Дубовые Извещения (гет)

Всё было прекрасно и ничуть не больно.

Курт Воннегут. Бойня номер пять.

Всё началось с того, что Гермиона Грейнджер пыталась кое-что доказать.

Назначение Драко Малфоя специалистом по зельям в их исследовательскую группу ни для кого не стало шоком. В конце концов, после того, как Снейп умер, а Слагхорн где-то затаился, в магической Европе вряд ли можно было отыскать другого Мастера зелий подобного уровня. Выяснилось, что оценки Малфоя в Хогвартсе были не только результатом печально известного непотизма Снейпа; этот тощий мерзавец и вправду оказался талантлив.

Такая новость, хотя никого и не удивила, всё же была встречена всеобщим недовольством и раздражением. Даже Луна, чьим обычным состоянием в любых обстоятельствах оставалась безмятежная невозмутимость, сморщила нос и пробормотала:

— Уф-ф. Драко Малфой? Можете себе представить?

Гермиона могла. Вообще-то, она обладала чересчур богатым воображением. И уже нарисовала в своём мозгу следующую картину: жажда внимания и напыщенность, резко очерченная верхняя губа, готовая в любой момент дрогнуть в усмешке, линия челюсти, буквально кричащая о том, что позволение дышать одним воздухом с её обладателем является высшим благословением. Этот самый образ вызвал прошедшую по позвоночнику волну негодования, что само по себе было в значительной степени лицемерием для Гермионы Грейнджер — Доблестной Гриффиндорской Заучки и Бывшей Вязальщицы Шапочек для Эльфов, — которая частенько упрекала своих друзей: «Бросьте. Это было годы назад. Просто забудьте, ладно?»

Но Драко Малфой всегда был особым случаем.

В её представлении он не заслуживал ничего, кроме презрения.

Учитывая тот факт, что они работали над зельем — Зельем, Предсказывающим Смерть, — Малфой неизбежно становился ядром их исследований, и все они так или иначе должны были столкнуться с его острым языком и ядовитым высокомерием. Он ещё не появился в лаборатории, а все уже были настроены против него. Гермиона не стала исключением. Несмотря на то, что теперь они являлись коллегами, ей казалось странным видеть Малфоя в непосредственной близости к собственной персоне, и Гермиона по-прежнему ожидала, что между ними проляжет жирная чёрная линия, отделяющая их друг от друга.

В её мозгу усмехающаяся физиономия Малфоя ассоциировалась с такими вещами, как границы, категории и ярлыки. Гермиона на одной стороне, он — на другой. Сверлят друг друга взглядами поверх непреодолимой пропасти.

Однако удивление вызвало то, что, как все вскоре заметили, Малфой больше не бравировал своим состоянием и привилегиями перед каждым, оказавшимся в зоне слышимости. Возможно, дело было в том, что теперь его имя служило синонимом слов «трус» и «перебежчик». Ходили слухи об изрядно опустевших сейфах, о разрушенном особняке («Те грёбаные павлины-альбиносы? Они все подохли», — злорадно улыбаясь, заявил Дин Томас), об «условиях испытательного срока», о тяжёлом состоянии Малфоя-старшего и о Нарциссе, которая умерла жалкой смертью. Бесславная кончина, которую все они должны были предвкушать.

Гермиона не встречала его с того самого дня, когда закончилась война: тогда она увидела всех Малфоев, жавшихся друг к другу с одинаковым, застывшим на бледных заострённых лицах выражением отчаянного непонимания, будто они не знали, считать себя победителями или побеждёнными. Той ночью в Большом зале Гермиона поймала взгляд покрасневших слезившихся серых глаз Драко, и ей пришлось заставить себя разорвать зрительный контакт. Тогда она почувствовала, как внутри что-то ёкнуло: что-то, что сегодня заставляло её испытывать холод и стыд. Она не знала, была ли это злость, отвращение, обида или ненависть. Ощущение восстановленной справедливости при виде его унижения после стольких лет, полных замечаний о том, что её место под подошвами малфоевских ботинок. Уверенность в собственном нравственном превосходстве и удовлетворение от того, как вершилось высшее правосудие. Наверное, в тот момент её одолевали все эти чувства.

