Иди, но возвращайся (джен)

Hey... say you'll end the treachery

Hey... we're one blood one family

I say... I have split my mind in two

You say... what the hell is wrong with you?

(Diorama)

В шестнадцать лет Морган сбежала из дома.

Она была умной девочкой, даже когда вытворяла то, что делает каждый подросток с токсичной семьей, на которую не может пожаловаться школьному психологу, — потому что Ю не жалуются психологам и кому бы то ни было. Сбежала с кредиткой не отца, а старшего брата, подгадав момент, когда родители были на конференции в Женеве.

Алексу это помогло ее найти в каменной бездне Сан-Франциско всего за шесть часов; а ведь он тогда даже не был президентом «ТранСтар» с безграничной, на грани божественности, властью. Но и в двадцать пять он руководил группой ученых, среди которых были не только биологи и генетики, но и специалисты других направлений.

Елена Ли, специалист по компьютерной геномике и просто айтишник, согласилась помочь, пусть и не без ехидного: «Что, ловишь младшую сестренку? Догадайся, куда она тебя пошлет за такую братскую заботу».

Алекс догадывался.

Он отыскал Морган в паршивом клубе на окраине города — даже спустя пятнадцать лет он помнил название — «Зависть». Завидовать стоило тем, кто никогда не переступал порога этой клоаки: грохот музыки, похожий на рев бензопилы вперемешку с кошачьим визгом, душная неоновая мгла, острые углы барной стойки и столиков. На танцполе путаница влажных от пота полуобнаженных тел, напоминающих белесых земляных червей в свежей почве. Алекс позвал сестру по имени, стараясь не думать, что «Морган» — одно из самых распространенных имен, как женских, так и мужских.

Он увидел ее в объятиях девиц, одетых в настолько обтягивающие латексные мини-платья, что их одежда выглядела второй кожей. Морган допивала коктейль из конического бокала. На дне прыгала оливка.

— Отвали, — сказала она Алексу — простое слово удалось выговорить с третьего раза. Он молча взял ее за руку и потащил к выходу.

Морган орала, что вызовет охрану, что ее похищают, что она не хочет видеть ни маму с папой, ни брата, никогда, кричала она, больше никогда не хочу видеть, я лучше сдохну от передоза в канаве, чем вернусь. Охранник у выхода бдительно выдвинулся — массивный чернокожий шкаф, но Алекс и сам был почти шести дюймов ростом и уже тогда весил двести двадцать пять фунтов. Лучше всего подействовала фраза о продаже алкоголя несовершеннолетним: вышибалу как ветром сдуло.

На улице Морган перестала кричать, зато прошипела: «Что теперь? Сломаешь мне руку, как в детстве? Валяй, чего еще от тебя ждать!» — и это почти сработало, Алекс никогда не забывал тошнотворный хруст запястных костей семилетней девочки, случайно стершей его компьютерную игру. Он отпустил ладонь сестры, принимая поражение. Морган разрыдалась, прижимаясь лбом к плечу.

— Куда ты меня повезешь, домой?

— Нет. У меня тут квартира недалеко. Не хочу, чтобы мама с папой знали.

— Ненавижу их.

«Так нельзя», — едва не начал Алекс, но вместо этого сказал:

— Однажды мы сбежим от них по-настоящему.

В машине ей стало плохо, потом выворачивало всю ночь. Заснула под утро, Алекс караулил, а потом ушел, оставив в холодильнике несколько бутылок минералки и упаковку аспирина на кухонном столе.

С тех пор до совершеннолетия Морган сбегала еще трижды, но в клубы не возвращалась: приходила к брату и говорила: «Хочу пожить у тебя». Тот никогда не задавал вопросов, а еще научил употреблять алкоголь разумно, без неприятных последствий.

Спустя одиннадцать лет после ночи в клубе Алекс исполнил обещание: они «сбежали» от родителей так далеко, как ни одни дети до них прежде: на космическую станцию «Талос-1».

Но, как позже понимал Алекс, триста пятьдесят тысяч километров — расстояние не больше вытянутой руки отца или матери, к ладони которых полагается прикоснуться губами в почтительном приветствии.

* * *

Всегда удивляло, как родители постоянно были с ними: словно младшие Ю отбрасывали вместо собственных теней силуэты Уильяма и Кэтрин. Морган твердила: вся гордость ее брата — способ «доказать», но по-прежнему президент самой могущественной в мире корпорации — мальчишка на побегушках у собственных отца и матери. Пару раз высказывала на людях, Алекса это бесило. Он обрывал любой разговор, когда доходило до подобных аргументов.

— Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ, — поддевала его сестра.

Алекс отмахивался.

Вероятно, Морган была права, и это он принимал каждое решение отца и матери как собственное.

Кэтрин Ю предложила убивать заключенных, чтобы развивать технологию нейромодов; Алекс — по собственному выражению — «увидел преимущества».

Уильям Ю требовал разработок оружия, Алекс отдал финансовый приоритет «БлэкБоксу» — лазерному лучемету.

Морган пыталась бунтовать. Психоскоп для изучения тифонов, клеепушка, еще несколько изобретений без очевидной коммерческой пользы здесь и сейчас. Все лучше, чем надраться паршивыми коктейлями в пропахшем марихуаной и потом клубе.

Покорность старшего брата и попытки освободиться младшей сестры оставались почти языческим ритуалом почитания предков — из тех двадцати четырех сяо, где родители продают детей за меру риса, а те отрезают куски собственного мяса, чтобы сварить похлебку для отца и матери.

— В этой точке либрации гравитационное воздействие Земли минимально, но разве что-то изменилось для нас? — однажды сказала она. А потом добавила: — Впрочем, у меня есть идея.

У Морган всегда были идеи. У Алекса — конкретные планы, списком и по пунктам с учетом всех выгод и рисков.

Плоть чужих из космоса отделила их от родной плоти и крови; так появились нейромоды тифонов.

* * *

Алекс догадывался: Морган предложит именно это.

Он знал сестру почти тридцать лет, в конце концов. Морган всегда делала ровно то, что хотела: пробиралась в его комнату, чтобы поиграть в видеоигры, спорила с отцом и матерью на повышенных тонах, убегала из дома, выигрывала конкурсы по кибернетике в тринадцать и получала научную степень по нейроинженерии девять лет спустя, заявлялась к Алексу среди ночи: «Можно, я буду спать у тебя?» — одна фраза в семь, двадцать и двадцать семь. Она могла ответить коротким: «Отвалите» на предложение выступить на научной конференции в Гонконге и однажды послала в нецензурной форме представителей Синьхуа.

Морган убивала «добровольцев» согласно протоколам «Талоса-1». Пришельцев и людей воспринимала одинаково: как ресурс.

Всех людей — для себя она не делала исключения.

— Я буду экспериментальным образцом, — сказала она.

— Нет, — ответил Алекс.

Он сдался уже тогда. Говорят, бездна взывает к бездне, когда смотришь в нее — вот только Морган прыгала с разбегу, без парашюта.

Алекс всегда знал, что однажды его сестра поставит эксперимент над собой.

«Ты поможешь», — объявила ему Морган, но ее брат подобрал бы другое определение: попытаюсь остаться рядом с тобой.

«До конца», — этого он не позволял себе подумать, никогда. Даже когда бездна действительно накрыла с головой.

* * *

В рекламе нейромодов снимались звезды кино, музыки, ученые и общественные деятели. Пять минут боли в сетчатке до нервов желтого пятна — и ты гений, спортсмен, умеешь петь или танцевать. Опыт человечества переплавлялся в опыт индивидуума. Нейромоды стали символом новой эпохи: собери всех гениев и олимпийских медалистов в устройство, похожее одновременно на пистолет и шприц, и воткни в себя, вбери в себя.

Гениальность скопирована, ее можно купить, словно костюм haute couture или блестящий спорткар.

Но то были нейромоды, копирующие человеческие таланты — от математического гения до способности пробежать стометровку за восемь секунд.

Морган приняла в себя иное.

Первый раз они вообще не были уверены в том, что способности тифонов, организмов с совершенно иной структурой тканей, можно скопировать. Первичные сигнатуры, Typhon Caccoplasmus или просто «мимики», с биологической точки зрения находились ближе всего к единичной нейронной клетке — даже мимикрия была сродни способности человеческих нейронов сохранять и передавать импульс информации. Накопленные данные превращали мимиков в фантомов — память о скормленных добровольцах, в технопатов-механоидов, в телепатов, способных контролировать человека, словно гриб-кордицепс — муравьев.

Первый нейромод тифона включал телекинез.

Они перекинулись парой шуток — мол, Алекс до сих пор читает комиксы в свободное время, а «женщиной-икс» довелось стать ей. За протоколом эксперимента следили доверенные лица из отдела Психотроники: Марко Симмонс, Сильвен Беллами, Аннализа Гальегос.

