Высшая трансфигурация (джен)

— Каждый волшебник может превратить ежа в подушку для булавок, — говорила профессор Макгонагалл. — Или чайник в черепаху. — При последних ее словах Невилл густо покраснел: ему это превращение когда-то так до конца и не удалось, и с тех пор он не предпринимал новой попытки. — Однако лишь немногие способны ощутить поток магии, обнимающий объект превращения, или увидеть вплетающиеся в него нити заклинания, перекраивающие поверхностные ткани, не касаясь при этом самой сути. Или почувствовать силу магии, создающей иллюзию жизни или смерти при трансфигурации одушевленного предмета в неодушевленный — или наоборот. Оценить грациозность и красоту этой иллюзии…

Невилл поежился: сейчас профессор Макгонагалл изрядно напоминала ему профессора Снейпа. Впрочем, справедливости ради, это случалось довольно часто, хотя на ее уроках ему доставалось куда меньше. Но, с другой стороны, неверно выполненное заклинание трансфигурации не могло разнести по кирпичику класс и покалечить одноклассников.

Строго говоря, возвращаться к ее урокам Невилл жаждал не больше, чем к урокам профессора Снейпа. Но бабушка… Она, к его удивлению, легко смирилась с тем, что ее внуку не суждено продолжить изучение зельеварения и, следовательно, стать аврором, как отец. А вот исключение из класса трансфигурации снова зажгло в ее глазах лихорадочный блеск, который Невилл не видел с тех самых пор, как получил письмо из Хогвартса. С тех самых пор, как его семейство, наконец, поверило, что он действительно не сквиб.

Он и по сей день с ужасом вспоминал попытки вызвать его стихийную магию, — и помнил волной накатившее облегчение в тот день, когда, выброшенный из окна, отскочил от земли, будто резиновый мяч. Ноги были ватными, глаза щипал заливающий их пот, руки дрожали — но не от страха, а от умиротворяющим прибоем ударяющей в виски мысли: «Все! Теперь все закончилось». Вот только на поверку почти ничего не изменилось, и на него по-прежнему смотрели со страхом и разочарованием, и по-прежнему порой подкарауливали у воды и на балконах.

— Высшая трансфигурация доступна немногим, — повторила Макгонагалл уже мягче. — И вы, мистер Лонгботтом, определенно не принадлежите к их числу. Но в этом нет ничего страшного.

— Да, мэм, — пробормотал Невилл. И крепко стиснул зубы.

Его снова, как в детстве, била крупная дрожь, которую он изо всех сил пытался скрыть. Видимо, трансфигурация являлась единственным искусством, признающимся Августой Лонгботтом по-настоящему волшебным. Он не был уверен, что согласен с такой оценкой, однако из самых глубин естества уже поднялся и прочно обосновался в сердце знакомый страх: а что, если он все-таки не является настоящим волшебником?

* * *

— Мерлиновы яйца! — в сердцах завопил Энтони Голдштейн на полбиблиотеки и со злостью захлопнул книгу. — Формула заклинания, ну ты только подумай! Плевать мне на формулу и прочую нумерологию, спасибо! Я просто хочу понять, почему у меня не получаются эти чертовы Протеевы чары!

Гермиона уже давно дала себе слово не вмешиваться в подобные ситуации, однако Энтони в прошлом году казался искренне впечатленным ее успехами в освоении именно этого заклинания, и потом, она ведь знала, как можно помочь.

— Высшие заклинания тесно связаны с нумерологией, — пояснила она, выглядывая из-за перегородки, отделявшей ее стол. — Эти конкретные чары чуть меняются в зависимости от объекта приложения. Потому в руководстве и сказано про формулу.

— А ты, конечно, умнее Флитвика! — огрызнулся Голдштейн. — Без нумерологии тут не обойтись, но он просто забыл об этом упомянуть. Конечно, куда какому-то там профессору до мисс Совершенство!

Гермиона вспыхнула и закусила дрожащие губы.

— Спасибо, Гермиона, — быстро вмешалась Падма. — Мы непременно к тебе обратимся, если начнем осваивать эти чары на профессиональном уровне. Однако такие сложности вряд ли нужны для школьной контрольной, иначе профессор Флитвик и в самом деле нас бы предупредил. Мне кажется, — обратилась она к Голдштейну, — ты просто взял слишком продвинутое руководство. Может, поищем что попроще?