Она помнила, как корчилась на холодном полу, помнила тот ужасный запах чистого, чистого, невыносимо чистого мрамора, что навеки отпечатался в её мозгу, собственные одеревеневшие суставы и кости, будто бы тающие в крови, пока эти самые бледные острые лица смотрели на неё.

Они видели не только боль… Они стали свидетелями того, как Гермиона молила о прекращении мучений.

По её мнению, никто из них не заслуживал покоя.

Как бы то ни было, теперь Малфой держался по большей части особняком. О, он всё ещё был мерзким грубияном, по-прежнему обзывал её, например, «сучкой-всезнайкой» или «сраной зубрилой», но дело в том, что он больше не шёл прежней дорогой. И не называл её тем ужасным словом на букву «г». Вытащенный из крепкого панциря, состоявшего из денег, связей и своих дружков, Малфой оказался ещё одним парнишкой, которому пришлось искать выход из трясины войны. Теперь он отличался неразговорчивостью и предпочитал резко развернуться и уйти вместо того, чтобы провоцировать коллег на вполне оправданное раздражение.

Он «стал мягче», как однажды выразилась Джинни.

Даже задиры и хулиганы когда-нибудь да взрослеют. Гермиона всегда это знала.

Но почему-то…

Её цепляло что-то в том, насколько бессилен оказался Малфой против своих несчастий. Ей казалось, она будет этому радоваться. Смаковать. Мерлин свидетель: у неё была склонность зацикливаться на обидах.

Но возможность лицезреть это вот так, в открытую, перед собственным носом, заставляла Гермиону чувствовать себя... плохо. Она отказывалась называть это состраданием. Отказывалась идти на поводу у собственной натуры только потому, что перед ней оказался ещё один несчастный, чьё состояние пробудило в ней жалость. Малфой был — и оставался — заносчивым, самодовольным, трусливым мелким засранцем, и часть Гермионы считала, что происходящее являлось справедливой платой за его грехи.

Но едва участники группы обнаружили, что Малфой избегает конфронтации и что они могут безнаказанно его провоцировать, потому что условия испытательного срока не позволяли Драко оказывать мало-мальское сопротивление, то начали вести себя нахально и дерзко. Сперва это казалось смешным. Ребята просто устроили Малфою тяжёлую жизнь, при этом, однако, не подвергая его опасности.

Впрочем, постепенно злобные комментарии стали более личностными, а выходки — более серьёзными. Насмехались над его умершей матерью, выпадающими волосами отца, проходились по тому факту, что мэнор, вот уже два года как выставленный на продажу, так никого и не заинтересовал. Малфою подкладывали в еду всякую дрянь. Но обнаружилось, что тот страдает ужасной аллергией на экстракт бундимуна, и одно из зелий, которые ему подмешали в чай — то, что вызывает фурункулы, — стало причиной анафилактического шока. Гермиона до сих пор помнила его побелевшие костяшки впившихся в горло пальцев, рот, открывавшийся в безуспешных попытках протолкнуть кислород в лёгкие, его опухшее покрасневшее лицо и то, как он, хрипя, извивался на полу, пока остальные смеялись. С тех пор Малфой перестал обедать в офисе.

Однажды поздним вечером Гермиона заметила, как он при помощи чистящей щётки пытался что-то оттереть со своей двери. То, что она застала Малфоя с инвентарём для уборки в руках, поразило Гермиону если не до глубины души, то близко к этому. Драко сдался через час. Когда он ушёл домой, она приблизилась к его двери и обнаружила там надпись «Мал-трах», выведенную смолой во всю ширину полотна. Слово, для верности укреплённое чарами, пахло аккумуляторной кислотой. Малфой своими стараниями только размазал буквы: «т» смазалась с «р», а «а» теперь сливалось с «х». Но разобрать написанное по-прежнему было можно.

Согласно представлениям Гермионы, никто не заслуживал подобного отношения — даже такие мерзкие засранцы, как Малфой.

К его чести надо отметить, что он ни разу не пропустил работу. Конечно, это могло быть одним из условий его испытательного срока.

Происходящее вызывало у Гермионы тошноту.

— Почему ты им это позволяешь? — как-то спросила его она, чуть ли не в слезах ворвавшись в малфоевский кабинет.