Когда Морган провела рукой и заставила тяжелое лабораторное кресло взлететь в воздух, повиснуть между кафельным полом и потолком, Алекс молча отступил назад. Аннализа закричала.

Этот крик до сих пор звучал в ушах, словно пророческий вопль банши.

— У нас получилось, Алекс, — сказала Морган.

Алекс кивнул. Ответить не получилось: в губы и язык точно вкололи лидокаин, а может, просто не существовало подходящих слов, чтобы описать ужас, восторг, страх, надежду — и очень тихое «вдруг мы делаем ошибку?»

Его считали человеком, всегда уверенным в том, что делает. Сомнения для слабых, будущее не создашь из нерешительности.

Он обнял и поздравил сестру.

— Да. У нас получилось.

* * *

Список требований к эксперименту они составили задолго до того, как начать серию установок-извлечения нейромодов. Феномен стирания памяти объекта до момента «перед инсталляцией» исследовали в Психотронике уже пару лет.

— Ну, пожертвую парой-тройкой месяцев. Подумаешь, — Морган пожала плечами. Алекс нахмурился и вздохнул. В баре «Желтый тюльпан» оба отдыхали после долгих смен; она пила джин-тоник. У Алекса в бокале растаял лед, отчего односолодовый виски превратился в разбавленное дерьмо.

— Предположим, — Алекс перевернул страницу. По правую руку возвышалась гора черновиков. В такие моменты президента и вице-президента «ТранСтар» остальные обитатели станции предпочитали обходить по широкой дуге.

— Итак, стартовые условия: твоя квартира на Земле, симуляция первого рабочего дня. Тестирование якобы готовности к полету, или…

— Сам придумаешь, ты же умный, — хмыкнула Морган. Джин-тоник у нее закончился.

— Предположим, — повторил Алекс. — Что если возникнут проблемы?

Она забрала его противный виски с растаявшими кубиками и допила одним глотком.

— Просто продолжай, что бы ни случилось.

* * *

«Просто продолжай», думал тогда Алекс, повторяя как молитву; никогда не веря ни в единого бога, он готов был молиться духам предков, как сбежавший из «красного» Китая дед, католическим святым, которых призывала на помощь баварская родня матери, дьявол бы тоже сгодился, хотя Алекс и не «требовал у неба звёзд в награду».

Он всего лишь продолжал, потому что так сказала Морган.

После первого раза с телекинезом они установили нейромод с мимикрией. Сестра превратилась в чашку, в лампу, в кипу бумаг на столе, стала пистолетом и щелкнула спусковым крючком.

Сильвен Беллами неприятно прикоснулся к плечу Алекса:

— Наверное, лучше изменить протокол и проводить исследования за… скажем, непроницаемым стеклом.

Алекс обернулся всем корпусом, едва не сшибая с ног костлявого Беллами.

— Вы хотите сказать, что Морган опасна?

— Мы не знаем, какова будет реакция на те или иные модификации.

Алекс отмахнулся; но после мимикрии наступила очередь пирокинеза. Морган наслаждалась этим даром. Она вошла в лабораторию, вся объятая огнем; вокруг нее бушевала плазма, датчики безопасности реагировали воем и брызгами с потолка. Морган стояла будто бы в раскаленном сосуде, но не горела сама, только растрепанные черные волосы плыли в бело-оранжевых водах пламени. Это было красиво. Смертоносно. Симмонс и Беллами кричали что-то об огнетушителях, Алекс сделал шаг навстречу сестре — плазма жгла, почти вплавляя защитный костюм в его кожу, — и он назвал сестру по имени.

Добавил:

— Прекрати.

Словно просил уйти из мерзкого клуба и поехать домой. «Я оставлю тебе ледяную минералку и аспирин от головной боли. Как станет получше, приходи ко мне в офис, выберемся за кофе и мятными чизкейками».

Пламя утихло.

— Неплохо, а?

Вся лаборатория оказалась покрыта сажей и гарью, железный стол расплавился, стул превратился в остов, похожий на эксгумированный скелет эпохи неолита.

— Неплохо, но будь осторожна в следующий раз. То есть... — Алекс запнулся, понимая, что «в следующий раз» Морган не будет помнить ни огня, ни своей довольной ухмылки, ничего; для нее опыт с плазмой останется сухим протоколом цифр и букв, из которого она никогда не восстановит восторга, страха или чего бы то ни было.