— Или просто возьмем палочки и потренируемся, — хмыкнул тот. И тут же нервно и злобно покосился на Гермиону — строго говоря, вне занятий им не разрешалось творить заклинания. Но неужели они могли подумать, будто она на них донесет?

Они быстро собрали книги и пергаменты — Голдштейн все еще кипел и скидывал свитки в сумку так резко, что несколько сильно помял, а один даже разорвал, — и направились к стойке, за которой возвышалась уже начавшая неодобрительно посматривать в их сторону мадам Пинс. Падма на ходу прошептала что-то успокаивающее.

— Не беспокойся, — откликнулся Голдштейн, явно громче, чем намеревался. — Стану я обращать внимание на эту магглокровку.

Гермиона снова вспыхнула от гнева и обиды и еще сильнее качнулась на стуле, сдерживая желание вскочить и схватиться за палочку.

Это слово преследовало ее на протяжении всех шести лет обучения в Хогвартсе. Конечно, существовал и более грубый его вариант. А также — как выразились бы ее родители — политкорректный, однако лингвистика ее не слишком беспокоила. Она скрывала это, даже от Гарри и Рона, — ведь это было еще одно свидетельство того, что она все еще чужая в этом мире.

— Продолжайте в том же духе, мисс Грейнджер, — услышала она за спиной насмешливое шипение, — и я непременно воспользуюсь случаем и сниму с Гриффиндора с десяток баллов. За порчу школьного имущества.

Гермиона, вздрогнув, и в самом деле чуть не свалилась на пол вместе со стулом. Кое-как выпрямилась, осторожно, будто убеждаясь в устойчивости, откинулась на спинку и медленно обернулась.

— Простите, профессор.

Снейп махнул рукой, перехватил поудобнее огромный фолиант и прислонился к ближайшему стеллажу — так, что тот теперь скрывал его от бдительного ока мадам Пинс.

— От гриффиндорской привычки лезть не в свое дело постоянно страдают окружающие… — он сделал многозначительную паузу, — предметы.

— Так уж и гриффиндорской? — огрызнулась Геримона. И с трудом подавила желание испуганно зажать рот ладонью.

Снейп, однако, только усмехнулся.

— Не стану спорить. Однако, хоть это и не мое дело, — он угрожающе прищурился. — Вы не производите впечатления человека, излишне озабоченного лингвистикой. — Гермиона опустила глаза: Снейп будто прочитал ее мысли. А может, действительно прочитал? Она посмотрела на него с подозрением. Тот снова хмыкнул. — У вас все на лице написано. Даже старый Слиз… — он запнулся и быстро поправился: — Даже профессор Слагхорн заметил ваше… гм, беспокойство по этому поводу.

— Я не стыжусь своих родителей, профессор! — отрезала Гермиона. Сердце колотилось как бешеное. Потому что она не привыкла грубить учителям. Разумеется ведь, только поэтому?..

— В самом деле? — Снейп картинно приподнял левую бровь. — В таком случае, вы весьма успешно это чувство имитируете. Примите мои поздравления.

Гермиона резко вскочила на ноги. Перед глазами крутился бешеный калейдоскоп. Ее собственные давние слова: «Конечно, в этом нет никакого риска, ведь мои родители — магглы». Это была правда, разумеется, всего лишь обычная правда — так почему ее задевало, когда эту «правду» озвучивал кто-то другой? Этими словами слишком часто прикрывают жестокость и стремление кого-то обидеть или оскорбить. Начало этого года, первый урок зельеварения: «Нет, сэр, мои родители — магглы». Она с трудом заставила себя выдавить эти слова в лицо Слагхорну. Потому что боялась разочарования, заранее вынесенного вердикта: «а, ну тогда от нее нечего ждать»? Возможно, и даже вероятно, и это было, конечно, неприятно, как, собственно, и любой ярлык. Но ей никогда не приходило в голову, что ее поведение может быть истолковано вот таким, озвученным Снейпом, образом. Или… она просто гнала от себя эту мысль?

— Я горжусь своими родителями, профессор! — зашипела Гермиона не хуже самого Снейпа. — И своим происхождением.

— Как скажете, мисс Грейнджер, — с картинным недоверием, будто оценивая результат работы особенно бесталанного студента, протянул Снейп.

Гермиона сжала кулаки так, что ногти впились в кожу.

— Я грязнокровка и горжусь этим!

