а что?

— Я хочу осторожно подобраться поближе, когда они будут возвращаться, чтобы увидеть, как там — за стенами. Просто глянуть, хотя бы глазком, самую малость, через ворота!

— И кто нас пустит?

— О, так ты уже согласилась?

— Можно подумать, у меня есть выбор.

Я улыбнулась, и мы обе, немного смущенные, стукнулись кулаками в знак солидарности.

— В смысле, я сомневаюсь, что нам удастся подойти достаточно близко, да и мало ли, кто-то из солдат заметит.

— Не попробуем — не узнаем.

Ситуация, когда мы этим загорелись, казалось проще простого в реализации, однако на деле это было даже страшно. По обе стороны от ворот всегда дежурили солдаты, а на самой стене так же располагался караул. Он первым оповещал о прибытии разведывательного отряда, проверял территорию и только после этого давал отмашку к поднятию ворот на тот минимальный уровень, что позволял солдатам войти. В тот день, едва я услышала колокол, то кинулась из дома, но меня остановила мать:

— Куда так летишь?

— Так ведь разведка возвращается, хочу посмотреть!

— На раненых и покалеченных? Им без того проблем хватает, ты ещё специально смотреть идёшь. Нельзя туда.

Мне оставалось только занудно упрашивать, сгорая от нетерпения, ведь Ханна наверняка уже побежала к воротам. Кажется, она упоминала, что в этой экспедиции участвовал знакомый ее родителей:

— Там будет Ханна со старшими, — принялась врать я, — останусь рядом с ними.

Мама недовольно поморщилась и промолчала, однако в конечном счёте я услышала обреченное «хорошо». Переполненная энергией, я что есть мочи побежала к воротам, которые уже открывали. Обычно собиралось некое количество друзей и родственников. Среди них искать свою подругу уже не было времени, ибо, будучи увлеченной происходящим, я высматривала шанс подобраться ближе к стене. Наконец в нескольких метрах от меня въехала последняя повозка, и ворота постепенно принялись опускать. Тут стало очевидно, что либо сейчас, либо никогда: моё сердце колотилось с бешеной скоростью, когда я выбежала на центр дороги перед стеной и сделала несколько шагов к ней, прежде чем кто-то из солдат остановил меня устрашающим приказом замереть. Пока ворота полностью закрывали, я, не мигая, смотрела перед собой те недолгие десять секунд, что позволила медлительность механизма. Все это оказалось ради кусочка неба и самый обыкновенной степи, коих тут большое количество. Только одно меня смутило: огромная, одинокая фигура вдали, что неуклюже перебирала ногами и двигалась в направлении нашей стены. Лишь когда прозвучал завершающий оклик, я вдруг осознала, насколько страшно увиденное. Это были не просто ворота в большой мир, это было окно, снаружи которого подстерегал хищник. Обычно, прячась под одеялом, ощущаешь себя в безопасности, но здесь подступала загнанность, граничащая с безысходностью.

— Нельзя так близко находиться к воротам, когда они открыты, дома, что ли, не учили? — ко мне подошёл один из солдат, явно намереваясь выпроводить, но тут за меня вступились:

— Извините, она с нами. Пойдем скорее.

Я обернулась и увидела Ханну с папой. Их появление успокоило мое взъерошенное нутро, заставляя как можно скорее сбежать от грозного солдата. Разумеется, папа Ханны не мог быть ко мне слишком строг, но даже это не уберегло от упрека, что так делать нельзя. Он всегда был строгим человеком, и под его напором мы с Ханной потупили взгляды, словно оплошала не одна я, а мы вместе.

— Просто пока тебя не было, я тоже хотела подойти ближе, но папа увидел и отругал.

— А как ты вообще собиралась это делать, если пришла с ним сюда?

— Я думала, никто из родителей не пойдет, но потом они передумали. Слушай.… Так удалось что-то увидеть?

Мне не терпелось рассказать, но обстановка к тому не располагала, и я пообещала, что сделаю это потом, а пока папа Ханны не отпускал нас от себя. Как оказалось, действительно среди разведчиков был знакомый ее отца, и на время он попросил нас подождать, пока сам спросит у руководителя экспедиции. Вернулся совсем скоро, с нечитаемым тяжелым выражением лица.

— Пап… — тихо позвала Ханна, но он дал понять, что сейчас не лучшее время для расспросов, и повел нас в сторону дома. Напряжение снедало, убивая все положительные эмоции. Это угнетало и, выйдя вперёд, мы с Ханной завязали разговор. Тогда-то я и поведала ей об увиденном, на что она сказала:

— Думаешь, это действительно был титан?

— А кто еще.… Не представляю, как с ними вообще сражаются.

— Видела оборудование, которое солдаты постоянно носят на себе?

— Да, они ещё на крыши с его помощью забираются, на стену.

— Юджина учили пользоваться ими так, чтобы достать головы титана. Там вроде бы что-то вырезать им нужно.

В голове особо не укладывалось, как это должно выглядеть на практике, но мы решили, что солдаты знают, что делают, и об этом не стоит беспокоиться.