— Что, уже пора удалять? Мне понравилось. Не хочу.

— Ладно. Еще пару раз, только аккуратней с высокими температурами.

На следующий раз они провели тест за бронированным стеклом. Морган искрила электричеством из сжатых кулаков, словно пыталась вырваться их замкнутого пространства. Аннализа Гальегос регистрировала альфа-ритм мозга и учащенное сердцебиение.

— Она хороша, да? — Беллами пил кофе. В лаборатории кое-где остались следы сажи с прошлого раза.

Алекс согласился.

Не просто хороша, его сестра лучше всех на свете — и это не метафора.

* * *

Спустя несколько циклов что-то начало меняться — настолько неуловимо, что Алекс, как все свидетели постепенной катастрофы, закрывал глаза и прятался от правды. Морган испытывала комбинации нейромодов: пирокинез и мимикрию, кинетический взрыв с психошоком. Ей приводили добровольцев, которых она сводила с ума, превращала в барбекю, заставляла корчиться в судорогах.

Аннализа Гальегос всякий раз вскрикивала, и Алекс думал, что помощнице Беллами самой стоит удалить нейромоды, а потом отослать ее на Землю и уволить задним числом.

«Просто веди чертовы записи, просто выполняй свою работу».

В начале каждого цикла Морган приветствовал будильник, компьютерный голос сообщал первую ложь: 15 марта 2032 года. Этот день не мог исчезнуть из ее памяти, потому что тогда она действительно стала частью «Талоса».

Три года, тридцать лет спустя: за якорь можно было держаться.

Симуляция в точности имитировала квартиру. Диплом колледжа на стене, мятая постель. Начатая бутылка вина на столешнице. Открытое пространство студии залито светом, за окном небоскребы, выше других — новая Вавилонская башня, головной офис «ТранСтар». Когда ты — президент корпорации такого уровня, никто не задает вопросов: например, зачем каждый раз моделировать полет над городом, и, черт возьми, они притащили с Земли по частям настоящий пассажирский вертолет.

Тесты продолжались. В стандартном опроснике Морган отвечала по-разному.

Каждый раз по-разному.

Потом ее просили продемонстрировать способности, нейромоды тифонов, она вдохновленно улыбалась, Алексу приходило на ум неприятное сравнение с наркоманом, получившим вожделенную дозу.

Эйфория. Беспамятство. Забытье.

Морган становилась льдом, огнем, электричеством, всем сразу, превращалась в десятки предметов — от яблока до шкафа. Однажды методично пыталась разбить письменным столом стекло. Беллами с невозмутимым выражением лица стоял по другую сторону, Алекс — рядом, но он хотел крикнуть: «Прекратите, хватит».

Изменения были столь незаметны, что Алекс почти не верил в них.

* * *

Где-то в том отрезке они записали видео, которое Алекс потом будет прокручивать столько раз, что используй он вместо современного цифрового кода пленку, давно стер бы в труху.

— Тесты говорят об изменениях личности, — Морган пожимает плечами, ее брат позади не пытается скрыть страх, тревогу, почти мучительное желание все прекратить. Он повторяет себе: это закончится. Это когда-нибудь закончится. Мы должны пройти вместе путь, вот и все.

— Но я чувствую себя прекрасно, — продолжает Морган, повторяя свой трюк с телекинезом. — И у нас получилось. Алекс, у нас все получилось!

— Зачем ты делаешь эти записи? — спрашивает Алекс.

Отвечает она не ему, а глазу видеокамеры:

— Потому что мой брат — параноик и обязательно решит, будто мы творим что-то опасное, что нам нельзя доверять спички, мы обязательно устроим пожар. Потому что испугается и решит бросить на полпути. Но нельзя это все остановить, нельзя просто — что, взять и взорвать «Талос-1»?

Морган кричит, обнимая Алекса за плечи. Перед глазами — та сцена в клубе. Помнит ли она ее? Помнит ли она постер в настоящей квартире, на Земле, с картой звездного неба, подборку любимых песен, под которые вырисовывала чертежи, вкус ванильного мороженого на Эмбаркадеро, где они иногда гуляли?

Об изменениях личности говорят не только тесты. Морган бродит по «Талосу» между циклами, вглядывается в лица людей, спросила «кто ты?» у своего секретаря, Джейсона Чанга, этого дрессированного терьера, что бегал за ней хвостиком последние лет пять.