Снейп качнулся вперед, вскинул свободную руку, предупреждая движение мадам Пинс, и громко провозгласил:

— Двадцать баллов с Гриффиндора. За неподобающие выражения.

Но в его глазах плясали отчетливые смешливые искры.

* * *

Каждое растение, учила профессор Спраут, неповторимо и уникально. Невилл уже давно, на собственном опыте, убедился в правоте этих слов. Каждая мандрагора, каждый мимблус, каждая ветка или цветок чем-то неуловимо отличались от своих сородичей. И всякий раз он, принимаясь за работу с очередным экземпляром, заново открывал для себя старые, давно известные истины. Багаж знаний помогал быстро выбрать верное направление, прочертить правильную дорогу от единственной едва заметной точки, сократить список вопросов — но не предоставлял готового универсального ответа.

Вот и сейчас в первой теплице Невилл внимательно наблюдал за больной бразильской росянкой, которую профессору Спраут почему-то непременно нужно было вылечить. Они еще вчера попробовали новый прикорм, и теперь проверяли реакцию на лечебные заклинания и изменение уровня освещения.

На появление профессора Снейпа Невилл едва обратил внимание. Тот бросил на него быстрый и цепкий, но все равно довольно равнодушный взгляд и стремительно прошел вглубь теплицы.

— У меня пока нет для тебя новостей, Северус, — сказала Спраут где-то совсем рядом, за плотной стеной тянущегося к потолку умиротворяющего тростника.

— Хм. Я особо и не рассчитывал, — пробормотал тот.

Спраут неодобрительно поцокала языком.

— Опять заказал впритык?

— Бразильскую росянку не так-то просто достать. — Голос звучал так, будто Снейп оправдывался.

— Право, для человека, который так жаждал заполучить должность преподавателя ЗОТИ, ты слишком беспокоишься за свои зельедельческие эксперименты, — рассмеялась Спраут. — Ну-ну, береги сердце и печень. Твою зубастую звездоглазку мы ведь спасли.

Снейп помолчал минуту, а потом проворчал — таким, однако, тоном, будто и понятия не имел, кто же в последнее время постоянно помогает профессору Спраут:

— И как же тебе удалось раскопать в этой толпе недоумков столь могущественного мага?

Невилл удивленно моргнул. Гербология никогда не казалась ему по-настоящему магическим искусством, ведь она в каком-то смысле доступна даже магглам. И уж во всяком случае он не ожидал услышать подобное определение от Снейпа. Который, несмотря ни на что, всегда казался ему невероятно сильным волшебником. Хотя и постоянно высмеивал «глупое размахивание волшебной палочкой».

Росянка, откликаясь на ласку выпущенного из палочки слабого люмоса, осторожно развернула пару листьев.

— Чистое везенье, — между тем отмахнулась Спраут. — Тонкому искусству гербологии, к сожалению, можно обучить не каждого, но талант рано или поздно непременно себя проявит. Растения — они ведь куда проницательнее нас, людей, и всегда тянутся к тому, кто умеет и хочет понимать их язык. Нужно просто запастись терпением и наблюдать.

— Ох, Помона, Мерлина ради! — хмыкнул Снейп. — Давай на ночь глядя без панегириков. Я и без того в должной мере восхищен твоей и твоего помощника волшебными силами.

Та расхохоталась:

— Так я тебе и поверила! Но мы все, я полагаю, небеспристрастны.

— Нет, я вполне серьезен. Быть может, я и не отличу потенциального мастера от ремесленника в какой-либо области, кроме своей, но для этого озарения я, полагаю, более или менее созрел.

— Лет на пять позже, чем следовало, — строго отпарировала Спраут. И добавила с ноткой беспокойства: — Ты в последнее время немного странный. Это должность на тебя так подействовала?

Ответа Невилл не расслышал. Он, как завороженный, водил пальцем по стеблю росянки — и та тянулась к его руке раскрывающимися листьями. Сердце билось где-то в горле, и колени дрожали, сильнее, чем в тот день, когда он получил письмо из Хогвартса, и перед глазами вспыхивал разноцветный праздничный фейерверк. Волшебная палочка в кармане словно обжигала кожу сквозь слои ткани, и весенними колокольчиками смеялись озорные феи, доставившие очередному смертному свой Дар.

…За зарослями тростника Снейп хмыкнул — почти беззаботно, — и ответил на какое-то замечание Спраут:

— Мне ли не знать! Мне ведь всегда плохо удавалась трансфигурация.