Пару дней спустя Ханна сказала, что ее родители собираются в церковь на похороны. Будет прощание с павшими за стенами солдатами. Обычно такие мероприятия посещали только самые близкие, но вход был открыт для всех. На мой вопрос, пойдет ли она, Ханна ответила, что не сильно хочет, но придется, так правильно. Следует сказать, что в ее семье действительно уважительно относились к церковным традициям, а когда дело коснулось похорон знакомого, то все оказалось очевидно. Мне же не нравилось думать о смерти и всем сопутствующем, но в тот раз я почувствовала себя немного виноватой перед людьми, которые рискуют жизнями ради нас. К тому же, вместе это не было так печально, и в назначенный день мы с Ханной и ее родителями отправились к церкви.

Она находилась на возвышении, обособлено, а витражи близ маковки указывали на богоугодное место. Витражей было немного, их создание было дорого, однако то малое, чем привыкли довольствоваться люди, производило впечатление святости и эфемерности образов. Говорят, что раньше население куда охотнее тянулось к Богу, но чем больше проходило времени, тем меньше оставалось желающих. Папа утверждал, что люди просто поумнели, а молиться можно и дома. Поэтому мне тоже казалось странным посещать данное место, только если не по особому случаю, как сегодня. Первым, что ждало нас внутри, были приглушенный плач и несопоставимый, казалось, с помещением запах хвои. Он естественно гармонировал с чем-то сладковатым и, дополненный специфическим ароматом воска, окутывал каждого вошедшего. Это производило странное впечатление, но его нельзя было назвать плохим или хорошим, оно просто было.

Следующие полчаса мы послушно сидели на деревянной лавочке и слушали некое старое писание в исполнении служителя. Чередуя непонятные слова с доступными нам, он замолкал, после чего все присутствующие должны были говорить «во имя спасения», и так несколько раз. Для чего это делалось, мы с Ханной не совсем понимали, но все взрослые продолжали, а мы ждали завершения. Атмосфера царила молчаливая, тяжелая, но столь таинственная, что я чувствовала себя даже виноватой, когда внутренне отказывалась принимать ее. Наверное, стоило подрасти или избавиться от поисков причины. Одно мы знали точно — погибли люди, и мысленно всем нам стоит пожелать покоя ушедшим. В те минуты мне сложно было не думать о тех, кто сидел ближе всего к служителю. Сгорбленные, с поникшими лицами, они были совершенно чужими для нас, но мое внимание привлекла женщина, державшая младенца на руках. Неужели она тоже кого-то потеряла? Мне стало больно за всех присутствующих. А что, если бы я никогда не увидела свою маму или дедушку с бабушкой? Эти мысли окончательно погрузили в тоску.

Под конец все люди убирали с алтаря личные вещи павших: большинством атрибутов оказались плащи разведывательного отряда с багровыми пятнами. Там мы увидели светловолосую девочку, которая была чуть старше нас, она не плакала, а только безвольно следовала за всеми к выполнению последнего обряда.

В наших краях не водилось разнообразия птиц, а те, что были, оставались в небольших количествах. Маленький сезам — самый распространенный из них, его часто даже в городе видели, а некоторые разводили для удовольствия или ещё какого дела. При церкви эта птичка выполняла особую роль: каждому родственнику давали сезама в руки, после чего следовало отпустить его. Так верили в то, что душа наконец окажется свободна и сможет улететь за пределы стен. Мы наблюдали, как женщины с особой болью раскрывали ладони, ведь они отпускали не птицу, а близкого человека. Когда очередь подошла к девочке, она спрятала руки за спину и отказалась даже поднимать взгляд.

— Рико, давай сделаем это вместе, — предложила женщина, склоняясь к дочке, однако та вывернулась и крикнула:

— Это никак не поможет папе!

Никто не стал ее останавливать, когда девочка убежала за церковь, а мать саму пришлось успокаивать. Наверное, это было не наше дело, но возникло чувство, словно остаться в стороне будет неправильным, и я посмотрела на Ханну — она была угнетена не меньше моего. Мы обе оглянулись назад, в сторону, куда убежала девочка, а потом Ханна прошептала мне кое-что на ухо, и я согласилась.

— Мы можем отнести ей сезама? — спросила я, подойдя к служителю после окончания обряда. К счастью ответ был положительным, и, отпросившись у родителей Ханны, мы отправились на поиски девочки, будучи в уверенности, что она еще рядом.

— Как же он трепыхается, не задохнулся бы…

— Так ты ему дай подышать!

— Улетит же.

— Смотри, кажется, это она.

Девочка сидела на корточках, спиной к церкви и пыталась успокоиться. Ее лицо распухло от слез, а неровные всхлипы то и дело грозили обернуться истерикой. Ей действительно было плохо, ведь даже когда мы подошли, она не нашла в себе сил как-то отреагировать.

— Извини, что побеспокоили, — мы с Ханной присели по обе стороны от нее, — но…

В таких ситуациях крайне сложно подобрать слова, и никто из нас не имел понятия, как правильно поступить.

— Мой папа, он, — девочка едва удержалась, чтобы вновь не зайтись в рыданиях, — он спасал товарищей, и больше никогда… — Ей пришлось больно закусить палец.

— Кажется, он очень смелый человек, и, наверное, ему бы хотелось, чтобы у тебя все было хорошо, — эта была самая разумная мысль, которую я вообще могла озвучить.

— Тебе стоит гордиться им, — поддержала меня Ханна, после чего я протянула девочке спрятанного в ладошках сезама. Ей потребовалось еще немного времени, чтобы собраться с мыслями, и только после этого девочка приняла птицу в руки. Подержав её, она наконец поднялась и выпустила сезама в небо. Это был еще один павший солдат, самопожертвование которого зажгло три молодых сердца.