— Мы должны продолжать, — говорит она так, словно нейромоды тифонов, власть и преодоление человеческой природы значат больше всего, что знала прежде.

На той записи она произносит — не на камеру, обращаясь к Алексу:

— Люди после нас будут всемогущие и бессмертные, вот пусть и судят.

Алекс думал: «Да пошло оно все.

Человечество. Бессмертие. Всемогущество.

Пошло. Оно. Все».

* * *

Алекс всегда был параноиком и контрол-фриком, чем гордился, не уставал повторять: «Любую проблему лучше предусмотреть, чем разгребать последствия».

Сестру он не мог, да и не пытался контролировать, — бесполезно, зато воспользовался подачкой отца, директорским креслом «ТранСтар», чтобы создать идеальный для нее микрокосм. Она могла творить свою далекую от этических принципов науку, преодолевать рубежи, о существовании которых даже не ведали на Земле.

Он убеждал себя: работа с нейромодами тифона протоколируется. Амнезия неизбежна, Морган знала это. Она читала о результатах в отчетах. Она вела себя как обычно.

Нет.

В сентябре Алекс просил Морган прервать эксперимент. Он делал это и в августе — трижды, но когда та стала кричать по ночам, а просыпаясь, не узнавала никого: ни брата, ни людей, бок о бок с которыми прожила и проработала три года, — принялся настаивать.

— Даже не подумаю, — ответила она.

Третью лекцию об изменениях личности она проигнорировала; и это было хуже всего — стояла и смотрела сквозь Алекса: пустые глаза, темнее космоса в иллюминаторах, расфокусированный слепой взгляд. В уголках рта выступила слюна. Затем Морган мотнула головой и заговорила о каком-то исследовании десятилетней давности, что-то об искусственном интеллекте и копиях, Алекс не настолько интересовался кибернетикой, времени не хватало отслеживать все публикации. Морган цитировала статью наизусть. А потом спросила:

— Алекс, как зовут нашу кузину? У нас ведь есть кузина?

Это была своего рода точка бифуркации, но тогда Алекс лишь ответил:

— Да. Райли. Ее зовут Райли.

Морган становилась то непривычно тихой, то избегала общения, то развязано вваливалась в кабинет брата во время конференц-связи с родителями — Уильям Ю оставался главой совета инвесторов, собственный сын отчитывался, как в школе по поводу отметок, но объяснить поведение младшей дочери было невозможно.

«Она стерла половину себя ради будущего человечества?»

«Она предпочла внедрить геном тифона, лишь бы хоть немного перестать быть Ю?»

«Она сходит с ума из-за нейромодов и изменений личности, она не хочет это останавливать, и я понятия не имею, что делать».

— Привет, папа, — проговорила Морган, моргала она медленно, зрачки расширены, словно после атропина. И ушла.

В октябре она открыла шлюз на обшивку космостанции в полном одиночестве, проигнорировав все меры предосторожности. Служба безопасности обнаружила это спустя три часа. Кислород на красном уровне. Алекс даже забыл пригрозить Саре Элазар увольнением с «волчьим билетом».

Морган несколько часов продержали в медпункте. Алекс сидел рядом с ее кушеткой и держал за руку.

Иногда она бредила, твердила что-то о темной бездне, голодной бездне. «Горизонт полон зубов, — повторяла она. Резко села и потребовала: Мне нужны новые комбинации нейромодов. Не будем откладывать следующий цикл, давай завтра».

В ноябре она вновь пробовала телекинез и «рождение фантомов», но вместо того, чтобы левитировать стол или чашки, сама взмыла к потолку бронированной камеры. Добровольца умертвила, раздавив его трахею, почти как Дарт Вейдер из знаменитой киносаги. Удалять нейромоды Морган отказывалась.

— Убирайтесь все, — кричала она, — оставьте, как есть. Не удаляйте. Позвольте мне быть живой.

* * *

В декабре она не произнесла ни слова первые пятнадцать дней, а потом глава службы безопасности Сара Элазар сообщила Алексу, что пропало несколько операторов, после чего камеры заметили неопознанную модель.

Обыск помог найти ее, но оператор с голосом Морган, который обвинял Алекса в том, что он трус и при «если что-то пойдет не так, он уничтожит все данные и свалит на кого-нибудь другого», оказался промаркирован стикером «Ноябрь». Вероятно, существовали и другие — или появятся позже.