«К чёрту все эти границы!» — сказала она себе.

Его кабинет, лишь немногим больше душной клетки, располагался в самом оживлённом месте здания. Все проходящие мимо обычно пинали его дверь. В тусклом мутном свете волосы Малфоя мягко светились. Однажды, давным-давно, Гермиона задалась вопросом, были ли они на ощупь такими же мягкими, как и на вид.

Он бросил в сторону посетительницы лишь один взгляд и усмехнулся. Кожа на его измождённом лице натянулась, подчёркивая кости черепа.

— Не делай вид, что ты не одна из них, Грейнджер.

«Господи».

Это её поразило.

Ей пришлось посидеть несколько мгновений, чтобы всё обдумать. И Гермиона была вынуждена признать, что если война её чему-то и научила, так это тому, что предрассудки не чужды никому. Лишь то, что они сражались на хорошей стороне, не означало, что они всегда оставались хорошими людьми. Это было не такой уж великой мудростью, но тем не менее удивило Гермиону. Ей никогда не нравилось быть «плохим парнем». Она ничего не имела против, пока была Малфою конкурентом, противником, наказанием, да просто занозой в заднице, но становиться его мучителем она не собиралась.

На следующий день Гермиона принесла ему пластиковый контейнер со спагетти болоньезе, которые она приготовила накануне вечером. Она ворвалась в его кабинет, дверь в который никогда не закрывалась согласно условиям испытательного срока, и с вызывающим видом грохнула тарой об стол. Вылетая в коридор, Гермиона вроде бы заметила озадаченный взгляд и недоуменно искривлённые губы Малфоя.

Конечно, всё было не так просто. Он оставил еду там же. Вернувшись за контейнером два дня спустя, она обнаружила, что содержимое не тронуто, а спагетти превратились во влажную, густую, кисло пахнущую массу. Это — угощение обедом, к которому Малфой не притрагивался, — продолжалось в течение двух недель, пока однажды Гермиона, неохотно забежавшая, чтобы забрать свои гниющие подношения из одного лишь принципа, не столкнулась с очевидным фактом: Малфой был голоден. Чертовски голоден, если, конечно, судить по тем пронзительным звукам, что издавал его живот.

— Оставь это, — он с мрачным видом кивнул на контейнер с мясом и почками, который она взяла домой после ужина с семейством Уизли. Гермиона была немного обижена тем, что первое принятое им блюдо в действительности было приготовлено не ею. Но тот факт, что она надавила, а он поддался, успокаивал. Самую малость.

К этому моменту Гермиона уже давным-давно позабыла, что же она пыталась доказать в самом начале. Она было задумалась: не должно ли её хоть как-то беспокоить то, что теперь она относилась к Малфою дружелюбно не из одной только жалости? Но решила не забивать себе голову. В конце концов, не похоже, чтобы Малфой обращал внимание на её мотивы.

Ещё одним сюрпризом стало то, что он не выражал по отношению к ней того недоверия, которого она ждала. То, что Малфой не делал поспешных выводов, основываясь на своих первых впечатлениях. Возможно, он и вправду повзрослел за время войны.

Они достигли компромисса: Малфой кратко, но чётко отвечал на её вопросы, Гермиона приносила ему из дома обед, он делал вид, что этого не замечает, а она оставляла его в одиночестве. Обычно со своими рабочими проблемами она обращалась именно к Малфою: он был бесстрастно профессионален, убийственно прямолинеен и гораздо умнее всех тех, кого знала Гермиона. Эту отвратительную правду она не собиралась признавать даже перед самой собой.

Гермиона обратила внимание, что Малфой начал расчищать свободное место на своём столе: левый дальний угол — как раз тот, где она обычно оставляла контейнер.

Однажды по дороге к его кабинету Гермиона разговорилась с Анджелой Лэнсинг и заметила, что Малфой выглядывает из дверного проёма и осматривает коридор, будто бы что-то выискивая. Встретившись глазами с Гермионой, он вскинул бровь, словно молчаливо упрекая за опоздание. Гермиона извинилась перед Анджелой, которая ответила ей нахальной понимающей ухмылкой, и поспешила к кабинету Малфоя. На двери все ещё виднелись большая буква «м» и маленькая «х».

