Отец (джен)

Знаешь, я с детства знаю, что ты где-то есть. Я никогда не зову тебя, не жду встречи, взгляда, тяжёлой ладони на плече… Одобрения, тёплого и твёрдого, как рукопожатие, порицания — холодного и бьющего наотмашь, как пощёчина. Ничего, чего может ждать сын.

Но я знаю, что ты есть — и что ты чувствуешь меня. Я слышу тебя, отец.

Ты зовёшь. Ты убиваешь меня словами, ломаешь мне кости о ребристый металл, вонзаешь свой меч в моё тело — ты готов разорвать меня на куски, лишь бы я встал рядом с тобой. Крик раздирает мне горло, огнём взрываются лёгкие, я задыхаюсь и молюсь, чтобы ничего не чувствовать — но темнота не приходит. Боль пожирает меня, а твоё лицо всё ближе, и я вижу своё отражение в черноте маски. Я шагаю в бездну, чтобы никогда не видеть тебя.

Моя кожа горит, мои глаза выжжены слезами, я хочу уничтожить тебя.

Я… я готов растерзать любого, кто причинит тебе боль.

Ты — мой самый больший страх, моя вина, моя совесть — ты иссушаешь мою душу, ведь я не тот, кем ты хочешь меня видеть. Не тот, кто встанет за твоей спиной. У меня трясутся руки, когда ты зовёшь меня. Мне достаточно лишь сделать шаг навстречу — но между нами пропасть. Я не могу. Не умею. Не хочу. Молюсь, чтобы забыть, но думаю о тебе с каждым вздохом.

Твоё имя внушает ужас, до побелевших губ. Твоё имя означает смерть, и я шепчу его, имя твоё — Мой Отец. Ты зовёшь своего сына, но я боюсь откликнуться. Я зову отца — но ты не привык прислушиваться.

Ты снова и снова бросаешь меня в ад и уходишь, не обернувшись. Взрываются планеты и рушатся города. Ты рвёшься ко мне через полгалактики, выдыхаешь моё имя в кошмарах и наяву. Я слышу тебя через чёрную бездну, твоё дыхание отзывается в моём сердце, мерно, тяжело… страшно. Колючие звёзды сверкают в бездне, сквозь темноту дрожат под моими ресницами, вонзаются в веки, в кожу, раз за разом — в такт твоему дыханию.

Отец.

Прислушайся и услышь меня.

Я тону в вязкой мгле, ноги мои вязнут в стылом болоте — рывками выдираю себя из тумана, но тщетно. Ты протягиваешь руку, но смотришь сквозь меня и видишь только города в огне. Посмотри же хоть раз на меня, отец.

Твой голос гремит в висках моих, как гроза, которой я никогда не слышал в стране песков. Как мираж. Отзвук чужой войны, с которой ты не вернулся. Рукоятка меча холодит мне ладонь. Я хочу стать невидимкой, призраком, миражом — чтобы охранять тебя, чтобы быть рядом. Чтобы вонзить клинок в каждого, кто причинит тебе боль — словом, делом или мыслью. Император. Повстанец. Шальной астероид, раскалённая звезда, галактический флот.

В моих снах всё как наяву — а может, я грежу, когда не сплю. Люди цепенеют от страха, едва заслышав твоё дыхание, ты идёшь сквозь толпу, как корабль в пустоте, могучий, жестокий, одинокий навечно. Твоя боль растекается по кончикам моих пальцев, колкая и ледяная, как снежная метель.

Ты отдаёшь приказы — сжигать, убивать, разрушать. Ты есть власть, и ты есть смерть.

Ты почти правишь Империей, но в темноте каюты зовёшь меня. Сына. Ты предлагаешь мне революцию, предательство, войну. Я должен видеть в тебе изменника без веры, но я чувствую лишь человека — отчаявшегося в огненно-красном пекле.

Твои руки по локоть в крови. Кто привёл тебя к краю и столкнул в пропасть? А кто не удержал? Я не один, мне говорят, как делать правильно, а сердце моё бушует. Что делал ты, отец? Кто взял тебя за руку и окунул в горячую кровь? Почему ты не вырвался — или тоже верил, что чужая боль больше чужой жестокости...

Прекрати меня звать, отец, замолчи. Пока не стало поздно, пока я надеюсь, что чудовища в конце концов отступают, как отступает кошмарный сон с рассветом. Уйди, иначе я сорвусь, не выдержу и шагну в бездну — за тобой. Так же, как и ты много лет назад. Сила, что бурлит в моих венах, вспыхнет, и тогда всё живое вокруг обратится в пепел.

Друг мой проклянёт меня навеки. Он никогда не поймёт, что я не предатель. А я просто люблю так, что трудно дышать.

Ты — мой отец. Ты веришь в правду, которая меня убивает, но что это меняет? Я хотел бы погибнуть так, чтобы одной лишь смертью своей спасти столько же людей, сколько ты погубил за всю жизнь. Ты — палач, я — сын палача. Я тоже готов на убийство ради того, во что верю. Чем я лучше тебя?

Прошу тебя, отец. Не зови меня, отпусти меня. Или убей свой рукой.

Отец.

Не… не надо. Я не хочу умирать. Услышь меня хоть один раз. Хоть сегодня.

Папа. Если ты умрёшь, я пойду за тобой. Я слишком долго жду тебя — мы живём за много сотен световых лет друг от друга; я слишком давно кричу через бескрайнюю черноту.

Сейчас я рядом. Отец, посмотри на меня. Вот моя ладонь на твоей коже — тёплой, живой. Не отворачивайся. Твои шрамы не пугают меня, ты — тот, кто давно живёт вопреки, через боль и ненависть вокруг и внутри себя.

Ты не уйдёшь. Не оставишь меня. Я же рядом, держу тебя — почему этого мало? Ведь я твой сын. Я шёл к тебе через Галактику, потому что ты звал. Я здесь. Я никогда не прощу тебя, если бросишь меня снова. Умоляю, нет! Почему ты всё тяжелее оседаешь на моих руках, и дыхание твоё всё тише… Отец. Не надо, слышишь, не так, не теперь, когда всё изменилось...

Мои руки цепенеют под тяжестью твоего тела. Мне нечем дышать. Воздух с привкусом металла лишь холодит мне щёки. Слёз нет, нет жгучей ярости — только стылая пустота, как в твоём застывшем взгляде.

Ты смотришь сквозь меня. Ты снова не хочешь меня видеть, и это справедливо, ведь я тебя не спас. Не справился, но есть последнее, что я могу сделать для тебя — вернуть в пламя, из которого мы оба вышли. В огненно-красный ад, где нам самое место.

Я наконец-то понял, отец. Никто не толкал тебя в пекло, ты шагнул сам — потому что не сберёг тех, кого любил больше жизни. То, что ты всё ещё дышишь, ничего не значит. Воздух отныне не имеет вкуса и для меня.

Я держу на руках твоё тело, как пустоту без веса и формы. Иду через ангары, и люди расступаются, умолкая.

Ты больше не зовёшь меня, отец, и не слышишь. Наконец-то могу сказать тебе это.

Я люблю тебя. Папа.

Прости.