В декабре Морган умоляла прекратить это.

— Нужно остановить все опыты. Нужно рассказать всем, что творится на Талосе-1, — кричала она, изможденное лицо казалось неприятно-неподвижным, точно у сомнамбулы, воспаленная от установок нейромодов конъюнктива будто кровоточила.

В декабре психолог Матиас Кель сообщил: разговор повторился пять раз. Морган устраивала истерики.

Она не плакала с шестнадцати лет.

Сестра Алекса стала каким-то иным человеком, чужим и незнакомым. Та, кто жертвовала инопланетянами, добровольцами, собой; для кого все в мире все — от паяльника до целой Вселенной — было средством достижения утопичных целей, идеалистка-социопат Морган превратилась в запуганную женщину, вроде домохозяйки с избивающим ее каждый вечер мужем.

Алексу следовало принять ее такой — искалеченной, потерявшей себя во множественных личностях, попытаться спасти то, что осталось. Остановить эксперименты,

Перед глазами Алекса стояла прежняя, настоящая Морган.

«Продолжай в любом случае», — говорила она.

За неделю до Рождества Алекс назначил новую серию тестов.

* * *

Рождество оставалось семейным праздником, даже когда они стали взрослыми, приезжать надлежало обязательно. Религиозный праздник трансформировался в традицию, которая не имела ни смысла, ни логики, но все ей следовали, даже Райли иногда появлялась.

Долгий ужин, беседы обо всем и ни о чем. Особняк родителей, огромный и старомодный, в этом классическом стиле, похожем на замок, нравился Алексу и раздражал Морган. Иногда они оставались на ночь.

На «Талосе-1» традиция Рождества мутировала в вечеринки «Желтого Тюльпана», на операторов-официантов цепляли гирлянды, много пили, болтали по-прежнему о работе, наверняка, даже когда уединялись по парам. В этот раз Алекс произнес самую короткую рождественскую речь в своей жизни, а потом пил апельсиновый сок, ни капли спиртного.

Морган сидела в дальнем углу. Перед ней стоял стакан воды — больше ничего. Она не прикоснулась к угощениям и напиткам.

Когда он подошел к ней, Морган сказала:

— Ты все это выдумал, да? Использовать. Поиграть, словно куклой. Братец.

Она ушла, сутулясь, прежде чем Алекс успел ответить.

**

В январе она украла его ключ от ядерного реактора станции.

Ее нашли в отсеке электростанции. Морган повторяла: надо все уничтожить. Взорвать. Разнести в клочья.

И что-то странное:

— Оно наблюдает. Оно ненавидит нас.

Сидя в кабинете Алекса, она раскачивалась вперед-назад, обнимая себя, если бы не плотный костюм, расцарапала бы кожу.

Алекс смотрел на нее из своего кресла. В колледже у него были курсы психологии, и поведение зависимых-созависимых упоминалось в том числе. Морган напоминала наркомана, а он — поставлял ей дозу за дозой, из отвратительной псевдожалости созависимого, надеясь, что однажды все изменится; что новые нейромоды вернут настоящую Морган.

Он заставлял ее возвращаться в симуляцию, напоминая игрока в казино — того, кто заложил бизнес, дом, последнюю рубашку и собственную жену и остервенело крутит рулетку: я отыграюсь. Следующий раз мне повезет. Повезет.

Еще одна установка нейромодов — самое ужасное лекарство против того, что случилось с Морган.

— А я ненавижу тебя, — сказала она. — Будь ты проклят за все, что сделал со мной.

Она закрыла лицо руками в жесте обреченной покорности.

«Это не Морган.

Мама, папа, простите. В детстве я сломал ей руку. Сейчас, похоже, разум — и это не нелепая случайность».

Алекс подошел к ней, протянул руку, словно к зверю в клетке. Морган отодвинулась, едва не скалясь; воспаленная конъюнктива превратила взгляд в концентрированное безумие.

«Она просто больна, я вылечу ее».

Алекс отступил. А затем подписал разрешение на февральскую серию опытов.

Similia similibus curantur.

* * *

Сгусток темной материи не похож на Морган, вообще не похож на человека.

Алекс зовет ее по имени сквозь симуляцию. На мертвой станции некому упрекнуть уже его в безумии.

Тифон с зеркальными нейронами и внедренным извне ДНК Морган — пока еще не его сестра; Алексу все равно.

Они семья и всегда останутся ею.