Они не обедали вместе. Они не были друзьями. Никто из них не упоминал об устоявшемся порядке вслух, но в конце недели Гермиона всегда получала свои контейнеры обратно: вымытые до блеска, аккуратно составленные друг на друга и от этого похожие на некий языческий столб во имя божества Tupperware.

* * *

В среду утром Гермиона зашла в кабинет Драко, чтобы задать вопрос по поводу Зелья-Дать-Дуба, как нарекла его Луна, чьё чувство юмора, очевидно, оставалось на уровне восьмилетки.

С Малфоем не было нужды поддерживать нелепую дружескую пикировку. Гермиона рассчитывала зайти в его кабинет, за пять секунд получить ответ и отправиться в кафетерий на ланч с Анджелой. И, может, даже успеть прийти прежде, чем закончатся те клубничные птифуры, которые продавались только по средам.

Гермиона с удивлением оглядела приоткрытую дверь — что уже само по себе было странным, так как Малфой пользовался любой возможностью обеспечить себе хоть какую-то приватность — и Драко, в одной руке которого было небрежно сжато письмо, а в другой стиснута зажжённая сигарета. Воздух был таким тёплым и влажным, словно он попал в Гермиону, уже пройдя через сотню лёгких. Пахло дымом, несвободой и тихим, тихим отчаянием.

— Здесь нельзя курить, — заметила она, не зная, что ещё сказать. Поставила закрытый контейнер на угол стола. Сегодня это был цыплёнок в кунжуте.

— Малфой? — позвала она, когда Драко не сделал ни единого движения, дающего понять, что он заметил визитёра.

Гермиона понимала, что нарушает устоявшиеся традиции, но что-то в линиях его рта свидетельствовало о том, что происходящее — с чем бы ни были связаны курение, застывший взгляд и угрюмость — не нормально. Она испугалась.

Гермиона вспомнила, что до неё доходили слухи о пари, заключённом членами их команды.

«Как считаете, когда Малфой сорвётся? Через три недели? Через пять месяцев? Через год? Думаете, он убьёт себя?

Кто, Малфой? Да у него духу на такое не хватит.

Не смог убить Дамблдора, хотя тогда речь шла о спасении его семьи. Не сможет убить и себя.

Слизеринец, помните? Такие типы выживают — и ничего больше».

И — движимая то ли виной за своих непочтительных коллег, то ли душевным подъёмом в связи с недавним прорывом в работе над зельем, то ли желанием поторопиться и успеть застать птифуры — она сделала шаг вперёд и задала вопрос, который вертелся у неё на языке, тот, который, по её собственному глубокому разумению, никогда не следовало задавать Драко Малфою.

— Ты… ты в порядке?

Он взглянул на неё с отвращением, буквально сочащимся из серых глаз.

— Грейнджер, отвали.

И, прежде чем Малфой заклинанием захлопнул дверь перед её носом, Гермиона заметила золотой проблеск: его имя, выведенное аккуратным почерком на лежащем на столе конверте.

И она подумала: «О».

Жёлтая струя дыма вырвалась за ней в коридор, закрутилась в воздухе и исчезла. Позже в кафетерии, когда Анджела сообщила, что зелье прошло все этапы тестирования и что сегодня они должны получить свои письма, Гермиона уловила запах никотина и смолы, тянущийся от своих волос.

* * *

Все свои покупки Гермиона делала в маленьком магазинчике, расположенном в глубоком захолустье. Выбор товаров там не особо впечатлял, в зале висел приторный запах лежалых фруктов, сдобренный нотками чистящего средства, но всё было не так уж плохо. Это казалось всяко лучше, чем в спешке столкнуться с каким-нибудь знакомым и поневоле начать обмениваться бесконечными неловкими вопросами о самочувствии. Гермиона предпочитала аппарировать в сырой переулок за лавкой Гримбакера в шестидесяти километрах от её дома вместо того, чтобы вступать в нежелательные беседы.

В тот день она пыталась определить, почему финики выглядят так зловеще: то ли они испортились, то ли дело было во флуоресцентном свете, лившемся сверху от лампы, так похожей на инструмент криминалиста. Как вдруг Гермиона заметила знакомую макушку, движущуюся мимо прилавков с молочной продукцией в сторону хлебного отдела.

Невероятность столкновения с кем-то знакомым в бежево-зелёной безликости лавки привлекла её внимание, и Гермиона поймала себя на том, что уставилась в том направлении самым неподобающим образом.

Как и предполагалась, под головой обнаружилось тело, которое, несмотря на отсутствие на нём грубой шерстяной ткани угольного цвета, тянувшейся следом грозовым облаком, было вполне узнаваемо по резким, неестественным движениям. Словно этот человек учился ходить, находясь в замкнутой, жёсткой коробке. Словно он шёл по жизни, стараясь занимать как можно меньше места.

И — да, вот оно — характерная особенность шага правой ноги, заминка, намекающая на некую старую травму.

Каковы были шансы, что она встретится с Драко Малфоем именно здесь?

Гермионе следовало подозревать, что удача выкинет такой фортель, раз уж сегодня была среда.

Одно только это слово порождало в Гермионе неясный расползающийся страх и желание бросить покупки и сбежать в свою квартиру. Среда была неоднозначным днём: словно нелюбимый и нежеланный ребёнок, она застряла посреди недели, и Гермиона никак не могла определиться, как к ней относиться. Этот день был слишком далёк от понедельника, чтобы жаловаться на резкое погружение в работу (не то чтобы Гермиона хоть когда-либо так делала), и слишком далёк от пятницы, чтобы предвкушать предстоящие выходные. Честно говоря, Гермиона предпочла бы грустить в понедельник или страдать от одиночества в пятницу — ощущать что угодно, лишь бы иметь ясность, что же это за чувство. Тогда бы не было такой неприятной… неоднозначности.

Получив соответствующее название, всё — вообще всё — могло быть отсортировано и исправлено. И никогда не стоит говорить, будто Гермионе Грейнджер не нравятся эти её наименования.

Чёртовы среды.

Но будучи собой, Гермиона не могла отказаться от перспективы выяснить, какой именно хлеб предпочитает Малфой (она ставила на бриошь — выпечку такую же бестолковую и претенциозную, как и сам покупатель). Поэтому Гермиона положила финики в свою тележку и направилась в ту сторону, где скрылся Драко.

Будь она честна с собой, то призналась бы, что этот вуайеризм подпитывался в том числе и некоторой мстительностью, которая была неотъемлемой чертой её характера наравне с любопытством. Хоть она и знала, что Малфой получил своё Дубовое Извещение, ей до сих пор было обидно от резко брошенного «отвали».

Гермиона оставила тележку у витрины с сырами и принялась наблюдать за Малфоем, который в маггловской одежде казался на удивление выше, чем в мантии, и который в этот самый момент изучал богатый выбор нарезанного хлеба. Драко выглядел так же, как и на работе: руки были скрещены на груди, верхняя губа напряжена, будто бы готовясь растянуться в тонкую усмешку при малейшем поводе, светлые брови сошлись в угрожающую галочку. Малфоевский нос, прямой и отлично вылепленный (как с неохотой всё же признала Гермиона), был слегка сморщен от лёгкого отвращения. Вот что помогало Драко держаться на работе. Столкнувшись лицом к лицу с Малфоем, большинство её коллег вдруг обнаруживало, что тот по-прежнему в состоянии дать отпор.

Остановившаяся за его спиной невысокая пожилая дама сверлила взглядом белобрысый затылок, пытаясь добраться до хлеба, который от неё загораживал Малфой. Дама откашлялась, но Драко не пошевелился. Старушка, наконец, потеряла терпение, потянулась и, не глядя, схватила обёрнутую в целлофан буханку.

Гермиона уже приготовилась посмеяться над реакцией Малфоя, гадая, хватит ли у того наглости распустить свой ядовитый язык в этой ситуации. В её голове этот эпизод уже превратился в забавную историю, которой потом можно будет поделиться с друзьями. «Итак, я наткнулась на Малфоя в лавке Гримбакера», — так бы начинался её рассказ. Как бы там ни было, но они с Малфоем никогда не станут лучшими друзьями, а она всегда ценила возможность хорошо посмеяться.

Однако Гермиона оказалась совершенно не готова к тому, что произошло потом.

С объективной точки зрения это не являлось каким-то выдающимся событием. По факту, не произошло ничего примечательного.

Едва женщина дотронулась до Малфоя рукой, тот подпрыгнул. С того места, где Гермиона, согнувшись, пряталась за охлаждёнными упаковками творога, было видно, как вздулись на его руке сухожилия, как будто бы в нерешительности ожили под кожей мышцы. Его правая ладонь сложилась в кулак так, что резко выступили костяшки, второй рукой Малфой схватился за то место, где его, должно быть, коснулась женщина. На левом предплечье расплывался выцветший, но всё ещё видимый отпечаток прошлого, который навсегда лишил Малфоя того, что Драко когда-то звал своим.

А потом Гермиона увидела — губы Малфоя двигались слабо, но она всё равно разобрала.

— Прошу прощения, — пробормотал он.

Сделав вид, будто она ничего не услышала, женщина с суровым видом прошла мимо.

Драко Малфой, один из самых закоснелых и гнусных людей, которых только знала Гермиона, извинился перед магглой. Будто просил прощения за то, что вообще здесь находился. Словно извинился, что позволил своей замаранной коже оказаться в такой близости от неё.

И Гермиона почувствовала прилив знакомого праведного негодования, заставившего её распрямить спину и крепче сжать ручку тележки. Дыхание спёрло в горле, потому что на неё вдруг нахлынуло одно из тех прозрений, что называются «взрослением».

Происходящее внезапно вышло за рамки отношений просто Гермионы и Драко, члена Ордена Феникса и Пожирателя Смерти, грязнокровки и чистокровного. Было так легко, так просто мыслить этими категориями: Гермиона — добрая сознательная девочка, протягивающая руку помощи своему давнему мучителю, почти что опустившемуся и, возможно, раскаявшемуся мерзавцу.

Но настоящая жизнь не сводится к таким простым вещам. Настоящая жизнь гораздо шире категорий и ярлыков. Точно так же, как сама Гермиона была не только ходячим мозгом, скрытым в зарослях пышной шевелюры, Малфой был бóльшим, нежели богатеньким зубоскалом, прячущим реальные проблемы с контролем гнева. И не это ли самая удивительная штука?

Они просто два человеческих существа — она и Драко, Драко и она, — два едва повзрослевших человека, каждый со своими сомнениями, болезненными претензиями и тайными грехами, мучимые стыдом. Чувствующие неуверенность. Фонтанирующие своими нереализованным фантазиями. Первый столь же трепещуще живой, сколь и второй. Всего лишь парочка детей, которые были так сильно погружены в себя, что не смогли научиться любить, но которым пришлось с этим жить.

И Гермиона решила, что увиденное сейчас — Драко Малфой, покупающий хлеб в одиночестве, чтобы в одиночестве его съесть, — совсем не смешно, а очень даже грустно.

И, может быть, только лишь может быть, он заслуживал не того, чтобы кто-то осчастливил его жалостью, сочувствием и состраданием, словно бросил милостыню так, что монеты жалко и лживо зазвенели в пустой банке. Возможно, Малфой заслуживал того, чтобы кто-то захотел пробраться через всю ту грязь, которой он себя окружил, и дал ему шанс.

«Надо же, вы только посмотрите: Гермиона Грейнджер, Доблестная Гриффиндорская Заучка, наконец-то повзрослела».

Резко выдохнув, как всегда, когда Гермиона старалась подготовить себя к столкновению с, казалось бы, неразрешимым делом, она поджала локти и толкнула тяжёлую тележку, стараясь создать как можно больше шума, чтобы обозначить своё присутствие и дать Малфою время успокоиться.

Сначала Гермиона притворилась, что не видит его. Она нарочито огляделась, так внимательно изучая хлеб, словно от этого зависела её жизнь. В конце концов, она же не хотела, чтобы Драко решил, будто его преследуют. Через пять секунд Гермиона бросила взгляд на Малфоя, отвела глаза, а затем быстро повернула голову с выражением приятного удивления, о котором буквально кричала каждая чёрточка её лица.

— Малфой! Вот уж сюрприз! — громко провозгласила она, незаметно приглаживая волосы. Она была рада, что, повернувшись к ней, Драко выглядел невозмутимо. Его извинение потрясло её, и она бы хотела изменить свою память, скрыть это воспоминанием образом Малфоя, пребывающего в своей отличной форме: ухмыляющегося, рычащего, стискивающего зубы, с порозовевшими щеками и бьющейся от гнева веной на виске.

— Грейнджер, — безэмоционально откликнулся он. Серый цвет скрадывал все краски. Его кажущееся бескровным лицо выглядело моложе. Слишком молодым. Тени у его рта складывались причудливым образом.

Гермиона никогда ещё не оказывалась так близко к Малфою и знала: наверняка он думал, что она находится в привычной для себя стихии, раз уж они стояли в маггловской лавочке. Но правда заключалась в том, что Гермиона чувствовала себя тут так же неловко, как, должно быть, и сам Малфой.

Очутившись вплотную к Малфою, она отметила, что её собственная макушка находилась на одном уровне с его ключицами. И что горло у него длинное, тонкое, белое, покрытое плёнкой пота из-за плохо работающего в лавке кондиционера. И что его рубашка, пусть и не обтягивающая, гораздо лучше мантии подчеркивала линии мужского жилистого торса. Словно демонстрируя специально для Гермионы: вот оно, тело Драко Малфоя.

Это казалось… неприличным. Поэтому она сосредоточилась на кончике его носа.

— Кажется, тебе нравится моя стряпня, да? — выпалила Гермиона. Она очень ясно осознавала, насколько тонок тот лёд, на который она ступила: впервые кто-то из них открыто упомянул их соглашение об обмене информации на еду. И, прежде чем Малфой успел что-то возразить, Гермиона почувствовала, как двигаются её губы, будто бы живущие своей собственной жизнью: — Ну, сегодня вечером в моей квартире будет скромная вечеринка. Ничего особенного. Только лишь люди, которых мы оба знаем. Хотим отметить успех с Зельем-Дать… я хочу сказать, эм-м, Зельем, Предсказывающим Смерть. Я готовлю кучу всего. Полноценный ужин из пяти блюд. Вообще-то, я понятия не имею, зачем в это ввязалась, но Рон убедил меня, что я справлюсь, и я подумала: он прав. И в конце концов, это того стóит: мы бились над этим зельем три года, верно? Но полагаю, тебе не нужно об этом напоминать, ведь ты работал над ним вместе со мной. Ха-ха…

Мускул на челюсти Малфоя дрогнул.

— Так вот, готовка на мне, — снова повторила Гермиона и смущённо указала на содержимое своей тележки. — И… эм… Тебе стóит прийти. Я была бы рада, если бы ты пришёл.

Он вскинул бровь, уткнувшись взглядом в буханку хлеба, которую держал в руках (пумперникель, не бриошь). Вот это и значит рискнуть? Дать кому-то шанс? Поставить себя в положение, что тебя могут отвергнуть?

Гермиона прикусила губу.

— Конечно же, ты не обязан. Я понимаю, мы не такие уж и друзья и ты не особо мне симпатизируешь, но…

— Будет ли на… этой скромной вечеринке алкоголь?

— О да! Просто море! — улыбка на её лице удерживалась исключительно благодаря инерции.

Теперь, вскинув ту же бровь, он смотрел прямо на Гермиону.

— Хорошо.

— Хорошо?

Вот оно. Тень его прежней усмешки скользнула по губам. Как же она изменила его лицо. Гермиона дважды моргнула.

— Грейнджер, у меня проблемы с дикцией?

— Ой, ясно. Я просто подумала, что ты шути… Не обращай внимания! Тогда увидимся в восемь тридцать! — она покатила тележку прочь, горя желанием поскорее расплатиться за гору еды и вернуться домой, где можно с головой погрузиться в готовку для половины населения Магической Британии и забыть, как чертовски глупо она только что выглядела перед Драко Малфоем.

Гермиона с хлопком аппарировала в свою гостиную — Живоглот сердито зыркнул на хозяйку, потревожившую его сон, — и в голове её мелькнула смутная мысль, что она забыла дать Малфою свой адрес.